Страница:
мускулы, то вздымая, то опуская пластины панциря.
Немного позади следом за ними бежали остальные медведи, волоча за собой
огнемет. Высоко в небе стояла луна, и в этом призрачном, скованном вечным
холодом мире существовало всего два цвета: серебристо-белый и густой,
глубокий черный. Такую же точно луну Люра видела, когда они летели на
воздушном шаре.
Следы собачьей упряжки лорда Азриела вели к зубчатой гряде гор,
маячившей далеко впереди. Их странные, резко заостренные вершины словно
врезались в черное небо, похожее на лоскут старого мягкого бархата, в
который был замотан веритометр. Вокруг не было ни души, только следы
полозьев на белом снегу, хотя в какое-то мгновение Люре показалось, что
далеко впереди по склону самого высокого пика что-то движется. Девочка
подалась вперед, пытаясь разглядеть, что же это. Пантелеймон взмыл в воздух,
с высоты птичьего полета взглянул на склон орлиным оком, потом, обернувшись
филином, уселся Люре на запястье и доложил:
-- Это лорд Азриел. Нахлестывает собак, как бешеный. С ним Роджер.
Люра внезапно почувствовала, что Йорек начал двигаться как-то иначе. Он
сбавил скорость, то и дело задирал голову, беспокойно рыскал то вправо, то
влево, словно что-то его настораживало.
-- Что-нибудь не так? -- спросила девочка.
Медведь не отвечал. Он напряженно вслушивался. Люра тоже навострила
уши, но, как ни старалась, все напрасно. Тишина. Вдруг до ее слуха донесся
какой-то непостижимый, загадочный звук, еле уловимый, похожий на отдаленный
шелест или сухое потрескивание. Однажды она уже слышала его. Так звучит
северное сияние. И неведомо откуда, из ничего, из пустоты, в полярном небе
возник, раскинулся и повис переливчатый, мерцающий полог. Все эти невидимые
глазу миллиарды и триллионы заряженных частиц, среди которых наверняка были
и пресловутые частицы Русакова, то есть Серебристая Пыль, создавали в
верхних слоях атмосферы чудо свечения. Но зрелища такой феерической яркости
Люре еще не приходилось видеть никогда. Казалось, небо знает о страшных
событиях, которые разыгрываются в эти минуты здесь, внизу, и хочет, чтобы
завораживающая красота северного сияния подчеркивала драматизм
происходящего.
Но небесные огни занимали одну только Люру. Никто из медведей даже не
поднял головы, их внимание было приковано к земле, и Йорек замедлил ход
совсем не для того, чтобы полюбоваться северным сиянием. Теперь он застыл
неподвижно, и Люра поспешно соскользнула у него со спины на снег. Девочка
знала, что сейчас ему нельзя мешать. Он должен иметь возможность свободно
двигаться. Мощный зверь явно чуял неладное.
Люра оглянулась назад, туда, где простиралось заснеженное плато, на
котором стоял дом лорда Азриела, и еще дальше, туда, где громоздились
складки гор, через которые они вчера шли. Никакой опасности не было. Меж тем
северное сияние все разгоралось. Раскинувшийся в небе переливчатый полог
трепетал и сминался, словно его сдувало в сторону бешеным ветром, а над ним,
в вышине, разворачивались и колыхались причудливо изрезанные ленты,
становясь с каждой минутой все шире и ярче. Они непрерывно меняли очертания:
дуги и петли вились через все небо, раскручивались, как шутихи, так, что
пучки мерцающих лучей захлестывали точку зенита. И все явственнее и
явственнее звучали у Люры в ушах их шелест и шорох -- тень невиданных глазу,
неведомых сил.
-- Ведуньи! -- прокричал кто-то из медведей, и Люра, чуть не плача от
радости, рванулась навстречу.
Внезапный толчок в спину опрокинул ее в снег. Йорек, ткнув девочку
мордой между лопаток, сбил ее с ног и отшвырнул далеко вперед. Ничего не
понимая и хватая воздух ртом, Люра подняла голову. Там, где она только что
стояла, торчала стрела с зеленым оперением. Острие и древко ушли глубоко в
снег.
-- Кто же это? -- растерянно прошептала девочка, но вот еще одна стрела
со звоном ударилась о панцирь Йорека, прикрывавшего Люру собой. Это были
ведуньи из враждебного клана; много, очень много. Они жадной стаей кружили
над землей, то камнем падая вниз, чтобы послать стрелу точно в цель, то
взмывая вверх. Запрокинув голову в бессильной ярости, Люра кляла их самыми
страшными словами, какие знала.
Йорек Бьернисон отдавал короткие приказы. Стычки с ведуньями для
панцербьорнов были, судя по всему, делом знакомым, потому что медведи в
мгновение ока приготовились к обороне, а воздушные разбойницы, заложив
крутой вираж, пошли на приступ. Их стрелы били точно в цель только с
близкого расстояния, поэтому для того, чтобы не тратить их понапрасну, им
нужно было спуститься как можно ниже, прицелиться, выстрелить и мгновенно
уйти наверх. Но в самой нижней точке этой мертвой петли, особенно когда в
одной руке у них был лук, а в другой стрелы, ведуньи становились наиболее
уязвимыми, и панцербьорны, выпрямившись во весь свой могучий рост, могли
зацепить их когтистыми лапами и швырнуть в снег, где жертву ждала мгновенная
смерть.
Люра сидела, притаившись за уступом. Вокруг нее падали стрелы, пока, к
счастью, все мимо. Посмотрев в небо, она вздохнула с облегчением, заметив,
что большая часть ведуний разворачивалась, чтобы лететь прочь.
Но облегчение было явно преждевременным. Нет, не прочь они летели. Им
навстречу мчалось подкрепление, и там, среди хаоса мятущихся теней,
двигались несколько ярких огней, которые стремительно приближались. Над
бескрайними заснеженными просторами Свальбарда, где полыхало северное
сияние, далеко разносился звук, услышать который Люра боялась более всего на
свете: ровный рокот двигателя дирижабля. Сомнений быть не могло: это миссис
Кольтер и ее солдаты.
Йорек рявкнул, и по его приказу панцербьорны стали готовиться к бою. В
пляшущем свете, внезапными сполохами озарявшем все вокруг, Люра увидела, что
медведи споро собирают огнемет. Но летевшие впереди всех ведуньи-разведчицы
тоже мгновенно заметили это. Резко снизившись, они на бреющем полете осыпали
панцербьорнов дождем смертоносных стрел, но медведи продолжали работать,
уповая на прочность своих доспехов. Нельзя было терять ни секунды. И вот
страшное оружие готово к бою: длинный ствол, направленный под углом вверх,
чаша с метр в поперечнике и огромный железный резервуар, источавший клубы
дыма и пара.
Люра увидела, как взметнулось вверх яркое пламя. Ее поразило, насколько
слаженно и споро двигались панцербьорны. Двое из них резко опустили жерло
огнемета вниз, третий мгновенно наполнил пылающей смесью чашу, и по приказу
Йорека: "Залп!" - высоко в небо ударила струя огня, казавшаяся на черном
фоне сернисто-желтой.
Ведуньи плотной стаей кружили так низко, что они-то и стали первыми
жертвами. Трое мгновенно вспыхнули, как факелы, но все же главной целью
медведей был дирижабль. Либо управлявший им пилот никогда прежде не видел
огнемета в действии, либо он недооценил дальнобойность этого грозного
орудия, только дирижабль летел прямо на панцербьорнов, не делая никаких
попыток отклониться в сторону или сменить высоту.
Но тут стало ясно, что преследователи тоже идут на них не с голыми
руками. На носу гондолы злобно ощерился готовый к бою пулемет. Люра увидела
сноп искр, это пули задели чей-то панцирь, увидела, как медведи мгновенно
сворачиваются клубками, словно броненосцы, и снова ударила очередь. Девочка
в ужасе закричала.
-- Пустое, -- махнул рукой Йорек. -- Пулькой панцирь не пробьешь.
Новый залп огнемета изрыгнул струю серного пламени точно вверх, и на
этот раз медведи целились в гондолу. Во все стороны разметались объятые
пламенем куски. Дирижабль ушел влево и, описав в небе широкую дугу, вновь
ринулся в атаку. Медведи слаженно заряжали свой огнемет, но в тот момент,
когда дирижабль пошел на снижение, ствол орудия панцербьорнов смотрел в
землю. И тут пулемет на носу гондолы застрекотал и плюнул свинцом. Два
медведя упали. Йорек Бьернисон глухо взревел, и новый залп огня ударил в
дирижабль, висевший у них прямо над головами.
На этот раз струя серного пламени пробила оболочку, сделанную из
пропитанного особым составом шелка, натянутого на жесткий каркас. Любые
царапины были этой конструкции нипочем, но пылающее огнем каменное ядро
весом в центнер оказалось явно чересчур. Шелк порвался, и находившийся
внутри оболочки водород хлынул навстречу серной струе, превращаясь во
всепожирающий огненный шар.
В ту же секунду весь дирижабль наполнился светом, как гигантский
китайский фонарь. Сквозь ставший прозрачным шелк проступили темные опоры
каркаса, казавшиеся еще чернее на фоне бушующего там, внутри,
красно-желто-оранжевого ада. На какое-то время, тянувшееся неправдоподобно
долго, дирижабль завис в небе, а потом так же медленно, словно нехотя, начал
оседать вниз. На фоне белого снега и огненно-шафранового пламени крошечные
фигурки людей выглядели как черные муравьи: они пытались выбраться, кто
бегом, кто ползком. Ведуньи метались над полыхающим шаром, стараясь
выхватить хоть кого-то из огня. Прошла еще минута, и на месте падения
дирижабля не осталось ничего, кроме клубов дыма да груды искореженных
железяк, которые лизали редкие языки пламени.
Но тартары и ОНА (Люра была слишком далеко от места крушения, чтобы
разглядеть миссис Кольтер, но она твердо знала, что дама с золотистым
тамарином там) не дремали.
С помощью ведуний им удалось выцарапать из огня пулемет, так что
сражение продолжалось, но уже на земле.
-- Уходим, -- сказал Йорек Люре. -- Это надолго.
Он негромко рыкнул, и несколько медведей тут же бросились атаковать
противника с правого фланга. Люра чувствовала, как мучителен для Йорека этот
выбор, как он жаждет остаться здесь и драться, но в то же время каждая
клеточка ее тела, каждый нерв гнали ее вперед, перед глазами у девочки
стояло лицо Роджера, в ее голове роились страшные мысли о том, что
собирается с ним сделать лорд Азриел. Йорек Бьернисон все понимал, поэтому,
посадив девочку себе на спину, он снова мчался в горы, оставив позади и
битву, и своих панцербьорнов, которые должны были задержать противника.
Они забирались все выше и выше. Люра изо всех сил всматривалась вперед,
но даже орлиное око Пантелеймона не могло разобрать, движется ли кто-нибудь
по склону горы, на вершину которой лежал их путь. Правда, нельзя сказать,
что они шли наугад. На снегу остался четкий след от упряжки лорда Азриела, и
Йорек мчался по нему гигантскими скачками, взметывая задними лапами снежное
облако, так что позади них в воздухе висел буран. Но это было уже неважно,
как неважным вдруг показалось все, что осталось позади. Осталось. Ушло. Люра
чувствовала, что весь этот мир тоже остается позади, слишком уж отрешенным и
погруженным в себя становился ее взгляд, слишком уж высоко они поднялись над
землей, слишком пугающим и непривычным был свет, который их окутывал.
-- Йорек, -- тихонько сказала девочка, -- ты обещаешь найти Ли Скорсби?
-- Я разыщу его, живого или мертвого.
-- И если тебе доведется встретиться с Серафиной Пеккала, то...
-- Я расскажу ей про то, что ты сделала.
-- Спасибо тебе, Йорек, -- шепнула Люра.
Они снова ехали молча. Люра чувствовала, что впадает в какое-то
странное оцепенение, нечто среднее между сном и явью; такой вот сон наяву, и
ей снилось, а может, и не снилось, что она мчится на медведях в город среди
звезд.
Она уже открыла рот, чтобы рассказать об этом Йореку, но медведь вдруг
замедлил шаг и замер.
-- Следы ведут дальше, только мне не пройти.
Люра соскочила на землю и встала рядом с Йореком. Теперь и девочка
увидела, что они находятся на краю бездонной пропасти. Трудно сказать, что
это было: может, трещина во льдах, может, горная расщелина, да это и
неважно. Важно было другое: там, внизу, у них под ногами, зияла бездна.
Следы упряжки лорда Азриела не обрывались на краю, а вели дальше, через
пласт спрессованного снега, образовавший над пропастью подобие моста. Нартам
удалось проскочить, и мост выдержал, но теперь на дальнем его конце, который
примыкал к противоположной стороне расщелины, четко темнела трещина,
змеившаяся поперек; кроме того, участок снега ближе к Люре и Йореку тоже
просел сантиметров на тридцать. Если девочка еще могла попробовать
перебраться на ту сторону, то Йореку об этом и думать было нечего. Под
тяжестью панцирного медведя снежная перемычка обрушилась бы мгновенно.
Следы полозьев вели через мост и дальше, вверх по горной круче.
Медведь и девочка понимали, что если она идет дальше, то идет только
одна.
Люра повернулась в Йореку:
-- Я пойду. Спасибо тебе. Спасибо за все. Я не знаю, что будет, когда я
его догоню. Я вообще не знаю, что с нами будет. Я не знаю, вернусь ли я
назад. Но если я вернусь, я обязательно найду тебя, Йорек Бьернисон, владыка
Свальбарда, и отблагодарю, как подобает.
Он ничего не ответил.
Люра легонько опустила ему руку на голову, они стояли, не шевелясь,
потом медведь еле заметно кивнул и ласково прогудел:
-- До свидания, Люра Сладкогласка.
Чувствуя, как от любви и печали рвется в клочья ее сердце, девочка
шагнула на мост. Снег под ногами предательски скрипнул. Пантелеймон
вспорхнул с ее плеча и, перелетев через расщелину, замер на противоположной
стороне, маня девочку к себе. Люра осторожно сделала шаг, потом другой. Она
двигалась неуверенно, не зная толком, что лучше: попробовать промчаться по
снежной перемычке в два прыжка или, наоборот, идти как можно медленнее,
ступая как можно легче. Где-то на середине пути мост снова заскрипел, и
вдруг большой участок у нее под ногами начал проседать, а отколовшийся кусок
спрессованного снега полетел в пропасть.
Она застыла, боясь вздохнуть. Пантелеймон снежным барсом напружинился
на другой стороне расщелины, готовый каждую секунду подхватить свою Люру.
Мост держался чудом. Девочка сделала шажок, потом другой, и, чувствуя,
как опора уходит у нее из-под ног, оттолкнулась и что было сил прыгнула
вперед.
Мост с глухим уханьем обрушился в пропасть. Люра упала лицом в снег;
когти барса Пантелеймона впились в ворот ее шубы, не давая девочке сорваться
с края обрыва вниз.
С минуту она лежала неподвижно, потом открыла глаза и поползла вверх.
Назад пути не было. Встав на ноги, она подняла руку над головой. Йорек на
противоположной стороне расщелины поднялся на задние лапы и махнул ей в
ответ, потом повернулся и, не оглядываясь, помчался вниз по склону в долину,
где его панцербьорны сражались с тартарским отрядом миссис Кольтер. Он
должен быть с ними. Он их повелитель.
Люра осталась одна.
Ослепшими от слез глазами Люра смотрела Йореку вслед, пока он не
скрылся из виду. Ее охватила страшная, гнетущая слабость. Она прижимала к
груди Пантелеймона, ища у него поддержки и утешения, а он пушистой кошачьей
мордочкой тыкался ей в лицо и в шею.
-- Пан, миленький мой, родименький, -- отчаянно всхлипывала девочка, --
я не могу больше. Я устала. Я боюсь очень. Так далеко, сил ведь уже нет
никаких. Мне страшно, мне так страшно! Пусть кто-нибудь другой, не я... Я не
могу больше, правда, я больше не могу. Мы оба с тобой больше ничего не
можем. Все равно ничего не получится. Слишком страшно. Я же не знала, что
так страшно будет...
Зарывшись лицом в его теплую дымчатую шубку, Люра раскачивалась в такт
рыданиям. Впервые за много дней она дала волю слезам. Безутешный детский
плач эхом разносился над заснеженными просторами.
-- Все зря, все, -- причитала Люра, захлебываясь. -- Все равно, если бы
миссис Кольтер поймала Роджера, она бы его назад отдала, в Больвангар этот,
или еще куда похуже. И меня бы все одно убила. Она меня ненавидит... Ну
почему, почему все так? -- Голос девочки пронзительно зазвенел. -- Зачем они
все это с детьми делают? За что они их так ненавидят? Как же можно ребенка,
живого, маленького, разорвать на части? Ну скажи мне, скажи! КАК ЖЕ ТАК?
Она бешено трясла Пантелеймона, но у него не было ответа, он лишь всем
телом прижимался к несчастной, обезумевшей девочке. Мало-помалу рыдания ее
становились глуше, она потихонечку успокаивалась, словно бы приходила в
себя, в прежнюю Люру, пусть насмерть замерзшую, перепуганную, но прежнюю.
-- Как бы я хотела... -- вырвалось у нее, но продолжения не
последовало. Хотеньем горю не поможешь. Что толку хотеть? Последний
прерывистый всхлип --и все. Пора было двигаться дальше.
Луна к этому времени уже села, и темное небо, усеянное звездами,
напоминало расшитый бриллиантами черный бархат. Но звездные лучи меркли
рядом с ослепительной яркостью северного сияния. Никогда прежде оно не было
столь пугающе великолепным. В диковинном призрачном танце одни картины
сменяли другие, змеясь, изгибаясь, захлестывая небосвод, и за прозрачной
завесой переливчатого мерцания вставал другой мир: волшебный залитый солнцем
город, отчетливый, осязаемый...
Люра и Пан все выше и выше карабкались вверх по горной круче, а внизу
без конца и краю простиралась холодная сирая земля. Далеко на севере лежало
замерзшее море. Оно то вздымалось застывшими, будто в беге, гребнями -- это
смерзлись воедино гигантские ледовые глыбы, -- то расстилалось ровной, как
стекло, белоснежной гладью, далеко-далеко, до самого полюса и дальше;
однообразное, унылое, безжизненное, равнодушное, белое-белое море.
На западе и на востоке громоздились горы. Зубчатые хребты сминались в
складки, вековые снега покрывали обрывистые склоны, острые пики, отточенные
ветром, словно лезвия, впивались в небо.
А на юге... На юге осталась дорога, по которой они пришли сюда. Люра с
тоской всматривалась в даль, все надеясь, что увидит милого Йорека, верного
своего друга. Тщетно. Лишь безмолвная белая равнина открывалась ее глазам,
снежная пелена словно скрадывала и обгоревшие останки дирижабля, и алую
кровь, и трупы убитых.
Пантелеймон филином взмыл в воздух.
-- Они на вершине! Тут рядом! Лорд Азриел готовит свои приборы, а
Роджер... он не может двинуться...
В этот момент северное сияние вдруг полыхнуло с такой силой, как
вспыхивает яндарическая лампочка перед тем, как перегореть, а потом
наступила полная темнота. Но Люра ощущала, что воздух полон смутных
предчувствий, похожих на завязи еще не родившихся мыслей. Это была
Серебристая Пыль. И внезапно эту обступившую ее со всех сторон темноту
прорезал отчаянный детский крик:
-- Люра! Люра!
-- Иду! Я здесь!
Она рванулась вперед, спотыкаясь, падая, цепляясь за уступы, не чуя под
собой ног от изнеможения, но все равно заставляя себя ползти по заснеженному
склону туда, где звал ее тоненький голос.
-- Люра! Где ты? На помощь!
-- Я иду, -- хрипела девочка. -- Я уже совсем близко.
Рядом с ней карабкался Пантелеймон. В призрачном мерцании снегов он
словно переливался из одного облика в другой: лев, горностай, орел, дикий
кот, заяц, филин, барс, леопард -- весь причудливый калейдоскоп образов, на
которые он был способен, проступал сквозь Серебристую Пыль...
-- Люра!
Взобравшись на вершину, девочка увидела площадку метров в пятьдесят
шириной. Лорд Азриел скручивал вместе два провода, которые тянулись к
перевернутым нартам, где, расставленные, как на лабораторном столе,
серебрились кристаллами льда батареи питания и еще какие-то непонятные
приборы. Тяжелая шуба сковывала его движения, на лицо падал свет от
лигроинового фонаря. Рядом на снегу, словно застывший сфинкс, лежала, лениво
поводя хвостом, красавица Стельмария, могучая лоснящаяся пума.
В зубах у нее билась малышка Сальцилия, альм Роджера.
Отчаянно пытаясь высвободиться, она рвалась и извивалась, каждую
секунду меняя облик, становясь то кошкой, то собакой, то крысой, то птичкой,
и все время звала своего Роджера, который был рядом, в нескольких метрах.
Соединявшая их воедино незримая связь держала его, как якорь. Мальчик
конвульсивно дергался, чтобы растянуть ее, разорвать, но тщетно. Он плакал
от невыносимой боли и холода и все время звал свою Сальцилию и Люру. Он
хватал лорда Азриела за руки, валялся у него в ногах, молил, но тот не
обращал на несчастного ребенка никакого внимания и лишь грубо отшвырнул его
в сторону.
Они находились на самом краю обрыва. Над ними не было ничего, кроме
непроглядной черной пустоты без конца и краю. Одинокая вершина словно бы
нависла над трехсотметровой бездной, а там, внизу, лежало замерзшее море, но
как же до него было далеко!
Вся эта картина сперва открылась Люриным глазам при свете звезд. Но
когда лорд Азриел соединил провода, ей навстречу вновь полыхнуло
ослепительное северное сияние. Казалось, будто в небе возникла яндарическая
дуга невероятных размеров, высотой в тысячу миль и в десятки тысяч миль
длиной. Послушная движению рубильника, она вспыхивала слепящим светом,
который взмывал вверх и падал вниз, разливался волнами и низвергался
каскадами.
Рубильник находился в руках у лорда Азриела. В его власти было включить
или выключить северное сияние. Или воспользоваться им как источником
энергии. Рядом с нартами на снегу валялась гигантская катушка, и провод от
нее шел наверх, в небо. Из черной темноты, хлопая крыльями, на плечо лорда
Азриела спустился ворон. Люра сразу поняла, что это не птица, а альм
ведуньи. Значит, ведуньи помогают ее отцу. Это они подняли свободный конец
провода выше самых высоких звезд.
Вот он опять включил северное сияние.
Все уже почти готово!
Лорд Азриел повернулся в Роджеру и поманил его пальцем. Мальчик
обреченно двинулся ему навстречу. Он дрожал, захлебывался от плача, умоляюще
протягивал руки, но все равно, помимо своей воли, шел, куда велели.
-- Беги! -- отчаянно крикнула Люра. Она рванулась к Роджеру, пытаясь
дотянуться до него.
Пантелеймон прыгнул вперед и выхватил Сальцилию из пасти пумы.
Стремительной молнией метнулась могучая Стельмария на своего обидчика. Альмы
детей, ежесекундно меняя обличия, вступили в бой с врагом.
Огромная пума разила наотмашь могучей лапой с острыми как бритва
когтями. Ее зычный рев заглушал все вокруг. Дети бились с ней, или, может
быть, они бились с теми зыбкими формами, от которых самый воздух казался
густым, с теми смутными, неясными завязями, растворенными, рассеянными в
потоках Серебристой Пыли. А сполохи северного сияния над головой становились
все чаще, и сквозь мерцающую завесу проступали то стройные пальмы, то синее
озеро, то дворец с колоннами. Они казались совсем рядом, словно луч
прожектора выхватывал их из темноты, словно до этого волшебного мира
оставался всего один шаг.
Последним, отчаянным усилием Люра дотянулась до пальцев Роджера. Она
рванула его за руку, увлекая мальчика за собой, и дети помчались прочь от
лорда Азриела, но внезапно несчастный ребенок закричал пронзительно и
страшно. Его альм, Сальцилия, снова билась в когтях у страшной пумы. Люра
однажды сама испытала эту нечеловеческую боль, от которой все рвется внутри.
Она пыталась остановиться...
Но остановиться они не могли.
Снег под их ногами начал проседать и неудержимо ползти...
Верхний слой снежной толщи, плотно утрамбованный ветром, разломился на
части, и его обломки понеслись вниз... с трехсотметровой кручи над бездной.
-- ЛЮРА-А-А-А!!!! Спаси-и-и!!!!
Лишь стук двух сердец...
Лишь побелевшие руки, вцепившиеся друг в друга.
И высоко-высоко над ними -- то самое, немыслимое...
Словно удар копья поражает небосвод, усеянный чистыми звездами. Поток
света, поток чистой энергии бьет в него, как стрела, пущенная ввысь из лука,
и вспарывает цветную завесу северного сияния. Страшный звук, в котором
слились воедино скрежет, треск, скрип, хруст, потрясает вселенную до
основания, и в небе возникает твердь...
Солнце!
Солнце, которое превращает в расплавленное золото гривку золотистого
тамарина...
Сход лавины внезапно прекратился, словно на пути у нее вырос невидимый
прежде уступ или барьер, а на утоптанном снегу вершины рядом с белой пумой
откуда ни возьмись вырос золотистый тамарин, и оба альма, вздыбив на холках
шерсть, устало и непреклонно смотрели друг на друга. Хвост обезьяныша стоял
торчком, словно древко знамени, хвост пумы беспокойно ходил из стороны в
сторону.
Тамарин осторожно протянул маленькую лапку, пума грациозным движением
выгнула шею, и черная ладошка коснулась потупленной головы.
Люра ошеломленно перевела глаза на миссис Кольтер, которую сжимал в
объятиях лорд Азриел. Свет рассыпался вокруг них снопами искр и лучей,
словно рожденных яндарическим напряжением.
Но как же так? Откуда? Наверное, миссис Кольтер шла за ней по пятам, но
тогда каким же образом ей удалось преодолеть ту страшную пропасть, мост же
обрушился?
Люра беспомощно сглотнула.
Ее родители, вместе...
Отец и мать в объятиях друг друга.
Ведь это даже представить себе невозможно...
Внезапно глаза девочки расширились от ужаса. Она поняла, что держит в
руках щуплое мальчишеское тело. Роджер был мертв. Он лежал, такой
неподвижный, такой спокойный, уснувший вечным сном...
С вершины до девочки доносились голоса ее родителей. Сперва матери:
-- Но они никогда не позволят...
Потом отца:
-- Не позволят? Но мы не в детской! Разве кто-то может позволить мне
больше того, что могу я сам? Теперь этот путь открыт для каждого, кто
дерзнет!
-- Они не допустят, пойми! Они все перекроют, а любого, кто попробует
пройти по твоему пути, предадут анафеме и отлучат от Церкви.
Немного позади следом за ними бежали остальные медведи, волоча за собой
огнемет. Высоко в небе стояла луна, и в этом призрачном, скованном вечным
холодом мире существовало всего два цвета: серебристо-белый и густой,
глубокий черный. Такую же точно луну Люра видела, когда они летели на
воздушном шаре.
Следы собачьей упряжки лорда Азриела вели к зубчатой гряде гор,
маячившей далеко впереди. Их странные, резко заостренные вершины словно
врезались в черное небо, похожее на лоскут старого мягкого бархата, в
который был замотан веритометр. Вокруг не было ни души, только следы
полозьев на белом снегу, хотя в какое-то мгновение Люре показалось, что
далеко впереди по склону самого высокого пика что-то движется. Девочка
подалась вперед, пытаясь разглядеть, что же это. Пантелеймон взмыл в воздух,
с высоты птичьего полета взглянул на склон орлиным оком, потом, обернувшись
филином, уселся Люре на запястье и доложил:
-- Это лорд Азриел. Нахлестывает собак, как бешеный. С ним Роджер.
Люра внезапно почувствовала, что Йорек начал двигаться как-то иначе. Он
сбавил скорость, то и дело задирал голову, беспокойно рыскал то вправо, то
влево, словно что-то его настораживало.
-- Что-нибудь не так? -- спросила девочка.
Медведь не отвечал. Он напряженно вслушивался. Люра тоже навострила
уши, но, как ни старалась, все напрасно. Тишина. Вдруг до ее слуха донесся
какой-то непостижимый, загадочный звук, еле уловимый, похожий на отдаленный
шелест или сухое потрескивание. Однажды она уже слышала его. Так звучит
северное сияние. И неведомо откуда, из ничего, из пустоты, в полярном небе
возник, раскинулся и повис переливчатый, мерцающий полог. Все эти невидимые
глазу миллиарды и триллионы заряженных частиц, среди которых наверняка были
и пресловутые частицы Русакова, то есть Серебристая Пыль, создавали в
верхних слоях атмосферы чудо свечения. Но зрелища такой феерической яркости
Люре еще не приходилось видеть никогда. Казалось, небо знает о страшных
событиях, которые разыгрываются в эти минуты здесь, внизу, и хочет, чтобы
завораживающая красота северного сияния подчеркивала драматизм
происходящего.
Но небесные огни занимали одну только Люру. Никто из медведей даже не
поднял головы, их внимание было приковано к земле, и Йорек замедлил ход
совсем не для того, чтобы полюбоваться северным сиянием. Теперь он застыл
неподвижно, и Люра поспешно соскользнула у него со спины на снег. Девочка
знала, что сейчас ему нельзя мешать. Он должен иметь возможность свободно
двигаться. Мощный зверь явно чуял неладное.
Люра оглянулась назад, туда, где простиралось заснеженное плато, на
котором стоял дом лорда Азриела, и еще дальше, туда, где громоздились
складки гор, через которые они вчера шли. Никакой опасности не было. Меж тем
северное сияние все разгоралось. Раскинувшийся в небе переливчатый полог
трепетал и сминался, словно его сдувало в сторону бешеным ветром, а над ним,
в вышине, разворачивались и колыхались причудливо изрезанные ленты,
становясь с каждой минутой все шире и ярче. Они непрерывно меняли очертания:
дуги и петли вились через все небо, раскручивались, как шутихи, так, что
пучки мерцающих лучей захлестывали точку зенита. И все явственнее и
явственнее звучали у Люры в ушах их шелест и шорох -- тень невиданных глазу,
неведомых сил.
-- Ведуньи! -- прокричал кто-то из медведей, и Люра, чуть не плача от
радости, рванулась навстречу.
Внезапный толчок в спину опрокинул ее в снег. Йорек, ткнув девочку
мордой между лопаток, сбил ее с ног и отшвырнул далеко вперед. Ничего не
понимая и хватая воздух ртом, Люра подняла голову. Там, где она только что
стояла, торчала стрела с зеленым оперением. Острие и древко ушли глубоко в
снег.
-- Кто же это? -- растерянно прошептала девочка, но вот еще одна стрела
со звоном ударилась о панцирь Йорека, прикрывавшего Люру собой. Это были
ведуньи из враждебного клана; много, очень много. Они жадной стаей кружили
над землей, то камнем падая вниз, чтобы послать стрелу точно в цель, то
взмывая вверх. Запрокинув голову в бессильной ярости, Люра кляла их самыми
страшными словами, какие знала.
Йорек Бьернисон отдавал короткие приказы. Стычки с ведуньями для
панцербьорнов были, судя по всему, делом знакомым, потому что медведи в
мгновение ока приготовились к обороне, а воздушные разбойницы, заложив
крутой вираж, пошли на приступ. Их стрелы били точно в цель только с
близкого расстояния, поэтому для того, чтобы не тратить их понапрасну, им
нужно было спуститься как можно ниже, прицелиться, выстрелить и мгновенно
уйти наверх. Но в самой нижней точке этой мертвой петли, особенно когда в
одной руке у них был лук, а в другой стрелы, ведуньи становились наиболее
уязвимыми, и панцербьорны, выпрямившись во весь свой могучий рост, могли
зацепить их когтистыми лапами и швырнуть в снег, где жертву ждала мгновенная
смерть.
Люра сидела, притаившись за уступом. Вокруг нее падали стрелы, пока, к
счастью, все мимо. Посмотрев в небо, она вздохнула с облегчением, заметив,
что большая часть ведуний разворачивалась, чтобы лететь прочь.
Но облегчение было явно преждевременным. Нет, не прочь они летели. Им
навстречу мчалось подкрепление, и там, среди хаоса мятущихся теней,
двигались несколько ярких огней, которые стремительно приближались. Над
бескрайними заснеженными просторами Свальбарда, где полыхало северное
сияние, далеко разносился звук, услышать который Люра боялась более всего на
свете: ровный рокот двигателя дирижабля. Сомнений быть не могло: это миссис
Кольтер и ее солдаты.
Йорек рявкнул, и по его приказу панцербьорны стали готовиться к бою. В
пляшущем свете, внезапными сполохами озарявшем все вокруг, Люра увидела, что
медведи споро собирают огнемет. Но летевшие впереди всех ведуньи-разведчицы
тоже мгновенно заметили это. Резко снизившись, они на бреющем полете осыпали
панцербьорнов дождем смертоносных стрел, но медведи продолжали работать,
уповая на прочность своих доспехов. Нельзя было терять ни секунды. И вот
страшное оружие готово к бою: длинный ствол, направленный под углом вверх,
чаша с метр в поперечнике и огромный железный резервуар, источавший клубы
дыма и пара.
Люра увидела, как взметнулось вверх яркое пламя. Ее поразило, насколько
слаженно и споро двигались панцербьорны. Двое из них резко опустили жерло
огнемета вниз, третий мгновенно наполнил пылающей смесью чашу, и по приказу
Йорека: "Залп!" - высоко в небо ударила струя огня, казавшаяся на черном
фоне сернисто-желтой.
Ведуньи плотной стаей кружили так низко, что они-то и стали первыми
жертвами. Трое мгновенно вспыхнули, как факелы, но все же главной целью
медведей был дирижабль. Либо управлявший им пилот никогда прежде не видел
огнемета в действии, либо он недооценил дальнобойность этого грозного
орудия, только дирижабль летел прямо на панцербьорнов, не делая никаких
попыток отклониться в сторону или сменить высоту.
Но тут стало ясно, что преследователи тоже идут на них не с голыми
руками. На носу гондолы злобно ощерился готовый к бою пулемет. Люра увидела
сноп искр, это пули задели чей-то панцирь, увидела, как медведи мгновенно
сворачиваются клубками, словно броненосцы, и снова ударила очередь. Девочка
в ужасе закричала.
-- Пустое, -- махнул рукой Йорек. -- Пулькой панцирь не пробьешь.
Новый залп огнемета изрыгнул струю серного пламени точно вверх, и на
этот раз медведи целились в гондолу. Во все стороны разметались объятые
пламенем куски. Дирижабль ушел влево и, описав в небе широкую дугу, вновь
ринулся в атаку. Медведи слаженно заряжали свой огнемет, но в тот момент,
когда дирижабль пошел на снижение, ствол орудия панцербьорнов смотрел в
землю. И тут пулемет на носу гондолы застрекотал и плюнул свинцом. Два
медведя упали. Йорек Бьернисон глухо взревел, и новый залп огня ударил в
дирижабль, висевший у них прямо над головами.
На этот раз струя серного пламени пробила оболочку, сделанную из
пропитанного особым составом шелка, натянутого на жесткий каркас. Любые
царапины были этой конструкции нипочем, но пылающее огнем каменное ядро
весом в центнер оказалось явно чересчур. Шелк порвался, и находившийся
внутри оболочки водород хлынул навстречу серной струе, превращаясь во
всепожирающий огненный шар.
В ту же секунду весь дирижабль наполнился светом, как гигантский
китайский фонарь. Сквозь ставший прозрачным шелк проступили темные опоры
каркаса, казавшиеся еще чернее на фоне бушующего там, внутри,
красно-желто-оранжевого ада. На какое-то время, тянувшееся неправдоподобно
долго, дирижабль завис в небе, а потом так же медленно, словно нехотя, начал
оседать вниз. На фоне белого снега и огненно-шафранового пламени крошечные
фигурки людей выглядели как черные муравьи: они пытались выбраться, кто
бегом, кто ползком. Ведуньи метались над полыхающим шаром, стараясь
выхватить хоть кого-то из огня. Прошла еще минута, и на месте падения
дирижабля не осталось ничего, кроме клубов дыма да груды искореженных
железяк, которые лизали редкие языки пламени.
Но тартары и ОНА (Люра была слишком далеко от места крушения, чтобы
разглядеть миссис Кольтер, но она твердо знала, что дама с золотистым
тамарином там) не дремали.
С помощью ведуний им удалось выцарапать из огня пулемет, так что
сражение продолжалось, но уже на земле.
-- Уходим, -- сказал Йорек Люре. -- Это надолго.
Он негромко рыкнул, и несколько медведей тут же бросились атаковать
противника с правого фланга. Люра чувствовала, как мучителен для Йорека этот
выбор, как он жаждет остаться здесь и драться, но в то же время каждая
клеточка ее тела, каждый нерв гнали ее вперед, перед глазами у девочки
стояло лицо Роджера, в ее голове роились страшные мысли о том, что
собирается с ним сделать лорд Азриел. Йорек Бьернисон все понимал, поэтому,
посадив девочку себе на спину, он снова мчался в горы, оставив позади и
битву, и своих панцербьорнов, которые должны были задержать противника.
Они забирались все выше и выше. Люра изо всех сил всматривалась вперед,
но даже орлиное око Пантелеймона не могло разобрать, движется ли кто-нибудь
по склону горы, на вершину которой лежал их путь. Правда, нельзя сказать,
что они шли наугад. На снегу остался четкий след от упряжки лорда Азриела, и
Йорек мчался по нему гигантскими скачками, взметывая задними лапами снежное
облако, так что позади них в воздухе висел буран. Но это было уже неважно,
как неважным вдруг показалось все, что осталось позади. Осталось. Ушло. Люра
чувствовала, что весь этот мир тоже остается позади, слишком уж отрешенным и
погруженным в себя становился ее взгляд, слишком уж высоко они поднялись над
землей, слишком пугающим и непривычным был свет, который их окутывал.
-- Йорек, -- тихонько сказала девочка, -- ты обещаешь найти Ли Скорсби?
-- Я разыщу его, живого или мертвого.
-- И если тебе доведется встретиться с Серафиной Пеккала, то...
-- Я расскажу ей про то, что ты сделала.
-- Спасибо тебе, Йорек, -- шепнула Люра.
Они снова ехали молча. Люра чувствовала, что впадает в какое-то
странное оцепенение, нечто среднее между сном и явью; такой вот сон наяву, и
ей снилось, а может, и не снилось, что она мчится на медведях в город среди
звезд.
Она уже открыла рот, чтобы рассказать об этом Йореку, но медведь вдруг
замедлил шаг и замер.
-- Следы ведут дальше, только мне не пройти.
Люра соскочила на землю и встала рядом с Йореком. Теперь и девочка
увидела, что они находятся на краю бездонной пропасти. Трудно сказать, что
это было: может, трещина во льдах, может, горная расщелина, да это и
неважно. Важно было другое: там, внизу, у них под ногами, зияла бездна.
Следы упряжки лорда Азриела не обрывались на краю, а вели дальше, через
пласт спрессованного снега, образовавший над пропастью подобие моста. Нартам
удалось проскочить, и мост выдержал, но теперь на дальнем его конце, который
примыкал к противоположной стороне расщелины, четко темнела трещина,
змеившаяся поперек; кроме того, участок снега ближе к Люре и Йореку тоже
просел сантиметров на тридцать. Если девочка еще могла попробовать
перебраться на ту сторону, то Йореку об этом и думать было нечего. Под
тяжестью панцирного медведя снежная перемычка обрушилась бы мгновенно.
Следы полозьев вели через мост и дальше, вверх по горной круче.
Медведь и девочка понимали, что если она идет дальше, то идет только
одна.
Люра повернулась в Йореку:
-- Я пойду. Спасибо тебе. Спасибо за все. Я не знаю, что будет, когда я
его догоню. Я вообще не знаю, что с нами будет. Я не знаю, вернусь ли я
назад. Но если я вернусь, я обязательно найду тебя, Йорек Бьернисон, владыка
Свальбарда, и отблагодарю, как подобает.
Он ничего не ответил.
Люра легонько опустила ему руку на голову, они стояли, не шевелясь,
потом медведь еле заметно кивнул и ласково прогудел:
-- До свидания, Люра Сладкогласка.
Чувствуя, как от любви и печали рвется в клочья ее сердце, девочка
шагнула на мост. Снег под ногами предательски скрипнул. Пантелеймон
вспорхнул с ее плеча и, перелетев через расщелину, замер на противоположной
стороне, маня девочку к себе. Люра осторожно сделала шаг, потом другой. Она
двигалась неуверенно, не зная толком, что лучше: попробовать промчаться по
снежной перемычке в два прыжка или, наоборот, идти как можно медленнее,
ступая как можно легче. Где-то на середине пути мост снова заскрипел, и
вдруг большой участок у нее под ногами начал проседать, а отколовшийся кусок
спрессованного снега полетел в пропасть.
Она застыла, боясь вздохнуть. Пантелеймон снежным барсом напружинился
на другой стороне расщелины, готовый каждую секунду подхватить свою Люру.
Мост держался чудом. Девочка сделала шажок, потом другой, и, чувствуя,
как опора уходит у нее из-под ног, оттолкнулась и что было сил прыгнула
вперед.
Мост с глухим уханьем обрушился в пропасть. Люра упала лицом в снег;
когти барса Пантелеймона впились в ворот ее шубы, не давая девочке сорваться
с края обрыва вниз.
С минуту она лежала неподвижно, потом открыла глаза и поползла вверх.
Назад пути не было. Встав на ноги, она подняла руку над головой. Йорек на
противоположной стороне расщелины поднялся на задние лапы и махнул ей в
ответ, потом повернулся и, не оглядываясь, помчался вниз по склону в долину,
где его панцербьорны сражались с тартарским отрядом миссис Кольтер. Он
должен быть с ними. Он их повелитель.
Люра осталась одна.
Ослепшими от слез глазами Люра смотрела Йореку вслед, пока он не
скрылся из виду. Ее охватила страшная, гнетущая слабость. Она прижимала к
груди Пантелеймона, ища у него поддержки и утешения, а он пушистой кошачьей
мордочкой тыкался ей в лицо и в шею.
-- Пан, миленький мой, родименький, -- отчаянно всхлипывала девочка, --
я не могу больше. Я устала. Я боюсь очень. Так далеко, сил ведь уже нет
никаких. Мне страшно, мне так страшно! Пусть кто-нибудь другой, не я... Я не
могу больше, правда, я больше не могу. Мы оба с тобой больше ничего не
можем. Все равно ничего не получится. Слишком страшно. Я же не знала, что
так страшно будет...
Зарывшись лицом в его теплую дымчатую шубку, Люра раскачивалась в такт
рыданиям. Впервые за много дней она дала волю слезам. Безутешный детский
плач эхом разносился над заснеженными просторами.
-- Все зря, все, -- причитала Люра, захлебываясь. -- Все равно, если бы
миссис Кольтер поймала Роджера, она бы его назад отдала, в Больвангар этот,
или еще куда похуже. И меня бы все одно убила. Она меня ненавидит... Ну
почему, почему все так? -- Голос девочки пронзительно зазвенел. -- Зачем они
все это с детьми делают? За что они их так ненавидят? Как же можно ребенка,
живого, маленького, разорвать на части? Ну скажи мне, скажи! КАК ЖЕ ТАК?
Она бешено трясла Пантелеймона, но у него не было ответа, он лишь всем
телом прижимался к несчастной, обезумевшей девочке. Мало-помалу рыдания ее
становились глуше, она потихонечку успокаивалась, словно бы приходила в
себя, в прежнюю Люру, пусть насмерть замерзшую, перепуганную, но прежнюю.
-- Как бы я хотела... -- вырвалось у нее, но продолжения не
последовало. Хотеньем горю не поможешь. Что толку хотеть? Последний
прерывистый всхлип --и все. Пора было двигаться дальше.
Луна к этому времени уже села, и темное небо, усеянное звездами,
напоминало расшитый бриллиантами черный бархат. Но звездные лучи меркли
рядом с ослепительной яркостью северного сияния. Никогда прежде оно не было
столь пугающе великолепным. В диковинном призрачном танце одни картины
сменяли другие, змеясь, изгибаясь, захлестывая небосвод, и за прозрачной
завесой переливчатого мерцания вставал другой мир: волшебный залитый солнцем
город, отчетливый, осязаемый...
Люра и Пан все выше и выше карабкались вверх по горной круче, а внизу
без конца и краю простиралась холодная сирая земля. Далеко на севере лежало
замерзшее море. Оно то вздымалось застывшими, будто в беге, гребнями -- это
смерзлись воедино гигантские ледовые глыбы, -- то расстилалось ровной, как
стекло, белоснежной гладью, далеко-далеко, до самого полюса и дальше;
однообразное, унылое, безжизненное, равнодушное, белое-белое море.
На западе и на востоке громоздились горы. Зубчатые хребты сминались в
складки, вековые снега покрывали обрывистые склоны, острые пики, отточенные
ветром, словно лезвия, впивались в небо.
А на юге... На юге осталась дорога, по которой они пришли сюда. Люра с
тоской всматривалась в даль, все надеясь, что увидит милого Йорека, верного
своего друга. Тщетно. Лишь безмолвная белая равнина открывалась ее глазам,
снежная пелена словно скрадывала и обгоревшие останки дирижабля, и алую
кровь, и трупы убитых.
Пантелеймон филином взмыл в воздух.
-- Они на вершине! Тут рядом! Лорд Азриел готовит свои приборы, а
Роджер... он не может двинуться...
В этот момент северное сияние вдруг полыхнуло с такой силой, как
вспыхивает яндарическая лампочка перед тем, как перегореть, а потом
наступила полная темнота. Но Люра ощущала, что воздух полон смутных
предчувствий, похожих на завязи еще не родившихся мыслей. Это была
Серебристая Пыль. И внезапно эту обступившую ее со всех сторон темноту
прорезал отчаянный детский крик:
-- Люра! Люра!
-- Иду! Я здесь!
Она рванулась вперед, спотыкаясь, падая, цепляясь за уступы, не чуя под
собой ног от изнеможения, но все равно заставляя себя ползти по заснеженному
склону туда, где звал ее тоненький голос.
-- Люра! Где ты? На помощь!
-- Я иду, -- хрипела девочка. -- Я уже совсем близко.
Рядом с ней карабкался Пантелеймон. В призрачном мерцании снегов он
словно переливался из одного облика в другой: лев, горностай, орел, дикий
кот, заяц, филин, барс, леопард -- весь причудливый калейдоскоп образов, на
которые он был способен, проступал сквозь Серебристую Пыль...
-- Люра!
Взобравшись на вершину, девочка увидела площадку метров в пятьдесят
шириной. Лорд Азриел скручивал вместе два провода, которые тянулись к
перевернутым нартам, где, расставленные, как на лабораторном столе,
серебрились кристаллами льда батареи питания и еще какие-то непонятные
приборы. Тяжелая шуба сковывала его движения, на лицо падал свет от
лигроинового фонаря. Рядом на снегу, словно застывший сфинкс, лежала, лениво
поводя хвостом, красавица Стельмария, могучая лоснящаяся пума.
В зубах у нее билась малышка Сальцилия, альм Роджера.
Отчаянно пытаясь высвободиться, она рвалась и извивалась, каждую
секунду меняя облик, становясь то кошкой, то собакой, то крысой, то птичкой,
и все время звала своего Роджера, который был рядом, в нескольких метрах.
Соединявшая их воедино незримая связь держала его, как якорь. Мальчик
конвульсивно дергался, чтобы растянуть ее, разорвать, но тщетно. Он плакал
от невыносимой боли и холода и все время звал свою Сальцилию и Люру. Он
хватал лорда Азриела за руки, валялся у него в ногах, молил, но тот не
обращал на несчастного ребенка никакого внимания и лишь грубо отшвырнул его
в сторону.
Они находились на самом краю обрыва. Над ними не было ничего, кроме
непроглядной черной пустоты без конца и краю. Одинокая вершина словно бы
нависла над трехсотметровой бездной, а там, внизу, лежало замерзшее море, но
как же до него было далеко!
Вся эта картина сперва открылась Люриным глазам при свете звезд. Но
когда лорд Азриел соединил провода, ей навстречу вновь полыхнуло
ослепительное северное сияние. Казалось, будто в небе возникла яндарическая
дуга невероятных размеров, высотой в тысячу миль и в десятки тысяч миль
длиной. Послушная движению рубильника, она вспыхивала слепящим светом,
который взмывал вверх и падал вниз, разливался волнами и низвергался
каскадами.
Рубильник находился в руках у лорда Азриела. В его власти было включить
или выключить северное сияние. Или воспользоваться им как источником
энергии. Рядом с нартами на снегу валялась гигантская катушка, и провод от
нее шел наверх, в небо. Из черной темноты, хлопая крыльями, на плечо лорда
Азриела спустился ворон. Люра сразу поняла, что это не птица, а альм
ведуньи. Значит, ведуньи помогают ее отцу. Это они подняли свободный конец
провода выше самых высоких звезд.
Вот он опять включил северное сияние.
Все уже почти готово!
Лорд Азриел повернулся в Роджеру и поманил его пальцем. Мальчик
обреченно двинулся ему навстречу. Он дрожал, захлебывался от плача, умоляюще
протягивал руки, но все равно, помимо своей воли, шел, куда велели.
-- Беги! -- отчаянно крикнула Люра. Она рванулась к Роджеру, пытаясь
дотянуться до него.
Пантелеймон прыгнул вперед и выхватил Сальцилию из пасти пумы.
Стремительной молнией метнулась могучая Стельмария на своего обидчика. Альмы
детей, ежесекундно меняя обличия, вступили в бой с врагом.
Огромная пума разила наотмашь могучей лапой с острыми как бритва
когтями. Ее зычный рев заглушал все вокруг. Дети бились с ней, или, может
быть, они бились с теми зыбкими формами, от которых самый воздух казался
густым, с теми смутными, неясными завязями, растворенными, рассеянными в
потоках Серебристой Пыли. А сполохи северного сияния над головой становились
все чаще, и сквозь мерцающую завесу проступали то стройные пальмы, то синее
озеро, то дворец с колоннами. Они казались совсем рядом, словно луч
прожектора выхватывал их из темноты, словно до этого волшебного мира
оставался всего один шаг.
Последним, отчаянным усилием Люра дотянулась до пальцев Роджера. Она
рванула его за руку, увлекая мальчика за собой, и дети помчались прочь от
лорда Азриела, но внезапно несчастный ребенок закричал пронзительно и
страшно. Его альм, Сальцилия, снова билась в когтях у страшной пумы. Люра
однажды сама испытала эту нечеловеческую боль, от которой все рвется внутри.
Она пыталась остановиться...
Но остановиться они не могли.
Снег под их ногами начал проседать и неудержимо ползти...
Верхний слой снежной толщи, плотно утрамбованный ветром, разломился на
части, и его обломки понеслись вниз... с трехсотметровой кручи над бездной.
-- ЛЮРА-А-А-А!!!! Спаси-и-и!!!!
Лишь стук двух сердец...
Лишь побелевшие руки, вцепившиеся друг в друга.
И высоко-высоко над ними -- то самое, немыслимое...
Словно удар копья поражает небосвод, усеянный чистыми звездами. Поток
света, поток чистой энергии бьет в него, как стрела, пущенная ввысь из лука,
и вспарывает цветную завесу северного сияния. Страшный звук, в котором
слились воедино скрежет, треск, скрип, хруст, потрясает вселенную до
основания, и в небе возникает твердь...
Солнце!
Солнце, которое превращает в расплавленное золото гривку золотистого
тамарина...
Сход лавины внезапно прекратился, словно на пути у нее вырос невидимый
прежде уступ или барьер, а на утоптанном снегу вершины рядом с белой пумой
откуда ни возьмись вырос золотистый тамарин, и оба альма, вздыбив на холках
шерсть, устало и непреклонно смотрели друг на друга. Хвост обезьяныша стоял
торчком, словно древко знамени, хвост пумы беспокойно ходил из стороны в
сторону.
Тамарин осторожно протянул маленькую лапку, пума грациозным движением
выгнула шею, и черная ладошка коснулась потупленной головы.
Люра ошеломленно перевела глаза на миссис Кольтер, которую сжимал в
объятиях лорд Азриел. Свет рассыпался вокруг них снопами искр и лучей,
словно рожденных яндарическим напряжением.
Но как же так? Откуда? Наверное, миссис Кольтер шла за ней по пятам, но
тогда каким же образом ей удалось преодолеть ту страшную пропасть, мост же
обрушился?
Люра беспомощно сглотнула.
Ее родители, вместе...
Отец и мать в объятиях друг друга.
Ведь это даже представить себе невозможно...
Внезапно глаза девочки расширились от ужаса. Она поняла, что держит в
руках щуплое мальчишеское тело. Роджер был мертв. Он лежал, такой
неподвижный, такой спокойный, уснувший вечным сном...
С вершины до девочки доносились голоса ее родителей. Сперва матери:
-- Но они никогда не позволят...
Потом отца:
-- Не позволят? Но мы не в детской! Разве кто-то может позволить мне
больше того, что могу я сам? Теперь этот путь открыт для каждого, кто
дерзнет!
-- Они не допустят, пойми! Они все перекроют, а любого, кто попробует
пройти по твоему пути, предадут анафеме и отлучат от Церкви.