Страница:
сказал медведь.
-- Может быть, он все-таки живой. -- В голосе Люры звучала
растерянность.
Веритометр показывал что-то непонятное, и это непонятное было каким-то
образом связано с нежитью. Страшно, конечно, только негоже ей трусить. Она
тоже не вчера на свет родилась, как-никак дочка лорда Азриела, да и под
началом у нее не кто-нибудь, а могучий панцирный медведь.
-- Вот что, -- твердо сказала девочка, -- давай пойдем и посмотрим.
Она вновь вскарабкалась Йореку на спину. Медведь начал осторожно
спускаться вниз с обрыва. Теперь он не торопился и вместо размашистой
иноходи двигался косолапой рысцой. Почуяв их приближение, деревенские собаки
испуганно завыли, в загонах беспокойно задвигались олени, задевая друг друга
рогами, так что раздавался сухой деревянный стук. В ледяном ночном воздухе
каждый звук разносился далеко вокруг.
Вот, наконец, и первый дом. Люра зорко смотрела по сторонам. Было
темно, северное сияние почти погасло, а луна и не думала всходить. То тут,
то там в заваленных снегом домиках мелькали огоньки. Люре даже показалось,
что она видит чьи-то приклеенные к оконным стеклам бледные носы. Да уж,
интересную картину они сейчас наблюдают: маленькая девочка верхом на
гигантском белом медведе.
В центре деревни, перед дощатым причалом, к которому привязывали лодки,
сейчас погребенные под снегом, была открытая площадка. К тому времени, как
Люра и Йорек туда добрались, лай собак стал просто оглушительным.
"Да они же и мертвого поднимут", -- испуганно подумала девочка. В этот
момент дверь одного из домов распахнулась, и на пороге возник человек с
ружьем в руках. Его альм-росомаха вскарабкалась на поленницу, и оттуда во
все стороны полетели комья снега.
Люра мгновенно соскользнула со спины медведя и встала между ним и
человеком с ружьем. Девочка очень хорошо помнила, что сама сказала Йореку,
будто панцирь ему не понадобится. Значит, ей и отвечать.
Человек произнес несколько слов на неизвестном наречии. Люра ничего не
поняла, но Йорек что-то ответил ему на том же языке. Человек в ужасе
отпрянул.
-- Он думает, мы демоны, -- перевел Йорек. -- Что я должен ему сказать?
-- Скажи, что сами мы -- не демоны, но если мы захотим, то демоны нам
помогут. И что мы ищем, как бы это сказать, ребенка, странного такого
ребенка. Давай, говори.
Не успел медведь договорить, как человек замахал рукой, указывая
куда-то вправо, и опять залопотал на своем языке.
Йорек повернул голову к Люре:
-- Он спрашивает, заберем ли мы этого ребенка. Они его боятся.
Прогоняли, прогоняли, а он все назад возвращается.
-- Скажи, что мы его заберем, но они не должны были так с ним
поступать. Скажи, что они нехорошие люди. Где он сейчас, спроси.
Человек объяснил, испуганно всплескивая руками. Люра все боялась, как
бы он с перепугу не нажал случайно на курок, но, к счастью, их собеседник
быстро выложил все, что знал, и проворно юркнул в дом, захлопнув за собой
дверь. Теперь переполошенные лица маячили уже в каждом окне.
-- Где он? -- нетерпеливо спросила девочка.
-- В рыбном сарае. -- Медведь уже трусил к причалу.
Люра шла за ним следом. Ее била дрожь. Йорек держал путь к невысокому
дощатому домику, похожему на амбар или склад. Время от времени он задирал
голову и втягивал носом воздух. Возле двери он остановился и произнес:
-- Здесь.
Люрино сердце колотилось где-то в горле, так что девочка едва могла
дышать. Она подняла было руку, чтобы постучать, но потом, сообразив,
насколько это нелепо, судорожно глотнула воздух и открыла рот, собираясь
окликнуть того, кто был внутри. Господи, что же сказать? Все мысли куда-то
разбежались. И тьма такая. Эх, надо было фонарик взять.
Отступать было некуда, да и медведю негоже показывать, как ей страшно.
Что он там говорил про страх? Что знает, как с ним сладить... Научиться
бы... Как бы ей сейчас это пригодилось. Трясущейся рукой девочка откинула
ременную петлю из оленьей кожи, служившую запором, и потянула на себя
примерзшую дверь. Та нехотя поддалась, но, чтобы открыть ее, нужно было
отгрести от порога снег, а горностай -- Пантелеймон, вместо того чтобы
помогать, белой молнией метался по снежному насту, издавая коротенькие
отчаянные вопли.
-- Пан, Пан, тише, -- задыхаясь, шептала Люра. -- Господи, да уймись же
ты. Давай обернись летучей мышью и посмотри, что там, внутри, а?
Обезумевший от ужаса альм ее не слушал. Говорить он тоже не мог.
Однажды она уже видела его в таком состоянии. Это было, когда они с Роджером
решили перемешать все золотые диски с изображением альмов и рассовать их по
разным черепам в склепе колледжа Вод Иорданских. Что же делать? Ведь Пан
боится больше ее. А Йорек Бьернисон лежит себе спокойно на снегу и
бесстрастно наблюдает за происходящим.
Люра собралась с духом.
-- Эй, выходи, -- выдавила она из себя, стараясь говорить как можно
громче. -- Выходи!
В ответ не последовало ни звука. Тогда Люра снова потянула на себя
дверь. Пантелеймон, обернувшись котом, вихрем взлетел ей на руки. Он лапами
упирался девочке в грудь, отпихивая ее назад, и твердил, не помня себя от
ужаса:
-- Уходи, Люра! Не стой здесь! Туда нельзя! Уходи быстрее!
Люра пыталась его унять и вдруг заметила, что Йорек Бьернисон, с
равнодушным видом лежавший до этого на снегу, привстал на лапы. Со стороны
деревни к ним кто-то бежал. Человек подошел поближе и поднял вверх руку с
фонарем. В тусклом желтом свете Люра увидела широкоскулое, сморщенное, как
печеное яблоко, лицо. Раскосые глазки тонули в глубоких складках морщин.
Рядом крутился альм старика -- серебристая лисица.
Незнакомец что-то сказал на местном наречии. Йорек перевел:
-- Он говорит, тут таких детей много. Он их видел в лесу. Некоторые
сразу умирают, а некоторые нет. И этот, говорит, живучий. Только лучше бы
ему помереть, говорит, легче бы было.
-- Спроси его, не даст ли он мне на минутку свой фонарь.
Медведь послушно спросил, и старик тут же согласно закивал и с
готовностью протянул девочке фонарь. Люра догадалась, что он специально
прибежал сюда, чтобы посветить им. Она благодарно улыбнулась; старик опять
закивал и опасливо отошел в сторонку, подальше от медведя, подальше от Люры,
подальше от рыбного сарая.
Вдруг Люру как огнем обожгло: "А если этот ребенок в сарае -- Роджер?
Господи, миленький, сделай так, чтобы это был не он!". Острые коготки
Пантелеймона вцепились ей в шубу. Он снова обернулся горностаем и дрожал,
как в лихорадке.
Высоко держа фонарь над головой, девочка храбро шагнула внутрь. Так вот
чем на самом деле занимается это Министерство по Делам Посвященных, вот в
чем суть этих жертвоприношений, вот что творят с несчастными обманутыми
детьми!
В дальнем углу сарая, почти невидимый на фоне дощатых сушильных полок,
сидел, сжавшись в комочек, маленький мальчик. Над его головой висели жесткие
бревна выпотрошенных рыбин. Обеими руками мальчик прижимал к сердцу сушеную
рыбку, прижимал так же, как Люра прижимала к груди Пантелеймона: тем же
судорожным жестом, с тем же отчаянием. Только в руках у него был не альм, а
кусок выпотрошенной сушеной рыбы. Альма у него не было. Его отсекли
мертвяки. Перед Люрой сидел ребенок после рассечения.
Первым желанием Люры было повернуться и бежать, бежать отсюда без
оглядки, иначе ее вырвет. Господи, да как же это -- человек без альма. Ведь
это то же самое, что человек, которому оторвали лицо или вспороли ножом
грудь и вынули оттуда сердце. На это невозможно смотреть, потому что это
противно естеству, такое бывает только в кошмарных снах, а наяву никогда.
Трясущимися руками девочка прижимала к себе Пантелеймона. Перед глазами
у нее плыли круги, к горлу подкатывала дурнота, а по спине, несмотря на
лютый мороз, ползли струйки липкого холодного пота, заставляя ее зябко
ежиться.
-- Шмыга, -- еле слышно прошептал мальчик. -- Где моя Шмыга? Она... у
вас?
Люра мгновенно поняла, кого он зовет.
-- Н-н-нет. -- Внезапно собственный голос показался ей чужим, так тихо
и испуганно он звучал.-- Как тебя зовут, мальчик?
-- Тони... Тони Макариос, -- с трудом шевельнулись губы. -- Где Шмыга?
-- Я не знаю... -- Люра сглотнула, чтобы справиться с подкатившей к
горлу тошнотой. -- Мертвяки...
Продолжать не было сил. Цепляясь за стену сарая, она вышла на улицу и
опустилась на снег. Нужно побыть одной. Одной? Но ведь она никогда не была
одна. Каждую минуту ее жизни Пантелеймон всегда был рядом. Боже мой, а если
их когда-нибудь разлучат! А если кто-нибудь отрежет ее от Пана, как этого
мальчика отрезали от Шмыги. Как же тогда жить? Ведь страшнее этого ничего не
может... Она вдруг поняла, что плачет навзрыд, и Пантелеймон скулил и
взвизгивал, прижимаясь к ней всем тельцем, и у обоих разрывалось сердце от
ужаса и жалости при одной только мысли о полуживом обрубке, которого звали
Тони Макариос.
Люра, пошатываясь, встала на ноги.
-- Тони, -- голос ее предательски дрожал. -- Тони, не бойся нас. Ну,
иди сюда. Тебя больше никто не обидит. Мы тебя заберем.
Внутри послышался какой-то шорох, и на пороге возникла детская фигурка.
Мальчик по-прежнему прижимал к груди сушеную рыбку. Даже там, в сарае, когда
при тусклом свете фонаря Люра впервые увидела скорчившееся возле сушильных
полок тельце, Тони не казался ей таким жалким и потерянным, как сейчас, на
фоне бескрайней снежно-белой равнины, озаренной почти догоревшими сполохами
северного сияния. И нельзя сказать, чтобы он был плохо одет -- на нем была
толстая стеганая куртка с капюшоном и меховые унты, -- но все явно не по
росту, словно бы с чужого плеча.
Старик, который принес Люре фонарь, опасливо попятился и что-то
залопотал на своем языке.
-- Он говорит, что за рыбу надо заплатить, -- бесстрастно перевел
Йорек.
"А вот сейчас как скажу медведю, чтобы разорвал тебя на части, выжига
проклятый", -- мелькнуло у Люры в голове, но она сдержалась.
-- Скажи, что мы забираем мальчика с собой. Он больше не будет их
тревожить. Я думаю, это стоит дороже, чем рыба.
Йорек перевел. Старик что-то недовольно буркнул, но возражать не
посмел. Люра поставила фонарь на снег и осторожно взяла безжизненную руку
мальчика в свою, чтобы подвести его к медведю. Тони безучастно пошел за ней,
не выказывая ни страха, ни хотя бы удивления при виде гигантского зверя,
который стоял так близко. Девочка помогла ему влезть Йореку на спину, но и
тут все, что он сказал, было:
-- Шмыга... Я не знаю, где моя Шмыга.
-- У нас ее нет, Тони, но я... я клянусь тебе, мы отомстим. Они за это
заплатят. Йорек, тебе будет не очень тяжело, если я тоже сяду?
-- Мой панцирь весит куда больше, чем двое детей, -- отрезал медведь.
Люра кое-как вскарабкалась ему на спину и примостилась за Тони. Взяв
его руки в свои, она заставила мальчика держаться за длинный густой мех.
Пантелеймон притаился у нее в капюшоне, такой теплый, такой родной. Она
чувствовала переполнявшую его жалость. Она знала, как ему хочется дотянуться
и приласкать несчастного обездоленного малыша, обхватить его лапками,
лизнуть в нос, в щеки, потыкаться мордочкой ему в лицо, как сделал бы его
собственный альм. Но ведь нельзя. Чужой альм -- это табу.
Они ехали по деревне. На лицах местных жителей ясно читался ужас при
виде девочки верхом на могучем белом медведе, но вместе с этим и
нескрываемое облегчение, ведь невиданные гости увозили с собой леденящий
душу обрубок, то, что осталось от мальчика.
В Люриной душе отвращение и страх боролись со жгучей жалостью, и
жалость взяла верх. Девочка осторожно протянула вперед руки и притянула к
себе тощее, почти бесплотное тельце. Дорога назад была куда тяжелее:
казалось, ночь стала еще морознее и чернее. Но для Люры время бежало
быстрее, чем раньше. Йорек без устали мчался вперед, девочка почти
автоматически раскачивалась с ним в такт, словно бы слившись с медведем в
единое целое. Застывшая фигурка перед ней не сопротивлялась движению Люриных
рук, но и никак не отзывалась на них. Мальчик сидел абсолютно неподвижно, не
шевелясь, так что Люре стоило немалых сил удержать его на спине Йорека.
Время от времени несчастный начинал что-то говорить.
-- Что? -- кричала Люра сквозь ледяной ветер. -- Что ты сказал?
-- А как же она узнает, где я?
-- Узнает. Она тебя обязательно найдет. И мы... Мы ее тоже найдем.
Держись крепче, Тони, мы уже почти приехали.
Йорек рвался вперед и вперед. Только нагнав цаган, Люра поняла, как же
измотало ее это путешествие. Отряд Джона Фаа решил сделать привал, чтобы
дать возможность ездовым собакам передохнуть. Завидев приближающегося
медведя, все они: и старый Джон, и Фардер Корам, и Ли Скорсби бросились к
девочке с распростертыми объятиями и внезапно замерли. Радостные возгласы
застыли у них на губах. На спине у Йорека, прямо перед Люрой, они увидели
еще одну фигурку. Девочка никак не могла разнять затекших рук, она
продолжала прижимать к себе щуплое тельце. Тогда Джону Фаа пришлось помочь
ей. Он бережно разжал Люрины пальцы и опустил ее на землю.
-- Силы небесные, -- только и смог вымолвить старый цаган. -- Ты кого
же к нам привела, девочка?
-- Это Тони. -- Люра еле-еле шевелила окоченевшими губами. --
Мертвяки... Они отсекли его альма. Они со всеми так делают.
Мужчины в ужасе попятились. И тут внезапно заговорил медведь:
-- Стыдитесь! Пусть даже храбрость вам изменяет, но как же можно вот
так, на глазах у всех труса праздновать? Да еще перед лицом этой девочки! Вы
понимаете, что ей пришлось пережить?
Люра слишком устала, чтобы удивляться такому заступничеству. Но гневный
окрик Йорека возымел свое действие.
-- Твоя правда, Йорек Бьернисон, -- покаянно проронил Джон Фаа.
Мгновение спустя он уже властно распоряжался: -- Подбросьте-ка дров в огонь,
да согрейте супа для девочки. Для них обоих. Фардер Корам, как там у тебя,
места хватит?
-- Хватит, Джон, хватит. Неси ее к моим саням, мы ее мигом согреем.
-- И мальчонку бы тоже надо, -- раздался чей-то неуверенный голос. --
Пусть хоть поест да отогреется, раз уж...
Люра понимала, что нужно обязательно рассказать Джону Фаа про ведуний,
но язык у нее заплетался от усталости, да и все вокруг были ужасно заняты.
Несколько минут она осоловевшими глазами смотрела на дым от костров, на
суетливо снующих туда-сюда людей, на желтые круги фонарей, а потом словно
провалилась куда-то. Девочка очнулась оттого, что горностай-Пантелеймон
легонько покусывал ее за ухо. Прямо над собой она увидела знакомую медвежью
морду.
-- Ведуньи, Люра. Ты что, забыла? -- шептал ей в ухо Пан. -- Это я
позвал Йорека.
-- А, -- слабо отозвалась девочка. -- Йорек, миленький, спасибо тебе,
что ты меня отвез и назад тоже привез. Только еще про ведуний скажи сам
Джону Фаа, а то я забуду.
Сквозь сон Люра услыхала, как медведь что-то утвердительно бурчит, но
что именно, она уж не разобрала, потому что крепко спала.
Когда она проснулась, уже почти рассвело, если только это можно было
назвать рассветом. Правда, светлее здесь в эту пору и не бывает. Край неба
на юго-востоке словно бы побледнел, и в воздухе висела серая пелена, сквозь
которую неуклюжими тенями двигались цагане. Они грузили нарты, закрепляли
постромки на собаках. Дел было много.
Люра смотрела на всю эту суету, лежа под грудой шуб в санях Фардера
Корама. Над ними соорудили навес, так что получилась эдакая кибитка на
полозьях. Пантелеймон уже давно проснулся и раздумывал, кем бы ему
обернуться: песцом или горностаем, примеряя то одно, то другое обличье по
очереди. Рядом с нартами, прямо на снегу, уронив голову на лапы, богатырским
сном спал Йорек Бьернисон. Старый Фардер Корам был уже на ногах, так что
стоило ему заметить возню Пантелеймона, как он торопливо захромал к своим
саням. Ему не терпелось поговорить с девочкой. Увидев его, Люра села,
протирая сонные глаза.
-- Фардер Корам, я теперь знаю, что же я по веритометру никак прочитать
не могла. Там было два символа: "птичка" и "нет", и он их все время
повторял, а я не понимала, -- ведь это означает "нет альма", но так же не
бывает... Как же это, а, Фардер Корам?
-- Мне больно говорить тебе об этом, детонька моя, ведь ты так
старалась, но... час назад этот мальчик, найденыш, умер. Он все метался,
места себе не находил, все звал свою Шмыгу, все спрашивал, где она, да скоро
ли придет. И кусок этой рыбы сушеной к груди прижимал, совсем как... Эх, да
что тут говорить! Только, знаешь, как он глазки-то закрыл, да замер,
наконец, тут нам всем и показалось, что отмучился он, бедняжка. Так он
спокойно лежал, как бы любой из нас лежал, кабы умер. Будто альм его просто
истаял, как всегда бывает. Мы тут пытались могилку ему вырыть, да куда там,
земля-то мерзлая, точно камень. Вот Джон Фаа и приказал погребальный костер
сложить, чтобы не стал он добычей падальщиков да трупоедов. А ты, детка моя,
себя не кори. Ты у нас храбрая, я горжусь тобой. Теперь-то мы знаем, на что
способны наши враги, на какое изуверство чудовищное. Кровь невинных вопиет к
отмщению, но мы свой долг выполним. А тебе сейчас надо отдохнуть и, самое
главное, покушать, а то ты вчера ни крошки не съела, так сразу и заснула. В
этих краях так нельзя, надо кушать, милая, а то ослабнешь.
Старик говорил, говорил, а сам все время что-то делал: рассовывал по
тюкам меховые одеяла, проверял на прочность стяжки на нартах, дергая за
постромки упряжи, суетливо перебирая их пальцами.
-- Фардер Корам, -- в голосе Люры звучала твердая решимость, -- а где
он сейчас? Погребальный костер уже был?
-- Нет еще, детка. Он пока там лежит.
-- Я хочу взглянуть на него.
Старик не стал ее удерживать. Она видала вещи и пострашнее. Пускай, раз
ей так легче.
Еле переставляя ноги, Люра побрела вдоль вереницы нарт. Пантелеймон
белым зайчонком трусил рядом. Чуть поодаль несколько человек таскали хворост
и складывали его в большую кучу.
Тело мальчика лежало тут же рядом, под клетчатым одеялом. Опустившись
на колени, Люра неловкими руками приподняла покров. Пальцы в варежках плохо
ее слушались. Один из цаган попытался было остановить девочку, но остальные
лишь попятились в страхе.
Пантелеймон просунул мордочку Люре под локоть, и они вместе смотрели на
маленькое измученное личико. Девочка стряхнула с руки варежку и дотронулась
кончиками пальцев до глаз Тони. Ей показалось, что она коснулась ледяного
мрамора. Да, Фардер Корам правду сказал. Мертвый мальчик лежал так спокойно,
а его альм будто бы истаял. Господи, а если бы все это случилось с ней, если
бы это ее оторвали от Пантелеймона! Люра в панике схватила зверька и прижала
Пана к груди так, словно хотела спрятать его у себя в сердце. Боже мой, ведь
все, что осталось у Тони -- это жалкий кусочек сушеной рыбы.
Стоп. Где она, эта рыба?
Девочка пошарила под одеялом. Там ничего не было. Встав с колен, она
обвела сгрудившихся поодаль цаган недобрыми глазами.
-- Где его рыба? -- В голосе девочки клокотала ненависть.
Они растерянно переминались с ноги на ногу, явно не понимая, о чем идет
речь. А вот их альмы все сразу поняли и украдкой перешептывались между
собой. Один из цаган попытался было улыбнуться.
-- Гады! Я вам посмеюсь! Я вам глаза повыцарапаю! Гады проклятые! Ведь
у него больше ничего не было, только этот несчастный кусок сушеной рыбы, а
он думал, что это альм, из рук его не выпускал, к сердцу прижимал, а вы...
Куда вы его дели?
Ощерившийся Пантелеймон обернулся снежным барсом, до странности похожим
на Стельмарию, альма лорда Азриела, но Люре было не до него, она ничего не
видела вокруг себя, одну только содеянную черную несправедливость.
Кто-то из цаган попробовал унять ее.
-- Ну, ну, Люра, что ты расходилась-то?
-- Я спрашиваю, -- срывающимся он бешеной ярости голосом повторила
девочка, -- кто посмел отнять у него рыбу?
Человек отступил назад, словно боясь обжечься.
-- Я же не знал, -- пробормотал он, оправдываясь. -- Я-то думал, это
просто, ну, объедок, вот и убрал. Что, думаю, покойник с куском в руках
лежать будет. Правда, Люра, я же как лучше хотел, чтоб культурно...
-- Куда ты ее положил?
Цаган понурил голову.
-- Да не положил я. Думал, чего зря еде пропадать, вот и бросил
собакам. Кто же знал-то. Ты уж прости меня, а, Люра?
-- Не у того прощенья просишь. У него вон проси.
Люра снова опустилась на колени и бережно дотронулась до мертвой
детской щечки.
Внезапно, словно одержимая какой-то идеей, она вскочила на ноги и
начала рывками расстегивать шубу. Ледяной воздух забирался ей под мышки, но
девочка не обращала на это внимания, продолжая что-то искать в карманах.
Через мгновение в руках у нее была золотая монета.
-- Мне нож нужен, -- сказала она тому цагану, который взял рыбу. Он
молча повиновался. -- Как ее звали, Пан?
Альм мгновенно понял, о ком идет речь.
-- Шмыга.
Кое-как зажав монету в левой руке, Люра стынущими на холоде пальцами
взяла нож, как карандаш, и попыталась выцарапать на монете имя альма. Лезвие
оставляло на золоте неглубокие бороздки.
-- Ты уж прости меня, -- шептала она, глотая слезы. -- Это все, что я
могу. Зато я хороню тебя, как настоящего профессора из колледжа Вод
Иорданских.
Теперь надо было каким-то образом разжать Тони зубы, чтобы положить ему
монетку в рот. С превеликим трудом ей это удалось. Она даже смогла сделать
так, чтобы челюсть не отвисла.
Люра вернула цагану нож и побрела назад, к нартам Фардера Корама.
Начинало светать. Старик ждал ее с котелком горячего супа. Обжигаясь, она
начала жадно хлебать его.
-- Вам про ведуний рассказали? -- облизав ложку, спросила она старика.
-- А вдруг ваша там тоже была?
-- Моя? -- удивленно поднял седые брови Фардер Корам. -- Не знаю,
деточка, не знаю.
-- А куда они летели?
-- Ну, мало ли. У них-то, у ведуний, столько дел, нам и не уразуметь.
Человеческому уму сие не подвластно. Скажем, хворь какая-нибудь их косит
загадочная, а мы и не чихнем. Или война разразится, а из-за чего -- нам
неведомо. А то начнут они, скажем, ликовать или, напротив, убиваться из-за
какой-нибудь малой былинки в тундре. Эх, дорого бы я дал, чтобы хоть одним
глазком увидеть, как летят они по небосводу. Такая, наверное, картина. Да
что же ты не ешь-то, Люрушка? Ты ешь, не слушай меня, старика. Давай, весь
супчик выгребай. Может, еще хочешь? Тут вот уже и лепешки подоспели. Кушай,
моя деточка, а то нам ведь скоро в путь.
От горячей похлебки Люра ожила. Мало-помалу и заледеневшая душа начала
оттаивать. Вместе с толпой других цаган она пошла взглянуть, как маленький
детский трупик опускают на погребальный одр. Низко наклонив голову и крепко
зажмурившись, она слушала слова молитвы, которую читал над ним Джон Фаа. Вот
и тельце Тони, и груда хвороста облиты спиртом, чиркает спичка, и синеватые
языки пламени объемлют все.
Убедившись, что костер прогорел дотла, отряд вновь двинулся в путь.
Странное, призрачное это было путешествие. Повалил густой снег, и вскоре в
мире не осталось ничего, кроме расплывчатых силуэтов собак где-то впереди,
санного бега, скрипящих полозьев, жгучего холода да мятущейся наволочи,
тяжелых снежных хлопьев, чуть темнее, чем небо над головой, и чуть светлее,
чем хрусткий наст под ногами.
Сквозь снежную эту круговерть бежали и бежали собачьи упряжки, только
хвосты развевались да из пастей с высунутыми языками пар валил. Они мчались
на север, все дальше и дальше, а луна тем временем всходила и заходила, и
бледный млечный свет ее сменялся предрассветными сумерками. Нужно было
отдохнуть; напоить и накормить собак и людей, так что в узкой лощине между
холмами решили сделать привал. Пока Джон Фаа и Ли Скорсби увлеченно
обсуждали, как же наилучшим образом использовать воздушный шар, Люра вдруг
вспомнила про металлического жучка-шпиона, который наделал столько шума на
цаганской лодке. Фардер Корам еще засадил его в жестянку из-под табака.
Интересно, а где же она сейчас?
-- Да лежит где-то, -- ответил девочке старый цаган. -- Я ее на самое
дно вещевого мешка сунул и не вынимал с тех пор. А что там смотреть-то? Я,
как обещал, еще на корабле по краю крышки паяльником прошел. Ума не приложу,
что нам с ней делать. Я уж тут даже подумал грешным делом, может, ее в шахту
сбросить огненную? Пусть себе сгинет в пламени. Но ты, девочка, не
беспокойся. Пока жестянка эта у меня, ничего тебе не грозит.
Однако при первой же возможности Люра полезла в задубевший от холода
вещмешок и, хорошенько порывшись в нем, извлекла на свет Божий маленькую
жестяную коробочку. Еще до того, как девочка взяла ее в руки, она услышала
злобное жужжание.
Воспользовавшись тем, что Фардер Корам был занят какими-то разговорами
с главами кланов, Люра решила показать жестянку Йореку Бьернисену. Она ведь
помнила, как ловко медведь управлялся с железом, с какой легкостью он
вспорол когтем толстенный металлический капот трактора. В голове у нее
созрел план.
Йорек выслушал девочку, наклонив голову, потом взял в лапы крышку от
пустой жестянки из-под галет и с быстротой фокусника расплющил ее, так что
получился аккуратный кругляш. Люра не сводила с медведя восхищенных глаз. У
Йорека, как и у всех панцирбьорнов были не лапы, а настоящие руки с
противолежащим большим пальцем, совсем как у человека. Когтем этого пальца
он мог удобно захватывать и держать предметы во время работы. Кроме того,
Йорек каким-то непостижимым образом чувствовал прочность и гибкость металла.
Ему достаточно было пару раз покрутить его, попробовать на изгиб и ловко
очертить острым когтем будущую линию сгиба. Именно это он сейчас и делал. Не
-- Может быть, он все-таки живой. -- В голосе Люры звучала
растерянность.
Веритометр показывал что-то непонятное, и это непонятное было каким-то
образом связано с нежитью. Страшно, конечно, только негоже ей трусить. Она
тоже не вчера на свет родилась, как-никак дочка лорда Азриела, да и под
началом у нее не кто-нибудь, а могучий панцирный медведь.
-- Вот что, -- твердо сказала девочка, -- давай пойдем и посмотрим.
Она вновь вскарабкалась Йореку на спину. Медведь начал осторожно
спускаться вниз с обрыва. Теперь он не торопился и вместо размашистой
иноходи двигался косолапой рысцой. Почуяв их приближение, деревенские собаки
испуганно завыли, в загонах беспокойно задвигались олени, задевая друг друга
рогами, так что раздавался сухой деревянный стук. В ледяном ночном воздухе
каждый звук разносился далеко вокруг.
Вот, наконец, и первый дом. Люра зорко смотрела по сторонам. Было
темно, северное сияние почти погасло, а луна и не думала всходить. То тут,
то там в заваленных снегом домиках мелькали огоньки. Люре даже показалось,
что она видит чьи-то приклеенные к оконным стеклам бледные носы. Да уж,
интересную картину они сейчас наблюдают: маленькая девочка верхом на
гигантском белом медведе.
В центре деревни, перед дощатым причалом, к которому привязывали лодки,
сейчас погребенные под снегом, была открытая площадка. К тому времени, как
Люра и Йорек туда добрались, лай собак стал просто оглушительным.
"Да они же и мертвого поднимут", -- испуганно подумала девочка. В этот
момент дверь одного из домов распахнулась, и на пороге возник человек с
ружьем в руках. Его альм-росомаха вскарабкалась на поленницу, и оттуда во
все стороны полетели комья снега.
Люра мгновенно соскользнула со спины медведя и встала между ним и
человеком с ружьем. Девочка очень хорошо помнила, что сама сказала Йореку,
будто панцирь ему не понадобится. Значит, ей и отвечать.
Человек произнес несколько слов на неизвестном наречии. Люра ничего не
поняла, но Йорек что-то ответил ему на том же языке. Человек в ужасе
отпрянул.
-- Он думает, мы демоны, -- перевел Йорек. -- Что я должен ему сказать?
-- Скажи, что сами мы -- не демоны, но если мы захотим, то демоны нам
помогут. И что мы ищем, как бы это сказать, ребенка, странного такого
ребенка. Давай, говори.
Не успел медведь договорить, как человек замахал рукой, указывая
куда-то вправо, и опять залопотал на своем языке.
Йорек повернул голову к Люре:
-- Он спрашивает, заберем ли мы этого ребенка. Они его боятся.
Прогоняли, прогоняли, а он все назад возвращается.
-- Скажи, что мы его заберем, но они не должны были так с ним
поступать. Скажи, что они нехорошие люди. Где он сейчас, спроси.
Человек объяснил, испуганно всплескивая руками. Люра все боялась, как
бы он с перепугу не нажал случайно на курок, но, к счастью, их собеседник
быстро выложил все, что знал, и проворно юркнул в дом, захлопнув за собой
дверь. Теперь переполошенные лица маячили уже в каждом окне.
-- Где он? -- нетерпеливо спросила девочка.
-- В рыбном сарае. -- Медведь уже трусил к причалу.
Люра шла за ним следом. Ее била дрожь. Йорек держал путь к невысокому
дощатому домику, похожему на амбар или склад. Время от времени он задирал
голову и втягивал носом воздух. Возле двери он остановился и произнес:
-- Здесь.
Люрино сердце колотилось где-то в горле, так что девочка едва могла
дышать. Она подняла было руку, чтобы постучать, но потом, сообразив,
насколько это нелепо, судорожно глотнула воздух и открыла рот, собираясь
окликнуть того, кто был внутри. Господи, что же сказать? Все мысли куда-то
разбежались. И тьма такая. Эх, надо было фонарик взять.
Отступать было некуда, да и медведю негоже показывать, как ей страшно.
Что он там говорил про страх? Что знает, как с ним сладить... Научиться
бы... Как бы ей сейчас это пригодилось. Трясущейся рукой девочка откинула
ременную петлю из оленьей кожи, служившую запором, и потянула на себя
примерзшую дверь. Та нехотя поддалась, но, чтобы открыть ее, нужно было
отгрести от порога снег, а горностай -- Пантелеймон, вместо того чтобы
помогать, белой молнией метался по снежному насту, издавая коротенькие
отчаянные вопли.
-- Пан, Пан, тише, -- задыхаясь, шептала Люра. -- Господи, да уймись же
ты. Давай обернись летучей мышью и посмотри, что там, внутри, а?
Обезумевший от ужаса альм ее не слушал. Говорить он тоже не мог.
Однажды она уже видела его в таком состоянии. Это было, когда они с Роджером
решили перемешать все золотые диски с изображением альмов и рассовать их по
разным черепам в склепе колледжа Вод Иорданских. Что же делать? Ведь Пан
боится больше ее. А Йорек Бьернисон лежит себе спокойно на снегу и
бесстрастно наблюдает за происходящим.
Люра собралась с духом.
-- Эй, выходи, -- выдавила она из себя, стараясь говорить как можно
громче. -- Выходи!
В ответ не последовало ни звука. Тогда Люра снова потянула на себя
дверь. Пантелеймон, обернувшись котом, вихрем взлетел ей на руки. Он лапами
упирался девочке в грудь, отпихивая ее назад, и твердил, не помня себя от
ужаса:
-- Уходи, Люра! Не стой здесь! Туда нельзя! Уходи быстрее!
Люра пыталась его унять и вдруг заметила, что Йорек Бьернисон, с
равнодушным видом лежавший до этого на снегу, привстал на лапы. Со стороны
деревни к ним кто-то бежал. Человек подошел поближе и поднял вверх руку с
фонарем. В тусклом желтом свете Люра увидела широкоскулое, сморщенное, как
печеное яблоко, лицо. Раскосые глазки тонули в глубоких складках морщин.
Рядом крутился альм старика -- серебристая лисица.
Незнакомец что-то сказал на местном наречии. Йорек перевел:
-- Он говорит, тут таких детей много. Он их видел в лесу. Некоторые
сразу умирают, а некоторые нет. И этот, говорит, живучий. Только лучше бы
ему помереть, говорит, легче бы было.
-- Спроси его, не даст ли он мне на минутку свой фонарь.
Медведь послушно спросил, и старик тут же согласно закивал и с
готовностью протянул девочке фонарь. Люра догадалась, что он специально
прибежал сюда, чтобы посветить им. Она благодарно улыбнулась; старик опять
закивал и опасливо отошел в сторонку, подальше от медведя, подальше от Люры,
подальше от рыбного сарая.
Вдруг Люру как огнем обожгло: "А если этот ребенок в сарае -- Роджер?
Господи, миленький, сделай так, чтобы это был не он!". Острые коготки
Пантелеймона вцепились ей в шубу. Он снова обернулся горностаем и дрожал,
как в лихорадке.
Высоко держа фонарь над головой, девочка храбро шагнула внутрь. Так вот
чем на самом деле занимается это Министерство по Делам Посвященных, вот в
чем суть этих жертвоприношений, вот что творят с несчастными обманутыми
детьми!
В дальнем углу сарая, почти невидимый на фоне дощатых сушильных полок,
сидел, сжавшись в комочек, маленький мальчик. Над его головой висели жесткие
бревна выпотрошенных рыбин. Обеими руками мальчик прижимал к сердцу сушеную
рыбку, прижимал так же, как Люра прижимала к груди Пантелеймона: тем же
судорожным жестом, с тем же отчаянием. Только в руках у него был не альм, а
кусок выпотрошенной сушеной рыбы. Альма у него не было. Его отсекли
мертвяки. Перед Люрой сидел ребенок после рассечения.
Первым желанием Люры было повернуться и бежать, бежать отсюда без
оглядки, иначе ее вырвет. Господи, да как же это -- человек без альма. Ведь
это то же самое, что человек, которому оторвали лицо или вспороли ножом
грудь и вынули оттуда сердце. На это невозможно смотреть, потому что это
противно естеству, такое бывает только в кошмарных снах, а наяву никогда.
Трясущимися руками девочка прижимала к себе Пантелеймона. Перед глазами
у нее плыли круги, к горлу подкатывала дурнота, а по спине, несмотря на
лютый мороз, ползли струйки липкого холодного пота, заставляя ее зябко
ежиться.
-- Шмыга, -- еле слышно прошептал мальчик. -- Где моя Шмыга? Она... у
вас?
Люра мгновенно поняла, кого он зовет.
-- Н-н-нет. -- Внезапно собственный голос показался ей чужим, так тихо
и испуганно он звучал.-- Как тебя зовут, мальчик?
-- Тони... Тони Макариос, -- с трудом шевельнулись губы. -- Где Шмыга?
-- Я не знаю... -- Люра сглотнула, чтобы справиться с подкатившей к
горлу тошнотой. -- Мертвяки...
Продолжать не было сил. Цепляясь за стену сарая, она вышла на улицу и
опустилась на снег. Нужно побыть одной. Одной? Но ведь она никогда не была
одна. Каждую минуту ее жизни Пантелеймон всегда был рядом. Боже мой, а если
их когда-нибудь разлучат! А если кто-нибудь отрежет ее от Пана, как этого
мальчика отрезали от Шмыги. Как же тогда жить? Ведь страшнее этого ничего не
может... Она вдруг поняла, что плачет навзрыд, и Пантелеймон скулил и
взвизгивал, прижимаясь к ней всем тельцем, и у обоих разрывалось сердце от
ужаса и жалости при одной только мысли о полуживом обрубке, которого звали
Тони Макариос.
Люра, пошатываясь, встала на ноги.
-- Тони, -- голос ее предательски дрожал. -- Тони, не бойся нас. Ну,
иди сюда. Тебя больше никто не обидит. Мы тебя заберем.
Внутри послышался какой-то шорох, и на пороге возникла детская фигурка.
Мальчик по-прежнему прижимал к груди сушеную рыбку. Даже там, в сарае, когда
при тусклом свете фонаря Люра впервые увидела скорчившееся возле сушильных
полок тельце, Тони не казался ей таким жалким и потерянным, как сейчас, на
фоне бескрайней снежно-белой равнины, озаренной почти догоревшими сполохами
северного сияния. И нельзя сказать, чтобы он был плохо одет -- на нем была
толстая стеганая куртка с капюшоном и меховые унты, -- но все явно не по
росту, словно бы с чужого плеча.
Старик, который принес Люре фонарь, опасливо попятился и что-то
залопотал на своем языке.
-- Он говорит, что за рыбу надо заплатить, -- бесстрастно перевел
Йорек.
"А вот сейчас как скажу медведю, чтобы разорвал тебя на части, выжига
проклятый", -- мелькнуло у Люры в голове, но она сдержалась.
-- Скажи, что мы забираем мальчика с собой. Он больше не будет их
тревожить. Я думаю, это стоит дороже, чем рыба.
Йорек перевел. Старик что-то недовольно буркнул, но возражать не
посмел. Люра поставила фонарь на снег и осторожно взяла безжизненную руку
мальчика в свою, чтобы подвести его к медведю. Тони безучастно пошел за ней,
не выказывая ни страха, ни хотя бы удивления при виде гигантского зверя,
который стоял так близко. Девочка помогла ему влезть Йореку на спину, но и
тут все, что он сказал, было:
-- Шмыга... Я не знаю, где моя Шмыга.
-- У нас ее нет, Тони, но я... я клянусь тебе, мы отомстим. Они за это
заплатят. Йорек, тебе будет не очень тяжело, если я тоже сяду?
-- Мой панцирь весит куда больше, чем двое детей, -- отрезал медведь.
Люра кое-как вскарабкалась ему на спину и примостилась за Тони. Взяв
его руки в свои, она заставила мальчика держаться за длинный густой мех.
Пантелеймон притаился у нее в капюшоне, такой теплый, такой родной. Она
чувствовала переполнявшую его жалость. Она знала, как ему хочется дотянуться
и приласкать несчастного обездоленного малыша, обхватить его лапками,
лизнуть в нос, в щеки, потыкаться мордочкой ему в лицо, как сделал бы его
собственный альм. Но ведь нельзя. Чужой альм -- это табу.
Они ехали по деревне. На лицах местных жителей ясно читался ужас при
виде девочки верхом на могучем белом медведе, но вместе с этим и
нескрываемое облегчение, ведь невиданные гости увозили с собой леденящий
душу обрубок, то, что осталось от мальчика.
В Люриной душе отвращение и страх боролись со жгучей жалостью, и
жалость взяла верх. Девочка осторожно протянула вперед руки и притянула к
себе тощее, почти бесплотное тельце. Дорога назад была куда тяжелее:
казалось, ночь стала еще морознее и чернее. Но для Люры время бежало
быстрее, чем раньше. Йорек без устали мчался вперед, девочка почти
автоматически раскачивалась с ним в такт, словно бы слившись с медведем в
единое целое. Застывшая фигурка перед ней не сопротивлялась движению Люриных
рук, но и никак не отзывалась на них. Мальчик сидел абсолютно неподвижно, не
шевелясь, так что Люре стоило немалых сил удержать его на спине Йорека.
Время от времени несчастный начинал что-то говорить.
-- Что? -- кричала Люра сквозь ледяной ветер. -- Что ты сказал?
-- А как же она узнает, где я?
-- Узнает. Она тебя обязательно найдет. И мы... Мы ее тоже найдем.
Держись крепче, Тони, мы уже почти приехали.
Йорек рвался вперед и вперед. Только нагнав цаган, Люра поняла, как же
измотало ее это путешествие. Отряд Джона Фаа решил сделать привал, чтобы
дать возможность ездовым собакам передохнуть. Завидев приближающегося
медведя, все они: и старый Джон, и Фардер Корам, и Ли Скорсби бросились к
девочке с распростертыми объятиями и внезапно замерли. Радостные возгласы
застыли у них на губах. На спине у Йорека, прямо перед Люрой, они увидели
еще одну фигурку. Девочка никак не могла разнять затекших рук, она
продолжала прижимать к себе щуплое тельце. Тогда Джону Фаа пришлось помочь
ей. Он бережно разжал Люрины пальцы и опустил ее на землю.
-- Силы небесные, -- только и смог вымолвить старый цаган. -- Ты кого
же к нам привела, девочка?
-- Это Тони. -- Люра еле-еле шевелила окоченевшими губами. --
Мертвяки... Они отсекли его альма. Они со всеми так делают.
Мужчины в ужасе попятились. И тут внезапно заговорил медведь:
-- Стыдитесь! Пусть даже храбрость вам изменяет, но как же можно вот
так, на глазах у всех труса праздновать? Да еще перед лицом этой девочки! Вы
понимаете, что ей пришлось пережить?
Люра слишком устала, чтобы удивляться такому заступничеству. Но гневный
окрик Йорека возымел свое действие.
-- Твоя правда, Йорек Бьернисон, -- покаянно проронил Джон Фаа.
Мгновение спустя он уже властно распоряжался: -- Подбросьте-ка дров в огонь,
да согрейте супа для девочки. Для них обоих. Фардер Корам, как там у тебя,
места хватит?
-- Хватит, Джон, хватит. Неси ее к моим саням, мы ее мигом согреем.
-- И мальчонку бы тоже надо, -- раздался чей-то неуверенный голос. --
Пусть хоть поест да отогреется, раз уж...
Люра понимала, что нужно обязательно рассказать Джону Фаа про ведуний,
но язык у нее заплетался от усталости, да и все вокруг были ужасно заняты.
Несколько минут она осоловевшими глазами смотрела на дым от костров, на
суетливо снующих туда-сюда людей, на желтые круги фонарей, а потом словно
провалилась куда-то. Девочка очнулась оттого, что горностай-Пантелеймон
легонько покусывал ее за ухо. Прямо над собой она увидела знакомую медвежью
морду.
-- Ведуньи, Люра. Ты что, забыла? -- шептал ей в ухо Пан. -- Это я
позвал Йорека.
-- А, -- слабо отозвалась девочка. -- Йорек, миленький, спасибо тебе,
что ты меня отвез и назад тоже привез. Только еще про ведуний скажи сам
Джону Фаа, а то я забуду.
Сквозь сон Люра услыхала, как медведь что-то утвердительно бурчит, но
что именно, она уж не разобрала, потому что крепко спала.
Когда она проснулась, уже почти рассвело, если только это можно было
назвать рассветом. Правда, светлее здесь в эту пору и не бывает. Край неба
на юго-востоке словно бы побледнел, и в воздухе висела серая пелена, сквозь
которую неуклюжими тенями двигались цагане. Они грузили нарты, закрепляли
постромки на собаках. Дел было много.
Люра смотрела на всю эту суету, лежа под грудой шуб в санях Фардера
Корама. Над ними соорудили навес, так что получилась эдакая кибитка на
полозьях. Пантелеймон уже давно проснулся и раздумывал, кем бы ему
обернуться: песцом или горностаем, примеряя то одно, то другое обличье по
очереди. Рядом с нартами, прямо на снегу, уронив голову на лапы, богатырским
сном спал Йорек Бьернисон. Старый Фардер Корам был уже на ногах, так что
стоило ему заметить возню Пантелеймона, как он торопливо захромал к своим
саням. Ему не терпелось поговорить с девочкой. Увидев его, Люра села,
протирая сонные глаза.
-- Фардер Корам, я теперь знаю, что же я по веритометру никак прочитать
не могла. Там было два символа: "птичка" и "нет", и он их все время
повторял, а я не понимала, -- ведь это означает "нет альма", но так же не
бывает... Как же это, а, Фардер Корам?
-- Мне больно говорить тебе об этом, детонька моя, ведь ты так
старалась, но... час назад этот мальчик, найденыш, умер. Он все метался,
места себе не находил, все звал свою Шмыгу, все спрашивал, где она, да скоро
ли придет. И кусок этой рыбы сушеной к груди прижимал, совсем как... Эх, да
что тут говорить! Только, знаешь, как он глазки-то закрыл, да замер,
наконец, тут нам всем и показалось, что отмучился он, бедняжка. Так он
спокойно лежал, как бы любой из нас лежал, кабы умер. Будто альм его просто
истаял, как всегда бывает. Мы тут пытались могилку ему вырыть, да куда там,
земля-то мерзлая, точно камень. Вот Джон Фаа и приказал погребальный костер
сложить, чтобы не стал он добычей падальщиков да трупоедов. А ты, детка моя,
себя не кори. Ты у нас храбрая, я горжусь тобой. Теперь-то мы знаем, на что
способны наши враги, на какое изуверство чудовищное. Кровь невинных вопиет к
отмщению, но мы свой долг выполним. А тебе сейчас надо отдохнуть и, самое
главное, покушать, а то ты вчера ни крошки не съела, так сразу и заснула. В
этих краях так нельзя, надо кушать, милая, а то ослабнешь.
Старик говорил, говорил, а сам все время что-то делал: рассовывал по
тюкам меховые одеяла, проверял на прочность стяжки на нартах, дергая за
постромки упряжи, суетливо перебирая их пальцами.
-- Фардер Корам, -- в голосе Люры звучала твердая решимость, -- а где
он сейчас? Погребальный костер уже был?
-- Нет еще, детка. Он пока там лежит.
-- Я хочу взглянуть на него.
Старик не стал ее удерживать. Она видала вещи и пострашнее. Пускай, раз
ей так легче.
Еле переставляя ноги, Люра побрела вдоль вереницы нарт. Пантелеймон
белым зайчонком трусил рядом. Чуть поодаль несколько человек таскали хворост
и складывали его в большую кучу.
Тело мальчика лежало тут же рядом, под клетчатым одеялом. Опустившись
на колени, Люра неловкими руками приподняла покров. Пальцы в варежках плохо
ее слушались. Один из цаган попытался было остановить девочку, но остальные
лишь попятились в страхе.
Пантелеймон просунул мордочку Люре под локоть, и они вместе смотрели на
маленькое измученное личико. Девочка стряхнула с руки варежку и дотронулась
кончиками пальцев до глаз Тони. Ей показалось, что она коснулась ледяного
мрамора. Да, Фардер Корам правду сказал. Мертвый мальчик лежал так спокойно,
а его альм будто бы истаял. Господи, а если бы все это случилось с ней, если
бы это ее оторвали от Пантелеймона! Люра в панике схватила зверька и прижала
Пана к груди так, словно хотела спрятать его у себя в сердце. Боже мой, ведь
все, что осталось у Тони -- это жалкий кусочек сушеной рыбы.
Стоп. Где она, эта рыба?
Девочка пошарила под одеялом. Там ничего не было. Встав с колен, она
обвела сгрудившихся поодаль цаган недобрыми глазами.
-- Где его рыба? -- В голосе девочки клокотала ненависть.
Они растерянно переминались с ноги на ногу, явно не понимая, о чем идет
речь. А вот их альмы все сразу поняли и украдкой перешептывались между
собой. Один из цаган попытался было улыбнуться.
-- Гады! Я вам посмеюсь! Я вам глаза повыцарапаю! Гады проклятые! Ведь
у него больше ничего не было, только этот несчастный кусок сушеной рыбы, а
он думал, что это альм, из рук его не выпускал, к сердцу прижимал, а вы...
Куда вы его дели?
Ощерившийся Пантелеймон обернулся снежным барсом, до странности похожим
на Стельмарию, альма лорда Азриела, но Люре было не до него, она ничего не
видела вокруг себя, одну только содеянную черную несправедливость.
Кто-то из цаган попробовал унять ее.
-- Ну, ну, Люра, что ты расходилась-то?
-- Я спрашиваю, -- срывающимся он бешеной ярости голосом повторила
девочка, -- кто посмел отнять у него рыбу?
Человек отступил назад, словно боясь обжечься.
-- Я же не знал, -- пробормотал он, оправдываясь. -- Я-то думал, это
просто, ну, объедок, вот и убрал. Что, думаю, покойник с куском в руках
лежать будет. Правда, Люра, я же как лучше хотел, чтоб культурно...
-- Куда ты ее положил?
Цаган понурил голову.
-- Да не положил я. Думал, чего зря еде пропадать, вот и бросил
собакам. Кто же знал-то. Ты уж прости меня, а, Люра?
-- Не у того прощенья просишь. У него вон проси.
Люра снова опустилась на колени и бережно дотронулась до мертвой
детской щечки.
Внезапно, словно одержимая какой-то идеей, она вскочила на ноги и
начала рывками расстегивать шубу. Ледяной воздух забирался ей под мышки, но
девочка не обращала на это внимания, продолжая что-то искать в карманах.
Через мгновение в руках у нее была золотая монета.
-- Мне нож нужен, -- сказала она тому цагану, который взял рыбу. Он
молча повиновался. -- Как ее звали, Пан?
Альм мгновенно понял, о ком идет речь.
-- Шмыга.
Кое-как зажав монету в левой руке, Люра стынущими на холоде пальцами
взяла нож, как карандаш, и попыталась выцарапать на монете имя альма. Лезвие
оставляло на золоте неглубокие бороздки.
-- Ты уж прости меня, -- шептала она, глотая слезы. -- Это все, что я
могу. Зато я хороню тебя, как настоящего профессора из колледжа Вод
Иорданских.
Теперь надо было каким-то образом разжать Тони зубы, чтобы положить ему
монетку в рот. С превеликим трудом ей это удалось. Она даже смогла сделать
так, чтобы челюсть не отвисла.
Люра вернула цагану нож и побрела назад, к нартам Фардера Корама.
Начинало светать. Старик ждал ее с котелком горячего супа. Обжигаясь, она
начала жадно хлебать его.
-- Вам про ведуний рассказали? -- облизав ложку, спросила она старика.
-- А вдруг ваша там тоже была?
-- Моя? -- удивленно поднял седые брови Фардер Корам. -- Не знаю,
деточка, не знаю.
-- А куда они летели?
-- Ну, мало ли. У них-то, у ведуний, столько дел, нам и не уразуметь.
Человеческому уму сие не подвластно. Скажем, хворь какая-нибудь их косит
загадочная, а мы и не чихнем. Или война разразится, а из-за чего -- нам
неведомо. А то начнут они, скажем, ликовать или, напротив, убиваться из-за
какой-нибудь малой былинки в тундре. Эх, дорого бы я дал, чтобы хоть одним
глазком увидеть, как летят они по небосводу. Такая, наверное, картина. Да
что же ты не ешь-то, Люрушка? Ты ешь, не слушай меня, старика. Давай, весь
супчик выгребай. Может, еще хочешь? Тут вот уже и лепешки подоспели. Кушай,
моя деточка, а то нам ведь скоро в путь.
От горячей похлебки Люра ожила. Мало-помалу и заледеневшая душа начала
оттаивать. Вместе с толпой других цаган она пошла взглянуть, как маленький
детский трупик опускают на погребальный одр. Низко наклонив голову и крепко
зажмурившись, она слушала слова молитвы, которую читал над ним Джон Фаа. Вот
и тельце Тони, и груда хвороста облиты спиртом, чиркает спичка, и синеватые
языки пламени объемлют все.
Убедившись, что костер прогорел дотла, отряд вновь двинулся в путь.
Странное, призрачное это было путешествие. Повалил густой снег, и вскоре в
мире не осталось ничего, кроме расплывчатых силуэтов собак где-то впереди,
санного бега, скрипящих полозьев, жгучего холода да мятущейся наволочи,
тяжелых снежных хлопьев, чуть темнее, чем небо над головой, и чуть светлее,
чем хрусткий наст под ногами.
Сквозь снежную эту круговерть бежали и бежали собачьи упряжки, только
хвосты развевались да из пастей с высунутыми языками пар валил. Они мчались
на север, все дальше и дальше, а луна тем временем всходила и заходила, и
бледный млечный свет ее сменялся предрассветными сумерками. Нужно было
отдохнуть; напоить и накормить собак и людей, так что в узкой лощине между
холмами решили сделать привал. Пока Джон Фаа и Ли Скорсби увлеченно
обсуждали, как же наилучшим образом использовать воздушный шар, Люра вдруг
вспомнила про металлического жучка-шпиона, который наделал столько шума на
цаганской лодке. Фардер Корам еще засадил его в жестянку из-под табака.
Интересно, а где же она сейчас?
-- Да лежит где-то, -- ответил девочке старый цаган. -- Я ее на самое
дно вещевого мешка сунул и не вынимал с тех пор. А что там смотреть-то? Я,
как обещал, еще на корабле по краю крышки паяльником прошел. Ума не приложу,
что нам с ней делать. Я уж тут даже подумал грешным делом, может, ее в шахту
сбросить огненную? Пусть себе сгинет в пламени. Но ты, девочка, не
беспокойся. Пока жестянка эта у меня, ничего тебе не грозит.
Однако при первой же возможности Люра полезла в задубевший от холода
вещмешок и, хорошенько порывшись в нем, извлекла на свет Божий маленькую
жестяную коробочку. Еще до того, как девочка взяла ее в руки, она услышала
злобное жужжание.
Воспользовавшись тем, что Фардер Корам был занят какими-то разговорами
с главами кланов, Люра решила показать жестянку Йореку Бьернисену. Она ведь
помнила, как ловко медведь управлялся с железом, с какой легкостью он
вспорол когтем толстенный металлический капот трактора. В голове у нее
созрел план.
Йорек выслушал девочку, наклонив голову, потом взял в лапы крышку от
пустой жестянки из-под галет и с быстротой фокусника расплющил ее, так что
получился аккуратный кругляш. Люра не сводила с медведя восхищенных глаз. У
Йорека, как и у всех панцирбьорнов были не лапы, а настоящие руки с
противолежащим большим пальцем, совсем как у человека. Когтем этого пальца
он мог удобно захватывать и держать предметы во время работы. Кроме того,
Йорек каким-то непостижимым образом чувствовал прочность и гибкость металла.
Ему достаточно было пару раз покрутить его, попробовать на изгиб и ловко
очертить острым когтем будущую линию сгиба. Именно это он сейчас и делал. Не