Страница:
тени, мечущиеся сполохи света...
Внезапно бешеный рывок разорвал снежную завесу, и из черной темноты
вырос Йорек Бьернисон. Страшный скрежет железа о железо повис в воздухе.
Лязгнули могучие челюсти, бросок вправо, влево, вот гигантская лапа
поднимается и шутя вспарывает толстенный войлочный панцирь на вражеской
груди. И снова все смешалось: белые зубы, черный металл, красный, набухший
кровью мех...
Какая-то неведомая сила вздергивает девочку вверх и тащит все выше,
выше. Она цепляется за Роджера, вырывает его из рук миссис Кольтер, и,
прильнув друг к другу, дети взмывают в воздух. Их альмы -- птицы,
оглушительно чирикая и щебеча, плещут крылышками, не понимая, что с ними
происходит, а порывы ветра вокруг все нарастают и нарастают, и внезапно
совсем рядом с собой Люра видит ведунью, одну из тех, чьи
грациозно-стремительные мятущиеся тени рассекали небесную высь, тольо сейчас
она так близко, что можно дотронуться.
В руках у девы оказывается лук. Широкие рукава ниспадают, обнажая
прозрачные тонкие локти, которые почему-то не зябнут среди ледяного вихря.
Вот запела тетива, и острая стрела без промаха бьет точнехонько в недобрый
прищур глазницы тартарского шлема.
Наконечник пробивает шлем насквозь, выходит откуда-то из затылка,
тартарский альм-волчица зависает в предсмертном прыжке и исчезает, так и не
успев коснуться земли.
А Люра и Роджер снова взмывают вверх, все выше и выше. Их слабеющие
пальцы из последних сил цепляются за ветку заоблачной сосны, на которой с
напряженной, пружинистой грацией сидит юная дева-ведунья. Вот она
отклоняется влево и на вираже мчится вниз, к земле, где не ясно
вырисовывается какой-то гигантский силуэт. Дети обрушиваются в сугроб рядом
с гондолой воздушного шара.
-- Залезай! -- кричит девочке Ли Скорби. -- Давай, шевелись! И дружка с
собой бери! Быстрей! Ну дает Йорек, а? Герой!
Люра замечает, что три ведуньи держат в руках причальный канат,
обвязанный вокруг скалы, а наполненная газом махина шара уже рвется, рвется
вверх от земли, туда, ввысь.
-- Давай, Роджер! -- вопит она что есть силы и рывком опрокидывается
через обтянутый кожей борт гондолы на дно, где уже намело целый сугроб
снега. Сверху на нее падает Роджер, а потом землю сотрясает не то чей-то
рев, не то рык.
-- Давай, Йорек, на борт, старина, не зевай! -- радостно кричит Ли
Скорби, и в гондолу прыгает панцирный медведь. Днище и борта корзины жалобно
стонут и угрожающе ходят ходуном.
Внезапно налетевший легкий порыв ветра на секунду сдергивает снежную
наволочь, и Люриному взору открывается все, что творится в этот момент
вокруг. Она видит, как боевой отряд цаган бьет и гонит тартарский арьергард,
беспощадно тесня их к дымящимся развалинам Больвангара. Она видит, как
другие цагане заботливо хлопочут вокруг ребят, усаживая их на нарты, потуже
запахивая вокруг них меховые полости. Она видит старого Фардера Корама,
который, опираясь на костыль, торопливо хромает куда-то, а рядом с ним
мелкими прыжками несется по снегу его кошка-альм, похожая на
золотисто-багряный ворох осенней листвы. Они оба кого-то ищут.
-- Фардер Корам! -- кричит Люра во все горло. -- Я здесь! Наверху!
Старый цаган, услышав ее голос, останавливается и, запрокинув голову,
изумленно вглядывается в рвущийся в небо воздушный шар, который все пляшет
на своем туго натянутом канате, а три ведуньи не дают ему взлететь. Теперь
он замечает девочку, отчаянно машущую ему руками из гондолы.
-- Люра, деточка, моя золотая! -- кричит старик. -- Ты жива? Жива?
-- Живее не бывает! -- вопит она в ответ. -- До свидания, Фардер Корам,
миленький, до свидания! Детей до дома довезите!
-- Довезем, моя хорошая! Жизнью клянусь, что довезем, обязательно!
Береги себя, детонька моя ненаглядная! Береги себя!
В этот момент Ли Скорби резко машет рукой, и, повинуясь условному
сигналу, ведуньи отпускают причальный канат.
Воздушный шар рванулся вверх, в снежную круговерть и начал набирать
высоту так стремительно, что Люра и Роджер только диву дались. Через
какое-то мгновение земля скрылась из виду, а шар продолжал подниматься все
выше и выше, не хуже какой-нибудь ракеты. Прижавшись друг к дружке, дети
упали на дно гондолы; так легче было переносить вжимавшую их в доски днища
все нарастающую скорость. Зато Ли Скорби чувствовал себя в своей стихии. Он
просто приплясывал от восторга, радостно хохоча и улюлюкая. Йорек Бьернисон
тем временем неторопливыми движениями снимал с себя панцирь. Пользуясь
изогнутым когтем, как отверткой, медведь, не глядя, поддевал им стыки и
сцепки между пластинами, а потом поворот -- и пластины отстегивались.
Ветер, завывая, свистел в иглах заоблачных сосен ведуний. Только по
этому звуку да по хлопанью развевающихся одежд можно было догадаться, что
они где-то рядом и даже на этой головокружительной высоте неотступно следуют
за шаром.
Мало-помалу Люра поняла, где верх, где низ, отдышалась и, почувствовав,
что кровь больше не стучит молотом в висках, попробовала сесть и оглядеться
по сторонам.
Оказалось, что гондола на самом деле куда больше, чем она думала. Вдоль
бортов ее громоздились какие-то стойки с философскими инструментами,
валялись кипы меховых одеял, баллоны с воздухом и еще куча всяких вещей и
вещиц, которые трудно было разглядеть в густом киселе тумана, через который
наши воздухоплаватели пробивались наверх.
-- Мы что, в облако попали? -- спросила девочка.
-- Именно так, -- весело отозвался Ли. -- Давай-ка, заверни своего
дружка потеплее, пока он не превратился в сосульку. Тут уже здорово холодно,
а будет еще холоднее.
-- Как же вы нас нашли?
-- Это все ведуньи. Между прочим, одна из них, самая главная, хочет с
тобой поговорить. Вот погоди, сейчас из облака выйдем, отдышимся малек, тут
вам самое время сесть да потолковать.
-- Йорек, миленький, спасибо тебе. Спасибо, что ты пришел, --
благодарно произнесла девочка, обращаясь к медведю, но он только угрюмо
фыркнул и принялся языком вылизывать мех от крови. Под тяжестью такой туши
гондола кренилась на один бок, но полету это не мешало. Роджер опасливо
косился на панцербьорна, но для Йорека он вряд ли значил больше, чем
какая-нибудь снежинка. Люра поднялась на ноги. Борт гондолы доходил ей почти
до подбородка, и, вцепившись обеими руками в обтянутый кожей край, девочка
замерла, напряженно вглядываясь в клубящееся облако.
Не прошло и нескольких секунд, как воздушный шар вырвался из облачных
пелен и, продолжая набирать высоту, воспарил в горние выси.
Какое упоительное зрелище открылось взорам наших путешественников!
Прямо над их головами вздымалась крутобокая громада шара, но еще выше и
впереди -- повсюду полыхало северное сияние. Ничего величественнее и
великолепнее этого Люра не видела никогда в жизни. Казалось, свет был со
всех сторон и они сами становились его частью. Могучие полосы ослепительного
свечения вздымались и опадали, подобно биению ангельских крыл; источающие
свет каскады низвергались с невидимых утесов и зависали обширными
переливающимися водопадами или же вихрем устремлялись в водовороты мерцающих
заводей.
Люра упивалась этим зрелищем, но стоило ей посмотреть вниз, как глазам
ее предстала картина еще более захватывающая.
Там, куда ни бросишь взор, до самого горизонта, во все стороны
разметалось безбрежное море ничем не нарушаемой белоснежности. Изредка
вздымались покатые холмы или дышали туманом глубокие расселины, но все же
более всего оно было похоже на гигантский ледяной кристалл.
И над ним, поднимаясь все выше, поодиночке, парами, группами побольше,
скользили крошечные темные силуэты в развевающихся одеждах, столь нестерпимо
прекрасные, так изысканно-грациозно сидящие на ветвях заоблачных сосен. Это
были ведуньи.
Они мчались стремительно, без малейших усилий, лишь чуть наклоняя
корпус вправо или влево на вираже, и поднимались все выше, почти догоняя
воздушный шар. И тут одна из них, та самая, чей меткий выстрел из лука спас
Люру от миссис Кольтер, полетела совсем вровень с гондолой, так что девочка
впервые смогла ее отчетливо рассмотреть.
Ведунья была очень молода, куда моложе, чем миссис Кольтер, со светлой
прозрачной кожей и изумрудно-зелеными глазами. Ее одеяние, как у всех
ведуний, представляло собой узкие лоскуты черного шелка, тонкого и легкого.
Судя по всему, она вообще не чувствовала холода, потому что ни шубы, ни
шапочки, ни рукавичек на ней не было. Лишь вокруг чела, подхватывая длинные
льняные волосы, вилась гирлянда из мелких алых цветов.
Тонкие колени ведуньи сжимали ветвь заоблачной сосны, словно бока
норовистого коня, и конь этот помчал свою всадницу совсем рядом с Люрой.
Казалось, еще чуть-чуть -- и она сможет достать до нее рукой.
-- Ты Люра?
-- Да, да! А вы... Я вас знаю! Вы Серафина Пеккала, да?
-- Да.
Одного взгляда на ведунью было достаточно, чтобы Люра поняла все то, о
чем минуту назад даже не подозревала. Теперь она знала, почему Фардер Корам
так любил Серафину Пеккала и почему любовь эта так рвала его сердце на
части.
Бедный, он становился все старше и старше, он превратился в развалину,
а она останется молодой на века; поколения сменяют друг друга, но она будет
все так же прекрасна.
-- Ты не потеряла свой прибор для предсказаний? -- спросила Серафина
Пеккала. Голос ведуньи был так схож с неистовой высокой музыкой северного
сияния, что Люре великого труда стоило вслушаться в самый смысл ее слов,
столь безмерно было очарование звучания.
-- Нет, -- ответила она, встрепенувшись, -- он тут, у меня в кармане,
целехонек.
Биение могучих крыльев возвестило о прибытии нового попутчика. И вот
уже серый гусь, альм Серафины Пеккала, парит рядом с ведуньей. Он что-то
коротко бросает ей, а потом разворачивается и, скользя на одном крыле,
закладывает широкий вираж вокруг воздушного шара, который все набирает и
набирает высоту.
-- Твои друзья цагане камня на камне не оставили от Больвангара, --
говорит ведунья девочке. -- Они перебили охранников-тартар, а их там было
более двадцати, уничтожили девять человек из персонала станции, подожгли
уцелевшие во время пожара корпуса - словом, все сровняли с землей.
-- А миссис Кольтер? Что с ней?
-- Ее никто не видел.
Из уст ведуньи вырвался пронзительный вопль, и в тот же миг несколько
ее подруг окружили воздушный шар.
-- Соблаговолите бросить нам веревку, господин Скорсби, -- произнесла
она, обращаясь к аэронавту.
-- Сударыня, -- расшаркался тот, -- я вам очень признателен, очень.
Только мы ведь все еще поднимаемся. Тянуть шар на север -- дело нелегкое.
Вам будет непросто.
-- У нас довольно сил, -- коротко сказала Серафина Пеккала.
Ли Скорсби взялся прилаживать длинный кусок каната к массивному,
обтянутому кожей металлическому кольцу, через которое были пропущены все
веревки, оплетавшие наполненный газом шар.
Кстати, к этому кольцу крепилась и сама гондола. Убедившись, что канат
закреплен надежно, он перебросил смотанный в бухту свободный конец через
борт корзины, и тут же шестеро ведуний, стремительно рванувшись вперед,
подхватили его и потянули шар за собой, держа курс на Полярную звезду.
Едва только наши воздухоплаватели двинулись на север, Пантелеймон,
обернувшись чистиком, устроился на краю корзины, ни дать ни взять
впередсмотрящий. Сальцилия, альм Роджера, попробовала было составить ему
компанию, но долго не выдержала, потому что Роджер быстро заснул,
свернувшись калачиком на дне гондолы. Йорек тоже дремал, один только Ли
Скорсби не сводил глаз с навигационных инструментов, пожевывая кончик тонкой
сигары.
-- Итак, Люра, -- вновь обратилась к девочке Серафина Пеккала, -- ты
решила отправиться к лорду Азриелу. А зачем, ты знаешь?
Люра слегка опешила.
-- Как зачем? Чтоб отдать ему веритометр.
Странно, ей ни разу не приходило в голову поразмыслить над этим
вопросом: чего ради? И так все понятно. Потом она вдруг вспомнила о своем
первоначальном побуждении. Боже, как давно это было, словно в другой жизни!
-- Ну, -- нерешительно протянула девочка, -- чтобы помочь ему бежать.
Да, точно. Мы должны помочь ему выбраться на волю.
Эта фраза ей самой показалась вдруг полным бредом. Бежать из
Свальбарда! Это же уму непостижимо! Но сдаваться Люра не собиралась.
-- Ну, по крайней мере, мы должны попробовать, -- упрямо добавила она.
-- Тогда, думаю, мне следует кое-что тебе рассказать, -- произнесла
Серафина Пеккала.
-- Про Серебряную Пыль, да? -- выпалила Люра, потому что именно об этом
ей хотелось узнать более всего.
-- И про Серебряную Пыль тоже, -- спокойно отвечала ведунья. - Но у нас
еще будет время. Ты сейчас устала, путь нам предстоит неблизкий. Мы
поговорим, когда ты отдохнешь. Тебе надо поспать.
Люра зевнула. Зевнула так, что до сих пор не понятно, каким образом ей
удалось не вывихнуть себе челюсть и никого не проглотить. Это был всем
зевкам зевок и длился он не меньше минуты, по крайней мере, так показалось
самой девочке. Чувствуя, что не может более бороться с навалившейся на нее
дремотой, Люра потрясла головой. Серафина Пеккала протянула руку и легонько
коснулась ее глаз. Девочка тут же начала оседать на дно гондолы, а
Пантелеймон кубарем скатился вниз и, обернувшись горностаем, обвился вокруг
Люриной шейки, как он всегда делал, когда они спали.
Ведунья стремительно летела рядом с шаром, который с каждой минутой
несся все дальше и дальше на север, туда, где лежал Свальбард.
Ли Скорсби бережно прикрыл Люру меховыми одеялами. Она заползла под
бочок к Роджеру, и оба сладко засопели во сне, а шар тем временем несся все
дальше к Северному полюсу. Аэронавт время от времени поглядывал на свои
навигационные приборы да знай себе посасывал тонкую длинную сигару, которую
по-прежнему не выпускал изо рта. Разумеется, о том, чтобы зажечь ее, не
могло быть и речи, ведь тогда наполненный водородом шар вспыхнул бы как
свечка.
-- Эта девчушка, как я погляжу, важная птица, а? -- пробормотал Ли
Скорсби, зябко кутаясь в меховую куртку.
-- Вы даже представить себе не можете, насколько важная, -- негромко
отозвалась Серафина Пеккала. -- Да она и сама об этом не знает.
-- Тогда, боюсь, активных боевых действий нам не избежать. Только
поймите меня правильно, в данном случае говорю как человек практический,
который вынужден зарабатывать себе на хлеб насущный, а посему мне совершенно
не улыбается получить пробоину или пулю в лоб за здорово живешь. За такие
вещи, мэм, полагается компенсация, а мы ни о чем таком не договаривались.
Мне меньше всего хочется умалять высокое предназначение нашей экспедиции, да
только Джон Фаа и его дружки-цагане заплатили мне достаточно. Сюда входит и
мой гонорар -- согласитесь, я ведь трачу время и силы, -- а также износ шара
при условии нормальной эксплуатации. Но это все. Ни о дополнительном
вознаграждении, ни о страховке за участие в боевых действиях не было сказано
ни слова. Не мне объяснять вам, мэм, что едва мы высадимся с Йореком
Бьернисоном в Свальбарде, то боевые действия не заставят себя долго ждать. -
Ли осторожно сплюнул прилипший к губе кусочек табачного листа, так что он
угодил точно за борт. -- Так что хотелось бы внести ясность в вопрос о
компенсации за намыленную шею и тяжкие телесные повреждения, -- хмыкнул он,
обращаясь к ведунье.
Серафина Пеккала слегка пожала плечами:
-- Даже если вам придется сражаться, что в этом особенного? Вам ведь не
впервой.
-- Разумеется. Только раньше мне за это платили. Пока что в моем
нынешнем контракте речь шла исключительно о грузоперевозке, и все расчеты со
мной велись именно исходя из этого. Так вот, мэм, сейчас, особенно после
этой веселенькой заварушки, в которую мы угодили там, внизу, я сижу и думаю,
что же еще включает в себя грузоперевозка, а? Может, оказание транспортных
услуг предполагает, что я, рискуя собственной дурной головой и воздушным
шаром, сунусь в распри между панцербьорнами, а? Или, скажем, выяснится, что
у этой милой крошки в Свальбарде есть недоброжелатели, и они такие же
серьезные ребята, как и те, что остались там, в Больвангаре? Вы только не
подумайте ничего худого, мэм. Это я вас так спрашиваю, для разговора.
-- Видите ли, дело в чем, господин Скорсби, -- негромко отозвалась
ведунья, -- боюсь, что я не знаю ответа на ваши вопросы. Я знаю только одно.
Все мы: и люди, и панцербьорны, и ведуньи хотим мы этого или нет, уже
вовлечены в войну. И не важно, поразит вас беда в Свальбарде, или опасность
пройдет мимо, и вам удастся улететь целым и невредимым, все равно вы уже
призваны, вы под ружьем, вы -- воин.
-- Ну, это вы, прямо скажем, загнули. Я как-то всегда думал, что
человек сам решает, воевать ему или нет.
-- Это решаем не мы, точно так же, как не мы выбираем время своего
прихода в этот мир.
-- Может, вы и правы, но я привык за себя решать сам. Я всегда сам
выбираю, на кого работаю, куда иду, что ем, кого в товарищи беру, с кем кров
делю, с кем байки травлю. Неужели же вам хоть разок не хотелось вот так же
решить все самой, а?
Серафина Пеккала задумчиво наклонила голову и, помолчав немного,
заговорила:
-- Мне кажется, что мы говорим о разных вещах. Видите ли, господин
Скорсби, у ведуний нет ничего своего, мы ничем не владеем, поэтому нам не
нужно ни наживать, ни копить. А решать, что выбирать, то или это -- так ведь
когда живешь на свете дольше сотни лет, понимаешь, что все рано или поздно
возвращается на круги своя. У нас совсем иные заботы. Вот вам, например,
нужно чинить ваш шар, следить за ним, тратить на это время и силы, иначе вы
не сможете летать. Но ведь у нас все иначе. Для того чтобы полететь, ведунье
нужна только ветвь заоблачной сосны, просто ветка, любая. Холода мы не
ведаем, значит, теплая одежда нам ни к чему. Мы ничего не можем отдать,
только разве что помочь друг другу. Когда одной ведунье что-то нужно, другая
тут же дает ей это -- вот и все. Если наступает время битвы, мы не
взвешиваем причины и резоны, по которым мы должны или не должны воевать. В
отличие от медведей, нам неведомо понятие чести. Для панцербьорна
оскорбление подобно смерти. А мы просто не понимаем, что это такое. Ну чем
можно оскорбить ведунью? Словом? Поступком? Ведь все это неважно.
-- Ваша правда, мэм, ваша правда. Я тоже думаю, собака лает, а ветер
носит. Обижаться еще на всяких. Нет, у меня загвоздка-то в другом. Посудите
сами. Я простой аэронавт и остаток дней своих хотел бы прожить в сытости и
покое. Прикупить себе ферму или маленькое ранчо; коровки, знаете ли,
лошадки. Заметьте, все очень скромно. Ни дворцов, ни рабов мне не надо, да и
горы золота мне тоже вроде ни к чему. Сядешь вечерком, ветер приносит запах
полыни... Сигарка, стаканчик виски -- ну чего еще желать человеку для
полного счастья? Только, к сожалению, все это стоит денег. Вот и приходится
летать, все ради них, родимых. Зато после каждой работенки я могу отправить
кругленькую сумму в банк Уэллса Фарго, и дайте срок, вот только сколочу
капиталец, так продам этот шар к свиньям собачьим, куплю билет на пароход
прямиком до Порт-Галвестона, и никакая сила больше не заставит меня
подняться в воздух.
-- Боюсь, что тут мы никогда не поймем друг друга. Для ведуньи легче
перестать дышать, чем перестать летать. Только в небе я могу быть самой
собой.
-- Я глубоко вас уважаю, мэм, я даже где-то завидую вам, но мне это
наслаждение неведомо. Для аэронавта полет -- это всего лишь средство
заработка, служба. Я с тем же успехом мог бы паять яндарические схемы или
заниматься регулировкой клапанов у двигателей. Правда, я почему-то этого не
делаю, а взял и выбрал воздухоплавание. Заметьте, сам выбрал, по
собственному желанию. Вот поэтому-то перспектива боевых действий, к которым
я, прямо скажем, не больно-то готовился, меня не сильно прельщает.
-- Ссора между Йореком Бьернисоном и королем Свальбарда -- лишь звено в
общей цепи, -- произнесла Серафина Пеккала. -- Девочке суждено сыграть в
этом не последнюю роль.
-- Суждено, вы говорите, -- хмыкнул аэронавт. -- Вот интересно у вас
получается. Все словно бы предопределено заранее. Так вот я вам прямо скажу:
мне это еще меньше по вкусу, чем война ваша треклятая, на которую меня
подписали без моего ведома. Что же это за "суждено" такое? Получается,
человек себе вроде и не хозяин! А ведь малютка-то наша, к слову сказать,
никому собой, как заводной куклой, вертеть не позволит. Я более независимого
существа и не видывал, она делает только то, что сама считает нужным. А
по-вашему выходит, все предрешено, а человек -- так, пешка!
-- Мы не властны над своими судьбами, -- печально отозвалась ведунья.
-- Но сознавать это каждую минуту было бы слишком горько. А что до девочки,
то существует одно удивительное пророчество. Она призвана положить конец
року. Но сделать это она должна, сама того не ведая, словно ведет ее не
судьба, а естество. И если, паче чаянья, кто-нибудь шепнет ей, как
поступить, все пойдет прахом. Беспощадной косой смерть уничтожит все, не
пощадив ни один из миров. Наступит вечное торжество отчаяния, когда
вселенные превратятся лишь в нелепую череду хитросплетенных механизмов,
слепых и страшных, лишенных мысли, чувства, жизни...
Ли и Серафина Пеккала, не сговариваясь, посмотрели на крепко спящую
девочку. Даже во сне с ее мордочки не сходило выражение мрачной решимости,
хотя разглядеть это из-под низко надвинутого на лоб капюшона было непросто.
-- Интересное дело, -- прошептал аэронавт. -- А вам не кажется, что
какая-то ее часть ведает про все это, а? Во всяком случае, голыми руками ее
не возьмешь! Взгляните-ка на мальчонку. Вы только представьте себе, она ведь
весь этот путь прошла, только чтобы вырвать его из лап извергов. А кто он
ей? Никто, играли они вместе Оксфорде. Шут их разберет, в самом деле. Вы про
такое слыхали?
-- Слыхала. Люре вверена огромная ценность, и, возможно, для судьбы
девочка является своего рода гонцом, который призван донести эту ценность до
своего отца. И весь долгий путь на север Люра проделала, не зная, что судьба
специально забросила мальчика сюда, чтобы она пошла следом и донесла до отца
то, что должна донести.
-- Ах вот, значит, как вы это толкуете, -- протянул Ли Скорсби.
Впервые за все время их разговора ведунью вдруг покинула уверенность,
голос ее чуть дрогнул:
-- Нам так кажется, господин Скорсби, но ведуньям не дано прозревать
тьму. И очень может быть, что слова мои -- ошибка.
-- Но тогда позвольте мне бестактный вопрос: а что же вас все-таки
заставило ввязаться во всю эту заваруху?
-- Мы не знали, что творится в Больвангаре, но чувствовали всем своим
естеством, что там происходит что-то непоправимое, страшное. И если Люра
против этих людей, значит, мы за нее. Ничего точнее я вам объяснить не могу.
Однако есть еще одно обстоятельство. Мой клан связан с цаганским племенем
узами дружбы, которые уходят корнями в те давние времена, когда Фардер Корам
спас меня от гибели. Мы выступаем на стороне цаган, потому что они нас об
этом попросили. А у цаган есть свои обязательства перед лордом Азриелом.
-- Ну, тогда все ясно. Вот, значит, ради чего вы впряглись в мой шар и
тащите его в Свальбард. Ради дружбы с цаганами. А скажите мне, пожалуйста,
эти узы дружбы достаточно прочны, чтобы выдержать еще и обратный путь? Или
же нам придется ждать у моря погоды или каких-никаких медвежьих услуг, а?
Это я так, к слову.
-- Если мы сможем помочь вам добраться до Тролльзунда, господин
Скорсби, мы непременно сделаем это. Но никто не знает, что ждет нас в
Свальбарде. Нынешний король панцербьорнов все там устроил на новый лад, а
старые порядки не в чести, так что вряд ли нам с вами уготована мягкая
посадка. Кроме того, пока неизвестно, каким образом Люра проберется к своему
отцу. Да и что у Йорека Бьернисона на уме, одному ему ведомо. Мы знаем
только, что его судьба навек сплетена с судьбой девочки. Вот и все, что нам
открыто.
-- Я знаю и того меньше. Я вообще считал, что он к девчушке прикипел и
теперь никому ее в обиду не даст. Она ведь помогла ему панцирь выручить. А у
медведей-то этих, сами знаете, как. Кто там разберет, что они чувствуют. Но
вот я одно твердо знаю: если уж возможно, чтоб панцербьорн кого-то любил, то
Йорек Бьернисон эту девочку любит. Тут у меня глаз верный. А что до посадки,
так никто и не ждет, что она будет мягкая. Ничего, прорвемся. Опять же, если
я, в случае крайней нужды, могу рассчитывать на вашу помощь, в смысле, на
то, что вы с вашими подругами отбуксируете шар куда нужно, так мне уже
спокойнее. Ну а долг, знаете ли, платежом красен, и если я чем-то могу быть
вам полезен, то вам достаточно только слово сказать. А теперь, мэм, ответьте
мне без обиняков, на чьей же я все-таки стороне в этой незримой войне, а?
-- И вы, и я, мы оба на стороне девочки.
-- Кто бы сомневался, -- хмыкнул Ли Скорсби.
Шар между тем летел все дальше и дальше на север. Из-за расстилавшихся
внизу облаков не было никакой возможности оценить скорость полета. В обычных
условиях воздушный шар всегда неподвижен относительно воздушного потока,
ведь он летит вместе с ним. Но сейчас все обстояло по-другому, шар не просто
несло ветром, его тащили ведуньи, тащили, преодолевая сопротивление воздуха,
словно бы прорываясь сквозь него, а ведь громоздкий, неуклюжий аэростат
отнюдь не обладал обтекаемостью форм дирижабля, который куда более
Внезапно бешеный рывок разорвал снежную завесу, и из черной темноты
вырос Йорек Бьернисон. Страшный скрежет железа о железо повис в воздухе.
Лязгнули могучие челюсти, бросок вправо, влево, вот гигантская лапа
поднимается и шутя вспарывает толстенный войлочный панцирь на вражеской
груди. И снова все смешалось: белые зубы, черный металл, красный, набухший
кровью мех...
Какая-то неведомая сила вздергивает девочку вверх и тащит все выше,
выше. Она цепляется за Роджера, вырывает его из рук миссис Кольтер, и,
прильнув друг к другу, дети взмывают в воздух. Их альмы -- птицы,
оглушительно чирикая и щебеча, плещут крылышками, не понимая, что с ними
происходит, а порывы ветра вокруг все нарастают и нарастают, и внезапно
совсем рядом с собой Люра видит ведунью, одну из тех, чьи
грациозно-стремительные мятущиеся тени рассекали небесную высь, тольо сейчас
она так близко, что можно дотронуться.
В руках у девы оказывается лук. Широкие рукава ниспадают, обнажая
прозрачные тонкие локти, которые почему-то не зябнут среди ледяного вихря.
Вот запела тетива, и острая стрела без промаха бьет точнехонько в недобрый
прищур глазницы тартарского шлема.
Наконечник пробивает шлем насквозь, выходит откуда-то из затылка,
тартарский альм-волчица зависает в предсмертном прыжке и исчезает, так и не
успев коснуться земли.
А Люра и Роджер снова взмывают вверх, все выше и выше. Их слабеющие
пальцы из последних сил цепляются за ветку заоблачной сосны, на которой с
напряженной, пружинистой грацией сидит юная дева-ведунья. Вот она
отклоняется влево и на вираже мчится вниз, к земле, где не ясно
вырисовывается какой-то гигантский силуэт. Дети обрушиваются в сугроб рядом
с гондолой воздушного шара.
-- Залезай! -- кричит девочке Ли Скорби. -- Давай, шевелись! И дружка с
собой бери! Быстрей! Ну дает Йорек, а? Герой!
Люра замечает, что три ведуньи держат в руках причальный канат,
обвязанный вокруг скалы, а наполненная газом махина шара уже рвется, рвется
вверх от земли, туда, ввысь.
-- Давай, Роджер! -- вопит она что есть силы и рывком опрокидывается
через обтянутый кожей борт гондолы на дно, где уже намело целый сугроб
снега. Сверху на нее падает Роджер, а потом землю сотрясает не то чей-то
рев, не то рык.
-- Давай, Йорек, на борт, старина, не зевай! -- радостно кричит Ли
Скорби, и в гондолу прыгает панцирный медведь. Днище и борта корзины жалобно
стонут и угрожающе ходят ходуном.
Внезапно налетевший легкий порыв ветра на секунду сдергивает снежную
наволочь, и Люриному взору открывается все, что творится в этот момент
вокруг. Она видит, как боевой отряд цаган бьет и гонит тартарский арьергард,
беспощадно тесня их к дымящимся развалинам Больвангара. Она видит, как
другие цагане заботливо хлопочут вокруг ребят, усаживая их на нарты, потуже
запахивая вокруг них меховые полости. Она видит старого Фардера Корама,
который, опираясь на костыль, торопливо хромает куда-то, а рядом с ним
мелкими прыжками несется по снегу его кошка-альм, похожая на
золотисто-багряный ворох осенней листвы. Они оба кого-то ищут.
-- Фардер Корам! -- кричит Люра во все горло. -- Я здесь! Наверху!
Старый цаган, услышав ее голос, останавливается и, запрокинув голову,
изумленно вглядывается в рвущийся в небо воздушный шар, который все пляшет
на своем туго натянутом канате, а три ведуньи не дают ему взлететь. Теперь
он замечает девочку, отчаянно машущую ему руками из гондолы.
-- Люра, деточка, моя золотая! -- кричит старик. -- Ты жива? Жива?
-- Живее не бывает! -- вопит она в ответ. -- До свидания, Фардер Корам,
миленький, до свидания! Детей до дома довезите!
-- Довезем, моя хорошая! Жизнью клянусь, что довезем, обязательно!
Береги себя, детонька моя ненаглядная! Береги себя!
В этот момент Ли Скорби резко машет рукой, и, повинуясь условному
сигналу, ведуньи отпускают причальный канат.
Воздушный шар рванулся вверх, в снежную круговерть и начал набирать
высоту так стремительно, что Люра и Роджер только диву дались. Через
какое-то мгновение земля скрылась из виду, а шар продолжал подниматься все
выше и выше, не хуже какой-нибудь ракеты. Прижавшись друг к дружке, дети
упали на дно гондолы; так легче было переносить вжимавшую их в доски днища
все нарастающую скорость. Зато Ли Скорби чувствовал себя в своей стихии. Он
просто приплясывал от восторга, радостно хохоча и улюлюкая. Йорек Бьернисон
тем временем неторопливыми движениями снимал с себя панцирь. Пользуясь
изогнутым когтем, как отверткой, медведь, не глядя, поддевал им стыки и
сцепки между пластинами, а потом поворот -- и пластины отстегивались.
Ветер, завывая, свистел в иглах заоблачных сосен ведуний. Только по
этому звуку да по хлопанью развевающихся одежд можно было догадаться, что
они где-то рядом и даже на этой головокружительной высоте неотступно следуют
за шаром.
Мало-помалу Люра поняла, где верх, где низ, отдышалась и, почувствовав,
что кровь больше не стучит молотом в висках, попробовала сесть и оглядеться
по сторонам.
Оказалось, что гондола на самом деле куда больше, чем она думала. Вдоль
бортов ее громоздились какие-то стойки с философскими инструментами,
валялись кипы меховых одеял, баллоны с воздухом и еще куча всяких вещей и
вещиц, которые трудно было разглядеть в густом киселе тумана, через который
наши воздухоплаватели пробивались наверх.
-- Мы что, в облако попали? -- спросила девочка.
-- Именно так, -- весело отозвался Ли. -- Давай-ка, заверни своего
дружка потеплее, пока он не превратился в сосульку. Тут уже здорово холодно,
а будет еще холоднее.
-- Как же вы нас нашли?
-- Это все ведуньи. Между прочим, одна из них, самая главная, хочет с
тобой поговорить. Вот погоди, сейчас из облака выйдем, отдышимся малек, тут
вам самое время сесть да потолковать.
-- Йорек, миленький, спасибо тебе. Спасибо, что ты пришел, --
благодарно произнесла девочка, обращаясь к медведю, но он только угрюмо
фыркнул и принялся языком вылизывать мех от крови. Под тяжестью такой туши
гондола кренилась на один бок, но полету это не мешало. Роджер опасливо
косился на панцербьорна, но для Йорека он вряд ли значил больше, чем
какая-нибудь снежинка. Люра поднялась на ноги. Борт гондолы доходил ей почти
до подбородка, и, вцепившись обеими руками в обтянутый кожей край, девочка
замерла, напряженно вглядываясь в клубящееся облако.
Не прошло и нескольких секунд, как воздушный шар вырвался из облачных
пелен и, продолжая набирать высоту, воспарил в горние выси.
Какое упоительное зрелище открылось взорам наших путешественников!
Прямо над их головами вздымалась крутобокая громада шара, но еще выше и
впереди -- повсюду полыхало северное сияние. Ничего величественнее и
великолепнее этого Люра не видела никогда в жизни. Казалось, свет был со
всех сторон и они сами становились его частью. Могучие полосы ослепительного
свечения вздымались и опадали, подобно биению ангельских крыл; источающие
свет каскады низвергались с невидимых утесов и зависали обширными
переливающимися водопадами или же вихрем устремлялись в водовороты мерцающих
заводей.
Люра упивалась этим зрелищем, но стоило ей посмотреть вниз, как глазам
ее предстала картина еще более захватывающая.
Там, куда ни бросишь взор, до самого горизонта, во все стороны
разметалось безбрежное море ничем не нарушаемой белоснежности. Изредка
вздымались покатые холмы или дышали туманом глубокие расселины, но все же
более всего оно было похоже на гигантский ледяной кристалл.
И над ним, поднимаясь все выше, поодиночке, парами, группами побольше,
скользили крошечные темные силуэты в развевающихся одеждах, столь нестерпимо
прекрасные, так изысканно-грациозно сидящие на ветвях заоблачных сосен. Это
были ведуньи.
Они мчались стремительно, без малейших усилий, лишь чуть наклоняя
корпус вправо или влево на вираже, и поднимались все выше, почти догоняя
воздушный шар. И тут одна из них, та самая, чей меткий выстрел из лука спас
Люру от миссис Кольтер, полетела совсем вровень с гондолой, так что девочка
впервые смогла ее отчетливо рассмотреть.
Ведунья была очень молода, куда моложе, чем миссис Кольтер, со светлой
прозрачной кожей и изумрудно-зелеными глазами. Ее одеяние, как у всех
ведуний, представляло собой узкие лоскуты черного шелка, тонкого и легкого.
Судя по всему, она вообще не чувствовала холода, потому что ни шубы, ни
шапочки, ни рукавичек на ней не было. Лишь вокруг чела, подхватывая длинные
льняные волосы, вилась гирлянда из мелких алых цветов.
Тонкие колени ведуньи сжимали ветвь заоблачной сосны, словно бока
норовистого коня, и конь этот помчал свою всадницу совсем рядом с Люрой.
Казалось, еще чуть-чуть -- и она сможет достать до нее рукой.
-- Ты Люра?
-- Да, да! А вы... Я вас знаю! Вы Серафина Пеккала, да?
-- Да.
Одного взгляда на ведунью было достаточно, чтобы Люра поняла все то, о
чем минуту назад даже не подозревала. Теперь она знала, почему Фардер Корам
так любил Серафину Пеккала и почему любовь эта так рвала его сердце на
части.
Бедный, он становился все старше и старше, он превратился в развалину,
а она останется молодой на века; поколения сменяют друг друга, но она будет
все так же прекрасна.
-- Ты не потеряла свой прибор для предсказаний? -- спросила Серафина
Пеккала. Голос ведуньи был так схож с неистовой высокой музыкой северного
сияния, что Люре великого труда стоило вслушаться в самый смысл ее слов,
столь безмерно было очарование звучания.
-- Нет, -- ответила она, встрепенувшись, -- он тут, у меня в кармане,
целехонек.
Биение могучих крыльев возвестило о прибытии нового попутчика. И вот
уже серый гусь, альм Серафины Пеккала, парит рядом с ведуньей. Он что-то
коротко бросает ей, а потом разворачивается и, скользя на одном крыле,
закладывает широкий вираж вокруг воздушного шара, который все набирает и
набирает высоту.
-- Твои друзья цагане камня на камне не оставили от Больвангара, --
говорит ведунья девочке. -- Они перебили охранников-тартар, а их там было
более двадцати, уничтожили девять человек из персонала станции, подожгли
уцелевшие во время пожара корпуса - словом, все сровняли с землей.
-- А миссис Кольтер? Что с ней?
-- Ее никто не видел.
Из уст ведуньи вырвался пронзительный вопль, и в тот же миг несколько
ее подруг окружили воздушный шар.
-- Соблаговолите бросить нам веревку, господин Скорсби, -- произнесла
она, обращаясь к аэронавту.
-- Сударыня, -- расшаркался тот, -- я вам очень признателен, очень.
Только мы ведь все еще поднимаемся. Тянуть шар на север -- дело нелегкое.
Вам будет непросто.
-- У нас довольно сил, -- коротко сказала Серафина Пеккала.
Ли Скорсби взялся прилаживать длинный кусок каната к массивному,
обтянутому кожей металлическому кольцу, через которое были пропущены все
веревки, оплетавшие наполненный газом шар.
Кстати, к этому кольцу крепилась и сама гондола. Убедившись, что канат
закреплен надежно, он перебросил смотанный в бухту свободный конец через
борт корзины, и тут же шестеро ведуний, стремительно рванувшись вперед,
подхватили его и потянули шар за собой, держа курс на Полярную звезду.
Едва только наши воздухоплаватели двинулись на север, Пантелеймон,
обернувшись чистиком, устроился на краю корзины, ни дать ни взять
впередсмотрящий. Сальцилия, альм Роджера, попробовала было составить ему
компанию, но долго не выдержала, потому что Роджер быстро заснул,
свернувшись калачиком на дне гондолы. Йорек тоже дремал, один только Ли
Скорсби не сводил глаз с навигационных инструментов, пожевывая кончик тонкой
сигары.
-- Итак, Люра, -- вновь обратилась к девочке Серафина Пеккала, -- ты
решила отправиться к лорду Азриелу. А зачем, ты знаешь?
Люра слегка опешила.
-- Как зачем? Чтоб отдать ему веритометр.
Странно, ей ни разу не приходило в голову поразмыслить над этим
вопросом: чего ради? И так все понятно. Потом она вдруг вспомнила о своем
первоначальном побуждении. Боже, как давно это было, словно в другой жизни!
-- Ну, -- нерешительно протянула девочка, -- чтобы помочь ему бежать.
Да, точно. Мы должны помочь ему выбраться на волю.
Эта фраза ей самой показалась вдруг полным бредом. Бежать из
Свальбарда! Это же уму непостижимо! Но сдаваться Люра не собиралась.
-- Ну, по крайней мере, мы должны попробовать, -- упрямо добавила она.
-- Тогда, думаю, мне следует кое-что тебе рассказать, -- произнесла
Серафина Пеккала.
-- Про Серебряную Пыль, да? -- выпалила Люра, потому что именно об этом
ей хотелось узнать более всего.
-- И про Серебряную Пыль тоже, -- спокойно отвечала ведунья. - Но у нас
еще будет время. Ты сейчас устала, путь нам предстоит неблизкий. Мы
поговорим, когда ты отдохнешь. Тебе надо поспать.
Люра зевнула. Зевнула так, что до сих пор не понятно, каким образом ей
удалось не вывихнуть себе челюсть и никого не проглотить. Это был всем
зевкам зевок и длился он не меньше минуты, по крайней мере, так показалось
самой девочке. Чувствуя, что не может более бороться с навалившейся на нее
дремотой, Люра потрясла головой. Серафина Пеккала протянула руку и легонько
коснулась ее глаз. Девочка тут же начала оседать на дно гондолы, а
Пантелеймон кубарем скатился вниз и, обернувшись горностаем, обвился вокруг
Люриной шейки, как он всегда делал, когда они спали.
Ведунья стремительно летела рядом с шаром, который с каждой минутой
несся все дальше и дальше на север, туда, где лежал Свальбард.
Ли Скорсби бережно прикрыл Люру меховыми одеялами. Она заползла под
бочок к Роджеру, и оба сладко засопели во сне, а шар тем временем несся все
дальше к Северному полюсу. Аэронавт время от времени поглядывал на свои
навигационные приборы да знай себе посасывал тонкую длинную сигару, которую
по-прежнему не выпускал изо рта. Разумеется, о том, чтобы зажечь ее, не
могло быть и речи, ведь тогда наполненный водородом шар вспыхнул бы как
свечка.
-- Эта девчушка, как я погляжу, важная птица, а? -- пробормотал Ли
Скорсби, зябко кутаясь в меховую куртку.
-- Вы даже представить себе не можете, насколько важная, -- негромко
отозвалась Серафина Пеккала. -- Да она и сама об этом не знает.
-- Тогда, боюсь, активных боевых действий нам не избежать. Только
поймите меня правильно, в данном случае говорю как человек практический,
который вынужден зарабатывать себе на хлеб насущный, а посему мне совершенно
не улыбается получить пробоину или пулю в лоб за здорово живешь. За такие
вещи, мэм, полагается компенсация, а мы ни о чем таком не договаривались.
Мне меньше всего хочется умалять высокое предназначение нашей экспедиции, да
только Джон Фаа и его дружки-цагане заплатили мне достаточно. Сюда входит и
мой гонорар -- согласитесь, я ведь трачу время и силы, -- а также износ шара
при условии нормальной эксплуатации. Но это все. Ни о дополнительном
вознаграждении, ни о страховке за участие в боевых действиях не было сказано
ни слова. Не мне объяснять вам, мэм, что едва мы высадимся с Йореком
Бьернисоном в Свальбарде, то боевые действия не заставят себя долго ждать. -
Ли осторожно сплюнул прилипший к губе кусочек табачного листа, так что он
угодил точно за борт. -- Так что хотелось бы внести ясность в вопрос о
компенсации за намыленную шею и тяжкие телесные повреждения, -- хмыкнул он,
обращаясь к ведунье.
Серафина Пеккала слегка пожала плечами:
-- Даже если вам придется сражаться, что в этом особенного? Вам ведь не
впервой.
-- Разумеется. Только раньше мне за это платили. Пока что в моем
нынешнем контракте речь шла исключительно о грузоперевозке, и все расчеты со
мной велись именно исходя из этого. Так вот, мэм, сейчас, особенно после
этой веселенькой заварушки, в которую мы угодили там, внизу, я сижу и думаю,
что же еще включает в себя грузоперевозка, а? Может, оказание транспортных
услуг предполагает, что я, рискуя собственной дурной головой и воздушным
шаром, сунусь в распри между панцербьорнами, а? Или, скажем, выяснится, что
у этой милой крошки в Свальбарде есть недоброжелатели, и они такие же
серьезные ребята, как и те, что остались там, в Больвангаре? Вы только не
подумайте ничего худого, мэм. Это я вас так спрашиваю, для разговора.
-- Видите ли, дело в чем, господин Скорсби, -- негромко отозвалась
ведунья, -- боюсь, что я не знаю ответа на ваши вопросы. Я знаю только одно.
Все мы: и люди, и панцербьорны, и ведуньи хотим мы этого или нет, уже
вовлечены в войну. И не важно, поразит вас беда в Свальбарде, или опасность
пройдет мимо, и вам удастся улететь целым и невредимым, все равно вы уже
призваны, вы под ружьем, вы -- воин.
-- Ну, это вы, прямо скажем, загнули. Я как-то всегда думал, что
человек сам решает, воевать ему или нет.
-- Это решаем не мы, точно так же, как не мы выбираем время своего
прихода в этот мир.
-- Может, вы и правы, но я привык за себя решать сам. Я всегда сам
выбираю, на кого работаю, куда иду, что ем, кого в товарищи беру, с кем кров
делю, с кем байки травлю. Неужели же вам хоть разок не хотелось вот так же
решить все самой, а?
Серафина Пеккала задумчиво наклонила голову и, помолчав немного,
заговорила:
-- Мне кажется, что мы говорим о разных вещах. Видите ли, господин
Скорсби, у ведуний нет ничего своего, мы ничем не владеем, поэтому нам не
нужно ни наживать, ни копить. А решать, что выбирать, то или это -- так ведь
когда живешь на свете дольше сотни лет, понимаешь, что все рано или поздно
возвращается на круги своя. У нас совсем иные заботы. Вот вам, например,
нужно чинить ваш шар, следить за ним, тратить на это время и силы, иначе вы
не сможете летать. Но ведь у нас все иначе. Для того чтобы полететь, ведунье
нужна только ветвь заоблачной сосны, просто ветка, любая. Холода мы не
ведаем, значит, теплая одежда нам ни к чему. Мы ничего не можем отдать,
только разве что помочь друг другу. Когда одной ведунье что-то нужно, другая
тут же дает ей это -- вот и все. Если наступает время битвы, мы не
взвешиваем причины и резоны, по которым мы должны или не должны воевать. В
отличие от медведей, нам неведомо понятие чести. Для панцербьорна
оскорбление подобно смерти. А мы просто не понимаем, что это такое. Ну чем
можно оскорбить ведунью? Словом? Поступком? Ведь все это неважно.
-- Ваша правда, мэм, ваша правда. Я тоже думаю, собака лает, а ветер
носит. Обижаться еще на всяких. Нет, у меня загвоздка-то в другом. Посудите
сами. Я простой аэронавт и остаток дней своих хотел бы прожить в сытости и
покое. Прикупить себе ферму или маленькое ранчо; коровки, знаете ли,
лошадки. Заметьте, все очень скромно. Ни дворцов, ни рабов мне не надо, да и
горы золота мне тоже вроде ни к чему. Сядешь вечерком, ветер приносит запах
полыни... Сигарка, стаканчик виски -- ну чего еще желать человеку для
полного счастья? Только, к сожалению, все это стоит денег. Вот и приходится
летать, все ради них, родимых. Зато после каждой работенки я могу отправить
кругленькую сумму в банк Уэллса Фарго, и дайте срок, вот только сколочу
капиталец, так продам этот шар к свиньям собачьим, куплю билет на пароход
прямиком до Порт-Галвестона, и никакая сила больше не заставит меня
подняться в воздух.
-- Боюсь, что тут мы никогда не поймем друг друга. Для ведуньи легче
перестать дышать, чем перестать летать. Только в небе я могу быть самой
собой.
-- Я глубоко вас уважаю, мэм, я даже где-то завидую вам, но мне это
наслаждение неведомо. Для аэронавта полет -- это всего лишь средство
заработка, служба. Я с тем же успехом мог бы паять яндарические схемы или
заниматься регулировкой клапанов у двигателей. Правда, я почему-то этого не
делаю, а взял и выбрал воздухоплавание. Заметьте, сам выбрал, по
собственному желанию. Вот поэтому-то перспектива боевых действий, к которым
я, прямо скажем, не больно-то готовился, меня не сильно прельщает.
-- Ссора между Йореком Бьернисоном и королем Свальбарда -- лишь звено в
общей цепи, -- произнесла Серафина Пеккала. -- Девочке суждено сыграть в
этом не последнюю роль.
-- Суждено, вы говорите, -- хмыкнул аэронавт. -- Вот интересно у вас
получается. Все словно бы предопределено заранее. Так вот я вам прямо скажу:
мне это еще меньше по вкусу, чем война ваша треклятая, на которую меня
подписали без моего ведома. Что же это за "суждено" такое? Получается,
человек себе вроде и не хозяин! А ведь малютка-то наша, к слову сказать,
никому собой, как заводной куклой, вертеть не позволит. Я более независимого
существа и не видывал, она делает только то, что сама считает нужным. А
по-вашему выходит, все предрешено, а человек -- так, пешка!
-- Мы не властны над своими судьбами, -- печально отозвалась ведунья.
-- Но сознавать это каждую минуту было бы слишком горько. А что до девочки,
то существует одно удивительное пророчество. Она призвана положить конец
року. Но сделать это она должна, сама того не ведая, словно ведет ее не
судьба, а естество. И если, паче чаянья, кто-нибудь шепнет ей, как
поступить, все пойдет прахом. Беспощадной косой смерть уничтожит все, не
пощадив ни один из миров. Наступит вечное торжество отчаяния, когда
вселенные превратятся лишь в нелепую череду хитросплетенных механизмов,
слепых и страшных, лишенных мысли, чувства, жизни...
Ли и Серафина Пеккала, не сговариваясь, посмотрели на крепко спящую
девочку. Даже во сне с ее мордочки не сходило выражение мрачной решимости,
хотя разглядеть это из-под низко надвинутого на лоб капюшона было непросто.
-- Интересное дело, -- прошептал аэронавт. -- А вам не кажется, что
какая-то ее часть ведает про все это, а? Во всяком случае, голыми руками ее
не возьмешь! Взгляните-ка на мальчонку. Вы только представьте себе, она ведь
весь этот путь прошла, только чтобы вырвать его из лап извергов. А кто он
ей? Никто, играли они вместе Оксфорде. Шут их разберет, в самом деле. Вы про
такое слыхали?
-- Слыхала. Люре вверена огромная ценность, и, возможно, для судьбы
девочка является своего рода гонцом, который призван донести эту ценность до
своего отца. И весь долгий путь на север Люра проделала, не зная, что судьба
специально забросила мальчика сюда, чтобы она пошла следом и донесла до отца
то, что должна донести.
-- Ах вот, значит, как вы это толкуете, -- протянул Ли Скорсби.
Впервые за все время их разговора ведунью вдруг покинула уверенность,
голос ее чуть дрогнул:
-- Нам так кажется, господин Скорсби, но ведуньям не дано прозревать
тьму. И очень может быть, что слова мои -- ошибка.
-- Но тогда позвольте мне бестактный вопрос: а что же вас все-таки
заставило ввязаться во всю эту заваруху?
-- Мы не знали, что творится в Больвангаре, но чувствовали всем своим
естеством, что там происходит что-то непоправимое, страшное. И если Люра
против этих людей, значит, мы за нее. Ничего точнее я вам объяснить не могу.
Однако есть еще одно обстоятельство. Мой клан связан с цаганским племенем
узами дружбы, которые уходят корнями в те давние времена, когда Фардер Корам
спас меня от гибели. Мы выступаем на стороне цаган, потому что они нас об
этом попросили. А у цаган есть свои обязательства перед лордом Азриелом.
-- Ну, тогда все ясно. Вот, значит, ради чего вы впряглись в мой шар и
тащите его в Свальбард. Ради дружбы с цаганами. А скажите мне, пожалуйста,
эти узы дружбы достаточно прочны, чтобы выдержать еще и обратный путь? Или
же нам придется ждать у моря погоды или каких-никаких медвежьих услуг, а?
Это я так, к слову.
-- Если мы сможем помочь вам добраться до Тролльзунда, господин
Скорсби, мы непременно сделаем это. Но никто не знает, что ждет нас в
Свальбарде. Нынешний король панцербьорнов все там устроил на новый лад, а
старые порядки не в чести, так что вряд ли нам с вами уготована мягкая
посадка. Кроме того, пока неизвестно, каким образом Люра проберется к своему
отцу. Да и что у Йорека Бьернисона на уме, одному ему ведомо. Мы знаем
только, что его судьба навек сплетена с судьбой девочки. Вот и все, что нам
открыто.
-- Я знаю и того меньше. Я вообще считал, что он к девчушке прикипел и
теперь никому ее в обиду не даст. Она ведь помогла ему панцирь выручить. А у
медведей-то этих, сами знаете, как. Кто там разберет, что они чувствуют. Но
вот я одно твердо знаю: если уж возможно, чтоб панцербьорн кого-то любил, то
Йорек Бьернисон эту девочку любит. Тут у меня глаз верный. А что до посадки,
так никто и не ждет, что она будет мягкая. Ничего, прорвемся. Опять же, если
я, в случае крайней нужды, могу рассчитывать на вашу помощь, в смысле, на
то, что вы с вашими подругами отбуксируете шар куда нужно, так мне уже
спокойнее. Ну а долг, знаете ли, платежом красен, и если я чем-то могу быть
вам полезен, то вам достаточно только слово сказать. А теперь, мэм, ответьте
мне без обиняков, на чьей же я все-таки стороне в этой незримой войне, а?
-- И вы, и я, мы оба на стороне девочки.
-- Кто бы сомневался, -- хмыкнул Ли Скорсби.
Шар между тем летел все дальше и дальше на север. Из-за расстилавшихся
внизу облаков не было никакой возможности оценить скорость полета. В обычных
условиях воздушный шар всегда неподвижен относительно воздушного потока,
ведь он летит вместе с ним. Но сейчас все обстояло по-другому, шар не просто
несло ветром, его тащили ведуньи, тащили, преодолевая сопротивление воздуха,
словно бы прорываясь сквозь него, а ведь громоздкий, неуклюжий аэростат
отнюдь не обладал обтекаемостью форм дирижабля, который куда более