Страница:
Конечно, не при моей жизни и не при жизни моих внуков. И, может быть, мы окажемся умнее, чем на Земле, и здесь это никогда не произойдет. Мы научены горьким опытом. Мы знаем, как жить на земле.
Ее дед – колонист-доброволец, инженер, достаточно обеспеченный, чтобы привезти на Арарат инструменты и оборудование, пытается показать остальным, как уживаться с технологией. Электричество ему дает ветряная мельница. Она позволяет пользоваться телевизором и радио. Дед поддерживает радиосвязь с Денисбургом в сорока километрах отсюда, и хотя соседи говорят, что презирают технологию, они не настолько горды, чтобы не просить Эймоса Малколма отправлять их сообщения.
На ферме Малколма есть водопровод и эффективная система переработки отходов. Для Эймоса технология – это то, что следует использовать, чтобы она не использовала вас, и он старается научить этому соседей.
Мысли Кэтрин прервал звонок телефона, и она остановила упряжку. Телефон в центре распаханного поля, здесь он подключен к переносному солнечному рефлектору, чтобы заряжались батареи. В долине мало радиотелефонов. Стоят они дорого, и купить их можно только в Гармонии. Даже дедушка Эймос не может сам производить телефонные микроцепи, хотя часто говорит, что надо бы купить подходящие инструменты и делать что-нибудь такое. «В конце концов, – часто говорит он, – нам не нужны самые последние модели. Лишь бы работали».
Не успев добраться до телефона, она услышала выстрелы. Доносились они издалека, но со стороны ее дома. Она посмотрела на холм, который скрывал от нее ранчо, и увидела в небе красную полоску. Та взорвалась в облаке яркого дыма. Эймос выпустил сигнальную ракету.
– Боже, нет! – закричала Кэтрин. Она побежала к телефону, но в спешке выронила его. Подняла со свежевскопанной земли и закричала в микрофон:
– Да!
– Беги прямо в деревню, девочка, – услышала она голос деда. Голос казался старым и усталым. – Не ходи домой. Уходи быстрей.
– Дедушка…
– Делай, как я сказал! Соседи подойдут, а ты помочь не можешь.
– Но…
– Кэтрин, – он говорил настойчиво, но в его голосе слышались столетия. – Они здесь. Их много.
– Кто? – спросила она.
– Осужденные. Говорят, будто они шерифы и у них есть предписание собирать налоги. Я не стану платить. Мой дом прочен, Кэтрин, и соседи придут. Осужденные не получат его, а если меня сейчас убьют, это не так важно…
– А мама! – закричала Кэтрин.
– Ее они живой не возьмут, – сказал Эймос Малколм. – Мы говорили об этом, и ты знаешь, что нужно делать. Пожалуйста. Не лишай мою жизнь смысла, не позволяй им добраться и до тебя. Иди в деревню, и да сохранит тебя Господь. Мне нужно сражаться.
Вдалеке снова послышались звуки выстрелов. Телефон молчал. Стреляли из ружей, слышны были пулеметные очереди. Каменное ранчо Эймоса было хорошо защищено.
Кэтрин слышала резкие, но негромкие разрывы гранат и молилась, чтобы не услышать последний взрыв: он означал бы, что Эймос взорвал динамит под домом. Он часто клялся, что скорее взорвет дом и всех нападающих, чем позволит им войти.
Кэтрин побежала назад, чтобы выпрячь быков. С ними ничего не случится. Звуки боя не дадут им вернуться домой до завтра, а на равнине нет таких крупных животных, которые могли бы угрожать здоровым быкам. Кроме людей.
Упряжку она оставила у плуга (в глазах быков было недоумение: солнце еще высоко, поле не вспахано) и побежала в тень деревьев у реки. Здесь терпеливо ждали лошадь и собака. Собака игриво подбежала, но прижалась к земле, почувствовав настроение девушки.
Кэтрин набросила на лошадь седло и принялась возиться с кожаной упряжью. Руки ее двигались так быстро, что даже знакомые движения стали трудны; в спешке она действовала неловко. Привязала телефон и солнечный рефлектор за седлом и села верхом. В чехле висело ружье, она достала его и с тоской погладила.
И замерла в нерешительности. Ружья по-прежнему стреляли. Она слышала очереди пулемета деда и новые разрывы гранат. Значит, Эймос жив.
Я должна помочь, должна идти туда.
Там Эмиль. Он должен был пахать поле у границы их ранчо и услышал выстрелы. Он там. Она повернула лошадь к ранчо.
Она понимала, что один всадник ничего не может сделать. И тем не менее чувствовала, что должна вернуться домой, пока не поздно. У Эмиля и дедушки неплохие шансы. Дом прочен, сложен из доброго камня, он прижимается к земле, а большая его часть под землей, на крыше поверх водонепроницаемого пластика влажная почва. Такое бывало и раньше, много раз, но сейчас слишком много ружей. Она не может припомнить такого большого набега. Ни здесь, ни в каком-нибудь другом месте.
Телефон снова зазвонил.
– Да! – крикнула она. – Что происходит?
– Уезжай, девочка! Уезжай! Выполни мой последний приказ. Ты все, что у меня есть… – голос прервался, Эймос больше ничего не успел сказать. Кэтрин держала молчащий телефон и смотрела на него.
Раз Эймос сказал: «Все, что у меня есть», значит, ее мать и брат мертвы.
Выкрикивая слова гнева и ненависти, она устремилась на звуки выстрелов. И когда перевалила через холм, услышала выстрелы из мортир, а потом очень громкий взрыв.
Двести всадников устремились на ранчо Малколма. Ехали они быстро, лошади их блестели от пота, и ехали всадники семьями, некоторые с женщинами и старшими сыновьями. Перед ними бежали собаки. Их языки свисали меж оскаленных зубов: собаки чувствовали гнев хозяев. Завидев друг друга, всадники махали руками и ехали еще быстрей.
Приблизившись к последнему холму перед ранчо Малколма, всадники сбавили темп. Из-за холма не доносилось ни звука. Выслали вперед собак. Увидев, что те не останавливаясь перевалили через вершину, пустили лошадей галопом.
– Он не воспользовался динамитом, – сказал Джордж Вудроу. – Я слышал взрывы, но это не динамит Эймоса.
Соседи ничего не ответили. Молча спускались по склону к дому.
В воздухе пахло порохом с медным привкусом недавно пролитой крови. Собаки бегали между телами, лежащими у стен каменного дома. Большая парадная дверь была распахнута, перед ней тоже лежали мертвецы. На земле у открытой двери сидела девушка в окровавленном комбинезоне и грязных сапогах. На коленях у нее лежала голова юноши. Девушка безотчетно баюкала голову, глядя сухими и блестящими глазами.
– Боже! – вскрикнул Джордж Вудроу. Он спешился и склонился к девушке. Протянул руку к юноше, но не коснулся его. – Кэтрин…
– Все мертвы, – сказала Кэтрин. – Дедушка, мама, брат и Эмиль. Они все мертвы. – Говорила она спокойно. Сообщила Джорджу Вудроу о смерти его сына так, словно рассказывала о том, что в церкви в следующую субботу будут танцы.
Джордж посмотрел на мертвого сына и на девушку, которая должна была родить ему внуков. Потом выпрямился и прижался лицом к седлу. И оставался так очень долго. Постепенно он начал слышать разговоры вокруг.
– …захватили снаружи всех, кроме Эймоса, – говорил Гарри Ситон. Говорил он негромко, надеясь, что Кэтрин и Джордж Вудроу не услышат. – Я думаю, Эймос застрелил Джанин после того, как они ее схватили. Но как они прокрались к старому Эймосу?
– Я видел там собаку со стрелой в спине, – отозвался Ван Лоо. – Стрела из самострела. Наверно, так.
– Я все же не понимаю, – настаивал Ситон.
– Догоните их! – Кэтрин стояла возле своего мертвого жениха. – Езжайте!
– Поедем, – ответил Ван Лоо. – Когда придет время.
– Езжайте немедленно! – требовала Кэтрин.
– Нет. – Гарри Ситон печально покачал головой. – Думаешь, это единственное место, на которое напали сегодня? Еще десяток. Большинство даже не сопротивлялись. Тут сотни разбойников, и сейчас все они объединились. Мы не можем действовать, пока их больше, чем нас.
– А что тогда? – спросил Джордж Вудроу. В голосе его звучала горечь. – К тому времени когда нас станет достаточно, они уже снова уйдут в горы. – Он беспомощно посмотрел на цепь высоких холмов на горизонте. – Боже! За что?
– Не богохульствуй! – голос прозвучал строго. Роджер Дорнан всегда в темной одежде, лицо у него худое и узкое.
Он похож на могильщика.
– Нельзя сомневаться в путях Господних, – продолжал Дорнан.
– Нам не нужны такие разговоры, брат Дорнан, – сказала Кэтрин. – Нам нужна месть! Я думала, здесь собрались мужчины! Джордж, ты поедешь со мной охотиться на убийц твоего сына?
– Верьте в Бога, – сказал Дорнан. – Возложите это бремя на Его плечи.
– Я не могу позволить вам уехать, – вмешался Ван Лоо. – Вас с Джорджем убьют – ради чего? Вы никому не отомстите, если подставитесь под их ружья. – Он сделал знак, и два его сына подошли и схватили за поводья лошадь Кэтрин. Еще один увел лошадь Джорджа Вудроу. – Нам нужны все наши фермеры, – продолжал Ван Лоо. – И что станет с другими детьми Джорджа? С его женой, с неродившимся ребенком? Вы не можете ехать.
– Один жив, – крикнул всадник. Два человека подняли с земли неподвижную фигуру, отнесли ее туда, где вокруг Кэтрин и Джорджа собрались мужчины, и бросили наземь. Ван Лоо наклонился и пощупал пульс. Потом схватил разбойника за волосы и приподнял его голову. Методично принялся хлестать по лицу. Его пальцы оставляли яркие красные следы на темных щеках. Удар, еще удар! Ладонью, тыльной стороной, методично. Голова разбойника дергалась при каждом ударе.
– Он полумертв, – сказал Гарри Ситон.
– Тем больше причин привести его в чувство, – ответил Ван Лоо. Не обращая внимания на кровь на кожаной куртке разбойника, он снова бросил его лицом на землю. Потом схватил за руку и резко повернул. Разбойник застонал.
Лет двадцати, не старше. Короткая редкая борода. Темные брюки, кожаная куртка и мягкие кожаные сапоги, очень похожие на те, что на Кэтрин. На пальцах полоски: здесь раньше были кольца; левая мочка разорвана.
– Они раздевали собственных мертвых и раненых, – сказал Вудроу. – А что забрали?
– Генератор с ветряной мельницы, – ответил Гарри Ситон. – Весь скот и кое-что из электроники. Исчез и телефон. Интересно, почему Эймос все не взорвал?
– Снаряд пробил стену, – сказал один из всадников. – Эймоса убило у пулемета.
– Отпусти. Хватит, – простонал молодой разбойник. – Больно.
– Приходит в себя, – сказал Ван Лоо. – Но долго не протянет.
– Жаль, – ответил Джордж Вудроу. Он наклонился и ударил парня по лицу. – Просыпайся, черт тебя подери! Хочу, чтобы ты ощутил веревку на шее! Гарри, давай веревку.
– Не нужно, – сказал брат Дорнан. – Месть – Господня…
– Мы только немного поможем Господу, – прервал его Вудроу. – Несите веревку!
– Да, – согласился Ситон. – Правильно, Кэтрин?
– Дайте веревку мне. Хочу надеть ему на шею. – Она сверху вниз посмотрела на разбойника. – Почему?
На мгновение их глаза встретились.
– А почему бы и нет?
* * *
На пригорке над долиной трое копали могилы. Кэтрин неслышно поднялась на холм, и вначале они ее не увидели. А увидев, прервали работу, но она ничего не сказала, и немного погодя они снова принялись копать. Лопаты врезались в плодородную почву.
– Вы копаете слишком много могил, – сказала Кэтрин. – Одну засыпьте.
– Но…
– Мой дед не будет здесь похоронен, – объявила Кэтрин.
Мужчины перестали копать. Посмотрели на девушку, на ее окровавленный комбинезон, потом на горизонт, куда ушел весь отряд. Там вздымалась пыль. Разбойники возвращались в свои логова. И их не удастся догнать до того, как они углубятся в холмы.
Один из могильщиков молча принял решение. Следующей весной он возьмет семью и отправится на поиски новых земель. Все что угодно лучше, чем это. Но он думал, что осужденные могут последовать за ним, куда бы он ни пошел. Когда люди работают на земле, всегда могут прийти другие, чтобы грабить и убивать.
– Где? – наконец спросил он.
– Похороните Эймоса у его порога, – ответила Кэтрин.
– Ужасно хоронить человека у его собственной двери. Он не найдет отдыха…
– Я не хочу, чтобы он отдыхал, – сказала Кэтрин. – Хочу, чтобы он ходил. Ходил и напоминал всем нам, что сделала с нами Земля!
IV
– Внимание! Всем подготовится к входу в атмосферу. Внимание!
– Ремни, лейтенант, – сказал сержант Гернан.
– Верно. – Я застегнул ремни и посмотрел на Арарат.
Планета выглядела мрачно, совсем не так, как Земля. Мало облаков и много пустыни. В районе экватора густые джунгли. Единственная узкая полоска возделываемой земли, которую я мог видеть, располагалась по краю моря почти со всех сторон окруженного сушей. К югу от моря находился другой континент, с виду сухой и пыльный: пустыня, где люди, если и побывали, не оставили никаких следов своего пребывания.
К северу и к западу от обрабатываемых земель – лесистые холмы, пустынные плато, высокие горы и неровные ущелья. Впрочем, через леса и по холмам бежали полоски – узкие дороги, скорее тропы. Когда транспортный корабль опустился ниже, я смог разглядеть деревни и поселки, и все они были окружены стенами, изгородями и рвами. Маленькие крепости, да и только.
Корабль кружил, пока скорость не снизилась настолько, что можно было бы приземлиться. Затем мы взяли курс на восток – и увидели город. В моей программе-инструкции говорилось, что это единственный город на Арарате. Он стоял на высоком утесе над морем и, казалось, съежился. Похожий на окруженный крепостной стеной средневековый город, он, однако, был построен из современного бетона с пластиковым водонепроницаемым покрытием и из других материалов, которые средневековые ремесленники не стали бы использовать, даже если бы те у них были.
Корабль прошел над городом на высоте двух тысяч метров, и стало ясно, что на самом деле здесь два города, стоящие рядом и разделенные общей стеной. Оба города маленькие. Старейшая часть поселения – Гармония – свидетельствовала о полном отсутствии планировки: узкие улочки шли под всеми углами, а немногочисленные площади располагались хаотично. Зато в северной, меньшей части – Гаррисоне – улицы расходились точно под прямыми углами, а напротив крепости на северном краю виднелась большая площадь.
Все здания низкие, лишь отдельные – выше двух этажей. Крыши из красной черепицы, стены белые. Гармония напомнила мне города, которые я видел в Мексике. Яркое солнце отражалось в заливе под городским утесом. Гаррисон более строг, сплошные прямые углы, аккуратный и упорядоченный, все строго функционально. На северном краю – квадратная крепость. Мой новый дом.
Я младший лейтенант морской пехоты СоВладения, всего три месяца как из Академии и зеленый, как трава. В правилах Академии было давать специальные назначения тридцати лучшим выпускникам каждого курса. Остальные направлялись для дальнейшей подготовки в качестве кадетов или гардемаринов. Я гордился полосками на своих эполетах, но одновременно испытывал страх. Никогда раньше я не был в войсках, у меня не было друзей в учебных заведениях морской пехоты, и я почти ничего не знал о людях, которые записываются в морскую пехоту. Конечно, я слышал множество баек: туда уходят, чтобы избавиться от жен или потому, что судья предлагает на выбор службу или заключение. Некоторые поступают через Бюро Переселения. Большинство из граждан, а моя семья всегда относилась к налогоплательщикам.
Мне повезло, что мой отец был налогоплательщиком. Я вырос на американском юго-западе, где мало что изменилось со времени установления СоВладения. Мы по-прежнему считали себя свободными людьми. Когда умер отец, мы с мамой попробовали вести хозяйство на ранчо, как делал он, словно оно нам принадлежит. Оно нам и принадлежало – на бумаге, но у нас не было отцовских связей. Мы не понимали всех правил и ограничений и не знали, кого подкупить, когда нарушали правила. Когда начались настоящие неприятности, я попытался помешать правительственным чиновникам отобрать наши владения. Идея оказалась гнилая. Судья – старый друг моего отца – предложил мне отправиться в Академию. Американский суд не обладает юрисдикцией над офицерами СоВладения.
Выбора у меня не было, и служба во Флоте СоВладения казалась тогда мне привлекательной. Я не только избавлюсь от неприятностей – я покину Землю. Мама собиралась снова выйти замуж, так что за нее можно было не волноваться. Правительство отобрало у нас ранчо, и не было никакой надежды на его возвращение. Я был достаточно молод, чтобы испытывать романтические чувства, а судья Гамильтон достаточно ясно дал понять, что мне следует принять решение.
– Послушай, Хэл, – сказал он мне, – твоему отцу следовало улететь с Земли. Здесь не место таким людям. Здесь нужны люди, которые хотят безопасности, подчиняются правилам, люди, которые любят пекущееся о них государство, а не отчаянные парни, вроде твоего отца и тебя. Даже если на этот раз ты сумеешь вывернуться, все равно снова попадешь в неприятности. Тебе придется улететь, а это лучше сделать офицером СВ, чем просто колонистом.
Он был прав. Я гадал, почему он сам остается. Вероятно по тем же причинам, что и мой отец. Постарел, привык к дому, нет сил для нового старта. Я ничего не сказал, но он, должно быть, догадался, о чем я думаю.
– Я по-прежнему могу приносить здесь пользу. Я пожизненный судья – это звание у меня нельзя отобрать без очень основательных причин, и я все еще могу помогать таким парням, как ты. Здесь тебя ничего не ждет, Хэл. Будущее там. Новые миры. Их открывают ежегодно. Отслужи срок во Флоте. Посмотри мир и реши, где бы ты хотел вырастить своих детей. Где-нибудь на свободе.
Ничего другого придумать я не смог и поэтому позволил ему направить меня в Академию. Там-то все было нормально. Флот – своего рода братство. Всю жизнь я был одиночкой – не потому, что мне этого хотелось – видит Бог, мне хотелось иметь друзей! – но потому, что я никуда не вписывался. Академия – совсем другое. Трудно сказать, в чем именно. Во-первых, тут нет беспомощных, которые ноют и просят мир позаботиться о них. Не в том дело, что мы так уж пеклись друг о друге. Если твой одноклассник слаб в математике, ты ему помогаешь, а если кто-то отстает в электронике – я отставал, – отличник по этому предмету просидит с тобой всю ночь. Но если после всего этого ты не справляешься, с тобой покончено. Однако тут кроется нечто гораздо большее. Не могу объяснить ощущения общности и братства, которое испытываешь во Флоте, но оно совершенно реально, и именно его я искал всю жизнь.
Я провел там два с половиной года, и все это время мы трудились, изучая все: от ухода за оружием до основ наук, от гражданской инженерии до дорожного строительства. Закончил я седьмым на курсе и получил назначение, а еще – месячный отпуск, чтобы попрощаться с матерью и своей девушкой… впрочем, девушки у меня не было; я только притворялся, будто она у меня есть. И оказался на корабле Олимпийских линий, направлявшемся в другую звездную систему.
«И вот я здесь», – подумал я, и посмотрел вниз на планету, стараясь узнать места, которые видел на карте нашей подготовительной программы. И одновременно прислушивался к тому, что говорят солдаты в помещении. Инструкторы в академии говорили нам, что офицер может многое узнать, прислушиваясь к подчиненным, но у меня было мало возможностей для этого. Три недели назад я был на пассажирском корабле, а теперь нахожусь неизвестно где, в древнем военном транспортнике, а командир части заставлял нас тренироваться так напряженно, что больше ни на что времени не оставалось.
В помещении всего несколько иллюминаторов, и все они заняты офицерами и старшими сержантами. Рядом со мной сержант Гернан описывает то, что видит. Несколько молодых морских пехотинцев, в основном новобранцы, толпятся у него за спиной. Более опытные солдаты дремлют на сиденьях.
– За городскими стенами мало что видно, – сказал Гернан. – Деревья, похожи на кустарниковые дубы. А другие, кажется, оливы. Есть пальмы. Должно быть, с Земли. Никогда не видел пальм, которые не были бы с Земли.
– Эй, сарж, а крепость видишь? – спросил капрал Рофф.
– Да. Похожа на пост СВ. Ты будешь в ней как дома.
– Мы все будем, – согласился Рофф. – Конечно. Боже, ну почему мы?
– Подарок тебе на день рождения, – сказал Гернан. – Радуйся, что сегодня уйдешь. Подумай о тех несчастных ублюдках, что остаются в этой жестянке.
Корабль сделал круг над гаванью, скользнул на коротких крыльях и опустился на воду у берега. Волны в два и больше метра создавали серьезную качку, и корабль сильно кренился. Одного из новых новобранцев тошнило. Сосед подал ему пластиковый пакет.
– Эй, Дитц! – позвал Рофф. – Хочешь жареного бекона? Солонинки? – Он улыбнулся. – Может, кусочек коровьего рубца…
– Сержант Гернан.
– Сэр!
Капитан больше ничего не сказал. Он сидел впереди, в десяти рядах от меня, и я не думал, что он прислушивается, но не удивился. За последние три недели я понял: немногое ускользает от внимания капитана Джона Кристиана Фалькенберга.
Гернан позади меня напряженно сказал:
– Рофф, еще одно слово…
Приятель Дитца достал новый пакет. Больше никто не смеялся над новобранцем. Вскоре шаттл переместился в закрытую гавань, где не было волн, и все почувствовали себя лучше. Подошел длинный буксир и повел корабль к бетонному пирсу. В гавани не было никаких других кораблей, лишь несколько небольших лодок.
В помещение вошел флотский офицер, огляделся и отыскал Фалькенберга.
– Сэр, губернатор просит, чтобы ваши люди в полном вооружении помогли переправить отряд заключенных.
Фалькенберг повернулся к офицеру и приподнял бровь. Затем кивнул.
– Главстаршина!
– Сэр! – отозвался Огильви с одного из последних рядов.
– Всем личное оружие. Ружья и пояса с патронами. И штыки, главный старшина. Штыки обязательно.
– Сэр.
Стало шумно: сержант Огильви и подчиненные ему оружейники открывали ящики с оружием и раздавали ружья.
– А как насчет другого вооружения? – спросил Фалькенберг.
– Об этом вы должны договориться с гарнизоном, – ответил корабельный офицер.
– Хорошо. Тогда это все?
– Да, это все, майор.
Я улыбнулся, глядя, как офицер выходит из помещения. Для флотских на борту корабля есть только один капитан, и это капитан самого корабля. Капитаны морской пехоты в пути получали временное и совершенно бессмысленное «повышение»: на время пути они становились майорами.
Фалькенберг направился к переднему люку.
– Лейтенант Слейтер. На минуту, пожалуйста.
– Сэр. – Я подошел к нему. Низкое тяготение не было заметно, пока я не вставал, но теперь я его ощутил. Здесь сила тяжести составляет восемьдесят пять процентов стандартного земного тяготения, и Фалькенберг настоял на том, чтобы на всем протяжении пути капитан корабля поддерживал на ободе вращающегося колеса тяготение на уровне ста десяти процентов. Морякам это не понравилось, но они выполнили его просьбу, и Фалькенберг постоянно тренировал нас на участках с высоким тяготением. И теперь мы чувствовали, что без труда можем плавать.
Я мало что знал о Фалькенберге. Служебное досье свидетельствовало, что у него был опыт службы во Флоте, затем его перевели в морскую пехоту. А теперь он на гарнизонной службе. Такие частые передвижения – два перемещения за карьеру – могут означать, что он нигде не уживается. Но у него звание. Он награжден Военным крестом, хотя в досье не говорилось, за что. Но говорилось, что в Академию он поступил в пятнадцать лет и закончил ее гардемарином.
Впервые я увидел его на пересадочной станции Бетио. Эта станция – всего лишь безвоздушная скала, которую Флот использует в качестве ремонтной базы и склада. Оттуда открывается удобный доступ к нескольким важным звездным системам, но больше там ничего нет. Я там оказался сразу после выпуска, по пути в штаб сектора Круцис с назначением во флотскую морскую пехоту. Этим назначением я гордился. Из всех трех видов морской пехоты флотская считается элитой. Гарнизонные части обычно служат для подавления мятежей. А линейные морские пехотинцы выполняют всю остальную грязную работу. Сами линейные считают элитой себя, и действительно, на их долю выпадает большая часть настоящих боевых действий. Я не знал, предстоят ли нам на Арарате боевые действия. Я даже не знал, зачем нас туда послали. Я только знал, что Фалькенберг имел право менять назначение офицеров, и меня выдернули из моей удобной каюты – первый класс, черт возьми! – и приказали явиться к нему на Бетио. Если он и знал, что происходит, то младшим офицерам не говорил.
Фалькенберг ненамного старше меня. Несколько недель назад мне исполнился двадцать один год, а он, может быть, пятью годами старше и уже капитан с Военным крестом. Должно быть, кто-то за ним стоит – возможно, какой-нибудь влиятельный человек, но если так, почему он в линейной морской пехоте, а не в штабе? Я не мог его спросить. Он вообще мало разговаривал. Не был недружелюбен, но казался холодным и отчужденным и никого к себе не подпускал.
Фалькенберг высок, но я – 193 сантиметра, согласно идентификационной карточке, – выше. Там, где я рос, это называлось «шесть футов четыре дюйма». Фалькенберг, возможно, на пару дюймов ниже. Глаза у него неопределенного цвета, иногда серые, иногда зеленые, в зависимости от освещения, и кажутся очень яркими, когда он на вас смотрит. Короткие рыжеватые волосы и никаких усов. Большинство офицеров, став капитанами, отращивают усы, но Фалькенберг этого не сделал.
Мундир сидит на нем как влитой. Мне казалось, что для военного у меня хорошая фигура, однако я внимательно изучал покрой его одежды. Изучал также манеру его поведения, думая, удастся ли мне ему подражать. Я не был уверен, что он мне нравится или что я действительно хочу ему подражать, но я сказал себе, что всякий, кто сумел до тридцати лет стать капитаном, заслуживает по крайней мере внимательного изучения. На службе полно сорокалетних лейтенантов.
Ее дед – колонист-доброволец, инженер, достаточно обеспеченный, чтобы привезти на Арарат инструменты и оборудование, пытается показать остальным, как уживаться с технологией. Электричество ему дает ветряная мельница. Она позволяет пользоваться телевизором и радио. Дед поддерживает радиосвязь с Денисбургом в сорока километрах отсюда, и хотя соседи говорят, что презирают технологию, они не настолько горды, чтобы не просить Эймоса Малколма отправлять их сообщения.
На ферме Малколма есть водопровод и эффективная система переработки отходов. Для Эймоса технология – это то, что следует использовать, чтобы она не использовала вас, и он старается научить этому соседей.
Мысли Кэтрин прервал звонок телефона, и она остановила упряжку. Телефон в центре распаханного поля, здесь он подключен к переносному солнечному рефлектору, чтобы заряжались батареи. В долине мало радиотелефонов. Стоят они дорого, и купить их можно только в Гармонии. Даже дедушка Эймос не может сам производить телефонные микроцепи, хотя часто говорит, что надо бы купить подходящие инструменты и делать что-нибудь такое. «В конце концов, – часто говорит он, – нам не нужны самые последние модели. Лишь бы работали».
Не успев добраться до телефона, она услышала выстрелы. Доносились они издалека, но со стороны ее дома. Она посмотрела на холм, который скрывал от нее ранчо, и увидела в небе красную полоску. Та взорвалась в облаке яркого дыма. Эймос выпустил сигнальную ракету.
– Боже, нет! – закричала Кэтрин. Она побежала к телефону, но в спешке выронила его. Подняла со свежевскопанной земли и закричала в микрофон:
– Да!
– Беги прямо в деревню, девочка, – услышала она голос деда. Голос казался старым и усталым. – Не ходи домой. Уходи быстрей.
– Дедушка…
– Делай, как я сказал! Соседи подойдут, а ты помочь не можешь.
– Но…
– Кэтрин, – он говорил настойчиво, но в его голосе слышались столетия. – Они здесь. Их много.
– Кто? – спросила она.
– Осужденные. Говорят, будто они шерифы и у них есть предписание собирать налоги. Я не стану платить. Мой дом прочен, Кэтрин, и соседи придут. Осужденные не получат его, а если меня сейчас убьют, это не так важно…
– А мама! – закричала Кэтрин.
– Ее они живой не возьмут, – сказал Эймос Малколм. – Мы говорили об этом, и ты знаешь, что нужно делать. Пожалуйста. Не лишай мою жизнь смысла, не позволяй им добраться и до тебя. Иди в деревню, и да сохранит тебя Господь. Мне нужно сражаться.
Вдалеке снова послышались звуки выстрелов. Телефон молчал. Стреляли из ружей, слышны были пулеметные очереди. Каменное ранчо Эймоса было хорошо защищено.
Кэтрин слышала резкие, но негромкие разрывы гранат и молилась, чтобы не услышать последний взрыв: он означал бы, что Эймос взорвал динамит под домом. Он часто клялся, что скорее взорвет дом и всех нападающих, чем позволит им войти.
Кэтрин побежала назад, чтобы выпрячь быков. С ними ничего не случится. Звуки боя не дадут им вернуться домой до завтра, а на равнине нет таких крупных животных, которые могли бы угрожать здоровым быкам. Кроме людей.
Упряжку она оставила у плуга (в глазах быков было недоумение: солнце еще высоко, поле не вспахано) и побежала в тень деревьев у реки. Здесь терпеливо ждали лошадь и собака. Собака игриво подбежала, но прижалась к земле, почувствовав настроение девушки.
Кэтрин набросила на лошадь седло и принялась возиться с кожаной упряжью. Руки ее двигались так быстро, что даже знакомые движения стали трудны; в спешке она действовала неловко. Привязала телефон и солнечный рефлектор за седлом и села верхом. В чехле висело ружье, она достала его и с тоской погладила.
И замерла в нерешительности. Ружья по-прежнему стреляли. Она слышала очереди пулемета деда и новые разрывы гранат. Значит, Эймос жив.
Я должна помочь, должна идти туда.
Там Эмиль. Он должен был пахать поле у границы их ранчо и услышал выстрелы. Он там. Она повернула лошадь к ранчо.
Она понимала, что один всадник ничего не может сделать. И тем не менее чувствовала, что должна вернуться домой, пока не поздно. У Эмиля и дедушки неплохие шансы. Дом прочен, сложен из доброго камня, он прижимается к земле, а большая его часть под землей, на крыше поверх водонепроницаемого пластика влажная почва. Такое бывало и раньше, много раз, но сейчас слишком много ружей. Она не может припомнить такого большого набега. Ни здесь, ни в каком-нибудь другом месте.
Телефон снова зазвонил.
– Да! – крикнула она. – Что происходит?
– Уезжай, девочка! Уезжай! Выполни мой последний приказ. Ты все, что у меня есть… – голос прервался, Эймос больше ничего не успел сказать. Кэтрин держала молчащий телефон и смотрела на него.
Раз Эймос сказал: «Все, что у меня есть», значит, ее мать и брат мертвы.
Выкрикивая слова гнева и ненависти, она устремилась на звуки выстрелов. И когда перевалила через холм, услышала выстрелы из мортир, а потом очень громкий взрыв.
Двести всадников устремились на ранчо Малколма. Ехали они быстро, лошади их блестели от пота, и ехали всадники семьями, некоторые с женщинами и старшими сыновьями. Перед ними бежали собаки. Их языки свисали меж оскаленных зубов: собаки чувствовали гнев хозяев. Завидев друг друга, всадники махали руками и ехали еще быстрей.
Приблизившись к последнему холму перед ранчо Малколма, всадники сбавили темп. Из-за холма не доносилось ни звука. Выслали вперед собак. Увидев, что те не останавливаясь перевалили через вершину, пустили лошадей галопом.
– Он не воспользовался динамитом, – сказал Джордж Вудроу. – Я слышал взрывы, но это не динамит Эймоса.
Соседи ничего не ответили. Молча спускались по склону к дому.
В воздухе пахло порохом с медным привкусом недавно пролитой крови. Собаки бегали между телами, лежащими у стен каменного дома. Большая парадная дверь была распахнута, перед ней тоже лежали мертвецы. На земле у открытой двери сидела девушка в окровавленном комбинезоне и грязных сапогах. На коленях у нее лежала голова юноши. Девушка безотчетно баюкала голову, глядя сухими и блестящими глазами.
– Боже! – вскрикнул Джордж Вудроу. Он спешился и склонился к девушке. Протянул руку к юноше, но не коснулся его. – Кэтрин…
– Все мертвы, – сказала Кэтрин. – Дедушка, мама, брат и Эмиль. Они все мертвы. – Говорила она спокойно. Сообщила Джорджу Вудроу о смерти его сына так, словно рассказывала о том, что в церкви в следующую субботу будут танцы.
Джордж посмотрел на мертвого сына и на девушку, которая должна была родить ему внуков. Потом выпрямился и прижался лицом к седлу. И оставался так очень долго. Постепенно он начал слышать разговоры вокруг.
– …захватили снаружи всех, кроме Эймоса, – говорил Гарри Ситон. Говорил он негромко, надеясь, что Кэтрин и Джордж Вудроу не услышат. – Я думаю, Эймос застрелил Джанин после того, как они ее схватили. Но как они прокрались к старому Эймосу?
– Я видел там собаку со стрелой в спине, – отозвался Ван Лоо. – Стрела из самострела. Наверно, так.
– Я все же не понимаю, – настаивал Ситон.
– Догоните их! – Кэтрин стояла возле своего мертвого жениха. – Езжайте!
– Поедем, – ответил Ван Лоо. – Когда придет время.
– Езжайте немедленно! – требовала Кэтрин.
– Нет. – Гарри Ситон печально покачал головой. – Думаешь, это единственное место, на которое напали сегодня? Еще десяток. Большинство даже не сопротивлялись. Тут сотни разбойников, и сейчас все они объединились. Мы не можем действовать, пока их больше, чем нас.
– А что тогда? – спросил Джордж Вудроу. В голосе его звучала горечь. – К тому времени когда нас станет достаточно, они уже снова уйдут в горы. – Он беспомощно посмотрел на цепь высоких холмов на горизонте. – Боже! За что?
– Не богохульствуй! – голос прозвучал строго. Роджер Дорнан всегда в темной одежде, лицо у него худое и узкое.
Он похож на могильщика.
– Нельзя сомневаться в путях Господних, – продолжал Дорнан.
– Нам не нужны такие разговоры, брат Дорнан, – сказала Кэтрин. – Нам нужна месть! Я думала, здесь собрались мужчины! Джордж, ты поедешь со мной охотиться на убийц твоего сына?
– Верьте в Бога, – сказал Дорнан. – Возложите это бремя на Его плечи.
– Я не могу позволить вам уехать, – вмешался Ван Лоо. – Вас с Джорджем убьют – ради чего? Вы никому не отомстите, если подставитесь под их ружья. – Он сделал знак, и два его сына подошли и схватили за поводья лошадь Кэтрин. Еще один увел лошадь Джорджа Вудроу. – Нам нужны все наши фермеры, – продолжал Ван Лоо. – И что станет с другими детьми Джорджа? С его женой, с неродившимся ребенком? Вы не можете ехать.
– Один жив, – крикнул всадник. Два человека подняли с земли неподвижную фигуру, отнесли ее туда, где вокруг Кэтрин и Джорджа собрались мужчины, и бросили наземь. Ван Лоо наклонился и пощупал пульс. Потом схватил разбойника за волосы и приподнял его голову. Методично принялся хлестать по лицу. Его пальцы оставляли яркие красные следы на темных щеках. Удар, еще удар! Ладонью, тыльной стороной, методично. Голова разбойника дергалась при каждом ударе.
– Он полумертв, – сказал Гарри Ситон.
– Тем больше причин привести его в чувство, – ответил Ван Лоо. Не обращая внимания на кровь на кожаной куртке разбойника, он снова бросил его лицом на землю. Потом схватил за руку и резко повернул. Разбойник застонал.
Лет двадцати, не старше. Короткая редкая борода. Темные брюки, кожаная куртка и мягкие кожаные сапоги, очень похожие на те, что на Кэтрин. На пальцах полоски: здесь раньше были кольца; левая мочка разорвана.
– Они раздевали собственных мертвых и раненых, – сказал Вудроу. – А что забрали?
– Генератор с ветряной мельницы, – ответил Гарри Ситон. – Весь скот и кое-что из электроники. Исчез и телефон. Интересно, почему Эймос все не взорвал?
– Снаряд пробил стену, – сказал один из всадников. – Эймоса убило у пулемета.
– Отпусти. Хватит, – простонал молодой разбойник. – Больно.
– Приходит в себя, – сказал Ван Лоо. – Но долго не протянет.
– Жаль, – ответил Джордж Вудроу. Он наклонился и ударил парня по лицу. – Просыпайся, черт тебя подери! Хочу, чтобы ты ощутил веревку на шее! Гарри, давай веревку.
– Не нужно, – сказал брат Дорнан. – Месть – Господня…
– Мы только немного поможем Господу, – прервал его Вудроу. – Несите веревку!
– Да, – согласился Ситон. – Правильно, Кэтрин?
– Дайте веревку мне. Хочу надеть ему на шею. – Она сверху вниз посмотрела на разбойника. – Почему?
На мгновение их глаза встретились.
– А почему бы и нет?
* * *
На пригорке над долиной трое копали могилы. Кэтрин неслышно поднялась на холм, и вначале они ее не увидели. А увидев, прервали работу, но она ничего не сказала, и немного погодя они снова принялись копать. Лопаты врезались в плодородную почву.– Вы копаете слишком много могил, – сказала Кэтрин. – Одну засыпьте.
– Но…
– Мой дед не будет здесь похоронен, – объявила Кэтрин.
Мужчины перестали копать. Посмотрели на девушку, на ее окровавленный комбинезон, потом на горизонт, куда ушел весь отряд. Там вздымалась пыль. Разбойники возвращались в свои логова. И их не удастся догнать до того, как они углубятся в холмы.
Один из могильщиков молча принял решение. Следующей весной он возьмет семью и отправится на поиски новых земель. Все что угодно лучше, чем это. Но он думал, что осужденные могут последовать за ним, куда бы он ни пошел. Когда люди работают на земле, всегда могут прийти другие, чтобы грабить и убивать.
– Где? – наконец спросил он.
– Похороните Эймоса у его порога, – ответила Кэтрин.
– Ужасно хоронить человека у его собственной двери. Он не найдет отдыха…
– Я не хочу, чтобы он отдыхал, – сказала Кэтрин. – Хочу, чтобы он ходил. Ходил и напоминал всем нам, что сделала с нами Земля!
IV
– Внимание! Всем подготовится к входу в атмосферу. Внимание!
– Ремни, лейтенант, – сказал сержант Гернан.
– Верно. – Я застегнул ремни и посмотрел на Арарат.
Планета выглядела мрачно, совсем не так, как Земля. Мало облаков и много пустыни. В районе экватора густые джунгли. Единственная узкая полоска возделываемой земли, которую я мог видеть, располагалась по краю моря почти со всех сторон окруженного сушей. К югу от моря находился другой континент, с виду сухой и пыльный: пустыня, где люди, если и побывали, не оставили никаких следов своего пребывания.
К северу и к западу от обрабатываемых земель – лесистые холмы, пустынные плато, высокие горы и неровные ущелья. Впрочем, через леса и по холмам бежали полоски – узкие дороги, скорее тропы. Когда транспортный корабль опустился ниже, я смог разглядеть деревни и поселки, и все они были окружены стенами, изгородями и рвами. Маленькие крепости, да и только.
Корабль кружил, пока скорость не снизилась настолько, что можно было бы приземлиться. Затем мы взяли курс на восток – и увидели город. В моей программе-инструкции говорилось, что это единственный город на Арарате. Он стоял на высоком утесе над морем и, казалось, съежился. Похожий на окруженный крепостной стеной средневековый город, он, однако, был построен из современного бетона с пластиковым водонепроницаемым покрытием и из других материалов, которые средневековые ремесленники не стали бы использовать, даже если бы те у них были.
Корабль прошел над городом на высоте двух тысяч метров, и стало ясно, что на самом деле здесь два города, стоящие рядом и разделенные общей стеной. Оба города маленькие. Старейшая часть поселения – Гармония – свидетельствовала о полном отсутствии планировки: узкие улочки шли под всеми углами, а немногочисленные площади располагались хаотично. Зато в северной, меньшей части – Гаррисоне – улицы расходились точно под прямыми углами, а напротив крепости на северном краю виднелась большая площадь.
Все здания низкие, лишь отдельные – выше двух этажей. Крыши из красной черепицы, стены белые. Гармония напомнила мне города, которые я видел в Мексике. Яркое солнце отражалось в заливе под городским утесом. Гаррисон более строг, сплошные прямые углы, аккуратный и упорядоченный, все строго функционально. На северном краю – квадратная крепость. Мой новый дом.
Я младший лейтенант морской пехоты СоВладения, всего три месяца как из Академии и зеленый, как трава. В правилах Академии было давать специальные назначения тридцати лучшим выпускникам каждого курса. Остальные направлялись для дальнейшей подготовки в качестве кадетов или гардемаринов. Я гордился полосками на своих эполетах, но одновременно испытывал страх. Никогда раньше я не был в войсках, у меня не было друзей в учебных заведениях морской пехоты, и я почти ничего не знал о людях, которые записываются в морскую пехоту. Конечно, я слышал множество баек: туда уходят, чтобы избавиться от жен или потому, что судья предлагает на выбор службу или заключение. Некоторые поступают через Бюро Переселения. Большинство из граждан, а моя семья всегда относилась к налогоплательщикам.
Мне повезло, что мой отец был налогоплательщиком. Я вырос на американском юго-западе, где мало что изменилось со времени установления СоВладения. Мы по-прежнему считали себя свободными людьми. Когда умер отец, мы с мамой попробовали вести хозяйство на ранчо, как делал он, словно оно нам принадлежит. Оно нам и принадлежало – на бумаге, но у нас не было отцовских связей. Мы не понимали всех правил и ограничений и не знали, кого подкупить, когда нарушали правила. Когда начались настоящие неприятности, я попытался помешать правительственным чиновникам отобрать наши владения. Идея оказалась гнилая. Судья – старый друг моего отца – предложил мне отправиться в Академию. Американский суд не обладает юрисдикцией над офицерами СоВладения.
Выбора у меня не было, и служба во Флоте СоВладения казалась тогда мне привлекательной. Я не только избавлюсь от неприятностей – я покину Землю. Мама собиралась снова выйти замуж, так что за нее можно было не волноваться. Правительство отобрало у нас ранчо, и не было никакой надежды на его возвращение. Я был достаточно молод, чтобы испытывать романтические чувства, а судья Гамильтон достаточно ясно дал понять, что мне следует принять решение.
– Послушай, Хэл, – сказал он мне, – твоему отцу следовало улететь с Земли. Здесь не место таким людям. Здесь нужны люди, которые хотят безопасности, подчиняются правилам, люди, которые любят пекущееся о них государство, а не отчаянные парни, вроде твоего отца и тебя. Даже если на этот раз ты сумеешь вывернуться, все равно снова попадешь в неприятности. Тебе придется улететь, а это лучше сделать офицером СВ, чем просто колонистом.
Он был прав. Я гадал, почему он сам остается. Вероятно по тем же причинам, что и мой отец. Постарел, привык к дому, нет сил для нового старта. Я ничего не сказал, но он, должно быть, догадался, о чем я думаю.
– Я по-прежнему могу приносить здесь пользу. Я пожизненный судья – это звание у меня нельзя отобрать без очень основательных причин, и я все еще могу помогать таким парням, как ты. Здесь тебя ничего не ждет, Хэл. Будущее там. Новые миры. Их открывают ежегодно. Отслужи срок во Флоте. Посмотри мир и реши, где бы ты хотел вырастить своих детей. Где-нибудь на свободе.
Ничего другого придумать я не смог и поэтому позволил ему направить меня в Академию. Там-то все было нормально. Флот – своего рода братство. Всю жизнь я был одиночкой – не потому, что мне этого хотелось – видит Бог, мне хотелось иметь друзей! – но потому, что я никуда не вписывался. Академия – совсем другое. Трудно сказать, в чем именно. Во-первых, тут нет беспомощных, которые ноют и просят мир позаботиться о них. Не в том дело, что мы так уж пеклись друг о друге. Если твой одноклассник слаб в математике, ты ему помогаешь, а если кто-то отстает в электронике – я отставал, – отличник по этому предмету просидит с тобой всю ночь. Но если после всего этого ты не справляешься, с тобой покончено. Однако тут кроется нечто гораздо большее. Не могу объяснить ощущения общности и братства, которое испытываешь во Флоте, но оно совершенно реально, и именно его я искал всю жизнь.
Я провел там два с половиной года, и все это время мы трудились, изучая все: от ухода за оружием до основ наук, от гражданской инженерии до дорожного строительства. Закончил я седьмым на курсе и получил назначение, а еще – месячный отпуск, чтобы попрощаться с матерью и своей девушкой… впрочем, девушки у меня не было; я только притворялся, будто она у меня есть. И оказался на корабле Олимпийских линий, направлявшемся в другую звездную систему.
«И вот я здесь», – подумал я, и посмотрел вниз на планету, стараясь узнать места, которые видел на карте нашей подготовительной программы. И одновременно прислушивался к тому, что говорят солдаты в помещении. Инструкторы в академии говорили нам, что офицер может многое узнать, прислушиваясь к подчиненным, но у меня было мало возможностей для этого. Три недели назад я был на пассажирском корабле, а теперь нахожусь неизвестно где, в древнем военном транспортнике, а командир части заставлял нас тренироваться так напряженно, что больше ни на что времени не оставалось.
В помещении всего несколько иллюминаторов, и все они заняты офицерами и старшими сержантами. Рядом со мной сержант Гернан описывает то, что видит. Несколько молодых морских пехотинцев, в основном новобранцы, толпятся у него за спиной. Более опытные солдаты дремлют на сиденьях.
– За городскими стенами мало что видно, – сказал Гернан. – Деревья, похожи на кустарниковые дубы. А другие, кажется, оливы. Есть пальмы. Должно быть, с Земли. Никогда не видел пальм, которые не были бы с Земли.
– Эй, сарж, а крепость видишь? – спросил капрал Рофф.
– Да. Похожа на пост СВ. Ты будешь в ней как дома.
– Мы все будем, – согласился Рофф. – Конечно. Боже, ну почему мы?
– Подарок тебе на день рождения, – сказал Гернан. – Радуйся, что сегодня уйдешь. Подумай о тех несчастных ублюдках, что остаются в этой жестянке.
Корабль сделал круг над гаванью, скользнул на коротких крыльях и опустился на воду у берега. Волны в два и больше метра создавали серьезную качку, и корабль сильно кренился. Одного из новых новобранцев тошнило. Сосед подал ему пластиковый пакет.
– Эй, Дитц! – позвал Рофф. – Хочешь жареного бекона? Солонинки? – Он улыбнулся. – Может, кусочек коровьего рубца…
– Сержант Гернан.
– Сэр!
Капитан больше ничего не сказал. Он сидел впереди, в десяти рядах от меня, и я не думал, что он прислушивается, но не удивился. За последние три недели я понял: немногое ускользает от внимания капитана Джона Кристиана Фалькенберга.
Гернан позади меня напряженно сказал:
– Рофф, еще одно слово…
Приятель Дитца достал новый пакет. Больше никто не смеялся над новобранцем. Вскоре шаттл переместился в закрытую гавань, где не было волн, и все почувствовали себя лучше. Подошел длинный буксир и повел корабль к бетонному пирсу. В гавани не было никаких других кораблей, лишь несколько небольших лодок.
В помещение вошел флотский офицер, огляделся и отыскал Фалькенберга.
– Сэр, губернатор просит, чтобы ваши люди в полном вооружении помогли переправить отряд заключенных.
Фалькенберг повернулся к офицеру и приподнял бровь. Затем кивнул.
– Главстаршина!
– Сэр! – отозвался Огильви с одного из последних рядов.
– Всем личное оружие. Ружья и пояса с патронами. И штыки, главный старшина. Штыки обязательно.
– Сэр.
Стало шумно: сержант Огильви и подчиненные ему оружейники открывали ящики с оружием и раздавали ружья.
– А как насчет другого вооружения? – спросил Фалькенберг.
– Об этом вы должны договориться с гарнизоном, – ответил корабельный офицер.
– Хорошо. Тогда это все?
– Да, это все, майор.
Я улыбнулся, глядя, как офицер выходит из помещения. Для флотских на борту корабля есть только один капитан, и это капитан самого корабля. Капитаны морской пехоты в пути получали временное и совершенно бессмысленное «повышение»: на время пути они становились майорами.
Фалькенберг направился к переднему люку.
– Лейтенант Слейтер. На минуту, пожалуйста.
– Сэр. – Я подошел к нему. Низкое тяготение не было заметно, пока я не вставал, но теперь я его ощутил. Здесь сила тяжести составляет восемьдесят пять процентов стандартного земного тяготения, и Фалькенберг настоял на том, чтобы на всем протяжении пути капитан корабля поддерживал на ободе вращающегося колеса тяготение на уровне ста десяти процентов. Морякам это не понравилось, но они выполнили его просьбу, и Фалькенберг постоянно тренировал нас на участках с высоким тяготением. И теперь мы чувствовали, что без труда можем плавать.
Я мало что знал о Фалькенберге. Служебное досье свидетельствовало, что у него был опыт службы во Флоте, затем его перевели в морскую пехоту. А теперь он на гарнизонной службе. Такие частые передвижения – два перемещения за карьеру – могут означать, что он нигде не уживается. Но у него звание. Он награжден Военным крестом, хотя в досье не говорилось, за что. Но говорилось, что в Академию он поступил в пятнадцать лет и закончил ее гардемарином.
Впервые я увидел его на пересадочной станции Бетио. Эта станция – всего лишь безвоздушная скала, которую Флот использует в качестве ремонтной базы и склада. Оттуда открывается удобный доступ к нескольким важным звездным системам, но больше там ничего нет. Я там оказался сразу после выпуска, по пути в штаб сектора Круцис с назначением во флотскую морскую пехоту. Этим назначением я гордился. Из всех трех видов морской пехоты флотская считается элитой. Гарнизонные части обычно служат для подавления мятежей. А линейные морские пехотинцы выполняют всю остальную грязную работу. Сами линейные считают элитой себя, и действительно, на их долю выпадает большая часть настоящих боевых действий. Я не знал, предстоят ли нам на Арарате боевые действия. Я даже не знал, зачем нас туда послали. Я только знал, что Фалькенберг имел право менять назначение офицеров, и меня выдернули из моей удобной каюты – первый класс, черт возьми! – и приказали явиться к нему на Бетио. Если он и знал, что происходит, то младшим офицерам не говорил.
Фалькенберг ненамного старше меня. Несколько недель назад мне исполнился двадцать один год, а он, может быть, пятью годами старше и уже капитан с Военным крестом. Должно быть, кто-то за ним стоит – возможно, какой-нибудь влиятельный человек, но если так, почему он в линейной морской пехоте, а не в штабе? Я не мог его спросить. Он вообще мало разговаривал. Не был недружелюбен, но казался холодным и отчужденным и никого к себе не подпускал.
Фалькенберг высок, но я – 193 сантиметра, согласно идентификационной карточке, – выше. Там, где я рос, это называлось «шесть футов четыре дюйма». Фалькенберг, возможно, на пару дюймов ниже. Глаза у него неопределенного цвета, иногда серые, иногда зеленые, в зависимости от освещения, и кажутся очень яркими, когда он на вас смотрит. Короткие рыжеватые волосы и никаких усов. Большинство офицеров, став капитанами, отращивают усы, но Фалькенберг этого не сделал.
Мундир сидит на нем как влитой. Мне казалось, что для военного у меня хорошая фигура, однако я внимательно изучал покрой его одежды. Изучал также манеру его поведения, думая, удастся ли мне ему подражать. Я не был уверен, что он мне нравится или что я действительно хочу ему подражать, но я сказал себе, что всякий, кто сумел до тридцати лет стать капитаном, заслуживает по крайней мере внимательного изучения. На службе полно сорокалетних лейтенантов.