Страница:
– Всякий без шлема – враг, – сказал я в микрофон.
Как глупо. Они и так это знают.
– Покажите им, парни!
Еще одна глупость, но по крайней мере у меня есть право кричать им что-нибудь, а не говорить то, что они и без меня знают.
Из одного бункера продолжали стрельбу. Взвод подобрался к входу и забросал бункер гранатами. Со своего места я мог видеть только это, но стрельба шла повсюду.
«Что теперь?» – подумал я. Но тут стрельба начала стихать, время от времени слышались лишь редкие ружейные выстрелы. Из бункера, прикрывающего ворота, продолжал напрасно стрелять пулемет.
– Лейтенант? – Голос Ардвайна.
– Да, сержант.
– В главном бункере люди, сэр. Слышны голоса. Похоже, женские. Мы не хотим взрывать бункер, по крайней мере сейчас.
– А как остальная крепость?
– Все очищено, сэр. И бункеры, и казармы. У нас примерно двадцать пленных.
Как быстро. Словно по волшебству.
– Сержант, убедитесь, что никто не сможет стрелять в районе севернее крепости. Хочу привести туда «небесный якорь».
– Есть, сэр.
Я настроил установку связи на волну вертолета.
– Мы захватили крепость, кроме одного бункера, но и это не проблема. Приведите номер второй и садитесь к северо-западу от крепости, примерно в трехстах метрах от стены. Хочу, чтобы вы оставались здесь и прикрывали номер второй. Позаботьтесь обо всем, что может вам помешать. Продолжайте сканировать. Думаю, кто-нибудь обязательно придет, чтобы посмотреть, что случилось.
X
Это был мой первый бой, крещение огнем. И я не слишком гордился своей ролью в нем. С начала нападения я не отдал ни одного приказа и оказался в крепости едва ли не последним. Ну и командир.
Но расстраиваться нет времени. На востоке алела яркая полоска рассвета. Прежде всего нужно определить наши потери. Четверо убитых, из них двое новобранцы. Одиннадцать раненых. После короткого совещания с нашим фельдшером троих я отправил к вертолету. Остальные могут сражаться, вернее, говорят, что могут. Потом я отправил оба вертолета на восток, к Гармонии, а мы тем временем взялись переносить остальное оборудование в крепость. Отныне мы были предоставлены самим себе.
У сержанта доктора Криспа еще двенадцать пациентов из числа защитников крепости, раненных при нападении. У нас тридцать пленных, тридцать семь раненых и около пятидесяти убитых. Один из раненых – командир крепости.
– Получил удар прикладом у своего штаба, – сказал мне Ардвайн. – Сейчас может говорить.
– Я с ним поговорю.
– Сэр. – Ардвайн зашел в госпитальный бункер и вывел оттуда человека лет пятидесяти с венчиком черных волос на лысой голове. Худой, глаза слезятся. Не похож ни на солдата, ни на преступника.
– Он говорит, что его зовут Флаун, сэр, – сказал Ард­вайн.
– Морские пехотинцы, – сказал Флаун. – Морские пехотинцы СоВладения. Не знал, что они есть на этой планете. Что опять привлекло внимание Большого Сената?
– Заткнись, – приказал Ардвайн.
– У меня проблема, Флаун, – сказал я. Мы стояли на площадке в центре крепости. – В том бункере есть еще ваши люди. Его легко подорвать, но солдатам кажется, что там слышны женские голоса.
– Верно, – ответил Флаун. – Там наши жены.
– Можете уговорить их выйти, или нам придется их расстрелять?
– Боже! – сказал он. – Что теперь с нами будет?
– Machts nicht для меня, – ответил я. – Мне было приказано разоружить вас. Пойдете куда захотите, но без оружия. Если пожелаете, на северо-запад.
– Без оружия. А вы знаете, что с нами будет без оружия?
– Нет и не интересуюсь.
– А я знаю, – сказал Флаун. – Вам, выродкам, все равно…
– Следи за собой, когда говоришь с лейтенантом, – сказал Ардвайн. Он прикладом ударил Флауна по ноге. Тот застонал.
– Довольно, сержант, – сказал я. – Флаун, вы преступники…
– Преступники! Вздор! Прошу прощения, сэр, вы ошибаетесь. – Он с опаской взглянул на Ардвайна, который презрительно скривил губы. – Меня сюда прислали как преступника только из-за моего мнения о СоВладении. И выпустили без ничего. Совсем без ничего, лейтенант. Поэтому мы постарались что-нибудь создать. Политика здесь не такая, как дома. Или, может быть, такая же, только здесь все в открытую. Мне удалось кое-чего добиться, а теперь вы приходите и выгоняете нас – без оружия, в чем есть, и требуете уважения. – Он посмотрел на флаг СоВладения, который теперь развевался высоко над крепостью. – Простите, но я особого энтузиазма не испытываю.
– Мне было приказано разоружить вас, – ответил я. – Так что же, вы уговорите своих друзей в бункере, или нам взрывать его?
– Вы нас отпустите?
– Да.
– Честное слово, лейтенант?
Я кивнул:
– Определенно.
– Вероятно, других гарантий мне не получить. – Флаун взглянул на сержанта Ардвайна и поморщился. – Хотелось бы мне быть посмелей. Ну хорошо, я поговорю с ними.
К полудню крепость Вирсавия принадлежала только нам. Флаун и все остальные ушли. Они настояли на том, чтобы унести с собой своих раненых, хотя доктор Крисп сказал, что большинство, вероятно, умрет в дороге. Женщины оказались самого разного возраста – от девочек-подростков до старух. Все ушли с Флауном – к моему облегчению и разочарованию солдат.
Центурион Либерман организовал оборону. Он разместил людей в бункерах, приказал делать земляные насыпи для мортир, отыскал материал для починки ворот, разместил караульных на стенах, поставил палатку, в которой будет столовая, поместил найденные нами алкогольные напитки в запертое помещение и поставил возле него охрану…
Я снова почувствовал себя ненужным.
Через час на дороге показалась группа людей. Я послал взвод во главе с сержантом Ардвайном установить дорожный блокпост. Мы можем накрыть это место с крепости, а мортиры могут держать дорогу под огнем. Река отсюда в трехстах метрах, в ста метрах под нами, и крепость может обстреливать дорогу в обоих направлениях на километр. Легко понять, почему для ее сооружения выбрали именно этот утес.
Всех проходящих Ардвайн разоружал. Вначале они проходили дальше, но потом начали поворачивать назад, не желая сдавать оружие. Никто из них не представлял проблем, и я не разрешал Ардвайну преследовать тех, кто поворачивал назад. У нас слишком мало людей, чтобы совершать такие рискованные и бессмысленные действия.
– Хорошая работа, – сказал Фалькенберг, когда днем я вышел на связь с докладом. – Мы прошли сорок километров, и до темноты осталось еще несколько часов. Трудно оценить, насколько быстро мы сможем идти.
– Да, сэр. У первой группы, которую мы разоружили, было три ракеты типа «Небесный ястреб». В крепости ракет было пять, но у них не было времени ими воспользоваться. Несколько человек, которые попытались это сделать, были убиты снарядами из мортир. Но вертолетам здесь летать опасно, особенно теперь, когда местные предупреждены.
– Да, – согласился Фалькенберг. – Я так и думал. На какое-то время воздержимся от использования вертолетов. Вы хорошо справились, Слейтер. Но предупреждаю вас: не расслабляйтесь. В данный момент мы не встречаем сопротивления, достойного упоминания, но скоро это изменится, а после начнутся попытки прорваться через ваши позиции. Они ведь не хотят сдавать оружие?
– Нет, сэр.
«И их трудно винить», – подумал я. Меня встревожил Эрик Флаун. Он совсем не был походил на преступника. Я не знал, что ожидал увидеть здесь, в Вирсавии. Похищенных девушек. Сцены насилия и разврата, вероятно. Я никогда не видел, как действует правительство злодеев. Но я совсем не ожидал того, что увидел: группа мужчин средних лет, которые руководят войском, очень похожим на наше, только не так хорошо вооруженным.
– Я слышал, вы захватили какое-то количество вина, – сказал Фалькенберг.
– Да, сэр.
– Это хорошо. Но ежедневный рацион не больше полулитра на человека.
– Сэр? Я не собирался ничего выдавать, пока вы здесь не появитесь.
– Оно их, Слейтер, – сказал Фалькенберг. – Вы, конечно, можете запретить выдачу, но это не лучшее решение. Вам решать. Поступайте, как считаете нужным, но если хотите совет: давайте солдатам ежедневно по пол-литра.
– Да, сэр.
Никаких запретов на выпивку у линейных морских пехотинцев нет, даже когда они при исполнении. Существуют строгие наказания за неготовность к исполнению обязанностей. Вплоть до расстрела.
– Пол-литра за ужином, сэр.
– Думаю, это разумно, – сказал Фалькенберг. – Что ж, похоже, вы неплохо справляетесь. Будем через несколько дней. Конец связи.
Образовался миллион других дел. В полдень я услышал звук трубы, зовущей на обед, и пошел посмотреть, кто это делает. Капрал, которого я не узнал, играл на надраенной медной трубе.
– Мне нужно несколько дней, чтобы запомнить всех по именам, капрал, – сказал я ему. – Вот вас как зовут?
– Капрал Брейди, сэр.
– Вы хорошо играете.
– Спасибо, сэр.
Я снова посмотрел на него и понял, что его лицо мне знакомо. Кажется, я видел его на триви. У него была собственная группа и певцы. Выступали в ночных клубах, по крайней мере так сказали в передаче. Я задумался, что делает такой человек в морской пехоте, но не стал спрашивать. Попытался вспомнить его настоящее имя, но не смог. Но точно не Брейди, в этом я был уверен.
– Вы даете здесь все сигналы?
– Да, сэр. Приказ центуриона.
– Хорошо. Продолжайте, Брейди.
Весь день труба направляла людей на разные задания. А за час до ужина прозвучал формальный сигнал вечерней поверки. Флаг СоВладения спустили, и все, кто не был занят на постах, выстроились и смотрели на это, а Брейди сыграл гимн. И пока складывали флаг, я вспоминал лекцию о военном руководстве, которую нам читали в Академии.
Инструктором был высохший майор морской пехоты с одной настоящей и одной искусственной рукой. Мы должны были догадаться, какая из рук искусственная, но так и не смогли. Лекция, которую я вспомнил, посвящалась церемониалам. «Никогда не забывайте, – говорил нам инструктор, – что разница между армией и толпой состоит в традициях и дисциплине. Вы не можете установить дисциплину в войсках, которые чувствуют, что с ними обращаются несправедливо. Даже тот, кого наказывают несправедливо, должен понимать, что заслужил наказание. Вы не можете навязать дисциплину толпе, поэтому нужно напоминать вашим людям, что они солдаты. И самое мощное орудие для этого – церемонии. Церемонии справедливо осуждают за дороговизну. Большой Сенат постоянно стремится отобрать у нас мундиры, значки, знамена и прочие так называемые нефункциональные предметы, которые мы используем. Сенату везет, потому что ему никак не удается это сделать. Но в тот день, когда он этого добьется, он получит армию, не способную его защитить.
Солдаты будут ворчать по поводу церемоний, «поплюй и надрай» и тому подобного, но без всего этого они не могут оставаться армией. Люди сражаются не из-за денег, а из-за гордости, и служба, которой не гордишься, долго не продлится».
«Может быть», – подумал я. Но в свой первый день в крепости Вирсавия, когда необходимо сделать тысячу дел, я вполне мог бы обойтись без церемонии вечерней поверки. Однако меня не спросили. К тому времени, как я понял, что происходит, Либерман уже сделал все необходимые приготовления и отдал приказы.
К ужину мы все организовали на ночь. За день Ардвайн пропустил через дорожный блокпост почти триста человек и собрал сотни образцов оружия, в основном устаревшие ружья; среди них были даже такие, которые заряжаются со ствола, кустарно изготовленные на Арарате.
В сумерки мы закрыли дорогу. Вдоль нее бродили лучи прожекторов, и в нескольких местах мы перегородили дорогу заплатами из бревен. Ардвайн со своим отрядом окопался там, откуда мог накрыть огнем весь район, а мы могли прикрыть их из крепости. Все выглядело очень неплохо.
Протрубили вечернюю зорю, и крепость Вирсавия начала устраиваться на ночь.
Я обошел расположение, приглядываясь ко всему. Система сигнализации, основанная на теплоизлучении тела, на которую рассчитывали предыдущие обитатели крепости, была уничтожена, когда мы взорвали бункер, но мы привезли свое оборудование. Я не очень доверяю пассивному оборудованию, однако в данном случае оснований для беспокойства не было. Либерман расставил во все башни часовых, оснащенных биноклями с усилением. И еще несколько человек постоянно наблюдали за инфракрасными экранами.
– Мы достаточно обеспечили свою безопасность, – сказал Либерман. – Если лейтенант ляжет отдыхать, я прослежу за сменой часовых.
Он проводил меня до моей квартиры. Хартц уже приготовил ее для меня. Пулевые отверстия в стенах были заделаны. Оборудование разложено так, чтобы я легко мог им воспользоваться. Плащ и ранец самого Хартца лежали в прихожей.
Был даже кофе. На спиртовой лампе грелся котелок.
– Можете все оставить на нас, – сказал Либерман.
Хартц улыбнулся:
– Конечно. Лейтенанты заканчивают Академию без мозолей, но мы делаем из них генералов.
– Ну, для этого потребуется немало усилий, – ответил я и пригласил Либермана в гостиную. Там стоял стол, а на нем макет крепости. Его изготовил Флаун, но ничего хорошего ему это не принесло.
– Садитесь. Хотите кофе, центурион?
– Совсем немного, сэр. Мне лучше вернуться к своим обязанностям.
– Разбудите меня на следующую вахту.
– Если лейтенант приказывает.
– Я просто… черт побери, Либерман, почему вы не хотите, чтобы я принимал участие в дежурстве?
– В этом нет необходимости, сэр. Могу я внести предложение?
– Да.
– Предоставьте это нам, сэр. Мы знаем, что делаем.
Я кивнул и уставился на свою чашку. Мне казалось, что я не готов командовать здесь. В Академии рассказывают обо всем: о руководстве, о необходимости в течение двадцати четырех часов после прибытия на новый пост доставить свою карточку всем старшим офицерам, о связи, о том, как проводить парады, как устроена лазерная система нахождения цели, как наложить заплаты на мундир, как рассчитать траекторию стрельбы мортиры, каковы винные рационы для солдат, как начистить сапоги, как обслуживать безоткатные орудия, как собирать и обслуживать вертолеты, как выживать на планетах с ядовитой атмосферой или вообще без атмосферы, каков распорядок дня на кораблях и миллионы прочих вещей. Приходится все их заучивать, и они начинают смешиваться, пока вы уже не отличаете важное от неважного. Все это просто сведения, которые нужно знать, чтобы сдать экзамен.
– Вы-то знаете, центурион, а вот я не уверен, что знаю.
– Сэр, я кое-что знаю о молодых офицерах, – сказал Либерман. – Они все воспринимают чересчур серьезно.
– Командование – серьезное дело.
«Черт возьми, – подумал я, – слишком напыщенно. Особенно в разговоре молодого парня со старым солдатом».
Но тот воспринял это иначе.
– Да, сэр. Слишком серьезное, чтобы распыляться на мелочи. Лейтенант, если бы дело заключалось только в расстановке часовых и организации обороны, армии не нужны были бы офицеры. Мы обо всем этом позаботимся. Нам нужен кто-нибудь, кто говорил бы нам, что делать. Когда приказ получен, мы знаем, как его выполнить.
Я ничего не ответил. Он внимательно посмотрел на меня, вероятно, пытаясь определить, не рассердился ли я. Но не казался очень встревоженным.
– Возьмем, например, меня, – продолжал он. – Я не знаю, зачем мы сюда пришли, и мне это безразлично. У каждого свои причины для вступления в армию. Что касается меня, то я просто не знаю, куда бы еще податься. Я нашел себе хорошее занятие, и у меня получается. Офицеры говорят мне, где сражаться, и больше волноваться не о чем.
Снаружи прозвучала труба. Последний караул. Сегодня мы слышим этот сигнал вторично. В первый раз – когда хоронили своих погибших.
– Пора делать обход, – сказал Либерман. – Разрешите идти, сэр?
– Действуйте, центурион. – Несколько минут спустя пришел Хартц, чтобы помочь мне снять сапоги. Он и слышать не хотел о том, чтобы я лег обутый.
– Мы задержим их настолько, чтобы вы успели обуться, зэр. Никто не захватит офицера морской пехоты в спальном мешке.
Чтобы я имел возможность снять сапоги, он лег не разуваясь. Особого смысла это не имело, но я не собирался с ним спорить. Забрался в мешок и посмотрел на потолок. Мой первый день командования. Я все еще думал об этом, засыпая.
На следующий день начались нападения. Вначале лишь небольшие группы пытались прорваться через блокпост, и всегда безуспешно. Мы могли вести из крепости слишком сильный огонь.
Потом попытались напасть на саму крепость. У нападающих было с десяток мортир, но стреляли они неточно, а наша радарная система сработала отлично. Они успевали сделать несколько выстрелов, но затем мы засекали место, откуда велась стрельба, и сосредоточивали на нем огонь всей батареи. Полностью подавить обстрел не удавалось, но на какое-то время расчетам становилось слишком опасно подходить к орудиям, и стрельба замолкала. Всю ночь стреляли и из ружей, но ничего не добились.
– Это лишь проба, – сказал Фалькенберг, когда я утром докладывал ему. – Мы сильно жмем на них с этой стороны. Вскоре они предпримут более серьезную попытку.
– Да, сэр. А как дела на вашем фланге?
– Продвигаемся помаленьку, – сказал Фалькенберг. – Разумеется, сопротивление более сильное, чем ожидал полковник. Вы заткнули бутылке горлышко, и им некуда отступать. Сражаться или сдаваться – мы оставили им только две возможности. В течение ближайших нескольких дней можно ждать серьезной попытки прорваться. Но тогда мы уже будем достаточно близко, чтобы серьезно потеснить их.
Странная ситуация. Никто серьезно не тревожился. Мы сдерживали нападения. Боеприпасы подходили к концу, но ответом Либермана на это стал приказ новобранцам прекратить пользоваться оружием. Они теперь обслуживали мортиры и безоткатные орудия под командованием опытных унтер-офицеров, которые сперва убеждались, что у каждого выстрела есть серьезная цель. А опытные стрелки выжидали и стреляли прицельно, так что каждый выстрел шел в зачет.
Пока есть боеприпасы, никакой серьезной опасности мы не подвергаемся. Из крепости открывается хороший обзор во все стороны, и нам не противостоит тяжелая артиллерия. В лучшем случае у противника мортиры, и наши противоартиллерийский радар и компьютерная система вполне с ними справляются.
– Нет дисциплины, – говорил Либерман. – У них нет дисциплины. Наступают волнами, отступают волнами, но никогда не держатся достаточно долго. Я очень рад, что среди них нет дезертиров из морских пехотинцев. При хорошем руководстве они могли бы прорваться.
– Меня тревожат боеприпасы, – сказал я.
– Дьявольщина, лейтенант, к нам идет капитан Фалькенберг. Он нас не оставит.
– Вы с ним служили раньше?
– Да, сэр, в деле на Доминго. Мы называли его Кристиан Джонни. Он будет здесь.
Все вели себя так. И это делало ситуацию нереальной. Мы находились под огнем. Невозможно было поднять голову над стеной или высунуть за ворота. Через неравные интервалы разрывались снаряды из мортир, иногда застигая солдат на открытом месте. Несмотря на броню, у нас появились раненые. Четверо погибли и еще девять лежали в госпитальном бункере. У нас кончались боеприпасы, противник в десять с лишним раз превосходил нас по численности – но никто не тревожился.
«Ваша работа – выглядеть уверенным», – внушал мне Фалькенберг. Конечно.
На четвертый день положение сержанта Ардвайна и его людей на дорожном блокпосту стало серьезным. У них заканчивались боеприпасы и запас воды.
– Уходите, Ардвайн, – приказал я. – Ведите своих людей сюда. Мы можем перекрыть дорогу огнем из крепости.
– Сэр. У меня шестеро раненых, которые не могут идти, сэр.
– А сколько всего пострадавших?
– Девять, сэр, – двое ходячих и один мертвый.
Девять из двенадцати.
– Держитесь, сержант. Мы придем к вам на выручку.
– Есть, сэр.
Я задумался: «Кого бы туда отрядить?»
Сомнений в том, кто наименее полезный человек в крепости, у меня не было. Я послал за Либерманом.
– Центурион, я с двенадцатью добровольцами направляюсь на выручку группы Ардвайна. Мы возьмем с собой полные ранцы и дополнительные боеприпасы и продовольствие.
– Лейтенант…
– Черт побери, не учите меня, что делать. Вы достаточно подготовлены. Вы сами сказали, что офицеры вам нужны, чтобы говорить, что делать, а не как делать. Отлично. Приказываю вам удерживать крепость до прихода Фалькенберга. И последнее – вы не станете посылать подкрепления вниз по холму. Я не хочу дальнейшего ослабления гарнизона крепости. Понятно?
– Сэр.
– Отлично. А теперь отберите для меня дюжину добровольцев.
Я решил спуститься с холма сразу после захода солнца. Мы загрузили ранцы и ждали у ворот. Среди добровольцев оказался капрал Брейди. Он стоял и ворот и болтал с часовым.
– Тихо сегодня, – говорил Брейди.
– Но они все еще там, – ответил часовой. – Скоро сам увидишь. Ставлю завтрашний винный рацион, что вам с холма не спуститься.
– Договорились. Помни, ты сказал – с холма. Надеюсь, ты сохранишь для меня вино.
– Конечно. Эй, это очень странная планетка, Брейди.
– А в чем дело?
– Полно святош и ни одного капеллана морской пехоты.
– Тебе нужен капеллан?
Часовой пожал плечами. У него была длинная черная борода, и он все время перебирал ее, словно искал вшей.
– А неплохая мысль, верно?
– Конечно, но нам капеллан не нужен. А нужен нам хороший сатанист. Но в нашем батальоне сатанистов нет.
– А зачем они тебе?
Брейди рассмеялся:
– Причины есть. Бог милостив, верно? Он хорошо обращается с тобой. Нужно опасаться другого парня. – Он снова рассмеялся. – Однажды я за такие слова получил три дня без хлеба и вина. Ляпнул это капеллану, майору Маккроки, в штабе сектора. Он не оценил.
– Пора идти, – сказал я. И надел на плечи тяжелый ранец.
– Мы пойдем или побежим, зэр? – спросил Хартц.
– Будем идти, пока нас не заметят. И помалкивай.
– Зэр.
– Начинаем, Брейди. Потише.
– Сэр.
Часовой чуть-чуть приоткрыл ворота. В образовавшуюся щель протиснулся Брейди, потом еще один солдат и еще. Ничего не произошло, и вот – моя очередь. Хартц замыкал цепочку.
Тропа примерно в два метра шириной круто спускалась по склону холма – просто-напросто наклонный карниз. Мы были на полпути вниз, когда начался пулеметный огонь. Один из солдат упал.
– Бегом марш! – крикнул я.
Двое солдат подхватили упавшего и потащили с собой. Мы бежали вниз по тропе, подпрыгивая на поворотах. Кто стреляет, мы не видели, но о гранитный утес, откалывая от него кусочки камня, стучали пули.
Стена над нами озарилась огнем. Казалось, там, прикрывая нас, собралась вся рота. Я надеялся, что это не так. Одно из безоткатных орудий нашло цель, и на несколько мгновений обстрел прекратился. Но тотчас возобновился. Что-то пролетело мимо моего уха. Потом я ощутил сильный удар в живот и упал.
И лежал, с трудом хватая ртом воздух. Хартц схватил меня за руку и крикнул другому солдату:
– Джерси! Лейтенант ранен. Помоги мне.
– Я в порядке, – сказал я. Пощупал живот. Крови нет. – Броня остановила пулю. У меня просто перехватило дыхание. – Я по-преж­нему дышал с трудом.
Они притащили меня в командный пункт Ардвайна.
– Как мы объяснялись бы с центурионом, если бы вернулись без вас? – спросил Хартц.
КП представлял собой траншею, прикрытую сверху стволами железного дерева. В одном конце лежало трое раненых. Брейди отвел туда и нашего пострадавшего. Тот был ранен в обе ноги. Брейди наложил ему турникеты.
У Хартца было свое представление о первой помощи. Он прихватил фляжку с бренди. Предполагалось, что это лекарство от всех болезней. Заставив меня дважды отпить, он отправился на дальний конец траншеи и пустил бутылку по кругу среди раненых.
– Их всего трое, Ардвайн? – спросил я. Я все еще хватал воздух. – Мне казалось, вы сказали шесть.
– Шесть неходячих, сэр. Но трое из них могут сражаться.
XI
– Нам не подняться на утес. С ранеными, – сказал я.
– Конечно, сэр. – Ардвайн распределял боеприпасы среди своих солдат. – Но мы хорошо закрепились здесь. Продержимся, пока не подойдет подкрепление.
– Придется продержаться.
– Не так уж плохо, сэр. Большинство ранено осколками снарядов. Но больше из мортир в нас не стреляют. Вероятно, берегут снаряды.
– Будем надеяться, что так будет и дальше. – Передо мной стояла другая проблема. Главной защитой дорожного блокпоста служил орудийный огонь из крепости. Но там, наверху, тоже заканчивались снаряды. Еще день, и их совсем не останется. «Но тревожиться раньше времени нет смысла, – решил я. – Придется делать, что сможем».
Следующий день был шестым с захвата крепости. Продовольствие таяло. У нас на блоке его вообще не было, кроме сушеного мяса, которое солдаты называют «обезьяньим». Вкус у него неплохой, но это мясо обладает своеобразным свойством: когда его жуешь, оно разбухает, и вскоре у тебя рот забит словно резиновыми полосками. Говорят, линейные морские пехотинцы способны пройти пешком тысячу километров, если у них есть кофе, вино и обезьянье мясо.
В полдень мы связались по радио с Фалькенбергом. Он все еще был в сорока километрах от нас и преодолевал особенно ожесточенное сопротивление. В деревнях приходилось буквально брать дом за домом.
– Можете еще продержаться? – спросил он.
– Остаток этого дня и ночь – легко. Завтра к полудню кончатся снаряды для мортир. Может, даже раньше. Когда это произойдет, наш аванпост на дорожном блоке останется без поддержки. – Я не сказал ему, где нахожусь.
Как глупо. Они и так это знают.
– Покажите им, парни!
Еще одна глупость, но по крайней мере у меня есть право кричать им что-нибудь, а не говорить то, что они и без меня знают.
Из одного бункера продолжали стрельбу. Взвод подобрался к входу и забросал бункер гранатами. Со своего места я мог видеть только это, но стрельба шла повсюду.
«Что теперь?» – подумал я. Но тут стрельба начала стихать, время от времени слышались лишь редкие ружейные выстрелы. Из бункера, прикрывающего ворота, продолжал напрасно стрелять пулемет.
– Лейтенант? – Голос Ардвайна.
– Да, сержант.
– В главном бункере люди, сэр. Слышны голоса. Похоже, женские. Мы не хотим взрывать бункер, по крайней мере сейчас.
– А как остальная крепость?
– Все очищено, сэр. И бункеры, и казармы. У нас примерно двадцать пленных.
Как быстро. Словно по волшебству.
– Сержант, убедитесь, что никто не сможет стрелять в районе севернее крепости. Хочу привести туда «небесный якорь».
– Есть, сэр.
Я настроил установку связи на волну вертолета.
– Мы захватили крепость, кроме одного бункера, но и это не проблема. Приведите номер второй и садитесь к северо-западу от крепости, примерно в трехстах метрах от стены. Хочу, чтобы вы оставались здесь и прикрывали номер второй. Позаботьтесь обо всем, что может вам помешать. Продолжайте сканировать. Думаю, кто-нибудь обязательно придет, чтобы посмотреть, что случилось.
X
Это был мой первый бой, крещение огнем. И я не слишком гордился своей ролью в нем. С начала нападения я не отдал ни одного приказа и оказался в крепости едва ли не последним. Ну и командир.
Но расстраиваться нет времени. На востоке алела яркая полоска рассвета. Прежде всего нужно определить наши потери. Четверо убитых, из них двое новобранцы. Одиннадцать раненых. После короткого совещания с нашим фельдшером троих я отправил к вертолету. Остальные могут сражаться, вернее, говорят, что могут. Потом я отправил оба вертолета на восток, к Гармонии, а мы тем временем взялись переносить остальное оборудование в крепость. Отныне мы были предоставлены самим себе.
У сержанта доктора Криспа еще двенадцать пациентов из числа защитников крепости, раненных при нападении. У нас тридцать пленных, тридцать семь раненых и около пятидесяти убитых. Один из раненых – командир крепости.
– Получил удар прикладом у своего штаба, – сказал мне Ардвайн. – Сейчас может говорить.
– Я с ним поговорю.
– Сэр. – Ардвайн зашел в госпитальный бункер и вывел оттуда человека лет пятидесяти с венчиком черных волос на лысой голове. Худой, глаза слезятся. Не похож ни на солдата, ни на преступника.
– Он говорит, что его зовут Флаун, сэр, – сказал Ард­вайн.
– Морские пехотинцы, – сказал Флаун. – Морские пехотинцы СоВладения. Не знал, что они есть на этой планете. Что опять привлекло внимание Большого Сената?
– Заткнись, – приказал Ардвайн.
– У меня проблема, Флаун, – сказал я. Мы стояли на площадке в центре крепости. – В том бункере есть еще ваши люди. Его легко подорвать, но солдатам кажется, что там слышны женские голоса.
– Верно, – ответил Флаун. – Там наши жены.
– Можете уговорить их выйти, или нам придется их расстрелять?
– Боже! – сказал он. – Что теперь с нами будет?
– Machts nicht для меня, – ответил я. – Мне было приказано разоружить вас. Пойдете куда захотите, но без оружия. Если пожелаете, на северо-запад.
– Без оружия. А вы знаете, что с нами будет без оружия?
– Нет и не интересуюсь.
– А я знаю, – сказал Флаун. – Вам, выродкам, все равно…
– Следи за собой, когда говоришь с лейтенантом, – сказал Ардвайн. Он прикладом ударил Флауна по ноге. Тот застонал.
– Довольно, сержант, – сказал я. – Флаун, вы преступники…
– Преступники! Вздор! Прошу прощения, сэр, вы ошибаетесь. – Он с опаской взглянул на Ардвайна, который презрительно скривил губы. – Меня сюда прислали как преступника только из-за моего мнения о СоВладении. И выпустили без ничего. Совсем без ничего, лейтенант. Поэтому мы постарались что-нибудь создать. Политика здесь не такая, как дома. Или, может быть, такая же, только здесь все в открытую. Мне удалось кое-чего добиться, а теперь вы приходите и выгоняете нас – без оружия, в чем есть, и требуете уважения. – Он посмотрел на флаг СоВладения, который теперь развевался высоко над крепостью. – Простите, но я особого энтузиазма не испытываю.
– Мне было приказано разоружить вас, – ответил я. – Так что же, вы уговорите своих друзей в бункере, или нам взрывать его?
– Вы нас отпустите?
– Да.
– Честное слово, лейтенант?
Я кивнул:
– Определенно.
– Вероятно, других гарантий мне не получить. – Флаун взглянул на сержанта Ардвайна и поморщился. – Хотелось бы мне быть посмелей. Ну хорошо, я поговорю с ними.
К полудню крепость Вирсавия принадлежала только нам. Флаун и все остальные ушли. Они настояли на том, чтобы унести с собой своих раненых, хотя доктор Крисп сказал, что большинство, вероятно, умрет в дороге. Женщины оказались самого разного возраста – от девочек-подростков до старух. Все ушли с Флауном – к моему облегчению и разочарованию солдат.
Центурион Либерман организовал оборону. Он разместил людей в бункерах, приказал делать земляные насыпи для мортир, отыскал материал для починки ворот, разместил караульных на стенах, поставил палатку, в которой будет столовая, поместил найденные нами алкогольные напитки в запертое помещение и поставил возле него охрану…
Я снова почувствовал себя ненужным.
Через час на дороге показалась группа людей. Я послал взвод во главе с сержантом Ардвайном установить дорожный блокпост. Мы можем накрыть это место с крепости, а мортиры могут держать дорогу под огнем. Река отсюда в трехстах метрах, в ста метрах под нами, и крепость может обстреливать дорогу в обоих направлениях на километр. Легко понять, почему для ее сооружения выбрали именно этот утес.
Всех проходящих Ардвайн разоружал. Вначале они проходили дальше, но потом начали поворачивать назад, не желая сдавать оружие. Никто из них не представлял проблем, и я не разрешал Ардвайну преследовать тех, кто поворачивал назад. У нас слишком мало людей, чтобы совершать такие рискованные и бессмысленные действия.
– Хорошая работа, – сказал Фалькенберг, когда днем я вышел на связь с докладом. – Мы прошли сорок километров, и до темноты осталось еще несколько часов. Трудно оценить, насколько быстро мы сможем идти.
– Да, сэр. У первой группы, которую мы разоружили, было три ракеты типа «Небесный ястреб». В крепости ракет было пять, но у них не было времени ими воспользоваться. Несколько человек, которые попытались это сделать, были убиты снарядами из мортир. Но вертолетам здесь летать опасно, особенно теперь, когда местные предупреждены.
– Да, – согласился Фалькенберг. – Я так и думал. На какое-то время воздержимся от использования вертолетов. Вы хорошо справились, Слейтер. Но предупреждаю вас: не расслабляйтесь. В данный момент мы не встречаем сопротивления, достойного упоминания, но скоро это изменится, а после начнутся попытки прорваться через ваши позиции. Они ведь не хотят сдавать оружие?
– Нет, сэр.
«И их трудно винить», – подумал я. Меня встревожил Эрик Флаун. Он совсем не был походил на преступника. Я не знал, что ожидал увидеть здесь, в Вирсавии. Похищенных девушек. Сцены насилия и разврата, вероятно. Я никогда не видел, как действует правительство злодеев. Но я совсем не ожидал того, что увидел: группа мужчин средних лет, которые руководят войском, очень похожим на наше, только не так хорошо вооруженным.
– Я слышал, вы захватили какое-то количество вина, – сказал Фалькенберг.
– Да, сэр.
– Это хорошо. Но ежедневный рацион не больше полулитра на человека.
– Сэр? Я не собирался ничего выдавать, пока вы здесь не появитесь.
– Оно их, Слейтер, – сказал Фалькенберг. – Вы, конечно, можете запретить выдачу, но это не лучшее решение. Вам решать. Поступайте, как считаете нужным, но если хотите совет: давайте солдатам ежедневно по пол-литра.
– Да, сэр.
Никаких запретов на выпивку у линейных морских пехотинцев нет, даже когда они при исполнении. Существуют строгие наказания за неготовность к исполнению обязанностей. Вплоть до расстрела.
– Пол-литра за ужином, сэр.
– Думаю, это разумно, – сказал Фалькенберг. – Что ж, похоже, вы неплохо справляетесь. Будем через несколько дней. Конец связи.
Образовался миллион других дел. В полдень я услышал звук трубы, зовущей на обед, и пошел посмотреть, кто это делает. Капрал, которого я не узнал, играл на надраенной медной трубе.
– Мне нужно несколько дней, чтобы запомнить всех по именам, капрал, – сказал я ему. – Вот вас как зовут?
– Капрал Брейди, сэр.
– Вы хорошо играете.
– Спасибо, сэр.
Я снова посмотрел на него и понял, что его лицо мне знакомо. Кажется, я видел его на триви. У него была собственная группа и певцы. Выступали в ночных клубах, по крайней мере так сказали в передаче. Я задумался, что делает такой человек в морской пехоте, но не стал спрашивать. Попытался вспомнить его настоящее имя, но не смог. Но точно не Брейди, в этом я был уверен.
– Вы даете здесь все сигналы?
– Да, сэр. Приказ центуриона.
– Хорошо. Продолжайте, Брейди.
Весь день труба направляла людей на разные задания. А за час до ужина прозвучал формальный сигнал вечерней поверки. Флаг СоВладения спустили, и все, кто не был занят на постах, выстроились и смотрели на это, а Брейди сыграл гимн. И пока складывали флаг, я вспоминал лекцию о военном руководстве, которую нам читали в Академии.
Инструктором был высохший майор морской пехоты с одной настоящей и одной искусственной рукой. Мы должны были догадаться, какая из рук искусственная, но так и не смогли. Лекция, которую я вспомнил, посвящалась церемониалам. «Никогда не забывайте, – говорил нам инструктор, – что разница между армией и толпой состоит в традициях и дисциплине. Вы не можете установить дисциплину в войсках, которые чувствуют, что с ними обращаются несправедливо. Даже тот, кого наказывают несправедливо, должен понимать, что заслужил наказание. Вы не можете навязать дисциплину толпе, поэтому нужно напоминать вашим людям, что они солдаты. И самое мощное орудие для этого – церемонии. Церемонии справедливо осуждают за дороговизну. Большой Сенат постоянно стремится отобрать у нас мундиры, значки, знамена и прочие так называемые нефункциональные предметы, которые мы используем. Сенату везет, потому что ему никак не удается это сделать. Но в тот день, когда он этого добьется, он получит армию, не способную его защитить.
Солдаты будут ворчать по поводу церемоний, «поплюй и надрай» и тому подобного, но без всего этого они не могут оставаться армией. Люди сражаются не из-за денег, а из-за гордости, и служба, которой не гордишься, долго не продлится».
«Может быть», – подумал я. Но в свой первый день в крепости Вирсавия, когда необходимо сделать тысячу дел, я вполне мог бы обойтись без церемонии вечерней поверки. Однако меня не спросили. К тому времени, как я понял, что происходит, Либерман уже сделал все необходимые приготовления и отдал приказы.
К ужину мы все организовали на ночь. За день Ардвайн пропустил через дорожный блокпост почти триста человек и собрал сотни образцов оружия, в основном устаревшие ружья; среди них были даже такие, которые заряжаются со ствола, кустарно изготовленные на Арарате.
В сумерки мы закрыли дорогу. Вдоль нее бродили лучи прожекторов, и в нескольких местах мы перегородили дорогу заплатами из бревен. Ардвайн со своим отрядом окопался там, откуда мог накрыть огнем весь район, а мы могли прикрыть их из крепости. Все выглядело очень неплохо.
Протрубили вечернюю зорю, и крепость Вирсавия начала устраиваться на ночь.
Я обошел расположение, приглядываясь ко всему. Система сигнализации, основанная на теплоизлучении тела, на которую рассчитывали предыдущие обитатели крепости, была уничтожена, когда мы взорвали бункер, но мы привезли свое оборудование. Я не очень доверяю пассивному оборудованию, однако в данном случае оснований для беспокойства не было. Либерман расставил во все башни часовых, оснащенных биноклями с усилением. И еще несколько человек постоянно наблюдали за инфракрасными экранами.
– Мы достаточно обеспечили свою безопасность, – сказал Либерман. – Если лейтенант ляжет отдыхать, я прослежу за сменой часовых.
Он проводил меня до моей квартиры. Хартц уже приготовил ее для меня. Пулевые отверстия в стенах были заделаны. Оборудование разложено так, чтобы я легко мог им воспользоваться. Плащ и ранец самого Хартца лежали в прихожей.
Был даже кофе. На спиртовой лампе грелся котелок.
– Можете все оставить на нас, – сказал Либерман.
Хартц улыбнулся:
– Конечно. Лейтенанты заканчивают Академию без мозолей, но мы делаем из них генералов.
– Ну, для этого потребуется немало усилий, – ответил я и пригласил Либермана в гостиную. Там стоял стол, а на нем макет крепости. Его изготовил Флаун, но ничего хорошего ему это не принесло.
– Садитесь. Хотите кофе, центурион?
– Совсем немного, сэр. Мне лучше вернуться к своим обязанностям.
– Разбудите меня на следующую вахту.
– Если лейтенант приказывает.
– Я просто… черт побери, Либерман, почему вы не хотите, чтобы я принимал участие в дежурстве?
– В этом нет необходимости, сэр. Могу я внести предложение?
– Да.
– Предоставьте это нам, сэр. Мы знаем, что делаем.
Я кивнул и уставился на свою чашку. Мне казалось, что я не готов командовать здесь. В Академии рассказывают обо всем: о руководстве, о необходимости в течение двадцати четырех часов после прибытия на новый пост доставить свою карточку всем старшим офицерам, о связи, о том, как проводить парады, как устроена лазерная система нахождения цели, как наложить заплаты на мундир, как рассчитать траекторию стрельбы мортиры, каковы винные рационы для солдат, как начистить сапоги, как обслуживать безоткатные орудия, как собирать и обслуживать вертолеты, как выживать на планетах с ядовитой атмосферой или вообще без атмосферы, каков распорядок дня на кораблях и миллионы прочих вещей. Приходится все их заучивать, и они начинают смешиваться, пока вы уже не отличаете важное от неважного. Все это просто сведения, которые нужно знать, чтобы сдать экзамен.
– Вы-то знаете, центурион, а вот я не уверен, что знаю.
– Сэр, я кое-что знаю о молодых офицерах, – сказал Либерман. – Они все воспринимают чересчур серьезно.
– Командование – серьезное дело.
«Черт возьми, – подумал я, – слишком напыщенно. Особенно в разговоре молодого парня со старым солдатом».
Но тот воспринял это иначе.
– Да, сэр. Слишком серьезное, чтобы распыляться на мелочи. Лейтенант, если бы дело заключалось только в расстановке часовых и организации обороны, армии не нужны были бы офицеры. Мы обо всем этом позаботимся. Нам нужен кто-нибудь, кто говорил бы нам, что делать. Когда приказ получен, мы знаем, как его выполнить.
Я ничего не ответил. Он внимательно посмотрел на меня, вероятно, пытаясь определить, не рассердился ли я. Но не казался очень встревоженным.
– Возьмем, например, меня, – продолжал он. – Я не знаю, зачем мы сюда пришли, и мне это безразлично. У каждого свои причины для вступления в армию. Что касается меня, то я просто не знаю, куда бы еще податься. Я нашел себе хорошее занятие, и у меня получается. Офицеры говорят мне, где сражаться, и больше волноваться не о чем.
Снаружи прозвучала труба. Последний караул. Сегодня мы слышим этот сигнал вторично. В первый раз – когда хоронили своих погибших.
– Пора делать обход, – сказал Либерман. – Разрешите идти, сэр?
– Действуйте, центурион. – Несколько минут спустя пришел Хартц, чтобы помочь мне снять сапоги. Он и слышать не хотел о том, чтобы я лег обутый.
– Мы задержим их настолько, чтобы вы успели обуться, зэр. Никто не захватит офицера морской пехоты в спальном мешке.
Чтобы я имел возможность снять сапоги, он лег не разуваясь. Особого смысла это не имело, но я не собирался с ним спорить. Забрался в мешок и посмотрел на потолок. Мой первый день командования. Я все еще думал об этом, засыпая.
На следующий день начались нападения. Вначале лишь небольшие группы пытались прорваться через блокпост, и всегда безуспешно. Мы могли вести из крепости слишком сильный огонь.
Потом попытались напасть на саму крепость. У нападающих было с десяток мортир, но стреляли они неточно, а наша радарная система сработала отлично. Они успевали сделать несколько выстрелов, но затем мы засекали место, откуда велась стрельба, и сосредоточивали на нем огонь всей батареи. Полностью подавить обстрел не удавалось, но на какое-то время расчетам становилось слишком опасно подходить к орудиям, и стрельба замолкала. Всю ночь стреляли и из ружей, но ничего не добились.
– Это лишь проба, – сказал Фалькенберг, когда я утром докладывал ему. – Мы сильно жмем на них с этой стороны. Вскоре они предпримут более серьезную попытку.
– Да, сэр. А как дела на вашем фланге?
– Продвигаемся помаленьку, – сказал Фалькенберг. – Разумеется, сопротивление более сильное, чем ожидал полковник. Вы заткнули бутылке горлышко, и им некуда отступать. Сражаться или сдаваться – мы оставили им только две возможности. В течение ближайших нескольких дней можно ждать серьезной попытки прорваться. Но тогда мы уже будем достаточно близко, чтобы серьезно потеснить их.
Странная ситуация. Никто серьезно не тревожился. Мы сдерживали нападения. Боеприпасы подходили к концу, но ответом Либермана на это стал приказ новобранцам прекратить пользоваться оружием. Они теперь обслуживали мортиры и безоткатные орудия под командованием опытных унтер-офицеров, которые сперва убеждались, что у каждого выстрела есть серьезная цель. А опытные стрелки выжидали и стреляли прицельно, так что каждый выстрел шел в зачет.
Пока есть боеприпасы, никакой серьезной опасности мы не подвергаемся. Из крепости открывается хороший обзор во все стороны, и нам не противостоит тяжелая артиллерия. В лучшем случае у противника мортиры, и наши противоартиллерийский радар и компьютерная система вполне с ними справляются.
– Нет дисциплины, – говорил Либерман. – У них нет дисциплины. Наступают волнами, отступают волнами, но никогда не держатся достаточно долго. Я очень рад, что среди них нет дезертиров из морских пехотинцев. При хорошем руководстве они могли бы прорваться.
– Меня тревожат боеприпасы, – сказал я.
– Дьявольщина, лейтенант, к нам идет капитан Фалькенберг. Он нас не оставит.
– Вы с ним служили раньше?
– Да, сэр, в деле на Доминго. Мы называли его Кристиан Джонни. Он будет здесь.
Все вели себя так. И это делало ситуацию нереальной. Мы находились под огнем. Невозможно было поднять голову над стеной или высунуть за ворота. Через неравные интервалы разрывались снаряды из мортир, иногда застигая солдат на открытом месте. Несмотря на броню, у нас появились раненые. Четверо погибли и еще девять лежали в госпитальном бункере. У нас кончались боеприпасы, противник в десять с лишним раз превосходил нас по численности – но никто не тревожился.
«Ваша работа – выглядеть уверенным», – внушал мне Фалькенберг. Конечно.
На четвертый день положение сержанта Ардвайна и его людей на дорожном блокпосту стало серьезным. У них заканчивались боеприпасы и запас воды.
– Уходите, Ардвайн, – приказал я. – Ведите своих людей сюда. Мы можем перекрыть дорогу огнем из крепости.
– Сэр. У меня шестеро раненых, которые не могут идти, сэр.
– А сколько всего пострадавших?
– Девять, сэр, – двое ходячих и один мертвый.
Девять из двенадцати.
– Держитесь, сержант. Мы придем к вам на выручку.
– Есть, сэр.
Я задумался: «Кого бы туда отрядить?»
Сомнений в том, кто наименее полезный человек в крепости, у меня не было. Я послал за Либерманом.
– Центурион, я с двенадцатью добровольцами направляюсь на выручку группы Ардвайна. Мы возьмем с собой полные ранцы и дополнительные боеприпасы и продовольствие.
– Лейтенант…
– Черт побери, не учите меня, что делать. Вы достаточно подготовлены. Вы сами сказали, что офицеры вам нужны, чтобы говорить, что делать, а не как делать. Отлично. Приказываю вам удерживать крепость до прихода Фалькенберга. И последнее – вы не станете посылать подкрепления вниз по холму. Я не хочу дальнейшего ослабления гарнизона крепости. Понятно?
– Сэр.
– Отлично. А теперь отберите для меня дюжину добровольцев.
Я решил спуститься с холма сразу после захода солнца. Мы загрузили ранцы и ждали у ворот. Среди добровольцев оказался капрал Брейди. Он стоял и ворот и болтал с часовым.
– Тихо сегодня, – говорил Брейди.
– Но они все еще там, – ответил часовой. – Скоро сам увидишь. Ставлю завтрашний винный рацион, что вам с холма не спуститься.
– Договорились. Помни, ты сказал – с холма. Надеюсь, ты сохранишь для меня вино.
– Конечно. Эй, это очень странная планетка, Брейди.
– А в чем дело?
– Полно святош и ни одного капеллана морской пехоты.
– Тебе нужен капеллан?
Часовой пожал плечами. У него была длинная черная борода, и он все время перебирал ее, словно искал вшей.
– А неплохая мысль, верно?
– Конечно, но нам капеллан не нужен. А нужен нам хороший сатанист. Но в нашем батальоне сатанистов нет.
– А зачем они тебе?
Брейди рассмеялся:
– Причины есть. Бог милостив, верно? Он хорошо обращается с тобой. Нужно опасаться другого парня. – Он снова рассмеялся. – Однажды я за такие слова получил три дня без хлеба и вина. Ляпнул это капеллану, майору Маккроки, в штабе сектора. Он не оценил.
– Пора идти, – сказал я. И надел на плечи тяжелый ранец.
– Мы пойдем или побежим, зэр? – спросил Хартц.
– Будем идти, пока нас не заметят. И помалкивай.
– Зэр.
– Начинаем, Брейди. Потише.
– Сэр.
Часовой чуть-чуть приоткрыл ворота. В образовавшуюся щель протиснулся Брейди, потом еще один солдат и еще. Ничего не произошло, и вот – моя очередь. Хартц замыкал цепочку.
Тропа примерно в два метра шириной круто спускалась по склону холма – просто-напросто наклонный карниз. Мы были на полпути вниз, когда начался пулеметный огонь. Один из солдат упал.
– Бегом марш! – крикнул я.
Двое солдат подхватили упавшего и потащили с собой. Мы бежали вниз по тропе, подпрыгивая на поворотах. Кто стреляет, мы не видели, но о гранитный утес, откалывая от него кусочки камня, стучали пули.
Стена над нами озарилась огнем. Казалось, там, прикрывая нас, собралась вся рота. Я надеялся, что это не так. Одно из безоткатных орудий нашло цель, и на несколько мгновений обстрел прекратился. Но тотчас возобновился. Что-то пролетело мимо моего уха. Потом я ощутил сильный удар в живот и упал.
И лежал, с трудом хватая ртом воздух. Хартц схватил меня за руку и крикнул другому солдату:
– Джерси! Лейтенант ранен. Помоги мне.
– Я в порядке, – сказал я. Пощупал живот. Крови нет. – Броня остановила пулю. У меня просто перехватило дыхание. – Я по-преж­нему дышал с трудом.
Они притащили меня в командный пункт Ардвайна.
– Как мы объяснялись бы с центурионом, если бы вернулись без вас? – спросил Хартц.
КП представлял собой траншею, прикрытую сверху стволами железного дерева. В одном конце лежало трое раненых. Брейди отвел туда и нашего пострадавшего. Тот был ранен в обе ноги. Брейди наложил ему турникеты.
У Хартца было свое представление о первой помощи. Он прихватил фляжку с бренди. Предполагалось, что это лекарство от всех болезней. Заставив меня дважды отпить, он отправился на дальний конец траншеи и пустил бутылку по кругу среди раненых.
– Их всего трое, Ардвайн? – спросил я. Я все еще хватал воздух. – Мне казалось, вы сказали шесть.
– Шесть неходячих, сэр. Но трое из них могут сражаться.
XI
– Нам не подняться на утес. С ранеными, – сказал я.
– Конечно, сэр. – Ардвайн распределял боеприпасы среди своих солдат. – Но мы хорошо закрепились здесь. Продержимся, пока не подойдет подкрепление.
– Придется продержаться.
– Не так уж плохо, сэр. Большинство ранено осколками снарядов. Но больше из мортир в нас не стреляют. Вероятно, берегут снаряды.
– Будем надеяться, что так будет и дальше. – Передо мной стояла другая проблема. Главной защитой дорожного блокпоста служил орудийный огонь из крепости. Но там, наверху, тоже заканчивались снаряды. Еще день, и их совсем не останется. «Но тревожиться раньше времени нет смысла, – решил я. – Придется делать, что сможем».
Следующий день был шестым с захвата крепости. Продовольствие таяло. У нас на блоке его вообще не было, кроме сушеного мяса, которое солдаты называют «обезьяньим». Вкус у него неплохой, но это мясо обладает своеобразным свойством: когда его жуешь, оно разбухает, и вскоре у тебя рот забит словно резиновыми полосками. Говорят, линейные морские пехотинцы способны пройти пешком тысячу километров, если у них есть кофе, вино и обезьянье мясо.
В полдень мы связались по радио с Фалькенбергом. Он все еще был в сорока километрах от нас и преодолевал особенно ожесточенное сопротивление. В деревнях приходилось буквально брать дом за домом.
– Можете еще продержаться? – спросил он.
– Остаток этого дня и ночь – легко. Завтра к полудню кончатся снаряды для мортир. Может, даже раньше. Когда это произойдет, наш аванпост на дорожном блоке останется без поддержки. – Я не сказал ему, где нахожусь.