Раткевич Элеонора. Деревянный меч (Деревянный меч - 1)

   - Меня зовут Эрэнтэ, - произнес старик, глядя на гостя. - Как нам называть тебя, сын по хлебу?
   - Мое имя Кенет, - ответил юноша.
   - Что привело тебя в наши горы зимой?
   - Мне посоветовал уйти в горы массаона Рокай. - О причинах подобного совета Кенет решил пока не распространяться.
   - Как здоровье его жены? - внезапно спросил один из присутствующих, юноша немногим старше Кенета.
   Кенет улыбнулся мысленно и его наивной хитрости, и его порывистой горячности. Воин постарше и поопытнее расставил бы менее заметную ловушку.
   - Массаона Рокай никогда не был женат, - твердо ответил Кенет, - если только не женился после моего ухода из Каэна. Тогда вы знаете о нем больше, чем я.
   - Каким путем ты поднялся в горы? - спросил высокий, даже для горца очень сильный мужчина средних лет.
   - Я не знаю ваших названий. - Кенет задумался, пытаясь определить направление, затем помахал рукой в сторону, с которой, по его мнению, он пришел. Во взгляде силача-горца промелькнуло непонятное Кенету облегчение.
   И опять Кенету повезло: он спутал направление. Рука его указывала в сторону перевала Кабанья Холка - гораздо левее, чем перевал Рукоять Меча, по которому Кенет и поднялся в Лихие Горы на самом деле.
   - Остался последний вопрос, сын по хлебу, - произнес силач. - Что ты видел сегодня во сне?
   Иногда благие намерения так и остаются благими намерениями. Кенет искренне собирался вести себя вежливо и уважительно - и все же самым невоспитанным образом вытаращил глаза в немом изумлении. Этого вопроса он не ожидал.
   - Разве массаона Рокай ничего тебе не говорил? - нахмурился старик Эрэнтэ.
   - У нас было очень мало времени, - покачал головой Кенет.
   - Что ж, - кивнул Эрэнтэ, принимая объяснение. - Горы посылают сны. Сон принадлежит тому, кто его увидел. Если только человек не захочет, чтоб ему помогли истолковать его сон, ему нет нужды о нем рассказывать. Но первый сон гостя принадлежит Творцу Богов. Это справедливо. Ты готов рассказать свой сон?
   - Но я не помню, что я видел, - возразил ошеломленный Кенет.
   - Это тебе не помешает, - усмехнулся Эрэнтэ самыми кончиками губ. Достаточно твоего согласия.
   - Я... я, конечно, согласен, - растерянно выговорил Кенет. - Но я и правда ничего не помню.
   - Толай поможет тебе вспомнить, - заверил его старик.
   Тем временем дети принесли убранную после пробуждения гостя ширму и проворно воздвигли ее вокруг него вновь. За ширмой послышался шум. Недоумевающий Кенет напряг слух: так, похоже, что все встали с шэна и ушли в дальний конец дома. Все, кроме одного. За ширму к Кенету вошел тот, кто должен помочь ему вспомнить, Толай. Им оказался здоровяк, который спрашивал его, откуда он пришел.
   - Твои сородичи спросили меня про мой сон, а сами ушли. Я сделал что-нибудь не так? - тревожно осведомился Кенет. - Обидел кого-нибудь?
   - Успокойся, сын по хлебу, - серьезно ответил Толай. - Ты никого не обидел. Просто ты не помнишь своего сна и не можешь знать - такой ли это сон, который стоит рассказывать при всех. Если бы ты помнил, тебя бы спросили - хочешь ты рассказать свой сон всем или только одному мне. Не бойся ничего. Я помогу тебе вспомнить.
   Кенет вздохнул с облегчением: хорошо, что он не обидел никого ненароком. Своенравный народ эти горцы, горячий. Не один год надо прожить с ними бок о бок, чтобы понять толком, что их заденет, а что - нет. Массаона, и тот всего не знает, а ведь он в горах сколько раз бывал.
   За ширму просунулась чья-то рука с круглой глиняной чашкой. Толай взял чашку, и рука исчезла.
   - Выпей. - Толай протянул Кенету напиток, над которым поднимался ароматный пар. - Это поможет тебе вспомнить.
   Кенет взял чашку в обе руки и осторожно отпил горячую жидкость.
   - По-моему, я пил это вчера, - заметил он.
   - Не совсем, - покачал головой Толай, - но в твоем вчерашнем питье было и это. Пей, не бойся. Эти травы безвредны. От них ты не заснешь, как вчера. Они просто помогут тебе вспомнить.
   - Я и не боюсь, - обиженным, почти детским голосом возразил Кенет. До сих пор он так редко лгал, что просто не мог заставить себя произнести слова неправды обыденным, нормальным голосом. А сейчас он говорил неправду: непонятно отчего, но он все-таки побаивался, только признаться было стыдно.
   Толай с улыбкой наблюдал за ним. Кенет решительно поднес чашку к губам и медленно выпил обжигающий отвар.
   - Очень хорошо, - одобрил Толай, принимая чашку из его внезапно ослабевших рук. - Теперь ложись и закрой глаза.
   Кенет охотно подчинился: в голове у него звенело. Он лег и закрыл глаза. Толай поставил чашку на шэн, сел рядом с Кенетом и прижал кончики пальцев к его вискам.
   Только с трудом Кенет подавил дрожь. Слабость и звон в голове уже исчезли, и ничто не мешало ему в случае опасности вскочить и дать отпор. И все же он чувствовал себя совершенно беззащитным, странно беспомощным, неспособным отразить чье бы то ни было нападение. Тем более нападение такого сильного человека, как Толай. Пальцы у него были крепкими и жесткими, как чугунный посох. Возникни у Толая мысль пробить Кенету виски и вырвать мозг наружу - и ему достаточно сдавить его череп своими чудовищными пальцами чуть посильнее.
   Кенет заставил свои непослушные губы усмехнуться. Нет, ну вот придет же такая ерунда в голову!
   - Что-нибудь случилось? - тихо спросил Толай. Врать еще раз Кенет не видел смысла.
   - Я тебя боюсь, - признался он, стараясь говорить как можно спокойнее.
   - Скоро перестанешь. В первый раз всегда так. Раз боишься, значит, питье действует. Ты хорошо держишься. Меня, бывало, и задушить от страха пытались, и визжали... всякое бывало.
   Через несколько мгновений Кенет убедился, что Толай сказал правду. Страх исчез бесследно. Судорожно сведенные мышцы расслабились. Жесткие пальцы Толая источали приятное тепло.
   - Вспоминай! - резко потребовал Толай. - Что ты видел сегодня во сне?
   Кенет хотел ответить, что не может сказать, что не помнит - и, к своему удивлению, вспомнил.
   - Что ты видел? - Повелительный голос Толая звучал нетерпеливо.
   - Своего побратима, - ответил Кенет, и его лицо осветилось улыбкой воспоминания. - И своего учителя. Только почему-то не так, как было на самом деле.
   - Рассказывай, - велел Толай.
   - Все было не так. Мой побратим очень болен, и я даже опасаюсь за его жизнь, - с удивившей его самого покорностью принялся рассказывать Кенет. А во сне он был здоров. Здоровее, чем когда бы то ни было. Словно он и вовсе не болел. Он был веселый, смеялся... благодарил меня за что-то... не знаю, за что. Потом позвал к себе моего учителя и сказал, что хотел бы видеть меня хорошим воином и просит обучить меня. Все не так. В жизни я познакомился со своим учителем намного раньше, а с побратимом уже потом. А во сне - наоборот почему-то.
   - Твой учитель во сне отказался от тебя? - быстро спросил Толай.
   - Нет. Почему же? - удивился вопросу Кенет. - Нет. Он сам согласился. Сказал, что это доставит ему радость.
   - А в жизни доставило? - поинтересовался Толай.
   Кенету пришли на память обстоятельства их встречи с Аканэ.
   - Да, - уверенно, без тени сомнений ответил он.
   - Не понимаю, - после недолгого молчания признался 238 Толай. - Горы посылают сны о будущем, а не о прошлом. И уж тем более - не о прошлом, которого не было. Не понимаю. Это все, что ты видел сегодня?
   - Нет. - Кенет вновь улыбнулся. Второй сон был ему понятен; более того, Кенет от всей души желал, чтобы так оно и случилось наяву. Ему очень хотелось рассказать свой сон Толаю, и желание это казалось ему вполне естественным.
   - Я видел отца своего друга... в комнате, где я раньше был... там спала девушка, очень красивая... наверное, сестра моего друга, но я ее помню совсем девочкой, так что не могу знать наверняка... но это должна быть она, больше некому... Отец был в траурной одежде... а потом в комнате появился один человек, я его тоже знаю... и он разбудил девушку. Отец радовался и плакал, и говорил, что у него никого больше не осталось, только дочка, и как он ее любит... а тот человек улыбнулся и сказал: "Ты ошибаешься. Твой сын жив и в безопасности". А потом он исчез, и я проснулся.
   Второй сон Кенет рассказывал, то и дело запинаясь: и в первый раз он едва удержался от называния имен, а сейчас желание назвать по имени тех, кого он видел во сне, оказалось почти непреодолимым. Он рассказывал слишком охотно - и не хотел этого.
   - Ты можешь не называть имен, - сказал Толай, и Кенет почувствовал, что способен сохранить имена в тайне без мучительного усилия.
   - Как ты думаешь, это сон о прошлом или о будущем? - снова помолчав немного, спросил Толай.
   - О будущем, - уверенно ответил Кенет. - Это было летом... и девушка уже совсем взрослая. Эх, вот бы все так и сбылось - и поскорее.
   - Значит, сон благожелательный? - осведомился Толай.
   - Да, - горячо заверил его Кенет. - Очень.
   - Что ж, - задумчиво произнес Толай. - Может, твой первый сон и вовсе не имеет значения... хотя поверить в это трудно. Не бывает снов без значения. Странный сон. Но хотя бы не зловещий. Угрозы я в нем не вижу - ни Горам, ни дому, ни тебе самому. Второй сон благожелательный, явственный и настолько понятен тебе, что даже в истолковании не нуждается. Редкое дело.
   - Почему? - полюбопытствовал Кенет.
   - Первый сон в Горах обычно всегда требует истолкования. Нужно привыкнуть видеть сны и понимать их, чтобы разобраться самому. Странно. Один твой сон даже тебе внятен, другой даже я истолковать не в силах. И вдобавок ты их забыл. - Толай вздохнул, снова помолчал немного, потом сказал: - Можешь открыть глаза. Не вставай только сразу - голова закружится.
   Вопреки своим опасениям, Кенет легко прижился в клане Седого Лиса. Конечно, обычаи у горцев на взгляд равнинного человека странные, и понять их трудно. Однако обычаев, превосходящих человеческое разумение, не бывает: ведь те, кто их принял и соблюдает, тоже люди. Кенет от души хотел понять загадочных горцев - хотя бы для того, чтобы не обидеть их невзначай неосторожным словом или поступком: ведь ему предстояло провести среди этих людей всю зиму. Расспрашивал Кенет много, и отвечали ему охотно: совершенно невозможно было обидеться на простодушные вопросы нового родича по хлебу. Ему было интересно решительно все: и песни о мужестве павших врагов, и детские сказки, и правила поведения за едой, и устройство шэна. Последнее, кстати, привело Кенета в полнейший восторг. Он твердо решил, что если ему когда-нибудь доведется осесть и зажить своим хозяйством, шэн в его доме будет обязательно. Горцы с доброжелательной улыбкой объясняли ему все детали хитроумного устройства. Вряд ли кто другой подвигнул бы их на подобную откровенность. Кенет в глубине души немало дивился той легкости, с которой он добывает нужные сведения. Между тем причина была проста. Кенет обладал редкостным даром, которого не ценил по достоинству, да и вообще едва ли замечал в себе: все его поведение располагало людей к откровенности. Учился он с неизменной охотой, запоминал легко, интерес проявлял искренний. Такого разве что ленивый учить не возьмется. К тому же жизненный опыт Кенета оставался скрытым для собеседника - по крайней мере на первых порах, - зато его юность заметна всем и каждому. Ни один человек старше Кенета хотя бы на пять лет не мог удержаться от искушения поделиться с ним жизненным опытом. И ведь делились, и не только опытом. Стоило пообщаться с Кенетом хоть немного, и становилось понятным, что ему можно доверить любую тайну - у него она будет сохраннее, чем даже у прежнего обладателя. Недаром ведь Наоки доверил Кенету свою самую горестную и сокровенную тайну - ту, что не поведал даже массаоне. Кенет и сам не знал, что же в нем побуждает людей делиться с ним секретами. А может, полагал, что в этой его черте нет ничего странного или исключительного и любой другой человек способен точно так же вызывать людей на откровенность.
   Так или иначе, Кенет получал ответы на свои вопросы - еще и потому, что не злоупотреблял ими. Чаще всего он расспрашивал кузнеца Толая, с которым у Кенета установились особенно тесные приятельские отношения. Горцы и вообще оказались не такими уж страшными, как Кенет мог подумать по рассказам каэнцев, а Толай был человеком немыслимой, почти невероятной доброты.
   - Просто не понимаю, - недоумевал Кенет, - как я мог испугаться тебя тогда, в самый первый день? Последние мозги себе отморозил, не иначе.
   - Сколько тебе можно повторять? - ворчливо успокаивал его Толай. Твоей вины в том нет. В первый раз все боятся. Бывает, и не только в первый. Бывает, что человек от страха и рассказать-то свой сон не может, даже если помнит. Говорить, и то не может. Приходится ему самому разбираться.
   - Но почему? - удивился Кенет. - Дело вроде для вас привычное...
   - Не знаю, - неохотно произнес Толай. - Есть у меня свои соображения на этот счет. И у моих собратьев по ремеслу тоже есть - у каждого свои. Над этой загадкой не одно поколение кузнецов голову ломает - и до сих пор меж собой не договорились.
   - А ты сам что думаешь? - Кенет не притворялся, ему и в самом деле было любопытно. Устоять перед его искренним наивным интересом Толай не мог.
   - Видишь ли, - начал он медленно, словно слегка затрудняясь в подборе слов, - сны посланы Горами. Все, что ниспосылают нам Горы, - истинно. Не будь наши сны истинными, мы бы о них и не думали.
   - На равнине и не думают, - кивнул Кенет.
   - Верно. На равнине сон - это просто сон. Не весть. Не предостережение. А наши сны... да вся наша жизнь построена на снах. Не будь их, мы бы оказались беззащитными перед будущим, как дети равнин. Горы милосердны к нам.
   Кенет снова кивнул, но Толай не заметил его кивка: он весь ушел в свои мысли.
   - Если бы не этот страх, мы бы и горя не знали. Страх мешает понять. Затемняет смысл. Искажает. Выворачивает наизнанку. Иногда сон сам по себе вполне ясен, но страх так силен, что истолковать сон невозможно. Приходится спрашивать о будущем у Богов, а Боги редко когда его показывают. И никогда не изъясняют смысл сна.
   Толай замолчал, но Кенет не отступался. Он чувствовал, что кузнец сказал не все. Год назад Кенету было бы довольно и того, что он услышал. Теперь же пробуждающийся в Кенете маг властно требовал прямого и недвусмысленного ответа.
   - Как по-твоему, откуда этот страх берется? - спросил напрямик Кенет. - Никогда не поверю, чтоб ты об этом не думал.
   Толай по своему обыкновению помолчал немного, прежде чем ответить.
   - Думал, - признался он. - Сны посылают нам Горы, а страх... страх посылает кто-то другой. Иногда этот страх проникает даже в сами сны. Нет, его точно посылает кто-то, кого мы не знаем. Но это я так думаю, - поспешно добавил он. - Многие кузнецы так не думают. А кое-кто считает, что так и должно быть.
   - Вот уж нет! - вырвалось у Кенета.
   - Значит, так думаю не только я, но и ты, - печально произнес Толай.
   А разве можно думать иначе? Странно, что никто не разделяет мнения Толая. Ведь он прав. Слишком уж скверно сочетаются между собой постоянные вещие сны и постоянный страх перед ними. Нет, сны и страх исходят из разных источников, это очевидно. Сны посланы Горами. Кто посылает страх?
   Неужели Инсанна? Нет, не может быть! Хотя его имя и пришло Кенету на ум в первую очередь, юноша отверг его почти без колебаний.
   Он уже убедился, что сны в Лихих Горах - не просто сны. Он продолжал их видеть каждую ночь. Чаще всего с незначительными отклонениями повторялся тот, самый первый сон, но бывали и другие. И ни в одном из них Кенет не видел Инсанну. Даже присутствия его не ощущал. А будь искажающий страх делом рук Инсанны, Кенет бы его непременно почувствовал. Нет, Инсанна здесь, похоже, и в самом деле ни при чем.
   Но тогда - кто? В том, что этот таинственный кто-то существует, Кенет не сомневался. Пусть это и не Инсанна, но чье-то незримое присутствие давящее, вязкое, полное страха и ненависти - Кенет ощущал рядом постоянно.
   Глава 18
   ПОГРЕБАЛЬНАЯ ПЕСНЬ
   Утро у Кенета выдалось веселое и хлопотливое. Он помогал грузить на санки товары для торговли с жителями равнин. Огромные покрывала из тонкой пушистой шерсти, легкие и теплые, и каждое из них можно продеть через перстень без труда. Стеганые зимние одежды, подбитые пухом, - на шерстяной основе, а иногда и на шелковой - для самых богатых и привередливых. Шелк покупали внизу: разведением шелка горцы не занимались - не особенно он им и нужен. А на продажу шелк ткать не стоит труда: на равнинах мастеров по шелку достаточно. Шелк нужен только затем, чтобы подбить его самым легким, самым нежным пухом и продать потом вниз. За шелковые, да и шерстяные зимние одежды внизу платили очень дорого. Торговцы на их перепродаже наживались до неприличия. Товар того стоил: с ним не могли сравниться ни тяжелые подбитые ватой кафтаны простонародья, ни даже меха, излюбленные знатью. На равнинах зима только-только вступила по-настоящему в свои права, и именно сейчас за пуховые одежды давали наивысшую цену. Горцы этой цены не знали. Им и в голову не приходило, что их бессовестно грабят. Плата казалась им вполне достаточной. В зимние торговые дни они получали лишь часть ее, и не деньгами, а шелком, чтобы к следующей зиме успеть до последнего лоскутка израсходовать этот шелк на готовые одежды. А по весне торговцы везли с собой плодородную равнинную землю. Ее укладывали на террасы, изрезавшие горные склоны, бережно и любовно; пожалуй, на равнине с меньшим трепетом устилали бы дорогу драгоценными самоцветами. Земля - это жизнь, за землю ничего отдать не жалко.
   Грузить товары начали еще затемно, и Кенет грузил их вместе со всеми, увязывал в тюки, складывал на санки, восторгался и дивился красоте здешних изделий и их добротности. Потом санки двинулись в путь. Когда затих скрип снега под полозьями, Кенет вздохнул и вернулся в дом. Больше всего ему сейчас хотелось бы идти вослед за санками вниз, к подножию горы. Жизнь в горах зимой еще однообразнее, чем на равнинах, - поневоле обрадуешься любому событию, что прервет монотонную череду дней, так похожих один на другой. Поначалу Кенет не страдал от однообразия зимних дней: каждый из них приносил ему новые знания. И все же прелесть новизны понемногу тускнела, и Кенет был опасно близок к тому, чтобы заскучать. Опасная болезнь - снежная скука: слишком незаметно овладевает она человеком, а когда овладела, спасаться поздно. Опасная, а нередко и смертельная. Не то чтобы ее жертвы хотели умереть - довольно было и того, что они не хотели больше жить. Подобное нежелание вполне способно свести в могилу молодого здорового парня в самом расцвете сил. Даже сами горцы, случалось, попадали в лапы к снежной скуке. Впрочем, среди молодых такое бывало чаше: старики знали, как гнать от себя тоску, ничего общего с настоящей тоской не имеющую. Как заставить себя - нет, не жить, а именно захотеть жить. И не только себя, но и другого. Кенет и понятия не имел, что за ним постоянно наблюдают: не заскучал ли новый родич по хлебу? Не валится ли у него работа из рук? Не смотрит ли он неотрывно на падающий снег?
   До сих пор поводов для беспокойства Кенет не подавал. Новые для себя ремесла он осваивал легко, работал много и охотно - нет, такой не заскучает. Никто не остался присматривать за гостем в торговый день. Как исстари заведено, все мужчины клана Седого Лиса отправились вниз. Дома оставались только женщины и дети: погода стояла хорошая, и даже старики решили принять участие в торговле - уж они-то не допустят, чтобы эту несмышленую молодежь облапошили хитрые обитатели равнин.
   Горцы оставили дом без охраны безбоязненно. Ни один клан не осмеливался напасть на соседа в его торговый день. Случись подобное - и все остальные кланы забудут на время свои распри, объединятся и вместе, сообща вырежут не знающих чести негодяев до последнего человека. Вот никто и не вздумал отсиживаться дома. Взяли бы с собой и нового родича по хлебу, да тот отговорился нездоровьем.
   Кенет понимал, что спуск вниз для него равнозначен самоубийству. Не ровен час, его опознают. Он не стал посвящать родичей по хлебу в свои неприятности: хоть и прислал его в горы столь уважаемый человек, как массаона Рокай, хоть и преломили с ним хлеб родства, хоть и не донесет на него никто - а все же понравится ли горцам не просто оказывать гостеприимство, но укрывать беглеца, объявленного государственным преступником? А вот если они ничего о нем не знали, даже в самом крайнем случае никто не пострадает.
   Кенет пожаловался на сильную головную боль, и его оставили в покое.
   Заняться Кенету в кои-то веки было решительно нечем. Работать в одиночку без присмотра опытного мастера горцы подмастерьям не дозволяли, а уж ученику из гостей - тем более. Приняться за устав, который Кенет за превратностями своей скитальческой жизни изрядно подзапустил, тоже никак не получается: женщин полон дом, и все до одной делом заняты. Нигде не найти укромного местечка. И даже ширмой не отгородишься: ширму ставят только на ночь или для тайного толкования сна. Если вся жизнь хозяев дома у гостя на виду, негоже ему таиться. Невежливо. Неучтиво.
   Кенет лежал на теплом шэне, смотрел на работающих женщин и маялся бездельем. Состояние это для него было редким, непривычным, а оттого еще более мучительным. Ему все время казалось, что он должен что-то сделать, куда-то пойти, с кем-то повстречаться. Воинское ли ремесло, повседневное ли - все едино труд. Молодое тело, жаждавшее работы, призывало Кенета к деятельности. Зов был настолько силен, что Кенет то и дело оглядывался через плечо: он почти слышал этот зов. И когда в его мозгу раздался отдаленный крик, Кенет не сразу понял, что слышит не отзвук собственных мыслей, а голос совсем другого человека.
   Крик повторился - громче, отчетливей. Кенет испуганно поднял глаза и обвел взглядом работающих женщин. Нет, никто больше не слышал. Хоть бы одна из женщин оторвалась от работы. Может, померещилось?
   - Голова болит? - участливо спросила одна из женщин, увидев полубезумное выражение на лице гостя.
   Кенет не успел ответить: крик повторился - жуткий, захлебывающийся.
   - Там... там, на озере... - выпалил Кенет и опрометью бросился наружу в чем был, даже не накинув теплую куртку поверх своего синего хайю.
   Он и сам не мог бы сказать, отчего он был так уверен, что крик доносится со стороны Горячего озера. Знал, и все тут. Горное озеро далеко, и ни один человеческий крик не может преодолеть расстояния от озера до клана Седого Лиса. Ну и что с того? Никто, кроме Кенета, и не услышал этого крика - а Кенету до остальных какое дело? Он слышал крик, он слышал в нем смертный страх - и отзвук этого страха гнал Кенета к Горячему озеру: не разбирая дороги, быстрей, еще быстрей, с одного заснеженного холмика на другой - во всяком случае, именно так Кенету в эти минуты казалось.
   Добро же, дружочек! Вот ты и объявился.
   Инсанна даже зашипел сквозь стиснутые зубы от радости. Конечно, смотреть, какую силу его подопечный набрал, - радости маловато. Ишь как лихо перелетает с одной горной вершины на другую - словно с холмика на холмик перескакивает. Зато до чего приятно сознавать, что ты еще не упустил его из-под наблюдения. Что ты и вообще не упустил его.
   А ведь осенью Инсанна едва не помешался. О том, как мальчишка ослепил его серебряный глаз, Инсанна уж и не вспоминал. Потом, когда он заполучит мальчишку в свои руки, он сумеет вызнать, как тому удалось умертвить серебряную пластинку. Сейчас это пока не важно. Но на сей раз Кенет ушел не только из-под надзора - он ушел вообще. Он не умирал - в чем, в чем, а в этом Инсанна был уверен неколебимо. Не может ни один маг умереть нечувствительно для всех остальных. Его сила уходит из мира вместе с ним, и каждый маг чувствует при этом, как рвется ткань мироздания. Жаль только, что возвращается сила в этот мир постепенно, накапливается незаметно, и появление нового мага до поры до времени проследить невозможно. Иначе Инсанна давно уже присматривал бы за Кенетом. А не то так удавил бы паршивца еще в колыбели. Может, и стоило бы. Впервые Инсанна ощутил желание не заполучить мальчишку, а истребить его. Пусть Кенет избавился от его надзора, пусть он даже сумел уничтожить тени - на то он и сильный маг. Но то, что случилось осенью... такого ни один маг не может, сильный или нет. Умри он - досадно, но понятно.
   Нет, он не умирал. Просто он был, а потом его не стало. Совсем. Нигде. Инсанна изо всех сил пытался ощутить его присутствие, но напрасно. В конце концов он почти смирился и почти рехнулся. А потом, в самом начале зимы, Инсанна вновь ощутил кого-то. Не так, как если бы парень умер и воскрес. Ткань мироздания не рвалась и не затягивалась. Скорее было похоже, что часть вышивки с ее поверхности исчезла, не затронув ни единую нить основы, а затем узор вновь появился на прежнем месте - да так, словно и не исчезал никогда. Инсанна бесился, не имея возможности узнать, прежний ли узор занял освободившееся место, или новый: кто бы это ни был, он не работал с магией, не пускал в ход свою силу. И лишь теперь, увидев Кенета в работе, Инсанна мог перевести дух с облегчением. На старом месте новый враг не возник. Это все тот же Кенет, и наблюдению он по-прежнему подвластен, несмотря на все свои хитрые выкрутасы.