Раткевич Элеонора. Деревянный меч (Деревянный меч - 1)

   - Ням-ням, - безмятежно произнес Урхон, набрал в легкие побольше воздуха и вновь истошно завизжал.
   Кормление новорожденного кашей с ложечки протекало бурно. Урхон плевался кашей, то и дело норовил выхватить ложку и закинуть ее куда-нибудь подальше, мазал кашей "папин" нос и пускал пузыри. Когда же большая часть каши оказалась на снегу, а остальная - на физиономиях названых родителей, Урхон вытаращил глаза, посмотрел на мальчика замечательно невинным взором, вновь произнес: "Ням-ням!" - и мстительно икнул.
   - Не капризничай! - просительно-строго произнесла девочка и вручила ему погремушку. Урхон незамедлительно принялся исследовать ее на вкус.
   - Не так! Ручкой тряси, ручкой! - И девочка помахала рукой Урхона с зажатой в ней погремушкой. Урхон озабоченно посмотрел на погремушку, расплылся в улыбке и неистово затряс рукой. Потом он прицельно запустил погремушку Байхэйтэ в нос и залился радостным смехом.
   - Вот погоди, - ворчал Байхэйтэ, потирая нос, - я тебе так всыплю, когда вырастешь...
   Когда настала пора учить младенчика ходить, никто уже не мог смеяться - только стонать и всхлипывать. Урхон исполнял свою роль в обряде с превеликим тщанием: все-таки ему было свойственно огромное чувство ответственности. Он падал, едва сделав неуклюжий шаг, отказывался вставать, быстро-быстро полз задом наперед и вставал только после долгих уговоров, неизменно держась за руки названых родителей. Он измышлял все новые каверзы, и они доставляли ему не меньше радости, чем остальным присутствующим. Когда он с уморительной важностью прошел десять шагов подряд и победно оглянулся на Толая - знай, мол, наших! - Кенет уже попросту рычал от смеха.
   Под вечер Урхону исполнилось годика три, никак не больше. Его отвели в дом и уложили спать еще задолго до наступления сумерек. На этом настояли его приемные родители: маленьким детям следует ложиться спать рано. Тут уж они отыгрались.вовсю. Урхон брыкался и капризничал, но все же согласился быть хорошим мальчиком и закрыть глазки.
   Не успел еще этот многотрудный день окончиться, а Байхэйтэ уже отправил гонцов. Им предстояло тайным спуском отправиться к Горячему озеру, а оттуда наикратчайшей дорогой - к родичам Урхона. Они несли с собой весть о мире и о втором рождении Урхона. Вернуться им предстояло как можно скорее, и не в одиночестве. Дважды рожденный и жизнь, предшествующую второму рождению, проживает дважды. Через день-другой повзрослевшему Урхону настанет пора жениться, а потом и порадоваться рождению сына. Гонцам предстояло торопиться изо всех сил, чтобы поспеть к сроку.
   Они успели. Через два дня Алгур и его мать стояли перед Толаем и выслушивали его наставления.
   Минувшие два дня ничем не уступали самому первому. Особенно весело было наблюдать, как Урхон фехтует деревянным прутиком со своим названым отцом, присев на корточки. Мальчик очень старался: ведь первейшее дело для отца - воспитать своего сына истинным воином. Кенет только диву давался, глядя, как серьезно ребятишки исполняют свой шутейный родительский долг. Не такой уж и шутейный: с этого дня и до конца жизни, сколько бы лет ни прошло, эти дети будут почитаться настоящими родителями Урхона наравне с его кровными родителями. Кенет, понятное дело, ничего подобного даже не подозревал и никак не мог понять, чему так радуется Байхэйтэ. А Байхэйтэ попросту был доволен собой. Случалось и раньше, что суд Бога заставал человека не у себя дома, а в чужом клане, но редко. И никогда еще ни в одном клане двери Дома Покаяния не открывались для кровного врага. Поначалу Байхэйтэ не хотел было пускать Урхона в Дом Покаяния, но все же уступил. Теперь, обмозговав на досуге последствия этого решения, Байхэйтэ имел все основания порадоваться своей уступчивости: мир, предложенный ему Урхоном, будет действительно вечным. Его скрепило настоящее кровное родство. Да, если бы не сын по хлебу, если бы не парень с деревянным мечом... и мира бы Урхон предлагать не стал, и поединок мог обернуться по-другому, и годы взаимной вражды не позволили бы предводителю клана Седого Лиса пустить Урхона в Дом Покаяния. А оно вон как хорошо обернулось. Верно сказали Боги: приход чужака с деревянным мечом - к добру.
   И Байхэйтэ умиротворенно взирал на Кенета. А Кенет с живейшим интересом наблюдал за продолжением обряда: что-то еще предстоит увидеть?
   Продолжение оказалось ничуть не хуже начала. Горцы с шутками и прибаутками сооружали свадебное ложе: на шэн взгромоздили некое подобие кровати, только без спинок, устлали ее мягкими тюфяками, воспели хвалу новобрачным Урхону и Архинтай, пожелали им доброго потомства и, давясь смехом, препроводили на ложе. Урхон и его жена легли рядышком, и к постели подошел Толай с большим вышитым покрывалом. Одним плавным движением он взметнул покрывало над постелью, накрыл Урхона и Архинтай с головой, помедлил пару мгновений и сдернул с них покрывало.
   Из-под кровати выполз Алгур.
   - Я родился, - нахально заявил отпрыск и добавил, подумав: - Есть хочу.
   Выходка его была встречена смехом и одобрительным гулом. Смех в таких случаях - дело очень серьезное: чем веселее дважды рожденный проживает во второй раз свою прежнюю жизнь, тем счастливее и безупречнее будет новая. Хороший сын у Урхона: не пожалел выдумки для отца, постарался на совесть.
   Однако шутейная часть обряда подходила к концу, начиналась последняя, серьезная. Толай вышел из дома и вернулся с мечом Урхона в руках.
   - Урхон, дважды рожденный, сын Алхона и Эрхэ, - громко, во всеуслышание объявил Толай. - Я, Толай, Творец Богов, возвращаю тебе твоего Бога, и да будет он справедлив к тебе, а ты к нему. Повелевай им.
   - Урхон, дважды рожденный, сын мой, - важно возгласил мальчик, исполнявший роль его отца, - я, Алхон, благословляю возвращение тебе твоего Бога, и да будет он справедлив к тебе, а ты к нему. Повелевай им.
   Урхон молча принял меч из рук Толая, вдвинул его в свои пустые ножны, утопил все четыре защелки и дважды поклонился земно - сначала Толаю, потом своему приемному отцу.
   Все зашумели, задвигались, выбежали из дома. Теперь оставалось только омыться снегом от соприкосновения со смертью, и обряд можно считать завершенным. Алгур незамедлительно заявил Алхону, что снежки он умеет бросать лучше, даром что тот приходится ему дедушкой. Алхон, не в силах отрешиться так быстро от недавней степенности, снисходительно предложил Алгуру подтвердить свое бахвальство делом, и мальчики тут же принялись метать друг в друга снежки.
   Урхона поздравляли со вторым рождением все наперебой. Все, кроме Кенета. Кенет стоял поодаль и мучительно соображал, что же ему сказать своему недавнему врагу. Слов он не находил - да и какие слова тут годятся?
   Но Урхон сам подошел к Кенету и посмотрел ему в глаза - прямо и открыто.
   - Я у тебя в долгу, - серьезно и спокойно сказал он. - Ты хорошо пел. Твоя песня дала мне то мужество, которого мне недоставало.
   Когда отгремели празднества в честь повторного рождения Урхона и бывший враг, предводитель бывших врагов, отправился с женой и сыном в обратный путь, Толай впервые за несколько суток получил возможность выспаться - не кое-как, не урывками, а отоспаться по-настоящему. Конечно, жизнь у Творца Богов нелегкая, и более многочисленные, чем у других, обязанности приучили Толая подолгу не есть, не спать и вообще обходиться почти без отдыха. Но проводить по всем правилам многодневный обряд второго рождения, не отдохнув после Пляски Мечей ни минуты, тяжело даже и для Толая. Ему попросту некогда было думать, да и не только времени - сил недоставало для размышлений. Отоспавшись сразу за все почти бессонные дни после вопрошания, Толай вновь обрел способность мыслить.
   И первая же его мысль обратилась к ночи вопрошания. Снова и снова вспоминал Толай ответы своих Богов. Правильно ли он уразумел их смысл? Не ошибся ли в толковании? И нет ли ошибки в самих ответах? Боги мудры, но даже ему, их Творцу, не дано знать, всеведущи ли они?
   И будто одних сомнений мало для тревоги, опять начались сны - хотя и не у Толая. Опять Кенет являлся в сонных видениях, и опять кому-то приказывали его убить. Не самому Толаю, другому человеку. Сон едва не довел беднягу до сумасшествия. Рассказывал он о нем Толаю, чуть не плача. Убивать Кенета ему не хотелось - вроде парень хороший и никакого зла ему не причинил, опять же и Боги запретили. Да и пример Урхона ясно показал, чем кончаются подобные попытки. Но со сном-то как быть? Кому не верить - Богам или снам?
   Решения при всей своей медлительности Толай умел принимать быстро.
   - Я забираю твой сон, - негромко произнес он, слегка коснувшись пальцами висков несчастного. Тот аж зажмурился от облегчения: его сон забрал Творец Богов, и теперь сам он свободен от исполнения долга, противоречащего долгу. А что сделает с этим долгом Толай - его дело.
   Когда освобожденный от сна ушел, Толай еще некоторое время глядел на огонь, пылающий в горне. Огонь в горне - ведь так Боги назвали юного сына по хлебу?
   Откладывать и дальше откровенный разговор было нельзя. Опасно и бессмысленно.
   Кенета кузнец отыскал на самой окраине селения. По случаю хорошей погоды тому вздумалось не бока отлеживать на теплом шэне, а поразмяться немного и восстановить в памяти тела то, что он в последнее время помнил только умом.
   Кенет упражнялся с деревянным мечом, проделывая обычный воинский канон "боя с тенью". Судя по следам на снегу, на первый взгляд можно было предположить, что он только-только начал: следов было немного, их отчетливо различимые цепочки не накладывались одна на другую. Зато если приглядеться, видно, что отпечатки ног глубоко вдавились в снег. Края их были четкими, ни один не смазан: наука Аканэ пошла Кенету впрок, и в его движениях не было ни малейшей расхлябанности. Каждый его шаг был точно той длины, что и нужно, - ни на волос больше или меньше. Потому и не было на снегу лишних следов. Кенет разминался уже давно: в сторонке на снегу лежала его стеганая зимняя одежда, рядом - нетерпеливо сброшенный хайю и вышитая знаками-оберегами рубашка. Кенет был обнажен до пояса, его голая спина блестела от пота, забранные назад волосы липли к шее. От его разгоряченного тела разве только пар не валил. Кенет быстро и плавно взмахивал мечом, и солнечный свет струился по его лезвию, как по стальному, вспыхивая на острие дробящейся радугой. Толай невольно зажмурился: не следует ему видеть то, что никто не должен видеть.
   - Эй, сынок, - мягко позвал Толай, отведя взгляд в сторону, - тебя можно потревожить?
   Кенет завершил какую-то особо сложную фигуру, коротко поклонился, держа меч обеими руками острием вниз, и обернулся к Толаю.
   - Вполне, - беззаботно отозвался он и вложил меч в ножны. - Погоди немного, я сейчас оденусь.
   Он вытащил из рукава зимней одежды небольшое полотенце, быстро растерся насухо и принялся натягивать рубашку.
   - Все, я готов, - объявил Кенет, туго перепоясав синий хайю и набросив поверх него зимний кафтан. - Что-нибудь случилось?
   - Можно и так сказать, - кивнул кузнец. - Поговорить мне с тобой надо. Только, во имя всех Богов, не спрашивай, кого ты обидел. Насколько я знаю, все еще никого. Разговор у нас совсем о другом пойдет.
   Губы Кенета все еще улыбались, но глаза мигом посерьезнели. Он кивнул и подошел ближе.
   - Сын по хлебу, - медленно сказал Толай. - У меня есть к тебе просьба... и я очень надеюсь, что она тебя не оскорбит.
   - Я и вообще не обидчивый, - усмехнулся Кенет, но его шутливый тон должного отклика не возымел.
   - Не сочти мою просьбу за дерзость... или обиду... или уж тем более за вызов... - Слова ворочались во рту кузнеца тяжело и медленно.
   Теперь улыбка покинула не только глаза Кенета, но и губы.
   - Я хотел бы увидеть твой меч, - единым махом выпалил Толай.
   - Да пожалуйста, - удивился Кенет. - Только и всего?
   Он отстегнул крепление с обоймицы ножен и подал их вместе с мечом кузнецу.
   - На ножны мои посмотреть стоит, это да, - признал он. - Я так понимаю, тебя их оковка заинтересовала? Знатная работа.
   - И это - тоже, - отсутствующим голосом согласился кузнец, водя пальцем по древним знакам, выложенным серебром. Потом он очень осторожно потянул меч за рукоять. Какую-то долю мгновения меч словно бы сопротивлялся, а потом вышел из ножен необычно легко. Так плавно могла бы выскользнуть сталь - но не дерево. Сразу забыв о чудесных ножнах, на которые тоже стоило поглядеть попристальней, кузнец впился взглядом в деревянный клинок.
   Поверхность его была удивительно гладкой и чистой. Конечно, только неумелый подмастерье может оставить шероховатости, зазубринки или какие бы то ни было следы своей работы. Настоящий мастер и зашлифует, и отполирует, словно творение его рук приняло форму само по себе и не касался его ни топор, ни пила, ни рубанок. Но все же... Толай никогда не работал по дереву, но в своем деле он был непревзойденным мастером. Один мастер всегда разглядит печать мастерства другого. Но в том-то и дело, что ничего подобного Толай углядеть не мог, сколько ни старался. Этого меча действительно не касалась ни пила, ни топор, ни рубанок. Он был действительно нерукотворным - не только в том смысле, который придавали этому слову выкованные Толаем Боги, а в самом прямом. Этот кусок дерева был именно таким, каким вырос, - и всегда был таким. Толай устыдился собственных сомнений. Как и прежде, Боги оказались правы. Этот меч неизмеримо старше их.
   - Странный меч, - хрипло произнес Толай, вложил его в ножны и протянул Кенету. - Откуда он у тебя?
   - От моего учителя, - ответил Кенет, возвращая крепление на прежнее место. - Он говорил, что этот меч волшебный, и я ему иногда даже верю.
   Кенет слегка слукавил: верил он отнюдь не "иногда", только думать об этом он старался пореже. Время еще не пришло. Вот когда он станет настоящим магом...
   - Ножны, я так понимаю, тоже, - предположил кузнец, с трудом удержавшись, чтобы не попенять юноше за его легкомысленную непочтительность к собственному оружию - да еще такому!
   - Тоже, - кивнул Кенет. - Тот, кто мне их подарил, сказал, что они оберегают от ран. Небесполезная вещь для человека с деревянным мечом, верно?
   - Очень даже небесполезная, - криво усмехнулся кузнец. - Знал ведь тот человек, что дарить. Ножны эти тебе еще ох как пригодятся. Знаешь, а я ведь должен тебя убить.
   - И ты туда же! - шутливо взмолился Кенет, но потом вгляделся в тоскливые глаза кузнеца и произнес уже совсем другим тоном: - Эй, да ты не шутишь!
   - Какие тут шутки, - вздохнул кузнец.
   - У тебя что... тоже сон был?
   - Нет, - ответил Толай и, помолчав, добавил: - Сон был не мне. Другому человеку. Но он не знал, как ему быть с этим сном, и я взял его сон себе.
   - А ты... знаешь? - с расстановкой спросил Кенет.
   - Знаю, - коротко ответил Толай. - Потому и пришел.
   - Ты сказал, что пришел со мной поговорить.
   - Вот я и говорю, - буркнул Толай, - разве нет? А твое дело - слушать. Вопросы задавать будешь после.
   И Толай подробно и обстоятельно поведал Кенету и о сомнениях, охвативших клан в день его столь памятного несостоявшегося поединка с Урхоном, и о вопрошании Богов, и о том, что Боги ответили.
   - Вот и все, - заключил Толай. - Теперь, когда я увидел твой меч, я убедился окончательно, что наши Боги в нем не ошиблись. А значит, не ошиблись и в остальном. Ты пришел освободить наши сны - и что бы это ни значило, сделать это нужно быстро. Не случайно ведь уже второй человек подряд видит во сне, что должен тебя убить. То, что держит власть над нашими снами, боится тебя. Оно знает, что ты для него опасен. Ты сможешь. Если ты и дальше ничего не станешь делать, вскорости половина клана будет охотиться за тобой, вопя и завывая, с мечами наголо.
   - Скорей уж половина клана попросту рехнется, - зло и резко поправил его Кенет. - Ты ведь это хотел сказать? Боги велят одно, а сны - другое. Как тут остаться в здравом рассудке?
   - Урхон был прав, - задумчиво произнес Толай. - Ты понимаешь. Значит, ты сделаешь то, зачем пришел?
   - Знать бы как, - возразил Кенет. - Спасибо, что я и вообще узнал, зачем пришел. До сих пор я думал, что просто прячусь. Хотя...
   - Ты - да чтоб не знал? - удивился Толай. - С твоей-то силой?
   - Ох, не надо, - вздохнул Кенет. - Давай-ка я тебе расскажу все как есть, а ты уж сам увидишь, какой там силой я обладаю.
   И Кенет, в свою очередь, рассказал Толаю действительно все как есть, впервые не щадя себя и ничего не приукрашивая. Рассказал по порядку, со дня своего ухода из дома. И как старый волшебник прогнал его, и как он нашел устав, и как сам пытался выучиться на мага по разрозненным листам, выпавшим из книги. И о тех странных случаях, когда результат его действий явно превосходил затраченные усилия. И о неотвязном преследовании, которое учинил за ним Инсанна. И о загадочном исчезновении из осени во время беседы под кустом орешника.
   - Вот так, - уныло признался Кенет. - Ты все о силе говоришь, а я ведь даже не учился толком. Мне еще до мага - как отсюда до столицы пешком.
   - Если я тебя верно понял, - задумчиво протянул Толай, - тот волшебник прогнал тебя правильно. Не тебе у него учиться, никому не в обиду будь сказано.
   Кенет только понурился в ответ.
   - Но сила в тебе есть, - продолжал Толай. - Большая. Больше, чем ты полагаешь. Раз уж тебя попросили доиграть эту партию... Он неожиданно засмеялся.
   - И думать не мог, что такое услышать доведется! Лопух ты, парень, вот что я тебе скажу. Но делу это не помеха. Притом же изо всех нас свободен только ты. Мы здесь родились, и наши сны были в плену еще до того, как ты на свет появился. А ты - человек сторонний, твои сны свободны. Тебе так просто глаза не отведешь.
   - Я бы и рад, - искренне ответил Кенет. - Вы делили со мной хлеб родства. Не могу же я отплатить за него безумием. Но я и правда не знаю, что я должен делать.
   - Не страшно, - утешил его Толай. - Я тебе помогу. Кое-какие догадки у меня и у самого есть. Уж не знаю, что это за тварь такая, но вот где она сидит, догадываюсь.
   - Так за чем дело стало? - воспрял Кенет.
   - Понимаешь, - помолчав, ответил Толай, - дело в том, что этого места нет. Я знаю, где оно находится, но его там нет.
   - А откуда ты взял, что оно должно там быть? - растерялся Кенет: час от часу не легче!
   - Сон мне был, - хмуро произнес Толай, глядя на отпечатки ног Кенета на снегу. - И не один раз. Я видел это место во сне... и мне было отчего-то очень страшно его видеть... а потом я наяву много раз ходил туда... и не нашел ничего. Его там просто нет. Но ты его найдешь. Твои сны свободны.
   - Пожалуй. - Кенет смутно понимал, о чем толкует кузнец. Если этого места нет ни для Толая, ни тем более для любого его соплеменника, это не значит, что оно не существует. Это значит лишь, что оно искажает не только сны, но и явь. Сны Кенета вполне свободны от вмешательства: то ли в нем и вправду есть какая-то сила, то ли неведомый враг не может воздействовать на сны того, кто не родился в горах. Не важно. А важно сейчас то, что Кенет скорее всего сможет найти место, где обитает существо, наводящее порчу на сны. Даже исковерканные им послания Гор помогают своим детям - но только ли помогают? Нет, прав Толай - с этим следует покончить.
   - Проводить ты меня до места сможешь? - спросил Кенет.
   - Вряд ли, - покачал головой Толай. - Но я тебе на снегу нарисую. И где это место, и какое оно. Если оно только есть на самом деле, ты его найдешь.
   Глава 20
   ЧЕРНЫЙ КАМЕНЬ
   Кенет собирался в путь с нелегким сердцем. Он и верил Толаю, и не верил. Скорее все-таки верил. Последние два года приучили его к тому, что он иной раз справляется с делом куда лучше, чем он сам от себя ожидал. Опасная привычка, если вдуматься. Нельзя же полагаться только на везение. Но хотя Кенет и пытался на сей раз положиться на что-нибудь помимо везения, он при всем желании не мог понять, на что иное он может рассчитывать. Ведь если Толай прав и Кенету действительно по силам найти неведомого врага и победить его, то врагу есть чего опасаться. И он попытается сделать все, чтобы Кенет до него не добрался. Так что по пути Кенет может ожидать всего: и камнепада, и схода лавины, и небольшого землетрясения, и метели - да чего угодно! Такого, с чем не всякий горец сумеет справиться. А Кенет родился и большую часть жизни провел все-таки не в горах, так что врагу стоит только захотеть да с умом за дело взяться - и Кенет никогда не доберется до места живым. Вот и получается, что хоть наизнанку вывернись, а без везения ну никак не обойтись.
   Памятуя об этом, Кенет поначалу всего опасался. Каждый звук заставлял его напряженно прислушиваться. Останавливаться ему приходилось через два шага на третий. Поселение Седых Лисов еще не скрылось из виду, а у Кенета в ушах уже звон стоял. Ничего не поделаешь, пришлось остановиться надолго, передохнуть как следует и погодить, пока можно будет вновь расслышать хоть что-нибудь, кроме своего тревожного ожидания. Кенет понемногу приходил в себя. Его руки тем временем бездумно лепили снежки и швыряли их куда подальше, в ослепительную снежную белизну. Снег сиял ярче солнца, но Кенету все чудилось мелькание каких-то смутных, еле уловимых для взгляда теней. Ерунда, конечно, - откуда бы им здесь взяться? Но Кенет что было сил таращил глаза, пристально вглядываясь в обступившее его сверкание - не притаилось ли в нем нечто темное и чуждое? Однако играть со снегом в гляделки не стоит, и попытка Кенета закончилась, чем и должна была: надсадной головной болью, жгучей слепящей резью в глазах и внезапной темнотой. Потом виски и лоб ритмично задергало изнутри, под ложечкой закрутило, словно желудок пытался высосать мозг из черепа и переварить его. Кенет прижал пальцы к вискам, стараясь утихомирить бушующую боль. Он был вне себя от гнева на себя же. Нет, ну вот ведь дурак какой! Говорили же ему, остолопу несчастному, что на снег глядеть нельзя! А он что сделал? И как ему теперь быть - слепому, беспомощному?
   Гнев возымел на Кенета свое обычное действие. Где-то внутри него тяжко заворочалась молния, пытаясь обрести свободу. Напрасные попытки: Кенет не может ее выпустить, не глядя. Вслепую молниями плеваться - а как знать, куда она угодит? Вслепую... а что, если не вслепую?
   Очень осторожно, почти не дыша, чтоб не упустить молнию, Кенет повел ее на волю, к собственным глазам. Когда она приблизилась и мрак сменился кроваво-красной пеленой, Кенет изо всех сил стиснул зубы, чтоб не закричать, и отпустил молнию.
   Кенет ожидал, что будет больно, очень больно, но не думал, что настолько. Боль превосходила все, мыслимое им до сих пор. Глаза его словно взорвались в своих орбитах. Он закричал, и крик его прокатился по горным вершинам, словно гром вослед за молнией. Но боль схлынула, унося с собой темноту. Зрение вернулось. По щекам Кенета струились слезы, и он беспомощно хлопал чуть обгорелыми ресницами, глядя на собственные руки, до судорог стиснутые в кулаки.
   Он опасался лавины, но эхо его крика не стронуло с места замерший в ожидании снежный поток. Уверившись окончательно, что снега лежат по-прежнему недвижно, Кенет встал и продолжил путь. Глаза у него все еще слезились, но вновь обретенное зрение радовало Кенета так, что и сказать невозможно. Он больше не пялился попусту вокруг: снежная слепота шутить не любит. Он смотрел только себе под ноги, на собственную тень, ярко-синюю на белом снегу. Может, и надо немного пооглядеться, но это потом... потом... не сейчас, потом... сейчас слишком страшно, слишком свежо еще воспоминание, слишком явственна темнота в его памяти. И все же он продолжал идти, брел, спотыкаясь на каждой колдобине, но продвигался вперед. Он боролся со своим страхом изо всех сил - и их не хватало, чтобы сообразить, а откуда же этот страх взялся. Не о страхе своем думал Кенет и не о его причинах, а о том, как преодолеть его и себя. Как сделать каждый следующий шаг. Набравши воздуха в легкие, шагнуть осторожно, потом утвердить стопу окончательно и выдохнуть сквозь стиснутые зубы с облегчением: еще шаг пройден. Шагнуть - и выдохнуть. Шаг - выдох, шаг - выдох. Шаг - выдох. Шаг. Выдох. Шаг. Выдох. Шаг... Выдох... Шаг... Кенет почти ненавидел Толая, уговорившего его отправиться в поход. А потом, постепенно, незаметно, исчезло всякое "почти". Кенет ненавидел Толая и радовался этой ненависти.
   А вот это уже чересчур!
   Именно ненависть - не страх! - и заставила Кенета опомниться. Со страхом он уже был знаком. Воин должен уметь не бояться - но должен уметь и бояться. Иначе он не воин, а покойник. Да и нет на земле человека, который на самом деле совсем уж ничего не боится: ни смерти, ни рабства, ни долгов, ни мышей, ни темноты... словом, чего-нибудь. И если ты не знаешь страха значит ты не знаешь, как с ним справиться, когда перед тобой лицом к лицу встанет твой тот самый страх, главный, единственный. Аканэ очень хорошо обучил Кенета, когда и как нужно бояться. Способность страшиться была в натуре Кенета. А вот ненависть к человеку, от которого он видел одно только добро, да еще если она удовольствие доставляет, - о нет!
   Кенет запрокинул голову и рассмеялся. Ненависть была ложью. Ложью был и страх, с самого начала пути вынуждавший его ошибаться раз за разом. Теперь с этим покончено. Это не его страх и не его ненависть. Это страх перед ним и ненависть к нему. Отчаянные попытки врага защититься. Прав был Толай - его боятся. Значит, он на верном пути. Значит, он сможет!
   И Кенет бестрепетно зашагал вперед - откуда только силы взялись!
   Больше ему ничто не мешало. Дорога оказалась легкой на удивление. Конечно, после подобных фокусов следует держать ухо востро: кто его знает, какие еще хитрые штучки у врага в запасе? Кенет и не собирался пренебрегать осторожностью, но страшно ему больше не было, и снег уже не слепил его.