Раткевич Элеонора. Деревянный меч (Деревянный меч - 1)

   - Я и не гневался, - возразил Инсанна. Ну и самомнение у этих смертных. Неужели они всерьез полагают, что Инсанна способен снизойти до того, чтобы гневаться на одно из этих ничтожных существ?
   - Извольте простить его... - Просьба едва не застряла у молодого аристократа в глотке. Как он только выговорил ее, не поперхнувшись!
   - Я же сказал, что не сержусь, - чуть раздраженно возразил Инсанна.
   Просители испуганно умолкли. Наступившее затем молчание дало им хорошенько прочувствовать собственную беспомощность.
   - Отчего раньше не приходили? - нарушил молчание Инсанна.
   - Мы не знали... не знали ничего... - прошептал старик. - Он как домой пришел, сразу в беспамятство впал.
   - Вот как? - Велика же дерзость юного Кэссина, если боль заставила его потерять сознание. - Что же он, так в себя и не приходил?
   - Приходил, - неохотно ответил брат Кэссина.
   - И ничего вам не сказал? - полюбопытствовал Инсанна. Любопытство его не было праздным: нужно же ему знать, что представляет собой его будущее орудие.
   - А вы изволили ожидать, что скажет? - Поистине вежливая наглость дар богов. Впрочем, Инсанна не прогневался на молодого вельможу. У него ничего не осталось, кроме способности аристократически вежливо дерзить. Пусть уж потешит самолюбие.
   - Ничего он не сказал, - перебил сына старик. - Мы уже после, стороной узнали. Что ж, теперь понятно, почему Инсанне пришлось так долго ждать. Ничего. Мальчишка сполна заплатит за каждый час этого ожидания.
   - А Кэссин подтвердил? - кивнул Инсанна. - Не стал врать. Проявил в кои веки благоразумие. Похвально.
   - Мой младший брат никогда не лжет, - процедил вельможа. - Не приучен.
   - Ничего, научится, - благодушно сообщил Инсанна. - Я и научу.
   Просители на мгновение словно дара речи лишились.
   - Так как же вам удалось уговорить его дозволить пойти ко мне на поклон? - усмехнулся Инсанна.
   - Никак, - глухо ответил брат Кэссина. - Он нам запретил.
   - Он не знает, что мы здесь, - опустил голову старик.
   - Как же неразумно, - ласково пожурил Инсанна отсутствующего Кэссина. - Вы правильно поступили, ослушавшись его приказа.
   Инсанна умышленно подчеркнул слово "приказ": не во власти младших приказывать старшим! - и с удовольствием пронаблюдал, как родственники Кэссина заливаются багровым румянцем.
   - Я предпочел бы согласиться с ним, - вскинул голову вельможа. - Но я не могу видеть, как он... умирает... и не попытаться...
   - Крайне похвально, - одобрил Инсанна.
   Вельможу передернуло.
   - Было бы исключительно досадно, если бы молодой человек, одаренный подобными достоинствами, погиб во цвете лет, - продолжил Инсанна. - Разве не так?
   Ответа не последовало.
   - Но он отчасти сам виноват в вашем горе. Если бы он смирился, боль исчезла бы сама собой. Ну а так... - Инсанна развел руками. - Я не могу исцелить его на расстоянии. Если вы хотите видеть вашего родича здоровым, он должен быть здесь.
   - Он не придет, - сдавленно произнес старик.
   - Я ведь не говорю, что он должен сам прийти сюда. - Инсанна начинал терять терпение: до чего же глупы эти смертные. - Да и вряд ли он сможет в его-то состоянии. Но раз он не может прийти и не хочет смириться, я смогу избавить его от боли только в одном случае. Если он согласится стать моим человеком. Над своими людьми я властен и на расстоянии.
   - Он не согласится, - возразил вельможа.
   - Если его будете уговаривать вы - конечно, нет. Но ваше дело доставить его ко мне, и только. А уж уговаривать его... - Инсанна пожал плечами. - Не ваша это забота.
   - Он не придет.
   Нет, положительно, смертные не способны думать!
   - Добавьте ему сонного зелья в питье, - едва сдерживая раздражение, посоветовал Инсанна. - Проснется он уже в моем замке. Тогда поздно будет упрямиться.
   Лица просителей побагровели от гнева. Пятьсот, даже триста лет назад Инсанна решил бы, что их гнев предвещает отказ. Но теперь, едва завидев признаки гнева, Инсанна возликовал: отказа не будет.
   Открывать глаза Кэссину не хотелось: под веки словно песок насыпан. Губы обметало. Чем таким его напоили вчера? И зачем отец пытается найти для него лекаря? Ведь знает же он, кому Кэссин обязан своими страданиями. А значит, должен бы уяснить себе: никаким зельям не под силу унять или хотя бы облегчить эту боль. Сколько же можно мучить его, подсовывая то одно, то другое целебное питье? Кэссину потом только хуже.
   Вчерашнее питье оказалось особенно мерзким. Помочь оно, конечно, ничем не помогло, а вот повредить сумело. Кэссину уже случалось ненадолго терять зрение от боли, а вот слух он утратил впервые. Еще вчера он мечтал никогда больше не слышать голоса слуг, тихие звуки шагов, горестные вздохи отца и приглушенные проклятия брата. Любой звук причинял ему немыслимую боль. Что ж, вот он и не слышит ничего. Болван. Уж лучше бы слышал. Тишина причиняет ему еще большую боль.
   Кэссин скорее угадал, чем услышал негромкие шаги за дверью. Значит, он все же не утратил слух! Он испытал такое неимоверное облегчение, что глаза его сами распахнулись.
   Он лежал в незнакомой комнате, и дверь этой комнаты открылась, словно только и ждала его пробуждения.
   За дверью стоял Инсанна.
   Он молча пересек комнату и сел на край постели.
   Даже боль не лишила Кэссина способности быстро соображать. Он мигом припомнил горечь вчерашнего питья и тяжесть сегодняшнего пробуждения. Сонное зелье! Никогда бы он не отправился к Инсанне своей волей. Потому-то никто его и не спросил. Опоили и доставили куда следует.
   Инсанна молчал долго. Потом совершенно неожиданно поднялся и пожал плечами.
   - Что ж, нет так нет, - произнес Инсанна и вышел.
   Инсанна испытывал искреннее удовольствие от визитов к Кэссину. Иногда он навещал юношу дважды в день, иногда выжидал недели полторы, прежде чем войти в его спальню, посмотреть ему в глаза и вновь произнести: "Опять нет? Ну что же..." Инсанна рассчитывал время своего появления точно и никогда не приходил, когда его ждут. Ни разу он не посетил Кэссина в те нередкие мгновения, когда юноша был полон желания сопротивляться. Нет, Инсанна терпеливо ждал, пока боевой подъем сменится упадком духа: никто не может находиться в боевой готовности беспрерывно. Только тогда Инсанна входил неслышной походкой в комнату Кэссина, проникновенно глядел ему в глаза и вновь произносил тоном дружеского укора: "Опять нет?.."
   За ожидание Инсанны мальчишка платил своим собственным. Почему-то ожидание особенно сильно действует на смертных. Инсанне было некуда спешить, и он откровенно забавлялся, иногда чуть ослабляя боль, терзавшую Кэссина, а иногда усиливая. Пусть наглый щенок ждет, ждет чего угодно: облегчения, новых страданий, прихода Инсанны, даже смерти... все равно. Пусть ждет, пусть обезумеет от боли и ожидания. Поразмыслив немного, Инсанна полностью снял боль почти на целый день - о, разумеется, выставив стражу у дверей Кэссина. Скорее всего это излишняя предосторожность: вряд ли обессиленный болью пленник попытается сбежать; он и шевельнуться толком не в состоянии. И все же никакая предосторожность не бывает излишней. Вдруг Кэссин окажется настолько глуп, что все же попробует выйти из комнаты? Забавно будет посмотреть на выражение его лица, когда дюжий страж схватит его за шиворот и швырнет обратно в комнату. Да, это была удачная мысль даровать мальчишке временное облегчение. А потом снова ударить его болью. И еще раз. И еще. Настанет время, когда Кэссин сам попросит о боли как о величайшей милости. Уж лучше нестерпимая, но беспрестанная боль, чем жуткое ожидание не только боли, но и кратких передышек. А потом настанет минута, когда мальчишка согласится на что угодно, лишь бы никогда больше ничего не ждать.
   Однако Инсанна не успел полностью осуществить свои замыслы. Совершенно неожиданно он был вынужден поторапливаться.
   Инсанна так давно был лишен возможности видеть Кенета, что решил поначалу, что отзвук чужой силы ему примерещился. Сообразив, что мальчишка на самом деле пустил силу в ход, Инсанна торопливо выхватил шерл и жадно вгляделся в открывшееся ему зрелище.
   Вот уж этого Инсанна никак не ожидал! Кенет в Имбоне! Совсем рядом, неподалеку!
   Так. а что это он делает? А, ясно... ясно... вот только не понять никак, кто стоит рядом с ним, обведенный кругом невидимости? Кого мальчишка так яростно защищает?
   Стой, а это что? Инсанна уже привык, что наглый мальчишка каждый раз после работы пересекает текучую воду... но откуда он взял воду здесь, в сухой степи? Инсанна же ясно видел - мгновение назад никакого ручейка не было. Неужели мальчишка научился вызывать воду по своему желанию?
   И почему его понесло в Имбон? Он должен бы обходить владения Инсанны как можно дальше. А между тем мальчишка неуклонно приближается к Замку Пленного Сокола, хоть и не самой прямой дорогой: Сад Мостов, Каэн, Лихие Горы, теперь Имбон... Неужели?.. Нет, быть того не может! Мальчишка еще не настолько силен, чтобы бросить Инсанне открытый вызов. Не такой он дурак, чтобы кидаться с соломинкой на кольчугу. А если он все же именно такой дурак, тогда Инсанна тем более в безопасности. Дурака, хоть бы и мага, нечего опасаться.
   И все же - почему он здесь? Может быть, рано Инсанна разочаровался в могуществе своего подарка? В конце концов, кто сказал, что серебряная пластинка уничтожена? Удостовериться в ее существовании Инсанна не смог ну да с Кенетом и не такие неожиданности вполне возможны. А что, если пластинка все еще действует? Все еще тянет ничего не подозревающую жертву все ближе и ближе к Инсанне? Да, но тогда нечего затягивать обработку Кэссина. К приходу Кенета Инсанна должен располагать подходящим орудием - а кто лучше Кэссина сумеет уговорить нахального молодого мага? Они даже чем-то похожи: оба наглые, самоуверенные, оба совершенно не желают считаться с реальностью. Потому-то и проходят слова Инсанны у Кенета мимо ушей. Зато Кэссин поговорит с ним на его языке.
   Инсанна не замедлил вновь сдавить болью голову Кэссина: не настолько сильно, чтобы он полностью обеспамятел, но достаточно, чтобы затруднить сопротивление. Выждав немного, Инсанна направил свои стопы в комнату пленника. Да, так оно будет лучше всего: сначала появится боль, а уж следом за ней - Инсанна.
   На сей раз Кэссин даже не попытался привстать и окинуть Инсанну воспаленным взглядом. Он даже головы не повернул, когда Инсанна сел на край его постели.
   - Опять нет? - вздохнул Инсанна. - Что ж... я на свете восемьсот с лишним лет живу - за такое время можно научиться не спешить никуда. Могу и подождать.
   Губы Кэссина ехидно искривились.
   - По счастью, я столько не проживу, - хрипло прошептал он. - Вот и жди, пока я сдохну и тебе с того света в рыло плюну. Совсем недолго подожди. Лет восемьдесят. Больше мне не прожить.
   - Ты проживешь столько, сколько я захочу, - возразил Инсанна.
   Кэссин молчал: возразить ему было нечего. Инсанна тихо ликовал победа! Он немного опасался, что юноша не поддастся на провокацию, не станет возражать ему. Стал, и еще как! Но уж коль скоро он открыл рот значит будет говорить и дальше. Сейчас главное - не останавливаться, не дать ему снова замкнуться в молчании.
   - Не понимаю, почему ты так упрямишься, - дружелюбно посетовал Инсанна. - Ты мог бы избавиться от боли в любой момент. Неужели тебе больше нравится страдать?
   - Да, - шевельнулись почерневшие от боли губы. - Я свободен! Уж не перестарался ли Инсанна? Парень явно не в своем уме. Инсанна озабоченно склонился над ним и посмотрел ему в глаза.
   - Я не сошел с ума! - Хриплый тихий смех Кэссина был одновременно жалок и страшен. - Я прекрасно понимаю, где я нахожусь. Я понимаю, что я в твоих руках. Я понимаю, что ты со мной сделаешь все, чего захочешь. Кроме одного. Кроме того, чего ты от меня добиваешься. Ведь добиваешься, верно?
   "Парню в уме никак не откажешь", - подумал Инсанна.
   - Добиваешься, - заключил Кэссин. - А я сопротивляюсь. Пока сопротивляюсь, я свободен, несмотря ни на что. Тебе ведь не удалось меня подчинить...
   "Не только умен, но и образован: ишь как изящно выстраивает цепочку рассуждений, даром что голова болит вовсю. Одного ума для этого недостаточно, такое требует долгой привычки. Привычка, значит. Ну-ну. Твоей привычке, наглый сопляк, от силы лет десять, а моей - больше восьми веков. И с парадоксами я управляюсь получше твоего. Логикой балуешься, наглец? Я ж тебе покажу логику..."
   - Почему ты решил, что я хочу тебя подчинить? - надменно возразил Инсанна. - Подчинить можно равного. В ответ Кэссин издал рваный смешок.
   - Спасибо, что напомнил мне, что я сильнее. Я уже начал об этом забывать.
   - Ты? - возмутился Инсанна. - Да ты просто взбесившийся молоток! Непокорный инструмент, и только. Но учти: когда инструмент не подчиняется хозяину, его чинят.
   - Ты мне не хозяин, - упрямо отмолвил Кэссин, - не тебе и чинить. Так что забивай свои гвозди хоть голыми руками, хоть собственной головой.
   Высокомерие не привело к ожидаемым результатам, и Инсанна вновь сменил тактику.
   - Ты прав, - кивнул он. - Мне и в самом деле нужно забить гвоздь. Очень упрямый гвоздь. Его можно забить - или сломать.
   После этих слов Инсанна помолчал немного: пусть-ка упрямый мальчишка сам уяснит себе, что значит "сломать". Узрев на лице Кэссина признаки понимания, Инсанна продолжил.
   - Шутки в сторону. - Инсанна повел рукой, словно отметая неуместные шутки. - Я уже подумывал убить этого человека. Он был бы нужен мне живым... но с ним непросто справиться. Нет у меня для этого подходящих инструментов. И если я таких инструментов не найду, мне придется волей-неволей его сломать. Уничтожить. - И, помолчав немного, Инсанна неожиданно спросил напрямик: - Ты не хочешь спасти ему жизнь?
   Наступила недолгая тишина.
   - Нет, - наконец ответил Кэссин. - Он бы меня за это не поблагодарил.
   Вот те на! А Инсанне было показалось, что подходящий аргумент найден.
   - Почему ты так думаешь? - раздраженно бросил Инсанна.
   - Лучше умереть, чем принадлежать тебе, - без обиняков ответил упрямец. - И человек этот тоже так думает. Я уверен. Иначе бы он не сопротивлялся.
   Только не терять терпения! Только не утратить доброжелательный тон!
   - Так ведь и больной ребенок сопротивляется, когда ему пытаешься дать лекарство, - мягко заметил Инсанна.
   - И чем же он болен? - фыркнул Кэссин.
   - Глупостью, - отрезал Инсанна. - Для мага это совершенно непростительно.
   И откуда только у Кэссина силы взялись на этот безумный хохот! Кэссин сотрясался под его напором; из глаз текли слезы.
   - Не могу! - простонал он, задыхаясь. - Вот бы никогда не подумал! Магу, чтобы справиться с магом, нужен человек!
   - Конечно, человек, - подтвердил Инсанна. - Магу он не поверит.
   - Так, значит, ты уже пробовал? - с издевательски-сочувственным интересом осведомился Кэссин.
   - Не только я. - Инсанна развел руками, демонстрируя полное бессилие магии там, где должен преуспеть смертный.
   - И что же может человек там, где маги потерпели неудачу?
   - Человек - ничего, - подтвердил Инсанна. - Но ты не совсем человек.
   Он думал польстить своей жертве - лестью можно добиться несравнимо большего, чем угрозами, - но цели своей не достиг.
   - Верно, - охотно согласился Кэссин. - Я же молоток.
   - Я не знаю, что ты такое. - Инсанна продолжал славословить без малейших колебаний: чем наглее лесть, тем лучше она иной раз действует. Твои страдания превосходят все мыслимое. Человек не может так долго терпеть...
   - Ошибаешься, - выдохнул Кэссин. - Человек - может.
   - Не думаю, - улыбнулся Инсанна. - Любой бы на твоем месте мать родную прирезал, только бы прекратить боль.
   - Это ты о себе? - невинным тоном поинтересовался Кэссин. - Вот не знал, как магами становятся...
   - Упрямишься! - процедил Инсанна, едва не задохнувшись от злости. Но требовалось нечто большее, чем выходки наглого смертного, чтобы Инсанна вышел из себя по-настоящему. За какую-то долю мгновения Инсанна полностью овладел собой и вновь сменил тактику, отказавшись от лести в пользу обманчивого прямодушия. - Вот потому-то ты мне и нужен, - с обезоруживающей прямотой произнес Инсанна. - Ты такой же, как и он. Я не могу поговорить с ним так, чтобы он понял. Но ты говоришь с ним на одном языке. Тебя он поймет.
   - И что же такого он должен понять? - против воли заинтересовался Кэссин.
   - Что его путь ведет в тупик.
   - Почему? - спросил Кэссин.
   - Потому что на его пути стою я.
   - Так подвинься, - посоветовал Кэссин. Вот ведь наглец!
   - Скала не уступает путь реке, - высокомерно возразил Инсанна. - Это река сворачивает.
   - Ты прав, - прошептал Кэссин. - Река сворачивает горы.
   От этих слов Инсанна ощутил мгновенный холодок меж лопаток и не сразу понял, что вызван он самым обычным страхом. Как бы смертный не оказался неожиданно для себя пророком! Но нет, если он подчинится Инсанне, если поможет уговорить Кенета, этого никогда не случится. Да, но как же преодолеть его упорство?
   - Ты мне нравишься все больше, - улыбнулся Инсанна. - Я тебя почти люблю. Я тобой восхищаюсь.
   - Я горжусь твоим восхищением, - сдавленно усмехнулся Кэссин, - и сделаю все, чтобы его не утратить. Я не соглашусь. Ведь тебя восхищает именно мое сопротивление.
   - Я не могу долго восхищаться глупостью, - парировал Инсанна. - А твое упрямство глупо. Оно гибельно для тебя и для другого человека. И я ведь не прошу тебя стать моим рабом, а всего лишь оказать мне услугу. Притом же я не забываю тех, кто оказывает мне услуги. Не забуду и тебя. Ты в семье младший сын, у тебя нет ни малейшей надежды выдвинуться при дворе, получить сколько-нибудь приличную должность. Стоит тебе уступить моей просьбе - и к твоим услугам любая должность, только назови.
   Исхудавшее тело Кэссина вновь сотряс хохот.
   - Мне тебя жаль, - с неподдельной искренностью прошептал Кэссин.
   Он еще смеет жалеть великого мага, этот раздавленный болью червяк!
   - Я не знал, что твое честолюбие простирается столь далеко, - словно размышляя вслух, протянул Инсанна. - Извини. Что ж, и это можно устроить. В конце концов, какая мне разница, кто сидит на этом троне...
   Вот уж это было сказано совершенно чистосердечно. Должно, должно подействовать!
   - Ого, как тебе нужен этот гвоздь! - сочувственно произнес Кэссин.
   - Я могу сделать тебя магом! - предложил Инсанна. Ему не верилось, что кто-то может добровольно отказаться от подобного могущества. Даже если мальчишка отказался от императорской короны - уж от этого он не откажется.
   Кэссин не замедлил с отказом.
   - Тот, кого ты сделал магом, повесился. Если мне захочется, я и сам могу повеситься. Не становясь магом.
   Добро же, мальчик. Не хочешь по-хорошему - поговорим по-плохому. Может, тогда ты поймешь, что здесь с тобой шутить не собираются. И с твоих губ исчезнет эта отвратительная нестерпимая усмешка.
   - Если тебя и этим не купишь, - ласково улыбнулся Инсанна, - больше мне предложить нечего. Мой кошелек пуст. Зато плеток у меня предостаточно. Самых разных. Да вот, к примеру... ты останешься здесь и будешь мучиться. А домой вернется совсем другой Кэссин. И будет вести себя так, что через пару месяцев от твоей чести не останется и камня на камне, а твое имя войдет в легенды. Может, через год-другой я тебя и выпущу. И люди будут бежать в страхе и отвращении от того, кто это сделал.
   Обычно на аристократов, готовых скорее умереть, чем замарать свою дурацкую честь, эта угроза действовала безотказно.
   - Но я буду знать, что я этого не делал, - еле слышно, но с неожиданной твердостью произнес Кэссин. - И того, что ты просишь от меня, тоже не делал.
   - Слушай, ты, сопляк! - процедил Инсанна, наклонясь к самому лицу юноши. - Думаешь, ты умнее всех? И на тебя управа найдется, не сомневайся. Он, видите ли, будет знать, что он этого не делал! Совесть для него, паршивца, важнее чести! Ты даже не представляешь, какая это для тебя непозволительная роскошь - иметь совесть. Только попробуй отказаться - и я тут же, с места не сходя, уничтожу Имбон. Или еще какой-нибудь городок. Как можно более мучительным способом. Столько невинных людей - и все они будут на твоей совести.
   На сей раз молчание длилось довольно долго.
   - Вот так, из-под палки, я бы мог согласиться, - медленно произнес Кэссин. - Да ведь тебе не это нужно. Тебе нужно, чтоб я говорил с этим человеком искренне, вдохновенно, убежденно. Если меня приневолить, ничего не получится. Как же я смогу верить собственным словам, если за моей спиной будет стоять этот город?
   И где этот наглец научился находить такие неотразимые возражения?
   - Отлично, малыш, - усмехнулся Инсанна и встал. - Я не ошибся в выборе. Из тебя получится великолепный молоток. Я просто в восторге от нашей беседы. К сожалению, я не могу продолжить ее прямо сейчас - сам понимаешь, у волшебника всегда много неотложных Дел. Но как только я с ними закончу, я обязательно вернусь, и мы еще побеседуем. Обещаю.
   С этими словами Инсанна, не дав Кэссину опомниться и вставить хоть словечко, шагнул и растаял в воздухе.
   Что ж, могло быть и хуже. Пусть-ка теперь мальчишка гадает, что означали прощальные слова Инсанны. Пусть ждет продолжения. А чтоб не скучно было ждать...
   Инсанна без колебаний усилил боль, потом чуть ослабил на мгновение, потом снова усилил пуще прежнего. "Вот и славно. Завтра утром мы опять поговорим, щенок, - и едва ли ты мне откажешь".
   Однако завтрашний разговор не состоялся. Все-таки перемудрил Инсанна, сделав боль настолько нестерпимой. Кэссин обезумел от боли - а чем же еще можно объяснить его нелепый побег? Дождавшись ночи, он выбросился в окно. И не разбился. Во всяком случае, не насмерть. Кровавый след тянулся вниз по склону и исчезал в пыльной траве.
   Вопреки ожиданию перепуганных стражников, Инсанна не стал наказывать их за побег Кэссина. На самом-то деле Инсанна предусмотрел и такую возможность. "Неплохо, совсем неплохо. Этот глупый червяк думает, что обвел вокруг пальца самого великого мага на свете? Вот и хорошо. Невелика беда, что ты не захотел уговаривать Кенета. Ты и не будешь его уговаривать. Ты его найдешь. Он где-то поблизости. Он не может не почувствовать твоей боли. А стоит ему почувствовать - и он сам придет к тебе. Не может не прийти. Этот глупец, пожалевший птенчиков, упавших с крыши столько лет назад, неужто он и тебя не пожалеет? Пожалеет, не сомневайся. Пожалеет. И придет, сам, по доброй своей воле придет в Замок Пленного Сокола. А уже потом я и с тобой справлюсь, смертный. Заставлю тебя уговорить строптивого молодого мага. И можешь мне поверить, ждать этого придется недолго".
   Вот уж действительно: чем старше человек, тем больше у него опыта. А обширный опыт подсказывает ему: не отчаивайся, если потерпел неудачу, а составь новый план, похитрее прежнего. Всякую неудачу можно обратить в успех, если уметь ждать и исправлять прежние ошибки. И составляются во исправление ошибок самые что ни на есть хитромудрые планы. Всем бы эти планы хороши, кроме одного: в них слишком много всяких "если" и "но". Они слишком сложны, чтобы принести успех.
   Точно таков был и хитрый расчет Инсанны. При других обстоятельствах он увенчался бы успехом непременно. При других обстоятельствах мучения Кэссина притянули бы Кенета даже издалека. Но сейчас Кенету пришлось бы сделать над собой усилие, чтобы заметить Кэссина, окажись он совсем рядом. Слишком уж занят был Кенет собственной болью.
   Обычно юности свойственна некоторая склонность к искажению видимого. Любая мелочь, на которую направлен взор, видится ясно и отчетливо, а весь остальной мир тонет в полумгле. Малейшая царапина под этим избирательно пристальным взором превращается в настоящую рану; какой-то жалкий мерзавец весь белый свет застит только оттого, что попался на глаза именно здесь и сейчас. До сих пор Кенет - скорее ребенок душой, нежели юноша - счастливо избегал этой горячки рассудка. Да ведь приходится когда-то и взрослеть. Он избыл свое детство разом - и выпало ему повзрослеть в несчастливую для себя минуту.
   Кенет брел, сам не зная куда. Он почти не видел тропы под ногами и видеть не хотел. Он вообще ничего не хотел видеть. Его трясло и мутило от омерзения. Там, в Имбоне, он не очень-то и разглядел толпу - не до того ему было, - а вот запомнил он ее, оказывается, прекрасно. Рожи, рыла, морды, оскаленные, перекошенные, совершенно обезумевшие от жажды крови... жаль, что он удержал в себе гневные молнии, что не испепелил на месте эту мразь! И что его удержало? Стоило только ударить молнией посильнее - и сейчас перед его мысленным взором не стояли бы кромешно тупые озлобленные хари. Его посетило бы совсем другое видение: ломкое черное крошево угля, так недавно бывшее живой плотью, осыпается медленно на ветру и обнажает белые блестящие зубы... нет, о нет!
   Магу ярость не дозволена, но ведь воин имеет право на гнев. Ни одного человека из толпы Кенет и пальцем не тронул. А сейчас, когда все кончилось, в своих мыслях он косил противников мечом одного за другим... дерево рубило не хуже стали, и кровь впитывалась в клинок... марая, пятная его... нет, нет, лучше расправиться с настырными призраками голыми руками, не заслужили они честного удара мечом... ударить, чтоб кость захрустела, разбить в кровь эти ненавистные, трижды ненавистные морды... и все же противно, как противно! Да разве у такой мрази в жилах кровь течет? Дерьмо у них в жилах. Ударишь сдуру - месяц отмываться придется.
   Не важно, настоящий бой приходится выдержать или только воображаемый но если длится он достаточно долго, то поглощает всю ярость бойца без остатка. Пока Кенет сражался с призраком толпы, он еще мог отгонять от себя мерзкие видения. Когда же от ярости осталось только омерзение, призраки вернулись. Они даже сделались более плотными, более реальными, словно бы ярость, отогнавшая их на недолгое время, их же и накормила. Кенет озирался затравленно - и - видел не деревья, не тропу, не ручей, не седую от росы траву, а пасти, распяленные безумным кровожадным беззвучным воем. Лица смыкались вокруг него, толпа приближалась, подходила, подползала, текла по земле. Весь род человеческий, весь мир был этой толпой, и видеть ее было так же невыносимо, как умирать, захлебываясь в выгребной яме. Глаза бы вырвать из орбит - да ведь не поможет. Память бы свою ослепить - да не получится.