Раткевич Элеонора. Таэ эккейр!

   Лерметт кивнул, опять позабыв, что Эннеари идет впереди.
   – А при чем здесь Найлисс… в смысле город? – поинтересовался эльф, так и не дождавшись ответа.
   – А при том, что Илент не захотел править в Риаде, как и его… предшественник, – вовремя спохватился Лерметт.
   – Его можно понять, – согласился Эннеари.
   Еще бы не можно! Как тут не понять? Легко ли сесть на запятнанный кровью невинных трон? Приятно ли править в городе, где лица жителей все еще искривлены ужасом, угнездившимся при предыдущем царствовании? Возможно ли надеть корону отца, убитого твоей рукой?
   В последнем, впрочем, как раз никто в Риаде не сомневался – возможно! Илента на руках носили – и потому, что его безумный порыв действительно спас всех, и, как ни странно, потому, что он был сыном своего отца – пренебрегаемым и чудом выжившим. Тираны не желают иметь ни наследников, ни соперников – а кем еще мог считать Илента его кровопийца-отец? К тому же – а кто вправе унаследовать престол, если не сын короля? От него даже не потребовали пройти через очищение… но Илент решил иначе.
   Лерметт вдохнул сквозь стиснутые зубы. Не стоит рассказывать Эннеари об очищении. Не поймет. Сочтет этот обычай варварским. Так оно и есть – но только не все можно понять со стороны. Древний обычай Найлисса гласил: при пресечении династии претендент должен быть подвергнут испытанию чистоты своих намерений – или, проще говоря, пытке. Чудовищное обыкновение – однако оно надежно хранило Найлисс от всякого рода узурпаторов и заговорщиков. Есть вещи, против которых бессильно любое честолюбие и любая жажда власти. Слишком уж дорого за нее платить приходится. За все время существования королевства Найлисс прибегнуть к очищению пришлось лишь дважды – и лучник Илент был вторым. Риада дивилась его упрямству – зачем сыну короля проходить очищение? Но Илент объявил прежнюю династию пресеченной. Палача пришлось выписать со стороны и имя жертвы утаить. Легенда гласит, что бедолага-палач так и не успел получить обещанное золото. Стойкость жертвы так потрясла его, что он просто-напросто помер на месте. Жители Риады сочли смерть палача знаком свыше – чем-то вроде божьего суда, надо полагать – а о чем думал Илент, когда его короновали под радостные крики, не знал никто.
   С тех самых пор судебная пытка в Найлиссе не практикуется.
   Нельзя рассказывать об этом Эннеари. Он никогда не был человеком. Он никогда не жил в Найлиссе. Он никогда не трепетал в ужасе перед коронованным безумцем. Он не стрелял на поле боя в своего отца и своего короля. Он не поймет.
   Есть вещи, которые нельзя понять, не пережив. Лерметт и сам не до конца понимает.
   Нельзя об этом рассказывать.
   – Значит, тогда Илент и построил новую столицу? – спросил эльф. Если он и удивился внезапному молчанию своего собеседника, то, по крайности, не сказал об этом ни слова.
   – Да, – тихо ответил Лерметт. – Именно тогда. Он даже не думал, как назовет ее, пока строил – но люди, шедшие за ним в бой, сразу назвали ее «сердцем Найлисса»… а потом и просто Найлиссом. Когда город был построен, называть его как-либо иначе было уже поздно.
   – Сердце Найлисса, – задумчиво повторил Эннеари вслед за Лерметтом – медленно, словно пробуя эти слова на вкус. – Долго же его, наверное, возводили…
   – Что ты! – хмыкнул Лерметт. – И совсем даже нет. Во-первых, не время по два года нос через губу нести – война все-таки. Пришлось поторапливаться. И потом, гномы хоть и зануды, а тоже не от рассвета до заката один камень в стенку кладут. Они-то как раз быстро управляются. Долго гномы только думают и говорят.
   – А при чем тут гномы? – удивился Эннеари.
   – При Найлиссе, – ответствовал Лерметт, с трудом подавив искушение посоветовать дурному эльфу не перескакивать через этот камень, а… ф-фу-ух, обошлось! – Конечно, не стану врать, что его одни гномы и строили – людей там хватало. Уж если город заново возводится, нельзя жить в доме, в котором ты ни стены не выкладывал. Все будущие жители Найлисса, как один, на стройке старались. Но и гномов там было немеряно. Этак, пожалуй, один гном на двоих человек и никак не меньше.
   – Тогда я, пожалуй, лучше поверю в эту сказочную красоту, – заявил ошарашенный эльф. – Тогда мне, скорей уж, в другое поверить трудно…
   – Во что? – поинтересовался Лерметт.
   – В то, что у короля вашего… ну, Илента… что у него денег достало расплатиться со всей этой оравой гномов честь по чести. Да еще во время войны.
   – Ну, это ты зря, – с укоризной отмолвил Лерметт. – Это ты на гномов совсем напрасное говоришь. Как раз если честь по чести – и денег бы достало. Тем более во время войны. Гномы ведь полишку не запрашивают. Сам знаешь, почему – или нет?
   – Знаю, – ответил Эннеари. – Мне Илмерран о «неких гномах» и Четвертой Стене рассказывал.
   – Вот-вот, – подхватил Лерметт. – Именно о «неких». Об этих поганцах даже прозваний в истории не осталось, ни в нашей, ни в гномьей – а уж на что народ дотошный. «Некие гномы», и все тут. Ни один гном за свою работу сверх ряда не запросит.
   – Так ведь ряд каков должен быть – за целый город! – возразил эльф. – Это же домов-то сколько!
   – Домов? – усмехнулся Лерметт. – И только-то? А то, что под землей, а колодцы, а акведук? А сам план города, если уж на то пошло?
   – Тогда я и вовсе не понимаю, – ошеломленно признался Эннеари.
   – А тут и понимать нечего, – сообщил Лерметт. – Во-первых, запрос был меньше, чем ты думаешь. Как раз потому, что во время войны. Нехорошо на чужой беде покорыстоваться. Такая прибыль со временем своим горем отзовется. Ты себе, как я понимаю, цену уже в уме сосчитал? Да? Вот и сбрось с нее треть.
   – Сбросил, – покладисто отозвался Эннеари. – Все равно несусветно выходит.
   – Так ведь и это еще не все, – продолжил Лерметт. – Тут одна подковырка хитрая есть… прямо и не знаю, как бы объяснить, чтобы понятно получилось. Ну… вы, эльфы, хоть и розно с людьми живете, а торговля между нами есть, верно? Да вот мои сапоги хотя бы…
   – Есть, – подтвердил Эннеари.
   – А раз торговля есть, – подхватил Лерметт, – значит, есть чем торговать. Значит, у вас не принято сложа руки сидеть, а принято этими руками что-то уметь.
   – Верно, – согласился Эннеари; судя по голосу, рассуждение Лерметта изрядно его позабавило, хотя и непонятно, чем.
   – А вот ты своими руками что умеешь? – настаивал Лерметт.
   – Лютни делать, – мечтательно отозвался эльф.
   Вот это да! Лерметт видел однажды эльфийскую лютню и слышал, как она звучит. Это… нет, ну вот это да!
   – Куда уж лучше, – вздохнул Лерметт, не без труда отрясая с себя подобное сну воспоминание о прелести навек полюбившегося ему напева. – Тогда тебе понять будет легче кого другого. Вот представь: пришел к тебе эдакий полудурок – из тех, у кого глаз на лице больше, чем мыслей в голове, дубина полнейшая, зато весь в золоте. И говорит: «А сделай ты мне лютню, золотом изукрашенную, жемчугом утыканную – чтоб на стенке висела на почетном месте и все соседи на нее обзавидовались до полусмерти».
   Эльф брезгливо передернул плечами.
   – Да, – весело продолжил Лерметт, – а потом приходит к тебе музыкант и говорит: «Беда у меня случилась – совсем, считай, от лютни одни щепки остались». Даже если отсчитать цену золота и прочих каменьев – за сам-то инструмент ты с которого меньше запросишь?
   – С музыканта, конечно, – уверенно ответил Эннеари. – Ему не для зависти, а для дела, и уж он хоть в лютнях точно смыслит. А для того, в ком понятия нет, и делать тяжко.
   – Вот тебе и ответ, – заключил Лерметт. – И запросишь меньше, и постараешься лучше, верно? Да ведь в этих делах любой искусник так решит… а гномы еще какие искусники, и тебя никак уж не глупей – вот потому-то с той цены, что тебе в голову пришла, еще треть сними.
   – Это уже себе вообразить можно, – нерешительно произнес Эннеари, произведя мысленно упомянутый подсчет. – Но все равно много.
   – А третий ответ в том, – подытожил Лерметт, – что заплатили гномам не деньгами.
   – А чем же тогда? – удивился Эннеари.
   – А вот этого, – заявил Лерметт, – даже и рассказать нельзя. Это просто видеть надо. Вот приедешь в Найлисс, я тебя в Старую Ратушу отведу – там в Зале Гильдий картина есть, очевидцем рисованная. Как раз момент уплаты на ней и изображен. По одну сторону люди, стоят, по другую гномы, и лица что у тех, что у других, довольные-предовольные. И есть чем. Увидишь, сам поймешь.
   – Может, мне и впрямь наведаться в Найлисс? – негромко произнес эльф почти что себе под нос.
   – Обязательно, – горячо заверил его принц. – Хоть вы и дольше нашего живете, а ты такой красоты во всю свою жизнь не видал.
   – Как же ваша бывшая столица от такой красоты завистью не изошла? – раздумчиво протянул Эннеари.
   – Могла, – честно признал Лерметт. – И не только из-за красоты. С бывшими столицами это часто случается. Почти всегда. Но у Риады с Найлиссом иначе сложилось. Риада просто не успела начать завидовать.
   – Что значит – не успела? – насторожился Эннеари. – Разгромили ее, что ли?
   Лерметт втихомолку улыбнулся: судя по голосу, Эннеари не желал Риаде столь страшной и скорой гибели… да и нескорой тоже. Вообще никакой.
   – Наоборот, спасли, – ответил принц. – Война ведь еще шла. Когда на Риаду напали, ополчение из Найлисса живо по реке спустилось. Сперва отрезали находников от подкреплений из степи, а потом и вовсе в пух разнесли. А когда жители Риады благодарить стали за помощь, Илент возьми и скажи: «Сын не может оставить мать в беде – иначе он и не сын вовсе». Риада почти не пострадала, а степняки усвоили – не разгромив Найлисс, Риады не взять. Им бы тихо сидеть… но слишком уж велико искушение оказалось. Решили, будто Найлисс им по зубам. Зря решили. А про то, что между Риадой и Найлиссом уже проложена дорога, и вовсе не прознали. Одним словом, недолго Найлиссу пришлось в одиночку отбиваться – Риада вся как есть пришла, разве что городские стены с собой не прихватила. А после победы тот Риадский кузнец, что ополчение возглавил, гордо объявил: «Ни одна мать сына в беде не бросит».
   Эннеари расхохотался.
   – Умен же был этот ваш король Илент, – уважительно заметил он. – Кузнец, кстати, тоже не глупее.
   – Понял? – ухмыльнулся Лерметт. – Так с тех пор и повелось. Риада уже не столица – зато она на веки вечные мать новой столицы. Тоже ведь неплохо, верно?
   – Ну еще бы, – согласился Эннеари. – Гордая мать и восхитительный сын.
   – Правильно, – подхватил Лерметт. – Сыну завидовать невозможно. Им можно только гордиться. Ты бы только знал, как Риада гордится Найлиссом – это просто в уме не помещается.
   Эннеари явно хотел было обернуться и сказать что-то веселое, но взамен резко остановился, словно на стену налетев, и зло присвистнул.
   – В чем дело? – окликнул его Лерметт.
   – Похоже, мы пришли, – сообщил эльф. – Во всяком случае, по этой тропе нам дальше ходу нет. Да ты сам погляди.
   Он прижался к скале, чтобы Лерметт мог рассмотреть дорогу впереди. Лерметт глянул и зло дернул плечом. На расстоянии самое большее сотни шагов от них тянулся длинный завал. Который камень лежит надежно, а который может и неосторожным порывом ветра шелохнуть, и не сообразишь, не ступив – а тогда уже всяко будет поздно. И, будто одного только завала было недостаточно, чтобы сделать тропу непроходимой, позади него маячил огромный валун. Судя по виду, его принесло недавним сходом, однако расположился он посреди тропы так основательно, с такой солидной добропорядочностью, словно бы тут и родился – родился, вырос, возмужал и состарился, покрывшись сединой наледи. Сам по себе завал, может, и стоил риска преодолеть его, равно как и валун – однако сразу две преграды не стоили ни затраченных на них усилий, ни риска.
   – Заслушался я, – вздохнул эльф. – Раньше надо было заметить… хотя – какая, в сущности, разница, сейчас или раньше? Все едино нам здесь не пройти. День потратим. Не меньше – а кто сказал, что дальше тропа проходима?
   – Пожалуй, что никто, – согласился Лерметт, озирая равнодушные к их затруднениям небесные облака.
   – Опять лезть придется, – без особой радости заметил Эннеари. – Это если мы не решим вернуться назад.
   – Лучше не надо, – живо возразил Лерметт. – Опять по той же самой тропе – и ведь на ней тоже лазить придется, не забывай. Мы сюда не по ровной дороге добрались.
   – Значит, лезем, – пожал плечами эльф. – Вниз или вверх?
   Лерметт примкнул веки и сосредоточился, вспоминая карту. Потом открыл глаза, оглядел тянущийся вверх склон и заглянул с обрыва вниз.
   – Только вниз, – уверенно сказал он. – Там тропа чистая, отсюда видно. А сверху неизвестно какая. Да и склон здесь не так чтобы слишком надежный. К тому же, – добавил он ехидно, – мне, знаешь ли, надоело за тобой сапоги таскать. А вниз можно слезть и обутым.
   – Не скажи, – возразил Эннеари.
   – Ты что, по веревке только босиком съехать можешь? – удивился Лерметт.
   – Нет, конечно, – ответил Эннеари, едва ли не уязвленный подобным предположением. – Просто веревку оставлять жалко.
   Лерметт ничего не сказал ему в ответ, ухмыльнулся только. Ухмылка получилась лукавой и торжествующей, словно во времена раннего детства, такого давнего, словно бы его не было и вовсе – но оно было, и напомнило о себя этой ухмылкой так явственно, что Лерметт поспешно прикусил губу, чтоб над самим собой не рассмеяться. Вот так же точно он ухмылялся в детстве мальчишескому своему торжеству: конечно, меч или щит ему пока в слабых ручонках не удержать, не говоря уже о копье – зато плюнуть он наверняка сумеет дальше, чем любой рыцарь. И по заборам он тоже лазит лучше. Припомнив свое превосходство в лазании по заборам и плевании, Лерметт едва сумел подавить смех. И ведь не то забавно, что он совершенно всерьез гордился этими достижениями, а то, что при виде эльфа безумное детское желание плюнуть дальше становилось до ужаса живым и почти непреодолимым. По счастью, ему предоставилась такая возможность.
   – А зачем оставлять? – произнес он медленно, заранее наслаждаясь своим торжеством. – Было бы куда ее привязать, а оставлять не придется.
   – Привязать-то есть куда, – пожал плечами Эннеари. – Вот тут выступ очень даже подходящий… а только как ты ее отсюда потом сдернешь?
   – Очень даже просто, – заверил его Лерметт. – Сам сейчас увидишь.
   Он извлек веревку, взял ее за оба конца и вывязал вокруг выступа нечто весьма сложное и запутанное. Эннеари взирал на его действия с плохо скрытым недоумением.
   – А теперь спускайся, – заявил Лерметт, вручая ему веревку. – Полезай спокойно, я за тобой спущусь. И учти: не вздумай держать веревку только за одну половину, если не хочешь грохнуться. Сразу за обе держи. Понял?
   – Дело нехитрое, – сдержанно ответил эльф, взялся за веревку и через мгновение исчез внизу. Спустя самое недолгое время его оклик возвестил о благополучном завершении спуска.
   Лерметт последовал его примеру. Веревки, даже и сложенной вдвое, хватило с избытком, спуск был нетруден, и принц не заставил себя ждать.
   – А теперь что? – поинтересовался Эннеари, когда Лерметт присоединился к нему на нижней тропе.
   Вместо ответа Лерметт протянул руку к веревке, ухватил ее и дернул посильнее. Веревка покорно упала на тропу.
   – Вот так, – заявил Лерметт ошарашенному Эннеари и плутовски подмигнул. – Сейчас заново смотаю ее, и пойдем.
   – Мотай-мотай, – рассеянно согласился Эннеари и внезапным плавным движением не выдернул даже – вынул из-за спины лук, быстро и ловко, как фокусник извлекает платочек из воздуха на глазах изумленных зрителей.
   Зритель у Эннеари был один-единственный, зато изумленный донельзя. И ведь было чему изумляться. Лерметт никогда не видел такой слитной, такой согласованной и плавной быстроты движений. Эльф заново подтянул ослабленную тетиву, выхватил стрелу из колчана, наложил на тетиву, натянул и тут же отпустил ее, не целясь – все словно бы одновременно. Лерметт и понять не успел, когда и как совершился выстрел – а ветерок уже ерошил оперение стрелы, по середину древка вонзившейся в тело молоденькой горной куропатки. Эннеари подошел к убитой птице и поднял ее. Куропатка оказалась небольшой, но с виду вполне упитанной.
   – Вот и ужин к нам прилетел, – довольным тоном заявил Эннеари и улыбнулся. Улыбка эльфа была столь неотразимо лукавой, столь победительно мальчишеской, словно у подростка, ухитрившегося вопреки собственным чаяниям плюнуть дальше извечного своего соперника. На долю мгновения Лерметту показалось, что он заглянул в зеркало.

Глава 10

   Постоянные спуски и подъемы измотали путников гораздо раньше, чем сгустились сумерки, да и карабкаться по узким горным тропам – совсем не то же самое, что шествовать по торной дороге. К исходу дня Лерметт так устал, что едва мог утерпеть, до того ему хотелось объявить привал. Даже эльф, казалось, несколько поутратил прежнюю бодрость. Едва только им удалось найти сколько-нибудь ровное место, где можно и хворосту на костер наломать, и сам костер разжечь, и расположиться возле огня, не рискуя при первом же неосторожном движении свалиться вниз, как принц и эльф остановились, не сговариваясь – настолько оба они нуждались в отдыхе. Однако долгожданный привал оказался едва ли не утомительнее всего предшествующего дня. Вечер определенно не задался. Вот ведь и костер вспыхнул сразу же, и горная куропатка, которую Эннеари взял на стрелу, почти и не целясь, явила собой в зажаренном виде сытный и горячий ужин – для путников в горах дело ох не последнее! – зато разговор все не ладился и не ладился. Эннеари сидел, погрузившись в какие-то загадочные, но несомненно, тоскливые мысли и молчал, как пень, несмотря на все попытки Лерметта разговорить его. А Лерметт старался, что было сил, выспрашивая Эннеари об эльфийских обычаях в надежде, что уж на эту тему его дорожный спутник поговорить не откажется. Ничуть не бывало. Эннеари отмалчивался, а если и отвечал, то односложно и неохотно, уходя в себя едва ли не после каждой фразы. Лерметт, тем не менее, попыток не оставлял – по трем причинам. Во-первых, ему и в самом деле было страх как интересно. Во-вторых, послу неплохо бы знать побольше об обычаях тех, к кому он направляется – хотя бы уж затем, чтобы не оскорбить ненароком. А в-третьих, эльф, терзаемый неведомой тоской, представляет собой такое тяжкое зрелище, что на него глядючи, завыть впору. Выть Лерметт не собирался: в конце концов, и сам он не собака, и эльф не луна.
   – Послушай, Эннеари, – предпринял он новую попытку.
   Эльф поднял на него тяжелый до укоризны взгляд.
   – Я давно тебя спросить хотел, – не отступался Лерметт.
   – Спрашивай, – без всякого выражения произнес Эннеари и зябко повел плечами.
   – Если только это не секрет, конечно, – на всякий случай оговорил Лерметт, – что это за штуковина такая? – И рука его взметнулась, указав на ожерелье, свисающее с шеи эльфа.
   – Ах, это… – равнодушно протянул Эннеари. – Не секрет, конечно. Это ларе-и-т"аэ.
   – «Найди-меня»? – удивленно перевел Лерметт.
   – «Найди-себя», – поправил Эннеари. – Это… как бы тебе объяснить… рано или поздно на грани отрочества нас охватывает странное томление… почти зов. Как будто ты потерял часть себя и ее нужно найти. Вот и начинаешь ходить, искать, до всего руками дотрагиваться. Который предмет вернет тебе цельность, тот и есть искомый. Берешь его и носишь при себе неотлучно. У меня вот оказалась эта горсть камней.
   – Интересно, что делать тем, кому цельность возвращает не горсть камней, а целая гора или, скажем, лес? – отважился пошутить Лерметт. – Гору с собой унести трудновато. А постоянно при себе таскать, пожалуй, и того трудней.
   – Гору нельзя уносить, – не принял шутки Эннеари. – Гора принадлежит всем. Те, кому так не посчастливилось, обычно там и остаются.
   Он замолчал и снова уставился на пламя. Ну что ты будешь делать! Ни спросом, и насмешкой его не проймешь.
   Лерметт устало взглянул на Эннеари. Просторный лоб эльфа был мрачен, хотя ни одна хмурая морщина и не пересекала его. Выражение зеленых глаз, полуприкрытых утомленными веками, пониманию не поддавалось и вовсе. Общее впечатление складывалось крайне тягостное.
   – О чем тоскуешь? – напрямик, без обиняков поинтересовался Лерметт – очень уж ему надоели экивоки и недомолвки. А мрачный эльф ему надоел и пуще того.
   Эннеари снова поднял веки – медленно, почти против воли.
   – О том, что я у тебя в долгу, – ровным голосом произнес он.
   – В каком долгу? – не понял Лерметт.
   – Ты ведь спас мне жизнь, – терпеливо пояснил Эннеари.
   – Ну да, – Лерметт по-прежнему как есть ничего не понимал. – Так и что тебя гнетет?
   – А то, – отозвался Эннеари, – что в долгу я у тебя. И долг это неоплатный. И пока я тоже не спасу тебе жизнь, не будет мне покоя.
   Трудно винить Лерметта в том, что он и теперь понял не сразу. Зато когда понял, едва не поперхнулся. Интересно, как это Эннеари себе представляет? Чтобы спасти своему спасителю жизнь, надо ведь еще и момент такой улучить, когда этой самой жизни будет грозить опасность. А опасность тем и страшна, что о приходе своем заранее не предупреждает. Значит, желающему расплатиться с подобным долгом предстоит следовать за своим спасителем, как тень, высматривая подходящий момент… и еще не сказано, долго ли предстоит должнику за спасителем этак шляться – может, и всю жизнь. Беда, она ведь на обязана случиться как можно скорее, лишь бы спасенному было удобнее. Всю жизнь… это ж надо же. Нет, пустое это дело – эльфов спасать. Спасешь, а потом приходится обзаводиться вечной тенью, неотлучным спутником – одним словом, собственным эльфом. Может, кому и покажется сдуру, что иметь собственного эльфа приятно – а вот Лерметт при одной только мысли об этом преисполнялся содроганием. Еще и потому, что иметь в собственности кого-то, безраздельно кем-то владеть не вправе даже король. Да, Лерметту предстоит сделаться королем и повелевать – именно поэтому он знает о таких делах получше прочих. Да, король вправе повелевать людьми – но владеть человеком никто не вправе. Да, король может требовать верной службы – но присвоить себе чужую жизнь не смеет ни один властитель мироздания.
   – Ну уж нет, – усмехнулся Лерметт, – это не тебе, а мне покоя не будет.
   Эльф безмолвствовал.
   – Что тебе за ерунда в голову пришла? – возмутился Лерметт. – Совсем из ума вон. Забудь.
   Ответный взгляд Эннеари выражал одно лишь неколебимое упорство.
   – Я у тебя в долгу, – гнул свое эльф.
   – Что ты мне тут посольский узел вяжешь? – окончательно вспылил Лерметт.
   – Какой-какой узел? – переспросил Эннеари.
   Лерметт под его удивленным взглядом приметно покраснел.
   – Ну… история такая, – нехотя ответил он. – Неужели не слыхал?
   – Представь себе, нет, – сообщил эльф. – О послах я только то и знаю, что они неприкосновенны. Никогда не слыхал, чтобы посла узлом завязывали.
   Принц невольно фыркнул.
   – Скажешь тоже, – буркнул он. – Просто я думал, что ты про этот случай тоже наслышан. Очень старая байка. Ее все знают.
   – Среди людей – может быть, – заявил Эннеари. – А я так впервые слышу. Ты уж сделай милость, расскажи.
   – Попробую, – принужденно усмехнулся Лерметт. – Даже и не знаю, с чего начать. Очень трудно рассказывать то, что все знают. Одним словом, жил да был доблестный рыцарь Эйнелл.
   Вымолвив эту фразу, принц сообразил, что взял невесть почему такую манеру, словно собрался сказку несмышленышу рассказывать. Он сбился и замолк. Эннеари выжидательно молчал.
   – Послы и гонцы и в самом деле неприкосновенны, – собравшись с духом, продолжал Лерметт. – Не то, по моему разумению, немного бы охотников нашлось заниматься таким рискованным ремеслом.
   Эннеари кивнул.
   – В жизни оно, конечно, бывает по-всякому, – вздохнул принц. – Случается, что послов убивают намеренно… чтобы сделать войну неизбежной. Или оплошность какая приключится. Но с доблестным рыцарем Эйнеллом все было совсем по-другому. Он с самого начала знал, что едет послом к дураку.
   – То есть он подозревал, что его могут убить? – уточнил Эннеари.
   – Еще как подозревал, – подхватил Лерметт. – И решил на всякий случай о себе позаботиться. Чтобы не остаться без оружия в решительный момент.
   – Постой-погоди, – перебил его эльф. – Как это – не остаться без оружия? Насколько я помню, послам полагается меч свой к ножнам привязывать накрепко. Особым таким ремешком… а потом его концы еще и заливают оловом, а поверх металла печать оттискивают… или я что-то перепутал?
   – Да нет, – махнул рукой Лерметт. – Все ты помнишь правильно. И заливают, и оттискивают. А вот завязывает ремешок сам посол. Собственноручно. Вот он и завязал.
   – И что? – недоуменно вопросил Эннеари.
   – А ты сам подумай, – невинно предложил Лерметт. – Ты этот узел сегодня сам видел в действии. Вот и попробуй догадаться.
   – Не пойму, о чем ты, – нахмурился эльф.
   – Да вот об этом. – Принц вытянул из воротника веревку. – Забыл уже? Узел, которым я веревку затянул, чтобы потом снять – это посольский и есть. – Его пальцы привычным быстрым движением уверенно вывязали сложный узел. – Вот – видишь?
   – А кстати, – оживился Эннеари, – я ведь у тебя попросить хотел показать мне, как его вяжут.
   Он потянул за короткий конец веревки. Узел распустился, словно его и не было.
   – Ловко! – восхитился Эннеари. – Дай-ка и мне попробовать.