Раткевич Элеонора. Таэ эккейр!

   – Вырваться. Как можно быстрее отринуть обыденность и уйти в неизведанное… – Эннеари вздохнул. – Может быть, поэтому вы так недолго живете?
   Больше всего Лерметту хотелось дернуть себя за ухо… ну, или за нос ущипнуть хотя бы. Может, тогда ему удастся проснуться? К сожалению, руки ему не повиновались.
   – Вы такие мимолетные… – снова вздохнул Эннеари с печальным восхищением. – Как роса на траве. Как осенние листья на ветвях. Мы так старались украсить эту землю, а вы все равно нас покидаете. Наверное, это правильно. Искать другую, новую красоту. Неутолимо, снова и снова. Нам бы тоже хотелось уметь так.
   – А?..
   Только этот жалкий звук Лерметту и удалось выдавить из себя. Дар речи покинул его окончательно.
   – Вы всюду ищете красоту. Ищете и создаете. Во всем. Зачем далеко ходить – взять хотя бы вот эту одежду. – Эльф кончиками пальцев оттянул рукав своей рубашки. – Такие утонченные переливы оттенков – и так неподражаемо прихотливо подобранных… с такой небрежной смелостью!
   До сознания ошарашенного Лерметта этот новый экивок миропорядка, решившего отчего-то встать на голову, высунуть язык и подмигнуть, пребывая именно в таком положении, дошел слабо и не без труда – однако все-таки дошел. Вывод следовал однозначный и очевидный. Эльфы воспринимают цвета и оттенки полнее, глубже, шире, точнее и тоньше, чем люди. Взять хотя бы вот эту одежду. Да, да, вот эту самую. Арьен вовсе не шутил, называя ее красивой. Ничуточки не шутил. Ни малейшей капли иронии – правда, и ничего, кроме правды. В глазах Лерметта бурое тряпье, вдобавок изрядно застиранное и заношенное, отличалось чем угодно, только не красотой – но для глаз Эннеари незримые принцу цветовые переходы обладали тонким изяществом.
   Создаем, значит, красоту – да, Арьен? Красоту, которую даже не видим. Лерметт почувствовал, что внутри него, помимо воли, начинает зарождаться смех. Совершенно неуместный в эту минуту. Совершенно.
   – И вдобавок эта расцветка никогда не бывает случайной. Она всегда наполнена глубоким смыслом.
   Каким? Каким, во имя всего святого, смыслом?!
   – И цвет, и форма – до мельчайших деталей, – восторженно выдохнул Эннеари. – Все глубоко продуманно. Все насыщено символами.
   Арьен, остановись, ты меня в гроб вгонишь, хотел было взмолиться Лерметт. Хотел – и не мог. Рта лучше не раскрывать – иначе смех, щекочущий губы изнутри, вырвется наружу.
   – Мы не просто не умеем так, – благоговейно промолвил Эннеари, – нам это и вообще в голову не приходило. Настолько смело и изысканно выразить самое себя чрез символы. Когда каждая пряжка, каждый шнурок, каждый отворот рукава – символ того, кто ты есть.
   Лерметт едва не застонал. Непрошенный смех душил его, бился в горле, в груди. Выразить себя? Вот, значит, как ты это понимаешь, эльф. Наиболее низменное и пакостное свойство… нет, не человеческой натуры даже, а человеческой глупости. Наиболее отвратное и мелочное. Напыжить, выпучить, выставить на погляд – в каждой пряжке, в каждом шнурке, в каждом отвороте рукава… все смотрите, все!.. вот он – я!.. я !.. я – великий и неподражаемый Я!.. Чтоб видели. Чтоб знали. Чтоб помнили! Я. Самый-пресамый. Самый знатный. Самый родовитый. Самый богатый. Самый опасный. Самый омерзительный и злобный. Самый посредственный и обыкновенный. Неважно, какой именно – главное, что перед вами не кто-нибудь, а Его Величество Я! Выпятить это свое "я", да так, чтоб солнечный свет застило – и переть напролом, расталкивая помянутым "я" всех остальных… а чтобы ловчее расталкивать, непременно побрякушками обвеситься – чтобы нипочем не забыли, ничтожества, с кем дело-то имеют!
   Нет, мироздание не просто встало с ног на голову! Это оно хохотало, сотрясая безмолвного от изумления Лерметта – хохотало с ужимками и содроганиями, разваливаясь в такт собственному смеху на кусочки… донельзя странные кусочки, разбегающиеся с радостными визгом на все четыре стороны.
   – Это пристрастие к символам поистине благородно и поэтично, – с прежним благоговением продолжал между тем Эннеари. – В нем столько высоты мысли и чувства! Если даже каждая завязка на штанах…
   Вот завязок на штанах, исполненных высоты мыслей и чувств, Лерметт перенести уже не смог. Это было уже слишком – или, как выразился бы Арьен, запредельно. Дикий, дурацкий, неистовый, ни с чем не сообразный смех, душивший принца все это время, вырвался, наконец, наружу – и Лерметт повалился в траву, задыхаясь и хохоча. Он стонал, всхлипывал, зажимал рот руками – и все же был не в силах остановиться.
   – Ты что это? – осведомился Арьен чуточку даже подозрительно.
   – Это… из ме… ня… воз… вышенность… лезет, – кое-как объяснил Лерметт, с трудом пропихивая слова между взрывами смеха. – Мыс… мыслей… и-и чувств…
   – Я же говорил, – кивнул нисколько не обиженный и даже не удивленный Эннеари. – Так тонко оценить возвышенный юмор контраста между жизнью и смертью… между зарождающимся теплом понимания и угасшим сразу после рождения теплом едва затлевшего костра… если бы не ты, я бы и не заметил. Какие же вы, люди, все-таки поэтичные…
   Лерметт взвыл от хохота, замолотил руками по земле и дрыгнул в воздухе ногой.

Глава 14

   Свечи горели ровно и ярко. В их бестрепетном свете перстень выглядел вполне достойно. Золото ободка и оправы то сдержанно мерцало, то внезапно изливало густое тяжелое сияние, а крупный рубин рдел жарко и охотно, лишь изредка отливая фиолетовым, словно лепесток тюльпана. И все же бывший канцлер Селти при виде этого великолепия лишь скорчил недовольную гримасу. Алый огонь, пылающий в глубине камня, выглядел, по его мнению, излишне простодушным – а значит, недостойным столь высокой особы – да вдобавок фиолетовый отлив отчего-то казался Селти намеком на некий тайный разврат… и где были глаза его ювелира, когда он покупал для своего господина камень с надцветкой, да еще такой? А ведь сколько денег получает, шельма! Следовало бы давно от него избавиться… вот только лучшего ни за какие деньги не найти, как ни старайся. Что поделать, приходится довольствоваться этим нерадивым архиплутом. В прежние времена, небось, за счастье почитал бы выискивать для господина только самое наилучшее, достойное чести украшать одного из первых вельмож королевства… а теперь и этот ничтожный ремесленник осмеливается небрежничать!
   Селти рывком сдернул перстень и швырнул его в шкатулку, где уже валялись во множестве другие кольца, имевшие несчастье не угодить ему. Вот ведь напасть – полный ларчик перстней и прочей дребедени, а надеть-то и нечего. А нужно, непременно нужно надеть хоть какое-нибудь кольцо, чтобы скрыть предательский белый ободок незагорелой кожи, обвивающий палец. Тот самый ободок, на который давеча уставился проклятый паж с полотенцем… Селти испытывал страстное желание пропихнуть это полотенце мальчишке в самую глотку, чтобы удушить его нечаянные слова прежде еще, чем они успели сорваться с уст. Возможно, это принесло бы облегчение бывшему канцлеру – и уж, по крайности, удушье гнева, терзающее его с того памятного ему умывания, беспременно унялось бы, сыскав подобающую жертву – но Селти умел держать себя в узде… а кто бы на его месте не научился за годы опалы? Ну, прикончит он не в меру глазастого щенка – а толку-то? Что заметил паж, могут заметить и другие. Бесполезно убивать жалкого недоноска лишь затем, чтобы назавтра услышать тот же самый вопрос из других уст. Никто не приглядывался к перстню опального канцлера – Селти носил свое кольцо столько лет, что людские взгляды скользили по злополучному перстню с истинно человеческим равнодушием. Да попроси любого описать, как выглядит кольцо господина Селти – и, смело можно ручаться, никто и слова выдавить не сумеет, настолько людям не свойственно обращать внимания на повседневное и привычное. Никто ничего не заметит, если одно кольцо сменится другим – особенно при условии, что перстни окажутся хоть отдаленно похожими. Никто не потратит на руку Селти, привычно украшенную массивным перстнем, ни одного лишнего взгляда. А вот отсутствие кольца незамеченным не пройдет.
   Селти яростно потер порядком уже припухший от бесчисленных примерок палец, словно бы хотел стереть с него белый ободок, этот призрак сломанного кольца, и потянулся к ларчику. Ну неужели среди всякого хлама не найдется ни одного подходящего перстня?
   Селти рывком насунул на палец очередное кольцо и вновь досадливо скривился. Выглядит-то оно неплохо, спору нет… но очень уж сидит неудобно. А ведь мошенник-ювелир уверял, что все перстни господина подогнаны точно по руке… опять соврал, бестия!
   Правда была куда проще. И не только в том дело, что нет перстня, который пришелся бы по руке после того, как на ней перебывало в течение дня двадцать восемь разных колец. Нет, не в том. Просто бывший канцлер слишком уж привык к тому перстню, который не покидал его руки больше двадцати лет. Он сжился с этим кольцом, и теперь любое другое казалось ему неудобным. Если бы только можно было и в самом деле отдать его ювелиру! Долго ли старому мошеннику вернуть на место отломившийся лепесток оправы? Но даже самый неискушенный подмастерье беспременно заметит и поймет, что скрывалось под золотым лепестком… а вот этому как раз ну нипочем нельзя позволить случиться!
   На протяжении четырех поколений предки опального канцлера хранили под лепестком средство для быстрой смерти – на случай плена или тяжкого неисцелимого ранения. Когда-то Селти и сам носил на пальце быструю смерть… как же он был тогда наивен! Умирать, вот еще! Пускай другие умирают – а он, Селти, будет жить. Он еще всех переживет. К чему хранить в перстне старый, еще прадедовский яд, пусть даже он и не утратил прежней силы? Не лучше ли сменить его на иное зелье? Сменить быструю смерть на отсроченную? Ведь если твой враг, распив с тобой по чарочке вина, вдруг валится наземь в диких корчах и дрыгает ногами, испуская дух на глазах у потрясенных свидетелей – а ну-ка, угадайте, кого заподозрят в первую очередь? Нет, враг должен отойти в мир иной тихо, во мраке собственной опочивальни, не успев даже проснуться, чтобы осознать собственную смерть. И вот эта желанная смерть уже близится – а Селти все еще не получил никаких вестей от своих наймитов… и кольца подходящего тоже покуда не нашел. Но кто же мог знать, что лепесток оправы окажется таким хрупким и переломится, выдавая своего владельца с головой? Никто, никто не служит верно – даже вещи, и те ухитряются предать!
   И треклятые наемники куда-то запропастились, словно их с головой засыпало!
   В дверь робко постучали. Селти нахмурился. Кто посмел беспокоить его в такой час?
   – Да! – рявкнул он, рванув перстень прочь с пальца. Перстень застрял, и Селти издал новый яростный рык.
   Дверь приоткрылась, и в ее проем бочком протиснулся заспанный дворецкий.
   – Десятник личной стражи вашей милости к вашей милости, – проблеял перепуганный старикан.
   Ну наконец-то!
   – Зови, – коротко бросил Селти, все еще возясь с непокорным перстнем. Бесполезно – кольцо сидело как влитое. Оно словно вмерло в палец и не желало покидать захваченную им врасплох руку ни под каким видом.
   Когда долгожданный вестник вошел, тяжко ступая по сияющим полам столичных апартаментов его милости бывшего господина канцлера, Селти опустил руку, с трудом отогнав неуместное желание запрятать ее за спину, будто ночной гонец застал его за чем-то непотребным.
   – Докладывай, – приказал Селти в ответ на поклон гонца, не утруждая себя приветствием.
   – Как будет угодно вашей милости, – вновь поклонился прибывший.
   Этот человек хотя и звался десятником личной стражи, однако занимал при опальном канцлере совсем другую должность. Самые тайные и самые грязные поручения Селти выпадали именно на его долю. Самую опасную миссию бывший канцлер мог доверить только ему. Этот человек понимал его волю с полуслова, слушался велений господина с полувзгляда – и награды получал настолько щедрые, что прочие слуги господина канцлера могли о подобных разве что мечтать. По правде говоря, Селти платил бы ему и больше, когда бы не странное неприятное чувство сродни неловкости, которое охватывало бывшего канцлера всякий раз в обществе этого человека. Он не знал, не хотел знать, что чувство это именуется стыдом – тем тайным стыдом, который всякая посредственность испытывает хотя бы смутно при виде человека более незаурядного… особенно если упомянутая посредственность им повелевает.
   – Засада погибла, – кратко сообщил тайный порученец господина канцлера.
   – Перебита? – ледяной ужас стиснул горло Селти.
   Ночной гость покачал головой.
   – Нет, ваша милость. Просто погибла. На Хохочущий перевал внезапно сошла лавина. Погибли все до единого.
   Ужас отступил, сменившись облегчением настолько страстным, что Селти едва не возвел глаза к потолку. Лавина? Неужели… неужели все так просто? Неужели после стольких лет ожидания удача наконец-то решила принять его сторону? Всего-навсего лавина… и он в стороне, его ни в чем нельзя заподозрить, ни в чем упрекнуть…
   Да, но если толща снега окажется недостаточно надежным покровом… а ведь окажется наверняка – ни разу такого не было, чтобы снег и лед, рухнувшие на перевал, не растаяли… и если среди тел наемников господина Селти найдут еще одно тело… особенно если со следами прижизненных ран… кто сказал, что снег все укроет?
   – Но они успели выполнить свое задание? – спросил Селти, молясь в душе об том, чтобы ответ оказался отрицательным. Вот сейчас… сейчас его верный порученец снова покачает головой и произнесет долгожданное «нет»…
   – Да, – ответил тот. – По всей видимости, да.
   – Что значит – по всей видимости? – нахмурился Селти. Больше всего на свете после ожидания он ненавидел неопределенность. «По всей видимости», «возможно», «весьма даже может быть», «очевидно», «предположительно»… будь они прокляты, эти слова-палачи!
   – То, что тела я не нашел, – с обычной своей рассудительностью заявил порученец. – На месте схода я нашел тела наших людей… и еще вот это. – Он неспешно выложил на стол нож в чуть потертых ножнах из чего-то, напоминающего шагрень. – Оружие наших людей я знаю. Эта вещь не принадлежит никому из них и навряд ли могла оказаться на месте их гибели случайно.
   Ничего особенного – нож как нож. Но Селти уставился на этот нехитрый предмет, словно на ядовитую змею, которая вот-вот бросится на него… вот прямо сейчас и бросится. Едва только момент подходящий выберет – и тогда уже ничто его не спасет.
   – Но эта вещь не принадлежит и ему, – тихо, как если бы он не верил собственным глазам, произнес Селти.
   – Ваша милость? – переспросил порученец. Можно подумать, ему не ясно, что это означает. Вранье, низкое вранье – все он понял… просто время старается выиграть!
   – На кого напали эти болваны?! – едва не взвыл Селти.
   – Не могу знать, ваша милость! – ночной гость склонился перед господином еще ниже прежнего.
   – Я тебя, мерзавца, только за то и держу при себе, – почти ласково промолвил Селти, – что ты-то как раз и можешь знать. А теперь вдруг не знаешь. Прежде ты не позволял себе меня подвести.
   Порученец вновь поклонился и развел руками.
   – Все приходится делать самому, – сквозь зубы произнес Селти.
   Вопреки обыкновению, эта мысль не рассердила его. Напротив, она принесла ему некоторое успокоение. Чем сидеть взаперти, терзаясь ожиданием – уж лучше действовать самому… да нет, просто – действовать! Действовать, а не прятаться. С того дня, как с уст Селти сорвался самый злосчастный в его жизни возглас, ему только и приходилось, что прятаться… прятаться, скрываться, выжидать… избегать особо проницательных и общаться с одними лишь дураками – а есть ли в мире пытка мучительнее! Что с того, что его наймиты погибли – было бы о ком жалеть! У Селти наемников достанет. Что с того, что жертва неведомым путем ускользнула! Зато теперь есть возможность возглавить охоту лично. И вдобавок можно забросить поиски перстня: в обществе собственных наемников Селти меньше всего будут волновать их подозрения… тем более что потом он устранит их всех. Да, всех, даже и вот этого… ишь, что возомнил о себе – нет, дружочек, рано ты почел себя незаменимым, рано начал позволять себе оплошки! Ты слишком много знаешь и слишком плохо служишь – так что не взыщи.
   – Хорошо же, – холодно произнес Селти. – Я вижу, сколько собаку ни учи, а без хозяина она только и может, что гавкать. Ладно же. Подыщи из своих головорезов… – Селти задумался на миг. – Восемнадцать человек. И сам собирайся. Я поеду двадцатым.
   Если порученец чему и удивился, то предпочел благоразумно не подавать виду.
   – Ступай, – велел Селти, взмахом руки отсылая нерадивого порученца. Закованный в перстень палец дернуло новой болью, и Селти ругнулся сквозь зубы. Очень тихо – но уходящий все же услышал брань и чуть приметно втянул голову в плечи. Не иначе, принял ее на свой счет. Не диво, что ты так скукожился, любезный. Слишком уж ты привык покидать эти стены после милостивого кивка, которым одаривал тебя господин. Ничего, обойдешься на сей раз. Нечего было небрежничать. Да и вообще, если вдуматься – ну на кой изъявления милости будущему покойнику?

Глава 15

   Ночь после приснопамятных откровений эльфа принесла спокойный, не отягченный никакими неприятными видениями сон, а утро выдалось и вовсе великолепное. Омрачить его хоть сколько-нибудь не удалось даже невероятно скудному завтраку: высохшие до сухарного хруста остатки лепешек и несколько глотков воды. Все-таки дорожный припас принца, взятый пускай и с избытком, рассчитан был на одного, а не на двоих. Тем, что удалось нашарить в сумке, насытиться двое едоков решительно не могли – даже и один не смог бы – и все же такая жалкая малость лучше, чем ничего. Эннеари, правда, попытался было завести прежнюю песню о том, что дескать, ему, как эльфу, есть вовсе не обязательно – но принц в ответ рявкнул так, что у него лепешка в руке разломилась. Эннеари пожал плечами и второй раз упрашивать себя не заставил. Он ловко подхватил на лету отломившийся кусок лепешки, не давая ему упасть наземь, отправил его в рот и слизнул с ладони драгоценные крошки.
   – Давно бы так, – проворчал Лерметт, понемногу успокаиваясь. – А то надоел ты мне своими выходками – ну просто никакого спасу нет. У меня тут еще малая толика вина осталась – как раз по глотку и выйдет. Будешь?
   – Буду, – невозмутимо ответил Арьен. – А ты что подумал?
   Осушив последние капли вина, Эннеари с довольным видом вздохнул, потянулся и принялся натягивать сапоги. Лерметт искоса наблюдал за ним – впрочем, даже и не пытаясь этого скрывать.
   – Да ну тебя! – возмутился Эннеари. – Сколько можно повторять, что со мной все в порядке!
   – Не сомневаюсь, – странным, вроде бы отсутствующим тоном промолвил принц. Так говорят, когда произносят одно, а думают в этот момент совсем о другом.
   – Я готов, – объявил Эннеари, натянув правый сапог и подымаясь на ноги. – Можно идти.
   – Можно, – согласился Лерметт. – Вот только куда?
   Эннеари, уже успевший сделать несколько шагов, недоуменно обернулся.
   – Как это – куда? – непонимающе спросил он.
   – Ты не туда направился, – сухо заметил принц. – Нам вон куда надо. Направо и вниз.
   Если бы Эннеари полагал, что его смертный спутник уже ничем не может его изумить, он поразился бы куда сильнее. По счастью, Арьен считал, что люди, как и вообще все возвышенные создания, непредсказуемы и могут удивлять кого угодно и когда угодно, был бы повод – и даже без оного. Удивительное поражает вдвойне, если обрушивается на разум внезапно – а если ты ждешь его прихода, оно и вполовину не так сокрушительно. Поэтому Арьен хотя и удивился словам Лерметта, но не так уж и слишком – ровно настолько, чтобы вытаращить глаза и на мгновение лишиться дара речи.
   – Но ведь это не дорога на нашу сторону, – возразил Эннеари, когда отдышался. – Это дорога на Луговину.
   – Именно, – так же сухо подтвердил принц.
   – Но ведь тебе нужно на нашу сторону перевала. – Эннеари по-прежнему ничего не понимал.
   – Да, – кивнул Лерметт. – А тебе – на нашу. Сдается мне, мы крупно ошиблись в выборе дороги. Я ошибся. Если кто из нас кого провожать и должен, то не ты меня, а я тебя.
   – Лерметт, – настойчиво произнес Эннеари, – в чем дело?
   – В возвышенности, – криво усмехнулся принц. – Мыслей и чувств. Той самой, о которой ты толковал вчера. Это заставило меня кой о чем призадуматься.
   Он широким движением руки обвел золотые от утреннего солнца вершины гор.
   – Вот она, возвышенность. Во всей своей красе. Злая, холодная и капризная. И заметь – нет ничего проще, чем заблудиться в ее прелестях. Заблудиться и погибнуть. Дороги, надежные еще вчера, снесены в пропасть. Тропы, еще вчера проходимые, завалены. Над головой всякая дрянь висит – только крикни, мигом обрушится и раздавит. К лужайке, до которой по ровной земле и вовсе рукой подать, добрых два часа в обход продираться приходится, да еще и половину штанов на камнях лохмотьями оставишь по дороге. Ни шагу не ступишь в простоте – все с опаской, с хитростью. – Лерметт помолчал немного и добавил с подкупающей искренностью – Немудрено, что я в себе заблудился.
   – Но ведь не насмерть? – возразил Эннеари.
   – Не насмерть, – подтвердил принц. – Но почти.
   На сей раз его улыбка была вовсе не такой принужденной, как предыдущая. Зато она была смущенной и… да, почти виноватой.
   – Понимаешь, – произнес Лерметт, – если не подставлять голову под сход, чтобы тебя по ней приложило, и не валандаться невесть сколько на обходных путях, добраться до ответа очень просто. А что он мне не нравится… что ж, тем больше резона не мешкать.
   – И что это за ответ, который тебе не нравится? – с редкостным терпением поинтересовался Эннеари после того, как принц снова замолчал.
   – А такой, что я поступил с тобой безобразно, – без колебаний ответил Лерметт. – И нечего на меня так смотреть. Когда мы встретились, дороги наши лежали в разные стороны… и я не то чтобы упросил тебя – да нет, едва ли не заставил – принять мою… и притом без единого слова – а от этого только хуже. Я посчитал, что мое дело важнее, даже не узнав о твоем… собственно я и теперь ничего о нем не знаю. И вынудил тебя радеть о моем, опять же ни слова о нем не проронив. Ты отложил свои заботы ради моих. И все это время мы пытались пройти по моей дороге. Это неважно, что тропы обрываются, что дороги завалены – я ведь помню карту, я найду, мы доберемся… ну, и куда мы добрались?
   – Но ведь можно еще раз попробовать… – вырвалось у Эннеари.
   – Да? – ядовито протянул Лерметт. – Кто-то не далее, как вчера, говорил, что не любит ломать кости. Ты не припоминаешь, кто бы это мог быть?
   – Но какое это имеет…
   – Арьен, – серьезно и твердо сказал Лерметт. – С меня хватит. Ты отдал мне свое время и силы. Ты себе кости поломал на моей дороге. А теперь мы пойдем по твоей. И не смей спорить, слышишь? Даже и не вздумай.
   – Да я и не собирался, – пожал плечами Арьен. – Известно же – человека не переспоришь. Ты мне одно только скажи: с чего ты взял, что нам следует выбрать мою дорогу? Или ты думаешь, что она окажется легче?
   Принц устремил на эльфа серьезный и сосредоточенный взгляд.
   – Я не просто думаю, – тихо вымолвил он. – Я совершенно в этом уверен. Готов прозакладывать что угодно – на пути в Луговину нам не встретится ни одного завала, ни одной трещины, взявшейся невесть откуда. И не только потому, что сход, судя по всему, прокатился с вашей стороны, а… Одним словом, сам увидишь.
   – Ладно, – уступил эльф. – Мне и самому любопытно поглядеть, подвело тебя чутье или правду сказало.
   – Правду, – уверенно произнес Лерметт, подхватывая свою отощалую дорожную сумку и пристраивая ее на плечо. – Я знаю, что на сей раз я прав.
   Самое большее, через полчаса, Эннеари был вынужден признать, что предчувствие – каким бы ни был его источник – Лерметта не обмануло. Повернув направо, путники могли разглядеть прямую далее тропу на всем ее протяжении – и нигде на ней не было ни валунов, ни ледовых обломков.
   – Мне надо было сразу сообразить, – кисло протянул Лерметт. – Уж если нужные мне тропы завалены все до единой, значит, не туда мне нужно. А если и туда – тебе все равно нужнее.
   – Да у меня дело не так чтобы и очень спешное, – отмолвил Эннеари, нагибаясь, чтобы подтянуть на ходу сапог.
   – Как знать, – ответил принц. – Во всяком случае, это я тебя провожать буду, а не наоборот. А уж потом и о моих заботах подумаем – но только потом.
   Эннеари замялся. Ну, как объяснить Лерметту, что дело его, хоть и не очень спешное, может оказаться довольно неприятным? А если так оно и есть – что он предпочел бы уладить все без лишних свидетелей… нет, ему-то скрывать нечего, но…
   – Ты не хотел бы, чтобы я знал о твоем деле? – проницательно заметил принц, уловив, как изменилось выражение лица Эннеари – хоть и на краткую долю мгновения, а все-таки…
   Арьен колебался недолго.
   – Да ладно, – махнул рукой эльф. – Что уж мне теперь-то язык во рту прятать, если он и сам про себя все, как есть, скажет. – Он усмехнулся, пытаясь скрыть неловкость. – Понимаешь, без дела таскаться за перевал у нас не дозволено. В особенности самым молодым.