Страница:
– Маленькая гедонистка, – пробормотал Остин, расстелив платок сушиться на траве, когда она удовлетворенно свернулась клубком в его руках.
– Да… – промурлыкала она, все еще не смея поглядеть ему в лицо, но наслаждаясь обретенным статусом. – Почему вы раньше не говорили мне, чего я лишалась?
Остин удержал взрыв хохота, который почти наверняка вызвал бы у нее слезы. Пока она молчала, чувство вины выросло в нем до неимоверных высот, но когда она заговорила… оказалось, что маленькая соплячка хочет еще!
Он проглотил смех, но веселье слышалось в его речи со всей отчетливостью.
– Вы по-прежнему не знаете, чего лишены, маленькая гусыня. Как и все хорошие занятия, любовь требует практики, но я должен признать, вы проявили незаурядные способности.
Обри осмелилась поднять на него глаза, и ее сердце замерло при виде смеющегося мужчины, глядящего на нее сверху вниз. Годы лишений слетели с его лица, и он снова стал мальчишкой с искренней улыбкой и бесстыдным восхищением во взгляде.
– Разве это хорошо? – с сомнением спросила она, не понимая причин его веселья.
– Нет, если вы собираетесь стать монахиней, – ответил Остин, сделав серьезное лицо. – Но для кое-кого, намеренного обзавестись дюжиной ребятишек, это очень подходящий талант. Правда.
Обри залилась краской и снова спрятала лицо у него на плече.
– Значит, у меня теперь будет ребенок? – робко спросила она.
Остин немного подумал. Он крепче прижал ее к себе и погрузил пальцы в длинные золотистые волосы.
– Я так не думаю. После первого раза это случается крайне редко. Но если ваши месячные не начнутся, как положено, я хочу, чтобы вы немедленно сообщили мне. Вы поняли?
По его серьезному тону Обри поняла, что затронула важный вопрос, но мысль о ребенке доставила ей радость, а не тревогу. Она не поняла его отношения к этому, но поняла вопрос. Она молча кивнула.
– Хорошо. Тогда мне лучше отвезти вас обратно домой, иначе мы снова примемся кувыркаться по траве.
Обри взглянула на него одним глазом.
– Разве это так уж плохо?
Смесь раздражения и восхищения прозвучала в ответе Остина:
– В следующий раз, когда я займусь с вами любовью, это будет в кровати, достойной любой первой брачной ночи. И вскоре вы узнаете, что не стоит ложиться рядом с мужчиной где угодно, если только вы не хотите, чтобы все закончилось как сегодня.
Смущенная тоном его голоса и словами, Обри расправила юбки и, высвободившись из объятий, повернулась к нему спиной, чтобы заняться шнуровкой платья.
– Я не вижу ничего плохого в том, что мы сегодня сделали, – решительно ответила она.
Остин встал позади нее, не отваживаясь поднять руки, чтобы коснуться.
– Как муж и жена мы не сделали ничего плохого, но мы оба знаем, что это не входило в условия нашего соглашения. Я не в состоянии содержать жену, а вы еще не готовы иметь мужа. Нам бы не стоило идти этим путем.
Обри обернулась к нему с внезапной вспышкой гнева.
– Говорите о себе, милорд. Я не сделала ничего, о чем могла бы сожалеть, и если вы не готовы иметь жену, я определенно готова для мужа. Если вы им не будете, тогда я найду другого.
Она сорвалась прочь, оставив Остина собирать покрывало и корзину из-под ланча. К своему стыду, она не смогла забраться на коня без подножки. Она повела Балерину напрямик через поле, но Остин догнал ее, подхватил и поднял в седло.
Продолжая держать ее за талию, Остин сердито заметил:
– В таком случае, миледи, я ваш муж, и, вам следует чертовски постараться, чтобы лучше это запомнить.
Обри не ответила и пустила коня в бешеный галоп.
Глава двадцать первая
Глава двадцать вторая
– Да… – промурлыкала она, все еще не смея поглядеть ему в лицо, но наслаждаясь обретенным статусом. – Почему вы раньше не говорили мне, чего я лишалась?
Остин удержал взрыв хохота, который почти наверняка вызвал бы у нее слезы. Пока она молчала, чувство вины выросло в нем до неимоверных высот, но когда она заговорила… оказалось, что маленькая соплячка хочет еще!
Он проглотил смех, но веселье слышалось в его речи со всей отчетливостью.
– Вы по-прежнему не знаете, чего лишены, маленькая гусыня. Как и все хорошие занятия, любовь требует практики, но я должен признать, вы проявили незаурядные способности.
Обри осмелилась поднять на него глаза, и ее сердце замерло при виде смеющегося мужчины, глядящего на нее сверху вниз. Годы лишений слетели с его лица, и он снова стал мальчишкой с искренней улыбкой и бесстыдным восхищением во взгляде.
– Разве это хорошо? – с сомнением спросила она, не понимая причин его веселья.
– Нет, если вы собираетесь стать монахиней, – ответил Остин, сделав серьезное лицо. – Но для кое-кого, намеренного обзавестись дюжиной ребятишек, это очень подходящий талант. Правда.
Обри залилась краской и снова спрятала лицо у него на плече.
– Значит, у меня теперь будет ребенок? – робко спросила она.
Остин немного подумал. Он крепче прижал ее к себе и погрузил пальцы в длинные золотистые волосы.
– Я так не думаю. После первого раза это случается крайне редко. Но если ваши месячные не начнутся, как положено, я хочу, чтобы вы немедленно сообщили мне. Вы поняли?
По его серьезному тону Обри поняла, что затронула важный вопрос, но мысль о ребенке доставила ей радость, а не тревогу. Она не поняла его отношения к этому, но поняла вопрос. Она молча кивнула.
– Хорошо. Тогда мне лучше отвезти вас обратно домой, иначе мы снова примемся кувыркаться по траве.
Обри взглянула на него одним глазом.
– Разве это так уж плохо?
Смесь раздражения и восхищения прозвучала в ответе Остина:
– В следующий раз, когда я займусь с вами любовью, это будет в кровати, достойной любой первой брачной ночи. И вскоре вы узнаете, что не стоит ложиться рядом с мужчиной где угодно, если только вы не хотите, чтобы все закончилось как сегодня.
Смущенная тоном его голоса и словами, Обри расправила юбки и, высвободившись из объятий, повернулась к нему спиной, чтобы заняться шнуровкой платья.
– Я не вижу ничего плохого в том, что мы сегодня сделали, – решительно ответила она.
Остин встал позади нее, не отваживаясь поднять руки, чтобы коснуться.
– Как муж и жена мы не сделали ничего плохого, но мы оба знаем, что это не входило в условия нашего соглашения. Я не в состоянии содержать жену, а вы еще не готовы иметь мужа. Нам бы не стоило идти этим путем.
Обри обернулась к нему с внезапной вспышкой гнева.
– Говорите о себе, милорд. Я не сделала ничего, о чем могла бы сожалеть, и если вы не готовы иметь жену, я определенно готова для мужа. Если вы им не будете, тогда я найду другого.
Она сорвалась прочь, оставив Остина собирать покрывало и корзину из-под ланча. К своему стыду, она не смогла забраться на коня без подножки. Она повела Балерину напрямик через поле, но Остин догнал ее, подхватил и поднял в седло.
Продолжая держать ее за талию, Остин сердито заметил:
– В таком случае, миледи, я ваш муж, и, вам следует чертовски постараться, чтобы лучше это запомнить.
Обри не ответила и пустила коня в бешеный галоп.
Глава двадцать первая
Остин не вернулся к обеду, и Обри пообедала в одиночестве в своих покоях. – Ей следовало бы поискать иную компанию, чем ее мысли, но она поняла это слишком поздно. Каждая минута, каждое слово, которое было произнесено между ними, возвращались к ней с болезненной ясностью. Она по-прежнему ощущала вкус сидра и вишен, чувствовала теплый мускусный запах кожи Остина, ощущала его прикосновения так, словно он никогда не уходил.
Она не отказалась бы от этих воспоминаний за все деньги мира, хотя это и могло стоить ей больше, чем она могла себе позволить.
Обри улеглась в кровать, в тысячный раз, перебирая в уме их разговор. Она могла сказать так много, но разве что-то из этого могло изменить его сердце? Если бы она сказала ему, что любит его, сказала, что хочет его как мужа и никак иначе, привело бы это его к непреклонному решению отослать ее прочь?
Она боялась разлуки с ним, и эта мысль больше всех остальных не давала ей уснуть, заставляла лить слезы, струившиеся из глаз, но щекам утренними часами. Он научил ее, что значит любовь, но он не любил ее.
Остин не только не хочет иметь жену, он не хочет ее в жены. Так же, как от нее отказался отец, откажется и ее муж. Она не могла вынести этой чудовищной боли, и ее приглушенные рыдания поглощала подушка. У нее не было сил на большее.
В сумерках со стороны конюшен донесся шум, но она впала в прострацию и не могла встать, чтобы полюбопытствовать. Она не могла припомнить, слышала ли она, как Остин вернулся домой, но старалась не думать об этом. Сколько раз он не возвращался домой, проводя время в объятиях других женщин наподобие Бланш, занимаясь с ними любовью. Так же, как делал это с ней сегодня. Непостоянство мужчин заставило ее сердце сжаться в комок, и она накрылась подушкой, чтобы ничего не слышать.
Но после заката мучительные раздумья Обри привели ее в бешенство, которое не могло терпеть бездействия. Она поспешно облачилась в верховой костюм и проскользнула к конюшням.
К своему удивлению она увидела, что, похоже, большинство полевых и домашних работников только что ушли. На столе догорали свечи, у входа была разбросана солома. В стойлах не было ни одной рабочей лошади или мула, она не нашла ни Джейми, ни Джона, чтобы они помогли ей оседлать ее коня. Скакуна Остина, кажется, тоже не было.
С раздражением, к которому примешивалась немалая доля тревоги, Обри принялась сама седлать свою лошадь. Она проделывала это частенько, когда ей хотелось покататься, а ей запрещали. Где желание, там и возможность, и она быстро нашла возможность постичь нехитрую премудрость однажды летом от одного из грумов ее отца.
Тщательно проверив сбрую, она вывела Балерину к подножке и забралась в седло. Шестое чувство заставило ее поехать вниз по дороге к овчарне. После «случайностей» Остин нанял людей сторожить поля и патрулировать поместье по ночам. Ворота овчарни должны были быть заперты на висячий замок, но еще издали Обри увидела, что они открыты настежь.
Подозрение закралось в ее мысли, когда Обри заметила протоптанную по росяной траве тропинку в сторону каменоломни. Камень для аббатства добывался из этого карьера несколько веков назад, но в последние годы карьер не разрабатывался. Пустой подлесок скрывал от глаз уродливый шрам, но животные и любопытные протоптали тропинки через заросли сорняков, добираясь к грозному оврагу.
Когда она подъехала ближе, то смогла расслышать негромкие голоса, раздававшиеся в вечернем воздухе. Обри пустила лошадь легким галопом и даже с такого расстояния смогла разглядеть, что с задней стеной овчарни что-то неладно. Ее желудок болезненно сжался. Отсюда она могла видеть следы стада, могла слышать отдаленное блеяние, но ни одного из знакомых серых животных не попадалось на глаза.
Задняя стена овчарни лежала на траве, разбитая на куски, и Балерина осторожно засеменила ногами, пробираясь между камней. Плотная поросль скрывала от глаз каменоломню, но вытоптанные кусты, трава и грязная земля на пути от загона до подлеска вокруг каменоломни говорили о многом. Сжавшись от страшного предчувствия, Обри заставила лошадь идти дальше.
Ее кобыла фыркала и неохотно гарцевала по дороге к зарослям, и как бы на ее зов из темноты на своем коне появился Джон. Он выглядел встревоженным появлением Обри и отчаянными жестами просил ее остановиться.
– Нет, миледи. Не заходите туда. Возвращайтесь в дом, – умолял он, когда прочитал решимость в глазах графини.
– Мой муж там? – потребовала Обри.
– Его светлость приказал никого не пускать. Пожалуйста, миледи, вам там не место…
Обри проигнорировала его мольбу и поехала вдоль вытоптанной тропинки. Изгнанные из загона овцы не могли найти другого пути, хотя и топтали друг друга, следуя по нему. Клочья спутанной шерсти висели на колючих ветвях, и подлесок не устоял перед сотнями острых копыт. Дорога была совершенно пуста, когда она проехала по ней до открытого места впереди.
Сначала она почувствовала запах. К горлу подступила тошнота от ароматов, пропитавших влажный воздух. Заглушая запах гниющих деревьев, запах крови заполнил маленький лес; пахло смертью. Блеяние, которое она слышала раньше, теперь стало редким и раздавалось вдалеке. Овцы не славятся способностью к выживанию.
Несмотря на то, что внутренне Обри подготовилась к ужасному зрелищу, ее вырвало, когда она выехала на край обрыва. Джон, ехавший позади, ухватил за поводья ее лошадь, и Обри поспешно отступила назад.
Скалы внизу были усеяны телами разбившихся овец. Когда овцы оказались на краю обрыва, им не оставалось иного пути, кроме как вниз. Даже спрыгнувшие только на первый ряд валунов были растоптаны остатками стада, когда их собратья наваливались на них и прыгали, скользя и кувыркаясь, в зияющую пропасть. Люди бродили по травянистым пригоркам по краю каменоломни в поисках оставшихся в живых овец, но безуспешно.
На ближайшем пригорке на скорую руку соорудили загон, в котором содержали немногих уцелевших. Эти овцы молча стояли в успокоительной безопасности импровизированного загона, редкое блеяние доносилось от искалеченных животных внизу.
С пересохшим от волнения горлом Обри соскользнула с коня и осторожно подошла к краю обрыва. Она нигде не видела Остина, хотя и понимала, что он где-то рядом – люди явно избегали безнадежных поисков в каменоломне, получив приказ искать в более безопасных местах среди деревьев. Остин не послал бы своих людей рисковать жизнью в заваленном овцами карьере.
Из карьера по-прежнему доносилось жалобные призывы искалеченных животных. Вытащить хотя бы одну жизнь из груды мертвых овечьих туш стало навязчивой мыслью Обри. Все, чего она хотела – одну жизнь. Она не просила ничего, кроме спасения всего одной жизни.
Прежде чем Джон смог остановить ее, Обри нашла опору на краю карьера и принялась спускаться вниз. Она слышала панические вопли Джона над головой, но па удивление легко преодолевала путь. Ее маленькие ступни без труда находили опору. Стена не шла отвесно вниз, из нее торчали большие плоские валуны и крючья, облегчавшие спуск.
Однако на полпути до дна каменоломни спускаться стало гораздо трудней – мешали тела погибших овец. При виде жестокости, с которой было загублено столько невинных жизней, в ней разгорелась ярость. Кто мог задумать такое побоище?! Она молилась, чтобы ей хватило сил сдержаться, если когда-либо придется столкнуться с преступником лицом к лицу.
Хриплый крик Остина долетел до нее откуда-то сверху как раз в тот момент, когда Обри нашла ягненка, попавшего в ловушку у скалы и заваленного телами погибших овец. Соблюдая осторожность, она перегнулась через груду зловонных тел, погладила ягненка по голове и успокоила своим прикосновением.
Малыш радостно откликнулся, стремясь пробраться к источнику тепла.
Обри подняла голову, и глянула вверх. Остин начал спускаться тем же путем, что и она, и Обри нахмурилась. Если он провел на ногах половину ночи, его нога должна распухнуть и перестать сгибаться. Он был слишком тяжелым, чтобы легко проделать головоломный, спуск, и недостаточно ловок. Страх за мужа перевесил страх за ягненка, но было слишком поздно отступать.
К облегчению Обри, Остин благополучно спустился. Ничего, она как-нибудь справится с яростью, написанной на его лице. На плече у него была веревка, и она заподозрила, что он готов использовать ее для своей жены, но Обри понадеялась переубедить мужа и найти для нее лучшее применение.
– Как вы думаете, Джон сможет вытянуть ягненка наверх, если мы обвяжем его веревкой? – спокойно осведомилась она, когда Остин почти спустился.
– Обри, бог мой, я должен задать вам такую трепку, чтобы у вас застучали зубы. Или мозги встали на место, – пробормотал Остин сквозь стиснутые, зубы, когда добрался до выступа скалы, на котором она стояла. – Вы что, в самом деле, думаете, что один паршивый ягненок посреди всей этой бойни стоит того, чтобы рисковать своей жизнью?
– Я не думаю, что моя жизнь представляет собой какую-то ценность для кого-либо, кроме меня, и я чувствовала бы себя ничтожеством, если бы не использовала ее для помощи тому, кто не может помочь себе сам. Вы спустились сюда, чтобы орать на меня или чтобы помочь вытащить ягненка?
Сраженный ее логикой, Остин вынужден был уступить.
– Дайте мне взглянуть, может, я смогу вытащить вашу чертову тварь, – проворчал он.
Крикнув людям наверху, чтобы они были готовы, Остин накинул петлю на перепуганное животное и тщательно привязал к веревке, спущенной сверху. Отвесный утес в этом месте облегчал подъем ягненка, и он скомандовал работникам вытягивать веревку.
Как только веревка пришла в движение, Обри начала карабкаться вслед за ягненком к чистому воздуху Этвудского аббатства. Она бы не вынесла больше ни минуты в этой зловонной долине смерти.
Остин проследил за ее восхождением наверх и, поняв, что с ней ничего не случится, почувствовал себя обязанным поискать другие признаки жизни. Было бы жестоко оставлять раненых животных медленно погибать от удушья под весом мертвых тел.
Обри не сообразила, что он не последовал за ней, пока почти не добралась до вершины. Остановившись передохнуть на плоской скале, она проследила, как Джон поднял ягненка и передал в руки ожидающего Майкла, а затем посмотрела вниз на Остина, пробиравшегося по карнизу, заваленному трупами овец. Он толкал и ворошил холодные, неподвижные тела везде, где мог до них дотянуться, а сейчас развернулся, чтобы вернуться по узкой тропинке назад.
То, что случилось потом, запечатлелось в памяти Обри и преследовало ее в кошмарных снах месяцы и годы спустя. Он почти добрался до нее, оказавшись на расстоянии вытянутой руки от ее лодыжки, когда перенес вес на больную ногу, чтобы сделать следующий шаг. Обри в ужасе увидела, как острая боль пронзила его, и беспомощно вскрикнула, когда Остин опрокинулся назад, кувыркаясь и скользя на скалы внизу.
Ее истерический крик заставил людей побежать к обрыву со всех сторон, но Обри уже спускалась вниз к неподвижному телу. Когда помощь подоспела, Обри сидела на карнизе, склонившись над своим мужем, и поддерживала его окровавленную голову.
Когда графа принесли в аббатство, она подняла всех на ноги, требуя горячей воды и холодных компрессов, бинтов и полотенец. Единственная мысль, приводившая ее в замешательство, была о том, что она не может позвать ни одного врача в округе.
Осмотрев изуродованную ногу своего мужа, она поняла, что он не выживет без врача, причем хорошего, а не того шарлатана из Эксетера, Пройдет несколько дней, прежде чем самая быстрая почтовая карета доставит ее письмо и возвратится с врачом, но она не могла ждать и беспомощно смотреть, как он умирает. Она потребовала лошадей, написала отчаянное послание и послала Джейми со своей неотложной просьбой в Лондон. Если в Эшбрук-Хаус не окажется ее отца, чтобы вручить письмо, дядя Джон или Алван найдут нужного человека.
С помощью преданного Остину грума Обри освободила своего пациента от одежды и обмыла его избитое тело водой, смешанной с кровоостанавливающими настоями трав. Джон разрезал тесные бриджи на больной ноге Остина и для приличия прикрыл нижнюю часть его тела, но Обри очень хорошо помнила каждую мышцу под кожей, которую массировала своими нежными пальчиками. Она втирала мазь вдоль синяков на его плечах и спине, определяя по бессознательным стонам Остина места, где были сломаны ребра. С облегчением она обнаружила, что другие кости не были сломаны, хотя и сказала Джону, что крепкая голова его хозяина смягчила падение. Джон криво усмехнулся в ответ на ее корявую шутку и настороженно ожидал ее новых распоряжений.
С ногой все было по-другому. Обри с трудом сдержала вздох отчаяния, когда отвернула простыню и осмотрела колено, которое обмывала всего час назад. За это время оно распухло до угрожающих размеров, а яркая бледность стала еще красноречивее. Она не представляла, как бы оно выглядело при обычных обстоятельствах, поскольку раньше никогда не видела Остина полностью обнаженным, но распухшую конечность, представшую ее взору, с трудом можно было считать ногой.
Осторожничая, она принялась втирать мазь в напряженные мышцы бедра и продвигаться вниз. Стоны Остина стала громче, когда она дошла до колена, и она прекратила массаж, пальцами пытаясь определить повреждение. Если коленная чашечка здесь и была, то она не могла ее найти, а открытые раны на колене сочились сукровицей.
Она смочила ткань и начала промывать раны. Раньше она никогда не представляла себе всех отличий мужских и женских тел, но, ощупывая крепкие, упругие мышцы и сухожилия, ясно поняла эти отличия. Она подозревала, что натруженное тело Остина было крепче, чем у большинства джентльменов, но этот факт только усиливал ее любопытство.
Когда ее пальцы задели острый обломок, торчавший из одной раны, недвусмысленное ругательство разорвало тишину. Обри подпрыгнула, а Джон залился краской и бросил на нее извиняющийся взгляд. Они оба прикипели глазами к мужчине, корчившемся от боли на кровати.
Обри поспешно приказала Джону, чтобы он собрал подушки, которые она разбросала вокруг кровати. Джон с готовностью протянул ей подушку и поднял голову Остина, чтобы она помогла ему удобнее устроиться. Недовольство искривило загорелое лицо Остина, но через мгновенье он открыл один глаз. Обнаружив склоненное над ним озабоченное: лицо Обри, он заставил себя раскрыть и другой.
– Бог мой, чем вы меня стукнули? – простонал он, когда попытался повернуть голову и сфокусировать взгляд.
Обри обменялась с грумом взглядами облегчения. По крайней мере, он пришел в сознание.
– Пойдите, скажите леди Хитмонт, что дубовая голова ее сына еще не расколота окончательно, – пробормотала Обри, сообщая хорошие новости в единственной манере, которую она могла вынести без слез.
Джон понимающе кивнул и послушно вышел.
– Вы точно уверены, что она не цела? – жалобно пробормотал Остин – Я чувствую себя так, словно ее расколотили на миллион мелких кусочков.
– Ваша голова не так уж велика, – ответила Обри. – Судя по случившемуся, вы пользуетесь ею так редко, что я сомневаюсь, повредило бы вам, если бы ее вообще убрали. Достаточно глупо было карабкаться по той скале с такой ногой…
Ее горло сдавили слезы, она не смогла продолжать и отвернулась, чтобы налить ему стакан бренди.
Он проигнорировал бренди и всмотрелся в ее залитое слезами лицо.
– Вы запачкались, – наконец сказал он, не выдавая своих мыслей.
– А вы нет? – коротко ответила она, вставляя стакан ему в руку. – Мне принести вам зеркало?
– Если мое прелестное личико чуть поцарапает жизнь – невелика потеря, – заверил ее Остин, скривившись, когда попытался усесться ровнее. – Но будь я проклят, если мне не удастся сесть прямо в не таком уж отдаленном будущем.
Обри мягко подсунула под него еще одну подушку и уселась на краю кровати подержать стакан, пока Остин устраивался поудобнее. Слезы блестели в ее глазах, когда она смотрела, как он ворочается в постели. Горячечный румянец на его щеках и блеск в глазах не предвещали ничего хорошего в ближайшие часы.
– Не думаю, что вы сломали себе что-то серьезное, если это то, что вас интересует, – терпеливо ответила она. – Не делайте резких движений, а не то ваши ребра отомстят за вашу поспешность. У меня есть немного настойки, которую я могу дать, когда вы подкрепитесь бренди. Она не очень приятна на вкус, но снимет боль.
Остин посмотрел на нее с подозрением.
– Не опий?
– Самая капелька, – успокоила его Обри.
– Ни капли, – ответил он твердо, возвращая ей стакан. Обри решительно сжала губы, чтобы удержать слезы.
– Боль станет сильнее, – предупредила она. – Я хочу только, чтобы вы смогли отдохнуть, пока можете.
– Никакого опия, – повторил он и, смягчившись при виде заплаканных глаз Обри, добавил в свое оправдание: – Мой отец был наркоманом. Я не хочу повторить его судьбу.
Она кивнула, смутно понимая его опасения.
– Я не стану давать его без вашего ведома. Но я не вынесу ваших мучений.
– Не думайте об этом. Что с моей ногой? Такое ощущение, словно ее пилят тупой пилой.
Остин попробовал шевельнуть ногой и еле сдержал крик от боли, когда металлические осколки под кожей коснулись кости.
– Она еще здесь. Это все, что я могу о ней сказать. Я пыталась обследовать ее, но вы проснулись.
Когда вспышка боли, вызванная его движением, утихла, Остин понял, что на нем ничего нет, кроме тонкой простыни. Он странно посмотрел на нее при упоминании об обследовании.
– Думаю, Джон был бы лучшей сиделкой. Раньше он уже ухаживал за мной. Почему бы вам не пойти к моей матери и не позволить мне уснуть? Через несколько дней все будет в порядке.
Обри вознаградила его сердитым взглядом.
– Мне кажется, вы бредите. Сон не вылечит вас, милорд, а умения Джона ограничиваются уходом за ногами лошадей. Потребуются все мои ограниченные знания, чтобы предотвратить распространение инфекции, прежде чем приедет хирург. Судя по тому, как выглядит ваша нога, инфекция была в ней еще до этого падения. Для интеллигентного человека вы хорошо играете роль дурака, Остин.
В голове Остина били адские молотки, но он смог уловить чувство тревоги, скрытое за ее сердитыми словами. Годами он жил в страхе потерять ногу. То, что случилось сейчас, казалось чертовски несвоевременным. Однако ее беспокойство не решит проблемы.
– Делайте, что сможете, девушка, – устало пробормотал он, закрывая глаза. – Только убедитесь, что работники производят обходы каждую ночь. Я не пущу этого выродка в дом.
Бессвязные слова трудно было понять, но Обри почувствовала, что они имеют какую-то связь с преступником, который сломал изгородь в овечьем загоне.
– Кто он, Остин? Позвольте мне отправить за ним шерифа.
– Нет доказательств, чтобы задержать его… Повесить, когда я их найду… Выродок убил Луизу. Держитесь от него подальше, любовь моя…
Пробормотав невнятицу, он впал в бессознательное состояние, оставив Обри в объятиях неопределенных опасений. Кого он звал своей любовью? Луизу? Он кого-то боялся, и она не могла избавиться от тревоги, вызванной его намеками.
Она не отказалась бы от этих воспоминаний за все деньги мира, хотя это и могло стоить ей больше, чем она могла себе позволить.
Обри улеглась в кровать, в тысячный раз, перебирая в уме их разговор. Она могла сказать так много, но разве что-то из этого могло изменить его сердце? Если бы она сказала ему, что любит его, сказала, что хочет его как мужа и никак иначе, привело бы это его к непреклонному решению отослать ее прочь?
Она боялась разлуки с ним, и эта мысль больше всех остальных не давала ей уснуть, заставляла лить слезы, струившиеся из глаз, но щекам утренними часами. Он научил ее, что значит любовь, но он не любил ее.
Остин не только не хочет иметь жену, он не хочет ее в жены. Так же, как от нее отказался отец, откажется и ее муж. Она не могла вынести этой чудовищной боли, и ее приглушенные рыдания поглощала подушка. У нее не было сил на большее.
В сумерках со стороны конюшен донесся шум, но она впала в прострацию и не могла встать, чтобы полюбопытствовать. Она не могла припомнить, слышала ли она, как Остин вернулся домой, но старалась не думать об этом. Сколько раз он не возвращался домой, проводя время в объятиях других женщин наподобие Бланш, занимаясь с ними любовью. Так же, как делал это с ней сегодня. Непостоянство мужчин заставило ее сердце сжаться в комок, и она накрылась подушкой, чтобы ничего не слышать.
Но после заката мучительные раздумья Обри привели ее в бешенство, которое не могло терпеть бездействия. Она поспешно облачилась в верховой костюм и проскользнула к конюшням.
К своему удивлению она увидела, что, похоже, большинство полевых и домашних работников только что ушли. На столе догорали свечи, у входа была разбросана солома. В стойлах не было ни одной рабочей лошади или мула, она не нашла ни Джейми, ни Джона, чтобы они помогли ей оседлать ее коня. Скакуна Остина, кажется, тоже не было.
С раздражением, к которому примешивалась немалая доля тревоги, Обри принялась сама седлать свою лошадь. Она проделывала это частенько, когда ей хотелось покататься, а ей запрещали. Где желание, там и возможность, и она быстро нашла возможность постичь нехитрую премудрость однажды летом от одного из грумов ее отца.
Тщательно проверив сбрую, она вывела Балерину к подножке и забралась в седло. Шестое чувство заставило ее поехать вниз по дороге к овчарне. После «случайностей» Остин нанял людей сторожить поля и патрулировать поместье по ночам. Ворота овчарни должны были быть заперты на висячий замок, но еще издали Обри увидела, что они открыты настежь.
Подозрение закралось в ее мысли, когда Обри заметила протоптанную по росяной траве тропинку в сторону каменоломни. Камень для аббатства добывался из этого карьера несколько веков назад, но в последние годы карьер не разрабатывался. Пустой подлесок скрывал от глаз уродливый шрам, но животные и любопытные протоптали тропинки через заросли сорняков, добираясь к грозному оврагу.
Когда она подъехала ближе, то смогла расслышать негромкие голоса, раздававшиеся в вечернем воздухе. Обри пустила лошадь легким галопом и даже с такого расстояния смогла разглядеть, что с задней стеной овчарни что-то неладно. Ее желудок болезненно сжался. Отсюда она могла видеть следы стада, могла слышать отдаленное блеяние, но ни одного из знакомых серых животных не попадалось на глаза.
Задняя стена овчарни лежала на траве, разбитая на куски, и Балерина осторожно засеменила ногами, пробираясь между камней. Плотная поросль скрывала от глаз каменоломню, но вытоптанные кусты, трава и грязная земля на пути от загона до подлеска вокруг каменоломни говорили о многом. Сжавшись от страшного предчувствия, Обри заставила лошадь идти дальше.
Ее кобыла фыркала и неохотно гарцевала по дороге к зарослям, и как бы на ее зов из темноты на своем коне появился Джон. Он выглядел встревоженным появлением Обри и отчаянными жестами просил ее остановиться.
– Нет, миледи. Не заходите туда. Возвращайтесь в дом, – умолял он, когда прочитал решимость в глазах графини.
– Мой муж там? – потребовала Обри.
– Его светлость приказал никого не пускать. Пожалуйста, миледи, вам там не место…
Обри проигнорировала его мольбу и поехала вдоль вытоптанной тропинки. Изгнанные из загона овцы не могли найти другого пути, хотя и топтали друг друга, следуя по нему. Клочья спутанной шерсти висели на колючих ветвях, и подлесок не устоял перед сотнями острых копыт. Дорога была совершенно пуста, когда она проехала по ней до открытого места впереди.
Сначала она почувствовала запах. К горлу подступила тошнота от ароматов, пропитавших влажный воздух. Заглушая запах гниющих деревьев, запах крови заполнил маленький лес; пахло смертью. Блеяние, которое она слышала раньше, теперь стало редким и раздавалось вдалеке. Овцы не славятся способностью к выживанию.
Несмотря на то, что внутренне Обри подготовилась к ужасному зрелищу, ее вырвало, когда она выехала на край обрыва. Джон, ехавший позади, ухватил за поводья ее лошадь, и Обри поспешно отступила назад.
Скалы внизу были усеяны телами разбившихся овец. Когда овцы оказались на краю обрыва, им не оставалось иного пути, кроме как вниз. Даже спрыгнувшие только на первый ряд валунов были растоптаны остатками стада, когда их собратья наваливались на них и прыгали, скользя и кувыркаясь, в зияющую пропасть. Люди бродили по травянистым пригоркам по краю каменоломни в поисках оставшихся в живых овец, но безуспешно.
На ближайшем пригорке на скорую руку соорудили загон, в котором содержали немногих уцелевших. Эти овцы молча стояли в успокоительной безопасности импровизированного загона, редкое блеяние доносилось от искалеченных животных внизу.
С пересохшим от волнения горлом Обри соскользнула с коня и осторожно подошла к краю обрыва. Она нигде не видела Остина, хотя и понимала, что он где-то рядом – люди явно избегали безнадежных поисков в каменоломне, получив приказ искать в более безопасных местах среди деревьев. Остин не послал бы своих людей рисковать жизнью в заваленном овцами карьере.
Из карьера по-прежнему доносилось жалобные призывы искалеченных животных. Вытащить хотя бы одну жизнь из груды мертвых овечьих туш стало навязчивой мыслью Обри. Все, чего она хотела – одну жизнь. Она не просила ничего, кроме спасения всего одной жизни.
Прежде чем Джон смог остановить ее, Обри нашла опору на краю карьера и принялась спускаться вниз. Она слышала панические вопли Джона над головой, но па удивление легко преодолевала путь. Ее маленькие ступни без труда находили опору. Стена не шла отвесно вниз, из нее торчали большие плоские валуны и крючья, облегчавшие спуск.
Однако на полпути до дна каменоломни спускаться стало гораздо трудней – мешали тела погибших овец. При виде жестокости, с которой было загублено столько невинных жизней, в ней разгорелась ярость. Кто мог задумать такое побоище?! Она молилась, чтобы ей хватило сил сдержаться, если когда-либо придется столкнуться с преступником лицом к лицу.
Хриплый крик Остина долетел до нее откуда-то сверху как раз в тот момент, когда Обри нашла ягненка, попавшего в ловушку у скалы и заваленного телами погибших овец. Соблюдая осторожность, она перегнулась через груду зловонных тел, погладила ягненка по голове и успокоила своим прикосновением.
Малыш радостно откликнулся, стремясь пробраться к источнику тепла.
Обри подняла голову, и глянула вверх. Остин начал спускаться тем же путем, что и она, и Обри нахмурилась. Если он провел на ногах половину ночи, его нога должна распухнуть и перестать сгибаться. Он был слишком тяжелым, чтобы легко проделать головоломный, спуск, и недостаточно ловок. Страх за мужа перевесил страх за ягненка, но было слишком поздно отступать.
К облегчению Обри, Остин благополучно спустился. Ничего, она как-нибудь справится с яростью, написанной на его лице. На плече у него была веревка, и она заподозрила, что он готов использовать ее для своей жены, но Обри понадеялась переубедить мужа и найти для нее лучшее применение.
– Как вы думаете, Джон сможет вытянуть ягненка наверх, если мы обвяжем его веревкой? – спокойно осведомилась она, когда Остин почти спустился.
– Обри, бог мой, я должен задать вам такую трепку, чтобы у вас застучали зубы. Или мозги встали на место, – пробормотал Остин сквозь стиснутые, зубы, когда добрался до выступа скалы, на котором она стояла. – Вы что, в самом деле, думаете, что один паршивый ягненок посреди всей этой бойни стоит того, чтобы рисковать своей жизнью?
– Я не думаю, что моя жизнь представляет собой какую-то ценность для кого-либо, кроме меня, и я чувствовала бы себя ничтожеством, если бы не использовала ее для помощи тому, кто не может помочь себе сам. Вы спустились сюда, чтобы орать на меня или чтобы помочь вытащить ягненка?
Сраженный ее логикой, Остин вынужден был уступить.
– Дайте мне взглянуть, может, я смогу вытащить вашу чертову тварь, – проворчал он.
Крикнув людям наверху, чтобы они были готовы, Остин накинул петлю на перепуганное животное и тщательно привязал к веревке, спущенной сверху. Отвесный утес в этом месте облегчал подъем ягненка, и он скомандовал работникам вытягивать веревку.
Как только веревка пришла в движение, Обри начала карабкаться вслед за ягненком к чистому воздуху Этвудского аббатства. Она бы не вынесла больше ни минуты в этой зловонной долине смерти.
Остин проследил за ее восхождением наверх и, поняв, что с ней ничего не случится, почувствовал себя обязанным поискать другие признаки жизни. Было бы жестоко оставлять раненых животных медленно погибать от удушья под весом мертвых тел.
Обри не сообразила, что он не последовал за ней, пока почти не добралась до вершины. Остановившись передохнуть на плоской скале, она проследила, как Джон поднял ягненка и передал в руки ожидающего Майкла, а затем посмотрела вниз на Остина, пробиравшегося по карнизу, заваленному трупами овец. Он толкал и ворошил холодные, неподвижные тела везде, где мог до них дотянуться, а сейчас развернулся, чтобы вернуться по узкой тропинке назад.
То, что случилось потом, запечатлелось в памяти Обри и преследовало ее в кошмарных снах месяцы и годы спустя. Он почти добрался до нее, оказавшись на расстоянии вытянутой руки от ее лодыжки, когда перенес вес на больную ногу, чтобы сделать следующий шаг. Обри в ужасе увидела, как острая боль пронзила его, и беспомощно вскрикнула, когда Остин опрокинулся назад, кувыркаясь и скользя на скалы внизу.
Ее истерический крик заставил людей побежать к обрыву со всех сторон, но Обри уже спускалась вниз к неподвижному телу. Когда помощь подоспела, Обри сидела на карнизе, склонившись над своим мужем, и поддерживала его окровавленную голову.
* * *
Впоследствии она плохо помнила, что делала в те часы, когда бесчувственное тело Остина вытягивали из провала. Упади он дюймом дальше, он бы не удержался на карнизе и закончил свою жизнь на дне каменоломни, как его первая жена. Когда до него добрались, он все еще дышал, хотя Обри сомневалась, переживет ли он подъем на скалу.Когда графа принесли в аббатство, она подняла всех на ноги, требуя горячей воды и холодных компрессов, бинтов и полотенец. Единственная мысль, приводившая ее в замешательство, была о том, что она не может позвать ни одного врача в округе.
Осмотрев изуродованную ногу своего мужа, она поняла, что он не выживет без врача, причем хорошего, а не того шарлатана из Эксетера, Пройдет несколько дней, прежде чем самая быстрая почтовая карета доставит ее письмо и возвратится с врачом, но она не могла ждать и беспомощно смотреть, как он умирает. Она потребовала лошадей, написала отчаянное послание и послала Джейми со своей неотложной просьбой в Лондон. Если в Эшбрук-Хаус не окажется ее отца, чтобы вручить письмо, дядя Джон или Алван найдут нужного человека.
С помощью преданного Остину грума Обри освободила своего пациента от одежды и обмыла его избитое тело водой, смешанной с кровоостанавливающими настоями трав. Джон разрезал тесные бриджи на больной ноге Остина и для приличия прикрыл нижнюю часть его тела, но Обри очень хорошо помнила каждую мышцу под кожей, которую массировала своими нежными пальчиками. Она втирала мазь вдоль синяков на его плечах и спине, определяя по бессознательным стонам Остина места, где были сломаны ребра. С облегчением она обнаружила, что другие кости не были сломаны, хотя и сказала Джону, что крепкая голова его хозяина смягчила падение. Джон криво усмехнулся в ответ на ее корявую шутку и настороженно ожидал ее новых распоряжений.
С ногой все было по-другому. Обри с трудом сдержала вздох отчаяния, когда отвернула простыню и осмотрела колено, которое обмывала всего час назад. За это время оно распухло до угрожающих размеров, а яркая бледность стала еще красноречивее. Она не представляла, как бы оно выглядело при обычных обстоятельствах, поскольку раньше никогда не видела Остина полностью обнаженным, но распухшую конечность, представшую ее взору, с трудом можно было считать ногой.
Осторожничая, она принялась втирать мазь в напряженные мышцы бедра и продвигаться вниз. Стоны Остина стала громче, когда она дошла до колена, и она прекратила массаж, пальцами пытаясь определить повреждение. Если коленная чашечка здесь и была, то она не могла ее найти, а открытые раны на колене сочились сукровицей.
Она смочила ткань и начала промывать раны. Раньше она никогда не представляла себе всех отличий мужских и женских тел, но, ощупывая крепкие, упругие мышцы и сухожилия, ясно поняла эти отличия. Она подозревала, что натруженное тело Остина было крепче, чем у большинства джентльменов, но этот факт только усиливал ее любопытство.
Когда ее пальцы задели острый обломок, торчавший из одной раны, недвусмысленное ругательство разорвало тишину. Обри подпрыгнула, а Джон залился краской и бросил на нее извиняющийся взгляд. Они оба прикипели глазами к мужчине, корчившемся от боли на кровати.
Обри поспешно приказала Джону, чтобы он собрал подушки, которые она разбросала вокруг кровати. Джон с готовностью протянул ей подушку и поднял голову Остина, чтобы она помогла ему удобнее устроиться. Недовольство искривило загорелое лицо Остина, но через мгновенье он открыл один глаз. Обнаружив склоненное над ним озабоченное: лицо Обри, он заставил себя раскрыть и другой.
– Бог мой, чем вы меня стукнули? – простонал он, когда попытался повернуть голову и сфокусировать взгляд.
Обри обменялась с грумом взглядами облегчения. По крайней мере, он пришел в сознание.
– Пойдите, скажите леди Хитмонт, что дубовая голова ее сына еще не расколота окончательно, – пробормотала Обри, сообщая хорошие новости в единственной манере, которую она могла вынести без слез.
Джон понимающе кивнул и послушно вышел.
– Вы точно уверены, что она не цела? – жалобно пробормотал Остин – Я чувствую себя так, словно ее расколотили на миллион мелких кусочков.
– Ваша голова не так уж велика, – ответила Обри. – Судя по случившемуся, вы пользуетесь ею так редко, что я сомневаюсь, повредило бы вам, если бы ее вообще убрали. Достаточно глупо было карабкаться по той скале с такой ногой…
Ее горло сдавили слезы, она не смогла продолжать и отвернулась, чтобы налить ему стакан бренди.
Он проигнорировал бренди и всмотрелся в ее залитое слезами лицо.
– Вы запачкались, – наконец сказал он, не выдавая своих мыслей.
– А вы нет? – коротко ответила она, вставляя стакан ему в руку. – Мне принести вам зеркало?
– Если мое прелестное личико чуть поцарапает жизнь – невелика потеря, – заверил ее Остин, скривившись, когда попытался усесться ровнее. – Но будь я проклят, если мне не удастся сесть прямо в не таком уж отдаленном будущем.
Обри мягко подсунула под него еще одну подушку и уселась на краю кровати подержать стакан, пока Остин устраивался поудобнее. Слезы блестели в ее глазах, когда она смотрела, как он ворочается в постели. Горячечный румянец на его щеках и блеск в глазах не предвещали ничего хорошего в ближайшие часы.
– Не думаю, что вы сломали себе что-то серьезное, если это то, что вас интересует, – терпеливо ответила она. – Не делайте резких движений, а не то ваши ребра отомстят за вашу поспешность. У меня есть немного настойки, которую я могу дать, когда вы подкрепитесь бренди. Она не очень приятна на вкус, но снимет боль.
Остин посмотрел на нее с подозрением.
– Не опий?
– Самая капелька, – успокоила его Обри.
– Ни капли, – ответил он твердо, возвращая ей стакан. Обри решительно сжала губы, чтобы удержать слезы.
– Боль станет сильнее, – предупредила она. – Я хочу только, чтобы вы смогли отдохнуть, пока можете.
– Никакого опия, – повторил он и, смягчившись при виде заплаканных глаз Обри, добавил в свое оправдание: – Мой отец был наркоманом. Я не хочу повторить его судьбу.
Она кивнула, смутно понимая его опасения.
– Я не стану давать его без вашего ведома. Но я не вынесу ваших мучений.
– Не думайте об этом. Что с моей ногой? Такое ощущение, словно ее пилят тупой пилой.
Остин попробовал шевельнуть ногой и еле сдержал крик от боли, когда металлические осколки под кожей коснулись кости.
– Она еще здесь. Это все, что я могу о ней сказать. Я пыталась обследовать ее, но вы проснулись.
Когда вспышка боли, вызванная его движением, утихла, Остин понял, что на нем ничего нет, кроме тонкой простыни. Он странно посмотрел на нее при упоминании об обследовании.
– Думаю, Джон был бы лучшей сиделкой. Раньше он уже ухаживал за мной. Почему бы вам не пойти к моей матери и не позволить мне уснуть? Через несколько дней все будет в порядке.
Обри вознаградила его сердитым взглядом.
– Мне кажется, вы бредите. Сон не вылечит вас, милорд, а умения Джона ограничиваются уходом за ногами лошадей. Потребуются все мои ограниченные знания, чтобы предотвратить распространение инфекции, прежде чем приедет хирург. Судя по тому, как выглядит ваша нога, инфекция была в ней еще до этого падения. Для интеллигентного человека вы хорошо играете роль дурака, Остин.
В голове Остина били адские молотки, но он смог уловить чувство тревоги, скрытое за ее сердитыми словами. Годами он жил в страхе потерять ногу. То, что случилось сейчас, казалось чертовски несвоевременным. Однако ее беспокойство не решит проблемы.
– Делайте, что сможете, девушка, – устало пробормотал он, закрывая глаза. – Только убедитесь, что работники производят обходы каждую ночь. Я не пущу этого выродка в дом.
Бессвязные слова трудно было понять, но Обри почувствовала, что они имеют какую-то связь с преступником, который сломал изгородь в овечьем загоне.
– Кто он, Остин? Позвольте мне отправить за ним шерифа.
– Нет доказательств, чтобы задержать его… Повесить, когда я их найду… Выродок убил Луизу. Держитесь от него подальше, любовь моя…
Пробормотав невнятицу, он впал в бессознательное состояние, оставив Обри в объятиях неопределенных опасений. Кого он звал своей любовью? Луизу? Он кого-то боялся, и она не могла избавиться от тревоги, вызванной его намеками.
Глава двадцать вторая
Леди Хитмонт пришла тем же вечером, чтобы отговорить Обри от ее неусыпного бдения.
– Позвольте мне посидеть с ним, пока вы будете отдыхать, дорогая. Мы мало, что сможем сделать, пока он в таком состоянии.
Светло-голубые глаза с тревогой смотрели не невестку из-под шапки седых волос.
Обри сменила холодный компресс на горячем лбу Остина и мягко улыбнулась в ответ на эти увещевания.
– Я не устала. Я буду отдыхать здесь.
Брови леди Хитмонт сошлись в затаенном негодовании, когда она осторожно затронула вопрос, беспокоивший ее больше всего.
– Вам нужно передохнуть, дорогая, особенно если вы носите ребенка, как говорят.
Обри взглянула на нее с удивлением.
– Ребенка? – перепросила она смущенно.
Ее свекровь выказала легкое замешательство.
– Я обещала Остину не вмешиваться, но если он объявляет об этом на полграфства, мы можем поговорить откровенно.
– Объявлять? Ребенок?
Обри решила, что ее мозг переутомился сильнее, чем она полагала.
– В тот день на рынке, – продолжала упорствовать вдова. – Служанки сказали мне, что Остин говорил о наследнике.
Краска смущения залила ее лицо при этом воспоминании. Так вот почему все обращались с ней с такой заботой. Даже Мэгги соскакивала со своей скамеечки, когда она пыталась достать одного из котят с полога кровати. Остин убил двух зайцев своим бессовестным объявлением.
– Остин так сказал, чтобы смутить меня. Он не имел в виду ничего в этом духе.
Лицо леди Хитмонт погрустнело.
– Вы уверены? Нет никакой надежды?
Обри вдруг поняла, как много должен значить этот ребенок для вдовы. Если с Остином что-то случится, он не оставит наследника, которому можно передать титул. У него не было братьев, не было других Этвудов, чтобы передать его им. Аббатство и его земли отойдут к королю. Все покоилось на очень зыбкой надежде.
Она постаралась утешить ее как смогла.
– Всегда есть надежда, – заметила она тихо. Вдова кивнула с облегчением.
– Я боялась… Вокруг Остина было так много слухов. Мои корреспонденты в Лондоне говорили, что ваш отец настаивал на этом браке. Не могу поверить, что Остина можно к чему-нибудь вынудить, но его упрямство в отношении отдельных спален… Я тревожилась.
– Позвольте мне посидеть с ним, пока вы будете отдыхать, дорогая. Мы мало, что сможем сделать, пока он в таком состоянии.
Светло-голубые глаза с тревогой смотрели не невестку из-под шапки седых волос.
Обри сменила холодный компресс на горячем лбу Остина и мягко улыбнулась в ответ на эти увещевания.
– Я не устала. Я буду отдыхать здесь.
Брови леди Хитмонт сошлись в затаенном негодовании, когда она осторожно затронула вопрос, беспокоивший ее больше всего.
– Вам нужно передохнуть, дорогая, особенно если вы носите ребенка, как говорят.
Обри взглянула на нее с удивлением.
– Ребенка? – перепросила она смущенно.
Ее свекровь выказала легкое замешательство.
– Я обещала Остину не вмешиваться, но если он объявляет об этом на полграфства, мы можем поговорить откровенно.
– Объявлять? Ребенок?
Обри решила, что ее мозг переутомился сильнее, чем она полагала.
– В тот день на рынке, – продолжала упорствовать вдова. – Служанки сказали мне, что Остин говорил о наследнике.
Краска смущения залила ее лицо при этом воспоминании. Так вот почему все обращались с ней с такой заботой. Даже Мэгги соскакивала со своей скамеечки, когда она пыталась достать одного из котят с полога кровати. Остин убил двух зайцев своим бессовестным объявлением.
– Остин так сказал, чтобы смутить меня. Он не имел в виду ничего в этом духе.
Лицо леди Хитмонт погрустнело.
– Вы уверены? Нет никакой надежды?
Обри вдруг поняла, как много должен значить этот ребенок для вдовы. Если с Остином что-то случится, он не оставит наследника, которому можно передать титул. У него не было братьев, не было других Этвудов, чтобы передать его им. Аббатство и его земли отойдут к королю. Все покоилось на очень зыбкой надежде.
Она постаралась утешить ее как смогла.
– Всегда есть надежда, – заметила она тихо. Вдова кивнула с облегчением.
– Я боялась… Вокруг Остина было так много слухов. Мои корреспонденты в Лондоне говорили, что ваш отец настаивал на этом браке. Не могу поверить, что Остина можно к чему-нибудь вынудить, но его упрямство в отношении отдельных спален… Я тревожилась.