Страница:
– Почему же вы ничего не сказали мне? Всё от меня скрывают, всё.
– Я не был уверен и не хотел вас беспокоить понапрасну. – Он повернулся к окну. – Подумал, что вы сочтете мое сомнение злонамеренным. Она ведь…
– Я знаю, знаю. Увольте меня от воспоминаний, – быстро вставил Диого Релвас. – Ну, и к чему вы пришли?
Он пошел за сигарой к ночному столику и протянул одну сыну.
– Курите, можете курить… – Он чиркнул спичкой и закурил, разжевывая конец сигары. – Так к чему вы пришли?
– Ни к чему… Я знал только, что они часто разговаривают, ездят вдвоем в лес. Но не удивлялся…
– Да, понимаю. – Он оборвал его. – С детства я разрешал им быть вместе. Так?! Не об этом ли вы думали? – закричал он, тут же спохватившись, что кто-нибудь там, за окном, услышит.
Он подошел к окну и закрыл его, удостоверившись, что под окном никого нет. Только у конюшни, как всегда, сидел Таранта. Он посмотрел на него.
– Да, я знаю, что виновен… Однако это уже не исправишь. – Он больше ничего не скрывал. – Он ее любовник. Да, я в этом уверен. То, что я видел, сомнений не оставляет, да и не нужно было так долго смотреть… Такое, сказать по чести, я увидеть не ожидал, нет.
Испытываемые и тем и другим чувства были неодинаковы, и все же оба они не хотели верить действительности. Диого Релвас прислонился к косяку двери – а-а, как хорошо бы было рухнуть замертво – и дрожащими пальцами поскреб подбородок. И тут услышал, что сын обращается к нему, говоря:
– У нас нет другого выхода…
– Какого? – спросил Диого Релвас.
– Надо убить его!
При этих словах землевладелец опустил голову, чтобы скрыть навернувшиеся на глаза слезы, что жгли ему веки. И ответил:
– Конечно!
Они стояли друг против друга и смотрели друг другу в лицо.
– Я могу это взять на себя, – добавил Мигел Жоан. – Надо только продумать… чтобы ни на кого не пало подозрение…
– Нет, это надо делать иначе… Простите! К несчастью, я старше чуточку.
Они помолчали.
– Конечно, никто не должен указать на нас пальцем, но все Должны знать, что это мы. Мы это сделали, мы, а не кто иной. Вот так!
– Пожалуй!
Взяв Мигела Жоана за руку, Диого Релвас повел его в глубь комнаты, подальше от двери, на которую он нет-нет да поглядывал с недоверием по непонятной причине. Это было инстинктивное движение, которое он, хотя и считал нелепым, подавить не мог. Что такое нелепость? Не все ли нелепо?…
– Как вы думаете это сделать?…
– Еще не знаю… Шико Счастливчик – вот кто способен… – вдруг вспомнил Мигел Жоан.
– Да, но раньше нужно подготовить Зе Педро… чтобы он ничего не заподозрил. Нужно, чтобы оба были спокойны.
– Конечно. Тяжелее всего будет сказать это Марии до Пилар.
– Должно быть. – Он выпрямился. – Можете сказать, что я сойду к столу.
Диого Релвас почувствовал, что вопрос решен. Не думал он, что после того, как переговорит с сыном, ему так полегчает. А впрочем, почему же? Разговор должен был помочь ему успокоиться и помог. Да, он успокоился, теперь он это мог сказать.
– Мы встретимся с Шико Счастливчиком в моем доме, – сказал Мигел Жоан. – Так будет лучше…
– Согласен.
Он проводил сына до двери и пожал ему руку.
– Все должны знать, что с Релвасами не шутят. Это опасно!
Самое ужасное, что понести наказание должна и Мария до Пилар. Когда он об этом подумал, сердце опять заныло. Из рощи долетел резкий крик павлина и заставил его вздрогнуть.
Глава XIV. Диого Релвас ни с кем не хочет делить месть
Глава XV. Вот так-то лучше
– Я не был уверен и не хотел вас беспокоить понапрасну. – Он повернулся к окну. – Подумал, что вы сочтете мое сомнение злонамеренным. Она ведь…
– Я знаю, знаю. Увольте меня от воспоминаний, – быстро вставил Диого Релвас. – Ну, и к чему вы пришли?
Он пошел за сигарой к ночному столику и протянул одну сыну.
– Курите, можете курить… – Он чиркнул спичкой и закурил, разжевывая конец сигары. – Так к чему вы пришли?
– Ни к чему… Я знал только, что они часто разговаривают, ездят вдвоем в лес. Но не удивлялся…
– Да, понимаю. – Он оборвал его. – С детства я разрешал им быть вместе. Так?! Не об этом ли вы думали? – закричал он, тут же спохватившись, что кто-нибудь там, за окном, услышит.
Он подошел к окну и закрыл его, удостоверившись, что под окном никого нет. Только у конюшни, как всегда, сидел Таранта. Он посмотрел на него.
– Да, я знаю, что виновен… Однако это уже не исправишь. – Он больше ничего не скрывал. – Он ее любовник. Да, я в этом уверен. То, что я видел, сомнений не оставляет, да и не нужно было так долго смотреть… Такое, сказать по чести, я увидеть не ожидал, нет.
Испытываемые и тем и другим чувства были неодинаковы, и все же оба они не хотели верить действительности. Диого Релвас прислонился к косяку двери – а-а, как хорошо бы было рухнуть замертво – и дрожащими пальцами поскреб подбородок. И тут услышал, что сын обращается к нему, говоря:
– У нас нет другого выхода…
– Какого? – спросил Диого Релвас.
– Надо убить его!
При этих словах землевладелец опустил голову, чтобы скрыть навернувшиеся на глаза слезы, что жгли ему веки. И ответил:
– Конечно!
Они стояли друг против друга и смотрели друг другу в лицо.
– Я могу это взять на себя, – добавил Мигел Жоан. – Надо только продумать… чтобы ни на кого не пало подозрение…
– Нет, это надо делать иначе… Простите! К несчастью, я старше чуточку.
Они помолчали.
– Конечно, никто не должен указать на нас пальцем, но все Должны знать, что это мы. Мы это сделали, мы, а не кто иной. Вот так!
– Пожалуй!
Взяв Мигела Жоана за руку, Диого Релвас повел его в глубь комнаты, подальше от двери, на которую он нет-нет да поглядывал с недоверием по непонятной причине. Это было инстинктивное движение, которое он, хотя и считал нелепым, подавить не мог. Что такое нелепость? Не все ли нелепо?…
– Как вы думаете это сделать?…
– Еще не знаю… Шико Счастливчик – вот кто способен… – вдруг вспомнил Мигел Жоан.
– Да, но раньше нужно подготовить Зе Педро… чтобы он ничего не заподозрил. Нужно, чтобы оба были спокойны.
– Конечно. Тяжелее всего будет сказать это Марии до Пилар.
– Должно быть. – Он выпрямился. – Можете сказать, что я сойду к столу.
Диого Релвас почувствовал, что вопрос решен. Не думал он, что после того, как переговорит с сыном, ему так полегчает. А впрочем, почему же? Разговор должен был помочь ему успокоиться и помог. Да, он успокоился, теперь он это мог сказать.
– Мы встретимся с Шико Счастливчиком в моем доме, – сказал Мигел Жоан. – Так будет лучше…
– Согласен.
Он проводил сына до двери и пожал ему руку.
– Все должны знать, что с Релвасами не шутят. Это опасно!
Самое ужасное, что понести наказание должна и Мария до Пилар. Когда он об этом подумал, сердце опять заныло. Из рощи долетел резкий крик павлина и заставил его вздрогнуть.
Глава XIV. Диого Релвас ни с кем не хочет делить месть
Согласиться на то, чтобы сын все взял на себя, Диого Релвас не мог. Месть ведь была его, а не кого-либо другого, она принадлежала ему, он не хотел ее перепоручать. Так что нужно принять решение и действовать, хотя он знал, что это принесет ему еще большие страдания. А может, нет?… Месть ведь хоть немного, но облегчит его боль. Конечно же, облегчит – реванш всегда приносит облегчение, так что надо все хорошо обдумать и приступать к исполнению: идти вперед, зная, что час отмщения близок, что все рассчитано, все до последней мелочи, не упущена никакая самая малая малость. И помнить, что тот, другой, кому эта месть предназначена, в надлежащий момент должен догадаться, что его смертный час определен, что он приближается, но никаких ловушек, засад – ведь тогда человек может умереть раньше времени, так и не поняв, почему пришла смерть. Вначале надо внушить Зе Педро страх, чтобы тот засел у него в печенках, холодил внутренности, а потом убить. Но все не спеша, все в свое время, чтобы каждый успел надеть траурную одежду, насладившись местью.
Диого Релвас был способен сидеть во время завтрака рядом с Марией до Пилар, смотреть ей в глаза и, разговаривая с ней, ничем не пугать ее. А потом осуществить то, что задумано. Да, способен. А боль росла, ширилась, жгла его, но оставляла силы, чтобы довести задуманное до конца. Нет, идея Мигела Жоана ему не подходит. Они обсуждали ее в течение нескольких часов. Мигел предлагал подстроить несчастный случай, послав Зе Педро посмотреть быков. Все очень просто: один из быков пырнет его рогами, и они с отцом станут свидетелями состоявшейся мести. Уж они постараются дать ему умереть медленной смертью, той, которую он заслужил.
Землевладелец позволил себя увлечь воображаемой сценой: рога одного из его быков, быков, клейменных его, релвасовским, тавром, вспарывают живот этому негодяю, превращая его плоть в лохмотья, и жизнь отлетает от мерзавца с последним вздохом. Диого Релвас даже назвал будущего палача – шестигодовалого быка, которого никогда не посылали на корриды из-за его мощных рогов и тучного тела. Однако такая смерть слишком хороша для того, кто украл честь Релвасов! И хозяин Алдебарана переменил свое решение: «Нет, нет и нет, только не несчастный случай! Никто не поймет, что это нами подстроено. А потом похороны… Хуже всего, если придется похоронить его на кладбище, где лежат люди нашей крови».
Он обезумел от одной этой мысли. Да и все Релвасы были бы оскорблены. Нет, он не может навязать им подобную компанию. Это же оскорбление, настоящее оскорбление всем, и хозяевам, и слугам – в общем-то, людям одной семьи. Да даже отец этого мерзавца – он уверен – перевернулся бы в гробу, узнав такое. Мертвые заслуживают уважения, потому что ими держится жизнь. Настоящему Борда д'Агуа, тому, что умер, укрощая быка, конечно же не понравилось бы увидеть с собой рядом того, кто запятнал имя Релвасов. Пусть даже если это его собственный сын… Да-да, его собственный сын!
Разговаривая с Мигелем и, возможно, чувствуя, что сын считает его сраженным нанесенным оскорблением, Диого Релвас распалял свое воображение. А-а! все в нем обманываются, но нет, он и на этот раз выстоит. Гордость в нем взыграла: «Помнишь ли ты тот гигантский дуб, что растет в конце леса? Так вот! Однажды ночью – ты, Мигел, еще был ребенком – разыгралась гроза, да такая страшная, что всех перепугала. Молнии вспыхивали беспрерывно. И одна угодила в дуб, вошла в него, точно огненная шпага, вроде бы небо оскорблено было его размерами. Все вокруг задрожало. Казалось, пришел конец света. Так вот, дуб-то тот все еще стоит, несмотря на то что молния почти полностью выжгла его нутро. Вот так же и я… Это еще не конец, нет, я выстою».
Он знал, что это бахвальство. Кому-кому, а ему-то было известно, что сделала с ним эта боль, которую он постоянно чувствовал и которой вначале был придавлен, но он взял себя в руки, заставил себя принять решение и теперь хотел показать, что способен вынести всю тяжесть страдания.
Домой он вернулся поздно. И ночью один на один обдумывал отмщение, не раз чувствуя, что голова ему отказывает – кажется, вот-вот лопнет, – и гораздо проще взять ружье и пристрелить этого шелудивого пса. И все сразу кончится, кончится трагически, но урок будет дан. Но нет, над ним же посмеются! Его же назовут трусом!
Он пытал себя ненавистью, конечно, в надежде взбодриться и победить горечь утраты. Но победить не удавалось, горечь не проходила, он чувствовал ее и понимал, что она не пройдет. Да, он всегда был человеком разумным. Ему приятно было сознавать и испытывать это. В тот день, когда он поймет, что это не так, он найдет для себя достойный выход.
Диого Релвас пошел в лес, возможно затем, чтобы устать, чувствуя, что сон не приходит. А если придет, то с кошмаром. Однако свежесть раннего утра только взбодрила его, он даже почувствовал, что в лесу прохладно. Вспомнил о дереве, в которое угодила молния, и, пожелав увидеть его еще раз, стал искать к нему дорожку покороче. Плохо было то, что ему пришлось пробираться сквозь чащу, и темнота его угнетала, а может, к нему возвращалось спокойствие?
Как бы это было хорошо! Но возможно ли снова обрести спокойствие?… И как? Каким образом?
Один из его сыновей умер, и только когда это случилось, он понял его и признал за сына. Милан как ушла от него после их разговора, так и не возвращалась. То, что до него доходило, а именно что она собирается вступить в новый брак, радости ему не приносило – это ведь еще одно оскорбление, но он все же предпочел бы новый брак, чем ее беспорядочную жизнь. Если она это сделает, он возьмет Руя Диого к себе: он уже простил его. Да, он стал способен прощать… А теперь еще эта история с Марией до Пилар… А-а! Марию до Пилар он простить не в силах!… Нет, никогда, до конца ее жизни… А она должна быть короткой. Лучше видеть ее мертвой, чем…
Не дойдя до дуба, он почувствовал усталость. Решил сесть на землю. Сколько лет он не садился на землю?! Верхушки деревьев качал ветер. Диого Релвас попытался вглядеться в густые заросли, но глаза отказывались что-либо видеть в этом мире тьмы, которая его подавляла. К нему слетел голубь и, сев рядом, стал смотреть на него. В этот самый момент проникший сквозь листву луч солнца вернул Диого Релваса к действительности: мерзавец, должно быть, уже на манеже? Начался рабочий день. И тут непрошеные, облегчающие душу слезы потекли по лицу землевладельца. Он встал, вспугнув голубя, который взлетел на дерево, где его ждала подружка.
«Ты стар, мой друг, стар!» – сказал он себе тихо. Но тут же приободрился, надеясь, что еще сможет показать себя и свою силу.
Только перед домом глаза его высохли. Диого Релвас смочил платок в водосточном желобе и провел им по лицу, провел медленно, шумно дыша, потом тряхнул головой и направился к манежу.
Карлик Таранта – сама униженность – приветствовал его, поднявшись со скамьи и держа берет в руке. Доносившийся с манежа голос Зе Педро подстегнул землевладельца, заставив прибавить шагу. В центре круга серая сухопарая кобыла повиновалась окрикам объездчика, который работал с уздечкой. Диого Релвас не стал наблюдать за ними, как это всегда бывало. Он спешил увидеть все, что творится вокруг Зе Педро, который уже шел к нему навстречу с непокрытой головой.
– Вам лучше, хозяин?
– Да. Я готов к новым делам, – ответил Диого Релвас, мельком взглянув на него и делая вид, что его интересует лошадь.
Он провел правой рукой по ее крупу, левая рука была тяжелая и болела.
– Партия быков для Мёриды отправляется в среду. Ты будешь сопровождать ее. Хочу, чтобы несколько дней ты был на Диете, я заинтересован, в корриде. – Потом, понизив голос, внимательно посмотрел на объездчика лошадей. – Можешь переменить одежду… У меня есть для тебя одно дело, но это дело секретное. Ты умеешь хранить секреты?
– Хозяину это ведь известно.
Какое– то время Диого Релвас выждал. Он чувствовал, что покрывается потом. Холодным потом.
– Мне нужно переправить в Испанию пять лошадей… После того как ты доставишь быков на место, ты перейдешь границу тайно. Поедешь в Монте-Прагал-де-Куба и переговоришь об этом деле t Шико Счастливчиком – он тебе поможет. Он тоже поедет… с лошадьми. Но об этом никому ни слова, ясно? Даже дома…
– А кому я передам лошадей?
– Я дам тебе письмо… Я и не подумал об этом. Покупатель объявится в Мериде.
– А в каком месте переходить границу?
– Боишься?… Если боишься, я найду другого.
– Нет, не боюсь, только я подумал…
– Где перейти, ты решишь сам. Это не трудно, найдешь кого-нибудь, кто подскажет. Какого-нибудь контрабандиста…
– Договорились, хозяин. Я все сделаю. Диого Релвас почувствовал головокружение.
– Я скажу в конторе, чтобы тебе выдали деньги. Счастливого пути! – добавил он уже у ограды. Потом ускорил шаг, точно нуждался в свежем воздухе, передохнул у выхода, прислонившись к стене, и пошел к Таранте только тогда, когда головокружение прекратилось.
И крикнул Таранте:
– Заложи экипаж. Через полчаса я еду в Лиссабон… Хочу поспеть на первый поезд.
В Монте– де-Куба он прибыл только поздно вечером на следующий день. Мигел Жоан хотел его сопровождать. Да, это было бы неплохо, но Диого Релвас отказался под предлогом, что сыну нужно оставаться при жене: Изабел капризничала, похоже, боялась вторых родов, и он, Диого Релвас, не хотел осложнять с ней отношений: хватит с него и холодности Марии Луизы де Андраде -вдовы Антонио Лусио. На самом же деле он решил все сделать сам: месть была только его, и мысль об этом становилась навязчивой, он боялся потерять право на месть, если разрешит сыну учавствовать в этом деле. К тому же он еще не додумал до конца, чем рискует, ведь если, к примеру, Шико Счастливчик возьмет и откажется, тогда зачем Шико Счастливчику знать, что в деле замешаны они оба. Осторожный человек ценится вдвое дороже.
И вот Шико Счастливчик перед ним.
Диого Релвас ему уже сказал, что от него хочет. Тот почесывал свою косматую голову и смотрел на него искоса – так обычно смотрит человек, не очень склонный принять предложение. Шико Счастливчик поморгал одним глазом, покачал головой и, когда Диого Релвас решил, что тот сейчас заговорит, уронил свои огромные ручищи между колен.
– Боишься? – спросил, презрительно глядя на него, Диого Релвас.
– Нет, сеньор, не боюсь, ни его, ни кого другого. Но если скажу, что я не боюсь правосудия, – солгу.
«Набивает цену», – подумал землевладелец. Слуга говорил тихо и размеренно, а глаза его хитро щурились.
– Ты же знаешь, что правосудию соваться сюда незачем… Все будут считать, что Зе Педро в Испании.
– Но хозяин хочет, чтобы я бросил его в навозную кучу, а это может плохо кончиться. Собаки… собаки, что бегают и везде все вынюхивают, найдут и его. И ведь никогда не узнаешь, когда им захочется это сделать. Может, как раз тогда, когда рядом будут люди…
Доводы слуги показались Диого Релвасу обоснованными, хотя были направлены против его идеи «бросить навоз в навозную кучу». Выходит, этот мерзавец недостоин даже навозной кучи: он хуже любого дерьма.
– Ну, так что ты думаешь?… Шико Счастливчик пожал плечами.
– Можно, – сказал он, – связать его и бросить ночью собакам. Не давать псам целый день есть – они разорвут его. Хозяин не хочет, чтобы он мучился?! – спросил он, увидев, что Диого Релвасу не нравится такой вариант.
– Так ведь твоя жена будет в курсе дела… Такого быть не Должно. Не хочу юбки в этом деле… Станут говорить о несчастном случае, а я хочу, чтобы он исчез бесследно.
Диого Релвас размышлял, жуя конец сигары и сплевывая. Кривил рот, чесал грудь. И повторил, точно убеждал сам себя:
– Я хочу, чтобы он исчез бесследно. Достаточно и того следа, что он здесь оставил… – Он подошел вплотную к слуге и спросил, не может ли тот бросить труп около Мериды, так было бы спокойнее. – Дам тебе пятьдесят фунтов золотом! – бросил он, чтобы Шико Счастливчик наконец решился. – Пятьдесят Фунтов!
– И клочок земли в три алкейре, годной под посевы, – подсказал слуга.
– Хорошо. Даю слово.
Только тут Шико Счастливчик поднял голову.
– Договорились!
И он протянул свою руку хозяину, который заколебался и взял ее только тогда, когда увидел, что слуга помрачнел. Диого Релвас пожал ее, крепко тряхнув, хотя это ему удовольствия не доставило.
– Дай ему почувствовать, что пришел конец его жизни. Не торопись. И отрежь его мужское достоинство. Отрежь и брось в навоз. – Диого Релвас говорил зло. – Или запихай ему в рот… Да, в рот, если сумеешь его раскрыть.
Какое– то время хозяин Алдебарана еще ходил по комнате. Шико Счастливчика перед ним уже не было, но образ Зе Педро, которого ему никак не удавалось представить принявшим смерть -кастрированным и лежащим у его ног, – маячил перед ним. Он видел его стоящим перед собой здесь, в этом зале с каменным полом. И в полной тишине слышал его смеющийся подтрунивавший голос.
Диого Релвас был способен сидеть во время завтрака рядом с Марией до Пилар, смотреть ей в глаза и, разговаривая с ней, ничем не пугать ее. А потом осуществить то, что задумано. Да, способен. А боль росла, ширилась, жгла его, но оставляла силы, чтобы довести задуманное до конца. Нет, идея Мигела Жоана ему не подходит. Они обсуждали ее в течение нескольких часов. Мигел предлагал подстроить несчастный случай, послав Зе Педро посмотреть быков. Все очень просто: один из быков пырнет его рогами, и они с отцом станут свидетелями состоявшейся мести. Уж они постараются дать ему умереть медленной смертью, той, которую он заслужил.
Землевладелец позволил себя увлечь воображаемой сценой: рога одного из его быков, быков, клейменных его, релвасовским, тавром, вспарывают живот этому негодяю, превращая его плоть в лохмотья, и жизнь отлетает от мерзавца с последним вздохом. Диого Релвас даже назвал будущего палача – шестигодовалого быка, которого никогда не посылали на корриды из-за его мощных рогов и тучного тела. Однако такая смерть слишком хороша для того, кто украл честь Релвасов! И хозяин Алдебарана переменил свое решение: «Нет, нет и нет, только не несчастный случай! Никто не поймет, что это нами подстроено. А потом похороны… Хуже всего, если придется похоронить его на кладбище, где лежат люди нашей крови».
Он обезумел от одной этой мысли. Да и все Релвасы были бы оскорблены. Нет, он не может навязать им подобную компанию. Это же оскорбление, настоящее оскорбление всем, и хозяевам, и слугам – в общем-то, людям одной семьи. Да даже отец этого мерзавца – он уверен – перевернулся бы в гробу, узнав такое. Мертвые заслуживают уважения, потому что ими держится жизнь. Настоящему Борда д'Агуа, тому, что умер, укрощая быка, конечно же не понравилось бы увидеть с собой рядом того, кто запятнал имя Релвасов. Пусть даже если это его собственный сын… Да-да, его собственный сын!
Разговаривая с Мигелем и, возможно, чувствуя, что сын считает его сраженным нанесенным оскорблением, Диого Релвас распалял свое воображение. А-а! все в нем обманываются, но нет, он и на этот раз выстоит. Гордость в нем взыграла: «Помнишь ли ты тот гигантский дуб, что растет в конце леса? Так вот! Однажды ночью – ты, Мигел, еще был ребенком – разыгралась гроза, да такая страшная, что всех перепугала. Молнии вспыхивали беспрерывно. И одна угодила в дуб, вошла в него, точно огненная шпага, вроде бы небо оскорблено было его размерами. Все вокруг задрожало. Казалось, пришел конец света. Так вот, дуб-то тот все еще стоит, несмотря на то что молния почти полностью выжгла его нутро. Вот так же и я… Это еще не конец, нет, я выстою».
Он знал, что это бахвальство. Кому-кому, а ему-то было известно, что сделала с ним эта боль, которую он постоянно чувствовал и которой вначале был придавлен, но он взял себя в руки, заставил себя принять решение и теперь хотел показать, что способен вынести всю тяжесть страдания.
Домой он вернулся поздно. И ночью один на один обдумывал отмщение, не раз чувствуя, что голова ему отказывает – кажется, вот-вот лопнет, – и гораздо проще взять ружье и пристрелить этого шелудивого пса. И все сразу кончится, кончится трагически, но урок будет дан. Но нет, над ним же посмеются! Его же назовут трусом!
Он пытал себя ненавистью, конечно, в надежде взбодриться и победить горечь утраты. Но победить не удавалось, горечь не проходила, он чувствовал ее и понимал, что она не пройдет. Да, он всегда был человеком разумным. Ему приятно было сознавать и испытывать это. В тот день, когда он поймет, что это не так, он найдет для себя достойный выход.
Диого Релвас пошел в лес, возможно затем, чтобы устать, чувствуя, что сон не приходит. А если придет, то с кошмаром. Однако свежесть раннего утра только взбодрила его, он даже почувствовал, что в лесу прохладно. Вспомнил о дереве, в которое угодила молния, и, пожелав увидеть его еще раз, стал искать к нему дорожку покороче. Плохо было то, что ему пришлось пробираться сквозь чащу, и темнота его угнетала, а может, к нему возвращалось спокойствие?
Как бы это было хорошо! Но возможно ли снова обрести спокойствие?… И как? Каким образом?
Один из его сыновей умер, и только когда это случилось, он понял его и признал за сына. Милан как ушла от него после их разговора, так и не возвращалась. То, что до него доходило, а именно что она собирается вступить в новый брак, радости ему не приносило – это ведь еще одно оскорбление, но он все же предпочел бы новый брак, чем ее беспорядочную жизнь. Если она это сделает, он возьмет Руя Диого к себе: он уже простил его. Да, он стал способен прощать… А теперь еще эта история с Марией до Пилар… А-а! Марию до Пилар он простить не в силах!… Нет, никогда, до конца ее жизни… А она должна быть короткой. Лучше видеть ее мертвой, чем…
Не дойдя до дуба, он почувствовал усталость. Решил сесть на землю. Сколько лет он не садился на землю?! Верхушки деревьев качал ветер. Диого Релвас попытался вглядеться в густые заросли, но глаза отказывались что-либо видеть в этом мире тьмы, которая его подавляла. К нему слетел голубь и, сев рядом, стал смотреть на него. В этот самый момент проникший сквозь листву луч солнца вернул Диого Релваса к действительности: мерзавец, должно быть, уже на манеже? Начался рабочий день. И тут непрошеные, облегчающие душу слезы потекли по лицу землевладельца. Он встал, вспугнув голубя, который взлетел на дерево, где его ждала подружка.
«Ты стар, мой друг, стар!» – сказал он себе тихо. Но тут же приободрился, надеясь, что еще сможет показать себя и свою силу.
Только перед домом глаза его высохли. Диого Релвас смочил платок в водосточном желобе и провел им по лицу, провел медленно, шумно дыша, потом тряхнул головой и направился к манежу.
Карлик Таранта – сама униженность – приветствовал его, поднявшись со скамьи и держа берет в руке. Доносившийся с манежа голос Зе Педро подстегнул землевладельца, заставив прибавить шагу. В центре круга серая сухопарая кобыла повиновалась окрикам объездчика, который работал с уздечкой. Диого Релвас не стал наблюдать за ними, как это всегда бывало. Он спешил увидеть все, что творится вокруг Зе Педро, который уже шел к нему навстречу с непокрытой головой.
– Вам лучше, хозяин?
– Да. Я готов к новым делам, – ответил Диого Релвас, мельком взглянув на него и делая вид, что его интересует лошадь.
Он провел правой рукой по ее крупу, левая рука была тяжелая и болела.
– Партия быков для Мёриды отправляется в среду. Ты будешь сопровождать ее. Хочу, чтобы несколько дней ты был на Диете, я заинтересован, в корриде. – Потом, понизив голос, внимательно посмотрел на объездчика лошадей. – Можешь переменить одежду… У меня есть для тебя одно дело, но это дело секретное. Ты умеешь хранить секреты?
– Хозяину это ведь известно.
Какое– то время Диого Релвас выждал. Он чувствовал, что покрывается потом. Холодным потом.
– Мне нужно переправить в Испанию пять лошадей… После того как ты доставишь быков на место, ты перейдешь границу тайно. Поедешь в Монте-Прагал-де-Куба и переговоришь об этом деле t Шико Счастливчиком – он тебе поможет. Он тоже поедет… с лошадьми. Но об этом никому ни слова, ясно? Даже дома…
– А кому я передам лошадей?
– Я дам тебе письмо… Я и не подумал об этом. Покупатель объявится в Мериде.
– А в каком месте переходить границу?
– Боишься?… Если боишься, я найду другого.
– Нет, не боюсь, только я подумал…
– Где перейти, ты решишь сам. Это не трудно, найдешь кого-нибудь, кто подскажет. Какого-нибудь контрабандиста…
– Договорились, хозяин. Я все сделаю. Диого Релвас почувствовал головокружение.
– Я скажу в конторе, чтобы тебе выдали деньги. Счастливого пути! – добавил он уже у ограды. Потом ускорил шаг, точно нуждался в свежем воздухе, передохнул у выхода, прислонившись к стене, и пошел к Таранте только тогда, когда головокружение прекратилось.
И крикнул Таранте:
– Заложи экипаж. Через полчаса я еду в Лиссабон… Хочу поспеть на первый поезд.
В Монте– де-Куба он прибыл только поздно вечером на следующий день. Мигел Жоан хотел его сопровождать. Да, это было бы неплохо, но Диого Релвас отказался под предлогом, что сыну нужно оставаться при жене: Изабел капризничала, похоже, боялась вторых родов, и он, Диого Релвас, не хотел осложнять с ней отношений: хватит с него и холодности Марии Луизы де Андраде -вдовы Антонио Лусио. На самом же деле он решил все сделать сам: месть была только его, и мысль об этом становилась навязчивой, он боялся потерять право на месть, если разрешит сыну учавствовать в этом деле. К тому же он еще не додумал до конца, чем рискует, ведь если, к примеру, Шико Счастливчик возьмет и откажется, тогда зачем Шико Счастливчику знать, что в деле замешаны они оба. Осторожный человек ценится вдвое дороже.
И вот Шико Счастливчик перед ним.
Диого Релвас ему уже сказал, что от него хочет. Тот почесывал свою косматую голову и смотрел на него искоса – так обычно смотрит человек, не очень склонный принять предложение. Шико Счастливчик поморгал одним глазом, покачал головой и, когда Диого Релвас решил, что тот сейчас заговорит, уронил свои огромные ручищи между колен.
– Боишься? – спросил, презрительно глядя на него, Диого Релвас.
– Нет, сеньор, не боюсь, ни его, ни кого другого. Но если скажу, что я не боюсь правосудия, – солгу.
«Набивает цену», – подумал землевладелец. Слуга говорил тихо и размеренно, а глаза его хитро щурились.
– Ты же знаешь, что правосудию соваться сюда незачем… Все будут считать, что Зе Педро в Испании.
– Но хозяин хочет, чтобы я бросил его в навозную кучу, а это может плохо кончиться. Собаки… собаки, что бегают и везде все вынюхивают, найдут и его. И ведь никогда не узнаешь, когда им захочется это сделать. Может, как раз тогда, когда рядом будут люди…
Доводы слуги показались Диого Релвасу обоснованными, хотя были направлены против его идеи «бросить навоз в навозную кучу». Выходит, этот мерзавец недостоин даже навозной кучи: он хуже любого дерьма.
– Ну, так что ты думаешь?… Шико Счастливчик пожал плечами.
– Можно, – сказал он, – связать его и бросить ночью собакам. Не давать псам целый день есть – они разорвут его. Хозяин не хочет, чтобы он мучился?! – спросил он, увидев, что Диого Релвасу не нравится такой вариант.
– Так ведь твоя жена будет в курсе дела… Такого быть не Должно. Не хочу юбки в этом деле… Станут говорить о несчастном случае, а я хочу, чтобы он исчез бесследно.
Диого Релвас размышлял, жуя конец сигары и сплевывая. Кривил рот, чесал грудь. И повторил, точно убеждал сам себя:
– Я хочу, чтобы он исчез бесследно. Достаточно и того следа, что он здесь оставил… – Он подошел вплотную к слуге и спросил, не может ли тот бросить труп около Мериды, так было бы спокойнее. – Дам тебе пятьдесят фунтов золотом! – бросил он, чтобы Шико Счастливчик наконец решился. – Пятьдесят Фунтов!
– И клочок земли в три алкейре, годной под посевы, – подсказал слуга.
– Хорошо. Даю слово.
Только тут Шико Счастливчик поднял голову.
– Договорились!
И он протянул свою руку хозяину, который заколебался и взял ее только тогда, когда увидел, что слуга помрачнел. Диого Релвас пожал ее, крепко тряхнув, хотя это ему удовольствия не доставило.
– Дай ему почувствовать, что пришел конец его жизни. Не торопись. И отрежь его мужское достоинство. Отрежь и брось в навоз. – Диого Релвас говорил зло. – Или запихай ему в рот… Да, в рот, если сумеешь его раскрыть.
Какое– то время хозяин Алдебарана еще ходил по комнате. Шико Счастливчика перед ним уже не было, но образ Зе Педро, которого ему никак не удавалось представить принявшим смерть -кастрированным и лежащим у его ног, – маячил перед ним. Он видел его стоящим перед собой здесь, в этом зале с каменным полом. И в полной тишине слышал его смеющийся подтрунивавший голос.
Глава XV. Вот так-то лучше
Да– а, интересно, как бы он смеялся сейчас, когда в порогах поместья появился огромный и решительный Шико Счастливчик, по выражению лица которого было ясно, что все прошло именно так, как того желал хозяин. Ненависть Диого Релваса кончилась: он был отмщен. Однако он понял, что смерть Зе Педро не принесла ему облегчения: полученное удовлетворение не вырвало из сердца шпагу горечи. Холодная и острая, она засела в его груди навечно, вернее, до тех пор, пока он будет дышать.
В том, что он приказал лишить Зе Педро жизни, он не раскаивался, нет, ведь тот попрал честь Релвасов. Но страдания парня кончились, а его – продолжались, возможно потому, что ему пришлось препоручить Шико Счастливчику то, что полагалось выполнить самому.
Он припомнил других умерших, надеясь этим вызвать образ убитого, но ничего не получилось. Тогда он попытался представить вместо их лиц лицо Зе Педро, но оно продолжало жить, улыбаться и унижать его, как бы говоря, что все осталось по-прежнему. Да, все осталось по-прежнему.
Диого Релвас услышал, как Шико Счастливчик настаивал, чтобы его пропустили – он хочет поговорить с хозяином, – и понял, что тот навеселе. Теперь Диого Релвасу предстояло пережить причастность к этому грязному делу: вынести загадочные взгляды и панибратство сообщника. Он соображал, как избежать всего этого. Заставить ждать слугу до тех пор, пока он устанет? Послать ему деньги с кем-нибудь? Пусть забирает свои пятьдесят фунтов и убирается с глаз долой!
Между тем Диого Релвас понимал, и хорошо понимал, что вмешивать в это дело никого другого не следует. Ведь даже сын не должен был вручить Шико Счастливчику то, что ему причиталось, да и у Шико Счастливчика не должно возникнуть никаких подозрений.
Плохо было то, что последние бессонные ночи окончательно вымотали Диого Релваса, ведь от страшной усталости и нервного напряжения он забывался на какие-то доли секунды, и даже в эти доли секунды его преследовал кошмар, и всегда один и тот же: он видел две сцепившиеся фигуры, различимые только благодаря лунному свету, который озарял лицо Зе Педро, другое лицо оставалось в тени. Оно было всегда в тени. Вдруг фигуры исчезали. Он слышал их тяжелое дыхание и крики. Но всегда, всегда озаренное лунным светом лицо было обращено к нему, наблюдавшему за схваткой. Из тьмы Зе Педро ему улыбался, уверенный в себе, бесстрашный, ничто не выдавало в нем труса. Руки Счастливчика, огромные, сильные, не отпускали парня, но он уворачивался от них, а голос Марии до Пилар – только голос, самое Марию до Пилар Диого Релвас не видел – подбадривал Зе Педро, и тогда Диого Релвасу хотелось подбодрить Шико Счастливчика, и он кричал, кричал, но крика не получалось, какая-то странная сила лишала голоса, а потом и сил, пригвождая Диого Релваса к месту, не давая помочь Счастливчику, уже упавшему наземь, – должно быть, это он упал, хотя в темноте ночи лицо разглядеть не удавалось, – а Зе Педро дубасил его ногами, точно бил в барабан, звук, во всяком случае, был такой же, вначале четкий, потом глухой. И Диого Релвас смотрел в залитое лунным светом лицо Зе Педро, на котором горели счастливым победным светом глаза, ищущие его, Диого Релваса, старавшегося теперь уйти от них, ищущих, находящих его, жалкого труса, который прятался и отступал, отступал до тех пор, пока не натыкался спиной на живую стену рук – должно быть, это были руки, собиравшиеся толкнуть его вперед, отдать врагу, победившему и требовавшему вознаграждения. Ты хотел получить убитого? Вот он – получи! Я возьму за свою работу меньше, давай двадцать фунтов: мне двадцати достаточно.
И только когда рука Зе Педро его касалась, Диого Релвасу удавалось крикнуть, и он просыпался, угнетенный, мучимый предчувствиями, что этот все время повторяющийся сон должен быть в руку: план его провалился. Каждый день он себя спрашивал: «Что я буду делать, если он вернется?…»
Теперь, раз появился Шико Счастливчик, а не Зе Педро, ясно, что дело сделано. И ему, Диого Релвасу, лучше бы Шико Счастливчика не знать совсем. Что сделано, то сделано, и баста, ему претила необходимость беседовать с убийцей и терпеть его как сообщника, который не преминет напомнить Диого Релвасу о сообществе. С другой стороны, заставлять его долго ждать значило подвергать дело риску. А если он еще и пьян, кто гарантирует, что у него не развяжется язык и он не начнет похваляться. Диого Релвас послал сказать ему, что не имеет времени принять его, пусть подождет, и уже знал его ответ: «Ладно, я не спешу, мне лишь бы свое получить…» Но если нет возможности избежать встречи, то зачем ее оттягивать?! Может, для того, чтоб выяснить, что за этим последует? Хотя боль, та самая боль, что не проходит, не пройдет, это ясно, что бы за этим ни последовало. Нет, отступать нельзя, только не отступление, нет, ведь отступление – лестница, точно лестница, на которой останавливаться бессмысленно: все равно придется идти до конца.
Диого Релвас никогда не бежал с поля боя и сейчас тоже бежать не собирался. Он исполнил свой долг отца и хозяина.
– Прикажите ему войти! – крикнул он в окно своего кабинета, неожиданно приняв решение. Вдруг, даже не осознав того, он решил как можно скорее распрощаться с Шико Счастливчиком. Теперь ему казалось, что он попусту тратил драгоценное время. Из ящика стола Диого Релвас вынул исписанную его рукой бумагу, в которой говорилось, что он жаловал Шико Счастливчику в безраздельное и безвозмездное пользование годные под посевы земли в Монте-де-Куба пожизненно. Прибавив еще один алкейре сверх того, как было договорено, даже теперь он желал выглядеть щедрым – в конце концов он всегда был таким для тех, кто выполнял его особые поручения.
Тут он увидел Шико Счастливчика в дверях.
– Входи, можешь войти.
Диого Релвас сел и сделал вид, что читает написанную бумагу. Смысл ее он знал наизусть, но слов, им самим написанных, не помнил, а сейчас не мог сосредоточиться, чтобы понять их, ведь все-таки надо знать, что он написал, и нельзя упустить никакой мелочи. Шико Счастливчик говорил. Диого Релвас видел его руку, которой тот опирался о письменный стол. Огромная, узловатая, беспокойная, она так сжимала край, точно была сведена судорогой. Глядя на нее, Диого Релвас подумал о гигантском скорпионе.
– Убери руку, – тихо сказал хозяин Алдебарана. Нужно было одернуть Шико Счастливчика, заставить его держаться должным образом, и немедленно. Счастливчик руку убрал.
Диого Релвас выдвинул другой ящик, что-то раздраженно поискал в нем. Потом тут же резко стал выдвигать все ящики подряд, оставляя их выдвинутыми. Встал, как-то странно дернулся. Потом вытащил белый мешочек из верхнего ящика и бросил его с ненавистью на стол. Шико Счастливчик следил за движениями Диого Релваса с идиотской усмешкой пьяного. Землевладелец взглянул на него.
– Чему ты смеешься?
– Да его вспомнил, – ответил тот тягуче.
– И что?…
– А ничего. Он там остался. Я его… в Испании… Досталось мне, конечно. Я даже не думал.
Помутневшие золотистые глаза Релваса смотрели на него внимательно, точно сомневались в происшедшем. «Где подтверждение, что он выполнил го, что требовалось?»
– Как только я ему врезал, он сразу понял что к чему. Заговорил о вас…
– Уволь от рассказа… Мне это не интересно. Говори о том, о чем спрошу.
Шико Счастливчик с досадой поморщился и тут же бросил на письменный стол сверток, который держал в левой руке.
– Вот здесь доказательство… Небось хозяин сомневается… Но я, слава богу, человек слова.
Землевладелец раскрыл мешочек с золотом и стал отсчитывать положенное Шико Счастливчику.
– Я решил, что лучше принести их…
И он принялся разворачивать сверток, но тут же схватил золото, складывая в стопки по десять. Все было верно. Да, сеньор, все в точности. Пятьдесят ровно. Это он отметил с удовольствием.
– А здесь я отписал тебе землю. И прибавил один алкейро еще.
Лицо Шико Счастливчика расплылось в улыбке.
– Вот это хорошо, спасибо, хозяин, за такое обращение. Он подтолкнул к Диого Релвасу сверток и пояснил:
– Можете развернуть, если желаете. Там его… целехонькие. Я решил, что лучше их принести.
Диого Релвас закрыл глаза и опустился на стул.
– Иди, иди отсюда и уноси это прочь, – сказал он усталым, надтреснутым голосом.
Шико в нерешительности взял бумагу и золото и подумал: «Вот попробуй пойми их, этих господ».
Выходил он, пятясь и согнувшись в поклоне, точно хотел, сложившись вдвое, уменьшиться, и все время держался за положенное в карман золото. Уже у двери он махнул рукой, в которой держал дарственную на землю.
– Я приказал кузнецу поставить решетки на окна в имении Монте-де-Куба, как просил хозяин. Сработал на совесть и получил сполна…
Вскинув глаза, чтобы приказать ему убраться вон, землевладелец Алдебарана остановил взгляд на куске кровавого мяса, все еще лежавшего на столе, и смерил слугу злым взглядом, не проронив ни слова. И тут же подумал о дочери.
В том, что он приказал лишить Зе Педро жизни, он не раскаивался, нет, ведь тот попрал честь Релвасов. Но страдания парня кончились, а его – продолжались, возможно потому, что ему пришлось препоручить Шико Счастливчику то, что полагалось выполнить самому.
Он припомнил других умерших, надеясь этим вызвать образ убитого, но ничего не получилось. Тогда он попытался представить вместо их лиц лицо Зе Педро, но оно продолжало жить, улыбаться и унижать его, как бы говоря, что все осталось по-прежнему. Да, все осталось по-прежнему.
Диого Релвас услышал, как Шико Счастливчик настаивал, чтобы его пропустили – он хочет поговорить с хозяином, – и понял, что тот навеселе. Теперь Диого Релвасу предстояло пережить причастность к этому грязному делу: вынести загадочные взгляды и панибратство сообщника. Он соображал, как избежать всего этого. Заставить ждать слугу до тех пор, пока он устанет? Послать ему деньги с кем-нибудь? Пусть забирает свои пятьдесят фунтов и убирается с глаз долой!
Между тем Диого Релвас понимал, и хорошо понимал, что вмешивать в это дело никого другого не следует. Ведь даже сын не должен был вручить Шико Счастливчику то, что ему причиталось, да и у Шико Счастливчика не должно возникнуть никаких подозрений.
Плохо было то, что последние бессонные ночи окончательно вымотали Диого Релваса, ведь от страшной усталости и нервного напряжения он забывался на какие-то доли секунды, и даже в эти доли секунды его преследовал кошмар, и всегда один и тот же: он видел две сцепившиеся фигуры, различимые только благодаря лунному свету, который озарял лицо Зе Педро, другое лицо оставалось в тени. Оно было всегда в тени. Вдруг фигуры исчезали. Он слышал их тяжелое дыхание и крики. Но всегда, всегда озаренное лунным светом лицо было обращено к нему, наблюдавшему за схваткой. Из тьмы Зе Педро ему улыбался, уверенный в себе, бесстрашный, ничто не выдавало в нем труса. Руки Счастливчика, огромные, сильные, не отпускали парня, но он уворачивался от них, а голос Марии до Пилар – только голос, самое Марию до Пилар Диого Релвас не видел – подбадривал Зе Педро, и тогда Диого Релвасу хотелось подбодрить Шико Счастливчика, и он кричал, кричал, но крика не получалось, какая-то странная сила лишала голоса, а потом и сил, пригвождая Диого Релваса к месту, не давая помочь Счастливчику, уже упавшему наземь, – должно быть, это он упал, хотя в темноте ночи лицо разглядеть не удавалось, – а Зе Педро дубасил его ногами, точно бил в барабан, звук, во всяком случае, был такой же, вначале четкий, потом глухой. И Диого Релвас смотрел в залитое лунным светом лицо Зе Педро, на котором горели счастливым победным светом глаза, ищущие его, Диого Релваса, старавшегося теперь уйти от них, ищущих, находящих его, жалкого труса, который прятался и отступал, отступал до тех пор, пока не натыкался спиной на живую стену рук – должно быть, это были руки, собиравшиеся толкнуть его вперед, отдать врагу, победившему и требовавшему вознаграждения. Ты хотел получить убитого? Вот он – получи! Я возьму за свою работу меньше, давай двадцать фунтов: мне двадцати достаточно.
И только когда рука Зе Педро его касалась, Диого Релвасу удавалось крикнуть, и он просыпался, угнетенный, мучимый предчувствиями, что этот все время повторяющийся сон должен быть в руку: план его провалился. Каждый день он себя спрашивал: «Что я буду делать, если он вернется?…»
Теперь, раз появился Шико Счастливчик, а не Зе Педро, ясно, что дело сделано. И ему, Диого Релвасу, лучше бы Шико Счастливчика не знать совсем. Что сделано, то сделано, и баста, ему претила необходимость беседовать с убийцей и терпеть его как сообщника, который не преминет напомнить Диого Релвасу о сообществе. С другой стороны, заставлять его долго ждать значило подвергать дело риску. А если он еще и пьян, кто гарантирует, что у него не развяжется язык и он не начнет похваляться. Диого Релвас послал сказать ему, что не имеет времени принять его, пусть подождет, и уже знал его ответ: «Ладно, я не спешу, мне лишь бы свое получить…» Но если нет возможности избежать встречи, то зачем ее оттягивать?! Может, для того, чтоб выяснить, что за этим последует? Хотя боль, та самая боль, что не проходит, не пройдет, это ясно, что бы за этим ни последовало. Нет, отступать нельзя, только не отступление, нет, ведь отступление – лестница, точно лестница, на которой останавливаться бессмысленно: все равно придется идти до конца.
Диого Релвас никогда не бежал с поля боя и сейчас тоже бежать не собирался. Он исполнил свой долг отца и хозяина.
– Прикажите ему войти! – крикнул он в окно своего кабинета, неожиданно приняв решение. Вдруг, даже не осознав того, он решил как можно скорее распрощаться с Шико Счастливчиком. Теперь ему казалось, что он попусту тратил драгоценное время. Из ящика стола Диого Релвас вынул исписанную его рукой бумагу, в которой говорилось, что он жаловал Шико Счастливчику в безраздельное и безвозмездное пользование годные под посевы земли в Монте-де-Куба пожизненно. Прибавив еще один алкейре сверх того, как было договорено, даже теперь он желал выглядеть щедрым – в конце концов он всегда был таким для тех, кто выполнял его особые поручения.
Тут он увидел Шико Счастливчика в дверях.
– Входи, можешь войти.
Диого Релвас сел и сделал вид, что читает написанную бумагу. Смысл ее он знал наизусть, но слов, им самим написанных, не помнил, а сейчас не мог сосредоточиться, чтобы понять их, ведь все-таки надо знать, что он написал, и нельзя упустить никакой мелочи. Шико Счастливчик говорил. Диого Релвас видел его руку, которой тот опирался о письменный стол. Огромная, узловатая, беспокойная, она так сжимала край, точно была сведена судорогой. Глядя на нее, Диого Релвас подумал о гигантском скорпионе.
– Убери руку, – тихо сказал хозяин Алдебарана. Нужно было одернуть Шико Счастливчика, заставить его держаться должным образом, и немедленно. Счастливчик руку убрал.
Диого Релвас выдвинул другой ящик, что-то раздраженно поискал в нем. Потом тут же резко стал выдвигать все ящики подряд, оставляя их выдвинутыми. Встал, как-то странно дернулся. Потом вытащил белый мешочек из верхнего ящика и бросил его с ненавистью на стол. Шико Счастливчик следил за движениями Диого Релваса с идиотской усмешкой пьяного. Землевладелец взглянул на него.
– Чему ты смеешься?
– Да его вспомнил, – ответил тот тягуче.
– И что?…
– А ничего. Он там остался. Я его… в Испании… Досталось мне, конечно. Я даже не думал.
Помутневшие золотистые глаза Релваса смотрели на него внимательно, точно сомневались в происшедшем. «Где подтверждение, что он выполнил го, что требовалось?»
– Как только я ему врезал, он сразу понял что к чему. Заговорил о вас…
– Уволь от рассказа… Мне это не интересно. Говори о том, о чем спрошу.
Шико Счастливчик с досадой поморщился и тут же бросил на письменный стол сверток, который держал в левой руке.
– Вот здесь доказательство… Небось хозяин сомневается… Но я, слава богу, человек слова.
Землевладелец раскрыл мешочек с золотом и стал отсчитывать положенное Шико Счастливчику.
– Я решил, что лучше принести их…
И он принялся разворачивать сверток, но тут же схватил золото, складывая в стопки по десять. Все было верно. Да, сеньор, все в точности. Пятьдесят ровно. Это он отметил с удовольствием.
– А здесь я отписал тебе землю. И прибавил один алкейро еще.
Лицо Шико Счастливчика расплылось в улыбке.
– Вот это хорошо, спасибо, хозяин, за такое обращение. Он подтолкнул к Диого Релвасу сверток и пояснил:
– Можете развернуть, если желаете. Там его… целехонькие. Я решил, что лучше их принести.
Диого Релвас закрыл глаза и опустился на стул.
– Иди, иди отсюда и уноси это прочь, – сказал он усталым, надтреснутым голосом.
Шико в нерешительности взял бумагу и золото и подумал: «Вот попробуй пойми их, этих господ».
Выходил он, пятясь и согнувшись в поклоне, точно хотел, сложившись вдвое, уменьшиться, и все время держался за положенное в карман золото. Уже у двери он махнул рукой, в которой держал дарственную на землю.
– Я приказал кузнецу поставить решетки на окна в имении Монте-де-Куба, как просил хозяин. Сработал на совесть и получил сполна…
Вскинув глаза, чтобы приказать ему убраться вон, землевладелец Алдебарана остановил взгляд на куске кровавого мяса, все еще лежавшего на столе, и смерил слугу злым взглядом, не проронив ни слова. И тут же подумал о дочери.