Страница:
Но в общем - очень хорошо, просто превосходно. Чудная квартирка. Кухня и ванная - в кафеле. Газ. Газовая колонка. Теплые (!) батареи. Александр Исаевич просто блаженствует. "Устал от холода!" - сознается он. Уж теперь-то радикулит должен оставить его в покое!
- У нас с тобой никогда еще не было такой квартирки! - говорит мне муж. Он имеет в виду, что сочетание комфорта и уединенности делает это жилье столь привлекательным.
Все устроилось и с вешаньем вещей. За занавеской в моей комнате нашлась специально подвешенная для этой цели палка. Прямо как в любимой моей сказке "Аленький цветочек" - кругом чудеса!
В первый же вечер я начала заниматься на японском рояле "Ямаха", который дополнительно так украсит мне жизнь в тот год! От Ундины Михайловны мною уже получено задание: я разучиваю 3-ю сонату Бетховена и рондо Шопена для двух роялей.
Через несколько дней нас навестила Галина Павловна Вишневская, жена Ростроповича. Мы видим ее впервые. Живая, даже бойкая. Приятная наружность. Приветлива. Мне она понравилась. Она недовольна тем, что муж затеял строительство, из-за этого она не будет приезжать на дачу. Но, впрочем, лучше это увлечение, чем другие, водка, например.
Сам Ростропович то ли был в отъезде, то ли занят был - только первые дни он к нам не наведывался. Зато мы слушали его... по УКВ. В один из вечеров передали сонату Бриттена в его исполнении.
Разумеется, и "Спидолу" слушаем регулярно. Вечером 12 сентября слушали обращение Аркадия Белинкова и Анатолия Кузнецова к Пэн-клубу. Предлагают принять в члены Пэн-клуба всех гонимых русских писателей: Синявского, Даниэля, Гинзбурга, Марченко, Солженицына.
Один из ближайших дней Александр Исаевич провел в Москве. Надо было узнать, как идет печатанье на машинке нескольких глав из "Самсоновской катастрофы". Побывал он также в ЦГАЛИ, где взял назад, по моей просьбе, тетрадку с переписанными мною его юношескими рассказами. Узнал, что в ЦГАЛИ сдает архив Комитет по Ленинским премиям. Писем, написанных в свое время в связи с выдвижением "Ивана Денисовича" на Ленинскую премию... целых 17 папок! Как хорошо, что муж сделал в ЦГАЛИ на меня доверенность: ведь мне надо будет все это изучить, когда подойду в своих мемуарах к 64-му году!
Через неделю после своего переселения в "Сеславино" мы съездили в Борзовку. Надо было собрать какой ни на есть урожай! И еще у мужа было условлено, что туда нам привезут то, что мы отдали на временное хранение перед своим "южным" путешествием.
Утром ехали в густом тумане, с включенными фарами. А день выдался теплый, солнечный, с тончайшими нитями паутинок - настоящее бабье лето!
Приехали гости. Вместе с ними вернулись к нам папки, магнитофон "Грундик" и прочее. Говорят, есть основания думать, что Нобелевская премия на этот раз минет моего мужа.
Среди приехавших- Екатерина Фердинандовна Светлова. Я вспомнила, что в прошлом году ее мужу в его единственный приезд к нам очень понравились маринованные помидоры моего изготовления. Подарила ей в этот раз банку с помидорами-сливками: "Это - для вашего мужа, он в прошлом году оценил!" Поблагодарила, взяла. То была наша последняя встреча с Екатериной Фердинандовной, которая следующее лето почему-то не станет к нам приезжать; отпадает почему-то, и вопрос об официальной передаче ей нашей Борзовки.
Вечером - мы одни на своей дачке. Топим печку. Муж печатает свой ответ академику Сахарову.
Хорошая погода не удержалась. На следующий день дождь выгоняет нас из Борзовки. С нами едут вырытые морковь, лук, редька, петрушка...
Когда в "Сеславине" разгружались и вносили все в дом, муж, резко распахнув дверь, набил мне на лбу огромную шишку. И я снова не спросила себя, к чему бы это... А ведь было когда-то давно, что я ему при подписании нашего первого брачного контракта 27 апреля 1940 года поставила кляксу на лбу. И тогда мы тоже ничего не подумали...
На грани сентября-октября Александр Исаевич снова едет в Москву. Перепечатка 12 глав нового романа закончена. Александр Исаевич правит экземпляры и раздает их для критического прочтения: "донцу" (это тот, с которым ему пришлось отменять встречу в Новочеркасске), "геральдисту" и историку Зайнчковскому, с которым видится впервые и который оказывается не тем, чей учебник он читал в детстве, но все же родственником автора того учебника. Зайнчковский мужу понравился.
Домой, в "Сеславино", муж привез первый экземпляр "Отрывка". На машинке получилось примерно шесть печатных листов - такой же размер, как "Одного дня Ивана Денисовича".
Приехал Александр Исаевич из Москвы грустным. Он узнал об аресте Краснова-Ливитина1. Сказал мне:
- Так и до меня доберутся!
1 Священнослужитель, диссидент.
Впрочем, об аресте думать пока еще рано. А вот исключение из Союза писателей - реальная угроза. В те же дни муж пишет письмо и передает его с оказией в Рязань, моей маме, что мы рассчитываем приехать туда числа 25 октября. "Однако, - продолжает он, - если Рязанский Союз писателей вызовет меня на какое-то определенное число, раньше того, - я обязательно должен быть, и мы примчимся при любой погоде". Далее он дает маме подробнейшие инструкции, как именно сообщить нам о вызове его Рязанским отделением. Если об этом будет говориться по телефону, через кого-то, то следует сказать: "...им (то есть нам) НАДО БЫТЬ В РЯЗАНИ такого-то числа (день заседания).
Если же будут косвенные слухи, что готовится исключение мое, то добавите: СРОЧНО, КРАЙНЕ НЕОБХОДИМО".
Он особенно подчеркивает в письме: "Важно мне не пропустить заседания, особенно если захотят меня исключить". И тут же в скобках добавляет: "Впрочем - не думаю"1.
1 Солженицын А. - Решетовской М. К, 31.09.69.
Он указывает маме на возможность позвонить ей одному из нас и сообщает ей дачный телефон Ростроповича, поясняя при этом: "Это - подмосковная дача (Р-ча), где мы весьма комфортабельно и в тепле живем уже 10 дней и будем жить дальше".
Таким образом, Александр Исаевич начеку, он готов драться за свое членство в Союзе писателей, считая в то же время подготовку его исключения из СП маловероятным. В том же письме муж пишет маме, что "у нас все хорошо. Наташка на новом месте просто блаженствует, каждый день играет на рояле". Он делится с мамой своими планами весь ноябрь прожить в Рязани. Там он собирается поработать в Рязанской областной библиотеке над материалами к "ленинским" главам. Совсем другое дело: жить в Рязани, когда знаешь, что в любую минуту можешь нырнуть в "Сеславино"!..
Я действительно помногу часов играю на рояле, играю просто с наслаждением. Через балконную дверь, что справа от меня, скрывается прелестный вид на парк. Стоит настоящая золотая осень. А на балконе, по барьеру, в газонах все еще цветут розы. Красота природы как бы сливается с красотой той музыки, которую я разучиваю. Чувство гармонии наполняло и даже как будто опьяняло меня.
Вернувшись из Москвы, Александр Исаевич собирается с мыслями. Он пока не пишет. У него получился "перерыв между двумя работами", как он сам говорит. Он подолгу гуляет в парке, читая то на ходу, как он любит, то сидя на скамейке. 2 октября я его сфотографировала сидящим на скамье с записной книжкой в руках
А вечером в тот день приехал Ростропович. Он все еще находится в состоянии ажиотажа. Снова - безмерная радость и счастье, что видит Солженицына у себя. (Но Кузьке своему он тоже говорит: "Ты - мое счастье".)
На следующее утро Мстислав Леопольдович делится с мужем планами своего строительства. Вижу, как он, жестикулируя, показывает Александру Исаевичу с балкона, что где будет возведено Его очень воодушевляет, когда что-то у него строится. "Не могу без этого жить!" - говорит он моему мужу.
Оказывается, толчок к достройке дома, к строительству зала высотой в два этажа, дало то обстоятельство, что шкаф Николая II, привезенный из Свердловска в виде вознаграждения за концерт, не может стать в его доме во всю свою высоту. Стоит без верхушки, без верхних украшений. И это Мстислава Леопольдовича грызет. И вот такая, казалось бы, мелочь родила грандиозный замысел! В строящемся зале будут пятиметровые венецианские окна с витражами, балюстрада, с которой можно будет спускаться в зал со второго этажа, из супружеской спальни.
Как ни прекрасно в "Сеславине", но в эти дни золотой осени Александра Исаевича тянет в Борзовку. Ему хочется пожить там одному несколько дней, настроиться на писание романа.
4 октября я проводила его. А сама, усевшись за его стол, вернулась к своим запискам. Остановилась я на нашем возвращении из Сибири летом 1962 года по вызову Твардовского. Пишу. Пишу почти весь день. Пишу с вдохновением. И на следующий день - тоже. (Тем более что приехал Ростропович с учениками, и "моя" "Ямаха" занята!) И еще на следующий день... Кажется, начинаю понимать, как способствует творчеству одиночество!
7 октября я должна ехать на свой первый музыкальный урок к Ундине Михайловне. Возможно, задержусь в Москве. Значит, нужно приготовить обед! Ведь скоро муж должен вернуться в "Сеслави-но"! Сбегала утром в магазин, купила кур. Но пока положила их в холодильник. Снова - за писание. Никак не могу оторваться!..
Вдруг услышала звук подъехавшей машины. Неужели?.. Раньше времени?.. И действительно, изгнанный из Борзовки испортившейся погодой муж вернулся в "Сеславино" ранее, чем предполагал. А живя в "Сеславине", погоды как-то не замечаешь, не ощущаешь ее вообще. Всегда хорошо! Так хорошо, что просто боязно!
Еще моего мужа подтолкнуло к приезду в "Сеславино" то, что в этот день в консерватории - первое исполнение 14-й симфонии Шостаковича - симфонии, которая как бы его реквием. Может, удастся попасть?..
Однако Ростропович, позвонив в консерваторию и Дмитрию Дмитриевичу домой, убедился, что все, и даже больше того, роздано! Остаемся дома. Впрочем, к нашей удаче, концерт транслировался по радио. Слушали его в моей комнате.
На следующий день я еду в Москву. Сначала - к Ундине Михайловне. Как и в те далекие времена, когда я впервые пришла к ней, учась в аспирантуре МГУ, Ундина Михайловна прежде всего меня раскритиковала, указав на основные мои недостатки, и сделала много замечаний. Снова я добровольно записалась в ученицы!
Следом за тем еду в "Новый мир" и наконец-то получаю в редакции отзывы Чуковского, Маршака и некоторых других на повесть "Один день Ивана Денисовича", данные до ее публикации. Эти сверххвалебные отзывы Твардовский упорно не хотел давать Александру Исаевичу, боясь, что они его "испортят", наивно полагая, что только эти отзывы на такое способны... Эти отзывы я внесу в главу "Признание"!
Навестила одну нашу общую добрую знакомую, письма которой к Александру Исаевичу всегда помещались в "романтическую" папку под № 11. Узнав о моих попытках писать мемуары, Анна Ивановна1 захотела прочесть то, что я написала. Прочтя начало их (они были со мной), она вынула из книжного шкафа свежеизданный "Словарь синонимов" и подарила его мне, сделав на нем надпись и не избежав при этом свойственного ей излишнего пафоса: "Наталье Алексеевне - трудолюбивой пчелке - приношу этот дар, чтобы мед был солнечно-золотистым, бесценным для всех".
Итак, я начинаю завоевывать "признание"! Но самое главное - это то, что в меня поверил мой муж. Когда я вернулась в "Сеславино", он дал мне свой туристский дневник2, сопроводив это словами:
- Кому ж еще написать о моих путешествиях!
В "Сеславине" я застала мужа, работающим за своим столом. Он делал выписки из различных книг, имеющих отношение к "Самсоновской катастрофе" и взятых для него доброжелателями в Ленинской библиотеке. Ему здесь, в "Сеславине", до того хорошо, что, как и мне, становится просто страшно: неужели так может быть?.. И радикулит не дает себя здесь чувствовать.
Вскоре мы побываем на вечернем спектакле в театре "Современник" и в тот же вечер вернемся в "Сеславино" электричкой. Будто совсем стали москвичами.
- Ты когда-то из-за меня потеряла Москву3, - говорит мне муж. - Теперь я дал тебе Москву снова. Чем "Сеславино" не Москва?..
Конечно, Москва. Даже лучше чем Москва!..
1 Яковлева Анастасия Ивановна, Анной Ивановной мы называли ее в целях конспирации.
2 Теперь он снова не у меня. Остался у Александра Исаевича.
3 Весной 1949 года я была уволена из Московского университета фактически после того, как стало известно, что мой муж - политический заключенный.
А в "Современнике" мы смотрели пьесу Джона Осборна "Оглянись во гневе". Александру Исаевичу она показалась вялой и резонерской.
После спектакля - в артистической. Два Олега (Ефремов и Табаков), Волчек и другие. Говорят, что Володин пишет для них, но не пропускают. Солженицын вскользь рассказал о своем сценарии "Тунеядец". Атмосфера теплая, но чувствуется, что нет сейчас между Солженицыным и артистами "Современника" настоящих связующих нитей, как было раньше. Что могут они теперь сказать друг другу?..
Между прочим, в антракте к Александру Исаевичу подошла красивая девушка: "Скажите, вы - не Александр Исаевич?" - "Да". - "Можно попросить автограф?" - "Ваша фамилия?" - И Александр Исаевич написал на театральной программе: "Галине Хлудовой".
- Университет покорен, - торопливо сказала она под конец.
Мужа моего узнают не только в театре. Недавно с таким же вопросом к нему обратились в вагоне метро.
В другой раз мы в Москву поехали порознь, а встретиться договорились в "Новом мире". У меня в тот день был очередной урок у Ундины Михайловны, а Александр Исаевич виделся с профессором Зайнчковским. От "донца", "геральдиста" он уже получил назад 12 глав, теперь - и от профессора Зайнчковского. Замечаний ему сделано очень немного. Значит, пришло время дать прочесть эти главы Твардовскому! С тем он и пришел в редакцию.
Я в "Новый мир" пришла раньше. Зашла в отдел прозы. Вдруг будто какой-то вихрь за дверью. Так ощутилось приближение Солженицына. Сначала показался огромный набитый портфель, а за ним - и он сам. 12 глав "Самсоновской катастрофы" оставлены Анне Самойловне для передачи Александру Трифоновичу. Что-то он скажет?..
В связи с нашим житьем-бытьем в "Сеславине" случаются порой вещи, которые вызывают и отрицательные эмоции. Так, например, однажды к Александру Исаевичу, возвращающемуся электричкой из Москвы, подошел в вагоне милиционер и спросил его, далеко ли он едет. Муж мой выразил удивление. На это милиционер ответил: "Я дежурю на этом участке и никогда вас не видел"... Что это? Слежка?..
А я в продовольственном магазине "жуковском" встретила Молотова с женой. Они медленно шли, держась под руку. Молотов был в шляпе и опирался на палочку. Направлялись они к дачам Совета Министров. Рассказала об этой встрече мужу. Он прямо-таки изменился в лице. Сказал решительно:
- Если бы я его встретил - не удержался бы: "Вы - Молотов? Я Солженицын. Может, поговорим?.. Как вы можете жить с руками, с которых течет кровь?.."
Приехал Ростропович. Он был с концертом в Финляндии. Но предпочитает рассказывать не о своих выступлениях, а о том, что заказал в Финляндии венецианские окна с витражами, балюстраду и многое другое. Теперь ему надо попасть на прием к Фурцевой, чтоб получить разрешение ввезти заказанное. "Не могу не строить!" - восклицает он.
Мстислав Леопольдович познакомил Александра Исаевича с приехавшим к нему сюда из Саратова духовным лицом - Дмитрием Евгеньевичем, которого Ростропович называет просто Димуля. Александру Исаевичу тот не показался глубоким.
19 октября Александр Исаевич впервые начал писать на новом месте. Сначала - сидя за столом, а потом - стоя, соорудив себе кафедру из стула, поставленного на "рояль" (так он называл по аналогии с Рязанью низкий шкаф, на котором раскладывал свои материалы). А я в это время играла на настоящем рояле в большом доме.
На следующее утро муж долго не возвращался с зарядки. Я вышла поторопить его к завтраку. Он радостно сообщил мне, что, кроме физической зарядки, придумал и другую: повторять страничку из далевского блокнота. Это для него что настройка скрипки перед игрой!
Муж хорошо настроен. Как всегда, когда хорошо пишется, муж добр ко мне. Перефразировав когда-то мною сказанные ему слова, он сказал, что мне "идет быть здесь", то есть в "Сеславине". (Так я сказала ему на одном из тюремных свиданий. Эта фраза вошла в соответствующую главу "Круга первого").
Я тоже нет-нет да присаживаюсь за свои записки. В субботу читаю ему их. Советует в своем писании смотреть на нас несколько свысока. "А ты молишься! Можно подумать, что речь идет о событии, перевернувшем мир! И меньше заботься о том, как составить фразу, а больше о том, как передать ситуацию и - мысль!"
24 октября я делаю запись в своем особом дневнике:
"Неужели я действительно нашла цель в своей жизни? Все, что было отдельно, само по себе, не связано друг с другом (фотоальбом, папки с перепиской, прессой, собственные дневники), вдруг ловко и накрепко связалось друг с другом. Оказалось, что одно без другого не может быть!
Сегодня кончаю третью главу "Преддверие славы" и начинаю четвертую "Слава"1. Вот когда папки оживут!
1 В дальнейшем названия и разбивка на главы были изменены.
Мне надо в этом году максимально использовать ту передышку, которую дала мне судьба. Ведь затишье: мало писем, мало статей. Вот тут-то и погрузиться в прошлое!.. и оживить его, сделать своим настоящим!"
Накануне, то есть 23 октября, Англия и Америка сообщили: Нобелевская премия по литературе за 1969 год присуждена ирландскому писателю Сэмюэлю Беккету.
Это значило, что наша жизнь может продолжаться по заведенному порядку, что ничто не помешает исполнению намеченных планов.
А по плану следующий месяц Александр Исаевич проведет в Рязани, куда мы едем вместе, а до этого надо в последний раз в этом году съездить в Борзовку, подготовить ее к зиме.
Накануне нашего отъезда Александр Исаевич съездил в Москву. Вернулся он с грустной вестью - Корнею Ивановичу Чуковскому, который уже некоторое время был серьезно болен, очень плохо. Боятся, что не выживет.
А Лидию Корнеевну Чуковскую критиковали на последнем партийном собрании писательской Московской организации. Еще больше нападали на Льва Копелева, и даже кое-кто предлагал исключить его из Союза писателей. Если речь идет об исключении Копелева, то как же быть с Солженицыным?..
Мы выехали на "Денисе" из "Сеславина" утром 26 октября, в воскресенье. Голубое небо. Легкий морозец. Однако по мере того, как мы приближались к Борзовке, становилось все холоднее. А в самой Борзовке термометр показывает - 8°. Вокруг все голо. Холодно. Неуютно. Муж рубит лед в кастрюлях, ведрах, бочках. Многое поднимаем с первого этажа на второй. Ведь при паводке вода входит в дом! Торопимся. Подкрепляемся по очереди уже в машине. И тут я вспоминаю, что в земле остались невырытые луковицы гладиолусов. А ведь были такие красавцы!. Особенно темно-темно-фиолетовые, бархатные. (С тех пор у меня не было больше на даче гладиолусов. На память остался лишь один снимок: я сижу возле ярко-красного гладиолуса...)
В Рязань успеваем засветло. Лишь по самой Рязани едем с включенными подфарниками.
Дома нам, конечно, рады. Особенно мама, которая сразу же принимается нас баловать.
Войдя в дальнюю комнату, где стоит его письменный стол у окна, муж видит выставленный на противоположной стороне улицы и глядящий на него портрет Ленина. Я опасалась, что это будет его раздражать. Но он, напротив, доволен. Для настроя хорошо. Ведь он весь ноябрь собирается как раз работать здесь над "Лениным"!
Писем его ждет мало. Не то, что в былое время. Впрочем, ко дню рождения, в декабре, придут, конечно, и письма, и телеграммы! А пока что приходит книга стихов "Море в капле" от ленинградского поэта В. Попова с надписью: "В знак восхищения Вашим истинно русским, мужественным и тревожным талантом, в знак искренней любви - посылаю Вам скромную книжицу стихов".
На следующий же день после приезда в Рязань Александр Исаевич идет в областную библиотеку и работает там над трудами Ленина. Перед тем заходит в Рязанское отделение СП, чтобы сделать взнос в Литфонд и заполнить анкеты для очередной отсылки в Москву. Заодно просит справку для домоуправления о том, что он член СП: чтобы не платить за излишки жилплощади. (Раньше представлялась моя справка, но ведь я теперь не работаю!) Справку должен подписать Сафонов, но его нет. Секретарь обещает справку выслать почтой.
28 октября нас поджидало грустное известие: скончался Корней Иванович. Хоронить будут 31-го. Когда Александр Исаевич узнал, что гражданская панихида будет в Доме литераторов в Москве, на улице Воровского, а не в Переделкине и не в узком кругу, он решает на похороны не ездить. Предстоящая церемония в Доме литераторов отталкивает.
- Плохо умирать неопальным писателем!
Александр Исаевич пишет очень теплое письмо женщинам Чуковским:
"Дорогие мои Лидия Корнеевна и Люшенъка!
Я непременно собирался ехать на похороны Корнея Ивановича, он так был добр ко мне. Но почему-то я представлял себе вроде похорон Пастернака: соберутся друзья и почитатели на даче и вокруг и отнесут на переделкинское кладбище (место он мне показывал в первое же наше знакомство).
Когда же от Люши я узнал, что это будет долгий официальный обряд на улице Воровского (я никогда не присутствовал, и из головы вон), - во мне как оборвалось: я представил себе этих официальных ораторов, Суркова или Маркова, или даже хуже - и почувствовал, что нет моих сил там присутствовать, что просто страшно умирать неопальным.
Простите же мой неприезд! Хочу надеяться, что и Корней Иванович со своим острым чувством красивого и безобразного меня бы тоже простил.
Я с Вами душевно. Понимаю Ваше горе и внезапную пустоту.
Корней Иванович так свежо держался, что казался уже вечным и как бы занимал престол литературного патриарха - а кто ж другой?
Мне он много и бесстрашно помог в самые тяжелые для меня месяцы. И многим помог. Добрая ему память!.."1
1 Солженицын А. - Чуковским Л. К. и Л.
Оказывается, Лидия Корнеевна написала в Союз писателей, чтобы на панихиде не присутствовал ряд писателей (Аркадий Васильев и ряд других). Она и тут боролась!..
Мария Вениаминовна Юдина организовала отпевание Чуковского в храме. Священник удивлен. Корней?.. Такого нет в святцах. Есть святой Корнелий. Отпели Корнелия. (Юдина не знала, что истинное имя Корнея Ивановича было Николай - Николай Иванович Корнейчук - и что он сам переделал себя в Корнея Чуковского.)
В день похорон у нас дома звучит трио памяти великого артиста Чайковского. Александр Исаевич вспоминает, чем только он не обязан Корнею Ивановичу! Чуковский дал первый профессиональный отзыв на "Ивана Денисовича", назвав его "Литературное чудо". Дача Чуковского была для Александра Исаевича первым убежищем в страшную для него осень 65-го года после изъятия госбезопасностью его архива. Да и рязанской новой квартирой тоже обязаны Чуковскому!
Еще Александр Исаевич вспоминает рассказ Люши об эпизоде, который произошел совсем недавно, когда Чуковский уже лежал в больнице. Одна медицинская сестра в разговоре с Корнеем Ивановичем высказала недовольство языком, каким написан "Один день Ивана Денисовича" ("сплошные ругательства!"). И вдруг Чуковский, такой обычно сдержанный, выпалил: "Вы тут полицаев лечите и сами полицаями стали. Содержание не нравится, а валите на язык..."
Никогда, начиная с осени 65-го года, не оставляло моего мужа ощущение его, Чуковского, мощной поддержки. И вот теперь его не стало. Конечно, есть Твардовский, есть Капица, есть Ростропович. Но все же Чуковский был поистине, как выразился Александр Исаевич в своем письме Лидии Корнеевне и Люше, литературным патриархом. Как отразится его смерть на судьбе писателя Солженицына?..
Я в Рязани просматривала папки, отбирала те, которые мне могут понадобиться раньше других. Играла на рояле. Шила покрывало на тахту в кабинете моего мужа в "Сеславине".
Побывали пару раз мы с мужем в кино. Посмотрели "Снега Килиманджаро", в котором сценарист, по сути, показал нам биографию Хемингуэя. Александр Исаевич осуждает Хемингуэя за то, что тот гнался за внешними впечатлениями: Африка, бой быков... А после просмотра итальянского фильма "Сова появляется днем" сказал мне как бы с завистью: "Показывают же итальянцы торжество несправедливости!"
1 ноября Александр Исаевич попробовал начать писать. К обеду пришел недовольным. Трудно. Еще машины под окнами мешают... Но на следующий день как будто начало получаться. Вижу на его рабочем столе портрет женщины, похожей на О. Г. Чайковскую.
3 ноября Александр Исаевич отвез меня на вокзал и посадил в ташкентский поезд. Мне дается ответственное задание: попробовать забрать в "Новом мире" 12 глав. Одновременно станет ясно, прочел ли их Твардовский.
Я уехала вполне спокойная за мужа. За два дня до моего отъезда по почте получена справка, что А. И. Солженицын - член Союза писателей РСФСР. (Я же не знала, что 31 октября, в день похорон Чуковского, Эрнст Сафонов был срочно вызван в Москву к первому секретарю СП РСФСР Соболеву и что, вернувшись оттуда, он в тот же день лег в больницу на операцию аппендицита...)
В Москве я не задерживаюсь, со мной солидный багаж. Под вечер добираюсь в "Сеславино". Здесь уже возведены стены до самого верха, зияют пролеты венецианских окон, работает "адская машина" - компрессор, помогающий долбить старый фундамент. Пожалуй, там, в Рязани, редкие машины под окнами - ерунда по сравнению с этой "адской машиной"... Пусть себе пишет там!..
На следующий день, 4 ноября, я позвонила в "Новый мир" и попросила Софью Ханановну (секретарь Твардовского) узнать у Хитрова (ответственный секретарь), можно ли мне забрать соответствующие главы "Августа". Трубку взял сам Александр Трифонович:
- У нас с тобой никогда еще не было такой квартирки! - говорит мне муж. Он имеет в виду, что сочетание комфорта и уединенности делает это жилье столь привлекательным.
Все устроилось и с вешаньем вещей. За занавеской в моей комнате нашлась специально подвешенная для этой цели палка. Прямо как в любимой моей сказке "Аленький цветочек" - кругом чудеса!
В первый же вечер я начала заниматься на японском рояле "Ямаха", который дополнительно так украсит мне жизнь в тот год! От Ундины Михайловны мною уже получено задание: я разучиваю 3-ю сонату Бетховена и рондо Шопена для двух роялей.
Через несколько дней нас навестила Галина Павловна Вишневская, жена Ростроповича. Мы видим ее впервые. Живая, даже бойкая. Приятная наружность. Приветлива. Мне она понравилась. Она недовольна тем, что муж затеял строительство, из-за этого она не будет приезжать на дачу. Но, впрочем, лучше это увлечение, чем другие, водка, например.
Сам Ростропович то ли был в отъезде, то ли занят был - только первые дни он к нам не наведывался. Зато мы слушали его... по УКВ. В один из вечеров передали сонату Бриттена в его исполнении.
Разумеется, и "Спидолу" слушаем регулярно. Вечером 12 сентября слушали обращение Аркадия Белинкова и Анатолия Кузнецова к Пэн-клубу. Предлагают принять в члены Пэн-клуба всех гонимых русских писателей: Синявского, Даниэля, Гинзбурга, Марченко, Солженицына.
Один из ближайших дней Александр Исаевич провел в Москве. Надо было узнать, как идет печатанье на машинке нескольких глав из "Самсоновской катастрофы". Побывал он также в ЦГАЛИ, где взял назад, по моей просьбе, тетрадку с переписанными мною его юношескими рассказами. Узнал, что в ЦГАЛИ сдает архив Комитет по Ленинским премиям. Писем, написанных в свое время в связи с выдвижением "Ивана Денисовича" на Ленинскую премию... целых 17 папок! Как хорошо, что муж сделал в ЦГАЛИ на меня доверенность: ведь мне надо будет все это изучить, когда подойду в своих мемуарах к 64-му году!
Через неделю после своего переселения в "Сеславино" мы съездили в Борзовку. Надо было собрать какой ни на есть урожай! И еще у мужа было условлено, что туда нам привезут то, что мы отдали на временное хранение перед своим "южным" путешествием.
Утром ехали в густом тумане, с включенными фарами. А день выдался теплый, солнечный, с тончайшими нитями паутинок - настоящее бабье лето!
Приехали гости. Вместе с ними вернулись к нам папки, магнитофон "Грундик" и прочее. Говорят, есть основания думать, что Нобелевская премия на этот раз минет моего мужа.
Среди приехавших- Екатерина Фердинандовна Светлова. Я вспомнила, что в прошлом году ее мужу в его единственный приезд к нам очень понравились маринованные помидоры моего изготовления. Подарила ей в этот раз банку с помидорами-сливками: "Это - для вашего мужа, он в прошлом году оценил!" Поблагодарила, взяла. То была наша последняя встреча с Екатериной Фердинандовной, которая следующее лето почему-то не станет к нам приезжать; отпадает почему-то, и вопрос об официальной передаче ей нашей Борзовки.
Вечером - мы одни на своей дачке. Топим печку. Муж печатает свой ответ академику Сахарову.
Хорошая погода не удержалась. На следующий день дождь выгоняет нас из Борзовки. С нами едут вырытые морковь, лук, редька, петрушка...
Когда в "Сеславине" разгружались и вносили все в дом, муж, резко распахнув дверь, набил мне на лбу огромную шишку. И я снова не спросила себя, к чему бы это... А ведь было когда-то давно, что я ему при подписании нашего первого брачного контракта 27 апреля 1940 года поставила кляксу на лбу. И тогда мы тоже ничего не подумали...
На грани сентября-октября Александр Исаевич снова едет в Москву. Перепечатка 12 глав нового романа закончена. Александр Исаевич правит экземпляры и раздает их для критического прочтения: "донцу" (это тот, с которым ему пришлось отменять встречу в Новочеркасске), "геральдисту" и историку Зайнчковскому, с которым видится впервые и который оказывается не тем, чей учебник он читал в детстве, но все же родственником автора того учебника. Зайнчковский мужу понравился.
Домой, в "Сеславино", муж привез первый экземпляр "Отрывка". На машинке получилось примерно шесть печатных листов - такой же размер, как "Одного дня Ивана Денисовича".
Приехал Александр Исаевич из Москвы грустным. Он узнал об аресте Краснова-Ливитина1. Сказал мне:
- Так и до меня доберутся!
1 Священнослужитель, диссидент.
Впрочем, об аресте думать пока еще рано. А вот исключение из Союза писателей - реальная угроза. В те же дни муж пишет письмо и передает его с оказией в Рязань, моей маме, что мы рассчитываем приехать туда числа 25 октября. "Однако, - продолжает он, - если Рязанский Союз писателей вызовет меня на какое-то определенное число, раньше того, - я обязательно должен быть, и мы примчимся при любой погоде". Далее он дает маме подробнейшие инструкции, как именно сообщить нам о вызове его Рязанским отделением. Если об этом будет говориться по телефону, через кого-то, то следует сказать: "...им (то есть нам) НАДО БЫТЬ В РЯЗАНИ такого-то числа (день заседания).
Если же будут косвенные слухи, что готовится исключение мое, то добавите: СРОЧНО, КРАЙНЕ НЕОБХОДИМО".
Он особенно подчеркивает в письме: "Важно мне не пропустить заседания, особенно если захотят меня исключить". И тут же в скобках добавляет: "Впрочем - не думаю"1.
1 Солженицын А. - Решетовской М. К, 31.09.69.
Он указывает маме на возможность позвонить ей одному из нас и сообщает ей дачный телефон Ростроповича, поясняя при этом: "Это - подмосковная дача (Р-ча), где мы весьма комфортабельно и в тепле живем уже 10 дней и будем жить дальше".
Таким образом, Александр Исаевич начеку, он готов драться за свое членство в Союзе писателей, считая в то же время подготовку его исключения из СП маловероятным. В том же письме муж пишет маме, что "у нас все хорошо. Наташка на новом месте просто блаженствует, каждый день играет на рояле". Он делится с мамой своими планами весь ноябрь прожить в Рязани. Там он собирается поработать в Рязанской областной библиотеке над материалами к "ленинским" главам. Совсем другое дело: жить в Рязани, когда знаешь, что в любую минуту можешь нырнуть в "Сеславино"!..
Я действительно помногу часов играю на рояле, играю просто с наслаждением. Через балконную дверь, что справа от меня, скрывается прелестный вид на парк. Стоит настоящая золотая осень. А на балконе, по барьеру, в газонах все еще цветут розы. Красота природы как бы сливается с красотой той музыки, которую я разучиваю. Чувство гармонии наполняло и даже как будто опьяняло меня.
Вернувшись из Москвы, Александр Исаевич собирается с мыслями. Он пока не пишет. У него получился "перерыв между двумя работами", как он сам говорит. Он подолгу гуляет в парке, читая то на ходу, как он любит, то сидя на скамейке. 2 октября я его сфотографировала сидящим на скамье с записной книжкой в руках
А вечером в тот день приехал Ростропович. Он все еще находится в состоянии ажиотажа. Снова - безмерная радость и счастье, что видит Солженицына у себя. (Но Кузьке своему он тоже говорит: "Ты - мое счастье".)
На следующее утро Мстислав Леопольдович делится с мужем планами своего строительства. Вижу, как он, жестикулируя, показывает Александру Исаевичу с балкона, что где будет возведено Его очень воодушевляет, когда что-то у него строится. "Не могу без этого жить!" - говорит он моему мужу.
Оказывается, толчок к достройке дома, к строительству зала высотой в два этажа, дало то обстоятельство, что шкаф Николая II, привезенный из Свердловска в виде вознаграждения за концерт, не может стать в его доме во всю свою высоту. Стоит без верхушки, без верхних украшений. И это Мстислава Леопольдовича грызет. И вот такая, казалось бы, мелочь родила грандиозный замысел! В строящемся зале будут пятиметровые венецианские окна с витражами, балюстрада, с которой можно будет спускаться в зал со второго этажа, из супружеской спальни.
Как ни прекрасно в "Сеславине", но в эти дни золотой осени Александра Исаевича тянет в Борзовку. Ему хочется пожить там одному несколько дней, настроиться на писание романа.
4 октября я проводила его. А сама, усевшись за его стол, вернулась к своим запискам. Остановилась я на нашем возвращении из Сибири летом 1962 года по вызову Твардовского. Пишу. Пишу почти весь день. Пишу с вдохновением. И на следующий день - тоже. (Тем более что приехал Ростропович с учениками, и "моя" "Ямаха" занята!) И еще на следующий день... Кажется, начинаю понимать, как способствует творчеству одиночество!
7 октября я должна ехать на свой первый музыкальный урок к Ундине Михайловне. Возможно, задержусь в Москве. Значит, нужно приготовить обед! Ведь скоро муж должен вернуться в "Сеслави-но"! Сбегала утром в магазин, купила кур. Но пока положила их в холодильник. Снова - за писание. Никак не могу оторваться!..
Вдруг услышала звук подъехавшей машины. Неужели?.. Раньше времени?.. И действительно, изгнанный из Борзовки испортившейся погодой муж вернулся в "Сеславино" ранее, чем предполагал. А живя в "Сеславине", погоды как-то не замечаешь, не ощущаешь ее вообще. Всегда хорошо! Так хорошо, что просто боязно!
Еще моего мужа подтолкнуло к приезду в "Сеславино" то, что в этот день в консерватории - первое исполнение 14-й симфонии Шостаковича - симфонии, которая как бы его реквием. Может, удастся попасть?..
Однако Ростропович, позвонив в консерваторию и Дмитрию Дмитриевичу домой, убедился, что все, и даже больше того, роздано! Остаемся дома. Впрочем, к нашей удаче, концерт транслировался по радио. Слушали его в моей комнате.
На следующий день я еду в Москву. Сначала - к Ундине Михайловне. Как и в те далекие времена, когда я впервые пришла к ней, учась в аспирантуре МГУ, Ундина Михайловна прежде всего меня раскритиковала, указав на основные мои недостатки, и сделала много замечаний. Снова я добровольно записалась в ученицы!
Следом за тем еду в "Новый мир" и наконец-то получаю в редакции отзывы Чуковского, Маршака и некоторых других на повесть "Один день Ивана Денисовича", данные до ее публикации. Эти сверххвалебные отзывы Твардовский упорно не хотел давать Александру Исаевичу, боясь, что они его "испортят", наивно полагая, что только эти отзывы на такое способны... Эти отзывы я внесу в главу "Признание"!
Навестила одну нашу общую добрую знакомую, письма которой к Александру Исаевичу всегда помещались в "романтическую" папку под № 11. Узнав о моих попытках писать мемуары, Анна Ивановна1 захотела прочесть то, что я написала. Прочтя начало их (они были со мной), она вынула из книжного шкафа свежеизданный "Словарь синонимов" и подарила его мне, сделав на нем надпись и не избежав при этом свойственного ей излишнего пафоса: "Наталье Алексеевне - трудолюбивой пчелке - приношу этот дар, чтобы мед был солнечно-золотистым, бесценным для всех".
Итак, я начинаю завоевывать "признание"! Но самое главное - это то, что в меня поверил мой муж. Когда я вернулась в "Сеславино", он дал мне свой туристский дневник2, сопроводив это словами:
- Кому ж еще написать о моих путешествиях!
В "Сеславине" я застала мужа, работающим за своим столом. Он делал выписки из различных книг, имеющих отношение к "Самсоновской катастрофе" и взятых для него доброжелателями в Ленинской библиотеке. Ему здесь, в "Сеславине", до того хорошо, что, как и мне, становится просто страшно: неужели так может быть?.. И радикулит не дает себя здесь чувствовать.
Вскоре мы побываем на вечернем спектакле в театре "Современник" и в тот же вечер вернемся в "Сеславино" электричкой. Будто совсем стали москвичами.
- Ты когда-то из-за меня потеряла Москву3, - говорит мне муж. - Теперь я дал тебе Москву снова. Чем "Сеславино" не Москва?..
Конечно, Москва. Даже лучше чем Москва!..
1 Яковлева Анастасия Ивановна, Анной Ивановной мы называли ее в целях конспирации.
2 Теперь он снова не у меня. Остался у Александра Исаевича.
3 Весной 1949 года я была уволена из Московского университета фактически после того, как стало известно, что мой муж - политический заключенный.
А в "Современнике" мы смотрели пьесу Джона Осборна "Оглянись во гневе". Александру Исаевичу она показалась вялой и резонерской.
После спектакля - в артистической. Два Олега (Ефремов и Табаков), Волчек и другие. Говорят, что Володин пишет для них, но не пропускают. Солженицын вскользь рассказал о своем сценарии "Тунеядец". Атмосфера теплая, но чувствуется, что нет сейчас между Солженицыным и артистами "Современника" настоящих связующих нитей, как было раньше. Что могут они теперь сказать друг другу?..
Между прочим, в антракте к Александру Исаевичу подошла красивая девушка: "Скажите, вы - не Александр Исаевич?" - "Да". - "Можно попросить автограф?" - "Ваша фамилия?" - И Александр Исаевич написал на театральной программе: "Галине Хлудовой".
- Университет покорен, - торопливо сказала она под конец.
Мужа моего узнают не только в театре. Недавно с таким же вопросом к нему обратились в вагоне метро.
В другой раз мы в Москву поехали порознь, а встретиться договорились в "Новом мире". У меня в тот день был очередной урок у Ундины Михайловны, а Александр Исаевич виделся с профессором Зайнчковским. От "донца", "геральдиста" он уже получил назад 12 глав, теперь - и от профессора Зайнчковского. Замечаний ему сделано очень немного. Значит, пришло время дать прочесть эти главы Твардовскому! С тем он и пришел в редакцию.
Я в "Новый мир" пришла раньше. Зашла в отдел прозы. Вдруг будто какой-то вихрь за дверью. Так ощутилось приближение Солженицына. Сначала показался огромный набитый портфель, а за ним - и он сам. 12 глав "Самсоновской катастрофы" оставлены Анне Самойловне для передачи Александру Трифоновичу. Что-то он скажет?..
В связи с нашим житьем-бытьем в "Сеславине" случаются порой вещи, которые вызывают и отрицательные эмоции. Так, например, однажды к Александру Исаевичу, возвращающемуся электричкой из Москвы, подошел в вагоне милиционер и спросил его, далеко ли он едет. Муж мой выразил удивление. На это милиционер ответил: "Я дежурю на этом участке и никогда вас не видел"... Что это? Слежка?..
А я в продовольственном магазине "жуковском" встретила Молотова с женой. Они медленно шли, держась под руку. Молотов был в шляпе и опирался на палочку. Направлялись они к дачам Совета Министров. Рассказала об этой встрече мужу. Он прямо-таки изменился в лице. Сказал решительно:
- Если бы я его встретил - не удержался бы: "Вы - Молотов? Я Солженицын. Может, поговорим?.. Как вы можете жить с руками, с которых течет кровь?.."
Приехал Ростропович. Он был с концертом в Финляндии. Но предпочитает рассказывать не о своих выступлениях, а о том, что заказал в Финляндии венецианские окна с витражами, балюстраду и многое другое. Теперь ему надо попасть на прием к Фурцевой, чтоб получить разрешение ввезти заказанное. "Не могу не строить!" - восклицает он.
Мстислав Леопольдович познакомил Александра Исаевича с приехавшим к нему сюда из Саратова духовным лицом - Дмитрием Евгеньевичем, которого Ростропович называет просто Димуля. Александру Исаевичу тот не показался глубоким.
19 октября Александр Исаевич впервые начал писать на новом месте. Сначала - сидя за столом, а потом - стоя, соорудив себе кафедру из стула, поставленного на "рояль" (так он называл по аналогии с Рязанью низкий шкаф, на котором раскладывал свои материалы). А я в это время играла на настоящем рояле в большом доме.
На следующее утро муж долго не возвращался с зарядки. Я вышла поторопить его к завтраку. Он радостно сообщил мне, что, кроме физической зарядки, придумал и другую: повторять страничку из далевского блокнота. Это для него что настройка скрипки перед игрой!
Муж хорошо настроен. Как всегда, когда хорошо пишется, муж добр ко мне. Перефразировав когда-то мною сказанные ему слова, он сказал, что мне "идет быть здесь", то есть в "Сеславине". (Так я сказала ему на одном из тюремных свиданий. Эта фраза вошла в соответствующую главу "Круга первого").
Я тоже нет-нет да присаживаюсь за свои записки. В субботу читаю ему их. Советует в своем писании смотреть на нас несколько свысока. "А ты молишься! Можно подумать, что речь идет о событии, перевернувшем мир! И меньше заботься о том, как составить фразу, а больше о том, как передать ситуацию и - мысль!"
24 октября я делаю запись в своем особом дневнике:
"Неужели я действительно нашла цель в своей жизни? Все, что было отдельно, само по себе, не связано друг с другом (фотоальбом, папки с перепиской, прессой, собственные дневники), вдруг ловко и накрепко связалось друг с другом. Оказалось, что одно без другого не может быть!
Сегодня кончаю третью главу "Преддверие славы" и начинаю четвертую "Слава"1. Вот когда папки оживут!
1 В дальнейшем названия и разбивка на главы были изменены.
Мне надо в этом году максимально использовать ту передышку, которую дала мне судьба. Ведь затишье: мало писем, мало статей. Вот тут-то и погрузиться в прошлое!.. и оживить его, сделать своим настоящим!"
Накануне, то есть 23 октября, Англия и Америка сообщили: Нобелевская премия по литературе за 1969 год присуждена ирландскому писателю Сэмюэлю Беккету.
Это значило, что наша жизнь может продолжаться по заведенному порядку, что ничто не помешает исполнению намеченных планов.
А по плану следующий месяц Александр Исаевич проведет в Рязани, куда мы едем вместе, а до этого надо в последний раз в этом году съездить в Борзовку, подготовить ее к зиме.
Накануне нашего отъезда Александр Исаевич съездил в Москву. Вернулся он с грустной вестью - Корнею Ивановичу Чуковскому, который уже некоторое время был серьезно болен, очень плохо. Боятся, что не выживет.
А Лидию Корнеевну Чуковскую критиковали на последнем партийном собрании писательской Московской организации. Еще больше нападали на Льва Копелева, и даже кое-кто предлагал исключить его из Союза писателей. Если речь идет об исключении Копелева, то как же быть с Солженицыным?..
Мы выехали на "Денисе" из "Сеславина" утром 26 октября, в воскресенье. Голубое небо. Легкий морозец. Однако по мере того, как мы приближались к Борзовке, становилось все холоднее. А в самой Борзовке термометр показывает - 8°. Вокруг все голо. Холодно. Неуютно. Муж рубит лед в кастрюлях, ведрах, бочках. Многое поднимаем с первого этажа на второй. Ведь при паводке вода входит в дом! Торопимся. Подкрепляемся по очереди уже в машине. И тут я вспоминаю, что в земле остались невырытые луковицы гладиолусов. А ведь были такие красавцы!. Особенно темно-темно-фиолетовые, бархатные. (С тех пор у меня не было больше на даче гладиолусов. На память остался лишь один снимок: я сижу возле ярко-красного гладиолуса...)
В Рязань успеваем засветло. Лишь по самой Рязани едем с включенными подфарниками.
Дома нам, конечно, рады. Особенно мама, которая сразу же принимается нас баловать.
Войдя в дальнюю комнату, где стоит его письменный стол у окна, муж видит выставленный на противоположной стороне улицы и глядящий на него портрет Ленина. Я опасалась, что это будет его раздражать. Но он, напротив, доволен. Для настроя хорошо. Ведь он весь ноябрь собирается как раз работать здесь над "Лениным"!
Писем его ждет мало. Не то, что в былое время. Впрочем, ко дню рождения, в декабре, придут, конечно, и письма, и телеграммы! А пока что приходит книга стихов "Море в капле" от ленинградского поэта В. Попова с надписью: "В знак восхищения Вашим истинно русским, мужественным и тревожным талантом, в знак искренней любви - посылаю Вам скромную книжицу стихов".
На следующий же день после приезда в Рязань Александр Исаевич идет в областную библиотеку и работает там над трудами Ленина. Перед тем заходит в Рязанское отделение СП, чтобы сделать взнос в Литфонд и заполнить анкеты для очередной отсылки в Москву. Заодно просит справку для домоуправления о том, что он член СП: чтобы не платить за излишки жилплощади. (Раньше представлялась моя справка, но ведь я теперь не работаю!) Справку должен подписать Сафонов, но его нет. Секретарь обещает справку выслать почтой.
28 октября нас поджидало грустное известие: скончался Корней Иванович. Хоронить будут 31-го. Когда Александр Исаевич узнал, что гражданская панихида будет в Доме литераторов в Москве, на улице Воровского, а не в Переделкине и не в узком кругу, он решает на похороны не ездить. Предстоящая церемония в Доме литераторов отталкивает.
- Плохо умирать неопальным писателем!
Александр Исаевич пишет очень теплое письмо женщинам Чуковским:
"Дорогие мои Лидия Корнеевна и Люшенъка!
Я непременно собирался ехать на похороны Корнея Ивановича, он так был добр ко мне. Но почему-то я представлял себе вроде похорон Пастернака: соберутся друзья и почитатели на даче и вокруг и отнесут на переделкинское кладбище (место он мне показывал в первое же наше знакомство).
Когда же от Люши я узнал, что это будет долгий официальный обряд на улице Воровского (я никогда не присутствовал, и из головы вон), - во мне как оборвалось: я представил себе этих официальных ораторов, Суркова или Маркова, или даже хуже - и почувствовал, что нет моих сил там присутствовать, что просто страшно умирать неопальным.
Простите же мой неприезд! Хочу надеяться, что и Корней Иванович со своим острым чувством красивого и безобразного меня бы тоже простил.
Я с Вами душевно. Понимаю Ваше горе и внезапную пустоту.
Корней Иванович так свежо держался, что казался уже вечным и как бы занимал престол литературного патриарха - а кто ж другой?
Мне он много и бесстрашно помог в самые тяжелые для меня месяцы. И многим помог. Добрая ему память!.."1
1 Солженицын А. - Чуковским Л. К. и Л.
Оказывается, Лидия Корнеевна написала в Союз писателей, чтобы на панихиде не присутствовал ряд писателей (Аркадий Васильев и ряд других). Она и тут боролась!..
Мария Вениаминовна Юдина организовала отпевание Чуковского в храме. Священник удивлен. Корней?.. Такого нет в святцах. Есть святой Корнелий. Отпели Корнелия. (Юдина не знала, что истинное имя Корнея Ивановича было Николай - Николай Иванович Корнейчук - и что он сам переделал себя в Корнея Чуковского.)
В день похорон у нас дома звучит трио памяти великого артиста Чайковского. Александр Исаевич вспоминает, чем только он не обязан Корнею Ивановичу! Чуковский дал первый профессиональный отзыв на "Ивана Денисовича", назвав его "Литературное чудо". Дача Чуковского была для Александра Исаевича первым убежищем в страшную для него осень 65-го года после изъятия госбезопасностью его архива. Да и рязанской новой квартирой тоже обязаны Чуковскому!
Еще Александр Исаевич вспоминает рассказ Люши об эпизоде, который произошел совсем недавно, когда Чуковский уже лежал в больнице. Одна медицинская сестра в разговоре с Корнеем Ивановичем высказала недовольство языком, каким написан "Один день Ивана Денисовича" ("сплошные ругательства!"). И вдруг Чуковский, такой обычно сдержанный, выпалил: "Вы тут полицаев лечите и сами полицаями стали. Содержание не нравится, а валите на язык..."
Никогда, начиная с осени 65-го года, не оставляло моего мужа ощущение его, Чуковского, мощной поддержки. И вот теперь его не стало. Конечно, есть Твардовский, есть Капица, есть Ростропович. Но все же Чуковский был поистине, как выразился Александр Исаевич в своем письме Лидии Корнеевне и Люше, литературным патриархом. Как отразится его смерть на судьбе писателя Солженицына?..
Я в Рязани просматривала папки, отбирала те, которые мне могут понадобиться раньше других. Играла на рояле. Шила покрывало на тахту в кабинете моего мужа в "Сеславине".
Побывали пару раз мы с мужем в кино. Посмотрели "Снега Килиманджаро", в котором сценарист, по сути, показал нам биографию Хемингуэя. Александр Исаевич осуждает Хемингуэя за то, что тот гнался за внешними впечатлениями: Африка, бой быков... А после просмотра итальянского фильма "Сова появляется днем" сказал мне как бы с завистью: "Показывают же итальянцы торжество несправедливости!"
1 ноября Александр Исаевич попробовал начать писать. К обеду пришел недовольным. Трудно. Еще машины под окнами мешают... Но на следующий день как будто начало получаться. Вижу на его рабочем столе портрет женщины, похожей на О. Г. Чайковскую.
3 ноября Александр Исаевич отвез меня на вокзал и посадил в ташкентский поезд. Мне дается ответственное задание: попробовать забрать в "Новом мире" 12 глав. Одновременно станет ясно, прочел ли их Твардовский.
Я уехала вполне спокойная за мужа. За два дня до моего отъезда по почте получена справка, что А. И. Солженицын - член Союза писателей РСФСР. (Я же не знала, что 31 октября, в день похорон Чуковского, Эрнст Сафонов был срочно вызван в Москву к первому секретарю СП РСФСР Соболеву и что, вернувшись оттуда, он в тот же день лег в больницу на операцию аппендицита...)
В Москве я не задерживаюсь, со мной солидный багаж. Под вечер добираюсь в "Сеславино". Здесь уже возведены стены до самого верха, зияют пролеты венецианских окон, работает "адская машина" - компрессор, помогающий долбить старый фундамент. Пожалуй, там, в Рязани, редкие машины под окнами - ерунда по сравнению с этой "адской машиной"... Пусть себе пишет там!..
На следующий день, 4 ноября, я позвонила в "Новый мир" и попросила Софью Ханановну (секретарь Твардовского) узнать у Хитрова (ответственный секретарь), можно ли мне забрать соответствующие главы "Августа". Трубку взял сам Александр Трифонович: