Решетовская Наталья. Отлучение (Из жизни Александра Солженицына - Воспоминания жены)

   Когда я уже более осознанно открыла глаза, узнала Надюшу.
   - Тебе не больно? - спросила она.
   - Рука... - пожаловалась я.
   Оказывается, ныло то место ладони, куда была вставлена игла, впускающая в меня глюкозу, жизнь...
   Я снова заснула и проснулась лишь на следующее утро. Это было уже 17 октября. Около меня была Вероника.
   Медсестра из ложечки накормила меня каким-то супом. Я послушно съела. Моя карта оказалась бита. Теперь мне ничего другого не оставалось, как подчиняться тем, кто меня спасал...
   В то же утро Вероника перевезла меня из Кунцевской больницы в Москву, в 1-ю Градскую больницу. Положили меня в психотерапевтическое отделение, где работала Валерия Михайловна Радина, которую Вероника лично знала. Она никому не скажет, чья я жена.
   В тот день со мной врач почти не говорила. Лекарств мне тоже не давали - все еще продолжал действовать мединал, состояние было полусонное, туповатое... Снова стали вливать глюкозу...
   Даже если бы мне рассказали, вряд ли я в тот день могла бы реагировать на помещенную в "Комсомольской правде" корреспонденцию агентства печати "Новости" под названием "Где ищет писательский талант и славу Нобелевский комитет?" Ответ на этот вопрос дали корреспондентам АПН в секретариате Союза писателей, где "известие о присуждении Солженицыну Нобелевской премии расценивается как недостойная игра, затеянная отнюдь не в интересах развития подлинных ценностей и традиций литературы, а продиктованная спекулятивными политическими соображениями". Не сомневаюсь, что самого лауреата заметка эта мало смутила, хотя в ней было отпущено много хлестких слов, смахивающих на ругань как в адрес Нобелевского комитета, так и в адрес Солженицына.
   Со следующего дня начались беседы с врачом, лекарства, посещения... Помню первый .приход ко мне Сусанны Лазаревны, наши общие с ней слезы и мольбу ее:
   - Наталья Алексеевна, я вас прошу, раз даже сейчас, после того, что вы сделали, он не смягчился, - согласитесь на развод. Это - единственный путь, чтобы сохранить хоть что-то...
   Этот лейтмотив звучал и в словах врача, и в уговорах Верони...
   Валерия Михайловна высказывала Вероне свое удивление по поводу того, что у меня она не находит даже депрессии. Она понимала, что я совершенно сознательно пошла на самоубийство.
   Я написала записку Сане, объясняющую ему, "почему я это сделала". Передала ее ему через Веронику в запечатанном конверте, но он не согласился ее взять. Он казнил меня за содеянное...
   Тогда я не знала, что уже 18 октября приехала по вызову Вероники мама (я просила не тревожить ее!). Позже она записала в дневнике:
   "18-го я выехала и ехала как на Голгофу. Меня встретила Вероня. На мой вопрос: "Что с Наташей?" - "Она в больнице - больна воспалением легких".
   Я настолько была наивна, что поверила. Вероня меня тут же успокоила, что Наташе лучше - процесс закончился.
   Я спросила о Сане, и вдруг мне почувствовалось какое-то напряжение со стороны Верони, какая-то недоговоренность. Я спросила: "У Сани будет ребенок?" - "Да", - послышался ответ. "Тетя Маруся, вы дойдете до скамейки?" Я обессилела, но... дошла. Вероятно, около часа мы просидели на перроне. Я не помню, о чем мы говорили. Только помню, что Вероня сказала, что вызвала меня по секрету от Наташи, что Наташа не хотела, чтобы я приезжала и приходила к ней в больницу. И она действительно сказала Наташе о моем приезде спустя несколько дней... В первый же вечер моего приезда мне сделалось нехорошо. Мне стало невероятно холодно, меня колотила дрожь; на меня навалили несколько одеял, пальто, но я не могла согреться. Так продолжалось около часа.
   На другой день, когда Саня выразил желание меня видеть, Вероня сказала ему (так она мне передала): "Еще тетке этого не хватает!" Я сказала Вероне, что я его видеть не в состоянии - так и просила ему передать.
   Вероня старательно готовила Наташе передачи. Когда я предлагала не раз ей деньги на это, она мне сказала, что деньги у нее есть - дал Саня. Как-то Вероня сказала, что та Наташа убеждала Саню, чтобы он думал больше о своей жене, что она сильнее - выдержит!..
   А вообще Вероня все твердила: "Тетя Маруся, ведь Саня - писатель. Ведь они разные, совсем разные. Ведь Наташа не любит литературы, она лишь последнее время старалась приобщиться к литературе..."
   Я ей говорила: "Что, Вероня, писателю море по колено???"
   ...Бедная моя мамочка! Слишком поздно для нее, в 80 лет, пришло все это. И не находилось нужных аргументов... Хотя бы один: что не тогда, когда жене перевалило за 50, когда отпраздновано 25-летие супружества, предъявлять своей жене счет, что она недостаточно литературно образованна. Ибо заявлять, что я не люблю литературы, было просто смешно! Примерно так же смешно, как уверять, что я не люблю его самого! А ведь придет время будут утверждать и это!..
   Шли дни... Несмотря на ощущение тяжести того, что продолжало давить меня, я стала испытывать и какую-то тихую радость вновь обретенной жизни: хотелось смотреть на улицу, на деревья с опадающими листьями, на лужицы на тротуарах... Может быть, и лекарства делали свое дело и настраивали на согласный лад.
   Однажды я проснулась с отчетливым внутренним чувством, что я потеряла право хотеть многого. Ведь добровольно уходя, я теряла все и теряла его навсегда. И шла на это. Смею ли я теперь хотеть многого?.. Так пусть будет мало! совсем мало...
   В этом жертвенном состоянии был даже какой-то элемент счастья. У меня было сознание, что вот я достигла той душевной высоты, которая меня превосходила. Значит, я поднята Богом на нее! Как удержаться на ней?.. И я стала об этом... молиться.
   Родившееся настроение не уходило, а только укреплялось день ото дня. Я стала делать об этом заметки в тетради. И мало-помалу они вылились в "Молитву", которую я окончательно сформулировала и записала 22 октября.
   "М о л и т в а
   Господи! Мне боязно верить состоянию, все более и более охватывающему меня. Чувствуется и представляется так, будто поступком своим я погасила всю долго томившую меня горечь, очистила наше прошлое, изгнала из него всю боль, всю тяжесть, смыла всю скверну последних лет.
   Уйдя и волею Твоей вернувшись, я вернула себе свое прошлое, но отныне оно стало для меня чистым, обновленным. Все это чистое - снова мое, совсем мое!
   Боже! Дай удержать мне на весь остаток жизни то чувство, которого мне так недоставало раньше и которое пришло ко мне сейчас, через небытие, вместе с новым рождением радоваться малому! Вот только что дождик прошел, улицы умылись - как хорошо! Ведь я могла этого уже и не увидеть никогда! И вообще все, хоть чуточку радостное, что ждет меня, будет впредь подарком мне! Я же ото всего сама, сама добровольно отказалась! На что же я могу претендовать? Чего могу требовать от жизни? от него? от Бога? Все, что получу, любой пустяк - уже дар мне! Если увижу его с добрым лицом - радость неизбывная! Потянется с ним ниточка дальше - еще большая радость, еще больший дар!
   Боже мой! Боже мой! Сохрани мне это прекрасное чувство, в меня вселившееся! Дай мне во всем хорошем, что ждет меня, видеть только незаслуженные дары Твои! Только дары!"
   Не в мозгу, а в душе моей созрело то настроение, которое отразилось в моей "Молитве". Никто из близких, из глубоко сочувствующих мне не был в состоянии своими советами добиться этого. В моей тетрадке сохранились записи тех слов, которые я слышала от близких.
   Что понимала в моей драме Надя, которая говорила мне: "Нужно быть гордой!"? Это мне быть гордой? Мне, из которой муж выколачивал гордость, самолюбие, требуя лишь смирения и покорности, которой говорилось: зачеркни свое Я, и ты успокоишься"?..
   Гораздо больше понимала все Сусанна Лазаревна. В те дни она написала обо мне стихотворение, записав как-то его мне в тетрадь:
   НАТАША
   Гонимый ветром палый лист
   То взмоет вверх, то канет вниз,
   То вдруг прильнет к стеклу чужому
   В тоске по брошенному дому,
   То мчится над землей остывшей
   Не в силах сесть... Он всюду лишний.
   - Я бы сама с вами поползла на коленях в "Сеславино", если бы это что-нибудь дало.
   Сусанна Лазаревна первая узнала от меня, что я стала другой, на все согласной... Она сказала об этом Веронике. Та, в свою очередь, сказала об этом по телефону Сане. Но тот не склонен был верить. Вероня спросила его все же, сохранит ли он со мной добрые отношения, если я соглашусь на добровольный развод.
   - В этом случае - да, - было ответом.
   Ему невесело. Оказывается, в тот же вечер, в который я отравилась, вторая Наташа почувствовала себя плохо и ее отвезли в больницу. В газетах продолжаются третирующие статьи. Он продолжает работать над романом, но вид у него, по словам Люши Чуковский, ужасный. Вся премия обернулась ужасом.
   По слухам, в Союзе писателей было голосование: пускать или не пускать получать премию. Проголосовали якобы за то, чтобы пустить, а назад - в зависимости от того, что он там скажет...
   Вот и самой Вероне я говорю о том, что сейчас, после своего поступка, я способна сдаться: ведь начинаю все с пустоты!.. Мы обе с ней плачем на плечах друг у друга.
   Вероня снова звонит Сане, уверяет, что мое новое настроение устойчиво. Вскоре он позвонил ей: "Во мне все перевернулось. Я думаю не столько о ее винах передо мной, сколько о моих- перед ней..." Его настроение вылилось в письмо мне. Написано оно было 22 октября, в тот же день, что я записала свою "Молитву". Но прочту я его не сразу:
   "Н.............!
   От самого дня твоего самоубийства думал и чувствовал: никогда тебе этого не прощу (как и говорил: не прощу и в могиле), обрезала ты ВСЕ нити души и жизни между нами, все дочиста.
   И в этом окаменении к тебе находился неделю.
   Вдруг говорят мне, что ты стала покорной и согласной. И хотя м[ожет] б[ыть] еще не совсем так (каких поворотов у тебя не бывало) - сразу открылись ворота горя, добра и слез. И представляется, и тянется только вереница той боли и того зла, которое Я тебе причинил. Сделали мы достаточно друг другу оба, но представляется теперь только то, что Я тебе.
   И как же теперь исправить хоть что-нибудь? Если ты останешься в этом настроении, и у меня будет: как искупить то зло?
   ...И давно бы нам начать думать не о зле от другого, а о зле от себя.
   Так и давай друг другу простим, а каждый себе - не простим. И будем годами заглаживать, и будем друг ко другу добры, отзывчивы, дружественны.
   Так тяжело, как никогда в жизни не было... А - надо. Надо развестись.
   Целую тебя сердечно".
   Именно в тот день в "Известиях" была напечатана статья "Нобелевская премия и "холодная война".
   Название статьи было позаимствовано из американской газеты "Дейли Уорлд". По сообщению корреспондента ТАСС, автор статьи в этой американской газете утверждал, что присуждение Солженицыну Нобелевской премии по литературе - явно политическая провокация в духе холодной войны. А корреспондент ТАСС из Швеции пересказывал редакционную статью, помещенную в коммунистической газете "Норшенсфламман". Газета эта заключает, что Шведская академия "нанесла ущерб деятельности Нобелевского фонда, доверие к которому в результате случившегося оказалось поколебленным как в национальном, так и в международном масштабе"1.
   1 Обе статьи напечатаны в журнале "За рубежом". 1970. № 43. 23-29 октября.
   В нашей печати, это был уже третий отзвук на получение моим мужем Нобелевской премии! Разумеется, на самом деле за границей было значительно больше поощрительных откликов. В то время я уже не слушала западных передач, а пришедшие позже в дом Солженицына иностранные статьи уже не попали в мои руки. Тщательно ведущаяся мною много лет летопись событий, связанных с моим мужем-писателем, с этого времени обрывается. ...Подхватит ли кто-нибудь эстафету?..
   Два дня, 24 и 25 октября - это были суббота и воскресенье, - моего доктора Валерии Михайловны в больнице не было. Не было и ее гипнотизирующих разговоров. Может статься, мое настроение и не колебнулось бы, если бы в эти дни не показывали по телевидению обе серии "Анны Карениной" и я не посмотрела их...
   В субботу я видела мечущуюся на экране Долли, в отчаянии и гневе. Долли, кричавшую, что она ненавидит мужа, который мог... с гувернанткой...
   В воскресенье я видела Каренина, негодовавшего, что из-за измены жены возненавидел даже сына... Ненависть, негодование в ответ на измену! Толстой понимал это, оправдывал!..
   И что-то стронулось во мне, и меня повело в другую сторону...
   А ведь Саня в это воскресенье - я знала это - должен был звонить моему врачу, договариваться, когда придет в больницу.
   И вот я снова в смятении и в слезах... Где же я сама?.. Где истинные мои чувства?.. Мои собственные решения?.. Что я могу и могу ли?..
   В понедельник, 26 октября, во время врачебного обхода, Валерия Михайловна посмотрела на меня подозрительно. А потом очень скоро пришла ко мне:
   - Ну вот... Что случилось?.. Я вижу, что вы не та...
   Я в слезы.
   - А ведь мы договорились с Александром Исаевичем на сегодня, на два часа. Придется отложить вашу встречу.
   Муж собирался прийти во вторник, но на день раньше закончил работу и потому ускорил свой приход. И тут все решало время! Значит, вчера были закончены последние странички "Августа четырнадцатого"!
   ..Видеть мужа - для меня уже само по себе так много! Чтобы отказаться от этого?..
   - А может, постараемся меня подготовить?.. - спохватилась я.
   - Я скажу сестре, чтобы она дала вам таблетку седуксена сейчас, а в 12 часов - само собой...
   Проглочены таблетки, как решено. Все силы свои напрягаю, чтобы вернуть себе то свое состояние: умиротворенное, жертвенное, согласное, высокое, до которого не поднялись ни Долли, ни Каренин... А кто поднялся?.. Ничего, пусть я буду первой. Я все равно была попрана. А теперь он оценит... Наградит...
   После двух часов ко мне приходит Вероника.
   - Он здесь, с врачом, - быстро говорит она мне. - Волнуется. Что-то выпил. Умоляю, будь на высоте!
   Одно сознание, что сейчас увижу его, наполняет радостью, тревожной радостью...
   Очень скоро приходит Валерия Михайловна, зовет меня. Она вводит меня в маленькую комнатку. Снаружи было похоже на фотолабораторию, какая-то фанерная пристройка...
   И вот мы вдвоем! Какое счастье видеть его! Да еще таким!.. Сколько чувств смешано на его лице, в его глазах, едва ли не заплаканных... Мы сидим друг против друга. Мои руки в его руках.
   - Ты не представляешь, какие у нас с тобой будут теперь отношения... Давно нам надо было думать больше друг о друге... Теперь... будем?
   - Да... Да...
   Не слова были важны. Я видела душу его в его глазах. Я верила ей, в нее. Точно на крыльях поднималась, поднималась все выше.
   Я вошла к нему такая слабенькая, чуть ли не шатаясь. А тут силы стали вливаться в меня через его глаза, через голос, через прикосновение его рук... Это было поистине воскрешение.
   - Когда же можно тебе выписаться?
   - Давай спросим доктора. Возможно, завтра? И я с живостью встаю, выхожу из комнаты, разыскиваю Валерию Михайловну.
   - Мы обо всем договорились. Вы можете меня завтра выписать?..
   - Могу хоть сейчас.
   - Пожалуйста!
   - А завтра и в Рязань съездим, - говорит Александр Исаевич.
   - Да вы дайте ей хоть день прийти в себя после больницы. У нее здесь постельный режим был, - усовещевала мужа Валерия Михайловна.
   Уже и Вероника с нами. Обсуждаем все: у меня в больнице есть даже теплая одежда, только на ноги нет ничего, кроме шерстяных носков и домашних туфелек. Ничего страшного. Можно такси подогнать к самому парадному...
   Документы для выписки готовы. Саня идет за такси. Радостно возбужденная, я раздаю соседкам по палате конфеты, фрукты, которые мне, приносили сюда в изобилии. Прощаюсь с ними.
   На такси втроем проехали совсем немного. Около метро "Октябрьская" Александр Исаевич вышел.
   - Если билеты окажутся, возьму все же на завтра, - говорит он.
   Едем дальше вдвоем с Вероникой, едем на Чапаевский.
   Мама удивлена. Для нее моя выписка совершенно неожиданна. К тому же я вовсе не кашляю. Так быстро выздоровела от воспаления легких?..
   Вскоре позвонил Саня: билеты куплены; просит быть ровно в 8 часов утра в таком-то поезде, таком-то вагоне; хорошо бы, чтоб захватила с собой подлинник брачного свидетельства.
   Я на все согласна. Подлинник брачного свидетельства нашего я держала у Нины Викторовны, в своей московской комнате. Значит, надо ехать ночевать туда!
   После обеда села за рояль и долго-долго, не отрываясь, играла одну вещь за другой.
   Когда я встала, Лилечка, которая умела высидеть за роялем не более 15 минут, сказала:
   - Ну и терпение же у вас, тетя Наташа...
   Она не угадала. То было не терпение. Уж слишком была переполнена моя душа. Это она хотела выразить себя в музыке.
   Силы мои на исходе, но надо ехать.
   Хозяйки моей дома не оказалось. Ночевала в пустой квартире...
   27 октября, без четверти восемь, я уже на Казанском вокзале. Почтово-товарный ташкентский (опять ташкентский! - как в 1964 году, когда происходила наша первая личная драма...) поезд. В вагоне сразу увидела Саню, который делал мне знаки. Он занял боковые места у окошка. Снова друг против друга.
   ...Как давно мы не ездили вместе в дальнем поезде! Всего этого вообще могло уже не быть... И потому все чувствуется как-то предельно глубоко, до краев переполняет меня...
   После московских окраин замелькали дачные места. Поцеловала оконное стекло.
   - Что ты делаешь? Ведь грязное...
   - Я - не стекло, а природу целую; ведь могла никогда не видеть ее больше.
   Конечно, муж предусмотрел и занятие на время поездки. Читает - правит главы "Августа четырнадцатого". Несколько рукописных листов дает мне.
   - На, прочти! Это главы, где я использовал твои данные по Ростову. Хорошо собрала! Даже с избытком! Не все использовал...
   Его слова ласкают меня: оценил сделанное...
   - Как я люблю, когда у нас с тобой общие дела! - радуюсь я. - Вот и сегодня: хоть разводные, но общие...
   - У нас еще столько будет общих дел!.. - многообещающе говорит муж.
   Я показала Сане свою "Молитву". Он умилен. Жмет мне руку. Попросил ее у меня. Отдала. А Саня, в свою очередь, дал мне свое письмо ко мне, написанное 22 октября. Надо же! И то и другое - и его письмо, и моя "Молитва" - написаны в один и тот же день, в наш день, в один из дней нашего воссоединения!..1 И вот еще раз как бы воссоединились наши души!..
   1 Имеется в виду октябрь 1956 года.
   "...Так и давай: друг другу простим, а каждый себе - не простим. И будем годами заглаживать, и будем друг к другу добры, отзывчивы, дружественны". (Саня - мне, 22 октября.)
   "...Боже мой! Сохрани мне это прекрасное чувство, в меня вселившееся! Дай мне во всем хорошем видеть только незаслуженные дары Твои! Только дары!" (Я - Богу, 22 октября).
   Когда обменивались написанным, дала мужу ещё и конверт с запиской "Почему я это сделала..." Он схватил его, как мне показалось, с жадностью...
   Снова стал говорить, что у нас будут такие отношения, каких еще никогда не было...
   Еще произошел между нами и такой разговор. Саня виновато спросил меня:
   - Тебе будет обидно, если я буду получать премию с ней, если это будет здесь?..
   - А какое она имеет отношение к этой премии? С ней ты будешь получать вторую...
   - Нобелевской премии второй раз не дают...
   Даже этот разговор не испортил моего настроения. Ощущение полноты жизни, счастья, несмотря ни на что!.. Хотелось, чтобы поезд шел, шел, чтоб никогда не дошел до Рязани...
   Увы, поезд движется вдоль платформы станции Рязань-II.
   Нам пришлось поторопиться. Можем попасть в перерыв. Едем в загс на такси.
   Загс нашего Октябрьского района. Входим. На дверях таблички. Такой, на которой было бы написано: "Расторжение брака", - нет. Входим в комнату, где производится запись рождений и смерти.
   - Скажите, а где можно оформить развод? - спрашивает Александр Исаевич.
   - Ваша фамилия?..
   Муж фамилии не называет, а подает два паспорта. Посмотрев их, сотрудница говорит:
   - Вы знаете, мы не разводим. Развод оформляется в городском загсе, на улице Ленина.
   - А мы успеем туда до перерыва?
   - Я сейчас позвоню.
   Набрав номер, спрашивает, успеют ли желающие развестись к ним до перерыва. В крайнем случае просит задержаться. Потом раздельно произносит в трубку: "Солженицын".
   ...Уж не предупреждены ли здесь? Не узнали ли по наружности?..
   Снова берем такси. Я даже сама бегу к нему, растрогав мужа.
   В городском загсе - одна общая комната.
   - Кто из вас примет у нас заявление о разводе?..
   - Вообще должна принимать я, - отвечает та, что сидит прямо против двери. - Но у нас временно прием таких заявлений прекращен.
   - Но как же так?
   - Сейчас происходит реорганизация, выделяют районные загсы.
   - А когда же будут принимать?
   - После ноябрьских праздников.
   Муж вынимает из кармана "Гражданский кодекс". (...И это Солженицын?..)
   - Но позвольте, такие вещи здесь не предусмотрены! Мы не живем в Рязани. Специально приехали. Жена к тому же нездорова.
   Какие-то аргументы в поддержку мужа привожу и я, и тоже с возмущением...
   - Перерывов в принятии заявлений быть не может, - негодует муж. Жизнь идет. У меня будет ребенок от другой женщины...
   Но перед нами... стена.
   Александр Исаевич спрашивает, как ему увидеть заведующую загсом.
   - Ее нет. Она в горисполкоме. Занята открытием Дворца бракосочетаний.
   - А ее телефон там?
   - У нее нет телефона.
   Под натиском мужа сотрудница выходит из комнаты, чтобы позвонить какому-то инструктору. Возвратившись, повторяет отказ.
   Александр Исаевич очень недоволен. Как быть? Идти в горисполком разыскивать заведующую?
   Я предлагаю ехать домой и оттуда пробовать звонить.
   Тети крайне удивлены нашим неожиданным появлением. Вручаю им полуфабрикатный бефстроганов, купленный на Казанском вокзале, и прошу приготовить обед.
   Когда я вошла в комнату, Саня уже успел сделать несколько телефонных звонков. С заведующей загсом - безнадежно. А вот он на всякий случай позвонил в Октябрьский суд. Там как раз по средам (был вторник!) принимают заявления о разводе.
   - Может... согласишься?
   Я заплакала.
   Он присел со мною рядом на диване.
   - Скажи честно. Ты что... надеешься, что этого не произойдет?..
   - Нет. Но я не хочу так скоро. Ведь суд разведет через месяц, а загс через три...
   Саня немного сбит с толку. Понял ли он, что у меня была затаенная мысль - не быть разведенной с ним до его возможной поездки?.. .Возможно, это заставит его отказаться от поездки. Чтобы я рассталась с ним навсегда это в моем мозгу, в моем сердце не помещалось...
   Муж все же решил съездить в горисполком.
   Тем временем я позвонила в Октябрьский суд.
   - У вас есть несовершеннолетние дети? - спросила судья.
   - Нет.
   - А споры по разделу имущества?
   - Нет.
   - Тогда обращайтесь в загс, - заключила она.
   ...Напрасно, значит, я сорвалась. У него бы все равно заявления не приняли. Я разъяснила Сане это, когда он вернулся после безрезультатных хождений.
   В тот же день, дома в Рязани, он написал письмо председателю горисполкома Чумаковой, в котором жаловался на городской загс. Подписали письмо мы оба.
   В тот же вечер поездом вернулись в Москву. Я - все с тем же ощущением счастья. Александр Исаевич - раздосадованный...
   Договорились с ним через три дня съездить в Борзовку, чтоб стереть в памяти обоих предыдущую тяжелую поездку туда...
   На следующий день - я у отца Всеволода. Поведала ему обо всем, что произошло, начиная с 14 октября. Всеволод Дмитриевич хотел знать, кто она. Фамилия знакома. Да ее знает Нина Викторовна! И он предлагает мне расспросить ее..
   Мне и в самом деле удалось в разговоре с Ниной Викторовной коснуться невзначай Светловых (кажется, в связи с продажей Борзовки).
   Я поняла из слов Нины Викторовны, что обстановка в доме Светловых была типично "самиздатская", в чем-то схожая с обстановкой в квартире у Туркиных. ...Но ведь ему совсем не это нужно в повседневности! И, по словам Нины Викторовны, Светлова-младшая - властная. Так, значит, как она решит со мной - так и будет?.. Червячок сомнения вполз в меня...
   Нина Викторовна говорит, что Светлову-младшую, уже в сознательном возрасте, крестила Мария Вениаминовна Юдина. И еще оказалось, что обе Светловы были однажды здесь, рассматривали те самые абстрактные картины, что висят в моей нынешней комнате, на которые смотрю я!.. Какой-то заколдованный круг!
   29 октября я должна быть у Ундины Михайловны, а еще раньше - заехать в больницу, к своему врачу, как обещала.
   Валерия Михайловна, видевшая меня в самом худшем из всех моих возможных видов, увидев меня в хорошем пальто, в модной шляпке, оживленную, поразилась;
   - Какая вы сегодня красивая!
   - Разве вы не понимаете почему? Вы заметили, как я преобразилась тогда сразу? Вы поняли, что для меня значит мой муж?..
   Доктора Радину это только пугает.
   - Мне хочется встряхнуть вас, как термометр! - говорит она.
   Валерия Михайловна рассказала мне, что после моей выписки созналась заведующему отделением, чья я жена. И хорошо сделала, ибо на следующее же утро ему звонили из горздравотдела и предлагали поставить около меня индивидуальный пост... (Конечно, это было делом рук друзей Александра Исаевича! Боялись, как бы не повторила...)
   Ундине Михайловне я далеко не во всем созналась. Но в чем-то приоткрылась чуть-чуть... Спросила:
   - Ундина Михайлова, а если мы с Александром Исаевичем будем врозь, как у нас будет с вами?..
   - И вы можете сомневаться?..
   Туда мне неожиданно позвонил Саня:
   - Жду завтра при любой погоде.
   Но во мне уже нет того покоя, того безропотного согласия...