Решетовская Наталья. Отлучение (Из жизни Александра Солженицына - Воспоминания жены)

   ...Теперь нет разрушенных гитлеровцами сел. Зато есть... разрушенная жизнь...
   И вот я в уютной, со вкусом обставленной квартирке со множеством цветов. А в "моей" комнатке - тахта, полки с книгами вдоль стен и даже... секретер, на откидном столике которого так удобно будет писать, да и печатать на моей верной "Колибри".
   Что же касается "хозяев" - одна приветливость, сочувствие, благожелательность. А против моего мужа - гнев! Ведь они были живыми свидетелями страданий того человека, которого я оставила ради Александра Исаевича, видели его слезы, отчаяние... А теперь видят меня в том же состоянии... Но им и в голову не приходит сказать мне, даже подумать, что это мне наказание за то... То было неизбежно: я рвала новую жизнь ради прежней, истинной моей жизни, которая была у меня отнята тюрьмой. А здесь наоборот: попытка уйти от истинной своей жизни, бегство от своей судьбы...
   С Марией Павловной переходим на "ты" и по именам. Она будет представлять меня как свою двоюродную сестру.
   У них в семье тоже горе, хотя совсем иное. Тем отзывчивее они на чужие беды...
   - Вы сделали большую ошибку, - серьезно говорит Владимир Андреевич. Вы должны были приехать к нам раньше.
   Я не ошиблась в своем выборе. Я приехала к своим настоящим друзьям!..
   На следующий день 14 ноября, оставшись одна, я записала в своем дневнике:
   "Ушли на работу. Я - одна. Сижу вот, записываю.
   Боже, как же он там негодует! Смотрю на карточку, снятую в Солотче, где он нежно обнял меня и мы оба с ним смотрим вдаль, и... (хоть и приняла седуксен) плачу. Что видели мы в этой дали? Уже... разное? Или тогда он еще не отдавал себе отчета, что отрывается от меня? от старых проверенных друзей? Что ему захочется быть с теми, для кого он затмит Бога и которые толкнут его к "абсолютной свободе", ко "все дозволено"?..
   Тишина полная. Одиночество. Мысли. Давно бы мне, в самом деле, не в Москву бежать, а подальше, подальше...
   Но и его жалко безумно. И не могу иначе..."
   С недоумением, сначала даже с привычным к таким вещам неодобрением отнеслась к тому, что у моих друзей принято раскладывать пасьянсы. Но начала понемногу приглядываться И... втянулась. Отвлекает...
   На следующий день я и сама раскладывала уже пасьянс, чем не занималась со времен отрочества.
   - Будет суд или не будет? Будет или не будет?
   - Не будет! - сказали мне карты.
   ...Так ли это? Ведь теперь он, конечно, скажет, что я сама все обрезала.
   15 ноября мои "хозяева" по случаю воскресенья весь день были дома. Меня это как-то рассеивало, в хорошем смысле рассеивало. Даже весь день обошлось без седуксена. Но были не только разговоры. В тот день я продолжила и даже закончила печатанье главы, которая у меня тогда называлась "Безвестность": о нашем тихом житье в Рязани...
   Среди дня нет-нет да и посещала мысль: едет ли о н сейчас в Рязань на "Денисе"? Ведь он назначил 15 ноября последним сроком отгона его в Рязань! И что вообще там? Что предпримет дальше?..
   Вечером включили приемник. Настроили на Би-би-си. В обзоре английских газет сказали об Открытом письме Ростроповича в защиту Александра Солженицына. Надо печатать его на Родине... Он прав, что принял премию... В свое время мы хулили Шостаковича, Прокофьева тоже. Позже экземпляр этого Открытого письма, направленного Ростроповичем 31 октября главным редакторам "Правды", "Известий", "Литературной газеты" и "Советской культуры", оказался в моих руках. Ростропович указывает, что на это письмо его толкнула газетная кампания в связи с награждением Солженицына Нобелевской премией.
   "...Получается так, - пишет он,- что мы избирательно то с благодарностью принимаем Нобелевскую премию по литературе, то бранимся. ...Почему "Литературная газета" тенденциозно подбирает из множества западных газет лишь высказывания американской и шведской коммунис-тических газет, обходя такие несравненно более популярные и значительные коммунистические газеты, как "Юманите", "Леттр Франсез", "Унита", не говоря уже о множестве некоммунисти-ческих? Если мы верим некоему критику Боноски, то как быть с мнением таких крупных писателей, как Белль, Арагон, Ф. Мориак?..
   Неужели прожитое время не научило нас осторожно относиться к сокрушению талантливых людей? Не говорить от имени всего народа? Не заставлять людей высказываться о том, чего они попросту не читали или не слышали?.. Я ворошу старое не для того, чтобы брюзжать, а чтобы не пришлось в будущем, скажем, еще через двадцать лет, стыдливо припрятывать сегодняшние газеты...
   Я знаю, что после моего письма непременно появится МНЕНИЕ и обо мне, но не боюсь его и откровенно высказываю то, что думаю. Таланты, которые составляют нашу гордость, не должны подвергаться предварительному избиению. Я знаю многие произведения Солженицына, люблю их, считаю, что он выстрадал право писать правду, как ее видит, и не вижу причин скрывать свое отношение к нему, когда против него развернута кампания".
   Все - правильно. За мужа моего есть кому заступиться. А вот за меня некому...
   ...Слово РАЗВОД в применении к нам с Саней не входит в мое сознание. Оно висит надо мною как дамоклов меч. Муж в состоянии одержимости не хочет понять, что для нас, связанных всею жизнью, общим риском, развод невозможен. Но, может быть, можно воспрепятствовать разводу... юридически? Разве письма, обещания, заверения не будут приняты во внимание?..
   Мы говорим об этом с моими великолукскими друзьями. Нужно посоветоваться с хорошим юристом и, вероятно, лучше всего... в Риге.
   В Великих Луках я в тот раз прожила около недели. Должно быть, здесь как раз те условия, которые мне сейчас нужны. Я - то одна, то с Марией Павловной и с Владимиром Андреевичем. Чередование одиночества и общества людей, которые понимают меня и понимают, что мне сейчас нужно. Когда я раскисаю - заставляют меня работать. Стараются во всю питать меня. Из холодиль-ника извлекаются то грибы, то компоты собственного изготовления. Есть с ними могу, не то что одна, когда еда превращается для меня в пытку.
   По утрам меня посещают маленькие творческие открытия. То пришло решение: к главе "Безвес-тность" прибавить и о себе: чем я жила эти годы. То вкрапить в нее цитаты из писем Александра Исаевича. (Об этом мне сделала подсказку еще Нина Викторовна.) В этой связи написала "Маленькое предисловие" с объявлением, почему я считаю возможным это делать...
   Заново и всерьез занялась письмами. Это нужно и для работы, и для консультации с адвокатом...
   ...Как он может от всего этого... отречься?.. То, что происходит, наваждение какое-то.
   Утром 19 ноября Владимир Андреевич отвозит меня на своем "Москвиче" на вокзал.
   В Ригу поезд вез меня почти весь день. В вагоне пусто. Москвичи и рижане предпочитают ездить ночными скорыми поездами. В своем отделении я совсем одна. Устраиваюсь у столика. Буду готовиться к разговору с адвокатом, классифицировать выпечатки из писем. Один из машинописных экземпляров у меня разрезан, каждая цитата - сама по себе. Теперь я объединяю их по смыслу...
   Закончив с этим, берусь за чтение. Ничего придуманного я в ту пору читать не могла (да и сейчас читаю с неохотой!). Лишь то, что было в действительной жизни. Да и то часто приходилось читать страницу по нескольку раз, убегали мысли...
   Мария Павловна дала мне в дорогу "Встречи с Есениным" Ильи Шнейдера.
   Я особенно воспринимаю то, что вызывает ассоциации. На этот раз меня поразил случай с Айседорой Дункан. Как-то она танцевала Родену. После одного из ее танцев Роден пошел к ней навстречу с протянутыми руками и затуманенными глазами. И она... оттолкнула его. Но еще больше поразило меня то, что впоследствии Дункан жалела, что оттолкнула... кого? - самого Родена! - объясняя это своею молодостью и неопытностью.
   Я задумалась. ...Нет, Дункан сама не понимала, почему она оттолкнула Родена. Она оттолкнула его потому, что тогда в ней была сильна вера в идеалы, которую она растеряла потом! ...Что достойнее? Оттолкнуть человека, которого ставишь на недосягаемую высоту? или уступить его импульсивному порыву?.. В наш век идеалы растоптаны. Следующее за нами поколение совсем другое. Отсюда - все...
   Меня вдруг неудержимо потянуло написать то, о чем я никогда ранее писать не собиралась, считая главу "Безвестность" началом своих воспоминаний о муже, в первую очередь как о писателе, об его уникальной писательской судьбе. Нет, я напишу не только об этом. Я опишу историю нашей с Саней жизни, начиная с женитьбы: нашу любовь, наши разлуки, наше воссоединение...
   Рука потянулась к перу и бумаге:
   "Когда началась война, нашему супружеству было немногим более года", начала я. И неотрывно писала почти до самой Риги...
   Первыми, к кому мне удалось дозвониться, были Кравченки. Надя и Костя. Те самые Кравченки, на даче у которых я впервые услышала, что французские писатели выдвинули моего мужа на Нобелевскую премию. К ним и приехала.
   Оказывается, в Риге уже кое-что известно. Друзья расстроены, что все подтвердилось. О нашей драме они узнали от писательницы Павлович, с которой были дружны. А Павлович знает об этом от... Юдиной.
   ...Что же происходит? Я так просила Юдину никому ничего... И она обещала мне это. И вот - сказала Всеволоду Дмитриевичу, сказала Павлович... А значит, и другим?.. Или она так же не может молчать об этом, как не могу молчать... я?.. Ладно, пусть так! Рано или поздно все равно тайное станет явным...
   Павлович сообщала, что Юдина тяжело, возможно, даже смертельно, больна. Ее мучит наша история. Она все время порывается писать моему мужу, желая образумить его...
   После письма от Павлович Надя звонила Наумовой - той самой родственнице Вероники, с которой я не раз виделась еще летом этого года... Надино беспокойство передалось Нине. Она несколько раз заказывала телефонный разговор с Вероникой, но все неудачно...
   Я попросила Надю пока Нине не звонить. Ведь я вынуждена скрываться! Я сама покажусь ей, но не сразу.
   Мне сочувствуют. Идут навстречу: хорошо, они не скажут обо мне Нине. Говорю с ними об адвокате. Они знают одну очень опытную женщину-адвоката. Она - русская. Ее фамилия - Буковскун. Созваниваются с ней. Согласна принять. Я должна быть у нее на следующий день в три часа дня.
   С утра Кравченки ушли на работу. Сидя за большим старинным письменным столом, я готовлюсь к разговору с адвокатом. Намечаю вопросы, какие хочу задать. Окончательно привожу в систему выпечатки из писем. Обещания, обещания... И... такой финал?.. Да разве это возможно?..
   В назначенное время я - в юридической консультации. Ввожу Буковскун в курс дела. И вот итог разговора. Как юрист, она должна огорчить меня: развод гарантирован. ("Сейчас, к сожалению, разводят очень легко!") Ничто не будет принято во внимание! Письма - нравственная сторона отношений между двумя.
   ...Между нами двумя...
   ...Неужели же у нас мораль и закон в таком противоречии?
   Как человек, Буковскун советует мне поступать на работу, взять на воспитание ребенка...
   ...Не то, не то...
   Там, в консультации, сдержалась. Но, идя по улице, заливалась слезами.
   Магазин. "Детский мир". Катят детские коляски... Ему это скоро будет нужно. Мне... никогда!
   Кравченков все еще нет дома. Даю волю слезам. Безнадежность полная...
   А вечером - новые испытания! - Телефонный звонок. Надя берет трубку.
   - Нина?..
   Я быстро делаю знак, что меня здесь нет. Переспрашивая Нину, Надя повторяет многое из того, что та ей говорит.
   Ужас охватывает меня от того, что я слышу... Нина дозвонилась в Москву, но говорила с Юрой. Тот "разъяснил" ей, что "Саня разводится с Наташей из-за ее плохого характера"? ? ? !!! Вероника же сейчас... в театре "Современник", с... Саней!!!???
   Боже мой! Боже мой!.. Он не знает, жива я или нет, не знает, что со мной, и... в театре?.. Да еще с моей сестрой?! Вероника тем самым продемонстрировала его правоту!.. (???) Она объявила без слов, что ее сестра, то есть я, вполне заслуживает своей участи! Значит, все, что происходит, естественно, дозволено, оправдано...
   ...Как все это пережить? Вот уж и Нина склонна поверить Юре, оправдать моего мужа... Так ведут себя самые мне близкие. Чего же мне ждать от других?..
   Я беру трубку телефона и сознаюсь, что я здесь.
   - Ты слышала наш разговор?
   - Да. Умоляю тебя, приезжай. У меня просто нет сил, чтоб приехать к тебе. Все совсем не так, совсем не так...
   - Хорошо. Приеду.
   Нина приехала из своей дали почти тотчас же, на подвернувшемся такси. Мы говорили долго. Нина больше слушала. А я говорила взволнованно, убежденно. Я читала ей отрывки из Саниных писем: старых и из... главного письма. Вероятно, мой вид, мое состояние, мои дрожащие руки, заплаканные глаза, на которые то и дело набегали слезы, досказали ей то, что мною оставалось недосказанным...
   - Я сделаю для тебя все, что смогу! - сказала Нина.
   Я умоляю Нину не выдавать меня, не говорить Веронике, что я здесь...
   Мы сидим за круглым столом. Надя приносит чай.
   И вдруг звонок.
   Телеграмма от Павлович: "Мария1 скончалась. Тревога матери кузины где Ната".
   Как душераздирающий аккорд!.. Смерть, утяжеленная, а быть может, ускоренная нашей трагедией...
   Я уронила голову на стол и громко заплакала.
   1 М. В. Юдина
   12. Без развязки
   Я повидалась в Риге со всеми, кого видела прошедшим летом. Определеннее всех отнеслась к случившемуся Ольга Юрьевна Зведре.
   Ожидая меня, она приготовила для передачи Александру Исаевичу конверт с вложенными в него ее записями, нужными ему для романа. Но, услышав грустный мой рассказ, спрятала конверт обратно в ящик стола.
   Ольга Юрьевна заставляет меня держать выше голову! Хуже тому, кто совершает плохое дело!
   Когда вернулась от нее к Кравченкам, обнаружила записку, написанную мне Надей: "Позвони Нине. Неплохие новости из Москвы".
   Тотчас звоню. Нина говорила с Версией. Разговор длился 20 минут. Расскажет мне все подробно потом, а пока - самое главное.
   На тот случай, если я появлюсь, Вероника просит передать мне, что никто меня не будет искать, нажимать на меня, торопить... когда сама смогу...
   ...Смогу ли?..
   Воскресный день, 22 ноября, я весь провела у Наумовых.
   - Иван Иванович, как вы на все это смотрите? - спросила я Нининого мужа.
   - Это страшная несправедливость по отношению к вам, - ответил он.
   Нина пересказывает мне вчерашний разговор с Вероникой. Та прежде всего спросила у нее, в Риге ли я. Нина ответила отрицательно.
   - А откуда ты что-то знаешь?
   - Надя получила письмо от Павлович.
   - Павлович ничего не знает. Тебе трудно разобраться. Наташа - в жалком положении. Но и он жалок. У Наташи - только личное. Ему же плохо со всех сторон.
   Когда Нина попыталась что-то возразить, Вероника сказала ей, что у меня к Сане истеричная любовь. Будто такой диагноз поставил мне врач. И это говорит моя сестра?! От Юры я "узнала", что у меня "плохой характер", от Вероники - что у меня "истеричная" любовь. И это говорят те, которых я считала своими самыми близкими родственниками! Как же они могли?!
   Так рождались аргументы, оправдания тому, что оправдать было нельзя, даже если бы у меня на самом деле были и плохой характер, и истеричная любовь...
   Да... Одним словом, поездка в Ригу не только не успокоила меня, но, напротив, только разбередила раны, углубила их... Надо уезжать! Надо возвращаться в Великие Луки и окунуться в работу. Вот то единственное, что держит меня сейчас на земле!
   Перед самым отъездом позвонила маме в Рязань. Спрашиваю ее, неужели она продолжает... молчать? Ведь так можно сойти с ума! Но бедная моя мама продолжала переживать все внутри себя. Я прошу ее "раскрыть рот". В конце концов, это и для меня важно. Пусть узнают! Неужели и рязанские друзья предадут меня, как предали мои родственники?.. Но от мамы слышу жалобное: "Да уж кончала б!"
   ...Как это горько, что мама не понимает меня! Что она не союзница мне...
   Смирение покинуло меня. Я уже не могла жить с той "Молитвой", которую написала в больнице. Прав был Николай Иванович, сказав, что я написала ее на слишком высоком уровне. Буду жить с другой "Молитвой", на которую мне указала Надя Кравченок. Она - из романа Курта Воннегута "Бойня номер пять":
   Господи, дай мне душевный покой,
   Чтобы принимать
   то, чего я не могу изменить,
   мужество
   изменять то, что могу,
   и мудрость
   всегда отличать
   одно от другого.
   Вот это последнее и есть самое главное: всегда отличать одно от другого. Всегда понимать, что еще можно изменить, а что уже невозможно.
   23 ноября днем я уже бродила по Великим Лукам. Был хороший солнечный день. Гуляла по набережной Ловати. Голубое небо. Солнце слепит воду и островки на реке. Ветерок. Какая-то едва ощутимая радость просто жизни, физического существования будто дрожью пробежала по мне. Но радость во мне могла быть только рядом с надеждой. Несмотря на непроходящее отчаяние, она все-таки теплилась во мне. Без нее не могла...
   Вечером читала Владимиру Андреевичу и Марии Павловне одну из написанных глав. Они одобрили, хотя Владимир Андреевич и поругал за слишком частое цитирование. Но ведь теперь документальность моего повествования становится особенно необходимой!..
   А на следующий день начала главу, которая будет перед "Безвестностью", наброски к которой делала в поезде.
   Все последующие дни все время почти безотрывно писала. По вечерам читала написанное своим друзьям.
   27 ноября мы прервали чтение, чтобы послушать западное радио. И тотчас услышали по "Голосу Америки":
   "Шведская академия заявила, что писатель Александр Солженицын не приедет в Швецию за получением Нобелевской премии".
   ...Боже мой! Остается... Но из-за чего? Не пускают или... сам?
   И почти сразу услышали по Би-би-си:
   "Друзья писателя в Москве говорят, что Солженицын опасается, что ему не будет разрешено возвратиться на Родину".
   Значит, он сам принял решение! Наша трагедия будет иметь продолжение...
   И все-таки... Что бы ни ждало нас впереди - страдания, споры, даже суды, - слава Богу! Слава Богу, что не уедет. Я еще увижу его! Еще посмотрю в любимые голубые глаза с разбегающимися от них морщинками! Я еще буду говорить с ним! Пусть хоть и на суде! Уж там-то он меня выслушает! И поймет! Он не сможет не понять! В споре с самим собой даст своей совести победить себя! Он, который не дал умереть, будет ко мне милосерден!..
   Продолжаю запойно писать. Родилось и название. Я назову все это "Забытое?". Пусть будет со знаком вопроса. Может, он все-таки не забыл того большого, накрепко связующего нас прошлого? Когда-нибудь прочтя, он... вспомнит. Все вспомнит и все изменит!
   "В связи с тем, что Александру Солженицыну дана Нобелевская премия, которая, по-видимому, будет ему вручена 10 декабря в шведском посольстве, с будущей недели начинаем повторять чтение самого большого его произведения "В круге первом".
   Выходит, все будут слушать о Глебе и Наде Нержиных, о моей поездке к мужу на фронт, о нашем свидании в Лефортовской тюрьме и не будут подозревать при этом, каков оказался эпилог!.. Надя и Глеб - врозь, вместо того чтобы и ей вместе с ним получать награду, и ей радоваться!..
   Кончив писать "Забытое?", я его отпечатала 10 декабря. Это -мой подарок ко дню рождения Александра Исаевича. Но не ему теперешнему, а ему истинному! Будто нарочно получилось 52 страницы - столько же ему исполняется лет!
   Чем ближе ко дню 10 декабря - дню вручения нобелевских наград, тем больше западное радио говорит о Солженицыне. В канун нобелевских торжеств Би-би-си дает специальную передачу, посвященную писателю Александру Солженицыну. Ее составил и ведет Иван Иванович Сапиет.
   Остановившись сначала на творческом пути писателя, Сапиет особо подчеркивает, что Нобелев-ская премия дана Солженицыну за высокий уровень творчества. Он иллюстрирует это, в частности, рассказом Солженицына "Матренин двор", над которым, по его словам, плакала Анна Андреевна Ахматова. Заключительные слова рассказа можно, по мнению Ивана Ивановича Сапиета, смело отнести и к самому автору рассказа, которого многие считают СОВЕСТЬЮ России:
   "Все мы жили рядом с ней и не поняли, что есть она тот самый праведник, без которого, по пословице, не стоит село.
   Ни город.
   Ни вся земля наша".
   * * *
   На нобелевские торжества Александр Солженицын прибудет с опозданием на четыре года.
   10 декабря 1974 года, живя одна в нашей опустевшей рязанской квартире, я включу вечером нашу с Саней "Спидолу" и прослушаю всю нобелевскую церемонию.
   За тысячи километров донесется ко мне по эфиру голос мужа. В тот день я буду с ним.
   Февраль 1979 - апрель 1981
   Москва - Рождество на Истье