Страница:
У нас даже была разработана система условных знаков: редкий стук в пол или потолок означал: "Иду к тебе, открой дверь!". Частый стук был вызывным: "Приди ко мне!"
У нас с Ирой были общие увлечения. Обе любили поэзию. Ее увлекали стихи Пушкина, а меня - Лермонтова. Отмечали памятные даты и того и другого. Собрав небольшую, но благосклонную аудиторию, делали доклады об их жизни, читали их стихи. А то и разыгрывали представления. Помню, ставили пушкинских "Цыган". Я была Земфирой, Ирочка играла старика цыгана. Обе писали стихи (ее были лучше).
У меня не сохранилось детских Ирочкиных стихов. Но случайно сохранились стихи, которые она написала после того, как навестила нас в Рязани в начале 60-го года - в период нашего с Александром Исаевичем "тихого житья". Стихи незатейливые, может быть, даже, как и в детстве, подражательные и, конечно, не стихи XX века, но искренние:
Я посетила ваш уютный дом,
И, встретив столько ласки и вниманья,
Невольно я подумала о том,
Как хорошо, что в жизни не одна я.
Что есть друзья с прекрасною душой,
Что, несмотря на долгую разлуку,
Всегда готовы встретиться со мной
И протянуть мне дружескую руку.
Старинный бой часов, скрип старых половиц,
Уютный ваш мирок с звенящей тишиною
И ласковый привет всех ваших милых лиц
В морозный день я увезла с собою.
Устала я, свой совершая путь,
Судьба смеется часто надо мною,
Теперь я знаю, где могу я отдохнуть
И обновиться телом и душою.
Мама Ирочкина была художницей. Она учила нас (еще и мою старшую двоюродную сестру Таню) рисованию. Моя мама учила нас французскому языку, сама сочиняла и ставила с нами пьески (до того, как мы стали это делать сами). Ирин папа, хотя работал рядовым служащим, был хорошим пианистом и даже композитором. Мы с Ирой обе учились музыке. Много было у нас и общих детских игр, общего чтения...
С той детской поры много воды утекло. Ира, закончив медицинский институт, сначала работала врачом, а потом была доцентом того же института. Однако она все еще живет в той же самой квартире, на втором этаже, с большим балконом, к которому тянутся ветки старого тополя. Живет она теперь одна: маму и папу похоронила, брат с семьей живет, отдельно, а сама Ира замужем не была. Квартира отремонтирована, но все после сравнительно недавней смерти матери - в запустении: в углах, в шкафах, на подоконниках. На откидном календаре - 9 ноября 1969 года. И повсюду пепельницы с пеплом и окурками.
У Иры - кошка с только что родившимся котенком да два совершенно одинаковых голубых попугайчика (он и она) в клетке на окне.
Долго задушевно разговариваем. Ира приоткрывает передо мной историю своей длительной, несчастной и счастливой любви. Его уже нет в живых... Мы с ней на поверку оказались совершенно разными. В ее жизни - какое-то во всем устойчивое постоянство и полное отсутствие динамики, резких изломов судьбы.
Вечером мы гуляем с Ирочкой по Ростову. Ростов по-прежнему красив. Хотя наш Средний проспект изрядно испорчен (много машин), но Пушкинская с бульварами, Большая Садовая - все так же очень хороши. Какая-то оптимальная ширина улиц и высота зданий...
На следующий же день я начинаю работу по сбору данных о старом Ростове. Посещаю краеведческий музей, делаю выписки. Ира предлагает побывать у ее родственников, расспросить тех, кто постарше и жил в дореволюционном Ростове. И она ведет меня к своей двоюродной сестре. Каково же было мое удивление, когда она подвела меня к дому, где когда-то жила Лидочка Ежерец, и предложила подняться по лестнице. Дальше я уже не удивилась, что я пришла не только в тот дом, где жила Лидуся, но и в ту самую квартиру, где жили Ежерецы. Вот их большая комната! Вот и тот балкон, выходящий на Большую Садовую, с которого мы перед войной в день Лидиных именин 20 апреля 1941 года смотрели на пеструю толпу гуляющих, строя планы на будущее и не подозревая, что все планы и мечты развеет война...
Именно здесь я теперь получаю справочник по старому Ростову, который так пригодится Александру Исаевичу и который, возможно, и сейчас с ним!
Еще мы посещаем с Ирой моих родственников: Таню с Павликом. Их дочь Галя работает под Ростовом. С ними - их внук Алеша, в котором они оба души не чают. У меня к ним важное дело: привезла и хочу оставить им для сохранения комплект фотографий. Да, конечно. Какой может быть разговор?..
На следующий же день, пользуясь тем, что у Иры есть пишущая машинка, перепечатываю те записи, что сделала в музее. А потом еду к друзьям матери Александра Исаевича - Островским. Любовь Александровна, когда-то гимназическая подруга Таисии Захаровны, и ее муж встречают меня очень приветливо. Они согласны выполнить просьбу Александра Исаевича: рассказать все, что вспомнят, об отце и матери Любови Александровны, которые особенно интересуют моего мужа, да и о многом другом. Только Любовь Александровна просит, чтобы Александр Исаевич заменил фамилию Архангородских: некоторым родственникам это может быть неприятно1.
Нам с Ирочкой хорошо живется, и я не тороплюсь уезжать. Как-то мы написали с ней нашим старушкам в Рязань совместную открытку:
"Дорогие мамочка и тети!
Сижу и пишу Вам на Ирочкином балконе. В тени 25. В летнем платье. На тополе уже длинные сережки. Ивы, березы в городском саду - уже с маленькими зелеными листочками... Во дворе многие спрашивают обо всех вас и передают приветы.
Целую всех. Наташа".
"Дорогие мои! - продолжает открытку Ируся. - Безумно рада, что Наташка у меня. Я ведь, как стоячее болото, застыла в своем отчаянии, а приезд Наташи всколыхнул это болото. Очень, очень хочется вас всех увидеть и расцеловать... Ведь вы все для меня близкие, дорогие...
Ира"2.
1 Я эту фамилию называю потому, что Александр Исаевич не посчитался с просьбой Островской и сохранил фамилию в романе.
2 Решетовская Н. - Решетовской М. К., 12.04.70.
Днем я обычно работала: или переводила на машинку записанное накануне, или продолжала свои мемуары, сидя на балконе, или ездила интервьюировать Островских, к которым присоединилась еще и их дочь.
По вечерам мы с Ирой или гуляли, или бывали в кино (посмотрели "Цветы запоздалые" по Чехову), или посещали родственников или друзей.
Побывали у Мазиных. Миля Мазин - друг моего мужа по физмату университета. С ним и его женой Атой мы виделись вместе с мужем лишь в 1959 году. Теперь, придя к ним, я спросила:
- Как вы к нам относитесь?
- Прекрасно, как всегда.
Но все-таки выяснилось, что не совсем так. Помню отдельные реплики: "Надо бы в чем-то уступить!", "Каждый должен быть в известном смысле дипломатом!", "Почему он думает, что во всем прав?" - и т. д. в том же духе.
Еще - познакомились и побывали у писателя Семина. Было у них приятно и интересно.
Повидалась с Зоей Браславской, с которой очень сдружилась в 44-45-м годах, после возвращения из эвакуации, и которая когда-то вместе со мной переживала все волнения, связанные сначала с тем, что мой муж пропал, а потом и с тем, что он оказался в заключении.
Показывала ей некоторые статьи о своем муже. Буквально захлебывается... У нее прелестная дочка Наташа, которая обещает стать настоящей музыкантшей...
Виделась с подругами более ранних лет: Женей Крыловой, с которой училась вместе в музыкальной школе, с Лизой Фесенко - своей школьной подругой.
Предавалась с Ирой и земным удовольствиям. Посещаем веселый ростовский базар. Так хочется ранней редиски, свежей молодой зелени! Кажется, что вместе с ними вольются так нужные нам физические силы. Но и тут, идя на базар, не забываю о главном своем деле в Ростове - сборе материала для мужа. Ищу гимназию Андреевой, где училась его мама и где будет учиться соответст-венно Ксения из романа "Август четырнадцатого". Поначалу принимаю за гимназию массивное четырехэтажное здание бывшей мужской гимназии. После базара идем с Ирочкой к еще одному ее пожилому родственнику - ростовскому старожилу Борису Сергеевичу Б-ву, который, узнав о том, чья я жена, согласился со мною встретиться. Мы идем по Соборному переулку, потом через прекрасный наш городской двухъярусный сад, с которым так много связано воспоминаний детства. Моя школа примыкала к этому саду, и мы часто гуляли там после занятий, однажды едва не попавшись с поличным, когда отважилась сорвать чудесную сирень (спасли быстрые ноги!). В том же саду летом на открытой эстраде постоянно играл по вечерам симфонический оркестр, и я частенько со своими "музыкальными" подругами бывала на этих концертах. Их же систематически посещали "три мушкетера" - Кирилл Симонян, Саня Солженицын и Кока Виткевич. Тогда, правда, мы не были знакомы, и, если когда-либо наши с Саней взгляды и встретились, мы не угадали, чем станем друг для друга.
В городском саду многие деревья уже с молодой листвой - стоят как кружевные! А возле городского сада на Пушкинской улице - стоянка двух на старинный манер извозчиков. Даже явилась мысль: "Не прокатиться ли на таком извозчике тою же дорогой, которой едет Ксения в романе?.."
Борис Сергеевич - очень симпатичный благообразный старый интеллигент. Спрашивает, что именно меня интересует. Обещает поискать план старого Ростова, походить со мной по разным важным Александру Исаевичу местам. Хочет познакомить меня с одним своим приятелем-армянином - настоящим энциклопедистом по старине.
Вскоре Борис Сергеевич и в самом деле пришел к нам. Принес план старейшего Ростова, еще с крепостью Димитрия (1828 года) и несколько фотографий старого Ростова. Оживленно с ним разговариваем, сидя на Ирочкином балконе, к которому тянутся ветки, усыпанные сережками. Он рассказывает о различных зданиях, о базаре того времени, о том, как торговали в старину здесь рыбой...
В другой раз совершили с Борисом Сергеевичем прогулку по Ростову. По Садовой, по Соборному переулку, а затем - по Таганрогскому проспекту, по Николаевскому переулку. Поясняет, где что находилось. Попутно он рассказывал мне о когда-то наделавшем много шума ограблении банка с подкопом в этом самом Николаевском переулке. А внизу Таганрогского проспекта, оказывается, был когда-то еще мост...
Побывала я и у того армянина в Нахичевани. Он буквально поразил мое воображение четырьмя огромными томами переплетенных журналов "Столица и усадьбы". Показал много и другого интересного. Сам он хотя пожилой, но очень еще живой. Нежен со своей, на 10 лет старше его женой ("Варенька!", "Деточка!"). А та рвется рассказывать мне про свой институт в Москве, где она в далекие времена училась и где попечителем был один из сыновей Пушкина! В этом доме я тоже получила кое-какие фотографии.
Не перестаю посещать Островских. Они все рассказывают, рассказывают... Муж Любови Александровны даже потерял сон - так завелся, вспоминаючи. А дочь их оживила рассказ свежими деталями.
- Мои подруги, - сказала она, - любили мою бабушку больше, чем моих родителей!
Островские показывают мне остатки старинных сервизов: голубо-розового чайного и столового с нарисованными на нем птичками. Вспоминают, что по праздникам всегда у них в доме готовился салат "Оливье" (обязательно с зеленым горошком и со свежими огурцами!) и также обязательно делались корзиночки с кремом (подарили мне формочку).
Прощаясь со мной, Любовь Александровна говорит:
- Скажите Сане, что у него очень хороший "секретарь"!
Кстати, выяснилось, что Архангородский-старший (отец Любови Александровны) шил костюмы только у М-ва - отца того армянина М-ва, с которым я познакомилась через Бориса Сергеевича. Когда я рассказала об этом самому М-ву, то он еще добавил, что учился с Колей Архангородским, братом Любови Александровны. Так все замкнулось!
Распростившись с Островскими, систематизировав свои записи с их слов и перепечатав их, я разыскиваю других друзей Таисии Захаровны - сестер Остроумовых. Когда Вера Михайловна поняла, кто я, на ее лице появилось и уже не сходило выражение восторженного удивления. Я играла у нее на красном беккеровском рояле - на том самом, на котором сначала играла Таисия Захаровна, а потом на нем же Вера Михайловна учила "мальчика в сереньких штанишках" (так ей запомнился маленький Санечка!). Из окон квартиры Остроумовых видна фабрика Панченко- так она называлась раньше.
- Может быть, этот рояль еще будет у Солженицына? - спросила я, зная, что муж подумывал об этом.
- Не знаю. Как сложится судьба: ваша, Санина... Вера Михайловна слушает по западному радио все об Александре Исаевиче.
- Я стою на коленях перед Санечкой! - говорит она.
С Ирой все более сближаемся. В один из вечеров разбираем ее фотографии, а потом сочинения Петра Кузьмича, ее отца. Я попробовала было сыграть музыку его сочинения. Ира расстроилась.
- Нет, еще рано! - сказала она, хотя он и умер три года назад.
Ира достает большую пачку писем. Это письма Александра Исаевича, адресованные ей. Лишь одно письмо относится ко времени войны, все остальные написаны из ссылки в 53-54-м годах, несколько писем 56-го года.
- Ира, я сделаю выпечатки из них. Можно? Бумага, копирка найдутся?..
Ира соглашается. Находится и все необходимое. И вот у меня появляется еще одно большое дело, за которое я принимаюсь немедленно же. И... с больной душой. Ведь эти годы - годы моего отхода от Сани. Я печатаю его письма почти полностью. Переношусь в его ссылку. То и дело глотаю слезы. Больной... Одинокий... Но... несломленный.
Прибыв весной 1953 года в Кок-Терек, где должен был остаться навеки, Александр Исаевич написал об этом моей тете Нине в Ростов. На тот самый Средний проспект, 27, где Ира живет по сию пору и где в то время жила и моя тетя Нина. К ответному письму тети Нины Ира сделала приписку, после чего между ею и Александром Исаевичем завязалась переписка. В своем первом письме Ире он пишет: "Вот что главное... - я очень одинок, и мне очень дороги твои строки. Хочется иногда разрядить душевное настроение в разговоре, в письме - и не с кем и некому. Писать Наташе - как-то не хочется. Дай ей Бог всяческого счастья в жизни, у нее редкое сердце, и совершила она, хоть и оказавшийся бесполезным, сверхсильный подвиг, я всегда буду о ней самых лучших воспоми-наний, но, видимо, правду говорят, что на то место, где была любовь ничего уже другого ... не поставишь"1.
Когда появились первые признаки болезни, Александр Исаевич, жалея тетю Нину, больше стал писать Ире, сделал ее, как он сам выразился, "соучастником его страданий"2. К тому же Ира была врачом. И потому Александр Исаевич очень подробно описывал ей течение своей болезни, свое состояние, свои ощущения, разные попытки лечения болезни.
1 Солженицын А. - Арсеньевой И., 09.04.53.
2 Солженицын А. - Арсеньевой И., 05.01.54.
Особенно разбередило мне душу как бы предсмертное письмо ре от 26 ноября 1953 года:
"Дорогая Ирочка!
Я еду наконец в Джамбул, но в таком тяжелом состоянии, что знаю, что случится со мною в дороге и там: может быть, на днях я окажусь в больнице или под ножом хирурга.
Надо быть всегда готовым к худшему, поэтому пишу тебе, родная, в предположении, что я умру. Вот моя неуклонная горячая просьба к тебе: если я умру, то этим летом ты обязательно, отбросив всякие помехи, приедешь, в Берлик1. На Садовой улице, 41, живет врач Николай Иванович Зубов, который заботливо лечил меня во всем течении моих безжалостных болезней. От него ты узнаешь подробности моего последнего года жизни и этим самым как бы повидаешься со мной. Кроме того, ты распорядишься остатками моего имущества, которого наберется больше тысячи и, таким образом, окупишь дорогу.
Ируня! Если только мне придется так рано умереть - я умру с надеждой, что ты не пренебрежешь моей просьбой и не сочтешь ее капризом".
Могла ли из этого письма Ирочка понять, о каком имуществе в первую очередь речь? Почему просьба Сани не была капризом?.. Нет, ей не приходило в голову, что Александр Исаевич звал для того, чтобы спасти свои литературные труды. А как он мог, тщательнейшим образом конспирируя свою работу, выразиться яснее? Как мог написать между строк об истинном побуждении, почему звал ее? Только пытался убедить, повторяя и повторяя свою просьбу:
"Ира! Это - не шутка, не балмошь, не дурь - это моя последняя (в случае смерти) воля. Выполни ее!"2.
"Не забывай, милая, что я написал тебе на случай моей смерти. Я знаю, о чем пишу"3.
Наконец он, казалось бы, нашел довольно ясный способ выражения, но вплел его в довольно оптимистическую фразу и, может быть, именно этим увел от догадки: "Будем надеяться, Ируся, что ты еще и меня самого увидишь живым (один хороший хиромант обещал мне 50 лет жизни с хвостиком), но, быть может, память обо мне ценнее меня самого, учти"4.
1 Другое название Кок-Терека.
2 Солженицын А. - Арсеньевой И., 02.12.53.
3 Солженицын А. - Арсеньевой И., 11.12.53.
4 Солженицын А. - Арсеньевой И., 16.12.53.
Память обо мне ценнее меня самого... То есть ценно то, что успел сделать! Ира не поняла истинной причины вызова. А когда болезнь Александра Исаевича отступила (после лечения в Ташкентском онкодиспансере), ее приезд стал восприниматься уже совсем в ином плане. Любя другого, она не сочла возможным поехать в Кок-Терек. Так ее поездка и не состоялась.
Я читаю Ире свои записки. Ей нравится. Неожиданно у меня возникает идея ввести в своей текст предсмертное письмо Александра Исаевича к Ире Арсеньевой. Пишу как бы вступление к нему - свое покаяние.
Дела мои в Ростове движутся к своему завершению. Пора собираться в дорогу, запасаться медом, подсолнечным маслом с ростовского базара, делать прощальные визиты.
За время своего пребывания в Ростове получила несколько весточек от мужа.
От 13 апреля: "Все дни слежу за твоей погодой. У тебя отличная, очень рад. А здесь дня два было хороших, а то дожди и сыро. Извел меня насос, пришлось много им заниматься, теперь наладилось... Снаружи дождь (даже со снегом), а внутри тепленечко". В том же письме мне делаются уточнения для обзора материала: "Узнай НЕПРЕМЕННО: какого вероисповедания был А. И.1 формально и насколько фактически верил и отправлял обряды или был атеистом (об этом - как можно подробней. Вообще подробней!)".
1 А. И. - инициалы Архангородского, отца Л А Островской.
От 14 апреля: "Пожалуйста, проводи время весело и отдыхай! ...выезжай так, как договорились. Встречу". (Это означало, что он, как и предполагал, поедет в 20-х числах в Рязань, где ему нужно пройти очередной медосмотр как водителю, а заодно провернет и техосмотр нашего "Дениса").
От 18 апреля: "Сегодня я махнул... в Борзовку! Не представляешь, как радостно и мило на родной земле и на этом просторе после лесного "Сеславино".
Повреждения: сшибленная труба и лопнувший (от воды) канистр. Напротив, от мышей никакого ущерба, только немного помета. И внешняя дверь отлично закрывается. Влажность внизу - 95%, наверху можно спать уже сегодня (сушил одеяла на балконе). На нашем участке был бобер! - уплыл по реке. Потоп был очень небольшой, несколько дней назад. Наслаждаюсь молоком Волиным. Часа 2 обрабатывал (от сорняков) "парниковую" грядку и посадил: лук 3 вида и укроп. Семян вообще полно. В общем - весело!
... Жду тебя в Рязани, как договорились... Надеюсь, тебе хорошо.
Твой С."
24 апреля в прекрасном настроении уезжаю из Ростова в Рязань. Уезжаю обласканная друзьями, родными и даже только что узнанными людьми. Все они старались что-то сделать для Александра Исаевича: вспомнить, рассказать, подарить...
Среди провожающих - Софья Михайловна Остроумова (сестра Веры Михайловны) с необыкновенными тюльпанами (ее дочь связана по работе с ботаническим садом). С нею еще и их хороший знакомый - Александр Никитич Ремизов. Он специально приехал на вокзал, чтобы передать для Александра Исаевича две открытки старого Ростова.
Мне было хорошо, интересно в Ростове. Но когда трогается поезд, мысленно переношусь в Рязань, где меня встретит муж и где 27 апреля мы собираемся отметить наше с ним 25-летие. (С 27 апреля 1940 года прошло даже 30 лет, но пять лет у меня была другая семья, и эти годы вычитают-ся...) А 26 апреля - Пасха. Как кстати подарены нам роскошные ростовские тюльпаны! Как трогательно, что Остроумовы подарили еще и крашеные яйца, и маленький кулич! Они как бы едут к Александру Исаевичу прямо из его детства!..
Глава XI
НЕСУРАЗНОСТИ
В предпасхальный день, 25 апреля, я приехала в Рязань. Поезд медленно движется вдоль платформы. Из окна вагона вижу улыбающееся лицо мамы. Рядом с ней - знакомый и такой родной прищур мужниных глаз. Но вот он увидел меня, кивнул и пошел вслед за поездом.
Встретил муж меня как-то очень уж по-деловому. Нагрузившись, быстро шагает к нашей машине. Мы с мамой стараемся не отставать. Я не расстаюсь с тюльпанами - такими же свежими, такими же роскошными, какими они были накануне. Так, с букетом, и сажусь рядом с Александром Исаевичем, на "штурманское" место. Все вещи погружены, все уселись. Теперь я жду от мужа вопросов: мне так много надо ему рассказать! От стольких людей передать приветы! Но вместо того говорит он. Я узнаю, что наш "Денис" заводится только ручкой, что Александр Исаевич не прошел медицинского осмотра из-за повышенного давления. Нашли у него полнокровие. Невропатолог - тот был польщен, что к нему пришел Солженицын. Спросил: "Надеюсь, я говорю с автором?.." А терапевт - забраковал: давление 160/100. Нужно три дня измерять давление в районной поликлини-ке. Приходится пить лекарство для снижения давления. Беспокоится, что давление может не упасть. Одним словом, одни беды! Какие уж тут мои ростовские впечатления! Я не услышала от мужа ни единого вопроса. Не поинтересовался даже, от кого присланы ему эти чудесные тюльпаны! Хотя я хорошо знала, как способны угнетать мужа именно мелкие неприятности, все же мне стало очень обидно. Ведь я столько для него сделала! Стольких людей вовлекла в помощь ему, его писательскому труду!.. Не выдержала, сказала о своей обиде, когда заводили "Дениса" в гараж. В результате оказалась "эгоисткой". Радостное настроение померкло. Даже расплакалась. А тут еще и унылость нашей природы: после цветущих садов голые деревья...
Такая получилась невеселая встреча, что на меня нахлынула грусть, которая не вполне рассеялась и на следующий день, хотя и состоялся у нас с мужем разговор о Ростове, ростовчанах. Передала ему все собранные для него материалы. Мама, видя мою невеселость, старается как-то развеять меня, сообщает всевозможные новости. Самая интересная - маму навестила Люцетта Михайловна Арутюнова, которую я когда-то для себя открыла в Рязани как превосходную пианистку, с которой занималась и даже играла на двух роялях. Потом она уехала в Ташкент. И вот, оказывается, она живет и работает теперь в Пушкине, под Москвой. Люцетта Михайловна очень сокрушалась, что не застала меня, объяснялась через маму в своей симпатии ко мне. Рассказывала, что, как-то слушая в одном доме, как превозносят Александра Исаевича, сказала: "Но если бы знали его жену!.." - и начала меня хвалить. Однако нашелся кто-то, кто в ответ резонно спросил у нее: "А может быть, романы писал не Александр Исаевич, а его жена?.."
В первый день Пасхи мы с мужем приглашены на обед в семью отца Виктора. Были у них. И все же я не вполне еще отошла...
27 апреля - наш 25-летний юбилей. Мама восприняла его как самую настоящую серебряную свадьбу и подарила набор чайных серебряных ложечек.
Праздничный обед в кругу близких. Случайно к обеду пришли две наши пожилые приятельницы - сестры Герасевы: Анна Михайловна и Татьяна Михайловна, у которых мы встречали Новый 1969 год. Муж поднялся и предложил тост:
- Нас хотели разлучить, но теперь выпьем за то, чтобы до гроба быть вместе!
Выпила и я, не спросив никаких разъяснений столь странному началу тоста. Может, и наша несколько странная встреча после почти месячной разлуки связана была с этим туманным введением: "Нас хотели разлучить..."? Но окончание тоста прозвучало так успокоительно, что не хотелось ни о чем допытываться, ничего уточнять. Ведь сказал: до гроба вместе! Навсегда вместе, навсегда родные. Так стоит ли обращать внимание на какие-то корявости в отношениях? Стоит ли огорчаться из-за них?.. И я ожила.
И во всем остальном произошел перелом. Давление у мужа упало. Медосмотр пройден. И машина стала заводиться. Можно готовиться к отъезду! Не повезло только с техосмотром. Он проводится сейчас на нефтезаводе. Территория считается взрывоопасной, а потому частные машины туда не пускают. Не беда! Уедем без техосмотра! Через месяц приеду для этого одна, в Рязань. Пройду техосмотр сама: мне не привыкать!
До конца дня 28 апреля собираемся, укладываемся. Навестившая нас Наташа Радугина опечалилась: уж слишком много мы увозим, слишком отрываемся от Рязани!..
Не совсем понятно, куда нам ехать. Надо бы в Борзовку! Сажать огород! Но погода явно портится, и мы решаем ехать в "Сеславино".
Машина и в самом деле нагружена до предела. С нами едет даже наш несгораемый шкафик, называющийся "бобиком"! Этот "бобик" совсем стиснул "штурманское" место. На верхнем багажнике - стол и мой велосипед. Возле нашей Борзовки особенно не покатаешься: много машин на шоссе, да и крутые подъемы; а вот в "Сеславине" - повсюду асфальтированные затененные дороги. И размяться можно, и в магазин съездить за продуктами. Не всегда же для этого машину гонять!
Как всегда, когда мы едем в свои излюбленные Борзовку или "Сеславино", Александр Исаевич становится добрее, доступнее. Говорит, что хотя это время, что меня не было, ему в "Сеславине" жилось довольно хлопотно (больше всего досаждал то и дело портившийся насос), но поработал неплохо. Хотя первая редакция "Августа" еще не закончена, уж занялся второй, переписав целых 10 глав романа. Рассказывает и о некоторых своих рязанских впечатлениях. Когда приехал в Рязань, увидел у клуба строителей объявление о лекции Борисовского (из Москвы) по международному положению. Подумал, не. пойти ли на эту лекцию: ведь небось не обойдется без вопросов о нем... А потом узнал, что действительно была записка: "В чем вы теперь обвиняете Солженицына?" Лектор ответил: "В его реакции на исключение из ССП".
У нас с Ирой были общие увлечения. Обе любили поэзию. Ее увлекали стихи Пушкина, а меня - Лермонтова. Отмечали памятные даты и того и другого. Собрав небольшую, но благосклонную аудиторию, делали доклады об их жизни, читали их стихи. А то и разыгрывали представления. Помню, ставили пушкинских "Цыган". Я была Земфирой, Ирочка играла старика цыгана. Обе писали стихи (ее были лучше).
У меня не сохранилось детских Ирочкиных стихов. Но случайно сохранились стихи, которые она написала после того, как навестила нас в Рязани в начале 60-го года - в период нашего с Александром Исаевичем "тихого житья". Стихи незатейливые, может быть, даже, как и в детстве, подражательные и, конечно, не стихи XX века, но искренние:
Я посетила ваш уютный дом,
И, встретив столько ласки и вниманья,
Невольно я подумала о том,
Как хорошо, что в жизни не одна я.
Что есть друзья с прекрасною душой,
Что, несмотря на долгую разлуку,
Всегда готовы встретиться со мной
И протянуть мне дружескую руку.
Старинный бой часов, скрип старых половиц,
Уютный ваш мирок с звенящей тишиною
И ласковый привет всех ваших милых лиц
В морозный день я увезла с собою.
Устала я, свой совершая путь,
Судьба смеется часто надо мною,
Теперь я знаю, где могу я отдохнуть
И обновиться телом и душою.
Мама Ирочкина была художницей. Она учила нас (еще и мою старшую двоюродную сестру Таню) рисованию. Моя мама учила нас французскому языку, сама сочиняла и ставила с нами пьески (до того, как мы стали это делать сами). Ирин папа, хотя работал рядовым служащим, был хорошим пианистом и даже композитором. Мы с Ирой обе учились музыке. Много было у нас и общих детских игр, общего чтения...
С той детской поры много воды утекло. Ира, закончив медицинский институт, сначала работала врачом, а потом была доцентом того же института. Однако она все еще живет в той же самой квартире, на втором этаже, с большим балконом, к которому тянутся ветки старого тополя. Живет она теперь одна: маму и папу похоронила, брат с семьей живет, отдельно, а сама Ира замужем не была. Квартира отремонтирована, но все после сравнительно недавней смерти матери - в запустении: в углах, в шкафах, на подоконниках. На откидном календаре - 9 ноября 1969 года. И повсюду пепельницы с пеплом и окурками.
У Иры - кошка с только что родившимся котенком да два совершенно одинаковых голубых попугайчика (он и она) в клетке на окне.
Долго задушевно разговариваем. Ира приоткрывает передо мной историю своей длительной, несчастной и счастливой любви. Его уже нет в живых... Мы с ней на поверку оказались совершенно разными. В ее жизни - какое-то во всем устойчивое постоянство и полное отсутствие динамики, резких изломов судьбы.
Вечером мы гуляем с Ирочкой по Ростову. Ростов по-прежнему красив. Хотя наш Средний проспект изрядно испорчен (много машин), но Пушкинская с бульварами, Большая Садовая - все так же очень хороши. Какая-то оптимальная ширина улиц и высота зданий...
На следующий же день я начинаю работу по сбору данных о старом Ростове. Посещаю краеведческий музей, делаю выписки. Ира предлагает побывать у ее родственников, расспросить тех, кто постарше и жил в дореволюционном Ростове. И она ведет меня к своей двоюродной сестре. Каково же было мое удивление, когда она подвела меня к дому, где когда-то жила Лидочка Ежерец, и предложила подняться по лестнице. Дальше я уже не удивилась, что я пришла не только в тот дом, где жила Лидуся, но и в ту самую квартиру, где жили Ежерецы. Вот их большая комната! Вот и тот балкон, выходящий на Большую Садовую, с которого мы перед войной в день Лидиных именин 20 апреля 1941 года смотрели на пеструю толпу гуляющих, строя планы на будущее и не подозревая, что все планы и мечты развеет война...
Именно здесь я теперь получаю справочник по старому Ростову, который так пригодится Александру Исаевичу и который, возможно, и сейчас с ним!
Еще мы посещаем с Ирой моих родственников: Таню с Павликом. Их дочь Галя работает под Ростовом. С ними - их внук Алеша, в котором они оба души не чают. У меня к ним важное дело: привезла и хочу оставить им для сохранения комплект фотографий. Да, конечно. Какой может быть разговор?..
На следующий же день, пользуясь тем, что у Иры есть пишущая машинка, перепечатываю те записи, что сделала в музее. А потом еду к друзьям матери Александра Исаевича - Островским. Любовь Александровна, когда-то гимназическая подруга Таисии Захаровны, и ее муж встречают меня очень приветливо. Они согласны выполнить просьбу Александра Исаевича: рассказать все, что вспомнят, об отце и матери Любови Александровны, которые особенно интересуют моего мужа, да и о многом другом. Только Любовь Александровна просит, чтобы Александр Исаевич заменил фамилию Архангородских: некоторым родственникам это может быть неприятно1.
Нам с Ирочкой хорошо живется, и я не тороплюсь уезжать. Как-то мы написали с ней нашим старушкам в Рязань совместную открытку:
"Дорогие мамочка и тети!
Сижу и пишу Вам на Ирочкином балконе. В тени 25. В летнем платье. На тополе уже длинные сережки. Ивы, березы в городском саду - уже с маленькими зелеными листочками... Во дворе многие спрашивают обо всех вас и передают приветы.
Целую всех. Наташа".
"Дорогие мои! - продолжает открытку Ируся. - Безумно рада, что Наташка у меня. Я ведь, как стоячее болото, застыла в своем отчаянии, а приезд Наташи всколыхнул это болото. Очень, очень хочется вас всех увидеть и расцеловать... Ведь вы все для меня близкие, дорогие...
Ира"2.
1 Я эту фамилию называю потому, что Александр Исаевич не посчитался с просьбой Островской и сохранил фамилию в романе.
2 Решетовская Н. - Решетовской М. К., 12.04.70.
Днем я обычно работала: или переводила на машинку записанное накануне, или продолжала свои мемуары, сидя на балконе, или ездила интервьюировать Островских, к которым присоединилась еще и их дочь.
По вечерам мы с Ирой или гуляли, или бывали в кино (посмотрели "Цветы запоздалые" по Чехову), или посещали родственников или друзей.
Побывали у Мазиных. Миля Мазин - друг моего мужа по физмату университета. С ним и его женой Атой мы виделись вместе с мужем лишь в 1959 году. Теперь, придя к ним, я спросила:
- Как вы к нам относитесь?
- Прекрасно, как всегда.
Но все-таки выяснилось, что не совсем так. Помню отдельные реплики: "Надо бы в чем-то уступить!", "Каждый должен быть в известном смысле дипломатом!", "Почему он думает, что во всем прав?" - и т. д. в том же духе.
Еще - познакомились и побывали у писателя Семина. Было у них приятно и интересно.
Повидалась с Зоей Браславской, с которой очень сдружилась в 44-45-м годах, после возвращения из эвакуации, и которая когда-то вместе со мной переживала все волнения, связанные сначала с тем, что мой муж пропал, а потом и с тем, что он оказался в заключении.
Показывала ей некоторые статьи о своем муже. Буквально захлебывается... У нее прелестная дочка Наташа, которая обещает стать настоящей музыкантшей...
Виделась с подругами более ранних лет: Женей Крыловой, с которой училась вместе в музыкальной школе, с Лизой Фесенко - своей школьной подругой.
Предавалась с Ирой и земным удовольствиям. Посещаем веселый ростовский базар. Так хочется ранней редиски, свежей молодой зелени! Кажется, что вместе с ними вольются так нужные нам физические силы. Но и тут, идя на базар, не забываю о главном своем деле в Ростове - сборе материала для мужа. Ищу гимназию Андреевой, где училась его мама и где будет учиться соответст-венно Ксения из романа "Август четырнадцатого". Поначалу принимаю за гимназию массивное четырехэтажное здание бывшей мужской гимназии. После базара идем с Ирочкой к еще одному ее пожилому родственнику - ростовскому старожилу Борису Сергеевичу Б-ву, который, узнав о том, чья я жена, согласился со мною встретиться. Мы идем по Соборному переулку, потом через прекрасный наш городской двухъярусный сад, с которым так много связано воспоминаний детства. Моя школа примыкала к этому саду, и мы часто гуляли там после занятий, однажды едва не попавшись с поличным, когда отважилась сорвать чудесную сирень (спасли быстрые ноги!). В том же саду летом на открытой эстраде постоянно играл по вечерам симфонический оркестр, и я частенько со своими "музыкальными" подругами бывала на этих концертах. Их же систематически посещали "три мушкетера" - Кирилл Симонян, Саня Солженицын и Кока Виткевич. Тогда, правда, мы не были знакомы, и, если когда-либо наши с Саней взгляды и встретились, мы не угадали, чем станем друг для друга.
В городском саду многие деревья уже с молодой листвой - стоят как кружевные! А возле городского сада на Пушкинской улице - стоянка двух на старинный манер извозчиков. Даже явилась мысль: "Не прокатиться ли на таком извозчике тою же дорогой, которой едет Ксения в романе?.."
Борис Сергеевич - очень симпатичный благообразный старый интеллигент. Спрашивает, что именно меня интересует. Обещает поискать план старого Ростова, походить со мной по разным важным Александру Исаевичу местам. Хочет познакомить меня с одним своим приятелем-армянином - настоящим энциклопедистом по старине.
Вскоре Борис Сергеевич и в самом деле пришел к нам. Принес план старейшего Ростова, еще с крепостью Димитрия (1828 года) и несколько фотографий старого Ростова. Оживленно с ним разговариваем, сидя на Ирочкином балконе, к которому тянутся ветки, усыпанные сережками. Он рассказывает о различных зданиях, о базаре того времени, о том, как торговали в старину здесь рыбой...
В другой раз совершили с Борисом Сергеевичем прогулку по Ростову. По Садовой, по Соборному переулку, а затем - по Таганрогскому проспекту, по Николаевскому переулку. Поясняет, где что находилось. Попутно он рассказывал мне о когда-то наделавшем много шума ограблении банка с подкопом в этом самом Николаевском переулке. А внизу Таганрогского проспекта, оказывается, был когда-то еще мост...
Побывала я и у того армянина в Нахичевани. Он буквально поразил мое воображение четырьмя огромными томами переплетенных журналов "Столица и усадьбы". Показал много и другого интересного. Сам он хотя пожилой, но очень еще живой. Нежен со своей, на 10 лет старше его женой ("Варенька!", "Деточка!"). А та рвется рассказывать мне про свой институт в Москве, где она в далекие времена училась и где попечителем был один из сыновей Пушкина! В этом доме я тоже получила кое-какие фотографии.
Не перестаю посещать Островских. Они все рассказывают, рассказывают... Муж Любови Александровны даже потерял сон - так завелся, вспоминаючи. А дочь их оживила рассказ свежими деталями.
- Мои подруги, - сказала она, - любили мою бабушку больше, чем моих родителей!
Островские показывают мне остатки старинных сервизов: голубо-розового чайного и столового с нарисованными на нем птичками. Вспоминают, что по праздникам всегда у них в доме готовился салат "Оливье" (обязательно с зеленым горошком и со свежими огурцами!) и также обязательно делались корзиночки с кремом (подарили мне формочку).
Прощаясь со мной, Любовь Александровна говорит:
- Скажите Сане, что у него очень хороший "секретарь"!
Кстати, выяснилось, что Архангородский-старший (отец Любови Александровны) шил костюмы только у М-ва - отца того армянина М-ва, с которым я познакомилась через Бориса Сергеевича. Когда я рассказала об этом самому М-ву, то он еще добавил, что учился с Колей Архангородским, братом Любови Александровны. Так все замкнулось!
Распростившись с Островскими, систематизировав свои записи с их слов и перепечатав их, я разыскиваю других друзей Таисии Захаровны - сестер Остроумовых. Когда Вера Михайловна поняла, кто я, на ее лице появилось и уже не сходило выражение восторженного удивления. Я играла у нее на красном беккеровском рояле - на том самом, на котором сначала играла Таисия Захаровна, а потом на нем же Вера Михайловна учила "мальчика в сереньких штанишках" (так ей запомнился маленький Санечка!). Из окон квартиры Остроумовых видна фабрика Панченко- так она называлась раньше.
- Может быть, этот рояль еще будет у Солженицына? - спросила я, зная, что муж подумывал об этом.
- Не знаю. Как сложится судьба: ваша, Санина... Вера Михайловна слушает по западному радио все об Александре Исаевиче.
- Я стою на коленях перед Санечкой! - говорит она.
С Ирой все более сближаемся. В один из вечеров разбираем ее фотографии, а потом сочинения Петра Кузьмича, ее отца. Я попробовала было сыграть музыку его сочинения. Ира расстроилась.
- Нет, еще рано! - сказала она, хотя он и умер три года назад.
Ира достает большую пачку писем. Это письма Александра Исаевича, адресованные ей. Лишь одно письмо относится ко времени войны, все остальные написаны из ссылки в 53-54-м годах, несколько писем 56-го года.
- Ира, я сделаю выпечатки из них. Можно? Бумага, копирка найдутся?..
Ира соглашается. Находится и все необходимое. И вот у меня появляется еще одно большое дело, за которое я принимаюсь немедленно же. И... с больной душой. Ведь эти годы - годы моего отхода от Сани. Я печатаю его письма почти полностью. Переношусь в его ссылку. То и дело глотаю слезы. Больной... Одинокий... Но... несломленный.
Прибыв весной 1953 года в Кок-Терек, где должен был остаться навеки, Александр Исаевич написал об этом моей тете Нине в Ростов. На тот самый Средний проспект, 27, где Ира живет по сию пору и где в то время жила и моя тетя Нина. К ответному письму тети Нины Ира сделала приписку, после чего между ею и Александром Исаевичем завязалась переписка. В своем первом письме Ире он пишет: "Вот что главное... - я очень одинок, и мне очень дороги твои строки. Хочется иногда разрядить душевное настроение в разговоре, в письме - и не с кем и некому. Писать Наташе - как-то не хочется. Дай ей Бог всяческого счастья в жизни, у нее редкое сердце, и совершила она, хоть и оказавшийся бесполезным, сверхсильный подвиг, я всегда буду о ней самых лучших воспоми-наний, но, видимо, правду говорят, что на то место, где была любовь ничего уже другого ... не поставишь"1.
Когда появились первые признаки болезни, Александр Исаевич, жалея тетю Нину, больше стал писать Ире, сделал ее, как он сам выразился, "соучастником его страданий"2. К тому же Ира была врачом. И потому Александр Исаевич очень подробно описывал ей течение своей болезни, свое состояние, свои ощущения, разные попытки лечения болезни.
1 Солженицын А. - Арсеньевой И., 09.04.53.
2 Солженицын А. - Арсеньевой И., 05.01.54.
Особенно разбередило мне душу как бы предсмертное письмо ре от 26 ноября 1953 года:
"Дорогая Ирочка!
Я еду наконец в Джамбул, но в таком тяжелом состоянии, что знаю, что случится со мною в дороге и там: может быть, на днях я окажусь в больнице или под ножом хирурга.
Надо быть всегда готовым к худшему, поэтому пишу тебе, родная, в предположении, что я умру. Вот моя неуклонная горячая просьба к тебе: если я умру, то этим летом ты обязательно, отбросив всякие помехи, приедешь, в Берлик1. На Садовой улице, 41, живет врач Николай Иванович Зубов, который заботливо лечил меня во всем течении моих безжалостных болезней. От него ты узнаешь подробности моего последнего года жизни и этим самым как бы повидаешься со мной. Кроме того, ты распорядишься остатками моего имущества, которого наберется больше тысячи и, таким образом, окупишь дорогу.
Ируня! Если только мне придется так рано умереть - я умру с надеждой, что ты не пренебрежешь моей просьбой и не сочтешь ее капризом".
Могла ли из этого письма Ирочка понять, о каком имуществе в первую очередь речь? Почему просьба Сани не была капризом?.. Нет, ей не приходило в голову, что Александр Исаевич звал для того, чтобы спасти свои литературные труды. А как он мог, тщательнейшим образом конспирируя свою работу, выразиться яснее? Как мог написать между строк об истинном побуждении, почему звал ее? Только пытался убедить, повторяя и повторяя свою просьбу:
"Ира! Это - не шутка, не балмошь, не дурь - это моя последняя (в случае смерти) воля. Выполни ее!"2.
"Не забывай, милая, что я написал тебе на случай моей смерти. Я знаю, о чем пишу"3.
Наконец он, казалось бы, нашел довольно ясный способ выражения, но вплел его в довольно оптимистическую фразу и, может быть, именно этим увел от догадки: "Будем надеяться, Ируся, что ты еще и меня самого увидишь живым (один хороший хиромант обещал мне 50 лет жизни с хвостиком), но, быть может, память обо мне ценнее меня самого, учти"4.
1 Другое название Кок-Терека.
2 Солженицын А. - Арсеньевой И., 02.12.53.
3 Солженицын А. - Арсеньевой И., 11.12.53.
4 Солженицын А. - Арсеньевой И., 16.12.53.
Память обо мне ценнее меня самого... То есть ценно то, что успел сделать! Ира не поняла истинной причины вызова. А когда болезнь Александра Исаевича отступила (после лечения в Ташкентском онкодиспансере), ее приезд стал восприниматься уже совсем в ином плане. Любя другого, она не сочла возможным поехать в Кок-Терек. Так ее поездка и не состоялась.
Я читаю Ире свои записки. Ей нравится. Неожиданно у меня возникает идея ввести в своей текст предсмертное письмо Александра Исаевича к Ире Арсеньевой. Пишу как бы вступление к нему - свое покаяние.
Дела мои в Ростове движутся к своему завершению. Пора собираться в дорогу, запасаться медом, подсолнечным маслом с ростовского базара, делать прощальные визиты.
За время своего пребывания в Ростове получила несколько весточек от мужа.
От 13 апреля: "Все дни слежу за твоей погодой. У тебя отличная, очень рад. А здесь дня два было хороших, а то дожди и сыро. Извел меня насос, пришлось много им заниматься, теперь наладилось... Снаружи дождь (даже со снегом), а внутри тепленечко". В том же письме мне делаются уточнения для обзора материала: "Узнай НЕПРЕМЕННО: какого вероисповедания был А. И.1 формально и насколько фактически верил и отправлял обряды или был атеистом (об этом - как можно подробней. Вообще подробней!)".
1 А. И. - инициалы Архангородского, отца Л А Островской.
От 14 апреля: "Пожалуйста, проводи время весело и отдыхай! ...выезжай так, как договорились. Встречу". (Это означало, что он, как и предполагал, поедет в 20-х числах в Рязань, где ему нужно пройти очередной медосмотр как водителю, а заодно провернет и техосмотр нашего "Дениса").
От 18 апреля: "Сегодня я махнул... в Борзовку! Не представляешь, как радостно и мило на родной земле и на этом просторе после лесного "Сеславино".
Повреждения: сшибленная труба и лопнувший (от воды) канистр. Напротив, от мышей никакого ущерба, только немного помета. И внешняя дверь отлично закрывается. Влажность внизу - 95%, наверху можно спать уже сегодня (сушил одеяла на балконе). На нашем участке был бобер! - уплыл по реке. Потоп был очень небольшой, несколько дней назад. Наслаждаюсь молоком Волиным. Часа 2 обрабатывал (от сорняков) "парниковую" грядку и посадил: лук 3 вида и укроп. Семян вообще полно. В общем - весело!
... Жду тебя в Рязани, как договорились... Надеюсь, тебе хорошо.
Твой С."
24 апреля в прекрасном настроении уезжаю из Ростова в Рязань. Уезжаю обласканная друзьями, родными и даже только что узнанными людьми. Все они старались что-то сделать для Александра Исаевича: вспомнить, рассказать, подарить...
Среди провожающих - Софья Михайловна Остроумова (сестра Веры Михайловны) с необыкновенными тюльпанами (ее дочь связана по работе с ботаническим садом). С нею еще и их хороший знакомый - Александр Никитич Ремизов. Он специально приехал на вокзал, чтобы передать для Александра Исаевича две открытки старого Ростова.
Мне было хорошо, интересно в Ростове. Но когда трогается поезд, мысленно переношусь в Рязань, где меня встретит муж и где 27 апреля мы собираемся отметить наше с ним 25-летие. (С 27 апреля 1940 года прошло даже 30 лет, но пять лет у меня была другая семья, и эти годы вычитают-ся...) А 26 апреля - Пасха. Как кстати подарены нам роскошные ростовские тюльпаны! Как трогательно, что Остроумовы подарили еще и крашеные яйца, и маленький кулич! Они как бы едут к Александру Исаевичу прямо из его детства!..
Глава XI
НЕСУРАЗНОСТИ
В предпасхальный день, 25 апреля, я приехала в Рязань. Поезд медленно движется вдоль платформы. Из окна вагона вижу улыбающееся лицо мамы. Рядом с ней - знакомый и такой родной прищур мужниных глаз. Но вот он увидел меня, кивнул и пошел вслед за поездом.
Встретил муж меня как-то очень уж по-деловому. Нагрузившись, быстро шагает к нашей машине. Мы с мамой стараемся не отставать. Я не расстаюсь с тюльпанами - такими же свежими, такими же роскошными, какими они были накануне. Так, с букетом, и сажусь рядом с Александром Исаевичем, на "штурманское" место. Все вещи погружены, все уселись. Теперь я жду от мужа вопросов: мне так много надо ему рассказать! От стольких людей передать приветы! Но вместо того говорит он. Я узнаю, что наш "Денис" заводится только ручкой, что Александр Исаевич не прошел медицинского осмотра из-за повышенного давления. Нашли у него полнокровие. Невропатолог - тот был польщен, что к нему пришел Солженицын. Спросил: "Надеюсь, я говорю с автором?.." А терапевт - забраковал: давление 160/100. Нужно три дня измерять давление в районной поликлини-ке. Приходится пить лекарство для снижения давления. Беспокоится, что давление может не упасть. Одним словом, одни беды! Какие уж тут мои ростовские впечатления! Я не услышала от мужа ни единого вопроса. Не поинтересовался даже, от кого присланы ему эти чудесные тюльпаны! Хотя я хорошо знала, как способны угнетать мужа именно мелкие неприятности, все же мне стало очень обидно. Ведь я столько для него сделала! Стольких людей вовлекла в помощь ему, его писательскому труду!.. Не выдержала, сказала о своей обиде, когда заводили "Дениса" в гараж. В результате оказалась "эгоисткой". Радостное настроение померкло. Даже расплакалась. А тут еще и унылость нашей природы: после цветущих садов голые деревья...
Такая получилась невеселая встреча, что на меня нахлынула грусть, которая не вполне рассеялась и на следующий день, хотя и состоялся у нас с мужем разговор о Ростове, ростовчанах. Передала ему все собранные для него материалы. Мама, видя мою невеселость, старается как-то развеять меня, сообщает всевозможные новости. Самая интересная - маму навестила Люцетта Михайловна Арутюнова, которую я когда-то для себя открыла в Рязани как превосходную пианистку, с которой занималась и даже играла на двух роялях. Потом она уехала в Ташкент. И вот, оказывается, она живет и работает теперь в Пушкине, под Москвой. Люцетта Михайловна очень сокрушалась, что не застала меня, объяснялась через маму в своей симпатии ко мне. Рассказывала, что, как-то слушая в одном доме, как превозносят Александра Исаевича, сказала: "Но если бы знали его жену!.." - и начала меня хвалить. Однако нашелся кто-то, кто в ответ резонно спросил у нее: "А может быть, романы писал не Александр Исаевич, а его жена?.."
В первый день Пасхи мы с мужем приглашены на обед в семью отца Виктора. Были у них. И все же я не вполне еще отошла...
27 апреля - наш 25-летний юбилей. Мама восприняла его как самую настоящую серебряную свадьбу и подарила набор чайных серебряных ложечек.
Праздничный обед в кругу близких. Случайно к обеду пришли две наши пожилые приятельницы - сестры Герасевы: Анна Михайловна и Татьяна Михайловна, у которых мы встречали Новый 1969 год. Муж поднялся и предложил тост:
- Нас хотели разлучить, но теперь выпьем за то, чтобы до гроба быть вместе!
Выпила и я, не спросив никаких разъяснений столь странному началу тоста. Может, и наша несколько странная встреча после почти месячной разлуки связана была с этим туманным введением: "Нас хотели разлучить..."? Но окончание тоста прозвучало так успокоительно, что не хотелось ни о чем допытываться, ничего уточнять. Ведь сказал: до гроба вместе! Навсегда вместе, навсегда родные. Так стоит ли обращать внимание на какие-то корявости в отношениях? Стоит ли огорчаться из-за них?.. И я ожила.
И во всем остальном произошел перелом. Давление у мужа упало. Медосмотр пройден. И машина стала заводиться. Можно готовиться к отъезду! Не повезло только с техосмотром. Он проводится сейчас на нефтезаводе. Территория считается взрывоопасной, а потому частные машины туда не пускают. Не беда! Уедем без техосмотра! Через месяц приеду для этого одна, в Рязань. Пройду техосмотр сама: мне не привыкать!
До конца дня 28 апреля собираемся, укладываемся. Навестившая нас Наташа Радугина опечалилась: уж слишком много мы увозим, слишком отрываемся от Рязани!..
Не совсем понятно, куда нам ехать. Надо бы в Борзовку! Сажать огород! Но погода явно портится, и мы решаем ехать в "Сеславино".
Машина и в самом деле нагружена до предела. С нами едет даже наш несгораемый шкафик, называющийся "бобиком"! Этот "бобик" совсем стиснул "штурманское" место. На верхнем багажнике - стол и мой велосипед. Возле нашей Борзовки особенно не покатаешься: много машин на шоссе, да и крутые подъемы; а вот в "Сеславине" - повсюду асфальтированные затененные дороги. И размяться можно, и в магазин съездить за продуктами. Не всегда же для этого машину гонять!
Как всегда, когда мы едем в свои излюбленные Борзовку или "Сеславино", Александр Исаевич становится добрее, доступнее. Говорит, что хотя это время, что меня не было, ему в "Сеславине" жилось довольно хлопотно (больше всего досаждал то и дело портившийся насос), но поработал неплохо. Хотя первая редакция "Августа" еще не закончена, уж занялся второй, переписав целых 10 глав романа. Рассказывает и о некоторых своих рязанских впечатлениях. Когда приехал в Рязань, увидел у клуба строителей объявление о лекции Борисовского (из Москвы) по международному положению. Подумал, не. пойти ли на эту лекцию: ведь небось не обойдется без вопросов о нем... А потом узнал, что действительно была записка: "В чем вы теперь обвиняете Солженицына?" Лектор ответил: "В его реакции на исключение из ССП".