Но кровопролитие оказалось отложено.
– А, вот он где! – раздался сочный голос с южным выговором. На дорожке показался один из актеров. Вчера он играл плута слугу. – Ты в себе, Ансу? Начинать пора, а он с дамами любезничает! Простите, сударыня. – Он низко поклонился мне.
Я чуть наклонила голову в ответ, как и подобало даме, милостиво заметившей приветствие комедианта. К счастью, у синего платья были длинные рукава, где легко было утопить кинжал, прикрыв лезвие мажетой, и добрый рыцарь сцены оказался в блаженном неведении по части моих намерений.
Ансу, пятясь, сделал несколько шагов назад. Он просто боялся поворачиваться ко мне спиной, но его сотоварищ принял маневры Пыльного за переизбыток куртуазности, еще раз извинился передо мной, что они должны поспешить, и увлек Ансу за собой.
Я некоторое время не двигалась с места, прислушиваясь. У меня было нехорошее ощущение пронзительной тишины, несмотря на доносящиеся издали, от лужайки,
голоса и смех. Такое же чувство было у меня в лесу перед нападением. Оно всегда возникает, когда за тобой тайно наблюдают. Но если кто-то и был поблизости, он ничем не выдавал себя, а ежели я в своем наряде принялась шарить по кустам, он бы легко скрылся. А может, и не было никого. Клянусь вороном Скьольдов! Я скоро начну подозревать всех и вся, включая себя самое. Не надо людям леса связываться с людьми садов…
Но если спектакль сейчас начнется, моя задержка вызовет излишние толки. Не хватало, чтоб меня в самом деле принялись искать. Нужно идти.
Зрители уже собрались, заняв места на скамейках, которые слуги вынесли и расставили в живописном беспорядке, не знаю уж, в спешке или намеренно. А вот Тальви и Самитша нигде не было видно. Так что напрасно я торопилась. Потом Тальви вернулся, и актеры, наконец, взялись за дело. Возможно, и Самитш обретался где-то поблизости, только я его не заметила. Крутить головой в поисках советника, да еще сидя бок о бок с Тальви, было неуместно, поэтому ничего не оставалось, кроме как следить за пьесой. Пока Пыльный на сцене, он ведь никуда от меня не денется?
Новая пьеса, расхваленная Дайре, была гораздо глупее вчерашней комедии. Может, где – то и есть умные сочинения на мифологический сюжет, только я их покамест не видала. Действовали здесь Кефал и Прокрида – царь и царица, натурально, я же говорила: что у историков, что мифографов – одна задача, доказать, будто в древности, кроме царей да богов, вообще никого не было. Появившийся в прологе Дайре, представившись Миносом, царем критским (опять царем! ), повествовал о предыдущих событиях. Этот самый Кефал решил испытать верность своей благоверной. Как бы уехал, а сам, изменив наружность, вернулся и, соблазняя жену золотыми уборами, сам себе наставил рога. После чего возмущенно выпроводил жену восвояси. Прокрида направилась на Крит, где вылечила царя Миноса от жестокой болезни. В чем заключалась болезнь, выражено было столь деликатно, что поневоле заставляло предположить самые невообразимые вещи. В награду она потребовала волшебное копье, никогда не бившее мимо цели. (Смешки среди публики, Дайре невозмутим. ) Отсюда и начиналось действие. Выходила Прокрида – вчерашняя субретка, в костюме пажа и берете с перьями, потрясая заостренной серебряной тросточкой, копьем стало быть, и сообщала, что докажет людям и богам, что мужчины более слабы и неверны, чем женщины, и готовы за меньшую цену на гораздо худшее. Ведь она-то, Юпитер ее побери, в действительности мужу не изменяла, а он, пользуясь ее отсутствием, пустился во все тяжкие. Так оно по ходу дела и происходило. Прокрида прибывала ко двору под видом знаменитого охотника Птерелая. Кефалу (герой-любовник из комедии) вусмерть хотелось получить волшебное копье. «Птерелай» заявлял, что сделка состоится лишь в том случае, ежели царь забудет свое мужское достоинство и разделит с ним ложе. Тот мигом согласился. Тогда Прокрида совлекла берет с перьями и принялась обличать гнусную и низменную сущность супруга. Кефал бил себя в грудь, рыдал и каялся. После чего супруги примирялись, а все кругом пели вирши и веселились. Если бы вся эта чепуха была преподнесена как комедия, я бы еще не так скучала. Но южане играли вполне серьезно, и, кажется, так и было задумано. Однако же песни и пляски, как выяснилось, вовсе не означали финала. Собравшиеся боги и богини (остальная труппа) злобно завидовали победе Прокриды и новообретенному счастью героев. Они послали коварного Меркурия (это Ансу), чтобы тот погубил Прокриду. Я слегка встрепенулась и стала смотреть повнимательнее. Ансу, то есть Меркурий, пришел к Прокриде, приняв облик старого верного слуги, и сообщил ей, что муж только говорит, будто постоянно ходит на охоту, получив-таки в свое распоряжение желанное копье (снова смешки), а сам продолжает изменять жене и в лес таскается на свидания. Прокрида накинула черный плащ с капюшоном и пошла выслеживать гулящего супруга. Кефал же, который, как ни странно, взаправду охотился, услышал в кустах шорох и, не разобравшись, метнул копье…
Что-то мне все эти глупости подозрительно напоминали. Слежку, кусты и прочие материи. И разве я, целясь наугад, не обнаружила шпиона?
У меня не было злобы против Ансу. Тальви не оставил мне выбора, забрав меня с эшафота. Разве Вирс-Вердер не мог поступить так же? Ведь я говорила, что идея «смертник – шпион» не нова и не свежа. Но это не дает ответа на вопрос, как мне поступить. Одно дело – заложить своего брата правонарушителя, другое – разоблачить соглядатая Или они все здесь шпионы? Не похоже, особенно при известной взаимной любви Вирс-Вердера и южан, но, возможно, хитрость как раз в этом и состоит…
На сцене тем временем Прокрида умирала на руках Кефала, тот каялся, отрекался от трона и уходил в добровольное изгнание. Финал получился скомканный. Актеры явно стремились проговорить стихи побыстрее и свернуться Отчасти потому, что зрители к подобному повороту событий отнеслись без сердечности. Пусть при дворе «Кефал и Прокрида» имели успех, здешним зрителям милее счастливые концы. К тому же становилось слишком душно, и глоток прохладительного привлекал больше, чем любое поэтическое творение. Наконец все отпели и отрыдали, Дайре произнес эпилог, похожий на все эпилоги:
Доступен вам нехитрый наш рассказ, И все же лишь знаток оценит нас. Теперь, когда всю правду вы узнали, Ругайте смело автора, канальи И публика с радостью поворотилась к актерам спиной, поспешив припасть к помянутому прохладительному. И не только к нему.
Да что это за веселье? Ей-богу, в свантерских кабаках и то больше разнообразия в развлечениях. Даже в этой самой компании, когда не было гостей, бывало веселее. Но Эгир Гормундинг что-то не утруждался взять в руки гитару. А уж как развлекаются люди с таким состоянием, как у Тальви, я слышала баллады! Саги! Эпопеи! Об охотах, где коней подковывали золотыми подковами и в хвосты вплетали жемчуга, о фонтанах из вина, стрельбе из пушек по гостям апельсинами и жареными куропатками! Или здесь творится нечто недоступное моему пониманию, или патрону глубоко наплевать на все происходящее.
Кинжал все еще был у меня в рукаве, и, прежде чем присоединиться к гостям, я отошла в сторону, дабы вернуть его на прежнее место. При этом обнаружила, что, видимо, когда вытаскивала кинжал, задела цепочку, и перстень лежит поверх кружева воротника. Кровавый камень поверх белого кружева… Опять это сочетание цветов. Я благодаря актерам и шпионам уже начала забывать о том, что произошло в кабинете Тальви.
Вот что ему заменяет фонтаны, охоты и прочие фейерверки. Зачем его осуждать? Кто-то часто хвастается, что не играет в карты…
В коридоре я заметила госпожу Риллент, отчитывающую служанку, и спросила, будет ли она обедать с гостями. Она чопорно отвечала, что не каждый день бывает за господским столом.
– А как же актеры? – неопределенно поинтересовалась я.
– Что о них беспокоиться? Разумеется, их отвели на кухню и там покормят.
Вот так, античные боги и герои. Самое место вам на кухне. А если вы, боги и герои, к тому же и шпионы, так на кухне вам даже лучше – там болтают больше…
Госпожа Риллент выразила сожаление, что должна идти, а то, когда гости начнут разъезжаться, хлопот не оберешься.
– Они все сегодня уедут?
– Кое-кто-уже уехал.
И мы разошлись, шелестя юбками, шелковыми и бархатными, она – в людскую, я-в зал.
Это все из-за жары. Слишком жарко для начала июня. Слава Богу, в перечне отсутствующих развлечений есть и танцы, а то все бы еще больше размякли, как масло под солнцем. … Когда мне было нужно, я могла сплясать в любую жару, доведя музыкантов до изнеможения, и никакие юбки или, к примеру, тяжелые сапоги с подковами мне при этом не мешали. А настороженность моя – из-за того, что меня заставляют играть не по правилам. Что не означает, будто правила отсутствуют вовсе. Только это не мои правила.
Обед тянулся невыносимо долго. Но я так и не видела альдермана Самитша. Раз гости уже начали отбывать… Он один, похоже, пока и уехал, торопится досточтимый советник. А прием только ради него и затеян. Вернее, для того, чтобы отвлечь от него. Недаром сюда соглядатаев засылают.
Все склонялось к тому, что я должна рассказать Тальви об Ансу. Но сегодня порядок в зале соблюдался не так чинно, как вчера, Тальви перемещался среди гостей, беседовал с ними, и мне никак не удавалось остаться с ним наедине. Я вдобавок не слишком к этому стремилась. Старые привычки сидели крепко. Я без колебаний прикончила бы Пыльного, дай он мне повод, но донести?
Я так и не сказала ему до самого разъезда. После, уверяла я себя, лишь только гости уберутся… А пока мы стояли во дворе, глядя, как из конюшен выкатывают кареты, запряженные откормленными лошадками. В возке ради выхода в свет никто не рискнул явиться. И от этого нынче они выиграли, хотя вчера им пришлось порядком попариться. Зато сегодня наряды Арсинд и Гумерсинд не размокнут. Потому что небо уже затянуло и вдалеке погромыхивало. Будь Тальви действительно любезным хозяином, он предложил бы гостям остаться и переждать грядущий дождь. Однако он не предложил.
А потом ветер взметнул султаны на шляпах, гривы и хвосты лошадей, плащи и подолы, и первые капли застучали по плитам двора. Тальви, с которым мы за весь день не обменялись ни словом, повернулся ко мне.
– Ступай. Нечего мокнуть. После поговорим.
После. Я побрела обратно. Так ничего не высказано и не решено. Подобная нерешительность никогда не была свойственна мне раньше. Я поднялась к себе, клятвенно заверяя всех святых и преисподнюю, и ворона Скьольдов заодно, что не позволю себе растекаться киселем. Вот сейчас соберусь и…
Дождь лупил все сильнее, правда, за старинный свинцовый переплет – у меня в комнате он уцелел, хоть в большинстве помещений замка окна подверглись переделке – не приходилось опасаться. Стало почти совсем темно, несмотря на то что до вечера оставалось далековато. Я стянула с головы кружевную косынку, вытащила шпильки из волос. Из моих пресловугых золотых волос, какие, уверяли меня в детстве, бывают только у ангелов. Все уверяли, кроме матери. А после никому не пришло бы на ум, будто у меня может быть что-то общее с ангелами и что прозвище свое я получила за волосы, а не за хитрость и коварство.
Зажигать свечу мне не хотелось, и с гребнем в руке я подошла к окну. Там все же было светлее. Но вместо того, чтобы причесаться, я задержалась, приникнув к стеклу. Я еще не понимала, что привлекло мое внимание, но неосознанно обшаривала пространство взглядом.
Из моего окна была видна часть дороги, уводившей к Фьялли-Маахис. По ней медленно ползла неуклюжая крытая повозка, запряженная парой тощих одров. Пока я смотрела, колымага скрылась за черными елями леса Маахис.
Бросив гребень, я вышла из комнаты. Выбежала на пустующую лестницу и пролетом ниже чуть не столкнулась с Малхирой. У того под левым глазом цвел огромнейший синяк.
– Матерь пресвятая! Кто это тебя так?
– Кто ударил, сам теперь и зубы считает, и за копчик держится, – радостно сообщил он. – Это кучер господина Веннора, соседа нашего. Он к Мойре пристал, кучер, ясное дело, не господин, к служанке здешней…
– Я знаю Мойру. А ты, выходит, вступился за честь девушки?
– Ага. Она уж вся в благодарностях изошла, не знаю, куда деваться…
– Так женился бы ней. Она девушка красивая, честная…
– Мойра-то? Она же дура.
– А жена и должна быть дурой. Иначе как она будет мужа почитать? Ладно. Скажи-ка мне, Малхира, это не комедианты недавно выехали из ворот?
– Они, кто же еще?
– Как же это в дождь проливной, на ночь глядя?
– А что им здесь делать? Гости уехали. Господин велел денег им дать и выпроводить. В деревне заночуют, ежели дождь не уймется…
Напрасно, значит, бедный Дайре рассыпал цветы красноречия. Если он, конечно, бедный Дайре, а не шпион, хитрость которого намного превосходит мою.
– И что они за птицы, – продолжал Малхира, – господин вон дождя не испугался, а им под крышей сидеть?
– Так он уехал?
– Уехал с Хрофтом, господином Бикедаром то есть, и Ренхидом.
– Я не видела их на дороге.
– А они не из ворот выехали. У нас дверь в наружной стене есть, отсюда не видать, это с той стороны замка, за часовней….
– Почему же мы, как возвращались сюда, ни разу через нее не проезжали?
– Она так устроена, что только изнутри открывается, да… – Малхира вдруг смутился, сообразив, что заболтался и говорит не о том, о чем следовало бы. – Господин велел передать, на случай, если ты спросишь об актерах, чтоб ты не беспокоилась, потому как он знает.
– Что? Повтори точно, что он сказал.
– Так и сказал: «Я знаю об актерах».
Ничего не оставалось, как вернуться. Выходит, все мои терзания были зря? Но Тальви – то каков, ему бы самому на сцену! «Теперь, когда всю правду вы узнали, ругайте смело автора, канальи», – вспомнила я Дайре. Забавно, но ведь он так и не назвал имя автора. Может, он соврал для солидности, что пьеса игралась при дворе, а на самом деле сам ее написал? Актеры играли представление, и представление же игралось для них. Тальви зачем-то придержал их до вечера, возможно поманив надеждой оставить при себе, затем выпроводил Дал время Самитшу уехать подальше? Тогда лучше бы задержать актеров до утра. И сам уехал. Я не верила, что он под покровом внезапно наступившей темноты помчался убивать актеров или одного отдельного Ансу. Потому что, вероятней, только Ансу соглядатай, а прочие фигляры служат прикрытием. Значит, проследить, куда они направятся из деревни? Тогда лучше бы послать меня, а не мокнуть самому. Или… я не знаю точно, когда уехал Самитш. Предположим, с тех пор какие-то обстоятельства изменились, советника надо срочно предупредить, а никому, кроме Тальви, он не доверяет А может, Самитш поехал в одну сторону, актеры в другую, а Тальви со своими приспешниками вообще в третью?
«Теперь, когда всю правду вы узнали… «
Я бы с удовольствием выругала автора этой пьесы. Но беда в том, что я так и не узнала правды.
Пока я раздумывала, дождь перестал. Но небо было темно уже не из-за туч, а просто потому, что наступала ночь. Ужинать сегодня вряд ли придется, да и желания после двух дней почти непрерывного обжорства никакого нет. Госпожа Риллент, наверное, с ног валится от усталости, а Мойра либо плачет, либо радуется спасению своей чести. Если покушение на таковую вообще имело место и Малхира не придумал для драки с кучером благородный предлог. Надо бы выведать, где там у них находится эта потайная дверь. А то и подземный ход вдруг обнаружится. Источник радости и света…
Девиз хозяев Ансу, если я не ошиблась. Правда, теперь семейство Вирс-Вердер пишет на своем щите (где много чего наворочено и даже единорог имеется, как на гербе Эрда, только не белый, а черный): «Верность есть награда». Хорошая была бы надпись на собачьем ошейнике. Ансу, бывший собрат и, возможно, нынешний, ты служишь из верности?
Не буду служить, говорил сатана.
Я буду служить, но лишь самому великому господину в мире, говорил святой Христофор.
Кстати, какой у Тальви девиз и есть ли он вообще, мне тоже неизвестно.
Я все же зажгла свечу и заперла комнату, как запирала ее каждую ночь. Утверждают, будто те, кто сидел в тюрьме, не выносят закрытых и в особенности запертых дверей. Вранье. Мне столько приходилось выручать из разных переделок свою единственную шкуру, что я привыкла ее беречь, и кратковременное заключение никак не повлияло на эту привычку. Аккуратно сложила в шкатулку заемные украшения – хоть опись сверяй. Рядом положила кинжал. Ему следовало оказать особое уважение, он мне почти понадобился. Разделась и улеглась. Сон не шел, и я взяла лежавшую в изголовье книгу, но с опозданием сообразила, что так и не собралась взять из библиотеки творение злоязычного Иосифа, а это все та же незабвенная «История империи». Я попыталась сосредоточиться на труде тримейнских академиков. Получалось это плохо. Пусть и не все наши предки при начале империи были дикарями в вонючих шкурах, как уверял известный манускрипт, но сплошными цветами рыцарства, каковыми они здесь были представлены, я тоже не могла их вообразить. «Три побудительные причины питали их неизбывную воинственность: глубокая вера и стремление мечом своим донести свет христианства до пределов обитаемого мира, преданность сюзерену, и, наконец, пламенное желание обессмертить имя свое славными подвигами… « Я допускаю, что господа академики в жизни не видели военных действий. Но зашли бы, что ли, в кабак или выглянули на улицу и посмотрели на любую драку. Там бы и изучили, что питает воинственность, в особенности неизбывную. Хотя, возможно, все это они знали не хуже меня, а врать обязаны были по должности.
Я еще почитала про убийство канцлера Леодигизила, но его причины в трех разделах книги были указаны совершенно по-разному и никак не сочетались друг с другом. Верно, составители «Истории… « не смогли договориться между собой, плюнули и во избежание кровопролития порешили оставить все как есть.
Как и в прошлый раз, я в раздражении отложила книгу. Но медлила гасить свечу. Дурацкие эти два дня измотали меня больше, чем прогулки по крыше Морской гильдии, скачки от убийц и скитания по лесным тропам. И нечего сваливать на погоду, на одежду и на высокие каблуки. Ожидание – вот причина.
И тут я услышала, как поворачивается ключ в замке.
Инстинктивно я потянулась за кинжалом. Но убрала руку. Только у одного человека мог быть ключ от моей двери.
Он же уехал!
Хотя разве он сказал, что уезжает надолго?
Тальви, открыв дверь, немного задержался на пороге. Проверял – сплю я или нет. Убедившись, что не сплю, все так же молча запер за собой дверь, подошел к постели и стал раздеваться.
Я закрыла глаза. Не от стыдливости. Чтобы скрыть растерянность. Я только что думала об ожидании, но я не этого ждала. Хотя все к этому шло, и в первый же день Тальви дал понять, что служба ему не исключает и постели. И никогда не отказывался от этого утверждения. Все кругом уверены, что я давно стала его любовницей и только потому он меня при себе и держит. И как глупо выглядела бы я в общем мнении, если бы теперь вздумала разыгрывать недотрогу, орать и отбиваться! Конечно, он опять рассчитал все наперед. Но я не стала устраивать сцен. И расчетливость Тальви была здесь ни при чем. Что-то неправильное было в наших отношениях с самого начала, не лучше ли решить все разом? И зачем искать какое-то замысловатое решение, когда существует самое простое и вполне естественное? Я предпочла покориться.
Я не из тех, кто предпочитает рассказывать о таком во всех подробностях. Скажу лишь, что он не был со мной ни груб, ни жесток, как можно было ожидать. И делал все от него зависевшее, чтобы я тоже получила удовольствие.
Но он по-прежнему не разговаривал со мной.
А под утро ушел.
Стук разбудил меня. Значит, не он, кто-то другой, без ключа. Наверное, Мойра или госпожа Риллент…
Это была Мойра. Она принесла воду для умывания (усвоила, наконец, что умываться нужно каждый день) и сообщила:
– Хозяин велел, чтоб вы, как оденетесь, шли к нему. – Ей явно хотелось поболтать со мной, может быть, рассказать, как отважно защитил ее вчера Малхира, но она почему-то не решилась. Вероятно, вид у меня был не располагающий к разговорам.
Я подошла к окну. После дождя небо было вновь ясное и синее, и день обещал быть не таким удушающе жарким, как предыдущий. Повернувшись, я почувствовала под босой ступней что-то холодное и жесткое, и наклонилось, чтобы посмотреть.
Мой перстень лежал на ковре. Когда я подняла его, то увидела, что цепочка порвана. Решительно не везет мне с этим кольцом. Или кольцу – со мной.
Я повертела перстень в пальцах, не зная, куда его деть.
– Господин велел забрать драгоценности? – спросила я Мойру.
– Нет, ничего такого он не говорил, – недоуменно произнесла служанка.
– Хорошо. – Я убрала перстень в шкатулку.
Ничего из новых нарядов я надевать не стала. «Поиграла, и хватит…. « Тальви сказал это по другому поводу, мог бы повторить и сейчас. В одной мерзкой старой сказке, когда муж выгоняет благородную жену ни за что ни про что из дому, то она просит его об единственной милости – он-де от родителей взял ее в одной сорочке, пусть позволит уйти в каком-никаком, а платье. Я была в худшем положении. У меня в этом замке даже сорочки своей не было. Даже ту мужскую одежду, что я носила в поездках и привыкла считать своей, я получила здесь. Правда, никто еще не сказал, что меня выгоняют.
Я облеклась в платье, выданное мне госпожой Риллент в первый день моего пребывания в замке, и старые башмаки. И направилась к Тальви.
На душе у меня было так смутно, как еще ни разу за последние месяцы. Я не представляла, чего ждать от предстоящего разговора. Вполне вероятно, что, получив последнее доказательство своей власти надо мной, Тальви скажет, что я могу направляться вон. И может, я бы даже это предпочла – в сорочке или без. Но я сомневалась, что он так поступит. Он говорил: «Служба твоя окончится, когда ты сама почувствуешь, что долг выполнен».
Я этого не чувствовала.
Мойра препроводила меня к кабинету, откуда два дня назад – всего два дня! – госпожа Риллент выводила меня, как больную, и Мойра это видела. Но сейчас было утро, а не вечер, окно в кабинете, залитом солнцем, распахнуто настежь, и ничто, казалось бы, не напоминало о том бредовом происшествии.
Но резной костяной ларец стоял на столе. Закрытый. И рядом лежали два манускрипта. «Хроника утерянных лет» и «Истинные сокровища Севера».
Тальви сидел в кресле, в том, куда усадил меня после обморока – или припадка, или что там это было. Он не поздоровался (я не припомнила, впрочем, чтоб он когда-либо здоровался или прощался со мной), просто сказал:
– Пришло время нам с тобой поговорить. И лучше сядь, потому что разговор будет долгий.
А вот сесть он мне предложил впервые. И даже заранее озаботился, чтоб сюда принесли еще одно кресло. Во всяком случае, я не заметила, чтоб в прошлый раз оно здесь было.
Но Тальви снова умолк, встал и отошел к окну, возможно собираясь с мыслями. В тот миг мне показалось, будто мы находимся не в кабинете, а в номере «Белого оленя», и за окном качаются ветки яблони. Полтора месяца не прошло, я только что с эшафота, и чужой, незнакомый человек стоит передо мной.
Но я не собиралась мучаться больше того, что мне отмерено. Поэтому, против обыкновения, решила подтолкнуть беседу.
– Ты хочешь рассказать мне, зачем я тебе на самом деле нужна.
– Да. Я выжидал, потому что должен был проверить тебя. Убедиться, что я не ошибся. А все остальное – так, побочные развлечения.
Я не спросила, входила ли в число побочных развлечений и нынешняя ночь. Спросила:
– Проверить – на что? Убедиться – в чем? Он отошел от окна, кивнул в сторону ларца и рукописей.
– Это ты считаешь проверкой? Подсунуть мне бредовые сочинения, от которых я сама начала бредить наяву? Ты в своем уме?
– Ты сама не веришь в то, что говоришь. Он был прав. Я не верила. Но я обязана была счесть его безумцем, чтобы не считать сумасшедшей себя.
– Сейчас ты начнешь доказывать, что твои видения – всего лишь следствие тюремного заключения и несостоявшейся казни, из-за чего твои нервы пришли в расстройство…
Он произнес это с такой издевкой, что у меня сами собой сжались кулаки. Ей-богу, в присутствии Тальви я впервые в жизни взаправду ощутила, что нервы у меня есть. Но ни тюрьма, ни плаха в этом не виноваты.
– У меня не бывает видений.
– Неправда. Точнее, не совсем правда. Я уже говорил тебе – это не видения. Это воспоминания.
– Этого никогда не было!
– Было. Но не с тобой.
– Времени не существует… – Я засмеялась. – Только не убеждай меня, что все написанное здесь, – я указала на «Хронику… «, – святая истина.
– Не все. – Он стал убийственно серьезен. – Взгляды автора отличаются пристрастностью и односторонностью. К тому же его слишком занимали карнионцы, эрды и прочая древняя рухлядь. Но кое-что он безусловно знал.
– Про иные миры?
– Иные миры существуют. И наиболее часто они соприкасались с данным там, где здесь описано.
– В Открытых землях? Где сплошные шахты, рудники и мануфактуры? Лучше места не нашлось?
– «Хроника… « написана тогда, когда ни рудников, ни мануфактур не было. А повествует о временах еще более отдаленных. Разумеется, если признать, что времена прошлые, настоящие и будущие существуют хотя бы условно.
– В каком университете ты набрался таких исключительных знаний? В Тримейнском? В Скельском? А может, за границу ездил, в Оксфорд или Саламанку?
– Перестань болтать. Истерики и кривляние тебе не к лицу. И слушай. То, что я знаю, – я знаю. – Он сделал паузу. – Я не слышал, удавалось ли кому-нибудь перейти из этого мира в сопредельный. Но мне известен обратный пример Несколько жителей такого чуждою мира были приговорены к изгнанию по причинам, которые здесь роли не играют. К изгнанию в этот мир. По здешнему счету это было около двухсот лет назад.