И выглядели мы, на радость домоправительнице, тоже вполне благопристойно. На Тальви был серый камзол из двойного скельского бархата, Кренге облачен в мундир. Ларком, разумеется, снял орденский плащ и к ужину успел переодеться в гранатовый кафтан тонкого сукна, с гладким атласным воротником, отделанным узкой полоской соланских кружев. Я выбрала платье, в котором впервые принимала гостей Тальви, – тоже серое, если вдуматься, как оттенки этого цвета ни именуй в каталогах мадам Рагнхильд, – «жемчужный», «серебряный», «пепельный», «цвет плаща пилигрима», общим порядком до тридцати названий. Короче, смотрелись мы хоть куда, можно было на картину помещать. Видывала я такие у Фризбю – с белой скатертью, с изобильным ужином и свечами, с музыкантами или без, и называются почти все без исключения «веселое общество». Но среди нас был по-настоящему весел один Ларком. Бог весть, как он удержался, чтобы не выпалить сразу по приезде свою главную весть – Альдрик все-таки осуществил выпестованный план в отношении Вирс-Вердера. Но как, Творчески развил опыт Каллиста.
Как и предугадали господа заговорщики на совете в Бодваре, улучшение здоровья старого Гарнего оказалось кратковременным. В Эрденон он еще въехал, сидя у окна кареты и благосклонно взирая на свой верный народ, но ни о каком присутствии в соборе не могло быть и речи, и Missa Solemms Хольцгеймера прозвучала без него. После нового приступа слабости во дворец потянулись посетители, хотя известно было, что герцог почти никого не принимает. Считалось, будто эрденонское дворянство ежедневно поспешает справляться, не пошел ли Гарнего на поправку, а что об этом говорили в городе – Альдрик предугадал совершенно верно. Угадал он также, что ВирсВердер не оставит своих поползновений.
Дворцовая площадь, блестя глазами, говорил Ларком, – одна из самых старых в Эрденоне. И пускай она после Великого Пожара была заново вымощена и украшена, все же размерами уступает площади Розы или Соборной. (Эти сведения, без сомнения, предназначались для меня, а не Тальви или полковника. ) К тому же определенное неудобство возникает из-за того, что еще в прошлом веке придворные прибывали сюда верхами или в носилках и все парадные входы, въезды-выезды построены с учетом этого обстоятельства Теперь же редкий человек из хорошего общества, особливо принятый при дворе, не имеет своего экипажа. Поэтому на Дворцовой неизбежна толчея, давка, из-за лучшего места для кареты то и дело возникают стычки между кучерами, а то и хозяевами их…
– Вижу, вы меня уже поняли. Наш друг Альдрик вообще-то предпочитает ездить верхом, пуще того, он утверждает, что ненавидит кареты: трясет… Но ради такого случая он не убоялся сесть в карету. Кажется, она досталась ему в наследство, а может быть, купил или занял – я не спрашивал. Такую старомодную, громоздкую, знаете – просто балдахин на четырех колесах, красным бархатом крытый, теперь уже молью поеденным, без запяток, даже без кучерского места – форейтор должен верхом на лошади ехать Ну вот, он нашел карету Вирс-Вердера – тот раньше других прибыл – и загородил ей выезд…
Похоже, Рик излишне буквально понимал собственное выражение «не оставить противнику выхода».
– И, – радостно продолжал Ларком, – представьте себе: Вирс-Вердер выходит из дворца, садится в карету, а ехать нельзя – поперек дороги красуется дряхлый рыдван, в котором еще бабушка торопилась на свою свадьбу. И обогнуть никак нельзя – вокруг другие кареты в два ряда…
– Подождите. А слуги Рика? Он что, никого с собой не взял?
– Взял, не меньше дюжины. Он вовсе не такой сумасброд, как вы, должно быть, думаете. Но он их по площади рассредоточил, чтоб не видно было…
Ларком мог и не вещать дальше. Замысел Рика стал мне ясен. Пускай в бою он впадал в безумие берсерка, но что касается поединков или провокаций, могущих привести к поединку, – тут Рик Без Исповеди вполне способен был действовать холодно, расчетливо и зло. Ладно, дадим юноше выговориться. Несмотря на то что он-я уверена – успел повторить эту историю с десяток раз, прежде чем она приобрела нужную стилистическую гладкость.
– Итак, Вирс-Вердер, видя дряхлую карету без герба и без охраны, в самых грубых выражениях требует очистить дорогу. А из недр ея является с приятственной улыбкой на устах и со шпагой в деснице Рик Без Исповеди и заявляет, что по знатности и древности своего рода вправе заграждать дорогу кому угодно и где угодно. А потому извольте, сударь, отвечать за свои слова согласно законам чести. Вирс-Вердер бледнеет, но еще пытается сохранить лицо, говоря, что согласен драться с Альдриком, но не здесь и не сейчас, поскольку под окнами дворца его светлости это неподобно. На что Рик отвечал, что как раз потому, что дело происходит под окнами дворца его светлости, он воздерживается от намерения просто прибить наглеца, как он того заслуживает, а предоставляет ему возможность защищаться. Вирс-Вердер не выдерживает и кличет охрану. Но тут, как черти, выскакивают люди Рика…
Рыцарю пришлось перевести дух – настолько захлестывал его восторг. Понятно. Что собой представляют мальчики Рика, я видела. Лично мне они не нравились, но в драке я предпочла бы, чтоб они оказались на моей стороне.
– Вирс-Вердер, разумеется, понял, что теперь, если он попытается отделаться от Рика с помощью слуг, не миновать кровопролития. Вмешается дворцовая стража, которая пока что наблюдала со стороны, прочие дворяне и их свитские… там собралось немало зрителей. Иные, чтобы лучше видеть и избегнуть давки, взобрались на крыши карет и удобно расположились там, как в ложах театра. О тех, кто смотрел в окна дворца и прилегающих к площади домов, я и не говорю… Однако, если бы кругом взялись за оружие, многие зрители с охотой обратились бы в участников – это же Эрденон… Но только не Вирс – Вердер. Он предпочел извиниться, заверил, что Альдрик его неправильно понял… Альдрик же не унимался и, как он выражается в подобных случаях, от injuria verbalis перешел к injuria realis. Сказал, что тот, кто бесчестит достоинство дворянина, заслуживает пощечины, но он-де брезгует прикоснуться к подобному трусу рукой, – и незамедлительно хлестнул его по лицу перчатками. Вирс-Вердер возопил, что не потерпит такого и обратится к герцогскому правосудию. На что Альдрик мирно отвечал, что, коли перчаток для вразумления недостаточно, он сейчас возьмет трость, и это будет еще любезность с его стороны, поскольку хамскому отродью, пусть и прикрывшемуся титулом, более пристало угощение хлыстом. Но до этого дело не дошло. Вирс-Вердер ретировался во дворец. Альдрик за ним не последовал.
Еще бы, подумала я. Если бы Рик взаправду был вне себя от гнева, как прикидывался, он позабыл бы о том, что во дворце запрещено обнажать шпагу под угрозой заключения в крепости. Но он действовал хладнокровно и вполне учитывал такое развитие событий.
– И что же он предпринял дальше? Ждал, пока ВирсВердер вынужден будет покинуть дворец?
– Не долго – не более часа. Он просто не мог уехать раньше – ему не давали прохода с изъявлениями восхищения. Но толпа возле дворца не расходилась до самой ночи. В ожидании появления Вирс-Вердера послали даже за факелами и фонарями. Однако затем стража потребовала, дабы все разошлись. Я не знаю, кто приказал стражникам вмешаться – сам Гарнего или кто-то из его советников, но причина очевидна: при всем удовольствии, которое они, вероятно, получили от зрелища, они не желали, чтобы под окнами дворца разыгрался непристойный фарс. И стража, хотя и с некоторыми усилиями, сумела оттеснить любопытствующих с площади. Пользуясь этим, Вирс-Вердер сумел покинуть спасительные стены дворца, а к рассвету уехал из Эрденона. Надо ли говорить, что утром едва ли не половина местных дворян направилась с визитом к Альдрику? И первыми были офицеры гвардии – поблагодарить былого сотоварища за то, что избавил их от грозящего позора заполучить такого шефа полка – поскольку происки Вирс-Вердера в Эрденоне не были тайной. Через день его светлость подписал патент, который я имел счастье доставить вам.
Получалось, что замыслы Альдрика, казавшиеся самыми дикими из всех, что предлагались на совещании, оказались самыми благоразумными. И что удачным разрешением проблемы все заговорщики, а Тальви в особенности, обязаны Альдрику. Что – то меня здесь смущало. Слишком уж гладко и удачно. Я оглянулась на полковника. Помимо Каллиста, он казался наиболее здравомыслящим человеком во всей компании, и не худо было бы выслушать его замечания на сей счет. Но Кренге предпочел отмолчаться, только хмыкнул и отпил вина, словно салютуя в честь победы. Возможно, он признавал правомерность любых действий, когда они приносили результат. Достойная точка зрения.
– Но вы представляете значение того, что произошло? – Чувства душили юного рыцаря. – Вирс-Вердер сейчас для всего Эрденона хуже чем покойник! Слишком очевидно его ничтожество. Подумать только – титулованную особу при стечении многочисленного общества и под сенью дворца бьют по лицу, и что же? Граф убегает и прячется! Злейший из врагов не сумел бы столь убедительно смешать его имя с грязью, сколь он сам. Воистину он заслужил, чтобы ему, по древнему обычаю, обрубили, в знак трусости, угол герба – тот самый, где их род, претендуя на родство с Йосселингами, поместил изображение единорога…
Я первый раз слышала о таком обычае. Выверты, как сказал бы полковник.
– Козел бы ему больше подошел, чем единорог, – пробормотала я.
– О нет, – возразил Ларком, – козел в гербе ему совершенно не подобает. Ведь в геральдике это животное есть символ упорства…
Я посмотрела ему в глаза и убедилась, что он вполне серьезен. Ничего не поделаешь. Лучше сменить тему. И не выяснять, какие перчатки были у Рика. Я и так догадывалась, что не шелковые. При всей его трепетной заботе о красоте рук и гладкости кожи.
– А что слышно относительно послания к императору?
Ларком вздохнул.
– К сожалению, ничего определенного. Фрауэнбрейс сообщает, что передал послание в собственные руки канцлера Тьяцци, но до сих пор не получил ответа. Правда, прошло еще очень мало времени… Самитш тем не менее опасается, что в окружении канцлера есть люди ВирсВердера, точнее, его жены, и они могли выкрасть послание, пока оно еще не было прочитано императором.
– Это возможно? – спросил полковник у Тальви.
– Вряд ли. Скорее они постарались его задержать. Но если сильно припекло, могли и выкрасть.
– Значит, пока Альдрик умыл Вирс-Вердера здесь, он переиграл вас в Тримейне?
– Фрауэнбрейс может повторить ход – неужто ты думаешь, что он не оставил себе такой возможности? Но это уже не имеет значения, поскольку Дагнальд и ВирсВердер очистили поле.
Вошел Ренхид, и Тальви оборвал фразу. На всем протяжении ужина нас никто не обеспокоил – очевидно, так было приказано. Должно было произойти нечто крайне важное, если Ренхид решился нарушить распоряжение хозяина. Он мялся в дверях, не находя в себе сил произнести что-либо внятное, и наконец просто поднял руку и разжал кулак.
На его ладони лежал черно-белый перстень.
Тальви дал Ренхиду знак приблизиться. Забрал у него печатку, потом проговорил:
– Ступай. Скажи ему – пусть отдыхает. Передай господам Гормундингу и Бикедару, чтоб готовились и поднимали остальных.
И пока Ренхид поспешно удалялся, неторопливо надел перстень на палец.
– Что происходит, черт побери? – не выдержал Кренге.
– Происходит? – Тальви взглянул на черно-белый рисунок оникса, потом на лица гостей. – Возможно, уже произошло. У меня есть основания полагать, что его светлость Гарнего V Йосселинг близок к последнему издыханию либо уже отправился к праотцам.
– Откуда вы узнали? – Эйсанский рыцарь смотрел на него с почти суеверным почтением.
– Не знаю, поставил ли Альдрик вас в известность, что врач герцога – наш сторонник. Еще в Бодваре я передал ему перстень с условием, что, когда тот вполне уверится в близости смертельного исхода, он вернет перстень одному из моих людей. Я оставил там двоих, чтобы они поочередно неотлучно были вблизи дворца. Таким образом, посланник успел покинуть город раньше, чем Ион Лухтер закрыл ворота.
– Ты уверен, что лекарь не перекуплен и не предал тебя? – спросил Кренге.
– Я ни в чем не уверен, кроме того, что он боится. «Эрденон для эрдов», как вы слышали, а он – приезжий. Даже не уроженец империи. Итальянец. Чем раньше мы будем в Эрденоне, тем больше шансов избежать беспорядков и избиения чужаков.
– Так. – Кренге глубоко и сипло вздохнул. – Значит, ты едешь утром?
– На рассвете.
– Тогда я должен немедленно возвращаться в Аушеву, поднимать драгун и наемников.
– А я? – Ларком тоже жаждал действия. – С кем из вас я должен отправляться?
– Со мной, – сказал Тальви. – Капитул ордена все узнает сам, у них при дворе собственные осведомители. Я же беру с собой всех своих дворян и большую часть слуг. Когда мы приедем в Эрденон, Самитш и Альдрик постараются, чтобы ворота были открыты.
– А если они все же не сумеют уболтать горожан, – Кренге усмехнулся, – то к тому времени мы вас нагоним, и тогда наши доводы будут покрепче!
– Надеюсь, обойдется без кровопролития, – заметил Ларком. – Тальви обязаны впустить в Эрденон. Ведь он должен принять командование гвардией.
– Я разве сказал, что мы собираемся брать Эрденон штурмом? Зачем, город нам полезней невредимым. Просто убеждения, подкрепленные силой оружия, доходчивее всяких других.
Обо мне никто не вспоминал, а я не стремилась напомнить. Передо мной стоял нетронутый кубок со скельским. На чеканном боку красовался эмалевый герб. Сменит ли вскорости грифон Тальви единорога Йосселингов? Или единорог – символ герцогства, а не уходящей династии? Какая разница! У этих геральдических животных есть, по крайней мере, нечто общее – они не существуют. В отличие от ворона Скьольдов.
Вечер как-то сам по себе провалился в небытие. Я ушла к себе, чувствуя, что иначе буду только мешать, и ничего более. Мойра приходила исключительно по утрам, и я была предоставлена собственной персоне. Распустила волосы, вытряхнула ненавистные шпильки, но раздеваться не стала. Спать не хотелось, поэтому я придвинула стул к окну и села, не запалив свечи. Читать я не могла. Что Тальви нынче не придет – было очевидно. Ему сегодня тоже не спать, но по не в пример более уважительной причине Он занят. А я вот маюсь от безделья. Но предлагать свою помощь – глупость убийственная. Там, куда они направляются, мне нет места, это я понимала. Я и не хотела туда попадать. Честно говоря, сейчас я вообще ничего не хотела. На меня нашло какое-то оцепенение, кровь замедлила в жилах свой бег, как у медведя, впадающего в спячку. Снаружи до меня доносились голоса, топот, храп коней, блики бежали по оконному стеклу, перемигиваясь с драгоценностями в открытом ларце, а я сидела и не двигалась. Было ли мне страшно? Не знаю. Эта ночь несла с собой перемены, не важно, в какую сторону, но если бы я боялась перемен, я бы уже давно помешалась или умерла от страха.
Лишь несколько часов спустя мне удалось из соляного столпа, каким я пребывала, вновь превратиться в женщину. Может быть, потому что шум во дворе усилился, к нему добавились лязг и скрежет. Я встала и, захлопнув за собой дверь комнаты, спустилась вниз.
Выйдя на парадное крыльцо, я замерла. Еще никогда я не видела во дворе замка столько народу, даже в день разъезда гостей. Здесь были наверняка не только те, кто отбывал вместе с Тальви, но все население замка – по крайней мере, те, кто в состоянии был держаться на ногах. Или так казалось из-за неверного освещения? Край неба чуть тлел, и горели факелы, выхватывая из толпы случайные лица – знакомые и незнакомые. У подножия лестницы стоял мастер Олиба, как всегда серьезный и строгий. Среди кухарок и судомоек мелькнула заспанная любопытная мордочка Мойры – вот уж кому решительно нечего здесь делать. Эгир оглаживал своего светлосолового коня, в отличие от хозяина – высокого и мощного, который фыркал и мотал головой. Они что, всех лошадей с конюшен заберут? Вряд ли.. Ларком был уже в седле, ежась в багряном орденском плаще от предутренней прохлады. Он вскоре заметил меня на балюстраде и замер, не сводя с меня жалобного взгляда. Неподалеку Малхира, сияя зубами и веснушками, держал под уздцы Серого. К нему быстро подошел Тальви, сменивший бархатный камзол на кожаный дублет и дорожный плащ. Он проследил за взглядом Ларкома, кивнул и поманил меня к себе.
Я удивилась. Устраивать трогательное представление на тему «герой, уходящий на войну, просит возлюбленную подержать ему стремя», было не в духе Тальви. Наверное, он хотел напоследок дать мне какие-то указания. Я не думала, что он собирается поцеловать меня на прощанье – на людях он избегал прикасаться ко мне, разве что в крайних случаях… Медленно, как завороженная, я спустилась по ступеням и двинулась через двор.
Люди расступались передо мной, и через несколько мгновений мы с Тальви оказались одни в круге факелов. Он протянул мне руку, но это не был жест прощания. Подойдя ближе, я приняла у него связку ключей на толстом серебряном кольце.
Спустя четыре дня в неурочный час мы услышали колокольный звон во Фьялли – Маахис. Когда вскорости прискакал на пузатом мерине деревенский парень, присланный отцом Нивеном, догадки наши подтвердились. Во Фьялли-Маахис не приключился пожар, и на них не напал неведомый враг. Несмотря на все препоны, из Эрденона вырвался слух, будивший звонарей на всем пути своего следования.
Гарнего V, последний из славного рода Йосселингов, вручил Создателю свою душу, хотя изможденное болезнью тело его еще пребывало на грешной земле.
Тальви, по всем расчетам, еще не достиг Эрденона, но уже преодолел большую часть пути.
Отъезд Тальви оставил мне чувство облегчения и страха. Причину облегчения, думаю, объяснять не надо. А страх… Может быть, я не так боялась бы, не оставь он мне связки с ключами. Возможно, это был чисто символический жест – чтобы заставить Олибу и прочих слуг уважать меня. Вряд ли он имел в виду действительно поручить мне хозяйство – он не оставил мне ключей ни от кладовых, ни от арсенала, ни от конюшни. Все они были по – прежнему в распоряжении Олибы и госпожи Риллент. Но если он ожидал, что я распоряжусь ключами от кабинета для определенных целей… а он, скорее всего, именно этого и ожидал.
В первые дни я этого не делала. Я гуляла по саду, благо погода была все еще летняя, за мной, как правило, увязывалась Мойра. Иногда меня зазывала к себе госпожа Риллент. Она ни разу не решилась пригласить меня, пока Тальви был в замке. Я приходила – с Мойрой или без. Ее одинокое жилище, расположившееся над людской, было больше моей комнаты и лучше обставлено, хотя и несколько старомодно: кровать в алькове, ковер свантерской работы на полу, кованые сундуки вдоль стен, резной шкаф, выцветший гобелен, изображавший поклонение волхвов, безупречная скатерть на столе, свечи из посеребренной бронзы, надраенная посуда на полках. Она доставала эту посуду, и мы чинно обедали – не скажу, что пили кофий, в замке Тальви это не было заведено, – и столь же чинно беседовали. Мастер Олиба в наших посиделках не участвовал. Он вообще никогда не разговаривал со мной без необходимости, необходимость же такая возникала чрезвычайно редко, и бывал при этом безупречно вежлив. Вероятно, если бы я вздумала и в самом деле разыгрывать из себя хозяйку и вмешиваться в его обязанности, он вел бы себя по-иному. Но я не вмешивалась.
Я никогда не спрашивала госпожу Риллент о ее происхождении, была ли она когда – нибудь замужем и что связывает ее с семейством Тальви. Но я спросила ее про Олибу. Оказалось, что отец его был у Тальви арендатором, а сын не захотел сидеть на земле и еще в юности уехал учиться, пошатался по всей империи, работал в каких-то торговых компаниях – госпожа Риллент точно не знала в каких, потом вернулся и попросился на службу в замок и постепенно выдвинулся в управляющие. Друзей у него, пожалуй, не было – на такой службе у людей редко бывают друзья, родственники умерли, поэтому он был полностью занят делом. Что же он не женится? – спросила я. Не хочет, отвечала госпожа Риллент, хотя, скажем, во Фьялли-Маахис за него всякий дочку отдаст, пусть он и немолод, и с лица не шибко приятен, но ведь мужчина должен быть лишь слегка покрасивей черта, не правда ли?
Так мы сидели, ели пирог с орехами, пили вишневую наливку, собственноручно приготовленную госпожой Риллент, и сплетничали.
Я готова была взвыть. Правда, стоит заметить, что, хотя подобное желание у меня возникало нередко, особенно в последние месяцы, соответственных звуков я от себя ни разу не услышала, даже под гитару, а без нее тем паче.
Неделю я выдержала, всего неделю. Если бы я была занята чем-то другим… Если бы я и впрямь взялась за роль хозяйки замка… Если бы я знала, как разворачивается мятеж и что происходит в Эрденоне… Но я понимала, что Тальви никогда не пришлет мне известия, прежде чем все будет кончено. А следовательно, еще ничего не решено.
Мне подобало научиться терпению. Неизвестно, сколько времени пройдет, прежде чем Тальви убедится в своей ошибке или пресловутый долг будет выполнен, но если он победит, то вряд ли потащит меня за собой в Эрденон. Какая из меня, к черту, фаворитка правителя? К тому же он должен жениться, если мне память не изменяет. А если мне придется торчать здесь в одиночестве (если не считать нескольких десятков слуг)… Конечно, я не из тех, кто способен полностью посвятить свой досуг вышиванию или даже чтению. Но не так это страшно. В камере смертников, например, было гораздо менее уютно. И единственное, что здесь мне, в отличие от той камеры, грозит – это растолстеть от пирогов госпожи Риллент.
Но почему-то меня это не утешало.
К черту! Кто сказал, что я нуждаюсь в утешениях?
И однажды я взяла связку ключей на серебряном кольце и сказала Мойре:
– Мне нужно кое-что посмотреть в кабинете патрона. Если понадоблюсь, пусть ищут меня там.
Мне не хотелось пробираться в кабинет Тальви тайком. Я не на промысле. У меня есть на это полное право, и окружающие должны в этом убедиться. Прежде всего, убедиться должна я сама.
Но это была и мера предосторожности. Если я опять потеряю сознание, что неприятно, но вероятно, нежелательно валяться в кабинете Тальви сутками.
Мойра помедлила немного – может быть, ждала, что я позову ее с собой, – не дождавшись, кивнула.
Ключ первый. От двери. Это самое простое и легко угадывается.
Перешагнув через порог, я немного задержалась. У меня не было связано с кабинетом добрых воспоминаний, но медлила я потому, что размышляла – запереть дверь изнутри или нет. И решила запереть. Пусть, если что, ищут меня здесь, но видеть, что я здесь делаю, не обязательно. К тому же хороший, добротный стук в дверь полезен для приведения в чувство.
Окна были занавешены, и, хотя стоял день, в кабинете уже наступили сумерки. Я приоткрыла штору – стало немного светлее, – но совсем отодвигать не стала.
Ключ второй. От секретера.
Я поиграла немного с мыслью покопаться в других шкафах, в ящиках стола, посмотреть, нет ли там писем, дневников, каких-либо личных записей. Эта была игра, не более. Шантаж никогда не был главным источником моего дохода, так, позволяла себе порой позабавиться для развлечения, – но я никогда не пренебрегала никакими источниками сведений. Случалось, мне удавалось сорвать на этом значительный куш. Но – удивительное дело: меня никогда не интересовала личная жизнь Тальви, а ведь должно же было что-то быть в ней, помимо заговоров, поисков наследия изгнанников и меня, многогрешной. Может, он даже ожидал, вручая мне ключи, что вместо того, чтобы прямо двигаться к цели, я поддамся искушению покопаться в его бумагах?
Очередная проверка? И не надоело ему?
Я отперла секретер и вынула ларец.
Когда я взяла его в руки, он показался мне очень легким. И очень старым. Слоновая кость от времени приобрела цвет выдержанного меда. На крышке был орнамент, довольно странный. В маленьких овальных медальонах, вместо обычных цветов или листьев, повторялась одна и та же сцена – барс, а может быть леопард, ломающий загривок быку. Резьба была очень тонкой, мастеру удалось передать все мыслимые подробности этой охотничьей сцены – подогнувшиеся ноги и отчаянно задранную голову быка, оскаленную в свирепой ярости морду дикого кота – да еще и повторить их многократно, притом, что каждый медальон был немногим больше моего ногтя. Возможно, это была аллегория или чей-то герб, не знаю. Боковые же стенки были засеяны цветочным узором из роз и ирисов, окружавших фигурные вставки. Справа были изображены мужчина и женщина в старинных одеждах, играющие в шахматы. Слева человек на четвереньках полз по перекинутому через пропасть мосту очень странного вида. Приглядевшись, я разобрала, что это не мост, а очень длинный меч. На задней стенке группа охотников била копьями кабана. И наконец, на передней – двое ловчих, изображенных лицом друг к другу, держали на сворках поднявшихся на дыбы гепардов. Гепарды простирали лапы к обрамленной сложным узором замочной скважине. Работа была явно не эрдская, может даже и не имперская. Пообщавшись с торговцами древностями, я научилась определять подобные вещи. Мне показалось, что крышку и стенки ларца работали разные мастера. Сейчас я еще начну гадать, когда они были выполнены. Какие еще уловки я выдумаю, чтобы потянуть время?
Третий ключ. От ларца.
Прежде чем открыть ларец, я придвинула к столу кресло. То самое, в которое меня усадил Тальви, когда я грохнулась на пол. Теперь я заранее приняла меры предосторожности, благо сажать меня нынче некому.