Я не знала, кто такой Катон. Тоже, наверное, древняя сволочь какая-нибудь. Но спрашивать не стала, поскольку разговор продолжался и Каллист не унимался.
– Я много размышлял нынче о том, как могут развиваться события, если о ваших замыслах станет известно при дворе. Вы пишете послание к императору…
– А я беру на себя смелость передать его, ибо я – не частное лицо, – вставил Фрауэнбрейс.
– Предположим, он принимает меры против мятежников, каковыми, бесспорно, являются Вирс-Вердер и Дагнальд. А вы тем временем возглавляете гвардию… упомянутое вами звание, если я не ошибаюсь, соответствует званию шефа полка?
– Не ниже, – проворчал Кренге.
– Гвардия и армия, насколько я понял, на вашей стороне. Да еще поддержка Эйсанского ордена. Все это замечательно. Но если смотреть на дальнейшее в масштабах империи, этого ощутимо недостаточно.
– То есть? – спросил Фрауэнбрейс.
– Реакция императора – оружие обоюдоострое. А если он решит подавить мятеж, не опираясь на вас? Да, я знаю, ему не выгодно оттягивать войска как с южной, так и с западной границ, но такой возможности нельзя упускать. А в нынешние времена ввод императорских войск, даже с самыми благими намерениями, может быть воспринят как покушение на древние вольности Эрда. И то, что подогрели подобные настроения не вы, а ваши противники, дела не меняет. И это, господа, чревато настоящим мятежом, направленным уже не против Карнионы, а против Тримейна…
– Следовательно, моя – и господина Тальви – задача усложняется. Мы должны убедить императора, что сможем подавить мятеж собственными силами…
– … Или в том, что во главе императорских отрядов, коли их сюда все же направят, должны стоять эрдские командиры, хорошо известные в герцогстве, – перебил Фрауэнбрейса Кренге.
– Именно так, – поддержал его Альдрик.
– Но есть и другая возможность. Император умоет руки и воздержится от каких-либо действий. И Дагнальду удастся вооружить достаточное количество солдат. Что тогда?
– Тогда недурно будет натравить их на Вирс-Вердеровых приказчиков и студиозусов, – мечтательно бросил Рик. – Не все же этой черни громить южные подворья, пусть попробуют обидеть тех, кто покрепче…
– Конечно, это было бы наилучшим выходом, если бы силы Дагнальда и Вирс-Вердера взаимно истребили друг друга, – вздохнул Каллист. – К сожалению, столь изощренные планы редко осуществляются в жизни… Но я не об этом веду речь. В Эрде есть и другие силы, которые может заметно затронуть смена власти. Например, церковь…
– На сей счет нам вряд ли придется беспокоиться, – сказал Тальви. – Примас поддерживает наши воззрения. Мы встречались с ним, когда я в последний раз был в Эрденоне. Он берет на себя обращение к кардиналу Тримейнскому, а также убеждение коллегии епископов
Мне лично ни о каких встречах Тальви с архиепископом Эрденонским не было известно. Хотя я тогда провела в Эрденоне около суток, а Тальви пробыл там не меньше недели. За это время со всей коллегией епископов можно повстречаться. Примас, слыхивала я, весьма и весьма в летах, старше даже герцога, и человек он достойного образа жизни, кроток и благочестив. Как же его, болезного, угораздило сюда впутаться, ему же не карьеру делать и не мошну набивать пристало, а о душе размышлять! Наверное, из-за этого и впутался. Ради спокойствия и благолепия в Эрде. Иначе что у него может быть общего с таким безбожником, как Тальви?
Каллист удовлетворился ответом и развивать церковную тему не стал. Однако и не замолчал.
– И что не менее важно – эрдское купечество и городское управление. Простите меня за грубый прагматизм и напоминание о том, что я говорю от имени их конкурентов – но кому – кому, а им удаление южан вполне на руку.
– Похоже, соперничество вас и впрямь ослепляет, – возразил Тальви. – Знакомство с советником Самитшем должно было отучить вас односторонне воспринимать деловые круги Эрда. Да, немало здешних купцов были бы рады исчезновению южных конкурентов. Тем хуже будет человеку, который открыто за это ратует, если станет известно, что за его спиной стоят все те же южане. Самитш об этом позаботится. И конечно, никому из них не выгоден приход к власти такого человека, как Дагнальд.
– Верно, – усмехнулся Кренге. – То есть поначалу он примется потрошить южан, потом евреев, потом протестантов, а после очередь дойдет и до остальных, у кого в кошельке что – то брякает. И при его замашках дойдет она скоро.
– Но все-таки, – продолжал гнуть свое Каллист, – в отношении Вирс-Вердера в среде городского патрициата могут быть колебания. Здесь я не сужу предвзято, поскольку знаю, сколь многое зависит от денежной аристократии. Я говорю, конечно, не о выскочках полукровках, вроде Сигурдарсонов, а о старых, исконно эрдских семьях, таких как Кельсмайеры, Олленше, Хортоны…
– Ну, теперь, когда брак Тальви с Агнессой Олленше, можно считать, дело решенное… – начал Кренге.
– Герман! – На лице Фрауэнбрейса выразился ужас. – Не при… – Он удержался, чтобы назвать мое имя.
– В чем дело? – сердито спросил полковник, в недоумении сдвинув брови. – При чем здесь она?
– И верно, сударь, при чем здесь я? – поддержала я его. Меня вовсе не уязвило это обстоятельство. Я никогда не питала иллюзий относительно чувств Тальви и знала, что там, где дело не касается его навязчивой идеи об изгнанниках, он действует, руководствуясь исключительно трезвым рассудком. И если женится, то только по расчету. Так что мое самолюбие не было задето.
Каллист внимательно посмотрел на меня, словно стремясь прочитать мои мысли. Если ему это удалось, то должно было успокоить.
– А Вирс-Вердер такого хода сделать не может, – продолжал Кренге. – Он женат, и у него трое детей.
– Две дочери и сын одиннадцати лет, – выказал Каллист свою осведомленность. – Наличие наследника, особливо мужского пола, тоже может считаться преимуществом. Кроме того, я слышал, что у его жены сильная родня в Тримейне, и он не стесняется прибегать к ее поддержке…
Тут разговор снова вернулся к интригам при императорском дворе, и на этой почве Фрауэнбрейс заметно потеснил Каллиста. Рик откровенно затосковал и, когда Мальмгрен, которому в этой компании великих умников было явно неловко, предложил послать за вином, откликнулся с одобрением. К моему разочарованию, сегодня это оказался мускатель. Уж лучше бы бренди подали, или его целиком Хрофт вылакал? Зато Рику, по – моему, было чем слаще, тем лучше. И как это он такие белые зубы умудрился сохранить? А может, их нынче как-то выбеливать научились?
– Слишком много разговоров, – произнес он, разглядывая на свет хрустальный бокал. – Вам это тоже не нравится, не правда ли?
Он ни словом не обмолвился о предстоящей женитьбе Тальви и моем к ней отношении, за что я была ему благодарна. Хотя вообще-то Рик не упускал случая уколоть меня. Правда, предположительно дело было не в его деликатности, а в том, что он, как и прочие, считал, будто я давно обо всем осведомлена. Ведь, припоминая отдельные фразы и намеки, я поняла, что об этом знали все, вплоть до Хрофта и Эгира.
– Нет, я в общем-то не имею ничего против тщательно разработанных планов. В моей прежней карьере приходилось порой делать очень сложные расчеты… Но я работала одна… И меня не оставляет мысль, что ваши трудности можно было бы разрешить гораздо проще. И если никто другой не возьмется, я сама готова этим заняться.
– Вряд ли вы придетесь по вкусу Вирс-Вердеру. Даже если он изрядно утомился от своей деятельной супруги.
– Сегодня, сударь, остроумие вам изменяет. Кто говорит о соблазнении? Здесь много рассуждалось о том, как избавиться от Вирс-Вердера и Дагнальда. Не разумнее ли без затей прикончить обоих? А большие банды убийц, как вы имели возможность убедиться на собственном опыте, не всегда бывают эффективны.
Ответное поведение Рика было совсем не таким, как я ожидала. Если обычно его голос напоминал мяуканье, то теперь он едва не зашипел, как рассерженный кот.
– Прикончить? Опуститься до уровня этих убожеств? Простите меня, но как ни расположен я к вам душевно, но в очередной раз с прискорбием убеждаюсь, что женщины не способны понять законы чести.
Можно подумать, что головорезы Дагнальда, напавшие на нас из засады, были сплошь дамского полу. Но я не стала приводить этот пример.
– Не спорю. Разумеется, благородней было бы покончить с каждым из них в открытом поединке. Не сомневаюсь, что вы, с вашим изумительным владением шпагой и обширным опытом, сумели бы победить их в честном бою. Даже обоих сразу. Да только сдается мне, честный бой – не для них. Они предпочтут послать пулю в затылок.
– А вы что бы сделали?
– Выстрелила бы в затылок тому, против кого меня пошлют. Или в лоб, если вам так больше нравится.
– Как это вульгарно! – Рик брезгливо поморщился. Хотя я не понимала, почему мозги, вышибленные пулей, вульгарнее кишок, выпущенных клинком.
– Зато от скольких забот это бы вас избавило!
– Есть обстоятельства, где выгода не должна играть решающей роли. Иначе мы давно сравнялись бы с животными. Клянусь, что при всех преимуществах, кои несет с собой наша просвещенная эпоха, я порой тоскую о временах, когда в мире царил меч, – Он провел ладонью по эфесу шпаги. Это движение выдавало ту любовь к оружию, на какую способен лишь мужчина, даже такой, как он, и каковой никогда не полюбит его женщина, даже такая, как я. Продолжая ласкать пальцами золоченый металл, он отсутствующе произнес: – А насчет поединка – это мысль…
Взгляд его снова переместился на группу беседующих. До меня долетел низкий голос Каллиста:
– … Но все это гадательно. Отпечаток перстня на воде, как сказал Блаженный Августин…
Я машинально взглянула на правую руку. Перстня, конечно, на ней не было, я оставила его в замке. А те кольца, что дал мне Тальви, привезла сюда вместе с платьями, но почему – то тоже не носила.
Тем временем Рик, утратив ко мне всяческий интерес, бросил меня у окна, где он попивал сладенькое винцо, а я развивала свои смертоубийственные замыслы, и удалился к Фрауэнбрейсу и Каллисту. Но я не была на него в обиде. Пусть он и не прав. Потому что испытали мы и горшие печали…
Интересно, как там Пыльный поживает? Все еще трясется в колымаге по ухабистым дорогам Эрда вместе с честными комедиантами (отчасти попрошайками, отчасти ворами, отчасти развратниками, но все же не шпионами) или уже побежал отчитываться по начальству? Вот будет забавно, если он объявится в Бодваре! Бьюсь об заклад, если б я предложила убрать не ВирсВердера, но его соглядатая, Рик бы ни словом не возразил. И даже счел бы это деяние справедливым – в отместку за Форчиа… Правда, нельзя сбрасывать со счетов, что это, вероятно, уже сделано и Ансу не поживает уже никак.
– Что ты такого сказала Рику, что он от тебя сбежал, словно воск от огня? – Ко мне подошел Тальви.
– Ничего особенного. Предложила убить Вирс-Вердера и Дагнальда и выставила свою кандидатуру на исполнение.
– Шутишь?
– Понимай как хочешь.
– В любом случае ты выбрала для своих прожектов неподходящее общество. Даже Кренге, который без зазрения совести прикажет перебить столько народу, сколько ему нужно, не станет подсылать убийц из-за угла. Единственный, кто мог бы одобрить подобные методы, – это Каллист. Но он тебя не поддержит. Он все же чужой в Эрде, и, несмотря на видимую свободу, с которой он держится, он превосходно знает, где проходят границы, что не следует переходить.
– А ты?
– Время неподходящее. Дагнальда к тому же и нет сейчас в Эрде.
– Зато Вирс-Вердер, можно сказать, под боком. И пусть он даже остановился в Бодварском замке, когда-то он должен его покинуть…
Тальви ответил не сразу. Несмотря на его обычную невозмутимость, мне показалось, что он разгневан. Однако он не позволил гневу вырваться. Нами не правят чувства, само собой.
– Оставь Вирс-Вердера мне, – сухо сказал он. Вот как. Спасибо и на том, что он не стал ссылаться на рыцарство и законы чести. Это было бы откровенной ложью, он подобную мишуру в грош ни ставил, а Тальви не снисходил до лжи. У меня было ощущение, что он мог бы согласиться на убийство, если бы предложение исходило не от меня. Не бесчестность преступного замысла разозлила его, а то, что я стала слишком многое себе позволять. «Тебя надо не направлять, а сдерживать», – сказал он мне вчера, а я не вняла предупреждению.
Видимо, считая тему исчерпанной, он отвернулся от меня туда, где Рик дотошно выпытывал у Каллиста подробности столкновения возле «Слона и замка».
Тальви тоже не долго терпел мое общество. Каким-то особым маневром ему удалось втянуть в беседу с Фрауэнбрейсом и Рика, и даже молчаливого Мальмгрена. Глядя на эти действия, я начала понимать, почему Тальви так привязан к слову «игра». Слишком уж все напоминало ходы на шахматной доске. Я-то в подобных забавах не мастерица. Может быть, если б там, где я проводила предыдущие двадцать лет, развлекались шахматами, это изменило бы мое отношение к азартным играм. Но там резались только в карты да в зернь… У Буна Фризбю иногда появлялись замечательной красоты шахматы – из слоновой кости, черного и красного дерева, однажды даже серебряные, – но это был товар, выставленный на продажу, и не более.
Каллист, освободившись от цепкой хватки Рика, направился ко мне. Что означает данный ход? Ведь я старалась вести себя, как подобает женщине в мужской компании, – держаться в тени, помалкивать либо ограничиваться сплетнями. Надо бы еще сласти есть, для полноты картины, но этого я уж не могла себя заставить. Не помогло. Видимо, на Юге женщины принимают более деятельное участие в политических интригах. Или Каллист решил продолжить беседу об эрдско-карнионских святых?
Однако он заговорил совсем о другом.
– Простите, сударыня, вы, возможно, сочтете мой вопрос бестактным, но позвольте уж бесцеремонному южанину потешить свое любопытство…
– Да?
– Мне говорили, что родитель ваш служил в Торговой палате Кинкара.
– А потом у Сигурдарсона.
Черт побери, неужели и этому есть дело до Скьольдов?
– Тем паче. Сигурдарсон, пусть он и выскочка, прилично оплачивает работу своих служащих. И мне трудно представить, чтоб ваш отец совсем ничего после себя не оставил. И не знаю, как у вас, но у нас, в Древней земле, если бы внезапно скончался человек, занимавший в городе достойное положение, его малолетних детей вряд ли бросили бы без опеки…
Ах, вот оно что… Сказать по правде, интерес Каллиста к тому, как дошла я до жизни такой, меня отнюдь не раздражал. Но это постоянное «у нас» и «у вас», вечная карнионская уверенность в своем неоспоримом превосходстве во всем, начиная от кухни и кончая системой судопроизводства, и впрямь могла вывести из себя и злила тем больше, чем труднее было с ней не согласиться. Хорошо еще, что Каллист не повторял другого южного присловья: вы, мол, здесь на Севере дурью маетесь, а мы который век держим заслон между империей и ордами диких агарян. Притом, что большинство из них, как правило, никогда этих агарян в глаза не видывало.
Но на вопрос следовало ответить.
– Он оставил кое-какие деньги. И магистрат назначил опеку.
– Тогда как же…
– Долго рассказывать.
Мне не хотелось повторять ему ту же историю, что я поведала Эгиру – про вожжи и ворота. Хотя она в общем-то была чистой правдой. Но это случилось так давно, что для законопослушных жителей Кинкара уже стало сказкой. Черт с ним, он уже не припомню сколько лет назад помер собственной смертью, мой так называемый опекун. Насколько я слышала, висение на воротах пошло ему на пользу. Во всяком случае, он стал побаиваться обижать слабых. На вид оно, дитя, вроде и беззащитное, а во второй раз шея может и не выдержать. Хотя наследство мое от этого обратно не вернулось.
Каллист не стал задавать наводящих вопросов. Понял, наверное. И даже если бы я рассказала ему все в подробностях, навряд ли уставился бы на меня круглыми глазами, как Эгир. Даже с поправкой на «северное варварство», такие понятия, как «растрата» и «мошенничество», должны быть ему очень хорошо известны. И только одним не хвастаются южане – будто воры, грабители и прочее жулье встречается у них реже, чем на Севере.
Не стал похваляться безупречной честностью своих соплеменников и Каллист. Он вздохнул.
– Говорят, давным-давно, еще до Вторжения, был правитель по имени Кенельм Счастливый. Все, что ни замышлял он, ему удавалось. Монеты его царствования были из стекла, каковое ценилось в те поры много дороже, чем золото и серебро. Люди последующих поколений изо всех сил стремились заполучить в свои руки хотя бы одну такую монету, надеясь, что на них перейдет частица счастья Кенельма. Но монеты были стеклянные и потому легко разбивались или ломались. Их становилось все меньше и меньше, и последняя пропала во время Вторжения. – Если бы эту сказку излагал автор «Хроники… «, он бы непреложно вывел, что как раз за этим и вследствие этого грянули Долгая Зима и Нашествие Темного Воинства. Однако Каллист, пусть и южанин, был человеком практического склада ума и добавил: – Нас учат понимать это как иносказание. Человеческое благополучие столь же хрупко и ненадежно, как стеклянная монета Кенельма…
– Увы. Но что жалеть о вчерашнем дне и прошлогоднем снеге? Расскажите мне лучше, чем прославилась семья Даймонда Роуэна, который помещает капитал в столь ненадежное предприятие, как граф Вирс-Вердер?
– Охотно. Это родовитое семейство, чьи владения изначально были на южных границах. После того как последний наследник марки был казнен вместе с матерью за убийство, соответственно, отца и мужа, родовое имя унаследовал его троюродный брат, но, согласно указу тогдашнего императора, – без права носить титул. А значительная часть владений некоторое время спустя была передана основанному тогда ордену святого Барнабы, благо расположены эти земли рядом с Эйсаном, где помещался в те годы капитул…
Милые люди. Культурные люди. Южане.
«Говорили в Карнионе, будто в Заклятых землях существуют места, где человек, прежде ничем не примечательный, проведя краткое время, ночь или менее того, становится мудрецом, либо поэтом, либо полным безумцем».
Я швырнула «Хронику.. « на постель. Как ни стремилась я избавиться от проклятой рукописи, она повсюду меня преследовала. Я вернула ее Тальви, а он взял ее с собой в Бодвар. Читал ли? Сомнительно. Сочинение южного анонима было предназначено для меня. Чем еще, по замыслу Тальви, я должна была проникнуться?
Он, сказывал Ларком, много путешествовал. И сам Тальви как-то упоминал о своих южных странствиях. Уж не забрел ли он случайно, посещая бывшие Заклятые земли, в одно из таких мест, чудом сохранившееся среди шахтерских поселков? Вряд ли. Поэтом он точно не был. И полным безумцем – тоже. Разве что отчасти. Уж не стал ли он мудрецом?
Ранее, когда я только начала узнавать о заговоре и его участниках, меня удивляло, почему эти люди признали Тальви своим главой. Теперь, после вынужденного присутствия на их совещаниях, я вынуждена была признать, что для этого имелись основания. Как бы я ни относилась к главным заговорщикам, как бы ни бросались в глаза недостатки и пороки каждого, у всех было общее достоинство – они были не дураки. А человек, у которого есть хоть капля ума (что не так уж часто встречается), оценит ум и в другом. Тальви, безусловно, стоял в этом отношении выше их всех. Даже Каллисту при всей изощренности его ума не хватало широты мышления. А Тальви умел предугадать многое, что его соратникам никогда не пришло бы в голову.
Но это вовсе не облегчало положения. Умники порой способны наворотить такого, что дуракам, в силу ограниченности их воображения, ни в жизнь не сдюжить. Поэтому я не могла восхищаться умом и дарованиями Тальви, как Ларком – из юношеского идеализма или Рик – ради игры ума.
Сегодня они снова отбыли в Бодварский замок. Кроме Каллиста, который уже уехал. Я проверила – просто так, на всякий случай – никто из его слуг из поместья до того не отлучался. Не знаю уж, сколько раз Тальви «просто так» проверял меня. Подозрительность по поводу и без повода – это что, тоже черта, роднящая потомков изгнанников? Правда, можно было оседлать Руари и проследить, куда Каллист направился. Мой гнедой, конечно, не чета его игреневым, но мы же не скачки устраивать собираемся. Или спуститься в город и устроить Хамдиру с Эадвардом перекрестный допрос – кто вы, братья святые? Они и рады будут, их совсем забросили здесь, где чтут, если верить Мальмгрену, лишь покровителей харчевников и поварих. Или тряхнуть стариной, вспомнить лучшие фокусы из своей копилки и, обманув замковую стражу, взять за горло графа ВирсВердера? Поскольку подземного хода тут точно не было, я не поленилась выяснить. Так же, как не было его в замке Тальви – я спросила. Меня сие порядком удивило – там-то местность была подходящая. «Чему здесь удивляться, – сказал он, – у вас в Фену-Скьольд тоже не было подземного хода».
Тут он ошибался В Фену-Скьольд как раз подземный ход имелся. Только его при артиллерийском обстреле полностью засыпало. Не помню совершенно, откуда я это знала. То ли в детстве от отца слышала, то ли после кто-то наплел. Но это дела не меняет – если я хочу дотянуться до Вирс-Вердера, придется задурить несколько голов…
Нет, пожалуй, Тальви прав. Откуда такое рвение? Сволочь этот Виллибальд? Разумеется. Трус он? Бесспорно. Но если бы мы взялись убивать всех трусов и сволочей только по этой самой причине, мир давно превратился бы в пустыню. Лучше уж книгу читать, какой бы бредовой она ни была. Я подцепила «Хронику… «, перелистнула страницу.
«Хрустальная или стеклянная башня, этот наиболее известный символ древней карнионской поэзии, совсем не встречается в преданиях эрдов, за исключением «Апокрифа святого Хамдира», каковой после своего обращения был тесно связан с Карнионой. Для непосвященного читателя образы его творений свидетельствуют лишь о богатом поэтическом воображении, но знающий увидит в них искаженные многовековой устной передачей древние знания об иных мирах. Но что означает сей беспрестанно повторяемый символ и символ ли это? «
Сейчас нас начнут убеждать, что где-то когда-то и впрямь строили башни из хрусталя. Или стекла. Проще поверить в стеклянные монеты, а в них не верят уже и сами южане. .. Или наплевать на Вирс-Вердера, сам скиснет, рвануть на запад и поискать пресловутого Быка Дагнальда? Заполнить пробел в моем образовании Одного конкурента патрона я уже видела, другой отметился только заочно, за что такая несправедливость? Но когда я попыталась заикнуться об этом Тальви, он и слушать меня не пожелал. Взвоешь тут. Надобно спросить у мальчиков Альдрика гитару. И пропеть благородным господам что-нибудь старогаванское. «Не заставляй меня, мамаша, собой в борделе торговать». Или одну из каторжных, «Справедливую пулю» например.
Я этого не сделаю. Так я могла бы дразнить тюремщиков в кинкарской камере смертников. Но тогда у меня был один выход – на эшафот. Оттуда же, где я оказалась теперь, ежели Господь позволит, найду и другой.
Клянусь вороном Скьольдов. И… ладно уж, святым Бреннаном тоже.
Честную компанию по возвращении из замка я застала в разгар жаркого спора. Собственно, ярились больше Альдрик и Кренге, Тальви и Фрауэнбрейс слушали. Насколько можно было понять, сегодняшняя аудиенция оказалась куда как плодотворнее предыдущей, ибо пришлась на один из упомянутых Каэтаном Фрауэнбрейсом дней, когда Гарнего V испытывал явственный прилив сил. Он не только недвусмысленно дал понять, что из всех претендентов на чин капитана почетной гвардии склонен отдать предпочтение Гейрреду Тальви, но и благосклонно начертал несколько строк, кои Тальви мог присовокупить к своему посланию в Тримейн. Все это было прекрасно, но беда в том, что старина Гарнего почувствовал себя настолько хорошо, что вознамерился как можно скорее отбыть в Эрденон, чтобы поспеть ко дню Преображения. Он и так уже, сказал герцог, едва ли не все лето был лишен утешающих глаз и сердце зрелищ. И намерен вознаградить себя присутствием на торжественной мессе в кафедральном соборе Эрденона. Прославленный Холцгеймер должен представить к этому празднику новое свое музыкальное творение…
– Может, он и взаправду выздоровел? – предположила я.
– Сударыня! – задушевно возгласил Альдрик. – Мои познания в медицине, как вам известно, не отличаются глубиной, но их хватает, дабы понять, что означают подобные приступы бодрости…
Альдрик, кстати, совсем забыл, что недавно я оскорбила его в лучших чувствах. Как и я сама.
– А если старый хрен отдаст концы по дороге? – без затей выразился Кренге.
– Не приведи Господь! – Фрауэнбрейс перекрестился. – Надеюсь, он благополучно доедет до Эрденона. А там – архиепископ. Они непременно встретятся. Даже если его светлость сляжет, архиепископ посетит его.
– То-то и оно, – проворчал Кренге. – Он сляжет… И спор вернулся на круги своя. А суть его была в том, стоит ли Тальви выезжать вслед за герцогом в Эрденон. Кренге доказывал, что да. Альдрик возражал.
– Надобно, господа, уметь заглядывать хоть немного дальше собственного носа, – поучал он. – Конечно, его светлость утомится и вновь занеможет, конечно, он опять затворится от всех, кроме разве что архиепископа и личных слуг. А претенденты на наследование, собравшиеся в Эрденоне, будут выглядеть воронами, слетевшимися к ложу умирающего. Я сожалею, что вынужден прибегнуть к столь избитому и низменному сравнению, но, ставлю свою шляпу против герцогских регалий Эрда, как раз так будут считать и город и двор. Что не менее важно, так будет считать и сам Гарнего, что не преминет сказаться как на речах его, так и поступках.