– Ступай, милая, – сказала я, и Берталь со вздохом покинула нас.
Ларком жрал. Куда девались его аристократические манеры и стеснительность – он, кажется, вовсе забыл о таких достижениях цивилизации, как ложки и ножи – о вилках я уж и не говорю, и подгребал все руками. Что он ест, он тоже не разбирал. Меня чуть не замутило от такого зрелища, не знаю с чего, вырастала я не среди аристократов и видывала виды и похлеще. И вообще, какого черта я берусь осуждать голодного человека? Тут подумалось, что следовало бы предупредить его, что с большой голодухи много есть нельзя, заболеешь, а то вдруг он не знает… Одернула себя – должен знать, эйсанские братья – военный все же орден, чему-то их должны там учить, да и не так долго он голодал, наверное.
Первое время Ларком заглатывал все, что попадалось, молча, потом вперемежку с чавканьем и хрустом у него стали вырываться какие-то иные звуки, вероятно слова, но разобрать их не представлялось возможным.
Я подвинула ему кувшин с пивом.
– Выпей и не говори с набитым ртом, а то подавишься.
А если б он преждевременно подавился, я бы не узнала, что произошло. Никогда раньше я не обращалась к нему на «ты», но его это нисколько не смутило. Он хлебнул пива и вытер жирные пальцы о кафтан.
– А теперь рассказывай все как есть.
Он обмяк в кресле. Казалось, он сейчас заплачет, а может, развезло его от сытости. Говорить ему не хотелось, не то, что за прошлой нашей совместной трапезой, когда он блистал красноречием сверх всякой меры. Потом с трудом начал:
– Вначале все было хорошо. Очень. Как нас встречали в Эрденоне – колокольный звон, цветы… бочки с пивом на улицах…
– Самитш поработал?
– Наверное… Ратуша присягнула Тальви, и он подписал статус о сохранении древних вольностей Эрда. И уехал в Бодвар. Вместе с архиепископом. Нужно было старого герцога хоронить, а еще не решили где – в Эрденоне или в Бодварском замке…
– Кто с ним был?
– Фрауэнбрейс, Мальмгрен, Каллист… ну, разные там… или ты про военные силы? Так герцогская гвардия с ним была, и большая часть дворян, и половина наемников… и эйсанские братья с моря должны были поддержать.
– А вы с Кренге и Самитшем, значит, остались при Альдрике.
– Ну да. И наемники, и городское ополчение. Кренге должен был выступить на Свантер. Но не успел.
Он замолчал, и так надолго, что мне пришлось перегнуться через стол и тряхнуть его за плечо.
– Дагнальд… – Он прикусил губу. – Дагнальд сумел упредить Фрауэнбрейса… Точнее, Вирс-Вердер сумел… Дагнальд ведь не придворный, а Вирс-Вердер – он да, он может.
– Что ты ходишь вокруг да около? Что произошло?
– Они обвинили нас в заговоре… – Фраза прозвучала странновато, ведь заговор и вправду был. – … в незаконном захвате власти, в мятеже против императора…
– То есть в том, в чем вы собирались обвинить Дагнальда.
– Да… но здесь мятежниками оказались мы. И император поддержал Дагнальда. Тот объявил себя герцогом, а Вирс-Вердера – генеральным судьей.
– Погоди, что значит «поддержал»?
– Значит – дал войска. Тяжелую конницу, рейтаров, артиллерию. Но они разделились. Дагнальд пошел на Бодвар, Вирс-Вердер – на Эрденон.
– Зачем Дагнальду Бодвар, столица же – сердце Эрда, а Бодвар – всего лишь резиденция герцога?
– Вот именно, – угрюмо сказал Ларком. – Резиденция. Только там проводится церемония коронации. И у Тальви – герцогские регалии, без них провозглашение недействительно.
– А Тальви успел провести церемонию? – Я обо всем этом слышала впервые, но чувствовала, что это имеет значение.
– В том-то и дело, что успел…
– Тогда на кой черт они разделились? – У меня не было желания добавлять: «И не покончили с Тальви одним ударом». – Хотя… да… В Эрденоне сидел Альдрик… Месть Вирс-Вердера?
– Не знаю. Может быть. Отчасти. Хотя столицу им все равно нужно было захватить…
– Был штурм?
– Нет. – Ларком болезненно сморщился. – Мы заранее узнали о подходе Вирс-Вердера с рейтарами. И Кренге предложил запереться в городе Но Альдрик сказал – нет. Укрепления в Эрденоне ветхие, их лет сто не подновляли. А если стены падут и наемники ворвутся в город… Он сказал, что видел, что бывает после. И резни на улицах не допустит. Кроме того, даже если мы победим, Эрденон превратится в развалины, а он присягал Тальви и обязан сохранить для него столицу. Единственный выход – остановить Вирс-Вердера на подходе к городу. И Кренге ответил – да, это возможно. Вирс-Вердер слабак, полководец из него никудышный, наемники за ним не пойдут…
– Так почему же этот слабак побил вас, сильных?
– Мы могли победить! – Мне показалось, что он стукнет кулаком по столу. – Могли! – Он явно неоднократно прокручивал воспоминания в мозгу и рассматривал возможность иного исхода. – Даже при численном перевесе. Даже при схватке на измор… но эти горожане… ополченцы, пушечное мясо, будь они прокляты… они побежали. Не сразу, нет, это уже к вечеру было, но они испугались, смяли ряды дворян… Альдрик бросился их останавливать, и это ему почти удалось. Он мог бы повернуть их и повести в бой, за ним бы они пошли… если бы нам не ударили в спину.
– Кто?
– Наемники, которых привел Кренге. Они должны были прикрывать нас огнем с тыла, в случае отступления. Вместо этого они повернули орудия и открыли стрельбу по нам. Думаю, пока шло сражение, Вирс-Вердер успел подослать к ним своих людей и пообещать денег больше, чем дали Кренге и Тальви..
– А сам Кренге?
– Он поскакал туда… Последнее, что я видел, – как его сшибли с коня и потащили… Это было ужасно, Нортия. Ты не можешь себе представить. Пушки били по толпе, по лошадям, по пехотинцам… Все словно обезумели. Этот грохот, эта пороховая вонь, крики, эта рвущаяся в клочья живая плоть… наступала ночь, и в ней разгорались огни пожаров. Люди теряли всякое представление о том, где они, кто свой и кто чужой, не знали даже, куда им бежать, и нарывались на вражеские пули и палаши. Альдрик пытался вывести их из-под огня, собрать вокруг себя и побиться сквозь рейтаров, поскольку подход к Эрденону был закрыт, пока… – Он умолк.
– Как он погиб?
– Осколок ядра… в шею… прямое попадание…
– Ты уверен? Может, он выжил?
– Нет. – Ларком покачал головой. – Я был рядом с ним. Он умер мгновенно. Без мучений.
– И без исповеди. – Не знаю, смех или всхлип был в моем голосе Рик Без Исповеди пал смертью героя! И если бы существовал воинский рай эрдов, он бы туда попал. Хотя сомневаюсь, чтоб ему там понравилось. Шумно, грязно, однообразно, и пьют только мед да пиво, от которых утонченного человека с души воротит…
– После этого началось всеобщее бегство, – продолжил рыцарь. – Меня подхватила толпа. Под покровом ночи мне и еще нескольким дворянам удалось уйти от рейтаров. Мы поставили своей целью прорываться в Бодвар, к Тальви..
– Так почему же ты, черт побери, здесь, а не в Бодваре?
– Потому что… через два дня мы узнали, что прорываться некуда. И незачем.
Он, однако, не сказал «не к кому».
– Что это значит? У Бодварского замка такие стены, что его можно осаждать годами! И припасов в герцогской резиденции, думаю, было немало!
– У Бодварского замка стены прочные. Зато у Бодвара их нет. Никаких.
– Уж не хочешь ли ты сказать, что Тальви повторил ошибку Рика и вывел свои силы в поле? Он опустил голову.
– Проклятые чистоплюи… – бессильно прошипела я. Ларком открыл рот, собрался было что-то сказать, но передумал и лишь развел руками.
– Что там случилось? У Тальви же не было городского ополчения, которое путалось под ногами!
– Я не знаю подробностей. Только то, что слышал от беженцев. Ополчения не было. А герцогская гвардия… – Он, видимо, искал подобающее выражение, но не нашел.
Однако я и так его понимала. Герцогская гвардия. Парадное украшение, блестящая игрушка. Сборище бесстрашных дуэлянтов, абсолютно бесполезных в подлинном сражении, когда ломит толпа, бьет картечь, а личные подвиги ничего не значат.
– Они доблестно дали себя перебить?
– Да… Я слышал, бой был очень долгий, не то что под Эрденоном, но Тальви, кажется, остался цел… и еще кто-то… они ушли на север. Вирс-Вердер послал к Дагнальду подкрепление.
– Подожди, а поддержка с моря? Что делали орденские твои братья?
– Они не пришли..
– Почему? Они же обещали!
– Ты ничего не понимаешь. Они обещали совсем в другой ситуации Помощь правящему герцогу Эрденона против мятежников – в этом нет ничего противозаконного. Но император поддержал Дагнальда, и теперь мятежником и самозванцем стал уже Тальви. Его поддержка означает открытое выступление против императора. А орден не может себе этого позволить. В конце концов, его капитанства расположены не только в Эрде…
Я почувствовала, как у меня заломило череп. Подступило бешенство, и я не знала, что в большей мере тому виной – этот трогательный сукин сын (простите меня, суки всех пород и без оных за несовершенство человеческого языка), который бросил на поле боя труп своего командира, предал Тальви, которому присягал, и, кажется, даже не понимает, как это называется; Тальви, который так глупо и позорно дал себя разгромить, или вся эта компания заговорщиков, из-за своего благородства заварившая в Эрде такую кашу, что ни одному кровавому тирану вовек не додуматься.
– Так что ж ты сюда явился? Тебе теперь прямая дорога в ближайшее капитанство ордена. Там тебе ничто не угрожает. Чистенькими вышли твои братья!
– Я так и собираюсь поступить… после. Но я должен был предупредить тебя… В дороге я услышал… Дагнальд, когда себя объявил герцогом, а Тальви – самозванцем, приказал конфисковать его имущество… в общем, кирасиры, которых передал ему император, направляются сюда.
Взмокшими разом ладонями я вцепилась в подлокотники кресла. Много чего я слышала об императорских кирасирах…
– Я опередил их, но у нас в запасе только сутки, от силы двое… – глухо доносился до меня голос Ларкома.
Я встряхнула головой, пытаясь привести мысли в порядок.
– Куда, ты говоришь, отступил Тальви?
– В сторону Катрейских болот… кажется. Ты что, собираешься его разыскивать? – Не дождавшись ответа, он, с грохотом смахнув посуду с подноса, схватил меня за руку. – С ума сошла! Ты должна поехать со мной! Это единственный выход! Тебя укроют на орденской территории. Да, конечно, женщин туда не допускают, но это ничего, бывают исключения, я сумею договориться, у меня влиятельная родня в Тримейне… А потом на орденском корабле переправимся туда, где не знают, кто ты такая, лучше всего на Юг, в столичных областях слишком опасно, хотя, может быть, стоит податься именно туда, там искать и не подумают. До закрытия навигации еще довольно времени, к зиме мы будем уже в полной безопасности…
Его трескотня не давала мне сосредоточиться и мешала расчетам. Настороженный моим молчанием, он наконец перестал живописать прекрасные перспективы.
– Ты действительно хочешь ехать к нему? Зачем? – Ларком встал, обошел стол и уставился на меня в упор. – Он сейчас, наверное, уже мертв. Или все равно что мертв. Да, я понимаю, он спас тебе жизнь, и все такое. Но платить за это до конца все той же жизни? Твоей жизни, потому что его жизнь уже кончена. Я бы ни слова не сказал, если бы ты решилась погубить себя из-за любви. Но ведь ты его не любишь. И никогда не любила. А он? Как он с тобой обошелся? Он же издевался над тобой! Ты нужна была ему лишь для того, чтобы похваляться перед приятелями. Будь он по-настоящему благородным человеком, он обязан был позаботиться о твоей безопасности, обеспечить твое будущее! Разве это любовь? Вот я…
– Тебе по морде дать или так уйдешь? – скучным голосом осведомилась я.
Ларком отшатнулся. По-моему, его поразил не сам отказ, а слова, в которых он был выражен. Он ведь, даже повествуя о страшном и безобразном, стремился придерживаться высокого стиля. И вероятно, ждал того же от дамы своего сердца. Ему надо было, чтобы все выглядело красиво… Рыцарь без страха и упрека. Ублюдок. Но на ругательства я так же не собиралась разоряться, как и на любезности.
– Возьми на конюшне свежую лошадь и проваливай. – Он подождал еще несколько мгновений – не знаю чего, может, что я передумаю, расцелую его на прощанье или, наоборот, ударю – так или иначе, придам нашему расставанию более драматический и достойный воспоминаний финал. И когда он наконец поплелся к двери, я вспомнила, что обязана сказать еще кое-что. – Впрочем, за то, что предупредил, – спасибо.
Все. С Антоном Ларкомом покончено.
Я не сразу встала. Ноги у меня дрожали, и я никак не могла собраться с мыслями. Ни разу в жизни я так не раскисала. Это была даже не паника, а какая-то полная пустота, будто из меня непостижимым образом вынули хребет, да и все остальные кости разом. Но так не могло продолжаться – уж эту мысль я была в состоянии удержать. Я выбралась из кресла, шаркая ногами, как столетняя старуха, вышла из кабинета и сразу за порогом столкнулась с Олибой. Едва не стукнулась с ним лбами. И поняла – мне только примерещилось, будто я долго сидела после ухода Ларкома, на самом деле времени прошло всего ничего, раз Олиба не успел удалиться. И еще я поняла – он подслушивал, ведь Берталь оставила дверь незапертой. И все знает.
Мы смотрели друг на друга молча. С управляющим мы всегда обходились без лишних слов, и сейчас они не были нужны. На лице Олибы все читалось как по писаному, даже печатному, и без всяких шифров в духе Арнарсона. Он знал – кирасиры так или иначе возьмут замок и судьба всех его обитателей будет крайне незавидна. Единственное, что он может сделать, – обеспечить себе более выгодное положение перед остальными, выдав посланцам Дагнальда любовницу самозванца. А то бы удрала, чего доброго. Олиба – человек практичный, такое простое и дешевое решение задачи не могло не прийти ему в голову. Но он боялся. Он мужчина, но я вряд ли слабее его, моложе, вооружена и, безусловно, лучше него умею с оружием обращаться. Другое дело – захватить меня, когда я буду спать. Или запереть меня.
Так же не говоря ни слова, он повернулся и пошел прочь.
Не зря мне показалось, что время растягивается. Сейчас мне его понадобится очень много.
Я не последовала за Олибой, а вернулась в кабинет. Не знаю, что управляло моими действиями, но я положила этому не перечить. Мне нужно было взять пресловутый резной ларец. Для чего – неведомо. Другое мне было ведомо очень даже хорошо. За время своих визитов в кабинет я выучила, где у Тальви лежат деньги. Их там было не много, но они имелись.
Мойра ждала меня у лестницы. Без предисловий я обратилась к ней:
– Я покидаю замок. Поможешь мне? Она кивнула.
– Тогда иди на кухню и собери мне еды в дорогу. Сложишь полную сумку. Бери то, что в дороге не испортится. Встретимся у конюшни.
Мойра припустила бегом. Глядя на нее, я ощутила несвойственный мне укол совести. Если кому здесь и будет плохо, так это Мойре. Правда, другие тоже не виноваты.
Вернувшись в комнату, я быстро переоделась, опоясалась шпагой, взяла пистолеты. Теперь – сумка. «Кошка» на месте, там же оставшиеся деньги, которые мне давал Тальви на разъезды. Туда же я запихнула резной ларец, «Хронику… « и сочинение Арнарсона – опять же не понимаю зачем, но явно не для того, чтобы почитывать в дороге. На столе стоял еще один ларец – с драгоценностями. Его тоже нужно взять, пригодится. Я сгребла его, и взгляд мой зацепился за лежавший рядом, отдельно, перстень с сердоликом.
Подарок Соркеса, что бы ни предрекал мне старый ювелир, не принес мне ни счастья, ни богатства. Здоровье… но на здоровье я и раньше не жаловалась. Верно, правду он говорил, что женщинам красные камни носить не подобает.
Что это я опять рассиропилась? Некогда предаваться воспоминаниям и самобичеванию. Это я оставлю на потом, когда жизнь моя будет вне опасности. Или наоборот, когда смерть будет неминуема и настанет пора каяться.
Да, за свои грехи мне придется отвечать по полному списку. Я поминала имя Господа всуе, я не соблюдала ни праздников, ни постов, я лгала, воровала, прелюбодействовала, убивала.
Но я никогда никого не предавала.
Почему эта мысль пришла мне в голову?
Я надела перстень на палец.
Сумка получилась тяжеловата. Ничего, надеюсь, мне не придется переть ее на себе. Посмотрим, как обойдется в конюшне.
В конюшне никого не было. Будь я настоящей хозяйкой замка, задала бы конюхам жару за пренебрежение своими обязанностями. А так – мне же лучше. Все наверняка сбежались к воротам посмотреть, как отъезжает Ларком Или Олиба их туда отправил. Олиба, конечно, умный, но дурак.
Ларком оставил в стойле своего загнанного одра. На удачу он не взял ни Руари, ни Керли. Это были не самые лучшие лошади на конюшне, но я к ним привыкла.
Когда я оседлала и вывела их, уже темнело, и я встрепенулась, увидев смутную фигуру, неуклюже подбиравшуюся к конюшне. Это была Мойра, тащившая свою поклажу. Я приняла у нее сумку, взвесила на руке и решила запихнуть под съестное шкатулку с драгоценностями и большую часть денег. При этом я постаралась объяснить Мойре положение:
– Мойра, сюда идут императорские кирасиры. Она кивнула.
– Олиба сдаст замок. Может, не сразу, поторгуется пару часов или пару дней, но сдаст. Снова кивнула.
– Тебе бы лучше где-нибудь спрятаться… То же самое. Из-за этих механических кивков я усомнилась, что она вообще понимает, что я говорю. Быть может, она отвечала своим мыслям.
– Так или иначе, сейчас я уйду через дверь в стене, а ты ее за мной запрешь. Если ваши сами откроют ворота – может, все и обойдется как-нибудь, но если кирасиры подойдут незаметно и ворвутся, это, знаешь ли… ладно, идем.
Двор был пустынен, как соборная площадь ночью, и столь же мрачен. Орнамент на стенах казался не краснобелым, а черно-белым На заднем крыльце к перилам прислонилась женщина. Еще не видя лица, я узнала в ней госпожу Риллент. Пока я раздумывала, стоит ли прощаться с ней, она повернулась, и, будь я в подходящем настроении, меня бы потрясла неприкрытая враждебность, исказившая ее лицо Я больше не была полуофициальной хозяйкой замка, неопытной молодой женщиной, нуждающейся в опеке и покровительстве. Я была мерзкой шлюхой, преступной побродяжкой, которая навлекла на них несчастья и теперь сматывается и бросает их, беспомощных. Тратить время на объяснения с ней я не стала. Пошла дальше. Более чем вероятно, что она завопит и поднимет тревогу. Но мне было слишком жаль ее, чтобы связывать и затыкать рот. Да и некогда.
Дверь в стене никто не охранял Хотя в свое время я предупреждала Олибу… Такого разгильдяйства ни в одном свантерском притоне не потерпели бы. И дверь и решетка запирались помимо задвижки еще и на замки, но в связке нашлись подходящие ключи и даже не пришлось лезть в сумку за отмычкой. К счастью, глазомер меня не подвел. Выход строился с таким расчетом, что лошадь, опустив голову, могла бы в него пройти. Выведя Керли и Руари наружу, я протянула ключи Мойре:
– На. Запрешь. Пусть эти дураки спят спокойно… Она снова безвольно кивнула. У меня засосало под ложечкой.
– А может… пойдешь со мной?
Мне это было совершенно ни к чему, но участь молодой девушки в занятом кирасирами замке слишком легко предугадать. Особенно, если хозяин замка, а следовательно, и слуги его – вне закона.
Оказывается, Мойра все же слушала меня, потому что на сей раз она отрицательно покачала головой. Таково уж большинство людей – они предпочтут приготовиться к неизбежному несчастью, чем пойти навстречу неизвестности. Впрочем, не мне их судить…
Кто-то недавно уже говорил мне эти слова. Или похожие…
– А может, я отведу тебя к родителям? Или к священнику?
– Священник и есть мой отец, – сказала она и вдруг залилась слезами.
Вот на какой грех отца Нивена они все время намекали! Хотя – и тогда это было не мое дело, а теперь – тем более. Остается, правда, надеяться, что, будучи человеком грешным, отец Нивен имеет кой-какой жизненный опыт и сумеет помочь Мойре.
Продолжая всхлипывать, девушка отступила во мрак. Я взяла лошадей под уздцы и услышала, как за моей спиной загремела решетка. Последний раз я слышала нечто подобное в Кинкаре, в камере смертников. Но тогда я входила в камеру, теперь же, наоборот, покидала замок-западню.
Госпожа Риллент отныне может вопить сколько душе угодно. Насколько я знаю тех, кто остался в замке, никто из них не сунется ночью в лес, по бездорожью. Тальви мог бы их заставить, но не Олиба. А тропинка эта в темноте вряд ли просматривается со стены. Все равно, чем скорее я отсюда уберусь, тем лучше. Опыт, благо, есть. В тех кругах, где я вращалась до того, как попасть в замок Тальви, стрельба в спину отнюдь не считалась дурным тоном.
Спуск здесь был таким крутым, что подниматься в седло не имело смысла. Оставалось вести за собой лошадей и уповать на память. В общем, память мне сейчас и не особенно была нужна – как назло, вылезла луна, которой только что в помине не было и без которой я бы вполне обошлась. Нужно побыстрее добраться до леса, а добравшись, углубиться в него.
Вряд ли я когда-нибудь забуду эту ночь, сколько бы мне еще ни было написано на роду. Приходилось мне уже блуждать в лесу Маахис, ночью в том числе, но никогда при этом – удирать. Я именно удирала. Неизвестно было, насколько далеко кирасиры, может, у меня и впрямь в запасе сутки или двое, но лучше на это не надеяться. Ничего нет менее надежного, чем надежда. Я ехала, когда была возможность, или двигалась пешком, скользя, съезжая по палым листьям, успокаивала вскинувшихся лошадей, спотыкалась об узловатые корни, торчащие из-под земли, и продиралась сквозь кустарник и только шипела сквозь зубы, удерживаясь от своих обычных чертыханий – не потому, что разделяла поверье, будто в лесу нельзя поминать нечистую силу, тут же ее накличешь, а просто не до того было… Уши у меня, казалось, того и гляди встанут торчком, как у тех оборотней, – настолько я ловила все доносящиеся в ночи звуки, чтобы шорох ветра в опавшей листве, треск старых стволов и крики ночных птиц не заглушили голоса, или конское ржание, или лязг железа. Дорога была в другой стороне, и я все больше отклонялась от нее, но кто знает, может, их все-таки дернуло пойти в обход? Луна то появлялась над верхушками деревьев, то вновь исчезала в тучах, и тогда пропадало все и я словно барахталась в непроглядной тьме. Но тьма меня не пугала. Таким, как я, тьма – друг, она и спрячет и укроет… если бы только не приходилось спешить!
Ночи, казалось, не будет конца, но я понимала, что такое впечатление создает усталость. И еще больше добавляла ходу, и лошади возмущенно фыркали и, мотая головами, едва поспевали за мной.
На рассвете я наконец свалилась с ног. Я уже спустилась с горы и успела продвинуться по дну узкой лощины к северу от Тальви, и тут у меня подогнулись ноги. Поскольку ничего подозрительного не замечалось, я решила, что могу позволить себе короткую передышку.
Со всех сторон вокруг шумел лес. Я лежала навзничь, глядя в серо-зеленое небо. Рядом паслись лошади, прибирая траву, еще не успевшую пожухнуть. Надо бы и мне что-нибудь пожевать, но я не могла заставить себя подняться и залезть в сумку. Кажется, я напрасно похвасталась крепостью своего здоровья. Что-то мне было нехорошо. Кидало в жар, и сердце колотилось слишком часто и сильно. Не рано ли уставать начала?
Где-то поблизости звенел ручей, и жажда оказалась сильнее усталости и сердцебиения. Я поднялась и неожиданно заметила, что далеко наверху, почти у самой кромки горизонта, виден замок Тальви. Но там все было как всегда – ни пожара, ни дыма, ни других признаков вторжения. Или нет?
Я склонилась над ручьем и напилась. От ледяной воды колотье в груди внезапно унялось, как от лучших лекарств – правда, я никогда никаких лекарств не пробовала… Но, оторвавшись от воды, я поняла, что в замке показалось мне неладным.
Вновь поднялась на ноги и убедилась, что не ошиблась (лучше б мне ошибаться почаще). С флагштока над замком сползал штандарт с изображением грифона.
Алого на белом.
Два дня пробиралась я лесом, выбирая самую глушь и не встречая ни единой души человеческой. Доедала припасы, собранные Мойрой, дремала на земле вполглаза, костров не разводила, благо было еще тепло, особенно днем. Хотя серые промозглые туманы по утрам и уходящие в желтизну листья напоминали о том, что уже не лето. И все было бы хорошо, только одного я не могла забыть – если я хочу успеть туда, куда направляюсь, из лесу мне придется выйти.
А потом возникла деревня.
По первости я учуяла дым. Но дым был мирный, печной, не от пожара. Влезла на дерево – так и есть, большое село у перекрестка дорог. Хоть и не бывала я здесь раньше, но не трудно было догадаться, что одна из этих дорог ведет в сторону Эрденона, а другая выводит на Северный тракт, тот, что связует Белую дорогу и побережье. Деревня вольная была, потому что ни замка, ни поместья в обозримых пространствах не наблюдалось. Собственно, все крестьяне в Эрде вольные, но одни сидят на хозяйской земле и вносят арендную плату, другие – на своей. Что лучше – зависит от обстоятельств.