Фрауэнбрейс – представитель герцога в Тримейне. И если он по-прежнему не в Тримейне или успел побывать там и снова вернуться, значит, обязанности или обстоятельства велят ему находиться рядом с господином.
Вопрос только в том, кого он считает своим господином.
Разумеется, сомнениями своими с Тальви я не делилась. Ни относительно Фрауэнбрейса, ни прочими. Он бы меня высмеял. Или просто сказал бы: с какой стати я должна радеть о благе человеков, если я не человек? То есть еще меньше человек, чем он сам. А ведь ринулась я в этот заговор с намерением залезть в него поглубже, погрузиться по самые уши, по одной лишь причине – надеялась, что это поможет забыть все то, что наговорил мне Тальви. И не сосредоточиваться на исполнении долга, как он его понимал.
Да и некогда мне было делиться с ним сомнениями. Оказывается, Фрауэнбрейс неспроста дожидался нас в Бодваре. Вместе с Тальви они были намерены нанести визит в герцогскую резиденцию. Без меня. Хотя большая часть свиты его сопровождала.
– А если это ловушка? – спросила я его. – Если тебя арестуют? Подумаешь, десять человек охраны! Бывали случаи, когда и двести ничего поделать не могли.
Тальви ответил отрицательно, хотя и не так, как обычно отвечает на подобные предположения знатный дворянин – не посмеют, мол. Что доказывает – когда дело не касалось его навязчивой идеи, он был способен мыслить весьма разумно.
– Вряд ли. Сейчас это им невыгодно. Чем дольше продлится это шаткое равновесие, тем удобнее его светлости…
Да, он был разумен. Но я не была уверена, что разумен старый подагрик в замке на скалах, как и его советники. И в том, понимает ли он свою выгоду. Скорее уж, все свидетельствовало об обратном. Тальви я об этом также не стала говорить, равно как и умолять взять меня с собой. Какой бы дамою я ни прикидывалась бы перед провинциальными соседями Тальви, на официальном визите у хворого правителя герцогства я была совершенно неуместна. Даже если бы я была не любовницей Тальви, а законной женой и надо мною не висел бы смертный приговор, все равно я оставалась потомком Скьольдов, ужасных Скьольдов, врагов Бога, государства и человечества.
А жаль, право слово! В действительности Скьольдам было наплевать на человечество, и они, надо думать, изумленно вытаращили бы глаза, услышав это слово, но человечество лишилось возможности лицезреть символическую картину: последняя из Скьольдов перед последним из Йосселингов. Конец старых эрдских родов.
За отсутствием Буна Фризбю, красоту этого сопоставления мог бы оценить Альдрик, однако и с ним я не могла перемолвиться. Он уехал вместе с Тальви. Ладно, если там что – то приключится, за Тальви будет несколько лишних шпаг… Так что мне оставалось лишь чистить оружие и поглядывать на башни и башенки, громоздящиеся над серой скалой. Напрасно поглядывать, потому что, если бы происходили в герцогской резиденции какие – то беспорядки, мощные стены и дальность расстояния не позволили бы мне их увидеть.
Но и беспокоилась я напрасно. Троица вернулась благополучно, равно как и свита. Подробностей посещения замка Бодвар я так и не узнала, но, сдается мне, оно было не слишком удачно. Но и не безнадежно. Иначе с чего бы Фрауэнбрейсу пускаться в продолжительные рассуждения о состоянии здоровья герцога?
– Иногда кажется, что конец уже близок, – повествовал он, – даже не столько по причине терзающих сиятельную особу приступов боли, сколько по полной апатии, неподвижности, отсутствию интереса ко всему, включая принятие пищи. Он страшно исхудал, а так как герцог и без того не отличался полнотой, его худоба, в совокупности с бледностью, производит удручающее впечатление. Но проходит дней пять-шесть, и вновь – вспышка деятельности. Больной начинает есть и пить, на бескровных щеках загорается румянец, он проявляет живейшее внимание к делам, выслушивает доклады советников, диктует указы и письма и даже, поскольку погода благоволит, приказывает выносить себя на прогулку…
Кому он это сообщает? – подумала я. Вряд ли Тальви и Рик не осведомлены о состоянии его светлости. Гормундингу и Хрофту? Или, может быть, мне? Сомнительно, и весьма. Одно только ясно – они попали в замок в один из дней, когда хворым герцогом овладевает безразличие. И собираются дождаться, когда он из этого состояния выйдет. Это очевидно, ибо мы, судя по всему, в ближайшее время не покидаем Хольмсборг.
Но на что они рассчитывают? Втянуть болезненного старца в свой заговор? И против кого – против него же? Я не совсем права. Если они и посягали на герцогскую власть, то не на власть этого герцога. И если его светлость в состоянии понять, что он не бессмертен, то подобное предположение выглядит не столь уж диким.
Беда в том, что, коли бросить обратный взгляд на всю его предыдущую жизнь и сопутствующие ей деяния, то бишь отсутствие таковых, как раз этого он понять не способен.
Что ж, ждать так ждать. Говорят, нет ничего хуже, чем ждать и догонять, но как раз в этих занятиях мне по роду своей деятельности и пришлось изощриться. Равно как ждать и убегать.
Но чего мы ждали, сидя у моря? Только не погоды. Она и так была хороша. Просветления в состоянии здоровья его светлости? Возможно. Или еще кого-нибудь из заговорщиков. Ведь тогда за столом у Ларкома находился еще один человек, о котором впоследствии юный рыцарь отозвался, что он «бывает жесток». И было названо еще несколько имен, более в моем присутствии не повторявшихся. Нарочно?
Что привлекло в эту излишне грамотную компанию сугубого практика, каким выглядел полковник Кренге, нетрудно догадаться. Тальви обмолвился, и вряд ли случайно, что Герман Кренге происходит из младшей ветви рода графов Свантерских. Но уже около ста лет, после окончания Пиратских войн, Свантер вырван из-под власти графов и находится под управлением губернаторов, назначаемых непосредственно герцогом Эрдским, причем, как я понимаю, последнее обстоятельство явилось уступкой древним северным вольностям, отрицавшим прямое вмешательство императора в дела Эрда. И оно способно сыграть роковую роль. Из желания вновь прибрать к рукам родовое владение, хотя бы в качестве губернатора, а не графа, можно многим рискнуть, особенно если это владение – столь жирный кусок, как Свантер! Во всяком случае, иной причины для его участия в заговоре я не видела, и она представлялась более веской, чем у остальных. Ларком, предположим, полез в это дело из идеализма, Альдрик – от скуки и от любви к приключениям, Фрауэнбрейс – из желания сохранить при новом герцоге то положение, что он имеет при старом, а Самитш… ну, дабы не лишиться капиталов, помещенных в банках и торговых предприятиях, принадлежащих южанам.
Что до Гейрреда Тальви… Он сам рассказал мне, что подвигло его возглавить заговор. И если он говорил правду, то вряд ли его побуждения вызовут у меня сердечный отклик. Если же лгал – тем более.
Пока же мы провели еще два дня в Хольмсборге, словно стареющие кумушки, сплетничая и следя друг за другом. Фрауэнбрейс столь же охотно принимал участие в застольных беседах, как Альдрик, правда, в отличие от Рика, в поместье он не торчал постоянно и не ночевал – вероятно, посещал замок или встречался со своими агентами в Бодваре. Что здесь все, или почти все, а не один Тальви, имели собственную разведывательную службу – слепому ясно. К сожалению, имела ее и противоположная сторона… Наш любезный хозяин, то есть Руперт Мальмгрен, по моему разумению, представлял здесь интересы Тальви, так же, как Гормундинг, Хрофт и я. Не слишком ли большая роскошь – собрать нас всех без дела? Или Тальви считает, что может подобную роскошь позволить?
Так или иначе, мы задавали тон в разговоре, рассказывая байки, сплетни и предаваясь воспоминаниям: Фрауэнбрейс – об императорском дворе, Альдрик – о былой службе в гвардии, а я – о богатой событиями беззаконной жизни. Остальные более или менее слушали. Но единственным, кто воспринимал мои побасенки, лживые или нет, как издевательство и даже прямое оскорбление, был Хрофт. Странно – пора бы уже и привыкнуть. Другие же привыкли, как ни шокировало их поначалу мое явление, хотя были и познатнее его, и в обществе стояли выше. Что делать – я довольно повидала в жизни и убедилась, что для некоторых людей само существование мое на этом свете было непереносимо. И, увы, таких людей было больше, чем хотелось бы. Я это поняла давно и не огорчалась. Хрофт со своими выпадами напоминал маленькую собачку, которая тщится прокусить подбитую гвоздями толстую подошву. Вот если он от слов попытается перейти к чему-то более существенному – тогда другое дело. Однако сомнительно, чтоб он в присутствии Тальви на это решился.
– Какие, между прочим, были отношения у Гормундингов с Брекингами?
Эгир, разглядывавший туманный горизонт, ответил не сразу. Очевидно, он был занят собственными соображениями и до него поначалу не дошел смысл вопроса.
– Враждебные… но это было так давно, до основания империи… А почему ты спрашиваешь? – Он, наконец, оторвался от лицезрения Бодварского залива и повернулся ко мне.
Сегодня с утра, несмотря на пасмурную погоду, господа сорвались с места и отбыли. Не надолго, надо полагать, поскольку часть свиты осталась здесь. Эгир, несомненно, знал больше моего и потому волновался.
– Так… существуют разные предания… Два таких древних рода… – Тут он ожил окончательно: – Во-первых, наш род древнее. А во-вторых, все это почти сплошь враки. Ты, может, и балладу о Бреки слышала? Там одни выдумки. Скажут тоже! Собственный меч отрубил ноги
Бреки-ярлу за то, что тот нарушил клятву мести! Это мой предок Улоф Гормундинг самолично изувечил Бреки, когда тот вероломно напал на его крепость, хотя и сам пал в бою. Но они, то есть мы и Брекинги, и вправду потом помирились. Сам святой Хамдир призвал их прекратить вражду…
Я поняла, что «правда» Эгира – всего лишь другая выдумка. Бун Фризбю, а он все же был человек образованный, не мне чета, утвержал, будто святой Хамдир – личность легендарная и в действительности никогда не существовал. И академическая «История», обожавшая деяния всяческих святых, его не упоминала. Зато «Хроника утерянных лет» на него ссылалась – правда, не в разделе о крещении эрдов, а в перечне любимых автором южных поэтов. Эрдский святой в компании карнионских бардов – это свидетельствует за себя.
– А что стало с Брекингами потом?
– Не знаю… – Эгир несколько растерялся. – Жили как-то… Служили империи… Я не слышал, чтоб кто-нибудь из них был сейчас жив. Странно, – добавил он, – ты не первая, кто меня спрашивает о Брекингах. Знаешь, кто еще задавал этот вопрос?
– Знаю. Патрон.
– Откуда?
– Догадалась. Я заметила, что у него большой интерес к эрдской истории.
Мой ответ, кажется, вполне успокоил Эгира.
– А вот о Бикедарах я не слыхала никаких историй,
даже лживых.
– Еще бы! Дворянству Хрофта не намного больше ста лет, – произнес Эгир с превосходством человека, чья родословная длиннее раз в десять. – Его прадед был комендантом порта где-то западнее Тримейна, кажется в Солане, а дед во время Пиратских войн возжелал непременно содержать собственный полк, ну и пустил по ветру все состояние семьи… «И внук со своим столетним дворянством оказался там же, где и ты со своим тысячелетним», – мысленно закончила я. И стало быть, желает восстановить семейное состояние. Так же, как Эгир – так или иначе вернуть Гормунд. Что ж, причины вполне достойные, не хуже, чем у других.
– Я, пожалуй, выйду в город.
Эгир на мои слова отозвался нервным:
– Зачем?
– Просто разведаю что и как.
– Я с тобой.
– Нет. Кто-то из нас должен ждать патрона, и, сдается мне, лучше, если это будешь ты.
– А что я ему скажу, когда он вернется?
– Скажешь правду. Да может, я и сама вернусь раньше него.
– Возьми с собой хоть Малхиру! – крикнул он мне вслед.
– Тебе он нужнее, – ответила я не оборачиваясь. В Бодваря предпочла отправиться пешком, хотя расстояние от Хольмсборга было довольно приличным. Привычка, знаете ли, – на всадника в маленьком городе всегда обращают больше внимания, чем на пешехода. Спустившись с холма, я вышла на проезжую дорогу, что вела прямо в городишко. Забавно – всякий уважающий себя город, пусть и небольшой, всегда огражден стенами, а у Бодвара, хоть я и была уверена, что жители его себя уважают, стен не было. Укреплен был замок на скале, а не питающий его город. Падет замок, не будет и города.
Море сегодня было темно-серым, порой почти черным, с масленистым оттенком, а то вдруг начинало отливать бледно-зеленым. Вдоль бухты толпились опрятные белые дома под черепичными крышами. Из-за пасмурной погоды глянец на черепице потускнел, и она казалась не красной, а бурой, цвета засохшей крови. Что за сравнение, право… Я отвела взгляд. На берегу, возле рыбачьих лодок, торговали свежепойманной рыбой, омарами, устрицами. Ежели кто покупает устриц, то можно без ошибки сказать, что это для господского стола – городское сословие в Эрде, даже те, кто при деньгах, устриц не жалуют, полагая, что такое кушанье солидному человеку принимать не пристало. Но сегодня покупателями были лишь гостиничные слуги и жены горожан. А в замок, без сомнения, рыбу доставляют поставщики, время свое здесь не тратящие. Надо бы взять на заметку, кто они… – Немного дальше, на небольшом мысу, разделявшем рыбацкую и корабельную пристани, виднелась приземистая церквушка. Сложенная из грубых необработанных камней, она показалась мне очень старой. Я спросила о том у торговки, едва не тычущей мне в лицо огромным палтусом, и она, гордо подбоченившись, кивнула.
– Угу. Сам святой Эадвард церковь заложил, еще ни города не было, ни замка.
– Разве он здесь жил? – Насколько я помнила, легенды связывали деяния этого святителя Эрда с более северной частью герцогства.
– Ты что думаешь, я вру? – оскорбленно вопросила женщина.
– Упаси Господи! – Последнее дело спорить с торговками рыбой, из всех торговок они самые горластые, уж не знаю почему. Но палтус я, конечно, не купила. Ничего не имею против свежей рыбы, но как бы я вперлась с ней в церковь?
Рыба была символом первых христиан, не здесь, в Эрде, а еще в Римской империи, говорил мне Фризбю. И рыба на языке символов также означает душу…
Может, поэтому святой Эадвард здесь церковь и основал.
Подойдя поближе, я поняла, почему церковь выглядела такой маленькой. Первоначально она была выше, но сильно ушла в землю. Если ей не семьсот лет, как утверждают, то все равно она немногим моложе. Здесь тоже шла торговля – точнее, сидела – в лице местного служителя. Свечи, освященные ладанки с изображением святого Эадварда, которые следовало бы продавать внутри, он вынес наружу и зазывал посетителей не хуже ярмарочного балаганщика, что делать под сводами дома молитвы было бы как-то неподобно. Я не собиралась останавливаться, но он так верещал, что я рассудила – лучше немного потрепаться, дешевле выйдет. Я спросила его насчет святого Эадварда, и он подтвердил – да, в древние времена святой жил здесь отшельником, как раз на этом мысу стояла его хижина, и отсюда он ушел, повинуясь велению свыше, на Север, дабы заложить там аббатство Тройнт.
Тройнт. Тальви упоминал это аббатство… да, в связи с книгой Арнарсона.
Но здесь не может быть никакой связи! Святой Эадвард жил на полтысячелетия раньше, чем на землю Эрда ступили пресловутые изгнанники. Или Тальви опять чего-то недоговаривает?
– … И здесь чтут всех эрдских святых и мучеников, – продолжал лопотать привратник, – и епископа Бильгу, и преподобного Снорри, и невинно убиенного Агилульфа…
«История Карнионы не имеет своих мучеников, в отличие от Эрда… «
– А святого Хамдира? – перебила я его.
– А как же! Там его образ, в глубине, у западной стены.
Вот тебе и легендарная личность. Не миновать мне продолжить изучение церковной архитектуры герцогства Эрдского. Я заплатила пол-эртога, купила свечку и ступила внутрь. Дверь, просевшая, как и вся церковь, стала такой низкой, что мне пришлось несколько наклонить голову. Священника не было, но перед алтарем горело несколько свечей. В их размытом свете труднее было сосредоточиться, чем в полной тьме. Я запалила собственную свечу и повернулась, ища святого Хамдира. Здесь были иконы, написанные на досках, а не фрески, которые в непосредственной близости с морем давно погибли бы от сырости Иконы тоже давно не подновляли, они потемнели, и святых с трудом можно было разглядеть, не то что опознать. Головы, неестественно крупные по сравнению с телами, почти незаметными под складками жестких просторных одежд, пронзительные глаза, длиннопалые руки – манера письма, от которой давно отказались в империи, да и во всем мире наверное. Вот этот, с раскрытой книгой и в митре, скорее всего, епископ Бильга. А книга – «Библия эрдов». С отсеченной головой – Агилульф. А может, и не он, усекновением главы претерпел мученичество не он один… А тот, за спиной которого виднелось какое-то строение, должен быть легендарным Хамдиром, поскольку никаких более изображений в указанном причетником углу не было. Я приблизилась, чтобы поставить свечу у образа, и рука моя дрогнула.
Я узнала его.
Старик, привидевшийся мне в кошмарном сне в свантерской гостинице. Он чертил на земле и нес какую-то ересь в южном духе… что-то про правую и левую линии и врата…
Врата.
Чепуха. Все старые изображения похожи как близнецы. Вот и тогда во сне мне припомнилось одно из таких изображений. А сейчас я вижу подобное ему. И все.
Белобородый и беловолосый старик в коричневой одежде, не многим отличавшейся цветом от его лица, благодаря сырости и копоти, смотрел мне в глаза, и они от напряжения и мерцания свечей вдруг заслезились. Я обмахнула ресницы и взглянула на строение за спиной старика. Мне показалось, будто на воротах его что-то написано. Но, приглядевшись, я с трудом разобрала, что это рисунок. Квадрат, вписанный в круг, а внутри квадрата, кажется, еще круг, но я бы не поручилась, слишком уж плохо было видно, однако, если так, рисунок можно было бы продолжать до бесконечности…
Но именно его, помимо черточек и линий, рисовал на земле старик из моего сна.
«Ты все еще ничего не понимаешь? Совсем не понимаешь? « – спросил он.
Встряхнув головой, как вздорная лошадь, я поспешила к выходу из церкви. Уезжая в Бодвар, я хотела вырваться из окружившего меня ожившего бреда, но шагнула лишь на новую его ступень.
Снаружи, по сравнению с полумраком церкви-ловушки, было очень светло, хотя солнца не было видно попрежнему. Свежий морской воздух и пронзительные вопли чаек, мешавшиеся с не менее пронзительными голосами торговок, способствовали прояснению мыслей.
Напрасно я грешу на владетеля замка Тальви. Я не потеряла сознания, у меня даже голова не закружилась. Из чего следует, что ни святой Хамдир, ни изображение его к чужим мирам отношения не имеют. Да и кошмарный сон в Свантере никак не был связан с тем, что могли принести или сотворить изгнанники. Он привиделся мне, когда я начиталась «Хроники утерянных лет». Хроники, ссылавшейся, помимо прочего, еще и на авторитет святого Хамдира.
Тальви утверждал, что автор «Хроники… « многое придумал или переврал. А я согласилась считать, что Тальви прав.
Теперь получается, что хронист тоже прав?
Но в чем? В своих ссылках на южных поэтов? На каббалу? Напрасно я так небрежно читала соответствующие страницы. Черт, я и Арнарсона просто пролистала… Арнарсон. Аббатство Троинт. Святой Эадвард. Святой Хамдир Любопытная цепочка выстраивается. Неужели все связано?
В «Хронике… « было сказано, что карнионцы были так не похожи на эрдов, что эрды не считали их людьми. Одной из особенностей карнионцев было их исключительное долголетие… И они знали об иных мирах… а если судить по святому Хамдиру, то и эрды о них знали…
Если я сейчас не прекращу об этом думать, я свихнусь. И тогда смогу поверить во все – в Темное Воинство, в меч, отрубиший ноги Бреки-ярлу, в Брошенную часовню, которая была последними вратами нашей стороны, в союз мужчины и женщины, сокрушающий злые силы… не говоря уж о том, что мы – изгнанники в этом мире.
Господи всемилостивый! Но разве не все люди – изгнанники в этом мире? Разве ты не сотворил их в саду Эдемском?
Ветер становился сильнее, и темно-серые волны под сумрачным небом быстрее катились к берегу и выше вздымались вверх. Но все это было не так страшно. Как в той песенке:
Не такой уж сильный ветер, Не такой уж сильный шторм. Не такой уж страшный грохот У береговых камней…
Я обошла мыс по кромке, так что мелкие брызги оседали на моем лице. Это тебе в наказание, Золотая Голова, ты же собиралась в город, а не паломничать по святым местам. Вспомни, к чему обычно приводят твои благочестивые порывы. Одно утешение – расположение церкви исключает наличие подземного хода. Хоть здесь кто-то не использует дом молитвы в пагубных целях… Вообще-то подземного хода не должно быть и в замке, если у них не было умельцев прорубать скалы. А вот в Тальви таковой вполне даже может быть, надо выяснить во благовремении… не потому что я собираюсь убегать, просто лишние знания никогда не мешали.
Как ни затянули небо тучи, а дождя нет. Бывают такие дни – все кажется, что дождь вот – вот хлынет, но хляби небесные так и не разверзаются, только ветер играет над волнами.
Если брызги выше мола – Соль морская нам полезна. Если в тучах нет просвета, Значит, воздух будет чист…
Впрочем, я еще не встречала городов, где воздух был бы вполне чист, и с этим следовало смириться, а не сетовать. Бодвар был еще не из худших. Здесь даже улицы мощеные – роскошь, которую мой родной Кинкар, будучи значительно больше Бодвара размерами, до сих пор не может себе позволить, предоставляя своим обывателям после дождя утопать по колено в грязи. И улицы здесь были значительно шире, чем обычно в таких маленьких городах. Явно рассчитаны на кареты, что подъезжают к местным гостиницам или направляются прямо к замку. Карета и катила сейчас по улице – тяжелая, золоченая, запряженная шестерней. Надо сказать, что на лошадей-то я и загляделась поначалу, даже не на лошадей – на сбрую. Кони светло-золотистой масти были неплохи и сами по себе, хотя видывали мы и получше, однако природных достоинств их владельцу явно было недостаточно. Наборная металлическая упряжь, вызолоченная (не золотая, конечно, золото слишком быстро стерлось бы), вплетенные в длинные, тщательно расчесанные хвосты и гривы радужные ленты, султаны из фазаньих перьев, стразовые накладки с бисерной бахромой на налобниках – все это невольно останавливало взгляд, не могу, правда, признать, чтоб его ласкало. Карета торжественно громыхала по булыжникам, сопровождаемая конными лакеями в пестрых ливреях, в сторону находившейся от меня по левую руку гостиницы, носившей гордое название «Слон и замок». Каковые и были изображены на вывеске. И если замок, ежедневно находившийся у горожан перед взором, все же вдохновил живописца намалевать нечто соответствующее названию, то со слоном дело обстояло хуже. Более всего он напоминал свинью-переростка с непомерно вытянутым носом. Во всяком случае, мне так показалось, я ведь тоже не великий знаток по части слонов.
Не успела я подумать об этом, как из-за угла вывернулась еще одна карета, гораздо меньше и легче предыдущей и на первый взгляд – гораздо более скромного вида. Но удобство и простота ее конструкции свидетельствовали об крупных деньгах, так же, как и ременная упряжь, а четверка игреневых лошадей была не в пример резвее золотистых. Они быстро догоняли роскошную золоченую карету, и разминуться им было бы трудновато, но кучер, правивший шестерней, и не подумал сворачивать в сторону. Кучер четверки тоже не сдерживал лошадей, из лихости, а может, считал, что проскочит между соперником и стеной ближайшего дома. И проскочил бы – места там, пожалуй, хватило бы, да лошади золоченой кареты испугались и шарахнулись, а возница не удержал поводьев. По счастью, никто из прохожих не пострадал, зато карета могла бы перевернуться, если бы второй кучер не остановил своих лошадей и не кинулся на выручку своему незадачливому собрату. Тут начался любезный всем уличным зевакам беспорядок и содом. Золоченая карета, грузно дрогнув, встала, зато лошади шестерни вовсе не собирались успокаиваться. Они принялись грызться между собой, а также по возможности стремились укусить игреневых. Второй возница похватал за узду чрезмерно ретивых, на что первый кучер, мгновенно позабыв об оказанной ему услуге, скатился с козел с криком: «Своих удерживай, сволочь черномазая! « Что было не совсем точно – тот был хоть и смугл как головешка, но вовсе не негр. Публика в предвидении мордобоя потянулась ближе. Но я-я замерла на мостовой. Когда золоченую карету развернуло, в поле моего зрения оказалась дверца, а на дверце – герб. Довольно сложный герб – я уже говорила: чем новее у нас знать, тем замысловатей у нее гербы. Это был щит, разделенный на четыре части. В верхнем правом углу был изображен двухвостый лев на золотом поле, поднявшийся на дыбы, с мечом в лапе, в левом – на пурпурном фоне три белые рыбы. В нижних углах соответственно имелись зеленые и красные ромбы и гарцующий черный единорог, коего рог был украшен цветочной гирляндой. Венчала все это графская корона, а внизу вилась лента с девизом «Верность есть награда».
Вот оно как… Между тем драка не только назрела, но и началась. Пока я глазела на герб, возницы успели сказать друг другу, кто они такие и кем были их родители, а второй возница сверх того успел объяснить – и наглядно показать, – что таким косоруким пристало держать вместо поводьев. На что графский кучер, рыча, попытался заехать обидчику по ланитам, но тот, маленький, жилистый и ловкий, успел уклониться от зубодробительного кулака и двинул неудачливого верзилу в солнечное сплетение с удивительной для ею росточка силой. Графский кучер отлетел, однако о мостовую не приложился, ибо был принят в дружеские объятия соскочившим с запяток кареты лакеем, запричитал: «Убью морду южную! «, но в бой уже не рвался. И не надо было – спешившиеся слуги сунулись казнить дерзкого. Но не тут-то было. Кучер взмахнул хлыстом, который до сих пор еще не пускал в ход, и сбил шляпы с пары выступавших в авангарде. Это была, несомненно, просто предупредительная акция. Есть большие мастера управляться с хлыстом и способны творить с ним настоящие чудеса. Гайдуки, похоже, это знали не хуже меня, поэтому топтались на месте. Из занавешенного кружевами окна протянулась повелительным жестом рука в вышитой лайковой перчатке, и один из лакеев, попятившись, распахнул дверь с гербом и спустил складную лестницу. Прошествовавший по ней господин являл собой образец столичного щегольства, отнюдь не исчерпывавшегося стилем нарядов Рика и Фрауэнбрейса. Если я не забыла названий модных расцветок тканей, которые называла мне мадам Рагнхильд, то атлас, пошедший на его камзол и штаны, был цвета сырой говядины. Чулки на нем были лазурные, башмаки и шляпа с высокой тульей – одинакового оранжево-коричневого оттенка, а высокий воротник плоили желтым крахмалом – верх тримейнской изысканности. У него было округлое лицо с мягкими, несколько расплывчатыми чертами, которые ошибочно считаются женоподобными, слегка вдавленный нос, каштановые волосы, завитые мелкими кольцами, и короткая борода. Таков, стало быть, если только это не самозванец, Виллибальд Уоттон восьмой граф Вирс-Вердер.