– Разрешите, господа, представить вам молодую даму, находящуюся на моем попечении, – Нортию Скьольд.
Собравшиеся оторвались от столовых приборов и обратили взоры в нашу сторону. И взоры эти были таковы, что я подумала – если это друзья, то врагов можно совсем не иметь.
Их было пятеро, все мужчины. Одного из них я знала – это был Хрофт Бикедар, щербатый красавчик. Он-то, надо полагать, и насвистел остальным, что я из себя представляю.
Тальви не выпускал моей руки, желая то ли поддержать меня, то ли поддеть окружающих. Последнее вероятней. Свою привычку издеваться над людьми мой работодатель явно мною не ограничивал. Так же, как слугами и приближенными. Все присутствующие были дворяне и, клянусь вороном Скьольдов, собрались здесь не для времяпровождения с девицами сомнительного толка. А им устроили небольшой сюрприз. Провели мордой по забору, как говорят в Свантере. Тальви выжидал. Наконец, один из сидящих – хозяин? – кивнул, и мы направились к столу. Тальви придвинул мне стул, и тот, кого я отождествила с хозяином, хлопнул в ладоши. Мне принесли прибор. Это была единственная любезность, которой я удостоилась. Хотя мое имя было объявлено во всеуслышание, мне представиться никто не подумал. Но все косили в мою сторону – возможно, любопытно было, как такая особа, как я, управляется с ножом и вилкой. Тут они ничего увлекательного для себя не увидели, по этой части я в свое время прошла хорошую школу. (Но, откровенно говоря, с ножом я лучше управляюсь в других обстоятельствах. )
Ужин был так себе – удивительно, как можно разбаловаться за две недели, отвыкнув от тюремных харчей! Я потихоньку поклевывала куропатку в ореховом соусе (слишком горьком), поскольку за весь день ничего не ела, присматривалась и прислушивалась. Не знаю, чего добивался Тальви, но пока мое присутствие гостям ощутимо мешало. Разговор велся обиняками, упоминалось «здоровье означенной особы», «известные вам друзья», «беспокойный родственник» и все в том же духе.
Комнату освещали канделябры. В ней было два окна, одно завешено шторами, другое – мозаичное, изображавшее какую-то батальную сцену. Поскольку стоял вечер, света эти цветные стекляшки, само собой, не пропускали, зато отсвет на почтенное собрание бросали причудливый.
Один из гостей рискнул обратиться ко мне. Он был здесь старше всех, в дорогом кафтане, вышитом золотом, кружево его воротника скалывал завидной величины бриллиант, и все это противоречило строгому выражению лица.
– Скажите, сударыня, – произнес он безупречно светским тоном, – вы, случайно, не в родстве с господином Тальви?
– Нет, – кратко ответила я.
– Странно. Мне показалось, в вас заметно некоторое сходство.
– Сходство, сударь, лишь в одежде, а не в тех, кто ее носит.
Другой гость хихикнул, прикрывшись батистовым платочком. Этот, надо сказать, был заметнее всех. С длинным бледным лицом, с волосами не менее желтыми, чем у меня, но определенно не от природы. Если бы он в своих ленточках и локонах, бантиках и розетках, с выщипанными бровями и накрашенными губами рискнул появиться у нас в Кинкаре без надлежащей охраны, его бы забросали грязью или побили. Но здесь к нему, похоже, относились серьезно. Это я учла.
Тальви давно предоставил меня себе самой. Он беседовал с хозяином, молодым черноволосым человеком, в черных же одеждах, одновременно наводящих на мысль и о духовном, и об офицерском звании, с толстой золотой цепью на груди. Вероятно, он принадлежал к какому-нибудь духовно-рыцарскому ордену. Тальви что-то тихо и спокойно рассказывал, хозяин внимательно слушал.
Следующий за ним гость, в котором я без колебаний распознала военного, апоплексического сложения, с бычьей шеей и багровым лицом, нескрываемо сверлил меня взглядом, но без того насмешливо-презрительного выражения, что было свойственно накрашенному франту в бантиках. Время от времени он с озадаченным видом косился на Тальви. Еще один гость, одетый весьма изысканно, но без причуд определенного толка, с острой бородкой и аккуратными усами, напротив, ни разу не посмотрел в нашу сторону, а вполголоса повествовал сидевшему рядом Хрофту о последних новостях имперского двора в Тримейне. Хрофт, опустив глаза, потягивал вино из хрустального бокала. Похоже, он ждал неприятностей. Из-за меня, а то как же?
Тут мое внимание привлек голос владельца дома. Он впервые повысил тон.
– Церковь? Я вряд ли соглашусь с этим. – Он бросил салфетку на стол. Я поняла, что речь шла о моих камбийских открытиях. – Зачем? У них много других возможностей. Скорее, какое-нибудь тайное общество. Может быть, Дорога Висельников…
Слышать не могу этого выражения. Поэтому я намеренно громко сказала:
– Дорога Висельников – блеф. Все, кроме Тальви, посмотрели на меня. Затем франт, тонко улыбаясь, произнес:
– Не сомневаюсь, что барышне многое известно о висельниках… на собственном опыте.
– Не стану спорить. – Я посмотрела ему в глаза. – Хотя присутствующие здесь господа Бикедар и Тальви могли бы уточнить, что я приговорена к иному виду казни, и, вероятно, уже сделали это. И. все же, – я обвела гостей взглядом, – пожалуй, я действительно способна судить о висельниках лучше, чем… прошу прощения, не знаю ваших имен…
– Я, например, зовусь Альдрик Руккеркарт, – оскалил зубы франт. Они у него были мелкие и острые. – Более известный как…
– Подожди, – перебил его хозяин, – своим прозвищем ты еще успеешь похвастаться. Пусть госпожа Скьольд расскажет то, что ей известно о Дороге Висельников.
– Охотно, рыцарь. – Я назвала его так, потому что рыцарем он, несомненно, был – если не по природе, то по званию.
– Кстати, вы родом из тех самых Скьольдов? – успел вклиниться господин с бородкой.
– Из тех самых.
Господин кивнул, а багроволицый военный неожиданно усмехнулся и налил себе вина. Хозяин ждал. Я продолжала:
– Итак, Дорога Висельников – обман, пустышка, или легенда, если вы склонны к красивым выражениям. Все более или менее смутно слышали о тайном братстве, что освобождает людей, приговоренных к смертной казни, и окольными путями переправляет их в Дальние Колонии. На самом деле эти слухи распускают подпольные работорговцы. Тот, кто желает спастись от казни и пойдет за человеком, назвавшимся проводником Дороги Висельников, и в самом деле окажется в Дальних Колониях, но в качестве раба на плантациях. И все. В последние годы в приморских городах в подобные сусальные истории уже никто не верит.
Они несколько оживились. Причем огорчен оттого, что я грубо изничтожила красивую сказочку, был только хозяин. Он ведь был здесь моложе всех, не исключая и меня. Тальви помалкивал – я допускала, что он про вышесказанное знал и раньше Остальные загомонили, бородка клинышком произнес:
– Остается подумать, как использовать это в наших интересах.
Военный ткнул его локтем в бок и указал на меня. Альдрик с неназванным прозвищем поддакнул:
– Не следует откровенничать в ее присутствии. Подал голос Тальви:
– Нортия Скьольд знает именно то, что ей положено знать. Не больше и не меньше.
Это было оскорбительное высказывание, но, если вдуматься, не только для меня. Однако господа вдуматься не пожелали и вновь завели свое.
– … Последние двести лет исконные эрдские вольности проглатывались Тримейном, словно листья латука, – одна за другой…
– Но ведь это будет бесчестно! Это недостойно самого имени дворянина!
– В такой момент все средства хороши, ..
– Империя рушится…
Я не заметила, кто из них произнес последние слова (но не Тальви, конечно). Отчетливо вспомнилась «Оловянная кружка», где их с надрывом выкрикивал какой-то пьяница. Решительно, все мужские разговоры, от кабаков до дворцов, становятся неотличимы, когда речь заходит о политике Ну, и еще о бабах, но последнее извинительно.
– Рушится, значит, империя..
– Не понимаю сарказма в вашем голосе. – Я не ожидала, что кто-то из них обратит внимание на мою реплику, но сосед мой с бриллиантом в воротнике обратил.
– Империя всегда рушилась, во всяком случае, сколько я себя помню Я бы сказала, что это ее неизменное состояние. А пахарь идет за плугом, лекарь рвет зубы, шлюха зазывает клиента, и вор срезает кошельки. Ну и что?
Они снова замолчали Хрофт напрягся, скосив глаза на своего патрона. Но тот сохранял обычную невозмутимость.
– Типично женское суждение, – проворчал мой собеседник.
Остальные одобрительно закивали. Гораздо проще было списать все на женскую ограниченность. Можно было добавить сюда и вульгарность, но они не случайно уточняли мое происхождение. Пусть Скьольды и вычеркнуты из дворянских списков, но старые фамилии хорошо помнят этот род.
Я изобразила любезную улыбку.
– Вновь не стану спорить с почтенным собранием. Безусловно, это суждение женщины. – Доказывать им свое умственное превосходство я не собиралась. Во-первых, это было бесполезно, а во-вторых, я и так была в нем уверена. – И моим искренним желанием было бы не мешать мужскому разговору. – Обернувшись к хозяину, я ангельским голосом произнесла: – Достойный рыцарь! Если в вашем доме имеется библиотека, я с огромным удовольствием проведу остаток вечера там, не стесняя приватной беседы.
Общее замешательство не помешало хозяину кивнуть. Он кликнул слугу и отдал краткие распоряжения. Лакей с подсвечником в руках провел меня далеко по темному коридору, открыл дубовую резную дверь, вручил мне свечу и был таков.
Библиотека здесь была не чета той, что в замке Тальви, но и на том спасибо. Я немного пошарила по полкам. Большинство книг было религиозного и законоведческого толка, довольно старых. Некоторые были заново переплетены в багряный бархат с вытисненным на нем зеленым крестом. Эта эмблема помогла мне понять, к какому ордену принадлежит хозяин дома. Зеленый крест на багряном фоне был знаком рыцарей Барнабы Эйсанского.
Святой Барнаба основал этот орден полтораста лет назад для защиты наших южных границ, когда стало ясно, что крестовые походы обломались окончательно, а идиотическая политика европейских владык разгневала мусульман, а если на то пошло, и укрепила их. Первоначально Эйсанский орден действовал весьма успешно, но в последние несколько десятилетий наши войска терпели на Юге поражение за поражением, и резиденция ордена была перенесена на Север Но сам орден продолжал существовать, по-прежнему служа прибежищем младшим сыновьям дворянских семейств. И вместе с орденским на книгах был и родовой герб – куница на лазурном с золотом фоне. Он, этот герб, напомнил, зачем я пришла в библиотеку.
Книга, которая была мне потребна, нашлась довольно быстро, то есть ее и искать не пришлось, она лежала на видном месте. Я уселась за стол, придвинула поближе подсвечник и принялась за изучение.
По моим расчетам, прошло около часа, когда лакей явился вновь, чтобы препроводить меня в столовую. Попрощались со мной вежливее, чем приветствовали. В особенности любезен был Альдрик как-его-там, который галантно поцеловал мне руку. Меня это удивило – я считала, что люди, подобные ему, должны шарахаться от женщин, и его поведение в начале вечера лишь подтверждало такое представление. Тальви прояснил ситуацию, когда мы оказались в карете:
– Форчиа был человеком Рика Без Исповеди.
– Как? – Мне показалось, что я не расслышала.
– Он знаменитый бретер и никогда не позволяет умирающему врагу исповедаться, чтобы погубить не только тело, но и душу.
Вот, значит, как. Особые религиозные замашки Рика меня не волновали. Другое важно. Форчиа не работал на Тальви. Выходит, эти господа особо доверяют друг другу? Хотя у меня не сложилось такого впечатления. Вслух я сказала лишь:
– Тогда он мог бы позаботиться об его могиле…
– Тот, что с бородой, – не обратив внимания на мои слова, продолжал Тальви, – Каэтан Фрауэнбрейс, представитель герцога в Тримейне. («Тогда какого черта он торчит в Эрденоне? « – чуть было не брякнула я, но удержалась. ) Рядом с тобой сидел альдерман Самитш.
– Я думала, они все дворяне.
– Он дворянин.
– Слишком он роскошно одет для городского старшины.
– Здесь такие обычаи. Рядом с Хрофтом – полковник Герман Кренге, из младшей ветви бывших владетелей Свантера. А хозяин дома…
– Эйсанский рыцарь. Из семейства Ларком.
– Ты для этого уходила в библиотеку? Чтобы увидеть герб?
– Не только. Дом мог быть, как и твой, что рядом с Обезьяньим, просто арендован. Но мне действительно нужно было заглянуть в Бархатную книгу Эрда.
– Откуда такой внезапный интерес к геральдике? Лично я бы на его месте воздержалась от вопроса.
Так выигрышнее. Но работодатель – он. И я не стала темнить.
– В Камби я попыталась выяснить, кто был донатором церкви Святого Бернарда. За давностью лет мне никто не мог ответить точно. Оставалось предположить, что это было одно из местных знатных семейств. Таковых в прошлом веке было два – бароны Альберги, род, в настоящее время выморочный, и графы Вирс-Вердеры, чьи владения ранее располагались к востоку от Камби.
На сей раз он ничего не спросил.
– Тебе, вероятно, известно, что девиз Вирс-Вердеров: «Верность есть награда». Но он был дарован им императорами вместе с землями возле Тримейна только четверть века назад. До этого их девиз был: «Источник радости и света».
Во взгляде Гейрреда Тальви отразилась такая ярость, что в его облике даже появилось нечто человеческое. Несколько мгновений он глядел на меня в упор, потом отвернулся Ему даже руки прятать в карманы не пришлось.
Очень ровным голосом он спросил:
– Почему ты не сказала мне об этом днем?
– Я не предоставляю непроверенных сведений. Он помолчал, что-то обдумывая, потом сказал:
– Может, и к лучшему, что я не знал об этом до ужина. Да, к лучшему.
– Предпочтительнее, чтоб другие не знали, что ВирсВердеры уже вошли в игру?
– По-моему, ты не столь равнодушна к политике, как прикидывалась у Ларкома.
– Вот в этом ты ошибаешься. Я сказала чистую правду.
– И тебе не хочется знать, что произойдет в герцогстве?
– Ничего хорошего, разумеется. Но с чего мне жаловаться? Я налогов не плачу!
Снова последовала пауза, после чего он заметил:
– Если уж ты так хорошо разбираешься в загадочных надписях, может, и те знаки сумела прочесть?
– Какие? – невинным голосом осведомилась я. Он не ответил.
Альдерман Самитш был прав – мы и в самом деле в чем-то похожи. Но Тальви этого никогда не признает. Карета остановилась. Мы были у дома.
В спальню меня никто не проводил, и даже огня не дали. Но читать я не собиралась (хватит, почитала уже для одного вечера), а чтобы раздеться, хватит и лунного света.
Я уснула не сразу, еще поразмыслила – вредная привычка, право, никак от нее не отстанешь, хуже, чем пьянство. Будучи в Камби, я предположила, что Тальви может быть замешан и в правительственных интригах, и наоборот. Последнее оказалось истиной.
Итак, мы вляпались в пошлейший заговор… При всем моем отвращении к подобным делам я была в них не столь уж невежественна. Хвастаться этим не приходилось Любой голодный оборванец в порту знает, что герцог Эрдский стар, болен и не имеет прямых наследников. Свергать старика вряд ли кто решится, но вот что начнется после его смерти… до сих пор я считала, что меня это не касается. Остается надеяться, что герцог протянет на этом свете дольше, чем моя служба у Тальви. Кстати, ежели Тальви думает, что он столь уж оригинален в манере вербовать себе сторонников, то он ошибается. Фризбю рассказывал мне, что именно среди смертников находили себе агентов в прошлом веке имперские тайные службы. Или голову на плаху, или… обычно выбирали второе. А пришла эта мода, кажется, из Англии…
Что-то во всем этом было не так.
В чем?
Хватит, сказала я себе, день и без того был слишком длинный В кои-то веки выпал случай отоспаться в приличной постели. И когда-то он еще будет… если я не ошибаюсь…
Приснилась мне висящая в воздухе огненная дверь, сквозь которую кто-то… или что-то заставляло меня пройти. Я замирала от ужаса, но, войдя в пределы огня, испытала невыразимый прилив радости, как от возвращения домой, хотя дома у меня не было с младенческих лет. Тут я и проснулась, с мыслью, что повар рыцаря Ларкома в подметки не годится кухарке «Оловянной кружки».
Кстати о кухарках. Тальви сказал, что здесь нет горничной, но рано утром, постучавшись в дверь, ко мне заглянула женщина. Она буркнула что-то нечленораздельное, бросила на стул стопку одежды и поспешила ретироваться – возможно, на кухню Одежда оказалась моей старой – то есть не той, в коей меня совлекли с эшафота, а той, в которой я сюда приехала. Ее выстирали и высушили – я разумею рубаху и штаны, кафтан бы не успел высохнуть, но и на том спасибо. Из чего я заключила, что светских визитов мне нынче не предстоит. Оно и к лучшему.
С Тальви я встретилась в соседней комнате, где мы вчера попивали вино. Сегодня вина не было.
– Я готова ехать, – заявила я ему.
– Поедем. Но прежде я хочу предупредить: не преувеличивай своей проницательности. Я прекрасно понимаю, почему ты не задаешь вопросов. Думаешь, что таким образом больше узнаешь сама. В некоторых обстоятельствах это правильно. Как в деле Форчиа. Но не всегда будет так просто.
– Благодарю за своевременное предупреждение.
– Брось. Учтивость оставь для вчерашней публики. Я ведь тоже не переоцениваю твоей преданности. Точнее, я знаю, что ты преданна не мне, а своей вере в то, что долги следует платить.
– Тогда позволь все же задать тебе вопрос: моя служба пожизненна? Или ей отмерен какой-то срок?
– На это я тебе в точности ответить не могу. Но я бы не назвал службу пожизненной. Однако ты должна сама почувствовать, что долг отдан.
Это было слишком мудрено.
– И потом, – добавил он, – у тебя может быть вполне достойная и достижимая цель.
– Просвети, будь добр.
– Есть ведь земли Скьольдов…
– Земли Скьольдов отошли короне.
– В твою золотую голову никогда не приходило, что их можно выкупить?
Что за мысль! Стараясь не выказать удивления, я пожала плечами:
– Даже если бы я располагала достаточной суммой, императорская судебная палата вряд ли признает меня правомочной наследницей. А если признает, тем хуже. Помимо общеизвестной репутации Скьольдов, остается и мой собственный смертный приговор, отложенный, но не аннулированный. Так что сделка может быть осуществлена только через третье лицо, при этом обладающее огромными связями…
– Возможно, я мог бы выкупить их для тебя, – прервал он мои рассуждения. Я подняла на него глаза.
– Вот, значит, какова цена? Ставки на долг недостаточно?
– Я сказал – «возможно».
– Ну, не цена, а сочная репка, подвешенная под носом! А я, знаешь ли, репу не ем. Оставим этот разговор. Я ведь не отказываюсь служить. Потому что долги следует платить. И ни по какой другой причине.
Был ли он оскорблен или доволен моим ответом, определить невозможно. Он сказал, что мы выезжаем тотчас же. Мы – это в придачу оказались Ренхид и Малхира, все верхами. И никаких карет. Мы ехали по улицам шагом, и я, положившись на спутников, лучше знавших город, думала о предложении Тальви и о моем отказе. Нет, я не стала бы бороться за возвращение родовых владений. Потому что они бесполезны? Разумеется, я несколько раз поднималась на Фену-Скьольд и видела руины, заросшие дикой травой и куманикой. Чтобы восстановить все это, потребовалось бы чертова уйма денег, чтоб не сказать больше, а смысл? Скьольды жили совсем иным доходом со своих угодий, нежели тот, что приносят пахотные земли, сады, мельницы и рыбные садки. Земли Скьольдов были совершенно бесплодны, иначе коронные управляющие употребили бы их на что-нибудь. А может, я всегда сознавала, что эти земли и так мои, и никакого выкупа, чтобы подтвердить это, не требуется?
Посторонний шум привлек мое внимание. Шум не мирный. Слышались треск, крики, звон стекла, визг и плач. Я оглянулась.
– Тут рынок поблизости, – сказал Ренхид. Но этот шум не напоминал о рыночных драках. Уж их-то я, родные, знаю, как семинарист « Pater noster «. Похоже, в городе происходили беспорядки. Я покосилась на Тальви – работа его приятелей? Он угадал мои мысли и отрицательно покачал головой. Мы тронулись дальше и, проехав еще один переулок, увидели, как из ворот рынка вываливается буйная компания исключительно мужского пола. Причем это были явно последние среди пробежавших дальше по улице. На мостовой валялись битые стекла и посуда, кучи какого-то рванья. Мне показалось, что я чувствую запах паленого.
– Эй, народ, что делается? – крикнул Малхира. Какой-то парень в фартуке мастерового оборотил к нему жизнерадостное румяное лицо.
– Южную сволочь бьем! – превесело сообщил он. – Потрепали немного купчишек, сейчас докончим
– Попили нашей крови, хватит! – поддержал его некто постарше. – Ни работы, ни торговли, ни житья от них не стало.
– Эрденон для эрдов! – возгласил долговязый студиозус, взмахивая дешевой шпажонкой – Долой карнионскую заразу!
Это было уже нечто. Мы с Тальви переглянулись. Ясное дело, что в смутные времена всегда начинают кого-то громить – евреев, цыган, иностранцев, иноверцев. Но чтобы били южан, таких же коренных и полноправных жителей империи и примерных католиков? Такого на моей памяти не было Да и времена стояли не такие уж смутные…
Но раздумывать было некогда. Оставив позади студента разглагольствовать что-то о древних вольностях, на которые никому не дозволено покушаться, мы проехали дальше. Лавки – это не дома, утешала я себя. Напрасно, как оказалось
Мы увидели их на следующем перекрестке, где две волны схлестнулись уже достаточно давно. Среди южан были женщины и дети, и теперь они отступали. Несколько человек валялось на мостовой без движения, и бегущие спотыкались об них. Так, женщина, волокущая за руки двух орущих малышей, не устояла и грохнулась.
– Уходим? – просяще бросил Ренхид. – Зажмут ведь с двух сторон…
Какой-то молокосос подобрал вывернутый из мостовой булыжник и нацелился в женщину. А я осмотрела пистолеты как раз перед выездом. Я не люблю лишнего шума, не люблю стрельбы, но через миг несостоявшийся камнеметатель уже выл, держась за перебитую руку. Не надо принимать картинных поз, скотина.
Над моей головой просвистела пуля, и Керли шарахнулась в сторону. Скатываясь на землю, я различила в гуще толпы мушкетный ствол. Укрывшись за плясавшей от испуга лошадью, я разрядила в ту сторону второй пистолет. Потом бросилась в толпу с «миротворцем» в руке. И плавно вошла с ним в самую гущу. Драка шла подлая, без всяких правил, где старательно бьют лежачего, выдавливают пальцами глаза и противника ищут послабее. Ну, как они, так и я. Дубинка со свинцом с хрусгом прошлась и по костям, и по мягким частям телес. Мне тоже сразу заехали ребром ладони по лицу, но так удачно, что лишь разбили губы, а зубы остались целы. Правда, этот недосмотр кто-то незамедлительно постарался исправить. Поэтому руку с кастетом, целившую мне в челюсть, пришлось немножко сломать. Всего в паре мест. Тут моему славному оружию и пришел конец. Разумеется, железный прут должен был переломить мне хребет, но я успела развернуться и парировать удар. Однако дубинка переломилась, оставив мне лишь короткий заостренный обломок, болтавшийся на ремешке вокруг запястья.
Передо мной снова был студент. Их и вообще в толпе было немало. Не новость – какая же заваруха, какой бунт, какой погром без студентов?
– Бей карнионских прихвостней! – орало будущее светило науки, размахивая заточенным прутом. – Эрденон для эрдов!
Не дожидаясь, пока он замолчит, я перехватила свой обломок, слишком легкий для серьезного удара, но приобретший иные качества, прошла под рукой и вогнала острие ему в подбородок, слегка порвав рот. Пока он корчился от боли, я пнула его в самое уязвимое у мужчин место (не в голову, не подумайте), и он улегся на мостовую. За что ценю нашу учащуюся молодежь – драться любят, но не умеют.
Следующий противник – по виду приказчик – был посолиднее. Руки у него были очень длинные, куда мне, а в одной из них он сжимал тесак. Тут уж обломок дубинки помочь не мог. Любимый кинжал Ренхида, придется мне все же выпустить тебя на волю… Проще всего было бы метнуть его, но кинжал оставался моим последним оружием, и мне не хотелось выпускать его из рук. Судя по тому, как приказчик размахивал тесаком, вернее даже рубил, он был явно намерен распороть мне глотку. При его росте это было очень даже сподручно. А вот колоть при таких замашках было очень даже затруднительно. Зато кинжалом труднее защищаться, ничего не попишешь…
Насчет письма… Этого парня учили работать тесаком, сразу видно. А вот «расписывать» воздух клинком – вряд ли. Это для более тонкого и легкого оружия. Обычно – ножа. Кинжалом даже удобнее, он обоюдоострый.
Нет, его не учили, иначе плохо бы мне пришлось. Когда кинжал замелькал перед его глазами, словно выписывая непонятные письмена, он не то чтобы растерялся, но движения его замедлились. Он был выше меня, но кинжалом и бить сподручнее снизу вверх. Ничего особенного я ему не сделала. Просто резанула ему по венам на руках. На обеих. Чтоб оружие держать не мог. Все-таки он растерялся. Потому что, кроме рук, у него оставались и ноги, и голова, которая, может, и мало думала, но годилась на то, чтоб двинуть так, что мало не покажется.
Но он отступил. Отступил, как и остальные. Ненамного.
Оказалось, что южане, пользуясь моими геройскими действиями, почти полностью покинули поле брани. Оставался лишь один мужчина с разбитым в совершенную кашу лицом, который силился подняться с четверенек, и та самая женщина, впавшая в полное оцепенение. Она сидела на земле. Малыши, копошившиеся подле ее юбок, уже не орали, а попискивали, надорвав голоса.