Рыбин Алексей Викторович. Ослепительные дрозды

   Фигура, меж тем, покачивая рано обозначившимся животиком, продолжала источать ругательства, направленные в зал. Зал благоговейно молчал, внимая откровениям мэтра.
   — Слушай, — громко обратился Леков к Кудрявцеву. Заговорил он настолько внятно и громко, что черная фигура на сцене заметно дернулась, но головы в сторону кулис не повернула. Профессиональные навыки артиста сказывались. Зато нервная девчушка снова изменила позицию, повернувшись к сцене задом, к Лекову передом.
   — Слушай, — не обращая внимания на испепеляющий взгляд девушки продолжил Леков. — Это он, что ли, рок-оперу написал?
   — Ну да, — кивнул Роман Кудрявцев. — Я не пойму, Васька, ты издеваешься, или серьезно говоришь?
   — Абсолютно серьезно, — ответил Леков.
   — Да брось ты… Помнишь песню — «Молодость наша уходит»?
   — Нет. Я эту музыку не слушаю вообще-то.
   — Ладно, — Кудрявцев махнул рукой. — Смотри, он начинает.
   Девушка, стоящая между Лековым и сценой зашипела, глаза ее сверкнули и потухли, лицо превратилось в каменную маску. Она еще раз яростно зыркнула на Лекова и снова повернулась к любимому, судя по всему, артисту.
   Артист выверенным, отрепетированным жестом взялся левой рукой за гриф гитары, болтающейся на уровне живота, занес над струнами правую и выдержал небольшую паузу. Зал, прежде находившийся в религиозном оцепенении по мановению руки артиста, просто умер.
   — Курить есть? — громко спросил Леков у Огурцова и артист, приготовившийся уже обрушить на зал всю мощь своего таланта снова нервно дернулся. Девчушка на этот раз не повернулась на ненавистный голос, а просто сгорбилась и втянула голову в плечи.
   — Тс-с-с, — просвистел Кудрявцев. Леков пожал плечами и уставился на сцену.
   Артист, так и не опустив руку на струны вдруг затянул акопелло:
   — Аааа-а-а-а…
   Выше и выше взлетал его голос и, по мере того, как он переходил из октавы в октаву лицо Лекова морщилось, приняв в конце концов совсем уже нечеловеческое выражение.
   — Ну я пошел, — сказал он громко, когда артист на сцене перестал голосить и взял первый аккорд на гитаре.
   — Подожди, сейчас он…
   — Я уже все понял, — прервал Леков Кудрявцева. — Вы остаетесь?
   — Да. Я хочу послушать, — сказал Роман. Огурцов же, потоптавшись на месте, посмотрев на Кудрявцева чудесным образом снизу вверх, хотя были они с Романом одного роста, кивнул и поддакнул:
   — Да. Я тоже послушаю…
   — О кей. Я в буфете. Денег только дайте.

***

   Артист вошел в буфет, сопровождаемый роем поклонников — все они были на голову ниже статного певца, одетого в черное и поблескивающего золотой оправой очков. Леков, пивший уже седьмую бутылку пива, заметил в толпе поклонников девчушку, давеча торчащую на сцене. За спиной артиста маячила длинная фигура Кудрявцева, который что-то говорил герою дня, хлопал его по плечу, герой слушал, кивал головой и улыбался.
   Кудрявцев указал рукой на столик, за которым сидел Леков и артист, снова кивнул, лениво повел рукой, отметая от себя рой поклонников и поклонниц и вальяжно двинулся в указанном направлении.
   — Познакомьтесь, -весело сказал Кудрявцев, оказавшись у столика Лекова одновременно с артистом. — Это наш знаменитый питерский музыкант, звезда панк-рока Василий Леков.
   — А где Огурец? — спросил Леков, мельком взглянув на артиста.
   — Он уехал. Какие-то дела у него. Бабы, наверное, — ответил Кудрявцев.
   Артист свысока посмотрел на звезду панк-рока, и осторожно кивнул. Глаза артиста за тонкими стеклами очков странно забегали. Леков снова посмотрел на топчущегося на месте Отрадного и тоже кивнул.
   Несколько секунд артист и звезда панк-рока молча созерцали друг друга, причем глаза Отрадного продолжали бегать по сторонам.
   — Ну что же, — разрядил паузу Кудрявцев. — Сережа! — он посмотрел на артиста и тот с видимым облегчением отвернулся от Лекова. — Может быть, пивка? Составим компанию молодому поколению?
   Леков хмыкнул. Не такое уж он «молодое поколение». Разве что относительно москонцертовских заслуг Отрадного он может считаться молодым и недооцененным. Вернее, совсем не оцененным худсоветами, цензорами и музыкальными критиками солидных московских изданий.
   — Да, пожалуй, — согласился артист.
   — Я сейчас принесу, — быстро сказал Кудрявцев и направился к буфетной стойке.
   Артист вежливо кашлянул. Из дальнего угла буфетного зала на него с восхищением взирала примелькавшаяся уже фанатка — та самая, со сцены.
   — Вы, простите, Василий…
   — Да-да? — быстро откликнулся Леков.
   — Вы тоже музыкант, насколько я понял?
   — Да. — Скромно ответил Леков. — Тоже. Да.
   — А где вы учились?
   — А вы?
   Леков в упор посмотрел на артиста.
   — Я? Я окончил консерваторию. Сейчас преподаю.
   — Что?
   — Что преподаю? Вокал…
   — А-а. Ясно.
   Леков взял бутылку и налил себе пива.
   — А я дома учился.
   Он залпом выпил целый стакан, громко рыгнул, отчего артист Отрадный вздрогнул, поставил стакан на место с громким стуком и уперся взглядом в собеседника.
   — Дома, — сказал артист, переходя в наступление. — Дома — это несерьезно. Знаете, отчего в нашей стране так плохо с рок-музыкой?
   — Плохо? Да, вот интересно, отчего же у нас все так плохо? — Леков поставил локти на стол и уперся подбородком в ладони. — Отчего у нас ничего нет? Ума не приложу…
   Отрадный поморщился, но продолжил.
   — Понимаете, вот вы, например…
   — Ну-ну, — подбодрил артиста Леков.
   — Вот вы, — снова поморщившись продолжил Отрадный. — Вы говорите — «дома»… А это, вы уж меня извините, несерьезно.
   — Да?
   — Конечно. Музыке нужно учиться, это требует полной отдачи, это годы упорного труда… И не каждый способен понять, что такое вообще музыка.
   — Это точно, — кивнул Леков. — Не каждый. И это, между прочим, очень странно.
   — Почему же странно? Ничего странного. У нас все кому не лень, лезут сейчас на эстраду. А профессионалов практически нет. Особенно в рок-музыке. Никто толком и не знает, как рок-музыку играть нужно. И петь. Какие вокальные школы…
   — Интересно. И как же ее нужно играть?
   — Ну что, познакомились? — Кудрявцев навис над столом держа в руках две увесистые грозди пивных бутылок… — Давайте-как выпьем за сегодняшнее выступление. Отличный концерт, Сережа, был сегодня, отличный.
   — Да ну, что ты… Зал такой…
   — Какой? — спросил Леков.
   — Гопники одни, — ответил Отрадный. — Ни черта не понимают. Половина вообще — пьянь. Сидят, портвейн хлещут… Я видел со сцены. Бисер перед свиньями…
   — Ну да. А кто еще на рок-концерты ходит? Папики ведь не пойдут.
   Две последние фразы Леков произнес с иронией, которой, впрочем, артист не заметил. Слишком увлечен он был идеей, видимо, мучавшей его давно и тяжело.
   — Не пойдет. Конечно. А почему? Почему так называемые папики не ходят на рок-концерты? Потому что «папики» — это нормальные люди, которые хотят слушать нормальную музыку. А музыке учиться нужно. Просто так ничего не дается. Вся эта самодеятельность — все эти ваши группы… Рок-клуб… Это же все детский сад. Никто ни играть не умеет, ни петь… Я столько лет уже слушаю рок-музыку, я ее знаю, я в ней разбираюсь, я могу петь все, что угодно. Но сколько я учился этому? А? Сколько лет?
   — Сколько? — спросил Леков.
   — О, да какая разница! Много лет. Музыкальная школа, училище, консерватория… Это годы, это десятилетия труда, бешеного труда… А эти… Ваши… Ну, не знаю, не знаю… Несерьезно это все. И, больше того, больше того — вредно.
   — Чего это — вредно?
   — Вся эта самодеятельность, которая называет себя «рок-музыкантами», вся эта шобла алкашей и наркоманов — это вредно. Непрофессонализм — это мало сказано… Беспомощность эта, с которой все они, самодеятельные рокеры пытаются что-то играть, вот эта беспомощность, это чудовищное звучание — вот что отбивает охоту у нормальных людей ходить на рок-концерты. И вообще слушать рок-музыку. Они дискредитируют жанр, дискредитируют все направление… Вот я пытаюсь отстоять, пытаюсь много лет объяснить людям, что рок-музыка…
   — Что — «рок-музыка»? — спросил Леков.
   — Что рок-музыка — это искусство, это великое искусство… Я о рок-музыке знаю все. Я ее изучаю много лет. Я весь «Битлз» пою…
   — Может, тогда треснем?
   Леков поднял стакан.
   — За искусство-то?
   Артист посмотрел на своего молодого собеседника каким-то очень странным взглядом, перевел его на Кудрявцева и взял стакан с пивом.
   — За искусство можно, — сказал он неуверенно.
   — Ну, чтобы все искусства процветали, — улыбнулся Леков и стукнул своим стаканом о стакан артиста.
   — Да… Чтобы процветали, — промямлил тот и вдруг быстро, в один глоток проглотил двести пятьдесят граммов «Жигулевского».
   — Ну вот, — заметил Леков. — Это другое дело. Продолжим? Роман, — он посмотрел на Кудрявцева. — А что дальше-то будем делать?
   — Поехали ко мне, — предложил Кудрявцев. — Сережа!
   — Да? — встрепенулся артист.
   — Ты свободен сегодня вечером?
   — В общем-то…
   Отрадный с тоской посмотрел на пивные бутылки, которые выглядели как-то очень сытно, очень по-доброму поблескивали своими зелеными, запотевшими боками.
   — В общем-то… — не мог решиться Отрадный.
   — Да в чем дело-то, е-мое?!.
   Леков налил себе еще пива.
   — Нужно же нам как-то закрепить дружбу Ленинграда и Москвы. А то — рок-клуб — говно, самодеятельность — говно… Так не пойдет. В мире очень много есть хороших вещей. В том числе, и в самодеятельности. Поехали, Сережа. Выпьем, поговорим… А баб возмем?
   — Баб? — Кудрявцев тяжело вздохнул. — А каких?
   — Да вон, куча целая, — Леков махнул рукой в сторону буфетной стойки. Там маячила небольшая очередь из малолетних поклонниц Отрадного, перекочеваших сюда из-за кулис вслед за любимым артистом.
   — Не люблю я московских девушек, — скучным голосом сказал Кудрявцев. — То ли дело, ваши, питерские… Интеллигентные, хоть и бедные. И одеты плохо. Но, зато, обязательно посуду помоют после вечеринки, ночью спать не мешают… И, главное, никогда ничего не сопрут. А наши — их только в квартиру запусти. Сколько случаев было. То икону снимут со стены… На кухне у меня — штук пять уже ушло. Вместе с московскими девушками. То кольцо уведут… На худой конец — шампунь из ванной стащат. И вообще — засрут все, загадят квартиру, а потом еще выебываться начинают. Кофе им, понимаешь ли, в постель, еще чего-нибудь. Ты за кофе пошел на кухню — а она — шасть — к тебе в письменный стол… Такие суки. А питерские — они другие.
   Кудрявцев зажмурился и потянулся, выбросив длинные руки высоко вверх.
   — Питерские — они бедные, но гордые. И трахаются совсем по-другому. Наши-то ленивые… Манерные. А ваши…
   Он скосил глаза на Лекова.
   Леков важно кивнул.
   — Да, трахаются ваши — как в последний раз, — мечтательно молвил Кудрявцев.
   — Серьезно? — заинтересованно спросил артист. — С чего бы это? А? Я не замечал…
   — А были у тебя питерские?
   — Питерские?…
   Артист пожевал губами.
   — Не помню… Наверное, были… Хотя, — спохватился он. — Хотя, я, вообще-то, по сексу, знаете ли… Я такой образ жизни веду… Строгий. Работа, занятия… Преподавательская деятельность…
   — Ну студенток-то пердолишь, Серега? — весело блеснул глазами Леков.
   — Ну, а то, — Отрадный мечтательно посмотрел в потолок, потом спохватился и быстро закончил, — Да что вы, в самом деле…
   — Короче говоря, едем ко мне? — Кудрявцев хлопнул ладонью по столу. — Да или нет?
   — Едем.
   Леков встал и, повернувшись к буфету, махнул рукой.
   — Эй, девушка!
   Девчушка, та самая, которая на сцене толкалась перед Лековым и выражала свое неудовольствие его поведением, встрепенулась. С лица ее исчезло сонное выражение, с которым она взирала на Отрадного, его сменила маска, выражающая крайнее раздражение и досаду. Леков, совершенно очевидно, вывел ее из транса.
   — А? — растерянно спросила она.
   — Вот тебе и "а"! — громко крикнул Леков, не обращая внимания на то, что взоры всех, присутствующих в буфетном зале, включая комсомольцев-комитетчиков в один миг уперлись в его покачивающуюся фигуру. — Иди сюда. говорю.
   — Это вы мне?
   Девчушка, кажется, не понимала, чего от нее хочет странный юноша, по виду — совершенный гопник, но при этом почему-то оказавшийся за одним столиком с живым богом. И не просто оказавшийся, а ведущий с ним оживленную беседу. Как равный с равным.
   — Тебе, тебе. Иди сюда.
   Комсомольцы, растворившиеся было в затененных углах буфета встрепенулись и приняли охотничьи стойки.
   Девчушку передернуло — вероятно от волнения, она быстро посмотрела по сторонам — товарки, стоящие в очереди за пивом и тихонько щебетавшие о чем-то своем, девичьем и потаенном, как по команде замолчали и пялились на бедную избранницу во все глаза.
   — Ну, слушай, давай, шевелись, — крикнул Леков. — У нас времени нет.
   Кудрявцев усмехнулся и посмотрел на артиста. Тот с отсутствующим видом пил пиво маленькими глоточками, сосредоточенно, с серьезным лицом, словно, по предписанию врача употреблял целебную микстуру.
   Поклонница Отрадного, снова впав в транс, медленно двинулась к столику, за которым сидел ее кумир, опустивший в стакан известный всей стране длинный холеный нос со съехавшими на самый его кончик не менее известными, являющиеся неотъемлемой частью имиджа артиста, затемненными очками.
   — Тебя как зовут-то? — спросил Леков, когда девчушка остановилась у их столика глядя прямо перед собой и всеми силами стараясь сделать так, чтобы взгляд ее не упал на артиста, который, впрочем, кажется, не обращал на нее ни малейшего внимания. Несколько комсомольцев в черных пиджаках, взяв пиво без очереди, устроились за соседним столиком и навострили уши.
   — Наташа, — гордо ответила девчушка.
   — Лет сколько? — с интонацией опытного следователя спросил Леков. На лбах некоторых из компании сидящих за соседним столиком комсомольцев выступил пот.
   — Двадцать.
   — Сколько-о?!
   — Ну, двадцать.
   — Ага. Ты хорошо сохранилась, маленькая. Поехали тогда.
   — Куда?
   — А в гости. Поедешь?
   — Куда?
   — В хорошее место. Не бойся, Наталья. Не обидим.
   Леков хмыкнул.
   — И Сергей едет.
   Отрадный еще глубже погрузил свой нос в стакан.
   — Да? Я не знаю… А где это?
   — В центре, — сказал Кудрявцев. — Поехали, господа. Решили, так решили. Я тоже выпить хочу. А за рулем, знаете ли…

***

   — Ты же всегда пьяный ездил, — сказал Леков, когда «Волга» Кудрявцева выехала на Кутузовский проспект. Он сидел рядом с Романом, на заднем сиденье съежилась девочка Наташка и, рядом с ней замер Отрадный, молча пялившийся в зеркало над водительским сиденьем.
   — Ездил. На других машинах, — усмехнулся Кудрявцев. — Я ведь всю жизнь на отечественных марках езжу. Это у меня от папы. Если хорошо машину довести до ума, то вполне можно по городу рассекать. И меньше шансов, что угонят. Или разденут… Я же «Кадиллак» привез из Штатов — две недели простоял. Все.
   — Угнали? — осипшим голосом спросил Отрадный.
   — Ну да. Теперь где-нибудь в Грузии мой «Кадди» живет. Или в Эмиратах. Так что, думаю — ну его в задницу, хорошие машины. Гаража у меня нет, охраны нет… А «Волгу» мне тоже папа посоветовал взять. Если над ней поработать — ничего, ездить можно. Одна только проблема.
   — Что такое? — спросил Отрадный. Ему явно было не по себе.
   — Да, понимаешь, Сережа, номенклатурная машина.
   — В каком смысле? — спросил Отрадный, а Леков понимающе кивнул и хмыкнул.
   — Точно, — сказал он. — Это ты верно подметил. Официоз, мать его.
   — Да, Вася, официоз. Замучил меня этот официоз.
   — Чем же? — снова включился Отрадный.
   — Я же с детства за рулем, — с удовольствием, которое звучало в его голосе всегда, стоило только ему выйти на автомобильную тему, ответил Кудрявцев. — Я машины очень люблю. Я их понимаю. И я всегда с машиной общаюсь, как с живым существом.
   — Ну это уж, пожалуй, слишком, — бросил Леков.
   — Нет, ничего подобного. Ты, вот, с гитарой… И ты, Сережа — вы музыканты, вы с инструментом ведь тоже общаетесь, как с другом? Да?
   — Ну, это другое, — начал было Отрадный, а Леков криво усмехнулся и промолчал.
   — Да нет, я думаю, тоже самое. Кому что. У вас — гитары, у меня — машины. С ними общаться нужно, любить их. Тогда и они не подведут. Я, знаете, парни, на каких развалюхах иногда ездил? И денег не было ни хрена. Так вот, едешь на гробике таком, все трясется, зараза…
   Девушка Наташа на заднем сиденье вздрогнула и съежилась еще больше. Кудрявцев заметил ее реакцию на мат, усмехнулся и продолжил:
   — Ну да. Сволочь такая, трясется все, громыхает, чувствую, сейчас встану. Я ей и говорю — милая! Потерпи, пожалуйста, чуть-чуть еще, потерпи, доедем, я тебя подлечу, я тебя поправлю, помою, почищу, мастера хорошего позову, доктора твоего… Он тебя на колеса поставит… Иной раз даже скажешь — «на ноги». Так-то вот.
   — И что же? — спросил Отрадный.
   — Доезжал до места. Всегда. Доедешь, встанешь — и все. Кранты. Уже машинка не заведется, пока обещание свое не выполнишь. Пока мастера не приведешь, пока не подлечишь, не помоешь… А вы говорите…
   — Рома, а что ты там про «Волгу»-то начал? — спросил Леков.
   — Ах, ну да. В общем, действительно, всю жизнь я пьяный ездил. Ну, не то, чтобы слишком, а так, ну, ты знаешь, Василий… Я же за обедом всегда рюмку-другую выпиваю. И ничего. Привык. Без проблем. А с «Волгой» — такая история… Я же говорю — номенклатурная машина. Не везет она пьяного. Не хочет. Отторгает. Садишься за руль — не принимает тебя машина. Не верит тебе. Такое в ней поле… Мощное.
   — Да уж, — важно кивнул Леков. — Понимаю.
   — Советское поле, — заметил Отрадный. — Совковое.
   — Нет, — Леков повернулся к артисту и, невзначай рыгнул в сторону девушки Наташи, отчего та еще сильнее уменьшилась в размерах и почти потерялась рядом с огромным гитарным кейсом Отрадного.
   — Нет, — сказал Леков. — Не совковое в ней поле.
   Он глубоко втянул воздух, демонстративно поводя носом, обнюхивая салон машины. — Не совковое, Нет. Но — имперское. Уважаю.
   После этого Леков отвернулся от артиста и замолчал.
   — Василий у нас уважает империю, — сказал Кудрявцев после паузы. — Я знаю… Да, Вася?
   — Да, — спокойно ответил Леков совершенно трезвым голосом. — Уважаю.

***

   Водки Кудрявцев купил в магазине, который находился совсем рядом с его домом. В том же магазине Лекова, увязавшегося за Романом, стошнило — не очень сильно, но все же несколько покупателей, толпившихся возле прилавка, начали было поговаривать о том, что не худо бы вызвать милицию. Этого же мнения придерживалась и продавщица, но Кудрявцев быстренько вывел ослабевшего товарища на улицу, сунул в машину, прыгнул за руль и «Волга» в мгновение ока растворилась в темноте арки двора.
   В лифте Лекову снова стало плохо, он побледнел, на лбу его выступил пот, но до тошноты дело не дошло — питерский гость громко рыгнул, обдав окружающих густым пивным духом и в очередной раз заставив девушку Наташу скукожиться. Отрадный же, по своему обыкновению, делал вид, что все происходящее вокруг его совершенно не касается, а Кудрявцев пристально посмотрел на своего товарища и спросил:
   — Нехорошо тебе, Василий?
   — Нехорошо матом ругаться при детях. А мне дурно, — просто ответил Леков. — Но это сейчас пройдет. Вы не бойтесь.
   Он посмотрел на девушку Наташу.
   — А я и не боюсь, — ответила та, глядя на Лекова снизу вверх.
   — И правильно, — согласился Кудрявцев. — Вася — он хороший.
   — Да я вижу, — кивнула Наташа. — Вижу.
   — Вот только не надо иронизировать, — строго заметил Леков, утирая пот со лба. — Не надо, девушка. Вы такая красивая, а такие глупости начинаете говорить. Мы ведь с вами совсем незнакомы. Как же можно-с, вот так, незнакомого человека смешивать прилюдно с говном-с? А? Хорошо ли это?
   — Приехали? — с надеждой спросил Отрадный, когда лифт остановился и двери его со скрипом разъехались в стороны.
   — Да. — Кудрявцев сделал рукой приглашающий жест. — Прошу на выход. С вещами.

***

   В квартире Романа Отрадный, наконец, расслабился. Он явно чувствовал себя в своей тарелке — даже облик его очень хорошо сочетался со шкафчиками карельской березы, с мягким, старинным кожаном диваном, на резную деревянную спинку которого Отрадный небрежно закинул руку, с тяжелыми бархатными портьерами, закрывающими окна, с иконами и картинами, висящими на стенах.
   Отрадный, пожалуй, единственный из всей компании выглядел в апартаментах Кудрявцева на своем месте — даже хозяин в своих потертых джинсах и кожаном пиджачке казался гостем в собственном доме, не говоря уже о покачивающемся Лекове и окончательно потерявшейся девушке Наташе, которая, войдя в квартиру, юркнула в массивное кресло и затихла, снова сосредоточив все свое внимание на Отрадном.
   Артист сидел, закинув ногу на ногу и курил дорогую, длинную сигарету. Поблескивал очками, поглядывал по сторонам.
   — Хорошо у тебя, Рома, — наконец, молвил артист. — Я, знаешь, редко в гости хожу… Все работаю, работаю… А у тебя — просто прелесть, что за дом. Можно посидеть по-человечески…
   — Сейчас, сейчас, все будет по-человечески, — пробормотал Леков, срывая винтовые пробки с водочных бутылок.
   Когда Кудрявцев, гремевший на кухне тарелками и хлопающий дверцей холодильника, появился в комнате с подносом, на котором лежали закуски — копченая колбаса, буженина, хлеб, зелень, тонко нарезанный, ароматный сыр, Леков уже выпил свои первые двести грамм.
   — Не гони, Василий, — строго сказал Роман. — А то вырубишься раньше времени.
   — А когда, позволь спросить, это время, до которого мне нельзя вырубаться?
   Лекову, очевидно, стало лучше. Пот на лбу высох, лицо порозовело, в глазах заиграли злые, веселые искорки.
   — Я хотел тебя попросить спеть последние твои песни. Из нового альбома. И Сережа бы послушал. Хочешь, Сережа?
   Кудрявцев посмотрел на артиста. Тот пожал широкими плечами и как-кто странно сморщил лицо. При желании, конечно, выражение, которое приобрела физиономия Отрадного можно было назвать заинтересованностью, но с тем же успехом к нему подходило и определение «отвращение». Он провел ладонью по длинным, густым, холеным волосам, зачесывая их со лба на затылок и прромычал что-то неопределенное.
   — Ну да, Сережа у нас только свои песни любит слушать, — ехидно заметил Кудрявцев.
   — Ну, отчего же, — прикрыл глаза артист. — «Битлз» я слушаю с удовольствием… Вы как, — нарочито-официально обратился он к Лекову. — Как насчет «Битлз»?
   — Нормально, — ответил Леков, странно глядя на статного артиста. — Нормально насчет «Битлз».
   — «Нормально», — вздохнул Отрадный. — Эх, молодость, молодость… Это гениальные композиторы.
   Сказавши это, артист снова прикрыл распахнутые было глаза и погрузился в самосозерцание.
   — Глубоко, — констатировал Леков. — Глубоко. Гениальные, значит. Ну, ладно. Раз в консерватории так считают, я, что же, я ничего…
   Артист не реагировал.
   — Ладно, Рома, давай еще по двести и споем.
   — Не много будет тебе?
   — Ты чего, Рома? Я свою дозу знаю. Гитарку вашу можно взять, Сергей… по отчеству, извините, не помню?… А?
   — Не надо, не надо, — Кудрявцев быстро погасил пожар, заметавшийся в мгновенно открывшихся глазах Отрадного — пожар, который, кажется, вот-вот готов был расплавить дорогую золоченую оправу его очков. — Не надо. У меня есть гитара.
   Он метнулся в кухню и, через секунду, вручил Лекову двенадцатиструнный инструмент.
   — Специально купил, — сказал Роман. — Как, ничего?
   — Говно, — коротко ответил Леков. Отрадный усмехнулся.
   — Говно, — повторил Леков. — У нас хороших гитар на заводах не делают. Не умеют.
   — Ну, ладно, — пожал плечами Роман. — Как-нибудь с тобой походим по Москве. Поможешь выбрать…
   — Если только по комиссионкам — сказал Леков. — Ладно, сыграем пока и на этой…
   С дивана, на которым восседал артист донеслось какое-то сдавленное шипение.
   — Последняя песня, — объявил Леков и быстро налил себе полстакана водки. — Называется «Время Богов».
   — Можно водки выпить? — глухо спросил Отрадный.
   — Конечно, — Кудрявцев быстро поднес артисту требуемое. — И огурчик возьми, Сережа, огурчик.
   — Спасибо.
   Отрадный залпом выпил водку. Леков, наблюдавший за ним с гитарой в руках, одобрительно кивнул.
   — Ну, понеслась, — сказал он, когда артист прожевал и проглотил крохотный, крепенький соленый огурчик.

***

   Отрадный потянулся за сигаретой, его качнуло и он вляпался растопыренной ладонью в блюдце с крупно нарезанными помидорами. Очень серьезно рассмотрев свои, вымазанные в розовой помидорной кашице пальцы, артист, не найдя салфетки, потащил из кармана брюк носовой платок, попутно заляпав и черную рубашку и, собственно, брюки, умудрился окропить скатерть и накапать на пол.
   — У тебя гитара…
   Язык артиста заплетался, лицо раскраснелось и покрылось капельками пота. Кудрявцев наблюдал за именитым гостем с видимым удивлением. Прежде он не видел Отрадного в подобном состоянии.
   Артист, конечно, выпивал. Но никогда — по крайней мере последние несколько лет — никогда и никто не видел его пьяным. Может быть, только родные и близкие, дома, ночью… В общественных же местах артист старался (и у него это получалось) выглядеть образцом трезвости. Живым символом здорового образа жизни. Раньше, в молодости, конечно, всякое бывало. Но за те несколько лет, которые сделали артиста популярным, и не просто популярным, но по-настоящему знаменитым, едва ли не символом поколения, которое он перерос давным-давно — за эти годы артист успел так мощно «засветиться», дать такое количество журнальных, газетных, а, главное, теле-интервью, такое количество концертов, выпустить столько пластинок, что иначе, как трезвенником и борцом за нравственность и чистоту искусства его уже никто и не воспринимал.