Страница:
Я обрушила на нее ругательства:
– Abhorrée! Démon![56]
Эдгар взглянул на меня. Он, несомненно, решил, что я вступилась за него и налетела на Маму Венеру. Мне кое-как удалось вывернуться из затруднения фразой на языке, к которому он был неравнодушен. Я воззвала к его долготерпению. Сказала, что нам предстоит свершить деяние. «Деяние Господа», добавила я. Что побудило меня это ляпнуть – не знаю. Где тут нашлось место Господу? Но слово не воробей, и тут…
Элайза Арнолд, откинув голову назад, разразилась смехом. От ледяного дуновения – ее выдоха, не иначе – зазвенели хрустальные подвески канделябра. Мне подумалось, что актриса выдала тем самым свое присутствие. Отлично, мелькнуло у меня в голове, пусть у Эдгара откроются глаза, пусть он увидит воочию, кто перед ним. О, какие горькие терзания за этим последуют!.. Mais non[57]. Я сразу же пожалела о своем желании: нельзя никоим образом посвящать в столь мрачные тайны ни Эдгара, ни Розали. (Бремени иных загробных тайн простому смертному не выдержать.)
Сама я изо всех сил старалась пренебречь устроенным Элайзой представлением. Это было не так уж трудно – освещение оставалось неярким, и Элайза не отваживалась разбушеваться перед нами на всю катушку. Аромат тухлятины еще можно было терпеть, пока она не извлекала из ночи дополнительной для него крепости – будь то влага, воздействие луны или что другое.
Я обернулась наконец к Маме Венере. Судя по наклону вуали, она наблюдала за Элайзой, выжидая. Я решила привлечь ее внимание, слегка кашлянув, и направила к обратившейся в мою сторону вуали вопрос без слов: нельзя ли приступить к задуманному – и тем скорее с этим покончить?
Мама одобрительно кивнула и проговорила:
– Выслушай меня. В кутузке на рыночной площади сидит девушка-рабыня. Мы хотим ее освободить. Спасти ее. Помочь ей сбежать до кончины хозяина, а то ее продадут на сахарную плантацию или она попадет в руки родича, с которым ей не поздоровится.
Розали сияла от счастья – ярче лампы.
Услышав это, Эдгар воззрился на Маму Венеру. Приспустив шерстяной, влажный от дыхания шарф, он задал вопрос:
– А что мне за дело до воли – или неволи – какой-то черной, как угли, девки?
…О несчастный ненавистник Эдгар По, змеиный же у тебя язык. Надо же было выбрать слова с такой дьявольской меткостью: «черная, как угли»… намек на пожар.
– Тебе, конечно, до девушки дела нет, уж мне ли не знать. Толкуешь только о своих стихах да о том, о сем, а в сердце у тебя одни монеты бренчат, как у твоего папочки.
– Джон Аллан – не отец мне! – вскипел Эдгар.
Мама Венера придвинулась к юноше поближе и поставила ногу в домашней туфле на нижнюю ступеньку.
– Тогда докажи здесь и сейчас, что в жилах у тебя течет другая кровь, получше.
– Доказать?
– Ну да… Покажи мне, покажи нам, что ты не Аллан. Покажи нам, что ты лучше его.
– Умная ты баба, – прошептала Маме Венере Элайза Арнолд. Ее груди закачались маятниками, когда она к ней наклонилась. – Здорово придумано. Ты подвесила перед моим жеребенком ту самую морковку, от которой он пустится вскачь, – ненависть к Джону Аллану.
Пока Эдгар мысленно взвешивал два предмета своей ненависти – Маму Венеру и Джона Аллана, – актриса обратилась ко мне:
– Ты, ведьма, как-то замешана в эту напряженную интригу? Если да, то браво. Вернее, брава.
– Говори, – произнес наконец Эдгар. – Говори, чего ты от меня хочешь.
Он обратился к Маме Венере, однако ответила я:
– Содействия. – Я сама поразилась своему вмешательству. – Какое когда понадобится.
Эдгар задумался. В голове у него, как мне вообразилось, вертелись слова «рабыня», «беглянка», «скандал»; наверняка представилось ему и побагровевшее, пристыженное лицо Джона Аллана. На доказательства большего, чем у приемного отца, великодушия он плевать хотел, а вот уязвить его очень был не прочь. Оставалось уладить только одну существенную подробность.
– Ну-ну, парень, – Мама Венера предвидела его вопрос, – за деньжатами дело не станет, угу.
Мне вспомнилась проданная арфа.
– Содействие, – повторила я в надежде подтолкнуть Эдгара к согласию и тем самым ускорить развязку.
– Что у вас за ставка в этой игре, mon ami? – не без ехидства осведомился у меня Эдгар.
Теперь он понял, чья я союзница.
Я не ответила. Эдгар молча сверлил меня взглядом. В тишине до меня донесся голос Элайзы Арнолд:
– Потребуй от него содействия – какое когда понадобится. Выбор предоставь мне… У меня есть одна мысль, я открою ее ночью – сегодня ночью. А сейчас отошли его отсюда.
С подачи суфлерши я бросила Эдгару:
– Это не важно! – И безжалостно добавила: – Вы свободны, поэт. Постарайтесь лучше вслушаться в ночные шорохи.
Еще хлеще – процитировала его стихотворение «Духи мертвых»:
И Эдгар ушел. Вернее, кубарем скатился с лестницы. Теперь он если кого-то избегал, то только меня, держась от меня подальше, как от норовистой лошади. Признаюсь, у меня это вызвало улыбку.
Эдгар велел – нет, скомандовал Маме Венере известить его о ее намерениях относительно Розали. Распахнув незапертую дверь, он напоследок обернулся:
– И пришли денег столько, сколько нужно.
С этими словами он пнул железный засов, прислоненный к косяку. Засов грохнулся о мраморную плиту с таким лязгом, что бедняжка Розали едва не выронила лампу. Ламповое стекло брякнулось на пол. Красные осколки разлетелись у ее ног брызгами крови. С незащищенным пламенем в руках она ринулась к брату, который занес над ней мускулистую руку. Порыв сестры был таким стремительным, что я слышала ее шумное учащенное дыхание.
Мама Венера тоже заторопилась к Эдгару. Я обеспокоенно следила за ее движениями. Элайза Арнолд только цокала языком.
– Уходите сейчас же! – Я встала между Мамой и Эдгаром.
Розали с плачем топталась на кровавых осколках. Мама Венера взяла ее под защиту своего темного одеяния.
Я закрыла дверь на засов.
Выплакав все слезы и переведя дух, Розали отправилась домой. Мы утешали ее как могли, и мне пришлось по душе, что она не желала терпеть ни малейшей критики в адрес брата. Элайза Арнолд делала вид, что ничего не слышит, хотя нависала прямо над нашими головами. Она переместилась по воздуху от лестницы к канделябру и стала водить руками сквозь пламя свечей. Я, украдкой на нее глянув, заметила, что признаков боли она не выказывает, однако ее действия вносили какой-то… разлад в ее посмертное существование.
Когда Розали ушла привычной дорогой – с улыбкой до ушей и не забыв по пути зазвонить в колокольчики слуг, – Элайза, все еще продолжавшая забавляться с огнем, рассеянно заметила:
– Я бы не прочь обжечься.
Ее прогнившая плоть, облекавшая кости рук, казалось, покрывалась рубцами, но она спросила:
– И разве ожог причиняет боль? Я боли совсем не чувствую.
– Ох, дамочка, – процедила Мама Венера, приподняв вуаль, – до чего ж мне хочется, чтобы ты ее почувствовала. До чего ж хочется, прямо сил нет.
Элайза Арнолд, наблюдая за действием пламени на свою плоть, пропустила слова Мамы Венеры мимо ушей, а та вернулась к дальнейшей разработке плана:
– К каким это делам ты собралась принудить парня? Будь хоть что, а ему нужна только собственная выгода.
– Не бойся, – возразила Элайза. Она все еще парила над нами в воздухе. Ее ноги болтались как раз перед моим носом, и я постаралась отстраниться от них подальше. – Я… я его вдохновлю. Тебе ведь нужно отвлечь внимание, так?
– Так. Завтра. В полдень, – подтвердила Мама Венера. – Нужно, чтобы народ не заметил побега, поняла?
– Завтра? – переспросила я.
– Да, детка, завтра.
Вот так я и узнала, когда мне предстоит покинуть Ричмонд. Вернее, бежать из Ричмонда.
Не успела я осознать эту новость, как в доме закрутился вихрь и в вестибюле повеяло шибающим в нос запахом смерти. Элайза снизилась с высоты и уплотнилась почти до полного телесного облика.
– А с тобой, ведьма, я должна провентилировать один вопросец, – накинулась она на меня.
– Да, неплохо бы здесь проветрить, – парировала я.
Мама Венера заколыхалась от смеха.
Элайза Арнолд узнала о поручении, данном Эдгару, и обвинила меня в тайном с ним сговоре. Скоро, бушевала она, у Эдгара скопится достаточная сумма для осуществления плана, от которого она тщетно пыталась его отговорить: он покинет Ричмонд, чего ей совсем не желалось (таков был смысл ее гневной тирады).
Элайза с негодованием обрушила на меня явно заготовленную заранее обвинительную речь. С наличностью, от меня полученной – точнее, от Фрэнсис Аллан, – Эдгар прокладывает себе дорогу на север. Бостон – вот его желанная цель, город, где живут образованные люди, которые умеют оценить хорошо написанные стихи.
– Держись от него подальше, – грозила мне Элайза Арнолд, – а не то твоя черномазая зазноба сгниет в своем закуте!.. Знаешь, что я могу организовать, когда Толливер Бедлоу «почиет в мире», как люди елейно выражаются? Да я твою дорогушу Сесилию…
– Селию, – перебила я. – Ее зовут Селия.
– Мне плевать, как зовут эту мулатку! Я говорю, что могу устроить так, что ее точно продадут в наложницы. – Элайза тыльной стороной ладони принялась скрести низ живота – и, как и прежде, из разодранной кожи медленно гниющего тела просочилась вязкая жидкость. Орехового, коричневатого цвета. Она рвала и терзала свои багровые половые губы, однако продолжала смотреть на меня в упор, не отводя глаз. – У Толливера Бедлоу есть брат. Тебе это известно? Несколькими годами младше, зовут его Себастьян Бедлоу. Он уже понял, что предпочитает клинок клейму. И я с легкостью могу…
– Сатана твой приятель, дамочка, так ведь? Ну-ну, я-то уж знаю, угу. – Мама Венера встала между мной и Элайзой: – Давай-ка, покойница, на выход, живо! И поскорее выволоки своего сынка из винной лавки, пока он не насосался до отключки, а тогда толку от него завтра будет с гулькин нос. Давай, вали отсюдова!
– Держись от Эдгара подальше! – повторила Элайза Арнолд. Теперь она приблизилась ко мне вплотную, словно прошла сквозь Маму Венеру. – Держись от него подальше, слышала?
Тут я убедилась, что Элайза Арнолд на самом деле дышит. Ее ледяное дыхание обдавало мне лицо смрадом. Быть может, это были влага и ветер и нематериальный ее состав. Быть может, всего лишь дуновение воздуха исторгло ее из гроба. Так или иначе, зловоние осаждало меня мерзейшее и наиотвратное.
– У меня нет видов на будущее Эдгара, – отрезала я. – Он нам поможет, а там пусть делает что захочет.
И я спросила себя: неужели она не знает, что, прежде чем солнце снова закатится, меня в Ричмонде уже не будет?
…К счастью, Элайза Арнолд отправилась на поиски сына.
Оставив свечи в канделябре догорать до конца, мы с Мамой Венерой спустились в подвал. Там оголенную лампу Розали мы охотно поменяли на огонь в очаге, который я расшуровала так, что пламя по-настоящему загудело.
Тем вечером я подробно перечислила для Мамы Венеры все содержимое моего несессера. Задавая множество вопросов, она постаралась тщательно уяснить себе назначение каждого предмета, привезенного мной из Франции. Уж не знаю, зачем ей это было нужно. Однако после того как она изложила намеченный для нас план, я сообразила: ничего из этих вещей я с собой не возьму. Вернее, придется произвести самый строгий отбор и ограничиться немногим, а прочее оставить на хранение Мамы Венеры. Мне суждено стать изгнанницей, а скитаться лучше налегке.
18
– Abhorrée! Démon![56]
Эдгар взглянул на меня. Он, несомненно, решил, что я вступилась за него и налетела на Маму Венеру. Мне кое-как удалось вывернуться из затруднения фразой на языке, к которому он был неравнодушен. Я воззвала к его долготерпению. Сказала, что нам предстоит свершить деяние. «Деяние Господа», добавила я. Что побудило меня это ляпнуть – не знаю. Где тут нашлось место Господу? Но слово не воробей, и тут…
Элайза Арнолд, откинув голову назад, разразилась смехом. От ледяного дуновения – ее выдоха, не иначе – зазвенели хрустальные подвески канделябра. Мне подумалось, что актриса выдала тем самым свое присутствие. Отлично, мелькнуло у меня в голове, пусть у Эдгара откроются глаза, пусть он увидит воочию, кто перед ним. О, какие горькие терзания за этим последуют!.. Mais non[57]. Я сразу же пожалела о своем желании: нельзя никоим образом посвящать в столь мрачные тайны ни Эдгара, ни Розали. (Бремени иных загробных тайн простому смертному не выдержать.)
Сама я изо всех сил старалась пренебречь устроенным Элайзой представлением. Это было не так уж трудно – освещение оставалось неярким, и Элайза не отваживалась разбушеваться перед нами на всю катушку. Аромат тухлятины еще можно было терпеть, пока она не извлекала из ночи дополнительной для него крепости – будь то влага, воздействие луны или что другое.
Я обернулась наконец к Маме Венере. Судя по наклону вуали, она наблюдала за Элайзой, выжидая. Я решила привлечь ее внимание, слегка кашлянув, и направила к обратившейся в мою сторону вуали вопрос без слов: нельзя ли приступить к задуманному – и тем скорее с этим покончить?
Мама одобрительно кивнула и проговорила:
– Выслушай меня. В кутузке на рыночной площади сидит девушка-рабыня. Мы хотим ее освободить. Спасти ее. Помочь ей сбежать до кончины хозяина, а то ее продадут на сахарную плантацию или она попадет в руки родича, с которым ей не поздоровится.
Розали сияла от счастья – ярче лампы.
Услышав это, Эдгар воззрился на Маму Венеру. Приспустив шерстяной, влажный от дыхания шарф, он задал вопрос:
– А что мне за дело до воли – или неволи – какой-то черной, как угли, девки?
…О несчастный ненавистник Эдгар По, змеиный же у тебя язык. Надо же было выбрать слова с такой дьявольской меткостью: «черная, как угли»… намек на пожар.
– Тебе, конечно, до девушки дела нет, уж мне ли не знать. Толкуешь только о своих стихах да о том, о сем, а в сердце у тебя одни монеты бренчат, как у твоего папочки.
– Джон Аллан – не отец мне! – вскипел Эдгар.
Мама Венера придвинулась к юноше поближе и поставила ногу в домашней туфле на нижнюю ступеньку.
– Тогда докажи здесь и сейчас, что в жилах у тебя течет другая кровь, получше.
– Доказать?
– Ну да… Покажи мне, покажи нам, что ты не Аллан. Покажи нам, что ты лучше его.
– Умная ты баба, – прошептала Маме Венере Элайза Арнолд. Ее груди закачались маятниками, когда она к ней наклонилась. – Здорово придумано. Ты подвесила перед моим жеребенком ту самую морковку, от которой он пустится вскачь, – ненависть к Джону Аллану.
Пока Эдгар мысленно взвешивал два предмета своей ненависти – Маму Венеру и Джона Аллана, – актриса обратилась ко мне:
– Ты, ведьма, как-то замешана в эту напряженную интригу? Если да, то браво. Вернее, брава.
– Говори, – произнес наконец Эдгар. – Говори, чего ты от меня хочешь.
Он обратился к Маме Венере, однако ответила я:
– Содействия. – Я сама поразилась своему вмешательству. – Какое когда понадобится.
Эдгар задумался. В голове у него, как мне вообразилось, вертелись слова «рабыня», «беглянка», «скандал»; наверняка представилось ему и побагровевшее, пристыженное лицо Джона Аллана. На доказательства большего, чем у приемного отца, великодушия он плевать хотел, а вот уязвить его очень был не прочь. Оставалось уладить только одну существенную подробность.
– Ну-ну, парень, – Мама Венера предвидела его вопрос, – за деньжатами дело не станет, угу.
Мне вспомнилась проданная арфа.
– Содействие, – повторила я в надежде подтолкнуть Эдгара к согласию и тем самым ускорить развязку.
– Что у вас за ставка в этой игре, mon ami? – не без ехидства осведомился у меня Эдгар.
Теперь он понял, чья я союзница.
Я не ответила. Эдгар молча сверлил меня взглядом. В тишине до меня донесся голос Элайзы Арнолд:
– Потребуй от него содействия – какое когда понадобится. Выбор предоставь мне… У меня есть одна мысль, я открою ее ночью – сегодня ночью. А сейчас отошли его отсюда.
С подачи суфлерши я бросила Эдгару:
– Это не важно! – И безжалостно добавила: – Вы свободны, поэт. Постарайтесь лучше вслушаться в ночные шорохи.
Еще хлеще – процитировала его стихотворение «Духи мертвых»:
– А теперь – vas-y![58] Уходите сейчас же!
То духи мертвых пред тобой
Восстали вновь из домовин.
И Эдгар ушел. Вернее, кубарем скатился с лестницы. Теперь он если кого-то избегал, то только меня, держась от меня подальше, как от норовистой лошади. Признаюсь, у меня это вызвало улыбку.
Эдгар велел – нет, скомандовал Маме Венере известить его о ее намерениях относительно Розали. Распахнув незапертую дверь, он напоследок обернулся:
– И пришли денег столько, сколько нужно.
С этими словами он пнул железный засов, прислоненный к косяку. Засов грохнулся о мраморную плиту с таким лязгом, что бедняжка Розали едва не выронила лампу. Ламповое стекло брякнулось на пол. Красные осколки разлетелись у ее ног брызгами крови. С незащищенным пламенем в руках она ринулась к брату, который занес над ней мускулистую руку. Порыв сестры был таким стремительным, что я слышала ее шумное учащенное дыхание.
Мама Венера тоже заторопилась к Эдгару. Я обеспокоенно следила за ее движениями. Элайза Арнолд только цокала языком.
– Уходите сейчас же! – Я встала между Мамой и Эдгаром.
Розали с плачем топталась на кровавых осколках. Мама Венера взяла ее под защиту своего темного одеяния.
Я закрыла дверь на засов.
Выплакав все слезы и переведя дух, Розали отправилась домой. Мы утешали ее как могли, и мне пришлось по душе, что она не желала терпеть ни малейшей критики в адрес брата. Элайза Арнолд делала вид, что ничего не слышит, хотя нависала прямо над нашими головами. Она переместилась по воздуху от лестницы к канделябру и стала водить руками сквозь пламя свечей. Я, украдкой на нее глянув, заметила, что признаков боли она не выказывает, однако ее действия вносили какой-то… разлад в ее посмертное существование.
Когда Розали ушла привычной дорогой – с улыбкой до ушей и не забыв по пути зазвонить в колокольчики слуг, – Элайза, все еще продолжавшая забавляться с огнем, рассеянно заметила:
– Я бы не прочь обжечься.
Ее прогнившая плоть, облекавшая кости рук, казалось, покрывалась рубцами, но она спросила:
– И разве ожог причиняет боль? Я боли совсем не чувствую.
– Ох, дамочка, – процедила Мама Венера, приподняв вуаль, – до чего ж мне хочется, чтобы ты ее почувствовала. До чего ж хочется, прямо сил нет.
Элайза Арнолд, наблюдая за действием пламени на свою плоть, пропустила слова Мамы Венеры мимо ушей, а та вернулась к дальнейшей разработке плана:
– К каким это делам ты собралась принудить парня? Будь хоть что, а ему нужна только собственная выгода.
– Не бойся, – возразила Элайза. Она все еще парила над нами в воздухе. Ее ноги болтались как раз перед моим носом, и я постаралась отстраниться от них подальше. – Я… я его вдохновлю. Тебе ведь нужно отвлечь внимание, так?
– Так. Завтра. В полдень, – подтвердила Мама Венера. – Нужно, чтобы народ не заметил побега, поняла?
– Завтра? – переспросила я.
– Да, детка, завтра.
Вот так я и узнала, когда мне предстоит покинуть Ричмонд. Вернее, бежать из Ричмонда.
Не успела я осознать эту новость, как в доме закрутился вихрь и в вестибюле повеяло шибающим в нос запахом смерти. Элайза снизилась с высоты и уплотнилась почти до полного телесного облика.
– А с тобой, ведьма, я должна провентилировать один вопросец, – накинулась она на меня.
– Да, неплохо бы здесь проветрить, – парировала я.
Мама Венера заколыхалась от смеха.
Элайза Арнолд узнала о поручении, данном Эдгару, и обвинила меня в тайном с ним сговоре. Скоро, бушевала она, у Эдгара скопится достаточная сумма для осуществления плана, от которого она тщетно пыталась его отговорить: он покинет Ричмонд, чего ей совсем не желалось (таков был смысл ее гневной тирады).
Элайза с негодованием обрушила на меня явно заготовленную заранее обвинительную речь. С наличностью, от меня полученной – точнее, от Фрэнсис Аллан, – Эдгар прокладывает себе дорогу на север. Бостон – вот его желанная цель, город, где живут образованные люди, которые умеют оценить хорошо написанные стихи.
– Держись от него подальше, – грозила мне Элайза Арнолд, – а не то твоя черномазая зазноба сгниет в своем закуте!.. Знаешь, что я могу организовать, когда Толливер Бедлоу «почиет в мире», как люди елейно выражаются? Да я твою дорогушу Сесилию…
– Селию, – перебила я. – Ее зовут Селия.
– Мне плевать, как зовут эту мулатку! Я говорю, что могу устроить так, что ее точно продадут в наложницы. – Элайза тыльной стороной ладони принялась скрести низ живота – и, как и прежде, из разодранной кожи медленно гниющего тела просочилась вязкая жидкость. Орехового, коричневатого цвета. Она рвала и терзала свои багровые половые губы, однако продолжала смотреть на меня в упор, не отводя глаз. – У Толливера Бедлоу есть брат. Тебе это известно? Несколькими годами младше, зовут его Себастьян Бедлоу. Он уже понял, что предпочитает клинок клейму. И я с легкостью могу…
– Сатана твой приятель, дамочка, так ведь? Ну-ну, я-то уж знаю, угу. – Мама Венера встала между мной и Элайзой: – Давай-ка, покойница, на выход, живо! И поскорее выволоки своего сынка из винной лавки, пока он не насосался до отключки, а тогда толку от него завтра будет с гулькин нос. Давай, вали отсюдова!
– Держись от Эдгара подальше! – повторила Элайза Арнолд. Теперь она приблизилась ко мне вплотную, словно прошла сквозь Маму Венеру. – Держись от него подальше, слышала?
Тут я убедилась, что Элайза Арнолд на самом деле дышит. Ее ледяное дыхание обдавало мне лицо смрадом. Быть может, это были влага и ветер и нематериальный ее состав. Быть может, всего лишь дуновение воздуха исторгло ее из гроба. Так или иначе, зловоние осаждало меня мерзейшее и наиотвратное.
– У меня нет видов на будущее Эдгара, – отрезала я. – Он нам поможет, а там пусть делает что захочет.
И я спросила себя: неужели она не знает, что, прежде чем солнце снова закатится, меня в Ричмонде уже не будет?
…К счастью, Элайза Арнолд отправилась на поиски сына.
Оставив свечи в канделябре догорать до конца, мы с Мамой Венерой спустились в подвал. Там оголенную лампу Розали мы охотно поменяли на огонь в очаге, который я расшуровала так, что пламя по-настоящему загудело.
Тем вечером я подробно перечислила для Мамы Венеры все содержимое моего несессера. Задавая множество вопросов, она постаралась тщательно уяснить себе назначение каждого предмета, привезенного мной из Франции. Уж не знаю, зачем ей это было нужно. Однако после того как она изложила намеченный для нас план, я сообразила: ничего из этих вещей я с собой не возьму. Вернее, придется произвести самый строгий отбор и ограничиться немногим, а прочее оставить на хранение Мамы Венеры. Мне суждено стать изгнанницей, а скитаться лучше налегке.
18
Ночной кошмар
В подвале мы провели не один час. Разговаривали, но не праздно, а по делу. Мама Венера обрисовала некоторые дополнительные подробности нашего плана, однако заметила, что лучше будет, если фрагменты пазла сложатся вместе позже и одномоментно. Спорить не приходилось, да я и готова была признать ее правоту. Я, мягко говоря, была в себе не очень-то уверена, и весь план, будь он развернут передо мной целиком, наверняка бы меня подавил. Вот потому мы и занялись инвентаризацией ведьминого багажа.
Все содержимое несессера было раскидано на земляном полу подвала и разложено на деревянном столике Мамы Венеры. Жуя коноплю, она поочередно перебирала все предметы и поминутно задавала мне вопросы.
Предпочитаю ли я мужское платье? (Да, тогда я предпочитала.) Кого я оставила во Франции? (Я упомянула только Себастьяну.) Правда ли, что французские ведьмы уваривают жир младенцев? При этом вопросе меня осенило: Мама Венера вычитала это в нашей «Книге теней» – моей или Себастьяны; моя была в переплете из черной кожи, Себастьянина – из красной. Об этом я Маму Венеру и спросила.
– Нет, детка, – покачала она головой. – Я грамоте не училась.
– Но если, – простодушно поинтересовалась я, – если вы не умеете читать, то как?.. – Ответ мне стал ясен еще до того, как я, не докончив вопрос, не удержалась от вскрика: – Розали… Розали?.. Розали!
Черная вуаль наклонилась утвердительно, и Мама Венера добавила:
– Кое-какие слова я узнаю по виду, но все остальное мне прочитала она, Розали.
– Но как же… – Я растерянно взяла обе книги… – Они ведь вовсе не предназначены… не годятся для…
– Ла-ла, детка, успокойся. Ро думает, что ты всякие такие истории собираешь и записываешь, а все это только выдумка. Бедная малышка, сидит себе и читает-читает, головки даже ни разу не подымет спросить, что там взаправду, а что хуже чем взаправду. Только вот для Розали на этом свете взаправду-то мало что, поняла? Ей что взаправду, что понарошку, две разные страны, а границы между ними для нее нету, вот она где-то посередке и блуждает. И всегда с ней так было. А эти твои книги – да они ни капельки не хуже тех, какими с пеленок ее чертов брат мучил… Ну-ну, за Розали ты не тревожься. А книги ты оставишь мне, верно?
– Но вы же с ней… вы все прочитали от и до…
– Нет, детка, не от и до. А ну взгляни – какие они, эти книги, громадные! Но мы собираемся их прочесть от корки до корки, угу. Там есть ответы, которых я заждалась.
– Но как же, – начала я, – если я должна уехать завтра, сумеете ли вы…
Спрашивать было незачем. Я и без того поняла, что книг мне не видать как своих ушей.
Я запротестовала. Лила слезы и чуть ли не ползала на коленях. Ведь эти книги – единственное, что мне осталось от Себастьяны; в них – и только в них – содержалось описание моего бегства из монастырской школы, и… alors[59], у меня не было другого источника знаний, кроме этого, не было другой опоры в новом для меня мире, кроме этой.
– Геркулина, а Геркулина! – Мама Венера с трудом выговорила мое имя правильно.
В голосе ее слышалось самое задушевное, неподдельное участие, и я почувствовала, что она зарится на мои книги вовсе не из корысти. Она продолжала меня уговаривать, и я постаралась вникнуть во все ее доводы и обещания.
Во-первых, поинтересовалась она, каким это образом я изловчусь удариться в бега с двумя волюмами под мышкой, коли каждый из них весит с полугодовалого поросенка?
Во-вторых, сама она нуждается в этих книгах не меньше моего. В чем готова поклясться. Под конец она предложила мне бартерный обмен:
– Послушай, детка, не в моем обычае разживаться хоть чем-то задаром. Нетушки. Хочу прочитать или, пускай, послушать, что за секреты тут спрятаны, – она ладонью накрыла книги, помещенные нами на изрезанную сосновую столешницу, – а взамен кое-чем с тобой поделюсь, поняла? – Она шепотом добавила то, что и так было яснее ясного: – Мне ведь, ведьмочка, тоже кое-что известно.
Эти сведения она, с помощью Розали, для меня занесет на бумагу. («Ох, не видала ты, как ребенок с пером управляется. Почерк у нее каков? Загляденье – да и только, буква к буквочке. Выводит каждую ровно-ровно. Думаешь, терпение у меня не лопается? Ро, говорю я ей, твое перо не из черепахи ли сделано? Давай-ка побыстрее. Но нет, она и ухом не поведет, хоть лопни».) Итак, мы условились сообщаться по почте. Со временем книги – обе – будут мне возвращены. Такой мы выработали план.
После того как вопрос с книгами был решен – и мне недвусмысленно дали понять, что бесповоротно, – Мама Венера предложила мне подумать над тем, без чего я не смогу обойтись. А прочие вещи я получу обратно в свое распоряжение позднее.
– То есть когда вернусь в Ричмонд?
Мама Венера помялась, прежде чем ответить:
– Я смотрела насчет этого, детка, смотрела. Но ничего не увидела.
– Но вы видели, куда я направлюсь? Видели?..
О, даже тогда мне хватило ума не докончить вопроса – лишь бы не услышать ответ. Мне вовсе не хотелось знать о том, что именно увидела Мама Венера.
Мне посоветовали не брать с собой вещи, которые легко можно обменять на наличность – помимо выручки за проданную арфу, у Мамы Венеры имелась и кое-какая заначка. О продаже браслета Фрэнсис Аллан она тоже была в курсе.
Пока я перебирала свои немногие пожитки, Мама Венера еле-еле, с превеликим трудом, доковыляла до лежанки. Кое-как улегшись, она опустила вуаль и разгладила ее у себя на груди, а руки сунула в карманы – после того как положила в рот последнюю лепешечку из подслащенной медом конопли, словно это была церковная облатка.
– Завтрашний день долгим будет. – Этой фразой она предписывала мне отдых.
Я перебралась на продавленную кровать в соседней каморке. Прикрутила фитиль в голой лампе и поставила ее на табуретку для дойки коров, стоявшую возле постели. Прилягу на затхлый матрац, но ненадолго. Слегка передохну. Сомкну веки на минуту-другую – не больше.
Мне снилось, будто я упала за борт «Ceremaju» и начала тонуть.
В полусне темный, безмолвный и холодный подвал чудился мне морской пучиной. Широко раскрытые глаза ничего не видели. Страшно было втянуть в себя воздух, хотя тело взывало: дыши, дыши! На грудь давила нестерпимая тяжесть – вода. Конечно же, вода расплющивала мне ребра. Но нет, давила на меня не вода.
…Это была Элайза Арнолд. Худшего пробуждения нельзя и вообразить.
Тяжесть Элайзы Арнолд сходствовала с тяжестью воды. Разве не из той же субстанции – плюс глубокая тайна – состоял ее призрак? Когда она меня оседлала (буквально), у меня возникло чувство удушья, будто в легкие хлынула вода – именно это мне вообразилось. Телесный облик она обрела не полностью (гнилостным смрадом разило не так сильно), однако ее весомого присутствия оказалось достаточно, чтобы меня разбудить.
Мрак перед глазами понемногу расступился (проспала я довольно долго, так что масло в лампе выгорело до конца), и я увидела Элайзу при свете луны. Скрюченную голышом. У меня на груди. Повторю, что сгустилась она лишь наполовину. Различимая словно бы сквозь театральную марлевую завесу, она по мере уплотнения становилась все тяжелее.
И страх, и поза актрисы ввергли меня в ступор. Скоро я поняла, что в состоянии дышать, и втянула в себя воздух, опасаясь уже не воды, а исходившего от Элайзы благоухания, но…
Погодите, позвольте оговориться: сон порой покидает нас наподобие медленного отлива, non? При пробуждении мы, бывает, приходим в себя не сразу… Так вот, я никак не могла очнуться полностью, сознание возвращалось по частям, по частям возвращалось и ощущение собственного «я», но…
Поясню: я собирала себя воедино наподобие того, как чуть раньше мы с Мамой Венерой проводили инвентаризацию моего сундука. Внутренности дали о себе знать в форме бунта – в желудке крутило, будто в сливной раковине. Вот мои глаза – на месте, хотя и вылезающие из орбит; вот нос и рот – противятся агрессивной вони; вот они, ноги, – одна, вторая, дрыгаются всей своей длиной; вот руки, кисти рук. На каждой руке по десять пальцев, которыми я усиленно шевелю. Сначала правая рука, потом левая, но у меня чуть мозги не поехали на сторону, когда я обнаружила у себя… дополнительную, сверх норматива, конечность – третью руку.
Приставленную ко лбу козырьком – защитить от света правый глаз. Попыталась ее сдвинуть – без толку. Быть может… быть может, это одна из двух знакомых мне рук – моих рук, но, казалось, не совсем моя. Я ее отлежала, она затекла от неудобной позы – и теперь по ней бегут мурашки. Довольно знакомое ощущение, надо сказать.
Увы, это не так.
Именно в эту минуту Элайза Арнолд с улыбкой пояснила:
– Пришла тебе я руку протянуть.
После этой реплики она, очевидно, ожидала смеха в зале, но рассмеялась она одна. Ее хохот зазвякал, будто заржавленный колокол, и становился все громче, а она – все тяжелее.
Держа руку в колючем кулаке, она поднесла ее мне к лицу. Синяя, холодная, окоченевшая, вся в черных волосках, с распухшими суставами, рука ткнулась мне в ямку под шеей. Словно намереваясь меня задушить. Однако сил ей не хватило. И жизни тоже. Если выразиться точнее, рука была мертва – мертва и отделена от владельца в двух или трех дюймах выше запястья.
Объяснения и извинения, разумеется, последовали – в свой черед. Объяснения нехотя дала Элайза Арнолд. А извинения, самые прочувствованные, потоком полились из-под черной вуали. Мама Венера, разбуженная моим воплем, поспешила, сколько могла, с лампой в руке, на переполох.
Вскоре мне стало понятно, что Мама Венера – с помощью Розали – наслышана о Славных Десницах.
Они прочли либо скопированный мной отрывок у меня в книге, либо первоисточник – историю, рассказанную Себастьяной. Ей – на ее шабаше в Париже, в канун Революции – пришлось изрядно натерпеться от старой карги – взломщицы, проживавшей в Булонском лесу, которая долгое время использовала Десницы для свободного проникновения в парижские дома, обдирая до нитки тех немногих избранных, кто купался в роскоши.
Розали, владевшая лишь начатками познаний во французском языке, похитила у Эдгара словарь, и вместе с Мамой Венерой они кое-как разобрались в записи, и тогда Маму Венеру осенила блестящая (по ее словам) идея, которую она решила незамедлительно включить в намеченный план. Оставалась мелочь – раздобыть руку убийцы. За помощью Мама Венера обратилась… угадайте, к кому?
Едва успокоившись после того, как тщетно молотила по воздуху, пытаясь скинуть с себя призрак, в результате лишь замочив руки по локоть, я пулей соскочила с постели. Элайза укрылась в темном углу, где смиренно выслушивала град обвинений из уст Мамы Венеры. Я схватила книгу и, раскрыв ее, начала перечислять причины, по каким мы не можем и не должны применять Славную Десницу (не последней из них было и мое нежелание делать это).
– Ох, детка, – заметила Мама Венера, выслушав мою пространную речь на языке моих снов, – ну и чепуху ты мелешь. Лопочешь, будто индианка какая.
– Да это же по-французски, дурища, – вставила Элайза Арнолд. – Язык, на котором говорят во Франции.
– Пускай так, но ты-то на слух хоть что-то в нем смыслишь?
– Когда выпаливают скороговоркой, то нет, – призналась актриса.
Ко мне вернулось хладнокровие, и я перешла на английский:
– Во-первых, требуется рука убийцы, добытая во время лунного затмения. В этих краях было недавно затмение? – Не дожидаясь ответа, я продолжила: – И я очень сомневаюсь, что эти… мощи, – я подразумевала отвратительный придаток, валявшийся на полу, – действительно являются рукой убийцы.
– Это, ведьма, и есть рука убийцы, – пояснила Элайза Арнолд. – Мертва всего месяц, а лишила жизни не кого-нибудь, а собственную мамочку. Voilà![60]
– Собственную мамочку? – переспросила я. – В иных случаях, как мне кажется, это вполне обосновано.
Мама Венера громко фыркнула и заметила в свое оправдание, что Розали вычитала в книге (а там было написано именно так): мол, для успешного функционирования Десницы фактор затмения предпочтителен, однако отнюдь не обязателен.
– Верно, – согласилась я, – но с подобной штукой… Alors, écoutez[61]. – Тут я процитировала им свою книгу: – «Замаринуй руку в глиняном кувшине, положи в маринад соль, длинный стручковый перец и селитру; пусть настоится недели две».
– Ай-яй-яй, две недели?
– Да, – подтвердила я. – Две недели. И еще: «Потом высуши руку в духовке вместе с вербеной, а еще лучше провяль на солнышке летом».
– Ох, детка, а мы это, насчет солнышка-то, пропустили, и насчет вер…вер…
– Вербены, – повторила я. – «Свечи же нужно сделать из сала висельника, для чего надо срезать шмат с ягодицы или бедра… а фитили скрутить из его волос».
Тут вмешалась наша вампирша, подбавив суматохи. Вместо слов она выскочила из темного угла, встала на карачки, изогнула спину дугой, как кошка, и выхаркнула наружу волосы, которые сжевала с черепа матереубийцы.
Я поглядела на Маму Венеру. Ее плечи разок поднялись и тут же опустились.
– Вот вам волосы, – объявила Элайза, покачивая ладонь с лежавшим на ней мокрым комком. – А что касается сала, то… даже будь у меня руки как руки, и то мне бы с задачей не совладать. У этого парня сала не имелось – ни на ягодицах, ни еще где. Черви, боюсь, с ним уже успели управиться.
– Mon Dieu! – Только это я и сумела вымолвить, рухнув на постель.
Лицо мое, видать, покрылось болотной зеленью, потому что Элайза решила меня подбодрить:
Все содержимое несессера было раскидано на земляном полу подвала и разложено на деревянном столике Мамы Венеры. Жуя коноплю, она поочередно перебирала все предметы и поминутно задавала мне вопросы.
Предпочитаю ли я мужское платье? (Да, тогда я предпочитала.) Кого я оставила во Франции? (Я упомянула только Себастьяну.) Правда ли, что французские ведьмы уваривают жир младенцев? При этом вопросе меня осенило: Мама Венера вычитала это в нашей «Книге теней» – моей или Себастьяны; моя была в переплете из черной кожи, Себастьянина – из красной. Об этом я Маму Венеру и спросила.
– Нет, детка, – покачала она головой. – Я грамоте не училась.
– Но если, – простодушно поинтересовалась я, – если вы не умеете читать, то как?.. – Ответ мне стал ясен еще до того, как я, не докончив вопрос, не удержалась от вскрика: – Розали… Розали?.. Розали!
Черная вуаль наклонилась утвердительно, и Мама Венера добавила:
– Кое-какие слова я узнаю по виду, но все остальное мне прочитала она, Розали.
– Но как же… – Я растерянно взяла обе книги… – Они ведь вовсе не предназначены… не годятся для…
– Ла-ла, детка, успокойся. Ро думает, что ты всякие такие истории собираешь и записываешь, а все это только выдумка. Бедная малышка, сидит себе и читает-читает, головки даже ни разу не подымет спросить, что там взаправду, а что хуже чем взаправду. Только вот для Розали на этом свете взаправду-то мало что, поняла? Ей что взаправду, что понарошку, две разные страны, а границы между ними для нее нету, вот она где-то посередке и блуждает. И всегда с ней так было. А эти твои книги – да они ни капельки не хуже тех, какими с пеленок ее чертов брат мучил… Ну-ну, за Розали ты не тревожься. А книги ты оставишь мне, верно?
– Но вы же с ней… вы все прочитали от и до…
– Нет, детка, не от и до. А ну взгляни – какие они, эти книги, громадные! Но мы собираемся их прочесть от корки до корки, угу. Там есть ответы, которых я заждалась.
– Но как же, – начала я, – если я должна уехать завтра, сумеете ли вы…
Спрашивать было незачем. Я и без того поняла, что книг мне не видать как своих ушей.
Я запротестовала. Лила слезы и чуть ли не ползала на коленях. Ведь эти книги – единственное, что мне осталось от Себастьяны; в них – и только в них – содержалось описание моего бегства из монастырской школы, и… alors[59], у меня не было другого источника знаний, кроме этого, не было другой опоры в новом для меня мире, кроме этой.
– Геркулина, а Геркулина! – Мама Венера с трудом выговорила мое имя правильно.
В голосе ее слышалось самое задушевное, неподдельное участие, и я почувствовала, что она зарится на мои книги вовсе не из корысти. Она продолжала меня уговаривать, и я постаралась вникнуть во все ее доводы и обещания.
Во-первых, поинтересовалась она, каким это образом я изловчусь удариться в бега с двумя волюмами под мышкой, коли каждый из них весит с полугодовалого поросенка?
Во-вторых, сама она нуждается в этих книгах не меньше моего. В чем готова поклясться. Под конец она предложила мне бартерный обмен:
– Послушай, детка, не в моем обычае разживаться хоть чем-то задаром. Нетушки. Хочу прочитать или, пускай, послушать, что за секреты тут спрятаны, – она ладонью накрыла книги, помещенные нами на изрезанную сосновую столешницу, – а взамен кое-чем с тобой поделюсь, поняла? – Она шепотом добавила то, что и так было яснее ясного: – Мне ведь, ведьмочка, тоже кое-что известно.
Эти сведения она, с помощью Розали, для меня занесет на бумагу. («Ох, не видала ты, как ребенок с пером управляется. Почерк у нее каков? Загляденье – да и только, буква к буквочке. Выводит каждую ровно-ровно. Думаешь, терпение у меня не лопается? Ро, говорю я ей, твое перо не из черепахи ли сделано? Давай-ка побыстрее. Но нет, она и ухом не поведет, хоть лопни».) Итак, мы условились сообщаться по почте. Со временем книги – обе – будут мне возвращены. Такой мы выработали план.
После того как вопрос с книгами был решен – и мне недвусмысленно дали понять, что бесповоротно, – Мама Венера предложила мне подумать над тем, без чего я не смогу обойтись. А прочие вещи я получу обратно в свое распоряжение позднее.
– То есть когда вернусь в Ричмонд?
Мама Венера помялась, прежде чем ответить:
– Я смотрела насчет этого, детка, смотрела. Но ничего не увидела.
– Но вы видели, куда я направлюсь? Видели?..
О, даже тогда мне хватило ума не докончить вопроса – лишь бы не услышать ответ. Мне вовсе не хотелось знать о том, что именно увидела Мама Венера.
Мне посоветовали не брать с собой вещи, которые легко можно обменять на наличность – помимо выручки за проданную арфу, у Мамы Венеры имелась и кое-какая заначка. О продаже браслета Фрэнсис Аллан она тоже была в курсе.
Пока я перебирала свои немногие пожитки, Мама Венера еле-еле, с превеликим трудом, доковыляла до лежанки. Кое-как улегшись, она опустила вуаль и разгладила ее у себя на груди, а руки сунула в карманы – после того как положила в рот последнюю лепешечку из подслащенной медом конопли, словно это была церковная облатка.
– Завтрашний день долгим будет. – Этой фразой она предписывала мне отдых.
Я перебралась на продавленную кровать в соседней каморке. Прикрутила фитиль в голой лампе и поставила ее на табуретку для дойки коров, стоявшую возле постели. Прилягу на затхлый матрац, но ненадолго. Слегка передохну. Сомкну веки на минуту-другую – не больше.
Мне снилось, будто я упала за борт «Ceremaju» и начала тонуть.
В полусне темный, безмолвный и холодный подвал чудился мне морской пучиной. Широко раскрытые глаза ничего не видели. Страшно было втянуть в себя воздух, хотя тело взывало: дыши, дыши! На грудь давила нестерпимая тяжесть – вода. Конечно же, вода расплющивала мне ребра. Но нет, давила на меня не вода.
…Это была Элайза Арнолд. Худшего пробуждения нельзя и вообразить.
Тяжесть Элайзы Арнолд сходствовала с тяжестью воды. Разве не из той же субстанции – плюс глубокая тайна – состоял ее призрак? Когда она меня оседлала (буквально), у меня возникло чувство удушья, будто в легкие хлынула вода – именно это мне вообразилось. Телесный облик она обрела не полностью (гнилостным смрадом разило не так сильно), однако ее весомого присутствия оказалось достаточно, чтобы меня разбудить.
Мрак перед глазами понемногу расступился (проспала я довольно долго, так что масло в лампе выгорело до конца), и я увидела Элайзу при свете луны. Скрюченную голышом. У меня на груди. Повторю, что сгустилась она лишь наполовину. Различимая словно бы сквозь театральную марлевую завесу, она по мере уплотнения становилась все тяжелее.
И страх, и поза актрисы ввергли меня в ступор. Скоро я поняла, что в состоянии дышать, и втянула в себя воздух, опасаясь уже не воды, а исходившего от Элайзы благоухания, но…
Погодите, позвольте оговориться: сон порой покидает нас наподобие медленного отлива, non? При пробуждении мы, бывает, приходим в себя не сразу… Так вот, я никак не могла очнуться полностью, сознание возвращалось по частям, по частям возвращалось и ощущение собственного «я», но…
Поясню: я собирала себя воедино наподобие того, как чуть раньше мы с Мамой Венерой проводили инвентаризацию моего сундука. Внутренности дали о себе знать в форме бунта – в желудке крутило, будто в сливной раковине. Вот мои глаза – на месте, хотя и вылезающие из орбит; вот нос и рот – противятся агрессивной вони; вот они, ноги, – одна, вторая, дрыгаются всей своей длиной; вот руки, кисти рук. На каждой руке по десять пальцев, которыми я усиленно шевелю. Сначала правая рука, потом левая, но у меня чуть мозги не поехали на сторону, когда я обнаружила у себя… дополнительную, сверх норматива, конечность – третью руку.
Приставленную ко лбу козырьком – защитить от света правый глаз. Попыталась ее сдвинуть – без толку. Быть может… быть может, это одна из двух знакомых мне рук – моих рук, но, казалось, не совсем моя. Я ее отлежала, она затекла от неудобной позы – и теперь по ней бегут мурашки. Довольно знакомое ощущение, надо сказать.
Увы, это не так.
Именно в эту минуту Элайза Арнолд с улыбкой пояснила:
– Пришла тебе я руку протянуть.
После этой реплики она, очевидно, ожидала смеха в зале, но рассмеялась она одна. Ее хохот зазвякал, будто заржавленный колокол, и становился все громче, а она – все тяжелее.
Держа руку в колючем кулаке, она поднесла ее мне к лицу. Синяя, холодная, окоченевшая, вся в черных волосках, с распухшими суставами, рука ткнулась мне в ямку под шеей. Словно намереваясь меня задушить. Однако сил ей не хватило. И жизни тоже. Если выразиться точнее, рука была мертва – мертва и отделена от владельца в двух или трех дюймах выше запястья.
Объяснения и извинения, разумеется, последовали – в свой черед. Объяснения нехотя дала Элайза Арнолд. А извинения, самые прочувствованные, потоком полились из-под черной вуали. Мама Венера, разбуженная моим воплем, поспешила, сколько могла, с лампой в руке, на переполох.
Вскоре мне стало понятно, что Мама Венера – с помощью Розали – наслышана о Славных Десницах.
Они прочли либо скопированный мной отрывок у меня в книге, либо первоисточник – историю, рассказанную Себастьяной. Ей – на ее шабаше в Париже, в канун Революции – пришлось изрядно натерпеться от старой карги – взломщицы, проживавшей в Булонском лесу, которая долгое время использовала Десницы для свободного проникновения в парижские дома, обдирая до нитки тех немногих избранных, кто купался в роскоши.
Розали, владевшая лишь начатками познаний во французском языке, похитила у Эдгара словарь, и вместе с Мамой Венерой они кое-как разобрались в записи, и тогда Маму Венеру осенила блестящая (по ее словам) идея, которую она решила незамедлительно включить в намеченный план. Оставалась мелочь – раздобыть руку убийцы. За помощью Мама Венера обратилась… угадайте, к кому?
Едва успокоившись после того, как тщетно молотила по воздуху, пытаясь скинуть с себя призрак, в результате лишь замочив руки по локоть, я пулей соскочила с постели. Элайза укрылась в темном углу, где смиренно выслушивала град обвинений из уст Мамы Венеры. Я схватила книгу и, раскрыв ее, начала перечислять причины, по каким мы не можем и не должны применять Славную Десницу (не последней из них было и мое нежелание делать это).
– Ох, детка, – заметила Мама Венера, выслушав мою пространную речь на языке моих снов, – ну и чепуху ты мелешь. Лопочешь, будто индианка какая.
– Да это же по-французски, дурища, – вставила Элайза Арнолд. – Язык, на котором говорят во Франции.
– Пускай так, но ты-то на слух хоть что-то в нем смыслишь?
– Когда выпаливают скороговоркой, то нет, – призналась актриса.
Ко мне вернулось хладнокровие, и я перешла на английский:
– Во-первых, требуется рука убийцы, добытая во время лунного затмения. В этих краях было недавно затмение? – Не дожидаясь ответа, я продолжила: – И я очень сомневаюсь, что эти… мощи, – я подразумевала отвратительный придаток, валявшийся на полу, – действительно являются рукой убийцы.
– Это, ведьма, и есть рука убийцы, – пояснила Элайза Арнолд. – Мертва всего месяц, а лишила жизни не кого-нибудь, а собственную мамочку. Voilà![60]
– Собственную мамочку? – переспросила я. – В иных случаях, как мне кажется, это вполне обосновано.
Мама Венера громко фыркнула и заметила в свое оправдание, что Розали вычитала в книге (а там было написано именно так): мол, для успешного функционирования Десницы фактор затмения предпочтителен, однако отнюдь не обязателен.
– Верно, – согласилась я, – но с подобной штукой… Alors, écoutez[61]. – Тут я процитировала им свою книгу: – «Замаринуй руку в глиняном кувшине, положи в маринад соль, длинный стручковый перец и селитру; пусть настоится недели две».
– Ай-яй-яй, две недели?
– Да, – подтвердила я. – Две недели. И еще: «Потом высуши руку в духовке вместе с вербеной, а еще лучше провяль на солнышке летом».
– Ох, детка, а мы это, насчет солнышка-то, пропустили, и насчет вер…вер…
– Вербены, – повторила я. – «Свечи же нужно сделать из сала висельника, для чего надо срезать шмат с ягодицы или бедра… а фитили скрутить из его волос».
Тут вмешалась наша вампирша, подбавив суматохи. Вместо слов она выскочила из темного угла, встала на карачки, изогнула спину дугой, как кошка, и выхаркнула наружу волосы, которые сжевала с черепа матереубийцы.
Я поглядела на Маму Венеру. Ее плечи разок поднялись и тут же опустились.
– Вот вам волосы, – объявила Элайза, покачивая ладонь с лежавшим на ней мокрым комком. – А что касается сала, то… даже будь у меня руки как руки, и то мне бы с задачей не совладать. У этого парня сала не имелось – ни на ягодицах, ни еще где. Черви, боюсь, с ним уже успели управиться.
– Mon Dieu! – Только это я и сумела вымолвить, рухнув на постель.
Лицо мое, видать, покрылось болотной зеленью, потому что Элайза решила меня подбодрить: