Страница:
Итак, по утрам, за домашними хлопотами, я чаще бывала мальчиком, чем девочкой. В полдень я бывала ведьмой и училась по книге или занималась ведовским Ремеслом. Мне теперь ничего не стоило показать глаз – обычно в качестве приветствия, – но после этого у меня оставалась легкая… mal à la tête[100]. Более того, мне были подвластны штуки, каких я не умела до встречи с матансасскими мертвецами. К примеру, Синди поразилась тому, что изготовленное мною по ее рецепту вино оказалось на редкость действенным; по ее словам, один ее «знакомый», полицейский, забыл, где живет, и всю ночь блуждал, разыскивая свой дом. Когда же Лидия Смэш проверила мои возможности в телекинезе, мы обе одинаково удивились: одно из чучел виверр заплясало на полке… Итак, я не теряла даром времени.
А в гостиной? Да, иногда я показывалась там как Генриетта, а иногда как Анри. Как женщина я собирала немалую дань восхищения. А однажды, когда я сошла в гостиную en masculine[101], ко мне подошел Бертис, представился и спросил, не встречала ли я… себя. По-видимому, Генриетта запала ему в душу (хотя сердце его билось только для Лил Осы), и он спросил у меня (у Анри), не имела ли я случая оценить свои (то есть Генриетты) достоинства. Оставалось только похвалить себя, и сестры за ужином хохотали до упаду над моим рассказом.
Решившись наконец выйти за порог Киприан-хауса, я одевалась по обстоятельствам. На почте я бывала мужчиной (поскольку эти конторы известны своим негостеприимством по отношению к женщинам), палатки рыбных торговцев на Фултон-стрит я тоже посещала в штанах (иначе меня бы обсчитали). Иногда я руководствовалась экономией. Отправившись в Парк– или Бауэри-театр как мужчина, я была бы вынуждена покупать за доллар ложу, а женщин допускали на третий ярус за четвертак. С верхотуры я наблюдала за спектаклем или ревю на подмостках, но вокруг меня разыгрывались нередко более захватывающие сцены; Эли называл третий ярус «сплошным блядоходом», самые развязные из сестер занимались там у всех на виду своим ремеслом. Однажды в Бауэри мне пришлось повернуться спиной к соседу, потому что сидевшая с другого его бока nymphe du pavé[102] шуровала перчаткой у него в штанах и сбитое масло обильно истекало из маслобойки.
Я присутствовала также, когда Хэл Гранди (большая любительница тернового джина) задрала юбки и пустила струю, метя в какую-то шишку, сидевшую внизу. Что тут началось! Мы, из Киприан-хауса (был вечер среды, и мы проголосовали за «выход в город»), спаслись от сурового допроса караульных только благодаря сообразительности Герцогини, которая, пока Хэл избавлялась от джина, собрала нас всех и повела домой мимо полиции, театралов, коммивояжеров, гуляк, мимо вечерней толпы, которая была нам в диковинку, потому что мы редко покидали наше надежное пристанище, Киприан-хаус.
Да, я стала смотреть на Киприан-хаус как на свой дом. Меж сестер я чувствовала себя так непринужденно, что почти забыла о тех, кто прежде составлял ma famille[103], весь мой мир. Я трусливо избегала Селии. И искала Себастьяну, ответы и спасение. Но вскоре я отказалась от них обеих, поскольку им не хватало места, слишком много внутри меня теснилось стыда и тайн, а душа закостенела от лжи… И все же, несмотря на все отречения, оставалась верной истина, с которой сталкивается каждый печальный путешественник. От себя не убежишь.
Я по-прежнему писала Себастьяне, но она отвечала так редко, что трудно было назвать это correspondence[104]. Один ее ответ приходился приблизительно на пять моих писем. Два или три письма я отправила Селии. Мне ужасно стыдно, однако сформулируем это так: похоже было, что она не получит моих писем, так как не осмелится явиться на почту. И когда мне наконец попала в руки местная газета – сент-огастинская «Газетт», – я в самом деле нашла там в списке Лидди Колльер. Собственно, там обнаружилось и мое имя: Генри Колльер, – и я знала, что написать мне в Сент-Огастин не мог никто, кроме Розали По. Быть может, письмо, в котором я извещала ее о своих планах, до нее не дошло. А может, что представлялось более вероятным, она неправильно меня поняла, хотя я недвусмысленно и ясно указывала: писать мне нужно на нью-йоркский главпочтамт.
Обнаружив это, я обратилась к почтмейстеру Сент-Огастина с просьбой переслать мне в Нью-Йорк письма, ожидавшие моего возвращения, и аналогичным образом поступить с теми, что прибудут еще, и вложила в конверт пять долларов за хлопоты. Я не осмелилась попросить его доставить письма «Лидди» ей на дом, чтобы ее не расстраивать. К Эразмусу Футу тоже обращаться не стоило, так как временами он бывал не в меру любопытен. Взамен я решила снова написать Селии и подыскать частного гонца, который отнесет письмо прямо к ее двери – нашей двери. Но я этого так и не сделала. Поступок трусливый и жестокий! Оставить Селию в неведении о том, где я нахожусь и когда собираюсь вернуться. Закрыть глаза на зло, которое я причинила. Хватает ли у нее денег? Благополучна ли она – а если нет? А я не представляла себе, сумею ли наконец снять чары, которые на нее наложила. Не имела ни малейшего понятия… Я не только взлелеяла семена зла, брошенные в почву Бедлоу, я позволила всходам разрастись; сорный посев, что душит сердце.
Со временем Элифалет притерпелся ко мне, а я – к городу. Мы отправлялись с ним под ручку, с одной стороны Адалин, с другой – я. К счастью, оказалось, что мне не страшно. Теперь я чаще бывала женщиной, чем мужчиной. На это было две причины. Во-первых, так мне больше нравилось, а во-вторых, Эли предпочитал спутников в юбках, а не в панталонах. Втроем мы мерили шагами Третий и Пятый район. Мы держались подальше от больницы, потому что на дальнем ее конце находилась площадь Парадайз-сквер, или Файв-Пойнтс, где кишмя кишели сомнительные личности – пираты на отдыхе, падшие женщины, опускавшиеся все ниже, карманники, готовые вместе с часами прихватить и вашу жизнь. Я всего один раз рискнула туда заглянуть, уговорив Эли меня проводить. В мужской одежде мы пересекли площадь и вышли на речной берег, где шныряли по гальке крысы величиной с кошку и в верхних окнах таверн женщины заманивали посетителей соблазнительными позами. Каждый бордель на чем-нибудь специализировался: на девушках, негритянках, мальчиках, переряженных или в обычном виде… но когда Эли спросил, не хочу ли я заглянуть в какое-нибудь из заведений, я отказалась. И мы поспешили от Парадайз-Сквер в места более приличные, а затем домой.
В качестве щегольски, если не шикарно, разодетого Генри (темно-синий саржевый костюм, моя любимая жилетка из черного шелка, спереди застежки в виде жабы) я, совместно с Эли, выполняла множество поручений. У торговцев канцелярскими принадлежностями мы приобретали все, что требовалось ведьмам для их обширной переписки: чернила, перья, бумагу – для Лил Осы васильково-голубую, для Лидии обычную, для Синди розовую, для Эжени кремовую с темно-синим ободком. (Только сестрички и Адалин никому не писали.) Еще Эжени требовала чернила Карденио, которые заказывали в Бостоне. Эти бутылочки голубого стекла с филигранью выглядели как выросшие на письменном столе тюльпаны без стеблей. Все эти запасы мы заказывали за счет Герцогини.
После торговца канцелярией мы отправлялись напротив, на почту, которая располагалась в здании прежней Голландской церкви, где сохранились кафедра и другие детали церковной архитектуры. В первый раз я совершила там ужасную неловкость – одетая как Генри, отправилась к окошечку для женщин. К счастью, присутствующие мужчины стали шутить, а я, чтобы извинить свою ошибку, заговорила по-французски. Собственно, когда я туда вошла, у меня в голове все смешалось. Было тепло. Ранняя весна тридцать первого года вроде бы. И все же я сомневалась в том, что меня лихорадит из-за жары. Лишь позднее этому эпизоду нашлось объяснение; я узнала, что голландцы тогда вывозили со двора почты своих мертвецов, чтобы похоронить их в более подходящем месте. На меня повлияло присутствие смерти, потревоженных покойников, потому из моей головы выскочили нормы поведения (будь то для мужчин или для женщин), которые я всегда очень старалась соблюдать.
Поймите, я еще не примирилась с решением судьбы, обрекшим меня на альянс со смертью (впервые я узнала о нем в ричмондском театре, он же церковь, и вот сейчас столкнулась с ним вновь). Я знала, что мертвецы – когда их множество, неупокоенных – тянутся ко мне, да, но предпочитала это отрицать, равно как и многое другое. И таким образом оставалась беззащитной. Как и:
Тем вечером, когда состоялась вторая встреча – моя с мертвецами.
Мы с Адалин и Эли вышли в город (я – как Генриетта). Мы посмотрели спектакль в Парк-театре, а потом пили и закусывали устрицами в Шекспир-рефектори, где всегда полно народу. Был, помнится, конец весны или начало лета; поговаривали, что с запада, из Азии, до нас постепенно добирается какая-то лихорадка или холера. Но какое мне было до этого дело? Как ведьма, я могла не опасаться ничего, кроме крови. Я желала одного: праздно провести время за праздной беседой, глотая устриц и заливая их шампанским.
Ранее в тот же день у нас состоялась доверительная беседа. Оказавшись перед меблированными комнатами на Дей-стрит, первым его обиталищем в городе, Эли с содроганием произнес: «Нас было в комнате пять мальчиков», – он говорил о своей матери. Это была незамужняя женщина из Канады, и она умерла несколько лет назад от крови. Прибыв из Амхерстберга, Эли в подростковом возрасте служил клерком, однако, посетив впервые Киприан-хаус и встретив Герцогиню, он ее «познал» (и как ведьму, и в библейском смысле) и остался на ночь в Киприан-хаусе – первый мужчина, или, скорее, мальчик, там заночевавший.
Это признание побудило Адалин тоже заговорить о своем прошлом, где было мало хорошего. О штате Мэн она говорила, как Данте об аде. Она с сестрой родилась как будто от матери-ведьмы, однако их мать не знала истинной природы ни своей, ни девочек. Девочки убежали из Огасты и прожили год в Бостоне со своей мистической сестрой, Ханой Блисс, затем сестра Адалин умерла от крови, сама же Адалин добралась до дома Герцогини.
Я поведала свою историю обрывисто, потому что не хотела ее вспоминать. Более того, меня глубоко опечалил рассказ Адалин: я не знала, что кровь может прийти к такой молодой девушке.
После невеселой беседы нас потянуло на духоподъемное зрелище и в ресторан, к ведерку с «пузырьковым» напитком и устрицам. Вслед за этим захотелось подурачиться. Под молодым месяцем мы на неверных ногах зашагали на север. К Гудзон-сквер, где стали потешаться над обывателями, премило живущими в здешних миленьких домиках.
Но тут мною снова овладело какое-то… беспокойство. Внутренняя дрожь и подавленность, какие бывают после плохих устриц, которым я эти ощущения и приписала. Но на той стороне площади я увидела кладбище Святого Иоанна и поняла, в чем дело. Сегодня я бы, конечно, повернула прочь. Тогда же, подзадориваемая спутниками, я отбросила мысли о покойниках и вслед за остальными двинулась меж могил. Эли заметил, что мне не по себе, но объяснил это тем, что я перебрала, а кроме того, «капризами», надетыми мною, как он сказал шутя, вместе с женским платьем. Насмешки вынудили меня идти дальше. Вспоминаю хижину могильщика. И за нею две свежие, неприбранные могилы, земля на которых еще должна была осесть. Там я и упала на освященную землю, так как покойники были невиновные люди, повешенные по ошибке, а такие всегда обладают большой силой.
На следующее утро я проснулась нездоровой. В голове гудело и от жалоб покойников, и – признаю и это – от вчерашних излишеств. Судя по всему, накануне я упала и меня не удавалось оживить. Адалин клялась, что у меня не было пульса. Тут Эли стащил повозку, на которой перевозили покойников, и на ней меня доставили в Киприан-хаус.
Внезапно пробудившись, я увидела сестер, выстроившихся у моей постели. Меня привела в чувство Герцогиня при помощи нюхательных солей. Сару попросили приготовить кадку теплой воды, потому что на повозке не только мое платье, но и сама кожа пропитались трупным запахом. Я изложила собравшимся всю историю – от пожара в театре до Матансаса, а также не столь значительных случаев с покойниками в голландской церкви и на кладбище Святого Иоанна, – и было решено, что мы соберемся все вместе за полчаса до ужина и я, ради просвещения остальных, вновь перескажу эту историю в мельчайших подробностях. Это я и сделала перед столом, уставленным яствами, в обстановке, более пригодной для празднования, чем для исповеди. Некоторые сестры прихватили с собой свои книги и записывали по ходу рассказа. После ужина мы разошлись, потому что Герцогиня, из-за плохого расположения звезд, опасалась в доме «бучи».
В комнатных играх я на этот раз не участвовала и к маскам не приближалась. Я удалилась на чердак поискать книгу какой-нибудь другой сестры, тоже состоявшей в альянсе со смертью. Прислушивалась, не долетит ли до меня сопрано из «Палермо», но ничего не услышала.
38
А в гостиной? Да, иногда я показывалась там как Генриетта, а иногда как Анри. Как женщина я собирала немалую дань восхищения. А однажды, когда я сошла в гостиную en masculine[101], ко мне подошел Бертис, представился и спросил, не встречала ли я… себя. По-видимому, Генриетта запала ему в душу (хотя сердце его билось только для Лил Осы), и он спросил у меня (у Анри), не имела ли я случая оценить свои (то есть Генриетты) достоинства. Оставалось только похвалить себя, и сестры за ужином хохотали до упаду над моим рассказом.
Решившись наконец выйти за порог Киприан-хауса, я одевалась по обстоятельствам. На почте я бывала мужчиной (поскольку эти конторы известны своим негостеприимством по отношению к женщинам), палатки рыбных торговцев на Фултон-стрит я тоже посещала в штанах (иначе меня бы обсчитали). Иногда я руководствовалась экономией. Отправившись в Парк– или Бауэри-театр как мужчина, я была бы вынуждена покупать за доллар ложу, а женщин допускали на третий ярус за четвертак. С верхотуры я наблюдала за спектаклем или ревю на подмостках, но вокруг меня разыгрывались нередко более захватывающие сцены; Эли называл третий ярус «сплошным блядоходом», самые развязные из сестер занимались там у всех на виду своим ремеслом. Однажды в Бауэри мне пришлось повернуться спиной к соседу, потому что сидевшая с другого его бока nymphe du pavé[102] шуровала перчаткой у него в штанах и сбитое масло обильно истекало из маслобойки.
Я присутствовала также, когда Хэл Гранди (большая любительница тернового джина) задрала юбки и пустила струю, метя в какую-то шишку, сидевшую внизу. Что тут началось! Мы, из Киприан-хауса (был вечер среды, и мы проголосовали за «выход в город»), спаслись от сурового допроса караульных только благодаря сообразительности Герцогини, которая, пока Хэл избавлялась от джина, собрала нас всех и повела домой мимо полиции, театралов, коммивояжеров, гуляк, мимо вечерней толпы, которая была нам в диковинку, потому что мы редко покидали наше надежное пристанище, Киприан-хаус.
Да, я стала смотреть на Киприан-хаус как на свой дом. Меж сестер я чувствовала себя так непринужденно, что почти забыла о тех, кто прежде составлял ma famille[103], весь мой мир. Я трусливо избегала Селии. И искала Себастьяну, ответы и спасение. Но вскоре я отказалась от них обеих, поскольку им не хватало места, слишком много внутри меня теснилось стыда и тайн, а душа закостенела от лжи… И все же, несмотря на все отречения, оставалась верной истина, с которой сталкивается каждый печальный путешественник. От себя не убежишь.
Я по-прежнему писала Себастьяне, но она отвечала так редко, что трудно было назвать это correspondence[104]. Один ее ответ приходился приблизительно на пять моих писем. Два или три письма я отправила Селии. Мне ужасно стыдно, однако сформулируем это так: похоже было, что она не получит моих писем, так как не осмелится явиться на почту. И когда мне наконец попала в руки местная газета – сент-огастинская «Газетт», – я в самом деле нашла там в списке Лидди Колльер. Собственно, там обнаружилось и мое имя: Генри Колльер, – и я знала, что написать мне в Сент-Огастин не мог никто, кроме Розали По. Быть может, письмо, в котором я извещала ее о своих планах, до нее не дошло. А может, что представлялось более вероятным, она неправильно меня поняла, хотя я недвусмысленно и ясно указывала: писать мне нужно на нью-йоркский главпочтамт.
Обнаружив это, я обратилась к почтмейстеру Сент-Огастина с просьбой переслать мне в Нью-Йорк письма, ожидавшие моего возвращения, и аналогичным образом поступить с теми, что прибудут еще, и вложила в конверт пять долларов за хлопоты. Я не осмелилась попросить его доставить письма «Лидди» ей на дом, чтобы ее не расстраивать. К Эразмусу Футу тоже обращаться не стоило, так как временами он бывал не в меру любопытен. Взамен я решила снова написать Селии и подыскать частного гонца, который отнесет письмо прямо к ее двери – нашей двери. Но я этого так и не сделала. Поступок трусливый и жестокий! Оставить Селию в неведении о том, где я нахожусь и когда собираюсь вернуться. Закрыть глаза на зло, которое я причинила. Хватает ли у нее денег? Благополучна ли она – а если нет? А я не представляла себе, сумею ли наконец снять чары, которые на нее наложила. Не имела ни малейшего понятия… Я не только взлелеяла семена зла, брошенные в почву Бедлоу, я позволила всходам разрастись; сорный посев, что душит сердце.
Со временем Элифалет притерпелся ко мне, а я – к городу. Мы отправлялись с ним под ручку, с одной стороны Адалин, с другой – я. К счастью, оказалось, что мне не страшно. Теперь я чаще бывала женщиной, чем мужчиной. На это было две причины. Во-первых, так мне больше нравилось, а во-вторых, Эли предпочитал спутников в юбках, а не в панталонах. Втроем мы мерили шагами Третий и Пятый район. Мы держались подальше от больницы, потому что на дальнем ее конце находилась площадь Парадайз-сквер, или Файв-Пойнтс, где кишмя кишели сомнительные личности – пираты на отдыхе, падшие женщины, опускавшиеся все ниже, карманники, готовые вместе с часами прихватить и вашу жизнь. Я всего один раз рискнула туда заглянуть, уговорив Эли меня проводить. В мужской одежде мы пересекли площадь и вышли на речной берег, где шныряли по гальке крысы величиной с кошку и в верхних окнах таверн женщины заманивали посетителей соблазнительными позами. Каждый бордель на чем-нибудь специализировался: на девушках, негритянках, мальчиках, переряженных или в обычном виде… но когда Эли спросил, не хочу ли я заглянуть в какое-нибудь из заведений, я отказалась. И мы поспешили от Парадайз-Сквер в места более приличные, а затем домой.
В качестве щегольски, если не шикарно, разодетого Генри (темно-синий саржевый костюм, моя любимая жилетка из черного шелка, спереди застежки в виде жабы) я, совместно с Эли, выполняла множество поручений. У торговцев канцелярскими принадлежностями мы приобретали все, что требовалось ведьмам для их обширной переписки: чернила, перья, бумагу – для Лил Осы васильково-голубую, для Лидии обычную, для Синди розовую, для Эжени кремовую с темно-синим ободком. (Только сестрички и Адалин никому не писали.) Еще Эжени требовала чернила Карденио, которые заказывали в Бостоне. Эти бутылочки голубого стекла с филигранью выглядели как выросшие на письменном столе тюльпаны без стеблей. Все эти запасы мы заказывали за счет Герцогини.
После торговца канцелярией мы отправлялись напротив, на почту, которая располагалась в здании прежней Голландской церкви, где сохранились кафедра и другие детали церковной архитектуры. В первый раз я совершила там ужасную неловкость – одетая как Генри, отправилась к окошечку для женщин. К счастью, присутствующие мужчины стали шутить, а я, чтобы извинить свою ошибку, заговорила по-французски. Собственно, когда я туда вошла, у меня в голове все смешалось. Было тепло. Ранняя весна тридцать первого года вроде бы. И все же я сомневалась в том, что меня лихорадит из-за жары. Лишь позднее этому эпизоду нашлось объяснение; я узнала, что голландцы тогда вывозили со двора почты своих мертвецов, чтобы похоронить их в более подходящем месте. На меня повлияло присутствие смерти, потревоженных покойников, потому из моей головы выскочили нормы поведения (будь то для мужчин или для женщин), которые я всегда очень старалась соблюдать.
Поймите, я еще не примирилась с решением судьбы, обрекшим меня на альянс со смертью (впервые я узнала о нем в ричмондском театре, он же церковь, и вот сейчас столкнулась с ним вновь). Я знала, что мертвецы – когда их множество, неупокоенных – тянутся ко мне, да, но предпочитала это отрицать, равно как и многое другое. И таким образом оставалась беззащитной. Как и:
Тем вечером, когда состоялась вторая встреча – моя с мертвецами.
Мы с Адалин и Эли вышли в город (я – как Генриетта). Мы посмотрели спектакль в Парк-театре, а потом пили и закусывали устрицами в Шекспир-рефектори, где всегда полно народу. Был, помнится, конец весны или начало лета; поговаривали, что с запада, из Азии, до нас постепенно добирается какая-то лихорадка или холера. Но какое мне было до этого дело? Как ведьма, я могла не опасаться ничего, кроме крови. Я желала одного: праздно провести время за праздной беседой, глотая устриц и заливая их шампанским.
Ранее в тот же день у нас состоялась доверительная беседа. Оказавшись перед меблированными комнатами на Дей-стрит, первым его обиталищем в городе, Эли с содроганием произнес: «Нас было в комнате пять мальчиков», – он говорил о своей матери. Это была незамужняя женщина из Канады, и она умерла несколько лет назад от крови. Прибыв из Амхерстберга, Эли в подростковом возрасте служил клерком, однако, посетив впервые Киприан-хаус и встретив Герцогиню, он ее «познал» (и как ведьму, и в библейском смысле) и остался на ночь в Киприан-хаусе – первый мужчина, или, скорее, мальчик, там заночевавший.
Это признание побудило Адалин тоже заговорить о своем прошлом, где было мало хорошего. О штате Мэн она говорила, как Данте об аде. Она с сестрой родилась как будто от матери-ведьмы, однако их мать не знала истинной природы ни своей, ни девочек. Девочки убежали из Огасты и прожили год в Бостоне со своей мистической сестрой, Ханой Блисс, затем сестра Адалин умерла от крови, сама же Адалин добралась до дома Герцогини.
Я поведала свою историю обрывисто, потому что не хотела ее вспоминать. Более того, меня глубоко опечалил рассказ Адалин: я не знала, что кровь может прийти к такой молодой девушке.
После невеселой беседы нас потянуло на духоподъемное зрелище и в ресторан, к ведерку с «пузырьковым» напитком и устрицам. Вслед за этим захотелось подурачиться. Под молодым месяцем мы на неверных ногах зашагали на север. К Гудзон-сквер, где стали потешаться над обывателями, премило живущими в здешних миленьких домиках.
Но тут мною снова овладело какое-то… беспокойство. Внутренняя дрожь и подавленность, какие бывают после плохих устриц, которым я эти ощущения и приписала. Но на той стороне площади я увидела кладбище Святого Иоанна и поняла, в чем дело. Сегодня я бы, конечно, повернула прочь. Тогда же, подзадориваемая спутниками, я отбросила мысли о покойниках и вслед за остальными двинулась меж могил. Эли заметил, что мне не по себе, но объяснил это тем, что я перебрала, а кроме того, «капризами», надетыми мною, как он сказал шутя, вместе с женским платьем. Насмешки вынудили меня идти дальше. Вспоминаю хижину могильщика. И за нею две свежие, неприбранные могилы, земля на которых еще должна была осесть. Там я и упала на освященную землю, так как покойники были невиновные люди, повешенные по ошибке, а такие всегда обладают большой силой.
На следующее утро я проснулась нездоровой. В голове гудело и от жалоб покойников, и – признаю и это – от вчерашних излишеств. Судя по всему, накануне я упала и меня не удавалось оживить. Адалин клялась, что у меня не было пульса. Тут Эли стащил повозку, на которой перевозили покойников, и на ней меня доставили в Киприан-хаус.
Внезапно пробудившись, я увидела сестер, выстроившихся у моей постели. Меня привела в чувство Герцогиня при помощи нюхательных солей. Сару попросили приготовить кадку теплой воды, потому что на повозке не только мое платье, но и сама кожа пропитались трупным запахом. Я изложила собравшимся всю историю – от пожара в театре до Матансаса, а также не столь значительных случаев с покойниками в голландской церкви и на кладбище Святого Иоанна, – и было решено, что мы соберемся все вместе за полчаса до ужина и я, ради просвещения остальных, вновь перескажу эту историю в мельчайших подробностях. Это я и сделала перед столом, уставленным яствами, в обстановке, более пригодной для празднования, чем для исповеди. Некоторые сестры прихватили с собой свои книги и записывали по ходу рассказа. После ужина мы разошлись, потому что Герцогиня, из-за плохого расположения звезд, опасалась в доме «бучи».
В комнатных играх я на этот раз не участвовала и к маскам не приближалась. Я удалилась на чердак поискать книгу какой-нибудь другой сестры, тоже состоявшей в альянсе со смертью. Прислушивалась, не долетит ли до меня сопрано из «Палермо», но ничего не услышала.
38
«Шедевр»
Мы трое – Адалин, Эжени и я – предпочитали книги сексуальному практикуму Герцогини. У других не было причин завидовать нашему выбору, поскольку все остальные тоже имели право пользоваться библиотекой.
Часто я обнаруживала Эжени на чердаке, у окон, выходящих на Леонард-стрит; она сидела за длинным столом из темного дерева, где сестры, случалось, вырезали свои инициалы, краткие заклинания и тому подобное – эдакая гостевая книга. Это место называли scriptorium[105], и в дневные часы здесь много раз копировали «Книги теней». Другие сестры предавались штудиям в одиночестве, заимствовали тома и уносили их к себе.
На полках из твердого дерева, с медными гравированными табличками (указателями предметов этой тщательно подобранной библиотеки), стояли сотни – нет, тысячи книг. Иные большие, иные маленькие; одни в свежих сафьяновых переплетах с меткой Герцогини, другие при касании словно бы выдыхали тебе в лицо воздух столетий. Предметы? Физиология преобразования. Фольклор. История. Изящная словесность Запада и изящная словесность Востока; благодаря этому разделению Герцогиня держала леди Мурасаки на безопасном расстоянии от де Сада. Имелись книги на знакомых мне языках и на таких, каких я никогда не встречала, – вроде санскрита. Книги о преданиях племени йоруба и о других религиях. Разумеется, множество книг о ведовском Ремесле: Альберт Великий, Джон Ди, Церковные буллы с осуждением тех или иных непокорных философов.
Но основу собрания составляли, конечно, «Книги теней». Расставлены они были и в географическом, и в алфавитном порядке: книги африканских ведьм (очень, надо сказать, интересные); книги двух сестер, живших в Апеннинских горах; книги одной покойной уже сестры, чьи дни прошли на берегах залива Бантри (эти четыре тома стояли отдельно, в стороне от записей других ирландских ведьм); книги сестер из Болгарии, из Каира, с Карпатских гор, из Китая (это была известная ведьма-травница, на чьи труды имелось немало отсылок), с Кубы, из Дамаска, с островов Дании, из Эдинбурга (книга объединяла в себе книги разных ведьм горной Шотландии) и – да – Франции. Здесь я нашла полную копию книги Себастьяны д'Азур. На нескольких вклейках были воспроизведены портреты Себастьяны; даты на репродукциях стояли недавние, и подписаны картины были ее nom de plume[106], а точнее будет сказать, ее nom de… palette[107]. Над табличкой с надписью «Разное: королевские дворы Европы» я нашла много книг, написанных современницами Себастьяны. Я с жадностью изучила те, в которых она упоминалась, и узнала о своей мистической сестре кое-что новое; любопытнее всего было замечание, которое повторяли вновь и вновь разные ведьмы. Себастьяне следовало «отделаться» от своего спутника, Асмодея. Жаль, подумала я, что Себастьяна не последовала этому мудрому совету.
Я раздумывала над этими «Книгами теней», перечитывая бесчисленные записи и копируя их в собственную книгу… Однако признаюсь, пикантным соусом к этим штудиям служили живописатели эротики («Эрос» – было написано на табличке, относившейся к доброй половине полки), среди которых фигурировали, разумеется, и представители моей родной страны.
«Venus en rût», «L'École des filles», «Histoire de Dom B.»[108] Латуша. Случалось, я вслух зачитывала отрывки Эжени, а также Адалин (для нее мы с креолкой по очереди переводили текст). Мы уговаривали Адалин тоже читать нам книги, что на английском. Она заливалась краской, но все же зачитывала выдержки из «Похотливого турка», «Признаний высокопоставленной дамы», «Собственного жизнеописания, составленного неким лакеем» и так далее. Особым успехом у читательниц, настоящих и прошлых, судя по захватанным страницам, пользовались «Мемуары женщины для утех», где некая мисс Фанни Хилл переходит из постели в постель и каждый раз на нее обрушиваются новые несчастья. Эта книга, написанная, чтобы вызывать у мужчин желания, у нас вызвала немало вопросов, так как в том, что касается… les jeux d'amour[109], Адалин была просвещена еще меньше меня. Временами пояснения давала Эжени, но в большинстве случаев приходилось обращаться к Лил Осе или Синди, благо обе они имели вкус к пикантной беседе. Таким образом, все мы получали уроки, а раз или два они даже подкреплялись примером. Однажды, когда мы с Адалин не могли постигнуть акробатику некой позиции, которую хвалил автор «Венеры», Лил Оса предложила: «Приходите сегодня к моей маске, я вам покажу»; и она показала, при участии мужчины, который заплатил еще раз, чтобы повторить этот трюк.
Но не подумайте, что наши умы были заняты только наслаждениями, иногда мы искали в книгах и уроки здравомыслия. Это бывало нелегко. В одном тексте, относящемся к прошлому столетию, мы совсем запутались, так что нам (вернее, мне, поскольку Адалин помалкивала) пришлось однажды за ужином воззвать о помощи сразу ко всем сестрам. Только так и удалось разобраться с Аристотелем.
Нет, не с тем самым Аристотелем. С другим. В его «Шедевре» (так, без ложной скромности, автор наименовал свою книгу) я почерпнула немало путаных – и путающих – мыслей.
– Верно ли, – обратилась я к сестрам, – что женщины прохладней мужчин?
– Кому это известно лучше, чем тебе? – спросила Синдерелла, и я должна была объяснить:
– Мои «особенности», когда – очень редко – выпадал случай испытать их на практике, умножали удовольствие, которое я не умею, не могу разложить на составные части.
(Enfin, я – это я и ничего другого не знала.)
Это заинтриговало сестер, и они потребовали новых подробностей. Я помотала головой.
– Не мое это дело – объяснять, в чем разница между обычными полами. – И, взяв в руки «Шедевр», я прочитала следующий загадочный пассаж: – По словам второго Аристотеля, «мужчины – пол более горячий, сухой, сильный; женщины, напротив, прохладней и влажнее».
Герцогиня на другом конце стола предположила:
– Думаю, это можно перевести так: что, по мнению мужчин, должно делаться часто, то, по мнению женщин, должно делаться хорошо. C'est tout[110].
С этим согласились все присутствующие, включая недовольного Элифалета.
Ведьмы бурно запротестовали в ответ на рассуждения Аристотеля о «влиянии луны на механизм менструаций»: «Девочкам кровь нужна для роста; когда наступает зрелость, алой жидкости образуется избыток. В согласии с лунными фазами, каждый месяц происходит ее выделение».
Особенный ропот у сестер вызвали его следующие слова: «У женщин сангвинического темперамента оно приходится на первую лунную четверть, холерического – на вторую, меланхолического – на третью и так далее».
– Да? – удивилась Лил Оса. – Дурак он, вот он кто! Глянешь на белье, на календарь и можешь сказать, у кого какой темперамент? А что там дальше у него говорится?
Я зачитала утверждение, нелепость которого была очевидна даже мне, и ведьмы дружно рассмеялись.
– Он пишет: «Готовясь к пылким объятиям, каждый любовник должен оглядеть Пригожие Красы другого; но прежде следует наполнить желудок моллюсками, вином, снедью одновременно соленой и пряной, ибо она дает телу жизненные соки».
– Ну ладно, – наивно хлопая глазами, заметила Джен. – Если моллюски – это устрицы, тут он прав.
– Употребить лучше все, что угодно, только не эту книгу… – вмешалась Лил Оса. – Пригожие Красы, так он выразился? Пусть бы отложил перо, расстегнул пуговицы да посмотрел. В петушках, конечно, есть что-то развлекательное, без них я бы скучала, но «пригожие»? Дудки.
– Это ерунда. – Все повернулись к Герцогине и замолчали. – Тебе, Аш, нужно попрощаться здесь со своей робостью. Я бы этого хотела. Ты ведь знаешь, что у нас тебя никто не обидит и никто не осудит. Знаешь?
Я подтвердила.
– Я слышу, прямо-таки слышу вопросы, что теснятся у тебя в мозгу. Задай их. Давай, потому что, пока мы тут беседуем, в городе наливаются несгибаемой силой девять красавчиков, готовясь явиться этим вечером к нашему порогу.
– Девять? – послышались вопросы.
– Да, девять. Лил Оса ждет сегодня, кроме своего Бертиса, еще двух кавалеров.
Ирландская сестра жеманно отвернула личико, но затем призналась, что ею двигало:
– За этот вечер я заработаю двадцать долларов, миледи.
Сестры выразили свое одобрение аплодисментами, но Герцогиня их утихомирила, постучав кольцом по столу.
– Скоро нужно будет идти в гостиную… Аш?
Мне в самом деле было что спросить. Если двоих соединяет не похоть, а любовь, что происходит, когда они встречаются? Существует каждый отдельно или как половинка другого? И если представить себе мужчину и женщину как две вехи на дороге, то где на этой дороге место для меня? Но эти вопросы я задавать не стала, боясь показаться дурочкой, а обратилась к своей книге, куда заносила много странностей и непонятностей. Для начала я прочитала выдержку из Аштоновой «Книги природы».
– «Мужчины, – начала я, – переживают оргазм так сильно, что теряют всякое понятие об окружающем и становятся совершенно к нему бесчувственны».
– Эли? – вопросила Герцогиня.
– Все верно. – Эли подмигнул ведьмам и улыбнулся хозяйке.
– По мне, так мужчины бесчувственны почти всегда, – предположила Лидия Смэш.
– Ну да, – подхватила Лил Оса, – что ж они, не вылазят из оргазма?
– Не вылезают, – поправила ее Герцогиня.
– «Что до женщин, – прочитала я, – то они не во всех случаях испытывают оргазм…».
– Печально, но факт, – подтвердила ирландка. – Но я, заметьте, всегда кончаю, если сама плачу за удовольствие.
Сара тем временем подавала на стол – цыпленка в вишневом соусе, сколько мне помнится.
У меня не было аппетита, и я читала дальше, непрестанно раздумывая о том, какое удовольствие испытываю при разрядке: мужское, женское или оба вместе.
– «А некоторые женщины с холодным темпераментом вообще не знают, что такое оргазм, поскольку никогда его не испытывали».
– Верно. – Это было одно из редких замечаний, отпущенных Эжени, которую данный предмет не очень занимал.
– Среди нас, держу пари, таких нет, – вмешалась Фанни. – Мы с сестрой чего только не нагляделись в этом доме через маски. Каждой случалось раз-другой сомлеть.
Смех. Приближаясь к интересовавшему меня вопросу, я продолжала читать:
– «Но если женщина достигает оргазма, он бывает, как правило, более сильным, чем у противоположного пола, и сопровождается содроганиями, непроизвольными криками и…».
– Послушайте, – начала Лил Оса, поднимая бокал. – Послушайте, сестры, был у меня как-то кавалер – хотите знать имя, гоните четвертак, – он так умел меня завести что своим орудием, что языком, что пальцем – верьте не верьте, я ни рук, ни ног своих не чуяла, словно как они вовсе отвалились. А однажды я так сомлела… – Лил Оса помедлила, глядя на Герцогиню, словно ждала выговора, хотя, по правде, на него не рассчитывала. – Однажды – клянусь, Герцогиня, я не была себе хозяйка… Однажды я так зашлась, что показала глаз, и кавалер чуть не сбежал с перепугу! Спрашивает: «Что это на тебя нашло, девочка?» А я ему: «Это я сама на себя нашла, неужто не понял, дурачок?»
– Я знаю, о ком ты говоришь, – улыбнулась Герцогиня. – Сама имела удовольствие, хотя он стар, разбогател и пахнет затхлостью. Но ты все же поберегись, если он…
– Не тревожьтесь, Герцогиня, я позаботилась о том, чтобы он перед уходом хлебнул Синдереллиного напитка забвения.
– Очень хорошо, – кивнула Герцогиня и обратилась ко мне: – Аш, дорогая, не будешь ли ты так добра…
– Я сама не знаю своей природы, – прервала я Герцогиню, и тут из меня хлынул поток. Слова, какие я никогда не осмеливалась произносить, сопровождались, конечно, соленым водопадом слез. – Я… я ублажаю себя обоими способами, в обоих местах, но где-то в книгах… eh bien[111], не где-то, а повсюду, упоминается о грехе Онана; как нужно удерживать свою руку, дабы не нарушить баланс гуморов и не навлечь на себя лихорадку, которая иссушит мозг и глаза, лишит разума и зрения, а также…
Часто я обнаруживала Эжени на чердаке, у окон, выходящих на Леонард-стрит; она сидела за длинным столом из темного дерева, где сестры, случалось, вырезали свои инициалы, краткие заклинания и тому подобное – эдакая гостевая книга. Это место называли scriptorium[105], и в дневные часы здесь много раз копировали «Книги теней». Другие сестры предавались штудиям в одиночестве, заимствовали тома и уносили их к себе.
На полках из твердого дерева, с медными гравированными табличками (указателями предметов этой тщательно подобранной библиотеки), стояли сотни – нет, тысячи книг. Иные большие, иные маленькие; одни в свежих сафьяновых переплетах с меткой Герцогини, другие при касании словно бы выдыхали тебе в лицо воздух столетий. Предметы? Физиология преобразования. Фольклор. История. Изящная словесность Запада и изящная словесность Востока; благодаря этому разделению Герцогиня держала леди Мурасаки на безопасном расстоянии от де Сада. Имелись книги на знакомых мне языках и на таких, каких я никогда не встречала, – вроде санскрита. Книги о преданиях племени йоруба и о других религиях. Разумеется, множество книг о ведовском Ремесле: Альберт Великий, Джон Ди, Церковные буллы с осуждением тех или иных непокорных философов.
Но основу собрания составляли, конечно, «Книги теней». Расставлены они были и в географическом, и в алфавитном порядке: книги африканских ведьм (очень, надо сказать, интересные); книги двух сестер, живших в Апеннинских горах; книги одной покойной уже сестры, чьи дни прошли на берегах залива Бантри (эти четыре тома стояли отдельно, в стороне от записей других ирландских ведьм); книги сестер из Болгарии, из Каира, с Карпатских гор, из Китая (это была известная ведьма-травница, на чьи труды имелось немало отсылок), с Кубы, из Дамаска, с островов Дании, из Эдинбурга (книга объединяла в себе книги разных ведьм горной Шотландии) и – да – Франции. Здесь я нашла полную копию книги Себастьяны д'Азур. На нескольких вклейках были воспроизведены портреты Себастьяны; даты на репродукциях стояли недавние, и подписаны картины были ее nom de plume[106], а точнее будет сказать, ее nom de… palette[107]. Над табличкой с надписью «Разное: королевские дворы Европы» я нашла много книг, написанных современницами Себастьяны. Я с жадностью изучила те, в которых она упоминалась, и узнала о своей мистической сестре кое-что новое; любопытнее всего было замечание, которое повторяли вновь и вновь разные ведьмы. Себастьяне следовало «отделаться» от своего спутника, Асмодея. Жаль, подумала я, что Себастьяна не последовала этому мудрому совету.
Я раздумывала над этими «Книгами теней», перечитывая бесчисленные записи и копируя их в собственную книгу… Однако признаюсь, пикантным соусом к этим штудиям служили живописатели эротики («Эрос» – было написано на табличке, относившейся к доброй половине полки), среди которых фигурировали, разумеется, и представители моей родной страны.
«Venus en rût», «L'École des filles», «Histoire de Dom B.»[108] Латуша. Случалось, я вслух зачитывала отрывки Эжени, а также Адалин (для нее мы с креолкой по очереди переводили текст). Мы уговаривали Адалин тоже читать нам книги, что на английском. Она заливалась краской, но все же зачитывала выдержки из «Похотливого турка», «Признаний высокопоставленной дамы», «Собственного жизнеописания, составленного неким лакеем» и так далее. Особым успехом у читательниц, настоящих и прошлых, судя по захватанным страницам, пользовались «Мемуары женщины для утех», где некая мисс Фанни Хилл переходит из постели в постель и каждый раз на нее обрушиваются новые несчастья. Эта книга, написанная, чтобы вызывать у мужчин желания, у нас вызвала немало вопросов, так как в том, что касается… les jeux d'amour[109], Адалин была просвещена еще меньше меня. Временами пояснения давала Эжени, но в большинстве случаев приходилось обращаться к Лил Осе или Синди, благо обе они имели вкус к пикантной беседе. Таким образом, все мы получали уроки, а раз или два они даже подкреплялись примером. Однажды, когда мы с Адалин не могли постигнуть акробатику некой позиции, которую хвалил автор «Венеры», Лил Оса предложила: «Приходите сегодня к моей маске, я вам покажу»; и она показала, при участии мужчины, который заплатил еще раз, чтобы повторить этот трюк.
Но не подумайте, что наши умы были заняты только наслаждениями, иногда мы искали в книгах и уроки здравомыслия. Это бывало нелегко. В одном тексте, относящемся к прошлому столетию, мы совсем запутались, так что нам (вернее, мне, поскольку Адалин помалкивала) пришлось однажды за ужином воззвать о помощи сразу ко всем сестрам. Только так и удалось разобраться с Аристотелем.
Нет, не с тем самым Аристотелем. С другим. В его «Шедевре» (так, без ложной скромности, автор наименовал свою книгу) я почерпнула немало путаных – и путающих – мыслей.
– Верно ли, – обратилась я к сестрам, – что женщины прохладней мужчин?
– Кому это известно лучше, чем тебе? – спросила Синдерелла, и я должна была объяснить:
– Мои «особенности», когда – очень редко – выпадал случай испытать их на практике, умножали удовольствие, которое я не умею, не могу разложить на составные части.
(Enfin, я – это я и ничего другого не знала.)
Это заинтриговало сестер, и они потребовали новых подробностей. Я помотала головой.
– Не мое это дело – объяснять, в чем разница между обычными полами. – И, взяв в руки «Шедевр», я прочитала следующий загадочный пассаж: – По словам второго Аристотеля, «мужчины – пол более горячий, сухой, сильный; женщины, напротив, прохладней и влажнее».
Герцогиня на другом конце стола предположила:
– Думаю, это можно перевести так: что, по мнению мужчин, должно делаться часто, то, по мнению женщин, должно делаться хорошо. C'est tout[110].
С этим согласились все присутствующие, включая недовольного Элифалета.
Ведьмы бурно запротестовали в ответ на рассуждения Аристотеля о «влиянии луны на механизм менструаций»: «Девочкам кровь нужна для роста; когда наступает зрелость, алой жидкости образуется избыток. В согласии с лунными фазами, каждый месяц происходит ее выделение».
Особенный ропот у сестер вызвали его следующие слова: «У женщин сангвинического темперамента оно приходится на первую лунную четверть, холерического – на вторую, меланхолического – на третью и так далее».
– Да? – удивилась Лил Оса. – Дурак он, вот он кто! Глянешь на белье, на календарь и можешь сказать, у кого какой темперамент? А что там дальше у него говорится?
Я зачитала утверждение, нелепость которого была очевидна даже мне, и ведьмы дружно рассмеялись.
– Он пишет: «Готовясь к пылким объятиям, каждый любовник должен оглядеть Пригожие Красы другого; но прежде следует наполнить желудок моллюсками, вином, снедью одновременно соленой и пряной, ибо она дает телу жизненные соки».
– Ну ладно, – наивно хлопая глазами, заметила Джен. – Если моллюски – это устрицы, тут он прав.
– Употребить лучше все, что угодно, только не эту книгу… – вмешалась Лил Оса. – Пригожие Красы, так он выразился? Пусть бы отложил перо, расстегнул пуговицы да посмотрел. В петушках, конечно, есть что-то развлекательное, без них я бы скучала, но «пригожие»? Дудки.
– Это ерунда. – Все повернулись к Герцогине и замолчали. – Тебе, Аш, нужно попрощаться здесь со своей робостью. Я бы этого хотела. Ты ведь знаешь, что у нас тебя никто не обидит и никто не осудит. Знаешь?
Я подтвердила.
– Я слышу, прямо-таки слышу вопросы, что теснятся у тебя в мозгу. Задай их. Давай, потому что, пока мы тут беседуем, в городе наливаются несгибаемой силой девять красавчиков, готовясь явиться этим вечером к нашему порогу.
– Девять? – послышались вопросы.
– Да, девять. Лил Оса ждет сегодня, кроме своего Бертиса, еще двух кавалеров.
Ирландская сестра жеманно отвернула личико, но затем призналась, что ею двигало:
– За этот вечер я заработаю двадцать долларов, миледи.
Сестры выразили свое одобрение аплодисментами, но Герцогиня их утихомирила, постучав кольцом по столу.
– Скоро нужно будет идти в гостиную… Аш?
Мне в самом деле было что спросить. Если двоих соединяет не похоть, а любовь, что происходит, когда они встречаются? Существует каждый отдельно или как половинка другого? И если представить себе мужчину и женщину как две вехи на дороге, то где на этой дороге место для меня? Но эти вопросы я задавать не стала, боясь показаться дурочкой, а обратилась к своей книге, куда заносила много странностей и непонятностей. Для начала я прочитала выдержку из Аштоновой «Книги природы».
– «Мужчины, – начала я, – переживают оргазм так сильно, что теряют всякое понятие об окружающем и становятся совершенно к нему бесчувственны».
– Эли? – вопросила Герцогиня.
– Все верно. – Эли подмигнул ведьмам и улыбнулся хозяйке.
– По мне, так мужчины бесчувственны почти всегда, – предположила Лидия Смэш.
– Ну да, – подхватила Лил Оса, – что ж они, не вылазят из оргазма?
– Не вылезают, – поправила ее Герцогиня.
– «Что до женщин, – прочитала я, – то они не во всех случаях испытывают оргазм…».
– Печально, но факт, – подтвердила ирландка. – Но я, заметьте, всегда кончаю, если сама плачу за удовольствие.
Сара тем временем подавала на стол – цыпленка в вишневом соусе, сколько мне помнится.
У меня не было аппетита, и я читала дальше, непрестанно раздумывая о том, какое удовольствие испытываю при разрядке: мужское, женское или оба вместе.
– «А некоторые женщины с холодным темпераментом вообще не знают, что такое оргазм, поскольку никогда его не испытывали».
– Верно. – Это было одно из редких замечаний, отпущенных Эжени, которую данный предмет не очень занимал.
– Среди нас, держу пари, таких нет, – вмешалась Фанни. – Мы с сестрой чего только не нагляделись в этом доме через маски. Каждой случалось раз-другой сомлеть.
Смех. Приближаясь к интересовавшему меня вопросу, я продолжала читать:
– «Но если женщина достигает оргазма, он бывает, как правило, более сильным, чем у противоположного пола, и сопровождается содроганиями, непроизвольными криками и…».
– Послушайте, – начала Лил Оса, поднимая бокал. – Послушайте, сестры, был у меня как-то кавалер – хотите знать имя, гоните четвертак, – он так умел меня завести что своим орудием, что языком, что пальцем – верьте не верьте, я ни рук, ни ног своих не чуяла, словно как они вовсе отвалились. А однажды я так сомлела… – Лил Оса помедлила, глядя на Герцогиню, словно ждала выговора, хотя, по правде, на него не рассчитывала. – Однажды – клянусь, Герцогиня, я не была себе хозяйка… Однажды я так зашлась, что показала глаз, и кавалер чуть не сбежал с перепугу! Спрашивает: «Что это на тебя нашло, девочка?» А я ему: «Это я сама на себя нашла, неужто не понял, дурачок?»
– Я знаю, о ком ты говоришь, – улыбнулась Герцогиня. – Сама имела удовольствие, хотя он стар, разбогател и пахнет затхлостью. Но ты все же поберегись, если он…
– Не тревожьтесь, Герцогиня, я позаботилась о том, чтобы он перед уходом хлебнул Синдереллиного напитка забвения.
– Очень хорошо, – кивнула Герцогиня и обратилась ко мне: – Аш, дорогая, не будешь ли ты так добра…
– Я сама не знаю своей природы, – прервала я Герцогиню, и тут из меня хлынул поток. Слова, какие я никогда не осмеливалась произносить, сопровождались, конечно, соленым водопадом слез. – Я… я ублажаю себя обоими способами, в обоих местах, но где-то в книгах… eh bien[111], не где-то, а повсюду, упоминается о грехе Онана; как нужно удерживать свою руку, дабы не нарушить баланс гуморов и не навлечь на себя лихорадку, которая иссушит мозг и глаза, лишит разума и зрения, а также…