Робертс Нора. Голос из прошлого

   – Он стесняется, – тихо сказала Тори, когда хлопнула дверь. – Он стесняется из-за себя, меня и моей матери. А так как он слышал сплетни, распространяемые Лисси Фрэзир, то решил, что нас надо оставить вдвоем.
   Кейд во все глаза смотрел на ее бесстрастное лицо. Никакой реакции. Удивительное самообладание.
   – Ты удивляешься, почему я не слишком беспокоюсь за родителей?
   – Нет, но мне любопытно знать, по какой причине ты не беспокоишься или почему ты решила никак не проявлять своего беспокойства.
   – Зачем? То, что сделано, – сделано. Мать предпочитает не верить, что отец совершил проступок, за который его арестовали. Но он, конечно, виноват. Когда он пьет, свойственная ему агрессивность выплескивается за границы дома.
   – Он бил твою мать? Тори криво улыбнулась:
   – Когда я не вертелась под ногами. Тогда бить мать не было необходимости.
   Кейд кивнул. Он знал. Он знал это с того самого утра, когда она пришла к их дому и рассказала про Хоуп.
   – Тебя бить было сподручнее?
   – Но он уже давно не имеет такой возможности. Поэтому бьет теперь ее.
   – И ты винишь себя за это?
   – Нет, не виню.
   Взгляд у него был цепкий, пристальный, и она закрыла глаза.
   – Я уверена, он использует ее как боксерскую грушу после моего бегства из дома. И я ничего не сделала, чтобы это изменить. Никто из них, правда, мне бы не позволил изменить это, но я и не пыталась. С тех пор, как мне исполнилось восемнадцать, мы виделись только дважды. Первый раз, когда я жила в Нью-Йорке и была счастлива. Я думала, что мы сможем хотя бы немного поправить наши отношения. Родители жили в трейлере, вблизи границы с Джорджией. Уехав из Прогресса, мы много раз переезжали.
   Она так и сидела, закрыв глаза, а дождь барабанил по крыше.
   – Я потеряла счет местам, где мы побывали. Все время чужие школы, чужие комнаты и лица. Я ни с кем не могла как следует сблизиться, но мне это, в общем, было безразлично. Я просто копила деньги и терпела до той поры, когда по закону можно будет уехать, иначе он заставил бы меня вернуться и как следует расплатиться за своеволие.
   – Но разве ты не могла попросить о помощи? Бабушку, например?
   – Он бы и ее избил.
   Тори открыла глаза и посмотрела прямо в лицо Кейду.
   – Он ее боялся по той же причине, почему боялся меня, и дурно бы с ней обошелся. А мать всегда была на его стороне. Всегда. Вот почему я с ней даже не попрощалась, когда уезжала. Он бы этого не потерпел, а я не могу объяснить никому и никогда, как меня мучил страх, который все время диктовал, что и как думать, как действовать, что можно говорить, что нельзя. Еще чаю хочешь?
   – Сиди, я сам. – Он встал и поставил чайник. – Рассказывай, что было дальше!
   – Я и словом не обмолвилась, что собираюсь уезжать, хотя заранее спланировала каждый свой шаг. Я собрала вещи, удрала из дома, когда они спали, добралась до автобусной станции и купила билет до Нью-Йорка. Когда взошло солнце, я была уже далеко и думала, что никогда не вернусь, но... через два года приехала повидаться с ними. У меня была работа, мне прилично платили, и у меня было свое жилье. Крошечный чуланчик, можно сказать, но свой. Приближался отпуск, и снова я села в автобус и поехала опять на границу Джорджии, чтобы повидаться с ними. Ну, может быть, и затем, чтобы похвастаться тем, чего я достигла. Я отсутствовала два года, но через минуту мне стало казаться, что я и не уезжала.
   Он понимающе кивнул. Он уехал в колледж и стал мужчиной, надо полагать, за четыре года учебы, а когда вернулся, все было как прежде. Однако это «прежде» ему было по нраву, он по нему очень скучал.
   – Все, что я ни делала, отец осуждал. «Вы только посмотрите, какой шлюховатый у нее вид! О, мне известно, какой образ жизни она ведет на Севере. Наверное, приехала домой, потому что забеременела от одного из тех, с кем валялась в постели…» Я была девственницей, но он не сомневался, что я проститутка. Однако за эти два года я стала тверже характером и возмутилась. Впервые в жизни я осмелилась восстать против него. Остаток моего отпуска я залечивала синяки на лице и, когда их можно было скрыть под макияжем, вышла на работу.
   – Господи Иисусе! Тори!
   – Он только раз меня ударил, но с его силищей этого было достаточно.
   Она рассеянно поднесла руку к лицу и провела пальцами по слегка искривленной линии носа.
   – Он сбил меня с ног, и я ударилась о кухонный стол. Сначала я даже не поняла, что у меня сломан нос. Когда он снова на меня замахнулся, – продолжала Тори, – я схватила нож, лежавший в раковине. Большой кухонный нож с черной ручкой. Но я не сознавала, что делаю. И он, наверное, увидел по моему лицу, что я сейчас пущу его в ход. И пущу его в ход с радостью. Тогда он выскочил из трейлера, а мать побежала за ним, умоляя не уходить. Он отшвырнул ее, как щепку, так что она упала в грязь, но она все кричала и звала его. Господи, да она ползла за ним по грязи на четвереньках. Никогда этого не забуду. Никогда.
   Кейд подошел к плите и снял вскипевший чайник. Чтобы дать ей возможность немного успокоиться, неторопливо насыпал чай и залил его кипятком. Потом снова сел и стал ждать продолжения рассказа.
   – Выговорись, Тори. Отделайся от всего этого навсегда.
   – Хорошо.
   Успокоившись, Тори открыла глаза. Если бы она увидела в его взгляде жалость, она не стала бы продолжать, но на нее смотрело само терпение.
   – Мне ее было жалко, но в то же время я чувствовала отвращение. И одновременно ненавидела ее. Наверное, в ту минуту я ее ненавидела больше, чем его. Я положила нож и взяла сумку, которую даже не успела распаковать. Ведь я пробыла у них меньше часа. Когда я вышла из трейлера, мать все еще сидела в грязи и плакала, но взглянула на меня сердито.
   «Зачем уезжаешь, ведь он опять разгневается? От тебя всегда были только одни неприятности», – вот что сказала мне она.
   Я прошла мимо, не сказав ни слова. С тех пор мы не разговаривали. Она мне родная мать, но все эти годы, с двадцати лет, я не обменялась с ней ни словом.
   – Но это не твоя вина, – мягко сказал Кейд.
   – Я долго была под наблюдением психоаналитика и знаю, что я не виновата. И все же я была причиной того, что произошло. Думаю, отец мстил мне за то, что я вообще живу на свете. И родилась такой, какая я есть. Пока разница между мной и другими детьми не сказалась, он на меня не обращал внимания. Я была головной болью для матери, и он редко удостаивал меня тычка, но, когда заметил разницу, наверное, недели не проходило без насилия с его стороны. Нет, не сексуального, – пояснила Тори, заметив выражение его лица. – Да, он этого хотел, и это его пугало, поэтому он бил меня с особенной жестокостью. И получал, когда бил, извращенное удовольствие. В его натуре секс и насилие всегда были крепко-накрепко переплетены. Кейд встал и налил ей чаю.
   – Но ты сказала, что виделась с ними дважды.
   – Не с ними. С ним. Три года назад он приезжал в Чарлстон. Он подошел к моему дому, выследив меня, когда я возвращалась с работы. И напал, когда я выходила из машины. Я испугалась до смерти. Он сказал, что мать больна и им нужны деньги. Я ему не поверила. От него разило спиртным.
   Тори поднесла ко рту чашку и вдохнула аромат заваренного чая, чтобы мысленно перебить тот, отвратительный запах.
   – Он схватил меня за руку выше локтя, как будто собирается вывихнуть ее, и предвкушение причиняемой боли уже его возбудило. Я подписала ему чек на пятьсот долларов там же, на улице, и сказала, что, если он сделает мне больно, или попытается вломиться ко мне в дом, или придет ко мне на работу, я опротестую чек и он больше никогда не получит от меня денег. Но если возьмет сейчас чек и сразу уйдет и никогда не вернется, то я ежемесячно буду посылать им по сотне долларов.
   И она коротко рассмеялась.
   – Его так поразило предложение, что он меня отпустил. Я проскочила в дом и заперла двери. Всю ночь я просидела с телефонной трубкой в руке и кочергой на коленях, однако он не попытался ворваться ни тогда, ни потом. Сотня долларов в месяц оплатила мой душевный покой. Я считаю, что сделка была выгодная.
   Тори отпила большой глоток. Чай был слишком горяч, слишком крепок и подстегнул ее силы. Не в состоянии усидеть, она подошла к окну и стала смотреть на дождь.
   – Ну, теперь ты узнал один из отвратительных секретов семьи Боден.
   – У Лэвеллов тоже есть свои отвратительные секреты. Кейд встал, подошел к ней и погладил аккуратную косичку, в которую были заплетены волосы. Он прикоснулся губами к ее макушке и обрадовался, когда она не отстранилась, как обычно.
   – Ты сегодня ела?
   – Что?
   – Наверное, нет. Садись. Я сделаю яичницу. Она обернулась и вздрогнула, когда он ее обнял.
   Слезы заволокли глаза и жгли, но Тори быстро их сморгнула.
   – Кейд, это не имеет будущего. Ты и я.
   Он схватил рукой ее затылок и прислонил к себе.
   – Это имеет настоящее. И почему бы нам не остановиться и не попробовать, может, нам понравится.
   Ей было так приятно стоять, положа голову ему на плечо, в его объятиях.
   – Но яиц в доме нет. – Она отодвинулась, чтобы посмотреть на него. – Я сварю суп.
 
   Иногда еда только предлог. И она сейчас ее использовала таким образом. Пока Тори мешала на плите суп из концентрата, Кейд тер сыр для горячих сандвичей.
   – Ты мог бы пообедать в «Прекрасных грезах» чем-нибудь повкуснее, чем суп и сырный сандвич.
   – Да, мог бы, – легко согласился Кейд. Он поставил сковородку на плиту и оказался рядом с ней, близко, но недостаточно близко, чтобы прикоснуться.
   – Но мне нравится здешнее общество.
   – Значит, с тобой не все в порядке.
   Тори сказала это так сухо, что он с минуту не знал, как отвечать, потом рассмеялся и положил два сандвича на разогретую сковороду.
   – И в этом ты права. Я же прожженный деляга, ловкач. Заграбастал себе большой дом, хорошую землю и достаточно денег, чтобы жить безбедно. И в добавление ко всему этому и свойственному мне обаянию умею делать замечательные сырные сандвичи.
   – Но если все это так, то почему тебя до сих пор не подцепила какая-нибудь ловкачка?
   – Тысячи пытались.
   – А ты ускользал?
   – Я не скользкий, а ловкий и хитрый. Но однажды я был помолвлен.
   – Неужели? – Тори потянулась за бокалами, а взгляд у нее стал настороженный.
   – Ну… – Кейд достаточно хорошо знал человеческую натуру, чтобы прервать разговор на самом интересном месте. Любопытно, как она выдержит паузу?
   Она сдерживалась, доставая тарелки и ставя их на стол, а потом подпустила шпильку:
   – И ты, конечно, считаешь себя большим умником?
   – Дорогая, человек в моем положении просто обязан быть умным. А правда ведь, дома уютно, когда идет дождь и пахнет супом?
   – Да, черт побери. Но что же случилось потом?
   – Это ты о чем? – небрежно спросил Кейд, скрывая свое ликование. – А, ты о Дебре? О женщине, которой я едва не поклялся любить ее, почитать и беречь, пока смерть не разлучит нас? Это дочь судьи Перселла. Ты, может быть, помнишь его, хотя вряд ли он был тогда судьей, когда ты уехала из Прогресса.
   – Нет, я его не помню. Сомневаюсь, что Бодены были вхожи в то общество, где вращался он.
   – Во всяком случае, у него есть красивая дочь, и одно время она в меня была влюблена, а потом решила, что не хочет быть женой фермера.
   – Прими соболезнование.
   – Да нет, это не стало трагедией. Я ее не любил, хотя она мне нравилась. Кейд попробовал суп.
   – Мы подходили друг другу в определенных житейских отношениях, кроме одного, очень важного. Мы осознали это через несколько месяцев после помолвки и довольно мирно, по-дружески, разошлись, к большому взаимному облегчению, и она уехала на несколько месяцев в Лондон.
   – Но как же ты мог сделать девушке предложение, а потом как ни в чем не бывало расстаться с нею?
   Кейд задумался и стал неспешно жевать сандвич, словно заодно пережевывал и мысли.
   – Ну, все проходило не совсем гладко. Дело в том, что мне было двадцать пять и семья оказывала на меня давление. Мои родители и судья были добрыми друзьями, они считали, что мне пришло время остепениться и произвести на свет наследника.
   – Господи, как все прозаично.
   – Не совсем. Мне Дебра была вовсе не безразлична. Мы много лет знали друг друга, наши семьи всячески содействовали этому союзу. Но чем ближе подходил день свадьбы, тем чаще я чувствовал себя так, словно галстук затянут слишком туго и нет возможности вдохнуть полной грудью. И я вдруг спросил себя, а как я буду жить, если Дебры в моей жизни не станет? И что будет лет через пять, если мы поженимся?
   Он снова откусил сандвич и пожал плечами:
   – Мне больше нравилась первая ситуация и, по счастью, ей тоже. Кто был страшно огорчен, так это наши родственники. Но ведь нельзя жить так, как за нас решили родственники, правда, Тори?
   – Нет, но мы все равно живем под бременем их решений. Мои родные никогда не могли смириться со мной такой, какая я есть. Я долго пыталась измениться... но не могла и не могу.
   – Но мне ты нравишься такая, какая ты есть.
   – Вчера вечером ты тоже так считал?
   – Я встревожился за тебя. – И он взял ее за руку, а она не успела ее отдернуть.
   – Ты мне не поверил.
   – Нет, я не сомневаюсь в том, что тебе дано видеть больше, чем остальным. Но мне кажется, что твои видения связаны с возвращением в родной дом, с воспоминаниями о Хоуп.
   Тори вспомнила о звонке Абигейл, о совпадении дат двух убийств, но ничего не сказала. Она раньше уже доверялась, уже рассказывала. И все потеряла.
   – Да, ты прав. Если бы не Хоуп, ты бы сейчас здесь не сидел.
   Кейд придерживался иного мнения.
   – Если бы я увидел тебя четыре-пять недель назад впервые в жизни, я бы из кожи вон вылез, но придумал бы, как очутиться здесь, на этом стуле. Дело в том, что если бы мы познакомились несколько недель назад, а не знали бы друг друга с детства, я бы уже затащил тебя в эту привлекательную на вид кровать.
   От неожиданности Тори уронила в суп ложку, а он хитро улыбнулся и сказал:
   – По-моему, настало время сказать об этом вслух, так что обдумай эту возможность.

Глава 14

   Поездка была приятная, Джей Ар просто лучился переполнявшей его радостью бытия. Он вел машину, как мальчишка в гонках на скорость, и могло показаться, что они мчатся на пикник, а не в угоду печальному семейному долгу. Он умел ему подчиняться – искусство, которым Тори не могла овладеть всю свою жизнь.
   Он так радовался новой машине, мчащейся под голоса Клинта Блэка и Гарта Брукса, запущенные на полную мощность, в кепочке, лихо нахлобученной на рыже-серебристую шевелюру. Ветер сорвал ее и швырнул под колеса встречного «Доджа», но Джей Ар и не подумал сбавить скорость и только расхохотался как сумасшедший. При откинутом верхе и гремящей музыке разговаривать можно было, только крича во все горло, тем не менее Джей Ар ухитрялся поддерживать разговор, перепрыгивая с одной темы на другую: магазин Тори, политика, обезжиренное мороженое и биржевые новости. И, только подъезжая к Флоренсу, он упомянул о матери. Тори крикнула, что была бы рада повидать бабушку, а потом вспомнила о Сесиле, и, пока прикидывала в уме, знает ли Джей Ар об этой связи, они уже проехали Флоренс и повернули в северо-восточном направлении.
   Она понятия не имела, как и чем теперь живут родители. Она никогда не спрашивала об этом у бабушки, а та никогда сама об этом не заговаривала.
   – Почти доехали. – И Джей Ар нервно заерзал на сиденье. Настроение у него явно упало. – Я слышал, что Хэн работал на фабрике. И еще они арендуют клочок земли и разводят кур.
   – Понимаю.
   Джей Ар откашлялся, словно опять хотел что-то сказать, но заговорил, только свернув с шоссе на узкую, всю в колдобинах дорогу.
   – Я здесь никогда не был, но Сара сказала, как ее найти.
   – Не надо ничего объяснять, дядя Джимми, и так известно, чего можно ожидать.
   Они проехали мимо лачуг, куч мусора, заржавленного пикапа, безобразной черной собаки на цепи, яростно залаявшей им вслед, темноволосой девочки в нижнем заношенном белье. Она сидела на старой, выброшенной стиральной машине, сосала палец и глядела на их щегольскую машину.
   «Да, – подумала Тори, – и так все заранее известно».
   За поворотом, у развилки, Джей Ар выключил музыку и теперь ехал с осторожностью, лавируя между кучами отбросов.
   Так они подъехали к дому. Нет, не к дому, а к лачуге.
   – Иисусе Христе, – пробормотал Джей Ар. – Не думал, что все так скверно.
   – Она нас увидела. – И Тори толкнула дверцу машины. – Она ждет.
   Джей Ар открыл свою дверцу, и, когда они направились к дому, он положил Тори на плечо руку. «Интересно, – подумала Тори, – он хочет поддержать меня или сам просит о поддержке?»
   У седой женщины было серое, словно окаменевшее, лицо. Кожа обтянула скулы, и они торчали, как две шишки. Линии вокруг рта, казалось, были прорезаны ножом, губы запали. На ней было измятое ситцевое платье, слишком просторное для исхудавшего тела. Серебряный крестик висел на иссохшей груди.
   Глаза с покрасневшими веками взглянули на Тори так, словно хотели испепелить ее на месте.
   – Ты не говорил, что привезешь и ее.
   – Здравствуй, мама.
   – Ты не сказал, что привезешь ее тоже, – повторила Сара и открыла дверь. – Разве у меня не достаточно всяких неприятностей и без этого?
   Джей Ар стиснул плечо Тори.
   – Мы приехали посмотреть, чем сможем помочь. – И, по-прежнему сжимая плечо племянницы, Джей Ар вошел в дом.
   Пахло гнилью из мусорного ведра и застаревшим потом. Пахло безнадежностью.
   – Не знаю, что вы можете сделать, разве что заставить эту женщину, эту индюшку, сказать всю правду. Сара поправила платье и высморкалась.
   – Я с ума схожу, Джей Ар, больше сил нет терпеть. Наверное, с моим Хэном случилось что-то ужасное. Он еще никогда так надолго не исчезал.
   – Почему бы нам не присесть? – Он оглянулся, сердце у него сжалось. У стены стоял продавленный диван, покрытый ветхим желтым покрывалом, на столах возвышалась груда бумажных тарелок, пластмассовых чашек и остатки, очевидно, вчерашнего обеда. В углу стояла закопченная трехногая плита, вместо четвертой ножки подпертая поленом. На стене висела олеография, изображающая скорбного Христа с кровоточащим сердцем в руке.
   Джей Ар подвел сестру к дивану и умоляюще взглянул на Тори.
   – Может быть, сварить кофе? – спросила она.
   – Там осталось немного растворимого. – Сара уставилась на стенку, ей не хотелось смотреть на дочь. – Не могу ходить по магазинам, тем более что в мое отсутствие может вернуться Хэн…
   Тори молча отвернулась и пошла на кухню. В раковине громоздилась немытая посуда. Туфли прилипали к грязному, дырявому линолеуму. Когда-то мать скребла и мыла дом, яростно преследуя пыль и грязь, словно они были воплощением греховности и погибели души.
   Тори наливала чайник и размышляла, когда мать утратила эту привычку все время чистить и мыть, когда бедность и равнодушие перебороли иллюзию, что у нее есть настоящий дом и что господь посетит его своей милостью, если пол будет как следует выметен.
   А потом она перестала думать, занимаясь чисто механическим делом – кипячением воды, мытьем щербатых кружек, добыванием отвердевшего, как цемент, кофе из жестяной банки.
   Молоко скисло, а сахар она не нашла. Тори внесла в комнату две кружки подозрительной на вид жидкости. Саму ее тошнило при одной мысли, что такое можно пить.
   – Эта женщина, – говорила Сара, – пыталась соблазнить моего Хэна. Она играла на его слабостях, искушала его, но он не поддался искушению. Он мне все рассказал. Не знаю, где и почему ее избили, может быть, избил тот, кому она продавалась, но она сказала, что это Хэн, она хотела отомстить ему за то, что он ей отказал. Вот что случилось на самом деле.
   – Хорошо, Сара. – Джей Ар сел рядом и похлопал сестру по руке. – Не будем сейчас волноваться по этому поводу, ладно? Есть ли у тебя хоть малейшее представление, где сейчас может находиться Хэн?
   – Нет! – выкрикнула она, резко отодвинувшись и едва не опрокинув столик, на который Тори поставила кружки с кофе. – Неужели ты думаешь, что если бы я знала, то оставила бы его одного? Жена да прилепится к мужу. То же самое я сказала и полицейским. Как вот сейчас говорю тебе. Не думаю, что банда продажных, забывших бога полицейских мне поверила, но я вправе ожидать этого от своей плоти и крови.
   – Но я верю. Конечно, верю. Он взял кружку и сунул ей в руки.
   – Просто я подумал, а вдруг тебе что-нибудь пришло на ум, вдруг ты припомнила парочку мест, куда он убегал прежде.
   – Он не убегал, – и губы ее дрогнули, – ему просто необходимо иногда побыть одному и подумать о разных вещах. У мужчин столько всяких сложностей.
   И Хэну тоже иногда надо побыть в одиночестве, чтобы многое обдумать и помолиться в тишине. Слезы брызнули у нее из глаз.
   – Он тяжело переживал ложь той женщины и все, что связано с ней, это давило ему на душу. А полиция говорит, что он сбежал из-под надзора, что он беглец. Они ничего не понимают.
   – Он лечился по антиалкогольной программе?
   – Да, наверное. – И она фыркнула. – Но Хэн не нуждается ни в какой программе. Он не пьяница. Он немного выпивает иногда, только чтобы расслабиться. Иисус тоже пил вино, не так ли?
   «Но Иисус, – подумала Тори, – не имел привычки опрокидывать бутылку какого-нибудь дешевого пойла, а потом зверски избивать женщин. Однако мать не способна понять разницу».
   – Дорогая, ты должна понять, что Хэн нарушил подписку о невыезде. Он нарушил закон.
   – Значит, закон несправедлив, – упрямо возразила Сара. – Но что же мне делать теперь, Джей Ар? Я почти рехнулась из-за всего этого. И все хотят денег, а у меня их нет. Я ходила в банк, но эти воры все взяли, что было на нашем счете, а сами твердят, что это Хэн снял деньги. Так и говорят, лицемеры они и лгуны.
   – Я оплачу ваши счета. – Джей Ар делал это и прежде. – Об этом не беспокойся. И вот что мы предпримем. Мне кажется, ты должна взять самые нужные вещи и поехать со мной. Ты можешь пожить у нас с Бутс, пока все не утрясется.
   – Не могу, Хэн может вернуться в любую минуту.
   – Мы можем оставить ему записку.
   – Да он с ума сойдет. – Глаза у нее забегали, словно в поисках места, где бы ее не достал его праведный гнев. – У мужа есть право ожидать, что жена всегда дома, когда он возвращается под крышу, что он ей дал.
   – Крыша твоего дома вся прохудилась, мама, – тихо сказала Тори, чем заслужила быстрый, как удар хлыста, яростный взгляд.
   – Для тебя она всегда была недостаточно хороша.
   Как бы отец тяжко ни трудился в поте лица своего, тебе все было плохо. Ты всегда хотела большего.
   – Я никогда большего не просила.
   – Да, ты была достаточно хитра, чтобы не говорить об этом вслух, но я-то все видела по твоим глазам. Ты всегда была пронырливая и хитрая.
   И рот Сары искривился от злобы.
   – Ты сбежала из дому при первой же возможности и даже не оглянулась. Разве ты когда-нибудь почитала отца и мать! Ты нам должна была вернуть все, что мы на тебя истратили, все, чем мы для тебя пожертвовали, но ты оказалась для этого слишком эгоистичной. Мы прилично жили бы в Прогрессе до сих пор, если бы ты все не разрушила.
   – Сара, – и Джей Ар стал беспомощно похлопывать ее по руке, – ты несправедлива к девочке, и все это не правда.
   – Она навлекла позор на наши головы. Она опозорила нас самим своим рождением. Мы до этого были счастливы.
   И Сара снова глухо разрыдалась. Плечи ее затряслись.
   Джей Ар обнял ее и начал утешать.
   Ничего не ощущая, Тори стала убирать со стола бумажную посуду.
   Сара молниеносно вскочила:
   – Ты что делаешь?
   – Так как ты остаешься, я решила немного здесь убрать.
   – Нечего меня осуждать, – и она швырнула стопку тарелок на пол, – нечего было сюда приезжать со своими высокомерными привычками и в этом модном платье, и все для того, чтобы доказать, какая я плохая. Ты повернулась ко мне спиной много лет назад и можешь продолжать в том же духе.
   – А ты отвернулась от меня в тот самый момент, когда он впервые избил меня до крови.
   – Господь сделал мужчину хозяином в своем доме. И он вразумлял тебя, только когда ты этого заслуживала.
   – Он тебя так же вразумляет? – спросила Тори.
   – Не смей мне грубить! Не смей без должного уважения говорить об отце. Лучше скажи, где он сейчас, будь ты проклята! Ты ведь знаешь, ты ведь можешь это увидеть.
   – Да я не желаю его видеть. И если бы он истекал сейчас кровью в канаве, я бы там его и оставила.
   Тори вздернула голову, когда мать залепила ей пощечину, но почти не дрогнула.
   – Сара! Боже милостивый, Сара! – Джей Ар схватил ее за руки, а она вырывалась, рыдала и вопила.
   – Я надеюсь, что он к тебе вернется, мама, – тихо проговорила Тори. – Я от всего сердца надеюсь, что он вернется и у тебя начнется жизнь, к которой ты, по-видимому, стремишься.
   Она открыла сумочку и достала стодолларовую купюру, которую положила туда утром.
   – Когда он появится, если появится, передай ему, что это последний платеж, больше он ничего от меня не получит. Скажи ему, что я снова живу в Прогрессе и обосновалась там навсегда. Но если он явится и поднимет на меня руку, тогда пусть изобьет меня до смерти, потому что если он меня не прикончит, то я прикончу его сама.
   И Тори защелкнула сумочку.
   – Я буду ждать в машине, – сказала она Джей Ару и вышла из дома. Устроившись на сиденье и захлопнув дверцу, она ощутила дрожь в ступнях. Затем начали дрожать колени, и ей пришлось обхватить себя руками, пригнуться вниз, закрыть глаза и ждать, пока дрожь не прекратится.