Робертс Нора. Голос из прошлого

   Маргарет не красила волосы, и они побелели как снег, хотя ей было только пятьдесят три года. Она считала седину символом и возраста, и чувства собственного достоинства. Кожа у нее была гладкая, несчастья и тревоги никак на ней не сказались. И контраст красивого молодого лица и копны белоснежных волос был потрясающ.
   Она тщательно следила за своей фигурой, безжалостно, как скульптор, лепила ее, отсекая все ненужное с помощью диеты и физических упражнений. Нежеланные фунты веса были столь же нетерпимы ею, как ненужные растения в саду. Уже восемь лет Маргарет вдовела и так естественно вошла в это положение, что было трудно припомнить ее в иной роли.
   Кейд знал, что мать им недовольна. Свое неудовольствие она выражала сдержанно, как и одобрение. Он не мог вспомнить, когда она ласково, по-матерински тепло прикоснулась к нему. И он не помнил, что когда-либо ожидал этой ласки и теплоты.
   Однако она была его матерью, и он делал все от него зависящее, чтобы сгладить отношения. Он знал, и очень хорошо, что небольшая трещина может превратиться в пропасть молчания.
   Вокруг ее головы летала маленькая желтая бабочка, но Маргарет не обращала на нее внимания. Она знала о ее присутствии, как знала и то, что он подходит к ней, широко шагая по вымощенной кирпичом дорожке. Она и на это не обращала внимания.
   – Хорошее утро, – начал он, – весна щедра на цветы.
   – Ну небольшой дождь нам бы не помешал.
   – Прогноз обещает его сегодня вечером. – Он наклонился к ней на расстоянии руки. В зарослях азалий сумасшедше жужжали шмели. – Почти весь хлопок уже пропололи. Надо поехать проверить скот. Несколько молодых бычков придется охолостить. Я все время езжу туда-сюда по делам. Тебе ничего не надо купить?
   – Мне нужна жидкость против сорняков. И она подняла голову. Глаза у нее были не такие синие, как у него, а спокойного, бледно-голубого цвета. Однако взгляд их был так же прям, как его.
   – Если, конечно, ты не возражаешь против употребления ее из моральных соображений.
   – Это твой сад, мама.
   – А поля твои, насколько мне помнится. И делай с ними что хочешь. И недвижимость тоже принадлежит тебе. И ты сдаешь ее в аренду кому тебе заблагорассудится.
   – Это верно. – Кейд тоже мог быть холодным и отчужденным. – И доход с полей и недвижимости идет на поддержание «Прекрасных грез». Во всяком случае, пока они моя собственность.
   Она безжалостно отщипнула головку маргаритки.
   – Доход с имения – не единственное соображение, коим надо руководствоваться в жизни.
   – Но этот доход чертовски облегчает нам жизнь.
   – Нет нужды в подобных выражениях, – строго одернула сына Маргарет.
   – Прости, а я думаю, что есть. Я по-новому веду дела, и это себя оправдывает. Но ты отказываешься признавать мои достижения. А что касается недвижимости, то у меня тоже есть свои представления. Папин способ хозяйствования не для меня.
   – Неужели ты думаешь, что он позволил бы боденовской девчонке ступить хоть одной ногой в наши владения?
   – Не знаю.
   – И не хочешь знать. – И Маргарет снова вернулась к сорнякам.
   – Возможно, и не хочу. – Кейд отвернулся. – Я не могу жить, все время спрашивая себя, чего бы он не сделал или не захотел. Но я твердо знаю, что Тори Боден не виновата в том, что случилось восемнадцать лет назад. Она вернулась в свой дом. Имеет на это право, и ничего не поделаешь.
   «Посмотрим, – подумала Маргарет, когда сын ушел. – Посмотрим, что можно предпринять».
 
   Настроение у Кейда испортилось на целый день. Не имеет значения, сколько раз он пытался сблизиться с матерью и сколько раз был отвергнут: каждый раз было больно. Хватит пытаться объяснять ей перемены в ведении хозяйства. Его преданность усадьбе, чувство долга перед нею и горделивая любовь к ней были не менее жгучи, чем у матери. Но для Кейдаемля всегда была одушевленной субстанцией, она дышала и менялась в соответствии с временами года. А для матери это было нечто статичное, как тщательно охраняемый памятник. Или могила.
   Он терпеливо сносил недоверие матери, так же терпеливо, как насмешки и неприязнь соседей. Он пережил неисчислимые бессонные ночи в первые три года владения фермой. Страх, тревога, что он ошибается, что его ждет крах, что наследство, полученное им, скользнет меж пальцами и он утратит его из-за своего нетерпения и упрямого желания делать все по-своему.
   Однако он оказался прав, и в первый год, когда Кейд собрал и продал свой урожай, он напился от радости в тиши своего, когда-то отцовского, кабинета в Круглой башне.
   Сердцем его владела земля. Он не мог объяснить этого чувства и никогда не пытался, но он любил усадьбу «Прекрасные грезы», как некоторые мужчины любят женщин: всем сердцем, одержимо, ревниво.
   К тому времени, как он покончил с большей частью своих дел, прохладное утро превратилось в жаркий влажный день. По дороге Кейд заехал в тепличное хозяйство Клэмпеттов, чтобы купить матери жидкость для уничтожения сорняков. Повинуясь импульсу, он выбрал рассаду розовых люпинов и понес ящик в лавку.
   – Бери еще один ящик, и я сброшу двадцать процентов, – предложил Билли Клэмпетт, попыхивая сигаретой «Кэмел» как раз под плакатиком «Не курить», который его мать повесила на стене.
   – Тогда я возьму два с сорокапроцентной скидкой и заберу на обратном пути.
   Кейд поставил ящик с рассадой на прилавок. Они с Билли учились в одной школе, но никогда особенно не дружили.
   – Как идут дела?
   – Не быстро, но уверенно, – ухмыльнулся Билли, не выпуская сигарету изо рта. Глаза у него были темные и колючие. Тусклые волосы неопределенного цвета он коротко стриг, и они торчали, как иглы у ежа. Со времен средней школы он прибавил в весе, а, точнее сказать, приобрел рыхлость, ведь в школьной команде Билли был лучшим нападающим.
   – Хочешь сменить цветочный узор на клумбах? – поинтересовался он.
   – Нет.
   Кейд подошел к полке с горшками. Он выбрал два серо-зеленых и поставил на прилавок.
   – И еще мне нужен опрыскиватель для сорняков. Билли сунул окурок в бутылку, спрятанную под прилавком. Нечего оставлять мамаше доказательства своего греха, иначе она его загрызет.
   – Вот не думал, что ты интересуешься такими вещами.
   – И еще нужна земля для цветов, – не обращая внимания на его реплику, сказал Кейд.
   – Могу прибавить и торф. А хочешь какой-нибудь инсектицид?
   – Нет, спасибо.
   – Вот уж действительно не нужны тебе эти инсектициды, пестициды и химические удобрения. Твои урожаи экологически чисты, об этом даже в журнале пропечатали.
   – Когда это ты начал читать? – любезно осведомился Кейд. – Или ты только картинки рассматриваешь?
   – Не задирай нос, приятель, – буркнул Билли. – Просто у тебя были два удачных года. Дурацкое счастье привалило, и все тут, если хочешь знать мое мнение.
   – А я и не собираюсь узнавать. Ты пробьешь чек?
   – Рано или поздно ты сам себя накажешь. Размножаешь здесь саранчу и болезни.
   День выдался длинный и нудный, а Кейд Лэвелл был любимой мишенью насмешек у Билли. Маменькин сынок никогда не отбрехивался в ответ.
   – У тебя растения больны, они заразят все посевы в округе. И тебе, черт возьми, придется за все это расплатиться сполна.
   – Запомню твое предупреждение, – сдержанно ответил Кейд.
   Он вынул несколько купюр из бумажника и бросил их на прилавок.
   – Пойду отнесу ящик в машину, пока ты будешь пробивать чек.
   Свой взрывной темперамент он давно посадил на цепь, словно злую собаку. Холодная ярость, если сорвется, не знает удержу и может принять жестокие формы, но Билли Клэмпетт не стоит усилий и времени, которые придется затратить на самообуздание, убеждал он себя, укладывая покупки в багажник.
   Когда он вернулся, на прилавке стоял пакет с опрыскивателем и двадцатифунтовый мешок с землей для цветов.
   – С тебя три доллара и шесть центов. – Билли намеренно долго отсчитывал сдачу. – Раза два встречал твою сестренку в городе. Она классно выглядит.
   Он взглянул на Кейда и многозначительно улыбнулся.
   Кейд сунул сдачу в карман и сжал кулак, которым ему очень хотелось дать в зубы этому ухмыляющемуся болвану.
   – А как поживает твоя жена, Билли?
   – Дарлин поживает прекрасно. Опять беременна, уже третьим. Хорошего сынка я ей заделал. Когда я пашу поле или седлаю женщину, я это делаю как следует.
   Глаза у него сверкнули, а ухмылка стала еще шире.
   – Спроси свою сестренку.
   В одно мгновение рука Кейда выскочила из кармана и прежде, чем оба сообразили, что происходит, схватила Билли за шиворот и вздернула вверх.
   – Заткни свой грязный рот и не забывай, – тихо сказал Кейд, – кому принадлежит дом, в котором ты живешь. Попомни это, Билли, и не приближайся к моей сестре.
   – Ты денежками умеешь сорить, а пустить в ход кулаки, как мужчине полагается, тебе слабо, у тебя яиц на это не хватит.
   – Держись подальше от моей сестры, – повторил Кейд, – или свои потеряешь.
   Кейд отшвырнул его, собрал покупки и вышел. Отъехав на несколько кварталов, он остановился, закрыл глаза и ждал, пока ярость уляжется. Он не знал, что хуже: подраться с Клэмпеттом или терпеть мысль, что его сестра позволяет такому ничтожеству, как Билли, касаться себя.
   Он развернул машину и поехал к рынку. Припарковав машину в двух кварталах от магазина Тори, вплотную за грузовиком Дуайта, и, постаравшись погасить свою злость, Кейд вынул горшки и понес их к двери магазина. Еще не войдя внутрь, он услышал тонкое повизгивание пилы. В магазине он увидел уже установленные подпорки для прилавка и первый ряд полок. Тори предпочла сосну и уже покрыла дерево светлым лаком. «Хороший выбор, – подумал Кейд. – Просто и со вкусом». На полу сгрудились инструменты и банки с краской и лаком. Пахло опилками и потом.
   – Привет, Кейд! – К нему подошел Дуайт. Кейд дернул его за голубой с золотистыми прожилками галстук.
   – Какой ты красавчик сегодня.
   – Недавно было совещание с банкирами. – Вспомнив, что оно уже завершилось, Дуайт ослабил узел галстука. – Зашел проверить, как идет работа, по дороге в контору.
   – Дело подвигается быстро.
   – Клиентка точно знает, чего хочет и когда. – Дуайт закатил глаза. – Надо тебе сказать, что у нее бульдожья хватка.
   – А где она?
   – В заднем помещении. – Дуайт кивнул в сторону закрытой двери. – Не путается под ногами, не мешает, надо отдать ей справедливость. Не вмешивается при условии, что все делается по ее плану и желанию.
   Кейд снова окинул взглядом уже сделанное.
   – Надо признать, план у нее хороший.
   – Да, приходится это признать. Послушай, Кейд, – Дуайт смущенно замялся. – У Лисси есть подруга…
   – Нет!
   – Дай мне сказать…
   – Я и так все заранее знаю. У нее есть подруга, созданная как раз для меня. Почему мне этой единственной не позвонить, или не прийти к вам обедать, когда она будет, или просто встретиться, чтобы выпить по бокалу вина?
   – Ну а почему бы и нет? Лисси будет пилить мне шею, пока ты не согласишься.
   – Твоя жена, твоя шея, твоя проблема. Скажи Лисси, что я «голубой» и ты только-только узнал об этом, или соври еще что-нибудь.
   – Ловко придумано, – и Дуайт расхохотался. – Как только я ей об этом скажу, она начнет высчитывать, кто из знакомых мужчин удостоился твоей благосклонности.
   – Господь милосердный!
   – Да, это вполне возможно.
   – Ну тогда скажи, что у меня прочная тайная связь, – нашелся Кейд.
   – С кем?
   – Ну ответь что-нибудь. – И Кейд, махнув рукой, пошел к закрытой двери. – Ну, просто-напросто скажи, что я отказался.
   Он постучал и вошел, не дожидаясь ответа. Тори стояла на стремянке и меняла флюоресцентную трубку наверху.
   – Погоди, дай я это сделаю.
   – Я сама умею. Это входит в обязанности арендатора, а не хозяина.
   Ему снова напомнили, что он владелец помещения.
   – Вижу, что стекло на двери уже заменили.
   – Да. Спасибо.
   – Похоже, починили и кондиционер.
   – Это верно.
   – Если ты хочешь от меня отделаться, так и скажи.
   Он отвернулся, сунув руки в карманы. В подсобке Тори поставила полки металлические. Серые, некрасивые, но прочные. Практично. Они уже были забиты картонными коробками, на каждой красовался аккуратно приклеенный номер. Она купила стол, тоже солидный и удобный. На нем уже стояли компьютер, телефон, лежала аккуратная стопка бумаг. За десять дней Тори почти все успела организовать и ни разу не попросила о помощи. Хотелось бы ему не чувствовать себя от этого уязвленным.
   На Тори были черные шорты, серая футболка и серые кроссовки. Хорошо бы она не казалась ему сейчас такой соблазнительной.
   Она спустилась, закончив возиться с лампой. Кейд обернулся и взялся за стремянку.
   – Я уберу.
   – Да я сама это сделаю.
   Он потянул стремянку к себе, она – к себе.
   – Черт побери, Тори!
   Внезапный огонек ярости, вспыхнувший у него во взгляде, заставил ее отступить. Он со стуком сложил стремянку и отнес ее в небольшой встроенный шкаф. И, глядя ему в спину, она вдруг почувствовала себя виноватой и испытала проблеск симпатии к нему. Странно было сознавать, что она не чувствует ни страха, ни трепета, которые всегда испытывала рядом с рассерженными мужчинами.
   – Присядь, Кейд.
   – Зачем?
   – Потому что у тебя усталый вид. Она подошла к мини-холодильнику, вынула бутылку кока-колы, сняла крышку и протянула ему.
   – Вот, остынь немного.
   – Спасибо.
   Он упал на стул возле стола и сделал долгий глоток.
   – Плохой день?
   – Да, бывали много лучше.
   Молча Тори открыла сумку, достала коробочку с аспирином и протянула ему две таблетки. Он удивленно вскинул брови.
   Сильно покраснев, она промямлила:
   – Мне показалось, что…
   – Очень ценю заботу.
   Он проглотил аспирин и неожиданно спросил:
   – А может, ты подсластишь пилюлю и посидишь у меня на коленях?
   – Вот еще!
   – Жаль. А как насчет обеда и кино? Только не говори «нет», даже не дав себе труда подумать, – сказал он, прежде чем она успела ответить. – Просто обед и просто кино. Черт побери, просто пицца или бургер. Чисто по-дружески. Обещаю не просить тебя выйти за меня замуж.
   – Приятно слышать, но ответ будет «нет».
   – Да ты хоть подумай пять минут, – обиженно сказал Кейд. Он поставил бутылку на стол и поднялся. – Выйдем на улицу. Я кое-что тебе привез.
   – Но я еще не закончила здесь.
   – Неужели ты будешь спорить со мной и возражать на любое мое предложение? Как это утомительно.
   Он решительно взял ее за руку, потащил к двери и потом на улицу.
   Тори могла, конечно, заупрямиться, просто из принципа, но в помещении работали два плотника. Будет меньше ненужной болтовни, если она спокойно выйдет за порог вместе с Кейдом.
   – Вот взгляни; – начал он, указав на горшки и увлекая ее за собой к машине. – Если они тебе не понравятся, ты их сможешь поменять в лавке Клэмпеттов. То же самое и с этим. – Он остановился и вынул из багажника ящик с рассадой. – Но мне кажется, они хорошо подходят.
   – Подходят к чему?
   – Тебе и твоему помещению. Рассматривай их как подарок.
   Он сунул один ящик в ее руки, достал второй и пакет с землей.
   Тори замерла на месте, смущенная и тронутая. Она и хотела поставить ящики с цветами у входа в магазин. Правда, представляла себе петунии, но левкои были даже красивее.
   – Ты добр. И внимателен. Спасибо.
   – Пользуйся на здоровье. Куда их поставить?
   – Мы их оставим снаружи. Я их посажу. Они пошли вместе по тротуару, и Тори искоса посмотрела на него.
   – Твоя взяла. Заходи за мной около шести. Я не откажусь от пиццы. А потом можно подумать и о кино.
   – Отлично.
   Он поставил цветы и землю около витрины.
   – Я вернусь.
   – Да, знаю, – пробормотала она, глядя в его удаляющуюся спину.

Глава 8

   «Может быть, люди и не умирают от скуки, – решила Фэйф, – но, черт возьми, непонятно, как они с ней уживаются». Когда в детстве она жаловалась, что ей нечего делать, взрослые сразу же придумывали какое-нибудь скучное поручение, а она ненавидела домашние дела почти так же сильно, как скуку, однако некоторые уроки жизни усваиваются с большим трудом.
   Фэйф, томясь от скуки за кухонным столом, откусила печенье. Уже больше одиннадцати, а она все еще не одета, все еще в шелковом халате, который купила, когда ездила в Саванну в апреле. И халат этот ей тоже надоел. Одно и то же, день за днем, месяц за месяцем.
   – У вас опять припадок ennui^[3], мисс Фэйф? – спросила с ужасающим французским акцентом Лайла. Она иногда пользовалась французскими словечками, так как ее бабушка была креолкой, но главным образом потому, что они приятно щекотали ее самолюбие.
   – Здесь никогда ничего не происходит. Каждое утро такое же, как вчерашнее, и день проходит впустую.
   Лайла самозабвенно терла стойку с посудой. Она уже час занималась этим делом, ожидая, когда Фэйф забредет в кухню. Она имела на нее виды.
   – Наверное, вам нужно побольше двигаться. – И Лайла взглянула на Фэйф. Глаза у нее были добрые, карие. Взгляд совсем бесхитростный, отшлифованный долгой практикой.
   Она знала ту, на которую нацелила свой мнимо бесхитростный взгляд. Она нянчила мисс Фэйф со дня ее рождения, и Лайла любовно вспомнила, как крошка верещала и размахивала кулачонками, не принимая мир, в который только что пришла. Лайла сама с двадцати лет стала частью мира Лэвеллов. Ее наняли помогать по дому, когда миссис Лэвелл вынашивала мистера Кейда.
   Тогда ее волосы, ныне цвета соли с перцем, были черны, как вороново крыло, а бедра чуточку поуже, чем сейчас, но она следила за собой и считала, что с возрастом превратилась в зрелую женщину с прекрасной фигурой. Цвет ее кожи напоминал карамель, которую она растапливала и потом обмакивала в нее яблоки к каждому Хэллоуину^[4]. Она любила подчеркнуть цвет лица яркой губной помадой и всегда носила ее в кармане фартука. Замужем она никогда не была. Не то чтобы не представлялось случая. У Лайлы Джексон в свое время имелось немало поклонников, но выйти за кого-нибудь из этих красавцев замуж? Это совсем другой коленкор. Лайла предпочитала оставить все как есть, то есть иметь поклонника, который в условленный час звонит в дверь и сопровождает ее, куда ей заблагорассудится. И пусть обхаживает ее весь вечер, чтобы она была к нему благосклонна.
   А выйти замуж означало бы, наоборот, ухаживать за ним, терпеть его характер, видеть, как он чешется за столом и рыгает. Нет, она предпочитала другой образ жизни и поэтому сейчас живет в прекрасном доме, и, черт побери, «Прекрасные грезы» принадлежат ей не меньше, чем хозяевам. Лайла любила мужское общество, но не желала отягощать себя разными проблемами. Прижиматься к кому-нибудь время от времени было очень приятно, и она себе в этом не отказывала.
   А вот теперь Лайла с жалостью смотрела на мисс Фэйф. Недостатка в мужчинах у нее не было, но проблем было гораздо больше. И большую часть из них она создает себе сама! Некоторые цыплята, по убеждению Лайлы, всегда ходят по птичнику кругами.
   – Может быть, вам проехаться куда-нибудь? – предложила Лайла.
   – Куда? – Фэйф неохотно пригубила кофе. – Все повсюду одинаково, в любом направлении.
   Лайла вынула помаду и подкрасила губы, глядясь в хромированную поверхность тостера.
   – Когда у меня плохое настроение, я отправляюсь по магазинам.
   Фэйф вздохнула, прикидывая в уме, что не помешало бы съездить в Чарлстон.
   – Да, лучше ничего не придумаешь.
   – Ну и замечательно. Походите по магазинам, и развлечетесь. Вот вам списочек.
   Фэйф моргнула и уставилась на список необходимых покупок, которым Лайла помахивала перед ее носом.
   – Что? Я не собираюсь ездить по бакалейным лавкам.
   – Но вам все равно делать нечего, вы сами так сказали. И томаты должны быть зрелые, слышите? И купите ту самую мастику для пола, что рекламировали по телевизору. Надо попробовать, может, она действительно стоящая.
   И Лайла отвернулась к раковине, чтобы скрыть улыбку: очень уж смешно ее девочка разинула рот.
   – Потом поезжайте в аптеку и купите пену для ванны медово-молочную. А на обратном пути заберите из химчистки все, что я сдала на прошлой неделе, это по большей части ваши вещи. Одних шелковых блузок у вас полсотни.
   Фэйф прищурилась.
   – А еще какие будут поручения? – спросила она сладеньким голоском.
   – Да там все прописано черным по белому. Будет вам чем заняться часа на два и разогнать скуку. А теперь идите и одевайтесь. Грешно так лениться и расхаживать в халате до полудня. Идите, идите. Одевайтесь.
   Лайла взмахнула рукой, выдворяя Фэйф из кухни, и выхватила у нее из-под носа чашку и тарелку.
   – Но я же не кончила завтракать.
   – Я не заметила, чтобы вы ели, – только ковыряли вилкой и вздыхали. А теперь отправляйтесь и займитесь для разнообразия полезным делом.
   Лайла сложила на груди руки, нагнула голову и воззрилась на Фэйф. Она умела так смотреть, что мороз по коже подирал у самого храброго человека. Фэйф нарочито медленно поднялась из-за стола, фыркнула и вышла, крикнув:
   – Не знаю, когда вернусь.
   Качая головой и усмехаясь, Лайла допила кофе Фэйф.
   – Некоторые цыплята понятия не имеют, кто в птичнике главная наседка.
 
   Потребовалось три года уговоров со стороны Уэйда и восемнадцать щенят, которых за это время принесла гиперсексуальная лабрадорка, чтобы Дотти Ветрам согласилась наконец на стерилизацию суки. Последний помет из шести щенят только что отняли от материнских сосцов, и, пока мамаша спала после операции, Уэйд делал тихо повизгивающему потомству необходимые прививки.
   – Я не могу смотреть на эти иголки, Уэйд.
   – А вам и не надо на них смотреть, миссис Ветрам. Почему бы вам не подождать в приемной?
   – Нет. – Она схватилась руками, дрожащими, как крылья бабочки, за щеки, и близорукие глаза взволнованно блеснули за толстыми стеклами очков. – Мне кажется, я должна остаться…
   И она замолчала, наблюдая манипуляции Уэйда со шприцом.
   – Максин, проводи миссис Ветрам в приемную. – И он подмигнул ассистентке. – Я справлюсь один.
   Собака миссис Ветрам, Сэди, спокойно спала в послеоперационной, старый кот мистера Клингла, Сильвестр, шипел и пронзительно мяукал в своей клетке, а живчик Питер, бельчонок из зооуголка начальной школы, бешено вертелся в своем колесе, доказывая, что вполне выздоровел.
   Это был собственный маленький рай доктора Уэйда Муни.
   Он кончил прививать последнего щенка, а тем временем остальные отпрыски Сэди кувыркались, теребили шнурки его ботинок, оставляли лужицы на полу. Миссис Ветрам заверила его, что для пяти щенков она уже нашла «добрые руки», и, как всегда, он мягко отклонил ее предложение взять одного себе. Однако у него имелись кое-какие соображения насчет того, где пристроить этого последнего.
   – Док, вам помочь? – заглянула в дверь Максин.
   – Все готово. Давай собирать поголовье.
   – Они такие милые. – В темных глазах Максин блеснули озорные искорки. – Я думала, что вы возьмете одного себе.
   – Начав однажды, уже не остановишься, – ответил Уэйд.
   – Хотелось бы мне взять щеночка, но боюсь, что не смогу уделить ему достаточно времени. – Максин, помимо того, что работала у Уэйда, училась на втором курсе колледжа. – А, кроме того, папа меня просто убьет, если я заведу третью собаку, – тяжело вздохнула она.
   Уэйд только улыбнулся. Отец Максин обожал свою дочь.
   – Я отнесу малышей, док Уэйд. – И Максин взяла корзину с щенятами. – А что сказать миссис Ветрам о Сэди?
   – Она может забрать ее ближе к вечеру. Примерно в четыре. Да, и попроси ее никому не отдавать последнего щенка. Я кое-кого имею в виду.
   – Хорошо. Можно мне потом уйти на ленч? Я бы успела в библиотеку – позаниматься часок.
   – Иди. – Уэйд подошел к раковине и стал тщательно, щеткой, мыть руки.
   – Спасибо.
   Жаль будет, когда она уйдет совсем, а это, как он думал, произойдет сразу же, лишь только получит аттестат. Нелегко найти другую помощницу, такую же компетентную, исполнительную и умеющую обращаться с животными, которая к тому же печатает на машинке, утешает безумствующих владельцев животных и отвечает на телефонные звонки.
   Но пока об этом рано было думать. Уэйд собирался проверить, как чувствует себя Сэди, но в это время через черный ход вошла Фэйф.
   – Доктор Муни! Вы-то мне и нужны.
   – Ну, меня всегда легко найти в это время дня.
   – А я здесь мимоходом. Он вскинул бровь:
   – И вырядилась поэтому в такое платье!
   – О! – Она коснулась ярко-красного, как мак, платья на тонких бретельках и с пышной юбкой из легкой ткани. – Нравится? Меня сегодня тянет на красное.
   Фэйф откинула волосы назад, и на него пахнуло духами. Подойдя, она положила руки ему на грудь, потом на плечи.
   – Догадайся, что у меня под платьем? «И так каждый раз, – подумал Уэйд. – Стоит ей только щелкнуть пальчиками, и я уже встаю на задние лапки».
   – Может, ты намекнешь? – подыграл он.
   – Но ведь ты такой умный. С ученой степенью. Фэйф взяла его руку и провела ею по своему бедру.
   – Господи, – кровь бешено застучала у него в висках, – ты ходишь по городу почти нагишом?
   – И только мы с тобой об этом знаем. Она потянулась к Уэйду и захватила ртом его нижнюю губу.
   – И что мы предпримем на этот счет?
   – Пойдем наверх.
   – Слишком далеко. Я хочу тебя здесь и сейчас. Собака спала спокойно, дыхание было ровное. В комнате пахло псиной и антисептикой. Старое кресло, в котором он провел столько часов, наблюдая за своими пациентами, было все в шерсти бесчисленных собак и кошек.