Робертс Нора. Возмездие

   – Ну, тогда – предварительное заключе­ние. – Мира налила еще одну чашку чаю и указа­ла Еве на кресло. – Это человек, не слишком по­читающий закон, но очень чтущий порядок.
   Ева взяла чашку, но пить не стала.
   – И о чем это говорит?
   – Он чувствует себя уверенно, когда все нахо­дится на своих местах, это у него пунктик. А сам закон и законопослушное общество значат для него очень мало, поскольку часто все законные установки себя не оправдывают. Эстетика тоже имеет для него значение – ему важно, где он на­ходится, как выглядит. Он ценит красоту порядка. Это человек, предпочитающий размеренную жизнь: четкий ритм и размеренность действуют на него успокаивающе. Он встает в одно и то же время, в одно и то же время ложится. Придерживается строгого распорядка как в работе, так и в отдыхе.
   – Педант и зануда! Это я давно знала.
   – Он пережил ужасы уличных войн, знал ни­щету, потом потерял единственную дочь. Чтобы выжить, он создал схему собственной жизни, ко­торой и придерживается. Но, пожалуй, говоря че­ловеческим языком, он действительно зануда. Но, хотя он человек ригидный и с презрением от­носится к законам, по которым живет общество, склонности к насилию у него нет ни малейшей.
   – Он несколько раз так хватал меня за руку, что у меня синяки оставались, – буркнула Ева.
   Мира пожала плечами:
   – Вы нарушаете столь милый его сердцу поря­док. Но собственно насилие вселяет в него ужас. Оно противно его стремлению к порядку. Кроме того, оно бессмысленно, а любая бессмыслен­ность ему отвратительна. Думаю, потому, что он нагляделся на нее за свою жизнь достаточно. Как я уже сказала, мне понадобится время на более подробный анализ, но, на мой взгляд, человек та­кого склада вряд ли способен совершить подоб­ные преступления.
   Впервые за несколько часов Ева вздохнула с облегчением.
   – Значит, его вполне можно из списка исклю­чить. Спасибо вам за оперативность.
   – Помочь другу всегда приятно. Но должна сказать, что, когда я прочитала данные по рассле­дованию, у меня появились и другие причины. Ева, вы имеете дело с очень опасным преступни­ком – хитрым, опытным и решительным. Он по­тратил годы на подготовку задуманного. Это че­ловек одновременно упертый и неуравновешенный, с гипертрофированным самомнением. Социопат, возложивший на себя божественную миссию, изощренный садист. Я боюсь за вас.
   – Ему от меня не уйти!
   – Надеюсь. Но он тоже за вами охотится. Воз­можно, главная его цель – Рорк, но вы стоите между ними. Он хочет, чтобы Рорк погиб, но сна­чала – пострадал. Смерть Рорка означает завер­шение миссии, а эта миссия – смысл его жизни. Вы – ниточка, ведущая к Рорку, а кроме того, вы его противник, его зритель. Женщины для него делятся на два типа: либо святая, либо шлюха.
   – Могу догадаться, по какому разряду прохо­жу я, – усмехнулась Ева.
   – Нет. – Мира покачала головой. – С вами случай посложнее. Он вами восхищается, ему ин­тересно бросать вам вызов. Но в то же время вы его безумно злите. Думаю, он не может отнести вас ни к одному разряду и поэтому очень на вас сосредоточен.
   – Я и хочу, чтобы он был сосредоточен на мне, – решительно заявила Ева.
   Мира несколько мгновений молчала, собира­ясь с мыслями.
   – Мне нужно еще поработать над этим мате­риалом, но в двух словах дело обстоит так: он ищет оправдания своих действий в вере. Он оставляет на каждом месте преступления талисман – сим­вол удачи и веры. Оставляет статуэтку Девы Ма­рии, в которой он видит воплощение женской чистоты. Она для него – истинная богиня.
   – Я не вполне вас понимаю…
   – Мать. Дева. Непорочная и любящая. И одно­временно с этим – могущественная. Она стано­вится свидетельницей его деяний, его зрительни­цей. Он ищет ее одобрения, хочет ее умилости­вить. Добивается ее похвалы.
   – Его мать… – прошептала Ева. – Думаете, за всем этим стоит его отношение к собственной матери?
   – Вполне возможно. Также возможно, что со­вершаемые им поступки – это посвящение ей. Мать, сестра, тетя, жена… Нет, жена вряд ли, – покачала головой Мира. – Думаю, у него подав­ленная сексуальность. Скорее всего, он импотент. Его господь мстителен и не поощряет плотских наслаждений. Если статуэтка символизирует его мать, по-видимому, он считает собственное зача­тие чудом, актом непорочным, поэтому и считает себя неуязвимым.
   – Он называл себя ангелом. Ангелом мщения.
   – Да, «солдат господа своего, обладающий могуществом, смертным недоступным». Мне встре­чались подобные случаи. Но я уверена в том, что существует – или существовала – конкретная женщина, чьего одобрения он добивается. Та, ко­торую он считает воплощением чистоты.
   Ева представила себе Марлену. Золотистые волосы, невинный взгляд, белоснежное платье… Непорочная. Девственная.
   Но разве не такой представлял себе свою дочь Соммерсет?
   – Это мог быть и ребенок, – сказала она ти­хо. – Погибшее дитя.
   – Марлена? – догадалась Мира. – Маловеро­ятно. Если вы подумали о Соммерсете, то она не является для него символом. Тоскует ли он по ней? Да, и всегда будет тосковать. Но для Соммерсета Марлена – его ребенок, которого он не сумел уберечь. А для убийцы эта женщина – за­щитница. Но она может и покарать. Вы – тоже очень сильная женщина, Ева. Поэтому его к вам тянет, он ищет вашего восхищения. И, возможно, в какой-то момент он решит вас уничтожить.
   – Надеюсь, вы правы, – сказала Ева, вста­вая. – Эту игру я хочу завершить в равном бою один на один.
 
   Ева убедила себя, что готова к встрече с Уитни. Но начальника полиции Тиббла в кабинете майора она увидеть не ожидала. Тиббл стоял у окна, по-военному сложив руки за спиной. Лицо у него было непроницаемое. Уитни сидел за сто­лом, и Ева поняла, что вести беседу будет именно он, пока Тиббл не захочет вмешаться.
   – Прежде чем вы начнете докладывать, лейте­нант, хочу вам сообщить, что пресс-конференция назначена на четыре часа дня в конференц-зале департамента. Ваше присутствие и участие обяза­тельно.
   – Слушаюсь, сэр.
   – Нам стало известно, что некий представи­тель прессы получил информацию, которая ста­вит под сомнение вашу правомочность участво­вать в расследовании. Нам сообщили, что вы скры­ваете сведения, непосредственно относящиеся к расследованию, – а конкретно те, которые свиде­тельствуют о совершении вашим мужем ряда убийств.
   – Это инсинуация в мой адрес и в адрес моего мужа, она совершенно абсурдна. – Сердце у Евы колотилось, но голос был ровным и твердым. – Если эта информация показалась представителю прессы достоверной, то почему он не заявил о ней официально?
   – Эти обвинения анонимны и пока что не до­казаны, поэтому представитель прессы счел целе­сообразным сообщить о них непосредственно на­чальнику полиции Тибблу. Лейтенант, в ваших интересах здесь же, немедленно дать разъясне­ния.
   – Вы обвиняете меня в сокрытии информа­ции, майор?
   – Я требую, чтобы вы либо подтвердили, либо опровергли это.
   – Я утверждаю, что не скрывала информации, которая помогла бы в поимке преступника, со­вершившего расследуемые преступления. И счи­таю это обвинение для себя оскорбительным.
   – Принято к сведению, – сказал Уитни мяг­ко. – Садитесь, Даллас.
   Но Ева не села, а шагнула к столу.
   – Моя репутация тоже что-то значит! Я дума­ла, что более десяти лет беспорочной службы мо­гут перевесить анонимное обвинение, подбро­шенное жадному до сенсаций репортеру.
   – Даллас, это принято к сведению, – повто­рил Уитни. – Давайте…
   – Я не закончила, сэр. Прошу дать мне дого­ворить.
   Бросив взгляд на Тиббла, Уитни кивнул:
   – Хорошо, лейтенант, договаривайте.
   – Я отлично понимаю, что моя личная жизнь, мой брак являются предметом обсуждения как в департаменте, так и среди широкой публики. С этим я могу смириться. Я также понимаю, что дела моего мужа, а особенно способы ведения этих дел, тоже вызывают любопытство. И с этим я смирилась. Но я считаю оскорбительным то, что моя репутация и личные качества моего мужа ста­вятся под сомнение. От прессы, майор, этого можно ожидать, но не от моего начальника! Вам хорошо известно, майор, что для меня лишиться значка – все равно что лишиться руки. Но если мне придется делать выбор между службой и се­мьей, я предпочту потерю руки.
   – Никто не требует от вас выбора, лейтенант. Примите мои извинения.
   – Лично я ненавижу анонимки, – заговорил Тиббл, глядя Еве в лицо. – Так что сохраните ваш праведный гнев до пресс-конференции, лей­тенант. На экране это будет отлично смотреться. А я бы все-таки хотел услышать отчет о ходе рас­следования.
   Разозлившись, Ева забыла про страх, поэтому говорила легко и уверенно. Она сообщила имена шестерых человек, виновных в убийстве Марлены, предоставила диск с собранными о них сведе­ниями и предложила свою версию случившегося.
   – Убийца, который звонил мне после каждого преступления, говорил, что его игра зовется мес­тью. Исходя из этого, я считаю, что он мстит за смерть одного из тех людей. Связь просматрива­ется легко. Марлена – Соммерсет – Рорк.
   Она сказала это как бы вскользь, словно речь шла о чем-то обыденном, но сердце ее при этом готово было выпрыгнуть из груди.
   – Что касается шестерых погибших, то нет ос­нований считать, что это дело рук одного челове­ка. Их убивали на протяжении трех лет, причем в разных местах и разными способами. Однако все шестеро имели отношение к игорному синдикату, базирующемуся в Дублине. Его деятельность две­надцать раз инспектировали как местные власти, так и международные организации. Факты гово­рят о том, что эти люди были убиты по различ­ным мотивам, вероятнее всего – либо коллегами, либо противниками.
   – Тогда где же связь с убийствами Бреннена, Конроя и О'Лири?
   – В сознании преступника. Доктор Мира готовит психологический портрет, который, я ду­маю, подтвердит мои предположения. Скорее всего, убийца считает, что Марлена была убита из-за Рорка. Его хотели проучить, поскольку он по­смел действовать на чужой территории.
   – Следователь к такому выводу не пришел, – заметил Уитни.
   – Не пришел, сэр, потому что был тесно свя­зан с синдикатом. Они его прикармливали. Мар­лена была почти ребенком. – Ева вынула из сумки две фотографии. – Вот что с ней сделали. Следо­ватель потратил четыре с половиной часа рабоче­го времени и закрыл дело, сочтя это смертью от несчастного случая.
   Уитни мрачно разглядывал фотографии.
   – Несчастный случай, черт подери! Да это же убийство с особой жестокостью!
   – Беззащитная девушка в лапах шестерых зло­деев. И они вышли сухими из воды. Люди, кото­рые смогли такое сделать, наверняка хвастались своим подвигом. Думаю, знавшие их близко были в курсе, и, когда всех шестерых убили, кто-то решил, что это дело рук Рорка и Соммерсета.
   Тиббл перевернул фотографию Марлены. Он давно уже не вел расследований и понимал, что этот снимок теперь будет его преследовать.
   – А вы так не думаете, лейтенант? Вы хотите нас убедить в том, что связи между этими шестью убийствами нет, и что только наш маньяк так счи­тает? Хотите убедить нас в том, что он специально подставляет Соммерсета, а месть его нацелена на Рорка?
   – Совершенно верно. Я хочу убедить вас в том, что человек, которого доктор Мира характе­ризовала как садиста-социопата, уверовавшего в свое божественное предназначение, использует все доступные ему средства, чтобы погубить Рор­ка. Но с его стороны было ошибкой подставлять Соммерсета, это вы поймете, когда доктор Мира закончит отчет по тестированию. Она дала мне предварительное заключение, из которого следу­ет, что Соммерсет не только не способен на наси­лие, оно вызывает у него неподдельный ужас. А то, что косвенные улики против него сфабрико­ваны, и ребенку ясно.
   – Я предпочел бы воздержаться от выводов, пока не увижу отчет доктора Миры, – заметил Уитни.
   Ева пожала плечами.
   – В таком случае могу дать вам свой. Запись с камер в Лакшери Тауэрз была стерта, это нам из­вестно. Однако запись из вестибюля – на кото­рой видно, как Соммерсет входит в здание, – бы­ла сохранена. Почему? Макнаб сейчас работает с диском камеры двенадцатого этажа. Я уверена, что она была отключена с того момента, как Со­ммерсет вышел из лифта. Так же, как и камера в вестибюле, который, по его словам, он покинул приблизительно в двенадцать сорок.
   – Для того чтобы это подтвердить, нужно очень чувствительное оборудование.
   – Да, сэр. То же относится и к отслеживанию звонков, поступающих в участок. Но в нашем рас­поряжении теперь такое оборудование есть. И еще одно. В мотиве и способе данных убийств очень важную роль играет религия. Многое говорит о том, что убийца – католик. Так вот, Соммер­сет – не католик, да и вообще человек малорелигиозный.
   – Религиозные убеждения для многих явля­ются делом сугубо личным и неафишируемым, – проворчал Уитни.
   – В нашем случае все совсем не так. Для него это – основной импульс. Кстати, сегодня утром детектив Макнаб, присланный мне в помощь, об­наружил на моем телефоне то, что он называет «эхо». Сигнал был послан не из моего дома, но кто-то очень постарался, чтобы выглядело это именно так.
   Уитни молча взял у Евы отчет и так же молча просмотрел его.
   – Отличная работа, – сказал он наконец.
   – Один из братьев Рили работал охранником в электронной фирме, кроме того, он несколько раз за последние десять лет бывал в Нью-Йорке. Я бы хотела разработать эту версию.
   – Вы собираетесь в Ирландию, лейтенант?
   – Нет, сэр. Необходимую информацию я могу получить и здесь.
   – Я подумаю, лейтенант, – сказал Уитни, лис­тая ее отчет.
 
   Обычно пресс-конференции действовали на Еву угнетающе. И эта исключением не являлась. Всегда тошно стоять перед оравой репортеров и пытаться объяснить им, что было, чего не было, а чего и быть не могло. А сейчас большинство во­просов касалось ее лично. Ей надо было реагиро­вать быстро, четко и, главное, ничего не бояться: страх репортеры чуяли за версту.
   – Лейтенант Даллас, допрашивали ли вы Рорка в связи с этими убийствами?
   – Рорк оказывает департаменту посильную помощь.
   – Вы просили его о помощи как следователь или как жена?
   «Ах ты, змееныш», – подумала Ева, пронзая наглого репортера взглядом.
   – Рорк с самого начала расследования добро­вольно предложил свою помощь.
   – Верно ли то, что главный подозреваемый служит у Рорка и живет в его доме?
   – На данном этапе главного подозреваемого нет.
   Волчья стая взвыла, все хором начали закиды­вать ее вопросами. Ева выдержала паузу.
   – Лоуренс Чарльз Соммерсет был официаль­но допрошен и добровольно прошел тестирова­ние. И на основании полученной информации мы сейчас разрабатываем другую версию.
   – Как вы отнеслись к предположению, что Соммерсет совершил эти убийства по приказу своего хозяина?
   Этот вопрос выкрикнул кто-то из задних рядов, и все остальные тут же замолчали. Впервые за час в зале воцарилась тишина. Начальник по­лиции Тиббл уже собрался ответить, но Ева его опередила.
   – Я отвечу сама. – Голос ее был холоден и спокоен. – Думаю, подобного рода домыслам место на страницах бульварных газет. Но по­скольку это предположение было высказано пуб­лично, тем более аккредитованным журналистом, его можно расценить как оскорбление официаль­ного лица. Намеки такого рода, не подтвержденные фактами, являются оскорблением не только тех, на кого они направлены, но и погибших. Мне больше сказать нечего.
   Ева прошла мимо Тиббла и спустилась с по­моста. Она слышала, как ему задают вопросы, как невозмутимо он отвечает. А у нее потемнело в глазах, во рту был привкус горечи.
   – Даллас! Даллас, подождите! – Надин Ферст кинулась за ней, за ее спиной маячил оператор с камерой. – Дайте мне пару минут! Всего пару ми­нут!
   Ева обернулась, отлично зная, что и двух се­кунд не сможет сдерживаться.
   – Надин, скройтесь с глаз моих!
   – Послушайте, последний вопрос был дейст­вительно недостойным. Но вы должны были быть готовы к тому, что вас начнут пытать.
   – Я многое могу выдержать, но наглецов и не­годяев не терплю.
   – Полностью разделяю вашу точку зрения.
   – Неужели? – Краем глаза Ева заметила, что камера работает.
   – Я помогу вам. – Надин машинально при­гладила волосы, поправила пиджак. – Только дайте мне коротенькое интервью, один на один.
   – Полутораминутный эксклюзив? Чтобы рей­тинг поднять? Боже мой! – Ева отвернулась, бо­ясь, что сейчас скажет что-нибудь порезче.
   И тут она вспомнила слова доктора Миры о гипертрофированном и уязвимом самолюбии пре­ступника. О том, как он сосредоточен на ней, как ищет ее одобрения.
   Черт с ним, пусть рейтинг Надин подскочит. Зато она отвесит убийце оплеуху – тем самым, может быть, спровоцирует его на ответный удар.
   – Да кем вы себя считаете? – Она разверну­лась к Надин, уже не скрывая своей ярости. Пусть зрители прочтут ее по Евиному лицу, по стиснутым кулакам. – Пользуетесь «первой поправкой», правом народа знать правду? И на этом основа­нии позволяете себе вмешиваться в ход расследо­вания?
   – Погодите!
   – Нет, это вы погодите! – Ева ткнула в Надин пальцем и легонько оттолкнула ее. – Погибло три человека, дети остались сиротами, женщина овдовела, и все только потому, что какой-то само­любивый ублюдок с комплексом неполноценнос­ти решил поиграть. Какой-то кретин, решивший, что с ним беседует господь, разжигает любопыт­ство прессы, и чем больше времени вы ему уде­ляете, тем ему приятнее. Он хочет убедить нас в том, что у него высокая цель, а на самом деле он просто хочет выиграть. Но ничего у него не полу­чится. Потому что я сильнее. Этот недоносок – жалкий любитель, которому случайно повезло. Через неделю я засажу его за решетку!
   – Вы утверждаете, что через неделю поймаете убийцу? – холодно уточнила Надин.
   – Утверждаю. Видала я злодеев и поумнее, и похитрее. Да это просто прыщ на заднице!
   Ева развернулась и пошла прочь.
   – На экране будет неотразимо, Надин, – ус­лышала она слова оператора. – Рейтинг – выше крыши.
   – Да, неплохо получилось, – ответила На­дин. – Так и отправляйте в студию. Выпустим в новостях в пять тридцать.
   На это Ева и рассчитывала. Он это увидит. Может, разозлится, может, воодушевится, но обязательно сделает следующий ход. И на сей раз его мишенью будет она…
 
   Ева отправилась в участок, решив, что несколь­ко часов в привычной обстановке пойдут ей на пользу. По дороге она позвонила домой. Ответил Рорк, и Ева забеспокоилась.
   – Где Соммерсет? – встревоженно спросила она.
   – В своей комнате.
   – Дуется?
   – Кажется, рисует. Он решил, что это его ус­покоит. А вы где, лейтенант?
   – Еду в участок. С пресс-конференции.
   – Понятно. В пять тридцать обязательно вклю­чу телевизор.
   – Было довольно скучно, – не моргнув гла­зом, ответила она. – Слушай, а почему ты не в офисе? Я не хочу, чтобы ты из-за меня забросил свою работу.
   – Работа идет и без меня. Я руковожу процес­сом отсюда. Мы с Яном отлично проводим время. Играем.
   – Что-нибудь получается?
   – Вроде да. Но дело довольно долгое.
   – Через пару часов приеду, посмотрю.
   – Отлично. На ужин у нас пицца.
   – Прекрасно, не забудьте оставить мне кусо­чек. До встречи.
   Она заехала в подземный гараж и обнаружила, что лейтенант Миддл припарковался на ее месте. Пришлось встать почти вплотную к его машине. Выругавшись себе под нос, Ева стукнула дверцей по сверкающему корпусу.
   «Новенькая, – подумала она, глядя на поцара­панный бок. – Интересно, в их отделе что, бюд­жет другой?»
   До передачи оставалось пятнадцать минут, и она предвкушала, как сейчас нальет себе кофе, запрется и спокойно посмотрит шоу.
   Ева не разочаровалась. Все получилось как раз так, как и было задумано. Она выглядела разо­зленной, самоуверенной и дерзкой. Пожалуй, та­кого он не стерпит.
   Ева собралась налить себе еще кофе, и тут ее вызвал Уитни.
   Замечания начальства она приняла без звука, выслушала все, что сказали о ее несдержанном выступлении.
   – Что, даже огрызаться не будете, лейтенант?
   – Нет, сэр.
   – Что вы задумали, Даллас?
   Она поняла, что реагирует чересчур сдержанно.
   – Понимаете, слишком уж им хотелось обсу­дить мою личную жизнь. Поэтому я и взорвалась, за что и прошу меня извинить. Больше такое не повторится.
   – Да уж, постарайтесь. И еще: свяжитесь с мисс Ферст. Я хочу, чтобы вы дали ей еще одно интервью, на сей раз – в спокойном состоянии.
   Тут уж Ева не смогла скрыть раздражения:
   – Я бы хотела в ближайшее время сократить контакты с прессой до минимума, майор. Пола­гаю…
   – Это не просьба, лейтенант. Это приказ. Вы допустили промах, вам его и исправлять.
   Ева стиснула зубы и кивнула.
   После разговора с Уитни она целый час проси­дела за бумагами, пытаясь успокоиться. Однако злость не проходила. Чтобы выпустить пар, Ева позвонила ремонтникам и отругала их за то, что не исправили неполадки в ее машине. После чего нашла в себе силы послать Надин сообщение, в котором известила ее о намерении дать еще одно интервью.
   Все это время она мечтала только об одном – чтобы он наконец позвонил. Чем быстрее он сде­лает ход, тем уязвимее будет.
   «Кто он? – думала Ева. – Социопат, садист, эгоист. Но при этом есть в нем что-то убогое, жалкое». Религиозные фанатики всегда остава­лись для нее загадкой. «Верьте в это и только в это», – говорят людям, и они верят, считая, что иначе их ждет одна дорога – в ад…
   Религия была Еве чужда. У каждого верования есть последователи, которые не сомневаются, что избранный ими путь – единственный. И, чтобы доказать свою правоту, они из века в век ведут войны и проливают кровь.
   Ева машинально взяла в руки одну из трех сто­явших на столе статуэток. Она воспитывалась в государственных заведениях, где закон запрещает вести религиозную пропаганду. Религиозные груп­пировки всегда выступали против этого, но Ева считала, что ей такое воспитание пошло на поль­зу. Она составила свое собственное мнение, сама определила свое отношение к миру, сама решала, что правильно, а что – нет.
   Предназначение религии – направлять и уте­шать, так? Она взглянула на стопку дисков, которые просмотрела, пытаясь ознакомиться с като­личеством поподробнее. Суть его так и осталась для нее тайной за семью печатями, а обряды… что ж, обряды, конечно, зрелищны и очень кра­сивы. Как и Дева Мария…
   Ева снова стала рассматривать мраморную фи­гурку. Как ее Рорк назвал? ПДМ. Очень мило зву­чит, по-дружески. Так обращаются к тому, кому можно поверить все свои невзгоды.
   «Сам справиться не могу – попрошу помощи у ПДМ…»
   Однако это действительно была святая жен­щина. Воплощение всего лучшего. Непорочная Дева, родившая сына божьего, на ее глазах умер­шего во искупление грехов людских. И теперь ка­кой-то безумец решил сделать ее изображение не­мым свидетелем своих зверств!
   Доктор Мира считает, что все дело в его мате­ри – или в какой-то другой женщине, которой он восхищался и которой доверял. Ева свою мать не помнила. Даже во снах ее не видела. Не помнила ни голоса, напевавшего колыбельную, ни руки, ласкавшей или шлепавшей за провинности… Ни­чего. Какая-то женщина вынашивала ее девять месяцев, родила ее. А потом что? Убежала? Умер­ла? Во всяком случае, оставила ее.
   «Это к делу не относится, – напомнила себе Ева. – Надо думать не о своем детстве, а о том, где и как рос человек, которого я сейчас разыскиваю. Надо думать о том, что сделало его таким, каков он есть».
   Она осторожно поставила статуэтку на стол, внимательно посмотрела на доброе печальное лицо.
   – Это еще один его грех, – пробормотала Ева. – То, что он избрал себе такую зрительницу. Я должна его остановить! Может, она мне помо­жет?
   Поймав себя на этой фразе, Ева смущенно за­смеялась. Да, католики умны. И опомниться не успеешь, как начнешь разговаривать со статуэт­кой. Однако таким образом его не поймаешь. Ра­ботать надо. Но сначала – домой. Нужно поужи­нать как следует, выспаться – и снова в бой.
 
   Машины Миддла не было, и поскольку за стек­лом она не обнаружила никакой записки, Ева ре­шила, что царапины он разглядеть не успел.
   Она открыла дверцу, собралась сесть и тут ус­лышала за своей спиной шаги. Молниеносно вы­хватив оружие, она обернулась. Шаги замерли, человек послушно поднял руки вверх.
   – Хоть с правами ознакомьте!
   Ева узнала детектива из своего же отдела и опустила пистолет.
   – Прости, Бакстер.
   – Чего ты так дергаешься, Даллас?
   – Нечего по гаражу расхаживать.
   – Да я просто иду к своей машине. – Он кив­нул на автомобиль, стоявший в двух шагах. – У меня свидание с очень темпераментной сеньо­рой.
   – Удачи, Бакстер, – буркнула она и села за руль.
   Мотор завелся с третьей попытки. Ева решила, что утром отправится в мастерскую и убьет перво­го же попавшегося под руку механика.
   Проехав два квартала, Ева оказалась в пробке. Посидела несколько минут спокойно, поглазела на рекламу, потом попыталась продвинуться хоть на пару метров вперед, не обращая внимания на ругань других водителей, оказавшихся в точно таком же положении. Ничего не получилось.
   Женщина за рулем соседней машины включи­ла на полную мощь радио и подпевала вслух – громко и фальшиво. Над головой пронесся пат­рульный вертолет. «Да, – подумала Ева, – пожа­луй, если бы больше людей пользовалось общест­венным транспортом, пробок было бы меньше».