Страница:
Он сразу словно провалился в бездну, едва голова коснулась подушки. Он засопел, уже не слыша, как тихонько всхлипывает рядом Валя. Во сне Вадим прижался к ней всем телом и горячим дыханием согревал ее затылок. Женщина положила свою руку поверх его безжизненно свесившейся руки и тоже попыталась уснуть. У нее это никак не получалось. Ее переполняли эмоции, поделиться которыми не представлялось возможным. С Галиной Матвеевной об этом она говорить не могла, а с кем же еще? С Викой Проскуриной – отпадает. Та сразу посекретничает с Костей, а это ни к чему. С Наташкой Вороновой – не получится. Она не любит полумер и сразу категорически скажет, что с таким мужем оставаться нельзя. Потом она станет смотреть на нее снисходительно, с жалостью, мол, некуда деваться, мучайся, бедняжка. Не с Вадимом ведь? Бред, сущий бред.
Все одно к одному: вчера – избавление от беременности, после которого Валя чувствовала себя ужасно. Ей казалось, что она совершила непростительный поступок, за которым обязательно наступит наказание. Она думала, что сумеет как-то подготовиться к нему, но оно пришло скорее, чем Валя могла предположить. Впрочем, она понимала, что рано или поздно это произойдет.
Осторожно перевернувшись на другой бок, Валентина вздохнула: какой может быть сон, если ты чувствуешь, что твой муж вернулся домой после свидания с другой женщиной. Валя была на сто процентов уверена, что никакая работа, рассеянность, деловые вопросы не задержали Вадима. Он давно ходит сам не свой – она-то чувствует. Только чего же ему надо, этому неугомонному Белову? Что она делает не так? Он ведь знает, как дорог ей их дом, семья, установившиеся порядки, ритуалы. Ему безразличны чьи бы то ни было переживания, кроме собственных. Он не пускает корни. Он, как лиана, способен только сосуществовать, поглощая жизненную энергию другого существа. Да и то – до тех пор, пока ему это нравится. Ничто не должно идти вразрез с его желаниями – это Валя поняла давно, но раньше такой максимализм ей даже нравился. Нравился в том плане, что предоставлял поле деятельности: она собиралась переделать, переиначить любимого мужчину. Теперь ей предстояло свыкнуться с мыслью, что она потерпела поражение. Поставленная цель оказалась выше ее сил. Неужели пришло время банального любовного треугольника, где ей уготовлена роль обманутой жены?
Это гораздо тяжелее, чем она себе представляла. Она готова стать его тенью, молчаливой созерцательницей его успехов и поражений, но лишь в том случае, когда его сердце будет принадлежать только ей. Ведь свое она давно отдала ему. Неужели три года жизни, сын, размеренный домашний уклад для него ничего не значат и он готов снова ринуться вперед, навстречу новым ощущениям?
У Вадима другая женщина… Последнее время он отдалялся, отгораживался занятостью, цейтнотом, но сегодня произошло что-то совсем другое. Валя даже не пыталась звонить родителям или в офис, когда время ужина давно отодвинулось в сторону позднего вечера. Она просто уложила Димку и села на кухне, тупо уставившись на телефон. Она не заметила, как уснула, а очнувшись и увидев Вадима, нашла в себе силы достойно выйти из положения. Разговор она решила отложить до утра. Может быть, при ярком солнечном свете все покажется ей совсем иным, не столь драматичным и безвыходным. Нужно было постараться уснуть.
Но утром ничего не изменилось. Рано проснувшись, Валя почувствовала неприятный осадок внутри и вспомнила события вчерашнего дня. Ко всему она увидела, что Вадима рядом уже нет. Не было его в ванной и на кухне. Он ушел, несмотря на то, что на часах еще не было восьми. Валя пожала плечами: «Это похоже на бегство», – сказала она себе.
В детской послышалась возня. Заглянув к Димке, она увидела, что тот проснулся и устроил на кроватке целое сражение со своими любимыми игрушками.
– Доброе утро, милый, – улыбаясь, сказала Валентина. Она постаралась отбросить все проблемы, сделать так, чтобы голос ее прозвучал как можно приветливее. Однако малыш перестал играть и внимательно посмотрел на нее.
– Доброе утро. – Он еще не выговаривал «р», поэтому говорил по-детски потешно. – Где папа? Он идет со мною в садик?
– Нет, Димуля, папа ушел на работу. Ему нужно было сделать это пораньше. Так что в сад пойдем мы вдвоем. – Валя присела возле кроватки сына, погладила его по голове. Непослушные черные волосы после сна торчали как попало. – Пойдем умываться и завтракать.
– Я сам умоюсь, – недовольно пробурчал малыш, останавливая идущую следом мать.
– Конечно, конечно.
Валя с нежностью смотрела на сына. Кажется, только родился, а ведь ему недавно исполнилось три года. Самостоятельности в нем было не по возрасту много. Он старался во всем походить на взрослых. С умным видом смотрел взрослые программы, никогда не устраивал истерик по поводу мультиков, которых для детей никогда не бывает достаточно. Рано научился держать ложку, вилку, не разливая пить из любимой чашки с нарисованным на ней котенком. Упрямо сам натягивал колготки, пытался завязывать шнурки. Валюша вспомнила, как Галина Матвеевна говорила, что в этом он напоминает ей Вадима. С ним у нее тоже не было хлопот: в то время, пока ее подруги пытались вложить ложку в ручку своих чад, Вадим прекрасно справлялся с вилкой и, попадая в гости, очаровывал взрослых умением вести себя за столом. Он просто играл в больших дядь и теть, которые окружали его. Ему нравилось считать себя одним из них, и товарищей по играм он выбирал гораздо старше своего возраста.
Димка шел по его стопам. В детском саду он попал в группу, где был самым младшим. Но ему это явно нравилось. Воспитательница каждый раз подчеркивала, что мальчик не по годам развит и нужно всячески способствовать выявлению его способностей. Валя внимательно присматривалась к нему: как большинство детей, он любил танцевать, подпевал незатейливым песням. Но самой большой его страстью были самолеты. Он мог играть с ними часами. Валя знала, что пока из комнаты доносится гул пролетающих лайнеров, она может спокойно заниматься своими делами.
Когда после ванной комнаты Димка зашел на кухню, Валя уже поставила на стол тарелку с манной кашей и чашку чая с лимоном. В садик малыш любил приходить после домашнего завтрака – это был единственный каприз сына, который Валя решила выполнять. У нее не было желания спорить с ним по этому поводу. Гораздо легче было накормить ребенка и отправиться с ним в детский сад, чем потом узнавать, что малыш ничего не ел за завтраком.
– Потом я помогу тебе умыться, – сказала Валя, и Димка послушно взял ложку в руку.
– Говорю вам: пусть папа отводит меня в сад. Мам, слышишь? – не начиная завтракать, произнес он.
– Обязательно, только он сможет – сразу же, – поцеловав малыша, Валя взглянула на часы. Надо было поторапливаться.
Она привела в порядок себя и осталась недовольна темными кругами под глазами. Поглядывая на часы, приготовила традиционную чашку ароматного утреннего кофе. Подняла крышку на сковородке: вчерашний ужин выглядел уже не так аппетитно. Подняв брови, Валя бесшумно опустила крышку на место.
Зазвонил телефон. Валя продолжала пить кофе, не обращая на него внимания. Настойчивость сделала свое дело.
– Алло, слушаю, – она нехотя сняла трубку.
– Привет, Сергеевна. – Голос Вадима звучал бодро.
– Привет.
– Я не предупредил тебя вчера, что умчусь совсем рано. Я в «Байте», но скоро убегу на кафедру – у меня лекция на втором курсе.
– Как подробно, с чего бы это? – Валя грустно усмехнулась.
– Валюша, я звоню, чтобы между нами не начала расти стена непонимания, недомолвок, понимаешь? Такие вот накладки, а ты можешь подумать, что я сбежал от разговора.
– Не успела. Я собираю Димку в сад и себя на работу.
– Я могу забрать его.
– Забери, пожалуй.
– Тогда все. До вечера.
– Вадим, – Валя обратилась к нему, не будучи уверенной, что он еще на связи.
– Слушаю, – Белов насторожился.
– Ты обещал подумать о том, к чему мы идем.
– Это не для телефона.
– Просто напоминание. Пока.
Валя положила трубку и почувствовала, как задрожали губы. Она не должна расслабляться. Димка перестал есть и вопросительно посмотрел на нее.
– Мама?
– Что, малыш?
– Ты не плачешь? – Мальчик сам был на грани слез.
– Нет, дорогой. – Валя ущипнула его за щеку. – Нам пора выходить, давай побыстрее.
По дороге в детский сад Димка все время что-то говорил. Валя плохо воспринимала смысл услышанного. Она отвечала невпопад, чем огорчала малыша. Ей не хотелось никаких разговоров. Она чувствовала себя совершенно разбитой, растерянной, одинокой. Облегченно вздохнула, когда малыш помчался по ступенькам в корпус садика. Он оглянулся и, улыбаясь, помахал ей рукой. Валя хотела сказать ему о том, что Вадим заберет его вечером, но решила, что это будет приятным сюрпризом для сына, и промолчала.
Пора было поторапливаться на работу. Валя машинально шла в нужном направлении. Впервые за время, проведенное вместе с Вадимом, она не знала, как вести себя дальше. Она легко справлялась с частыми сменами его настроения. Могла за несколько минут привести мужа в благостное расположение, за что он называл ее своим домашним психоаналитиком. Валя отвечала, что это благодаря спокойствию в ее душе. Но на этот раз ее внутренний мир пошатнулся и никак не мог обрести былого равновесия.
В таком настроении Валентина перешагнула порог кабинета. Алиса Захаровна еще не пришла – до приема оставалось десять минут. Обычно она уже бывала на месте. Валя успела переодеться и полить цветы, когда дверь распахнулась. В кабинет не вошла, а впорхнула Зингер. Она ослепительно улыбалась, и Валя не смогла не ответить ей тоже улыбкой, отметив, насколько отличаются сегодня их состояния.
– Доброе утро, Валюша! – Голос врача был полон нескрываемой радости, эмоционального подъема. Весь вид молодой женщины говорил о том, что у нее превосходное настроение.
– Доброе утро, Алиса Захаровна. Замечательно выглядите, – искренне заметила Валентина.
– Спасибо, Валюша, – ответила та и, присмотревшись к Вале, поняла, что сказать то же по отношению к ней будет откровенной ложью: темные круги под глазами, грустные глаза, растерянные движения. – У вас все в порядке?
– Неужели все настолько явно написано на моем лице? – опустившись на стул, спросила Валентина. Зингер кивнула. – Все пройдет, пройдет и это…
– Мудрость Соломона еще никому не мешала, но помогает ли она в данном случае?
– Хочу надеяться.
– Иногда нужно поделиться, выплеснуть на когото свои проблемы, и становится легче. Проблема будто и не разрешилась, а груз не так давит, – застегивая халат, сказала Алиса.
– Да, обычно с лучшей подругой или мамой… – Голос Вали задрожал. – Кажется, у меня нет ни того, ни другого.
– Есть еще вариант – малознакомый человек. Это часто помогает даже лучше. – Зингер явно предлагала свою кандидатуру на роль плакательной жилетки.
– Спасибо, Алиса Захаровна. Я справлюсь сама. – В этот момент Валя подумала о Маковецкой – вот кто выслушает ее и даст совет. Конечно, нужно будет позвонить ей вечером.
– Хорошо, но если передумаете… – В дверь постучали. – Вы готовы приступить к работе, Валюша?
– Да.
– Заходите, пожалуйста. – Зингер с улыбкой встретила первого пациента. Начался обычный рабочий день. Он не отличался от многих других. Разве только тем, что сестра была немного рассеянной.
Когда за последним пациентом закрылась дверь, Валя устало откинулась на спинку стула. Она встретилась взглядом с Алисой и тут же отвела глаза. Откровенничать с нею не было желания. Валентина решила, что не станет выносить сор из избы никогда. Ничему это не поможет, а слова уже будут сказаны. Зачем, к чему? Что может посоветовать ей эта посторонняя женщина, которая толком о ней ничего не знает, а о Вадиме – тем более.
Алиса поняла, что Валя не настроена на откровения. Настаивать было глупо. Не нужна ее помощь и ладно. В конце концов, может быть, Валентина принадлежит к той категории женщин, которые все носят в себе. Откровенный разговор мог бы расположить их друг к другу – это Зингер тоже понимала. Ведь не секрет, что с Маковецкой у Вали были совсем иные отношения и ей наверняка не хватает той обстановки, которая царила здесь раньше.
– До свидания, Валюша, – собравшись домой, сказала Алиса. Она застегнула молнию на плаще и бросила последний взгляд в зеркало.
– До завтра. – Валя улыбнулась и сняла телефонную трубку. Она хотела позвонить Веронике Сергеевне, чтобы заехать к ней после работы. Димку заберет Вадим. Можно задержаться на часок. – Последний звонок, и я тоже пойду.
– Не грустите. Вам не к лицу хандра, – взявшись за дверную ручку, проговорила Алиса. Валя согласно кивнула в ответ.
Она с облегчением вздохнула, когда за врачом закрылась дверь. Оставшись одна, Валя набрала номер Маковецкой. Линия была занята. Это было так некстати. Валентина с раздражением подумала, что Вероника Сергеевна обычно любит долгие разговоры по телефону. Значит, есть время переодеться, подправить макияж.
Валя посмотрела на себя в зеркало, решив, что недавнее отражение Алисы Зингер было более привлекательным. Наверное, у нее есть повод выглядеть так замечательно. Кажется, она – свободная женщина. Быть может, что-то связанное с сердечными делами окрыляло ее сегодня? «Должно же хоть кому-то везти в этой жизни…», – усмехнулась Валя, снова набирая бабушкин номер телефона. Снова занято.
Выглянув в окно, Валентина увидела, как в больничный двор въехала машина «неотложной помощи». Кого-то вывели под руки врач с сестрой – эта картина заставила молодую женщину поморщиться. Чужую боль она переносила с трудом – быстро отвела взгляд. Кажется, ей сейчас тоже нужна неотложная помощь, только другого характера. Ей необходим совет. Поговорив с Вероникой Сергеевной, она наверняка получит его. Придется поделиться тем, что ее давно тревожит. Получается отступление от соблюдаемых правил, но успокаивало одно – Маковецкая не чужой для нее человек и опыт прожитых лет поможет найти выход. Валентина продолжала периодически набирать номер бабушки.
Сейчас очень важно решить для себя – как быть? Нужно обязательно привести в порядок свой внутренний мир, который начал медленно разрушаться после последних событий: нежелательная беременность, поведение мужа. Она должна понять, как вести себя в сложившейся ситуации: Вадим скрывает свои похождения. Он не хочет обострения. Значит, не собирается ничего менять. Значит, она нужна ему, она и Димка. Так, мимолетное затмение рассудка, которое пройдет. Мужчины считают, что они вправе позволять себе такие встряски. Они никогда не назовут содеянное своими словами – изменой. Нужно набраться терпения и пережить это. Валя чувствовала, что решить легче, чем сделать. Однако если она хочет быть рядом, то единственный ее спутник – терпение. Интересно, поддержит ли ее Маковецкая?
– Добрый вечер, бабушка, это я. – Валя была рада услышать наконец голос Вероники Сергеевны.
– Добрый вечер, милая.
– У тебя была горячая линия – едва прорвалась.
– Точно. Сегодня сплошные консультации по телефону, – подтвердила Маковецкая.
– Мне тоже нужна, только с глазу на глаз. Примешь?
– Конечно, ты еще спрашиваешь.
– Я уже выхожу. Через полчаса жди. – Валя улыбнулась, предвкушая встречу.
– Осторожно, не торопись. Я готовлю ужин.
– Не надо суетиться, прошу тебя.
– Все, пока, я жду.
Через пару минут Валентина шла по узкому больничному коридору. Впереди санитарка мыла полы. Она издавала слишком громкие для этого заведения звуки. Казалось, ее швабра нарочно задевает стулья, бьет по плинтусам. Валя почудилось, что это уже когда-то было: первое знакомство с рабочим местом, Вероника Сергеевна гордо идет рядом, а впереди невысокая, хрупкая девушка старательно убирает. Кажется, что с того дня прошла вечность.
– До свидания, Мариночка, – сказала Валя, поравнявшись со старательной уборщицей.
В ответ та расплылась в очаровательной улыбке и, смутившись, поправила выбившиеся из-под белой косынки светло-русые волосы. Не прекращая уборку, она ответила:
– До свидания, Валентина Сергеевна.
– Ты опять обращаешься ко мне на «вы». – В голосе Беловой послышались недовольные нотки. – Мы же договаривались.
– Забыла, простите. Да и не могу я. Может, со временем, – выкручивая половую тряпку, пробормотала Марина. – Я знаю, мы с вами одного возраста, но…
– Хорошо, как знаешь. До свидания.
Валя быстро спустилась по ступенькам лестницы на первый этаж. Она не обратила внимания, что Марина проводила ее внимательным взглядом. В нем не было любопытства, зависти. Скорее неприкрытая ревность. Еще бы, ведь эта полноватая, всегда спокойная и улыбающаяся женщина общается с Алисой каждый день. Они столько времени проводят в кабинете, принимая бесконечный поток больных. А что остается ей? Мимолетные встречи в начале или в конце смены и вечера, когда снова можно, как в детстве, часами болтать. Алиса заходит все реже: у нее жизнь бурлит. Вот и вчера дверь ее квартиры хлопнула около полуночи – свидание, наверняка очередная жертва Лялькиной красоты не хотела отпускать ее.
Марина вздохнула. Нечего ей на судьбу пенять, и так везенье редкое: надо же было, чтобы Алиса устроилась работать именно в этой больнице. Все-таки есть возможность лишний раз переброситься парой слов, получить улыбку или беглый взгляд подруги. Марина взглянула на тускло освещенный, длинный коридор и снова принялась за работу. Чем быстрее закончит, тем быстрее приедет домой. Алиса сказала сегодня, что ей нужно поговорить об одном очень важном деле с глазу на глаз. Значит, вечером она позвонит и придет в гости. Громко сказано – ведь они живут на одной лестничной площадке. Так было всегда, за исключением небольшого перерыва, когда Алиса переезжала к мужу. Марина тяжело пережила эти несколько месяцев. Ей не хватало Алисы, ей всегда было ее мало…
С детства привыкшая быть молчаливой тенью Ляльки, Марина с трудом переносила любое расставание с нею. Будь то поездка подруги на дачу к бабушке и дедушке, отдых на море, позднее учеба в институте и вынужденное сокращение общения, связанное с замужеством Алисы.
Марине казалось, что без обожаемой подруги она становится тупой, некрасивой, толстой, вечно недовольной. Сколько она себя помнила, настроение ее всегда поднималось при взгляде на очаровательную улыбку Ляльки. Живя на одной лестничной площадке, они общались почти круглосуточно. Правда, у их родителей было мало общего: профессорская семья Алисы просто по-человечески тепло принимала в доме застенчивую зеленоглазую девчушку. Они видели, что она тянется к ним, получая от чужих людей внимание, которого ей всегда не хватало. Зингерам было жалко девочку. Им не нравилось, что мать Марины воспитание дочки пустила на самотек. Отца нет вовсе, а молодую женщину больше волновала своя личная жизнь, да и любовь к горячительным напиткам не способствовала сближению с ребенком, скорее наоборот. Такая халатность для Зингеров была недопустимой и роняла в их глазах мать Марины в бездну безнравственности.
Лялечку родители лелеяли, окружали вниманием и заботой, сокрушаясь, что состояние здоровья Софьи Львовны не позволило иметь больше детей. А Ольга, мать Марины, пускалась во все тяжкие, нагло улыбаясь в ответ на попытки соседей наставить ее на путь истинный. Ей было дико каждое утро вылизывать дочку, заплетая ей косички, отглаживая платьица. Женщине казалось глупостью и мартышкиным трудом тратить на это время. Себя бы привести в порядок! Ольга криками подгоняла дочь, когда у той не получалось правильно надеть колготки или застегнуть пуговицы на давно потерявшем свежесть сарафане, так что к пяти годам Марина уже была очень самостоятельной и умела многое из того, что за ее подружку Ляльку с радостью делала тетя Соня.
После ухода матери на работу Маринка оставалась одна на целый день. Вечером уставшая и злая Ольга возвращалась, а пока ее дочь в одиночестве завтракала наскоро оставленными на кухонном столе бутербродами с маслом и медом и остывшим чаем, а потом часами смотрела телевизор, переключая канал за каналом. Девочка прислушивалась к любому шуму на лестничной клетке, потому что в какой-то миг раздастся шум открываемой соседской двери, и тетя Соня нажмет кнопку их звонка. Тогда только и начнется жизнь для девочки: у Зингеров всегда так интересно. И с Лялькой играть одно удовольствие. У нее столько кукол, что хватило бы обставить витрину магазина, а какие вкусные булочки и пирожки печет тетя Соня! Почему мама не делает того же, Марина не понимала, а когда пыталась расспросить ее об этом, получала подзатыльник и пьяный, слезливый упрек: «Мала еще мать учить жизни!»
Вообще с матерью было трудно разговаривать. Она или была зла оттого, что не пьяна, или зверела от выпитого. Марине даже легче становилось, когда за нею закрывалась входная дверь. Это означало, что до вечера никто тебя не обидит, а там видно будет. Единственным знаком внимания со стороны матери был ежедневный телефонный звонок с указанием съесть давно проглоченный бутерброд и никому не открывать, кроме Софьи Львовны.
Соседка, жалея девочку, перед обедом заходила за нею – и Лялечке веселее, и малышка не томится одна в пустой квартире, просиживая дни то за телевизором, то у окна, с тоскою глядя на прохожих. Марина была по-детски сердечно благодарна за заботу. Она изо всех сил старалась вести себя хорошо, чтобы, не дай бог, не получить от гостеприимных хозяев замечания. А во всех играх с Алисой всегда поступала так, как хотелось подруге, подыгрывая той во всем. Марина больше слушала, нежели говорила сама. Она впитывала спокойную атмосферу этого дома, чтобы остаток дня провести в воспоминаниях о прекрасно проведенном времени. Это помогало отвлекаться от того, что обычно ожидало ее после возвращения матери. Каждый день для девочки разделялся на две половины: светлую, связанную с общением с Зингерами, и мрачную, полную страха и слез, в которой главной героиней была ее мать.
Время шло, девочки стали ходить в одну школу, в один класс. Софья Львовна забирала после занятий обеих. Она знала, что иначе Марина будет сама переходить дорогу, нести тяжелый потрепанный портфель. Ольга не брала в голову такие мелочи, а Софья Львовна уже не могла поступать иначе. Она чувствовала на себе ответственность за жизнь этого открытого, несчастного существа, которое досталось такой бесшабашной матери.
Маринка после уроков оставалась у Зингеров: обедала, делала уроки. Она постоянно восхищалась тетей Соней, которая никогда не повышала голоса, умела спокойно объяснять непонятное, знала столько интересных вещей, и тем, что здесь она слышит в свой адрес только похвалу и добрые слова. А дома сроднившаяся с дымящейся сигаретой мать будет называть ее тупой уродиной, точной копией отца-проходимца и заходиться в истерике о своей загубленной жизни. Марина удивлялась, что чужие люди видят в ней столько хорошего, а родной человек без конца говорит страшные вещи, суть которых ей была понятна не до конца.
– И не смотри на меня своими ведьминскими глазищами! – Резкая, несдержанная в словах Ольга готова была вцепиться в торчащие соломенные хвостики дочки. – Растишь вас, о себе забываешь, а ради чего? Попадется какой-то самец, и все мысли сосредоточатся только на трахании. Мозги из головы вон – сплошной зов природы. Что ты сидишь над этими уроками? Одна у нас дорога – к плите и пеленкам. Там твои физика и химия не нужны. Так что сильно не пыжься, как бы чего не вышло.
Такие монологи становились нормой каждодневного общения матери и дочери. Незначительно менялись слова, но суть оставалась постоянной. Нормальное существование становилось для Ольги чем-то из области фантастики. Молодая женщина опускалась в безвозвратную пропасть алкогольного дурмана, постепенно теряя человеческий облик. Став взрослее, Марина пыталась уговорить ее лечиться, но каждый раз натыкалась на полное нежелание матери изменить свою жизнь. Один из таких разговоров девочка запомнила на всю жизнь.
– Ты хочешь, чтобы я смотрела на мир трезвыми глазами? – страшно улыбаясь, как-то ответила Ольга.
– Что в этом плохого, мама?
– А то, что я не считаю себя алкоголичкой и тебе не позволю! Я завяжу в любой момент! А пока пила и буду пить, поняла?
– Брось, ради меня, – Марина чуть не плакала, видя, что ее слова вызывают у матери очередной взрыв раздражения.
– Еще чего, – ухмыльнулась Ольга. – Из-за тебя вообще все мои беды.
– Что ты такое говоришь?
– Что слышишь. И хватит учить мать жизни, моду взяла. Уйди с глаз, уродина, смотреть на тебя тошно…
Марина закрылась в ванной и долго плакала. Потом посмотрела в зеркало на свое опухшее от слез лицо, бесцветные прядки волос, собранные в хвост черной резинкой: «Конечно, я такая страшная… Поэтому она меня не любит. Если я не нужна родной матери, то буду ли вообще нужна кому-либо?»
С того дня Марина смотрела на свое отражение, подавляя растущую неприязнь к каждой черточке лица, каждой клетке тела. При этом она старалась не озлобляться по отношению к матери. Она прониклась к ней жалостью, хотела хоть чем-то облегчить ее страдания. А в том, что мать страдает, она не сомневалась. Девочка ждала ее поздних приходов, укладывала в кровать, снимала грязную обувь, одежду и беззвучно плакала, уткнувшись лицом в подушку. Она долго не могла уснуть, провожая глазами блики от фар, изредка плывущие по потолку. А рядом на диване оглушительно громко храпела мать. Марина даже радовалась этим неприятным, лишающим покоя звукам – они означали, что та жива, проспится и завтра встретит новый день. «Когданибудь он не наступит для нее» – эта мысль все чаще приходила к Марине, но она гнала ее, стараясь думать о другом. О том, что ее мать одумается. Мечтала, что произойдет событие, которое полностью изменит их жизнь. Для этого нужно набраться терпения, без него никак не обойтись. Маринка укрывалась одеялом с головой, чтобы в кромешной темноте предаваться своим мыслям. Ее фантазии рисовали приход в их дом мужчины-хозяина, мужчины-опоры. И мама станет совсем другой. На самом деле ей не хватает именно этого чувства защищенности. Наверное, безуспешные поиски найти его и сломали молодую женщину, так и не познавшую женского счастья. Девочка съежилась от очередного приступа раскатистого храпа. Он возвратил ее в мрачную реальность.
Все одно к одному: вчера – избавление от беременности, после которого Валя чувствовала себя ужасно. Ей казалось, что она совершила непростительный поступок, за которым обязательно наступит наказание. Она думала, что сумеет как-то подготовиться к нему, но оно пришло скорее, чем Валя могла предположить. Впрочем, она понимала, что рано или поздно это произойдет.
Осторожно перевернувшись на другой бок, Валентина вздохнула: какой может быть сон, если ты чувствуешь, что твой муж вернулся домой после свидания с другой женщиной. Валя была на сто процентов уверена, что никакая работа, рассеянность, деловые вопросы не задержали Вадима. Он давно ходит сам не свой – она-то чувствует. Только чего же ему надо, этому неугомонному Белову? Что она делает не так? Он ведь знает, как дорог ей их дом, семья, установившиеся порядки, ритуалы. Ему безразличны чьи бы то ни было переживания, кроме собственных. Он не пускает корни. Он, как лиана, способен только сосуществовать, поглощая жизненную энергию другого существа. Да и то – до тех пор, пока ему это нравится. Ничто не должно идти вразрез с его желаниями – это Валя поняла давно, но раньше такой максимализм ей даже нравился. Нравился в том плане, что предоставлял поле деятельности: она собиралась переделать, переиначить любимого мужчину. Теперь ей предстояло свыкнуться с мыслью, что она потерпела поражение. Поставленная цель оказалась выше ее сил. Неужели пришло время банального любовного треугольника, где ей уготовлена роль обманутой жены?
Это гораздо тяжелее, чем она себе представляла. Она готова стать его тенью, молчаливой созерцательницей его успехов и поражений, но лишь в том случае, когда его сердце будет принадлежать только ей. Ведь свое она давно отдала ему. Неужели три года жизни, сын, размеренный домашний уклад для него ничего не значат и он готов снова ринуться вперед, навстречу новым ощущениям?
У Вадима другая женщина… Последнее время он отдалялся, отгораживался занятостью, цейтнотом, но сегодня произошло что-то совсем другое. Валя даже не пыталась звонить родителям или в офис, когда время ужина давно отодвинулось в сторону позднего вечера. Она просто уложила Димку и села на кухне, тупо уставившись на телефон. Она не заметила, как уснула, а очнувшись и увидев Вадима, нашла в себе силы достойно выйти из положения. Разговор она решила отложить до утра. Может быть, при ярком солнечном свете все покажется ей совсем иным, не столь драматичным и безвыходным. Нужно было постараться уснуть.
Но утром ничего не изменилось. Рано проснувшись, Валя почувствовала неприятный осадок внутри и вспомнила события вчерашнего дня. Ко всему она увидела, что Вадима рядом уже нет. Не было его в ванной и на кухне. Он ушел, несмотря на то, что на часах еще не было восьми. Валя пожала плечами: «Это похоже на бегство», – сказала она себе.
В детской послышалась возня. Заглянув к Димке, она увидела, что тот проснулся и устроил на кроватке целое сражение со своими любимыми игрушками.
– Доброе утро, милый, – улыбаясь, сказала Валентина. Она постаралась отбросить все проблемы, сделать так, чтобы голос ее прозвучал как можно приветливее. Однако малыш перестал играть и внимательно посмотрел на нее.
– Доброе утро. – Он еще не выговаривал «р», поэтому говорил по-детски потешно. – Где папа? Он идет со мною в садик?
– Нет, Димуля, папа ушел на работу. Ему нужно было сделать это пораньше. Так что в сад пойдем мы вдвоем. – Валя присела возле кроватки сына, погладила его по голове. Непослушные черные волосы после сна торчали как попало. – Пойдем умываться и завтракать.
– Я сам умоюсь, – недовольно пробурчал малыш, останавливая идущую следом мать.
– Конечно, конечно.
Валя с нежностью смотрела на сына. Кажется, только родился, а ведь ему недавно исполнилось три года. Самостоятельности в нем было не по возрасту много. Он старался во всем походить на взрослых. С умным видом смотрел взрослые программы, никогда не устраивал истерик по поводу мультиков, которых для детей никогда не бывает достаточно. Рано научился держать ложку, вилку, не разливая пить из любимой чашки с нарисованным на ней котенком. Упрямо сам натягивал колготки, пытался завязывать шнурки. Валюша вспомнила, как Галина Матвеевна говорила, что в этом он напоминает ей Вадима. С ним у нее тоже не было хлопот: в то время, пока ее подруги пытались вложить ложку в ручку своих чад, Вадим прекрасно справлялся с вилкой и, попадая в гости, очаровывал взрослых умением вести себя за столом. Он просто играл в больших дядь и теть, которые окружали его. Ему нравилось считать себя одним из них, и товарищей по играм он выбирал гораздо старше своего возраста.
Димка шел по его стопам. В детском саду он попал в группу, где был самым младшим. Но ему это явно нравилось. Воспитательница каждый раз подчеркивала, что мальчик не по годам развит и нужно всячески способствовать выявлению его способностей. Валя внимательно присматривалась к нему: как большинство детей, он любил танцевать, подпевал незатейливым песням. Но самой большой его страстью были самолеты. Он мог играть с ними часами. Валя знала, что пока из комнаты доносится гул пролетающих лайнеров, она может спокойно заниматься своими делами.
Когда после ванной комнаты Димка зашел на кухню, Валя уже поставила на стол тарелку с манной кашей и чашку чая с лимоном. В садик малыш любил приходить после домашнего завтрака – это был единственный каприз сына, который Валя решила выполнять. У нее не было желания спорить с ним по этому поводу. Гораздо легче было накормить ребенка и отправиться с ним в детский сад, чем потом узнавать, что малыш ничего не ел за завтраком.
– Потом я помогу тебе умыться, – сказала Валя, и Димка послушно взял ложку в руку.
– Говорю вам: пусть папа отводит меня в сад. Мам, слышишь? – не начиная завтракать, произнес он.
– Обязательно, только он сможет – сразу же, – поцеловав малыша, Валя взглянула на часы. Надо было поторапливаться.
Она привела в порядок себя и осталась недовольна темными кругами под глазами. Поглядывая на часы, приготовила традиционную чашку ароматного утреннего кофе. Подняла крышку на сковородке: вчерашний ужин выглядел уже не так аппетитно. Подняв брови, Валя бесшумно опустила крышку на место.
Зазвонил телефон. Валя продолжала пить кофе, не обращая на него внимания. Настойчивость сделала свое дело.
– Алло, слушаю, – она нехотя сняла трубку.
– Привет, Сергеевна. – Голос Вадима звучал бодро.
– Привет.
– Я не предупредил тебя вчера, что умчусь совсем рано. Я в «Байте», но скоро убегу на кафедру – у меня лекция на втором курсе.
– Как подробно, с чего бы это? – Валя грустно усмехнулась.
– Валюша, я звоню, чтобы между нами не начала расти стена непонимания, недомолвок, понимаешь? Такие вот накладки, а ты можешь подумать, что я сбежал от разговора.
– Не успела. Я собираю Димку в сад и себя на работу.
– Я могу забрать его.
– Забери, пожалуй.
– Тогда все. До вечера.
– Вадим, – Валя обратилась к нему, не будучи уверенной, что он еще на связи.
– Слушаю, – Белов насторожился.
– Ты обещал подумать о том, к чему мы идем.
– Это не для телефона.
– Просто напоминание. Пока.
Валя положила трубку и почувствовала, как задрожали губы. Она не должна расслабляться. Димка перестал есть и вопросительно посмотрел на нее.
– Мама?
– Что, малыш?
– Ты не плачешь? – Мальчик сам был на грани слез.
– Нет, дорогой. – Валя ущипнула его за щеку. – Нам пора выходить, давай побыстрее.
По дороге в детский сад Димка все время что-то говорил. Валя плохо воспринимала смысл услышанного. Она отвечала невпопад, чем огорчала малыша. Ей не хотелось никаких разговоров. Она чувствовала себя совершенно разбитой, растерянной, одинокой. Облегченно вздохнула, когда малыш помчался по ступенькам в корпус садика. Он оглянулся и, улыбаясь, помахал ей рукой. Валя хотела сказать ему о том, что Вадим заберет его вечером, но решила, что это будет приятным сюрпризом для сына, и промолчала.
Пора было поторапливаться на работу. Валя машинально шла в нужном направлении. Впервые за время, проведенное вместе с Вадимом, она не знала, как вести себя дальше. Она легко справлялась с частыми сменами его настроения. Могла за несколько минут привести мужа в благостное расположение, за что он называл ее своим домашним психоаналитиком. Валя отвечала, что это благодаря спокойствию в ее душе. Но на этот раз ее внутренний мир пошатнулся и никак не мог обрести былого равновесия.
В таком настроении Валентина перешагнула порог кабинета. Алиса Захаровна еще не пришла – до приема оставалось десять минут. Обычно она уже бывала на месте. Валя успела переодеться и полить цветы, когда дверь распахнулась. В кабинет не вошла, а впорхнула Зингер. Она ослепительно улыбалась, и Валя не смогла не ответить ей тоже улыбкой, отметив, насколько отличаются сегодня их состояния.
– Доброе утро, Валюша! – Голос врача был полон нескрываемой радости, эмоционального подъема. Весь вид молодой женщины говорил о том, что у нее превосходное настроение.
– Доброе утро, Алиса Захаровна. Замечательно выглядите, – искренне заметила Валентина.
– Спасибо, Валюша, – ответила та и, присмотревшись к Вале, поняла, что сказать то же по отношению к ней будет откровенной ложью: темные круги под глазами, грустные глаза, растерянные движения. – У вас все в порядке?
– Неужели все настолько явно написано на моем лице? – опустившись на стул, спросила Валентина. Зингер кивнула. – Все пройдет, пройдет и это…
– Мудрость Соломона еще никому не мешала, но помогает ли она в данном случае?
– Хочу надеяться.
– Иногда нужно поделиться, выплеснуть на когото свои проблемы, и становится легче. Проблема будто и не разрешилась, а груз не так давит, – застегивая халат, сказала Алиса.
– Да, обычно с лучшей подругой или мамой… – Голос Вали задрожал. – Кажется, у меня нет ни того, ни другого.
– Есть еще вариант – малознакомый человек. Это часто помогает даже лучше. – Зингер явно предлагала свою кандидатуру на роль плакательной жилетки.
– Спасибо, Алиса Захаровна. Я справлюсь сама. – В этот момент Валя подумала о Маковецкой – вот кто выслушает ее и даст совет. Конечно, нужно будет позвонить ей вечером.
– Хорошо, но если передумаете… – В дверь постучали. – Вы готовы приступить к работе, Валюша?
– Да.
– Заходите, пожалуйста. – Зингер с улыбкой встретила первого пациента. Начался обычный рабочий день. Он не отличался от многих других. Разве только тем, что сестра была немного рассеянной.
Когда за последним пациентом закрылась дверь, Валя устало откинулась на спинку стула. Она встретилась взглядом с Алисой и тут же отвела глаза. Откровенничать с нею не было желания. Валентина решила, что не станет выносить сор из избы никогда. Ничему это не поможет, а слова уже будут сказаны. Зачем, к чему? Что может посоветовать ей эта посторонняя женщина, которая толком о ней ничего не знает, а о Вадиме – тем более.
Алиса поняла, что Валя не настроена на откровения. Настаивать было глупо. Не нужна ее помощь и ладно. В конце концов, может быть, Валентина принадлежит к той категории женщин, которые все носят в себе. Откровенный разговор мог бы расположить их друг к другу – это Зингер тоже понимала. Ведь не секрет, что с Маковецкой у Вали были совсем иные отношения и ей наверняка не хватает той обстановки, которая царила здесь раньше.
– До свидания, Валюша, – собравшись домой, сказала Алиса. Она застегнула молнию на плаще и бросила последний взгляд в зеркало.
– До завтра. – Валя улыбнулась и сняла телефонную трубку. Она хотела позвонить Веронике Сергеевне, чтобы заехать к ней после работы. Димку заберет Вадим. Можно задержаться на часок. – Последний звонок, и я тоже пойду.
– Не грустите. Вам не к лицу хандра, – взявшись за дверную ручку, проговорила Алиса. Валя согласно кивнула в ответ.
Она с облегчением вздохнула, когда за врачом закрылась дверь. Оставшись одна, Валя набрала номер Маковецкой. Линия была занята. Это было так некстати. Валентина с раздражением подумала, что Вероника Сергеевна обычно любит долгие разговоры по телефону. Значит, есть время переодеться, подправить макияж.
Валя посмотрела на себя в зеркало, решив, что недавнее отражение Алисы Зингер было более привлекательным. Наверное, у нее есть повод выглядеть так замечательно. Кажется, она – свободная женщина. Быть может, что-то связанное с сердечными делами окрыляло ее сегодня? «Должно же хоть кому-то везти в этой жизни…», – усмехнулась Валя, снова набирая бабушкин номер телефона. Снова занято.
Выглянув в окно, Валентина увидела, как в больничный двор въехала машина «неотложной помощи». Кого-то вывели под руки врач с сестрой – эта картина заставила молодую женщину поморщиться. Чужую боль она переносила с трудом – быстро отвела взгляд. Кажется, ей сейчас тоже нужна неотложная помощь, только другого характера. Ей необходим совет. Поговорив с Вероникой Сергеевной, она наверняка получит его. Придется поделиться тем, что ее давно тревожит. Получается отступление от соблюдаемых правил, но успокаивало одно – Маковецкая не чужой для нее человек и опыт прожитых лет поможет найти выход. Валентина продолжала периодически набирать номер бабушки.
Сейчас очень важно решить для себя – как быть? Нужно обязательно привести в порядок свой внутренний мир, который начал медленно разрушаться после последних событий: нежелательная беременность, поведение мужа. Она должна понять, как вести себя в сложившейся ситуации: Вадим скрывает свои похождения. Он не хочет обострения. Значит, не собирается ничего менять. Значит, она нужна ему, она и Димка. Так, мимолетное затмение рассудка, которое пройдет. Мужчины считают, что они вправе позволять себе такие встряски. Они никогда не назовут содеянное своими словами – изменой. Нужно набраться терпения и пережить это. Валя чувствовала, что решить легче, чем сделать. Однако если она хочет быть рядом, то единственный ее спутник – терпение. Интересно, поддержит ли ее Маковецкая?
– Добрый вечер, бабушка, это я. – Валя была рада услышать наконец голос Вероники Сергеевны.
– Добрый вечер, милая.
– У тебя была горячая линия – едва прорвалась.
– Точно. Сегодня сплошные консультации по телефону, – подтвердила Маковецкая.
– Мне тоже нужна, только с глазу на глаз. Примешь?
– Конечно, ты еще спрашиваешь.
– Я уже выхожу. Через полчаса жди. – Валя улыбнулась, предвкушая встречу.
– Осторожно, не торопись. Я готовлю ужин.
– Не надо суетиться, прошу тебя.
– Все, пока, я жду.
Через пару минут Валентина шла по узкому больничному коридору. Впереди санитарка мыла полы. Она издавала слишком громкие для этого заведения звуки. Казалось, ее швабра нарочно задевает стулья, бьет по плинтусам. Валя почудилось, что это уже когда-то было: первое знакомство с рабочим местом, Вероника Сергеевна гордо идет рядом, а впереди невысокая, хрупкая девушка старательно убирает. Кажется, что с того дня прошла вечность.
– До свидания, Мариночка, – сказала Валя, поравнявшись со старательной уборщицей.
В ответ та расплылась в очаровательной улыбке и, смутившись, поправила выбившиеся из-под белой косынки светло-русые волосы. Не прекращая уборку, она ответила:
– До свидания, Валентина Сергеевна.
– Ты опять обращаешься ко мне на «вы». – В голосе Беловой послышались недовольные нотки. – Мы же договаривались.
– Забыла, простите. Да и не могу я. Может, со временем, – выкручивая половую тряпку, пробормотала Марина. – Я знаю, мы с вами одного возраста, но…
– Хорошо, как знаешь. До свидания.
Валя быстро спустилась по ступенькам лестницы на первый этаж. Она не обратила внимания, что Марина проводила ее внимательным взглядом. В нем не было любопытства, зависти. Скорее неприкрытая ревность. Еще бы, ведь эта полноватая, всегда спокойная и улыбающаяся женщина общается с Алисой каждый день. Они столько времени проводят в кабинете, принимая бесконечный поток больных. А что остается ей? Мимолетные встречи в начале или в конце смены и вечера, когда снова можно, как в детстве, часами болтать. Алиса заходит все реже: у нее жизнь бурлит. Вот и вчера дверь ее квартиры хлопнула около полуночи – свидание, наверняка очередная жертва Лялькиной красоты не хотела отпускать ее.
Марина вздохнула. Нечего ей на судьбу пенять, и так везенье редкое: надо же было, чтобы Алиса устроилась работать именно в этой больнице. Все-таки есть возможность лишний раз переброситься парой слов, получить улыбку или беглый взгляд подруги. Марина взглянула на тускло освещенный, длинный коридор и снова принялась за работу. Чем быстрее закончит, тем быстрее приедет домой. Алиса сказала сегодня, что ей нужно поговорить об одном очень важном деле с глазу на глаз. Значит, вечером она позвонит и придет в гости. Громко сказано – ведь они живут на одной лестничной площадке. Так было всегда, за исключением небольшого перерыва, когда Алиса переезжала к мужу. Марина тяжело пережила эти несколько месяцев. Ей не хватало Алисы, ей всегда было ее мало…
С детства привыкшая быть молчаливой тенью Ляльки, Марина с трудом переносила любое расставание с нею. Будь то поездка подруги на дачу к бабушке и дедушке, отдых на море, позднее учеба в институте и вынужденное сокращение общения, связанное с замужеством Алисы.
Марине казалось, что без обожаемой подруги она становится тупой, некрасивой, толстой, вечно недовольной. Сколько она себя помнила, настроение ее всегда поднималось при взгляде на очаровательную улыбку Ляльки. Живя на одной лестничной площадке, они общались почти круглосуточно. Правда, у их родителей было мало общего: профессорская семья Алисы просто по-человечески тепло принимала в доме застенчивую зеленоглазую девчушку. Они видели, что она тянется к ним, получая от чужих людей внимание, которого ей всегда не хватало. Зингерам было жалко девочку. Им не нравилось, что мать Марины воспитание дочки пустила на самотек. Отца нет вовсе, а молодую женщину больше волновала своя личная жизнь, да и любовь к горячительным напиткам не способствовала сближению с ребенком, скорее наоборот. Такая халатность для Зингеров была недопустимой и роняла в их глазах мать Марины в бездну безнравственности.
Лялечку родители лелеяли, окружали вниманием и заботой, сокрушаясь, что состояние здоровья Софьи Львовны не позволило иметь больше детей. А Ольга, мать Марины, пускалась во все тяжкие, нагло улыбаясь в ответ на попытки соседей наставить ее на путь истинный. Ей было дико каждое утро вылизывать дочку, заплетая ей косички, отглаживая платьица. Женщине казалось глупостью и мартышкиным трудом тратить на это время. Себя бы привести в порядок! Ольга криками подгоняла дочь, когда у той не получалось правильно надеть колготки или застегнуть пуговицы на давно потерявшем свежесть сарафане, так что к пяти годам Марина уже была очень самостоятельной и умела многое из того, что за ее подружку Ляльку с радостью делала тетя Соня.
После ухода матери на работу Маринка оставалась одна на целый день. Вечером уставшая и злая Ольга возвращалась, а пока ее дочь в одиночестве завтракала наскоро оставленными на кухонном столе бутербродами с маслом и медом и остывшим чаем, а потом часами смотрела телевизор, переключая канал за каналом. Девочка прислушивалась к любому шуму на лестничной клетке, потому что в какой-то миг раздастся шум открываемой соседской двери, и тетя Соня нажмет кнопку их звонка. Тогда только и начнется жизнь для девочки: у Зингеров всегда так интересно. И с Лялькой играть одно удовольствие. У нее столько кукол, что хватило бы обставить витрину магазина, а какие вкусные булочки и пирожки печет тетя Соня! Почему мама не делает того же, Марина не понимала, а когда пыталась расспросить ее об этом, получала подзатыльник и пьяный, слезливый упрек: «Мала еще мать учить жизни!»
Вообще с матерью было трудно разговаривать. Она или была зла оттого, что не пьяна, или зверела от выпитого. Марине даже легче становилось, когда за нею закрывалась входная дверь. Это означало, что до вечера никто тебя не обидит, а там видно будет. Единственным знаком внимания со стороны матери был ежедневный телефонный звонок с указанием съесть давно проглоченный бутерброд и никому не открывать, кроме Софьи Львовны.
Соседка, жалея девочку, перед обедом заходила за нею – и Лялечке веселее, и малышка не томится одна в пустой квартире, просиживая дни то за телевизором, то у окна, с тоскою глядя на прохожих. Марина была по-детски сердечно благодарна за заботу. Она изо всех сил старалась вести себя хорошо, чтобы, не дай бог, не получить от гостеприимных хозяев замечания. А во всех играх с Алисой всегда поступала так, как хотелось подруге, подыгрывая той во всем. Марина больше слушала, нежели говорила сама. Она впитывала спокойную атмосферу этого дома, чтобы остаток дня провести в воспоминаниях о прекрасно проведенном времени. Это помогало отвлекаться от того, что обычно ожидало ее после возвращения матери. Каждый день для девочки разделялся на две половины: светлую, связанную с общением с Зингерами, и мрачную, полную страха и слез, в которой главной героиней была ее мать.
Время шло, девочки стали ходить в одну школу, в один класс. Софья Львовна забирала после занятий обеих. Она знала, что иначе Марина будет сама переходить дорогу, нести тяжелый потрепанный портфель. Ольга не брала в голову такие мелочи, а Софья Львовна уже не могла поступать иначе. Она чувствовала на себе ответственность за жизнь этого открытого, несчастного существа, которое досталось такой бесшабашной матери.
Маринка после уроков оставалась у Зингеров: обедала, делала уроки. Она постоянно восхищалась тетей Соней, которая никогда не повышала голоса, умела спокойно объяснять непонятное, знала столько интересных вещей, и тем, что здесь она слышит в свой адрес только похвалу и добрые слова. А дома сроднившаяся с дымящейся сигаретой мать будет называть ее тупой уродиной, точной копией отца-проходимца и заходиться в истерике о своей загубленной жизни. Марина удивлялась, что чужие люди видят в ней столько хорошего, а родной человек без конца говорит страшные вещи, суть которых ей была понятна не до конца.
– И не смотри на меня своими ведьминскими глазищами! – Резкая, несдержанная в словах Ольга готова была вцепиться в торчащие соломенные хвостики дочки. – Растишь вас, о себе забываешь, а ради чего? Попадется какой-то самец, и все мысли сосредоточатся только на трахании. Мозги из головы вон – сплошной зов природы. Что ты сидишь над этими уроками? Одна у нас дорога – к плите и пеленкам. Там твои физика и химия не нужны. Так что сильно не пыжься, как бы чего не вышло.
Такие монологи становились нормой каждодневного общения матери и дочери. Незначительно менялись слова, но суть оставалась постоянной. Нормальное существование становилось для Ольги чем-то из области фантастики. Молодая женщина опускалась в безвозвратную пропасть алкогольного дурмана, постепенно теряя человеческий облик. Став взрослее, Марина пыталась уговорить ее лечиться, но каждый раз натыкалась на полное нежелание матери изменить свою жизнь. Один из таких разговоров девочка запомнила на всю жизнь.
– Ты хочешь, чтобы я смотрела на мир трезвыми глазами? – страшно улыбаясь, как-то ответила Ольга.
– Что в этом плохого, мама?
– А то, что я не считаю себя алкоголичкой и тебе не позволю! Я завяжу в любой момент! А пока пила и буду пить, поняла?
– Брось, ради меня, – Марина чуть не плакала, видя, что ее слова вызывают у матери очередной взрыв раздражения.
– Еще чего, – ухмыльнулась Ольга. – Из-за тебя вообще все мои беды.
– Что ты такое говоришь?
– Что слышишь. И хватит учить мать жизни, моду взяла. Уйди с глаз, уродина, смотреть на тебя тошно…
Марина закрылась в ванной и долго плакала. Потом посмотрела в зеркало на свое опухшее от слез лицо, бесцветные прядки волос, собранные в хвост черной резинкой: «Конечно, я такая страшная… Поэтому она меня не любит. Если я не нужна родной матери, то буду ли вообще нужна кому-либо?»
С того дня Марина смотрела на свое отражение, подавляя растущую неприязнь к каждой черточке лица, каждой клетке тела. При этом она старалась не озлобляться по отношению к матери. Она прониклась к ней жалостью, хотела хоть чем-то облегчить ее страдания. А в том, что мать страдает, она не сомневалась. Девочка ждала ее поздних приходов, укладывала в кровать, снимала грязную обувь, одежду и беззвучно плакала, уткнувшись лицом в подушку. Она долго не могла уснуть, провожая глазами блики от фар, изредка плывущие по потолку. А рядом на диване оглушительно громко храпела мать. Марина даже радовалась этим неприятным, лишающим покоя звукам – они означали, что та жива, проспится и завтра встретит новый день. «Когданибудь он не наступит для нее» – эта мысль все чаще приходила к Марине, но она гнала ее, стараясь думать о другом. О том, что ее мать одумается. Мечтала, что произойдет событие, которое полностью изменит их жизнь. Для этого нужно набраться терпения, без него никак не обойтись. Маринка укрывалась одеялом с головой, чтобы в кромешной темноте предаваться своим мыслям. Ее фантазии рисовали приход в их дом мужчины-хозяина, мужчины-опоры. И мама станет совсем другой. На самом деле ей не хватает именно этого чувства защищенности. Наверное, безуспешные поиски найти его и сломали молодую женщину, так и не познавшую женского счастья. Девочка съежилась от очередного приступа раскатистого храпа. Он возвратил ее в мрачную реальность.