— Тишина! — Токугава Цунаёси хлопнул в ладоши.
Музыка смолкла, разговоры прекратились. Гости ожидали, что скажет повелитель.
— Как вы знаете, наш, э-э, прием организован в честь сёсакана Сано, — сказал сёгун, лицо горело, а язык слегка заплетался от перебора сакэ. — Сегодня мы официально отмечаем два важных события в жизни этого в высшей степени преданного нам слуги. Первое — э-э, поимка охотника за бундори, который, я рад объявить, больше не терроризирует город.
Все повернулись к Сано. Хирата сиял, радуясь за хозяина. Ногуши улыбался и кивал головой. Судья Уэда слегка склонил голову в знак одобрения, в глазах, заметил Сано, мелькнуло искреннее восхищение. Старейшины важно поклонились, остальные зааплодировали. Только канцлер никак не выразил поздравление. Янагисава, который (Сано догадывался, но не мог доказать) был виновником его избиения в Фукиагэ. Янагисава, «злой дух», который, быть может, придется в конце концов уничтожить. Янагисава, бессильный против него лишь до тех пор, пока не сможет вернуть благосклонность переменчивого Токугавы Цунаёси. Сидя у ног сёгуна, канцлер смотрел на Сано с нескрываемой ненавистью.
— Расследование потребовало от сёсакана Сано всех качеств, которыми славятся самураи: смелости, верности, ума, э-э, упорства. — Глаза сёгуна сверкнули. — При этом, по-моему, ему не слишком усердно помогал канцлер Янагисава.
Сёгун от души рассмеялся над своей колкой шуткой. Он с большим удовольствием выслушал рассказ о роли Янагисавы в захвате Тюго. Казалось, он ничего не знает о попытках канцлера сорвать расследование. А Сано, не смеющий плохо отзываться о вышестоящем начальстве, не стал распространяться. Гости, исключая канцлера, засмеялись вслед за сёгуном. Янагисава ужалил Сано взглядом и подушечкой пальца потрогал шрамы на губе и на веке.
— А теперь, — возвестил Цунаёси, — я исполню мою песню, в которой описывается суд над Тюго Гишином:
Это было во время цветения вишни, Когда зло потерпело поражение...
Обстоятельства, при которых был обезврежен Тюго, настолько тронули сёгуна, что он напрочь отринул инсинуации канцлера Янагисавы и вернул Сано милостивое расположение. Он даже побывал на процессе Тюго.
— В ходе обыска, произведенного в доме Тюго, был обнаружен список имен и адресов членов клана Араки и Эндо. Нашелся и меч, парный к тому, что мне передала свидетельница (ее письменное заявление я уже огласил). Среди бумаг Тюго имеются записи о покупке трех домов: один в Нихонбаси, другой возле Ёсивары, третий у храма Дзодзё — все на разные имена. Дома куплены на деньги, одолженные торговцем Мацуи Минору. В этих домах найдены доски и штыри, используемые для изготовления бундори, а также румяна, благовония и следы крови, — закончил Сано и сел на место.
Судья Уэда в черной одежде горделиво восседал на возвышении, по бокам размещались писари.
— Доказательств по делу достаточно, — сказал Уэда. — Введите Тюго Гишина.
О приближении капитана возвестили гневные крики. Толпа, наблюдавшая со двора за процессом через зарешеченные окна здания суда, требовала крови убийцы.
Дверь распахнулась, судебные приставы втащили изрыгающего проклятия, упирающегося подсудимого. За время пребывания в тюрьме командир гвардии полностью помешался. Сёгун и члены его свиты зашушукались. Тюго был одет в рваное грязное хлопчатобумажное кимоно. Руки связаны за спиной, ноги закованы в кандалы. Капитан дико вращал глазами и скалил зубы.
— Пусть демоны растерзают всех вас за то, что пытаетесь помешать мне чтить предка, как подобает самураю! — выкрикнул Тюго, отталкивая стражников.
Приставы крепкими пинками заставили его опуститься на циновку, постеленную на сирасу — «белом песке правды», которым был присыпан пол перед судьей, и замолчать. Но даже и тогда злобный животный рык клокотал у сумасшедшего в горле. Хотя Сано и не мог забыть о преступлениях Тюго, ему было жаль гордого воина.
— Тюго Гишин, ты обвиняешься в убийстве четырех человек: Каибары Тодзю, хатамото его превосходительства, ренина Тёдзавы Дзигори, монаха Эндо Адзуманару и эта, — сказал судья Уэда. — Ты также обвиняешься в организации двух нападений на сёсакана Сано Исиро: одно совершено наемным убийцей в Нихонбаси, другое в Фукиагэ. Что ты можешь сказать в свое оправдание?
— Это были не убийства! — раздраженно крикнул Тюго. — Это были военные действия. Акты возмездия. Эндо и Араки убили моего господина Оду Нобунагу, за это они заслужили смерть от моей руки! — Он явно путал прошлое и настоящее. Тюго бросил дикий взгляд на Сано. — Я должен был действовать, пока Каибара, последний член клана Араки, не умер. Затем я решил вырезать клан Эндо. Треклятый сёсакан пытался меня остановить, поэтому я хотел с ним покончить. Я нанял убийцу. Если его кто-то избил в лесу, то я очень рад. Я сейчас добавлю!
Судья Уэда нахмурился:
— Значит, ты отрицаешь только покушение в замке. А остальные преступления?
— Отрицать то, что я сделал? — Смех Тюго напомнил собачий лай. — Зачем? Пусть весь мир узнает, как генерал Фудзивара мстит убийцам своего господина!
По залу прокатился ропот. Сано поразила глубина безумия Тюго, тем не менее он с облегчением подумал: «Признание сократит путь убийцы к правосудию».
— Тишина. — Судья Уэда поднял руку, успокаивая присутствующих. — Значит, Тюго, ты не раскаиваешься в содеянном?
— Раскаиваться? Ха! Самурай не извиняется за подвиги во имя господина.
Зал опять заволновался, судья снова решительно всех успокоил.
— Тогда с сожалением объявляю. Я должен отказать тебе в привилегии совершить сеппуку. Ты будешь публично обезглавлен, твои останки будут выставлены напоказ в назидание другим возможным преступникам.
Сано закрыл глаза, когда приставы поволокли Тюго из зала. Страшная картина бесчестья омрачила радость от успешного завершения расследования. Он с ужасом услышал высокий, возбужденный голос:
— Э-э. Прекрасное зрелище. Хорошая работа, сёсакан! Ваше имя должно попасть в летопись нашей страны. — Лицо Токугавы Цунаёси горело воодушевлением. — Поскольку вы у нас историк, то вам предоставляется право лично описать, э-э, ваши чудесные деяния.
Свита одобрительно закивала.
— Это большая честь, благодарю вас, ваше превосходительство. — Сано принудил голос звучать радостно. Сын был счастлив, что выполнил обещание, данное отцу; следователь гордился раскрытием трудного дела; самурай наслаждался похвалами сёгуна. Но человек чувствовал: из сердца вырвали огромный кусок.
Аои исчезла, и, похоже, навсегда.
Доставив Тюго в тюрьму, сделав заявление для полиции и суда, доложив об успешном завершении расследования сёгуну, Сано кинулся в Момидзияму... и нашел там другую женщину. Новая настоятельница сказала, что Аои покинула храм без всяких объяснений.
Тщетно Сано искал любимую. Никаких зацепок, никаких свидетелей. Лишь сегодня вечером дома, собираясь на прием, он обнаружил на столе записку:
"Милый, извини, я ушла, не попрощавшись. У меня нет выбора. С каждым годом неволя становится все более невыносимой. Когда мы повстречались, я была на грани смерти, душа иссыхала. Ты возродил во мне надежды, счастье, желание жить.
Но канцлер Янагисава приказал мне тебя убить. Я не могу выполнить приказ и потому убегаю к родным. Мы должны скрыться до прихода карателей в деревню. Может быть, разлука сохранит мне и тебе жизнь.
Прошу, не ищи меня и не говори никому о наших отношениях. Янагисава никогда не простит мне предательства, а самовольный побег шпионки, надеюсь, забудет.
Не сердись на меня и не вини себя в том, что является исключительно моим решением. Помни меня, как я тебя.
С вечной любовью.
Аои".
Послание завершал торопливо выполненный рисунок: женщина смотрит на горную гряду. Сано представил, как под личиной монахини, питаясь кореньями и орехами, прося подаяние, Аои бредет на родину, в провинцию Ига. Аои не удалось избавить Сано от чувства вины. Он спас многих людей, предотвратив череду задуманных Тюго убийств, но не уберег возлюбленную. Он завоевал ее сердце и тем помешал ей выполнить долг. Теперь за Аои охотятся. Ниндзя известны талантом к выживанию, но вдруг Аои поймают? Сначала будут пытать, потом казнят. И он бессилен ей помочь. У него даже нет возможности поблагодарить Аои за помощь. Своим успехом — да что там! — жизнью он обязан ей. Мукам любви и совести, терзающим Сано, не было предела.
Сано поднес к губам дорогое послание, чтобы поцеловать, и оторопел. Иероглифы исчезли, убежали от него, как и их автор. Перед Сано был пустой лист бумаги. Впереди лежала пустая жизнь.
Высокий, веселый голос сёгуна прервал размышления Сано:
— Э-э... давайте отпразднуем второе важное событие в жизни сёсакана Сано — его помолвку с дочерью судьи Уэды.
Собрание, за исключением канцлера Янагисавы, который прищурил глаза и поджал губы, восторженно зашумело. Сано напряженно ответил на поклон судьи. Изменившиеся обстоятельства побудили Уэду отдать Сано руку дочери. Сано положительно отнесся к свадебной перспективе. Но он охотно променял бы ее на миг с Аои, на небесную радость исин-дэнсин — нежной, молчаливой связи родственных душ.
Сёгун поговорил о том, насколько молодые подходят друг другу, и предложил самолично освятить успех брака. Потом заявил:
— Ну, хватит речей. — Смеясь, хлопнул в ладони. Музыка полилась с веранды. — Давайте веселиться!
Сано принял от слуги сосуд с сакэ. Нужно отдать долг вежливости. Он подошел к канцлеру Янагисаве, опустился на колени, поклонился и, протянув сосуд, сказал:
— Досточтимый канцлер, вы позволите?
По обычаю канцлеру следовало протянуть чашку и поклониться. Янагисава проделал это с присущей элегантностью. Но когда Сано наливал сакэ, вельможная рука дернулась, будто канцлер хотел швырнуть чашку в ненавистное лицо.
— Берегись, сёсакан, — чуть слышно прошептал Янагисава, быстро выпил сакэ, состроил кислую гримасу и поклонился сёгуну. — Прошу меня простить.
Он поспешно покинул праздник.
Сано знал, канцлер никогда не простит ему ни похищения, ни насмешки сёгуна, в которых виноват сам. Но главное — Янагисава никогда не простит ему собственного унижения на лодке. Неприязнь могущественного канцлера вечна. Теперь Янагисава будет вредить ему на каждом шагу. Сано вряд ли выдержит такое, душа надломилась с уходом Аои. Положение любимца сёгуна утратило всякую прелесть. Зачем бороться, когда не видишь смысла в победе?..
А торжество продолжалось. У Сано от постоянной улыбки начало сводить лицевые мышцы, горло заболело от обязательных разговоров и наигранного смеха. Даже выпивка не могла сгладить остроту горя. Впрочем, некоторое удовольствие доставлял Хирата, досин, едва сдерживая восторг, наполнял чашку хозяина. Хоть кому-то Сано принес счастье...
На рассвете, когда сёгун захрапел, Сано отправился восвояси. Дома он оседлал коня и выехал через замковые ворота. Где же Аои? Представив ее рядом, он забыл все запреты, которые разлучили их.
Вдруг влажную тишину летнего утра нарушил крик:
— Сёсакан-сама!
Сано обернулся. По дорожке скакал галопом Хирата. К Сано вернулась способность мыслить разумно. Он не может бросить службу, нельзя усугублять опасность, грозящую Аои. Грусть сдавила тисками боли грудь.
— С вами все хорошо? — спросил Хирата. — Куда вы направляетесь?
Сано пришпорил коня, чтобы оторваться от досина.
— Просто решил проехаться, подышать свежим воздухом. Хочу побыть один.
— Я поеду с вами, — почуял неладное Хирата. Обласканный Сано, утвердившийся в новом статусе, он в заботах о здоровье хозяина посмел ослушаться приказа.
Слишком усталый и разбитый, чтобы спорить, Сано позволил ему ехать за собой. Они двинулись на север, туда, где арест Тюго разорвал цепочку убийств, а буря, сопровождавшая драму, прекратила пожары и беспорядки. Сано увидел, что пострадавшие районы уже отстроены. Будто охотник за бундори никогда и не крался по городу.
Сано спешился у маленькой кумирни.
— Подождите здесь, — сказал Хирате.
Пройдя в ворота, он пересек небольшой двор и через другие ворота вышел на кладбище. Вишневые деревья уже вовсю зеленели листвой. На тропинках коричневая россыпь сухих, опавших цветов перемешивалась с гравием. Воздух насыщало благоухание плодородия. Однако Сано беспокоила неизбежность осеннего увядания. Гул храмовых колоколов, пение монахов и цоканье деревянных подошв паломников казались приглушенными, далекими: эхо мира живых в царстве смерти.
Сано опустился на колени перед квадратной, поставленной вертикально плитой с загнутой по краям, как у пагоды, крышей. В полом основании надгробия хранилась урна с пеплом отца. Повсюду виднелись следы частых посещений его и матери: цветы, сосуд с сакэ и чаша с сухими фруктами для того, чтобы подкормить дух отца, молитвы, вырезанные на деревянных дощечках. Но даже здесь Сано не чувствовал присутствия отца. В отчаянии он воскликнул:
— Ото-сан! Я сделал то, о чем вы просили. — Голос задрожал от усилий не зарыдать, но Сано не обратил на это внимания, тут его никто не мог услышать. — Почему для счастья мне мало осознания выполненного долга?
По гравию захрустели шаги. Сано вскочил на ноги.
— Кто вы? Что вам здесь нужно?
Незнакомец посмотрел на Сано с печальной улыбкой.
— Ты не узнаешь меня, Исиро?
И Сано узнал. Голос — по-молодому зычный, а не старчески сиплый; тело — сильное, а не истощенное болезнями; дух — гордый, а не сломленный жизненными невзгодами. Лицо родное каждой черточкой.
— Ото-сан! — Сано склонился в благоговейном поклоне. — Я так часто молил, чтобы вы пришли. Но до сих пор вы никогда не появлялись. Почему?
Теплое крепкое объятие выпрямило Сано. Одинакового роста, они встали глаза в глаза, и Сано увидел настойчивую терпеливость, которую помнил с детства.
— Сын мой, я никогда не покидал тебя. Разве я не говорю с тобой посредством заповедей, которые ты усвоил у меня? Разве я не живу в твоих мыслях? Разве в тебе не течет моя кровь?
Они пошли между могилами. Сано рассказал отцу об успешном расследовании, о потере, опустошившей душу.
— Ото-сан, что мне делать?
— Твои трудности — это то, что неизбежно встречается на пути у каждого самурая, Исиро. Преодоление их — способ понять, что правильно, а что нет, что есть добро, а что — зло.
— А как самураю отличить добро от зла? — неуверенно спросил Сано у отца, который казался ровесником.
Укоризненный взгляд ответил Сано, что он упустил суть, как часто бывало в детстве во время уроков.
— Тебе следовало спросить, как самурай заставляет себя идти по пути добра, а не зла. Сначала самурай действует правильно из-за чувства стыда. Потом хорошие поступки входят у него в привычку. Поступая по совести и чести, самурай находит удовлетворение в сознании, что исполняет свое предназначение, что усвоил самую трудную часть бусидо.
Они подошли к воротам кладбища.
— Здесь мы расстанемся, сын мой. Но знай: я всегда с тобой.
— Ото-сан! — Сано коснулся отца. — Не уходите!
Рука повисла в воздухе.
— Сёсакан-сама?
Сано увидел Хирату, стоящего в открытых воротах.
— Простите, что потревожил вас, — проговорил Хирата с прежней неуверенностью в голосе. — Но вас так долго не было, и я начал беспокоиться...
— Со мной все в порядке, — солгал Сано. Должно быть, сочетание хмеля, усталости и сыновней любви породило видение. Но сон наяву закончился, и теперь Сано чувствовал себя более одиноким, чем раньше. — Пошли.
Они сели на коней.
Призрак возник в тот момент, когда отец был особенно необходим Сано. Встреча не уняла душевную боль, но дала прозрение. Сано увидел сходство между своим обетом, данным отцу и повелителю, и обетом Тюго Гишина, данным генералу Фудзиваре и Оде Нобунаге. Оба они поклялись поступать правильно, следовать бусидо. Но Тюго путь воина привел к преступлениям, а Сано — к углубленному пониманию того, что значит быть самураем. Это понимание и есть бундори Сано, его военный трофей. Несмотря на страдания, Сано получил удовлетворение от того, что действовал по чести и совести. Он будет и впредь поступать так же, потому что иначе не может. Правильное поведение принесет ему счастье.
Когда-нибудь.
— Куда теперь, сёсакан-сама?
Сано вздохнул:
— В замок.
И пусть сердце вечно болит об Аои, а мысли мечутся по суше и воде в поисках ее. Нужно искать счастье в работе, в браке и в верной службе повелителю.
«Когда-нибудь» начинается сегодня.
Музыка смолкла, разговоры прекратились. Гости ожидали, что скажет повелитель.
— Как вы знаете, наш, э-э, прием организован в честь сёсакана Сано, — сказал сёгун, лицо горело, а язык слегка заплетался от перебора сакэ. — Сегодня мы официально отмечаем два важных события в жизни этого в высшей степени преданного нам слуги. Первое — э-э, поимка охотника за бундори, который, я рад объявить, больше не терроризирует город.
Все повернулись к Сано. Хирата сиял, радуясь за хозяина. Ногуши улыбался и кивал головой. Судья Уэда слегка склонил голову в знак одобрения, в глазах, заметил Сано, мелькнуло искреннее восхищение. Старейшины важно поклонились, остальные зааплодировали. Только канцлер никак не выразил поздравление. Янагисава, который (Сано догадывался, но не мог доказать) был виновником его избиения в Фукиагэ. Янагисава, «злой дух», который, быть может, придется в конце концов уничтожить. Янагисава, бессильный против него лишь до тех пор, пока не сможет вернуть благосклонность переменчивого Токугавы Цунаёси. Сидя у ног сёгуна, канцлер смотрел на Сано с нескрываемой ненавистью.
— Расследование потребовало от сёсакана Сано всех качеств, которыми славятся самураи: смелости, верности, ума, э-э, упорства. — Глаза сёгуна сверкнули. — При этом, по-моему, ему не слишком усердно помогал канцлер Янагисава.
Сёгун от души рассмеялся над своей колкой шуткой. Он с большим удовольствием выслушал рассказ о роли Янагисавы в захвате Тюго. Казалось, он ничего не знает о попытках канцлера сорвать расследование. А Сано, не смеющий плохо отзываться о вышестоящем начальстве, не стал распространяться. Гости, исключая канцлера, засмеялись вслед за сёгуном. Янагисава ужалил Сано взглядом и подушечкой пальца потрогал шрамы на губе и на веке.
— А теперь, — возвестил Цунаёси, — я исполню мою песню, в которой описывается суд над Тюго Гишином:
Это было во время цветения вишни, Когда зло потерпело поражение...
Обстоятельства, при которых был обезврежен Тюго, настолько тронули сёгуна, что он напрочь отринул инсинуации канцлера Янагисавы и вернул Сано милостивое расположение. Он даже побывал на процессе Тюго.
* * *
Через три дня после захвата Тюго сёсакан предстал перед судьей Уэдой и передал доказательства против обвиняемого. В присутствии улыбчивого сёгуна и его свиты Сано поведал, как начал подозревать Тюго и как уловкой вынудил раскрыть его злодейскую сущность.— В ходе обыска, произведенного в доме Тюго, был обнаружен список имен и адресов членов клана Араки и Эндо. Нашелся и меч, парный к тому, что мне передала свидетельница (ее письменное заявление я уже огласил). Среди бумаг Тюго имеются записи о покупке трех домов: один в Нихонбаси, другой возле Ёсивары, третий у храма Дзодзё — все на разные имена. Дома куплены на деньги, одолженные торговцем Мацуи Минору. В этих домах найдены доски и штыри, используемые для изготовления бундори, а также румяна, благовония и следы крови, — закончил Сано и сел на место.
Судья Уэда в черной одежде горделиво восседал на возвышении, по бокам размещались писари.
— Доказательств по делу достаточно, — сказал Уэда. — Введите Тюго Гишина.
О приближении капитана возвестили гневные крики. Толпа, наблюдавшая со двора за процессом через зарешеченные окна здания суда, требовала крови убийцы.
Дверь распахнулась, судебные приставы втащили изрыгающего проклятия, упирающегося подсудимого. За время пребывания в тюрьме командир гвардии полностью помешался. Сёгун и члены его свиты зашушукались. Тюго был одет в рваное грязное хлопчатобумажное кимоно. Руки связаны за спиной, ноги закованы в кандалы. Капитан дико вращал глазами и скалил зубы.
— Пусть демоны растерзают всех вас за то, что пытаетесь помешать мне чтить предка, как подобает самураю! — выкрикнул Тюго, отталкивая стражников.
Приставы крепкими пинками заставили его опуститься на циновку, постеленную на сирасу — «белом песке правды», которым был присыпан пол перед судьей, и замолчать. Но даже и тогда злобный животный рык клокотал у сумасшедшего в горле. Хотя Сано и не мог забыть о преступлениях Тюго, ему было жаль гордого воина.
— Тюго Гишин, ты обвиняешься в убийстве четырех человек: Каибары Тодзю, хатамото его превосходительства, ренина Тёдзавы Дзигори, монаха Эндо Адзуманару и эта, — сказал судья Уэда. — Ты также обвиняешься в организации двух нападений на сёсакана Сано Исиро: одно совершено наемным убийцей в Нихонбаси, другое в Фукиагэ. Что ты можешь сказать в свое оправдание?
— Это были не убийства! — раздраженно крикнул Тюго. — Это были военные действия. Акты возмездия. Эндо и Араки убили моего господина Оду Нобунагу, за это они заслужили смерть от моей руки! — Он явно путал прошлое и настоящее. Тюго бросил дикий взгляд на Сано. — Я должен был действовать, пока Каибара, последний член клана Араки, не умер. Затем я решил вырезать клан Эндо. Треклятый сёсакан пытался меня остановить, поэтому я хотел с ним покончить. Я нанял убийцу. Если его кто-то избил в лесу, то я очень рад. Я сейчас добавлю!
Судья Уэда нахмурился:
— Значит, ты отрицаешь только покушение в замке. А остальные преступления?
— Отрицать то, что я сделал? — Смех Тюго напомнил собачий лай. — Зачем? Пусть весь мир узнает, как генерал Фудзивара мстит убийцам своего господина!
По залу прокатился ропот. Сано поразила глубина безумия Тюго, тем не менее он с облегчением подумал: «Признание сократит путь убийцы к правосудию».
— Тишина. — Судья Уэда поднял руку, успокаивая присутствующих. — Значит, Тюго, ты не раскаиваешься в содеянном?
— Раскаиваться? Ха! Самурай не извиняется за подвиги во имя господина.
Зал опять заволновался, судья снова решительно всех успокоил.
— Тогда с сожалением объявляю. Я должен отказать тебе в привилегии совершить сеппуку. Ты будешь публично обезглавлен, твои останки будут выставлены напоказ в назидание другим возможным преступникам.
Сано закрыл глаза, когда приставы поволокли Тюго из зала. Страшная картина бесчестья омрачила радость от успешного завершения расследования. Он с ужасом услышал высокий, возбужденный голос:
— Э-э. Прекрасное зрелище. Хорошая работа, сёсакан! Ваше имя должно попасть в летопись нашей страны. — Лицо Токугавы Цунаёси горело воодушевлением. — Поскольку вы у нас историк, то вам предоставляется право лично описать, э-э, ваши чудесные деяния.
Свита одобрительно закивала.
— Это большая честь, благодарю вас, ваше превосходительство. — Сано принудил голос звучать радостно. Сын был счастлив, что выполнил обещание, данное отцу; следователь гордился раскрытием трудного дела; самурай наслаждался похвалами сёгуна. Но человек чувствовал: из сердца вырвали огромный кусок.
Аои исчезла, и, похоже, навсегда.
Доставив Тюго в тюрьму, сделав заявление для полиции и суда, доложив об успешном завершении расследования сёгуну, Сано кинулся в Момидзияму... и нашел там другую женщину. Новая настоятельница сказала, что Аои покинула храм без всяких объяснений.
Тщетно Сано искал любимую. Никаких зацепок, никаких свидетелей. Лишь сегодня вечером дома, собираясь на прием, он обнаружил на столе записку:
"Милый, извини, я ушла, не попрощавшись. У меня нет выбора. С каждым годом неволя становится все более невыносимой. Когда мы повстречались, я была на грани смерти, душа иссыхала. Ты возродил во мне надежды, счастье, желание жить.
Но канцлер Янагисава приказал мне тебя убить. Я не могу выполнить приказ и потому убегаю к родным. Мы должны скрыться до прихода карателей в деревню. Может быть, разлука сохранит мне и тебе жизнь.
Прошу, не ищи меня и не говори никому о наших отношениях. Янагисава никогда не простит мне предательства, а самовольный побег шпионки, надеюсь, забудет.
Не сердись на меня и не вини себя в том, что является исключительно моим решением. Помни меня, как я тебя.
С вечной любовью.
Аои".
Послание завершал торопливо выполненный рисунок: женщина смотрит на горную гряду. Сано представил, как под личиной монахини, питаясь кореньями и орехами, прося подаяние, Аои бредет на родину, в провинцию Ига. Аои не удалось избавить Сано от чувства вины. Он спас многих людей, предотвратив череду задуманных Тюго убийств, но не уберег возлюбленную. Он завоевал ее сердце и тем помешал ей выполнить долг. Теперь за Аои охотятся. Ниндзя известны талантом к выживанию, но вдруг Аои поймают? Сначала будут пытать, потом казнят. И он бессилен ей помочь. У него даже нет возможности поблагодарить Аои за помощь. Своим успехом — да что там! — жизнью он обязан ей. Мукам любви и совести, терзающим Сано, не было предела.
Сано поднес к губам дорогое послание, чтобы поцеловать, и оторопел. Иероглифы исчезли, убежали от него, как и их автор. Перед Сано был пустой лист бумаги. Впереди лежала пустая жизнь.
* * *
За время расследования Сано лишился массы иллюзий. Он понял: замок — это роскошная тюрьма; сёгун, ради которого он жертвовал жизнью и который здесь, во дворце, пьяно развалился на помосте, не более чем кукла в руках у канцлера; бусидо — свод жестоких правил; место в истории — мнимая награда.Высокий, веселый голос сёгуна прервал размышления Сано:
— Э-э... давайте отпразднуем второе важное событие в жизни сёсакана Сано — его помолвку с дочерью судьи Уэды.
Собрание, за исключением канцлера Янагисавы, который прищурил глаза и поджал губы, восторженно зашумело. Сано напряженно ответил на поклон судьи. Изменившиеся обстоятельства побудили Уэду отдать Сано руку дочери. Сано положительно отнесся к свадебной перспективе. Но он охотно променял бы ее на миг с Аои, на небесную радость исин-дэнсин — нежной, молчаливой связи родственных душ.
Сёгун поговорил о том, насколько молодые подходят друг другу, и предложил самолично освятить успех брака. Потом заявил:
— Ну, хватит речей. — Смеясь, хлопнул в ладони. Музыка полилась с веранды. — Давайте веселиться!
Сано принял от слуги сосуд с сакэ. Нужно отдать долг вежливости. Он подошел к канцлеру Янагисаве, опустился на колени, поклонился и, протянув сосуд, сказал:
— Досточтимый канцлер, вы позволите?
По обычаю канцлеру следовало протянуть чашку и поклониться. Янагисава проделал это с присущей элегантностью. Но когда Сано наливал сакэ, вельможная рука дернулась, будто канцлер хотел швырнуть чашку в ненавистное лицо.
— Берегись, сёсакан, — чуть слышно прошептал Янагисава, быстро выпил сакэ, состроил кислую гримасу и поклонился сёгуну. — Прошу меня простить.
Он поспешно покинул праздник.
Сано знал, канцлер никогда не простит ему ни похищения, ни насмешки сёгуна, в которых виноват сам. Но главное — Янагисава никогда не простит ему собственного унижения на лодке. Неприязнь могущественного канцлера вечна. Теперь Янагисава будет вредить ему на каждом шагу. Сано вряд ли выдержит такое, душа надломилась с уходом Аои. Положение любимца сёгуна утратило всякую прелесть. Зачем бороться, когда не видишь смысла в победе?..
А торжество продолжалось. У Сано от постоянной улыбки начало сводить лицевые мышцы, горло заболело от обязательных разговоров и наигранного смеха. Даже выпивка не могла сгладить остроту горя. Впрочем, некоторое удовольствие доставлял Хирата, досин, едва сдерживая восторг, наполнял чашку хозяина. Хоть кому-то Сано принес счастье...
На рассвете, когда сёгун захрапел, Сано отправился восвояси. Дома он оседлал коня и выехал через замковые ворота. Где же Аои? Представив ее рядом, он забыл все запреты, которые разлучили их.
Вдруг влажную тишину летнего утра нарушил крик:
— Сёсакан-сама!
Сано обернулся. По дорожке скакал галопом Хирата. К Сано вернулась способность мыслить разумно. Он не может бросить службу, нельзя усугублять опасность, грозящую Аои. Грусть сдавила тисками боли грудь.
— С вами все хорошо? — спросил Хирата. — Куда вы направляетесь?
Сано пришпорил коня, чтобы оторваться от досина.
— Просто решил проехаться, подышать свежим воздухом. Хочу побыть один.
— Я поеду с вами, — почуял неладное Хирата. Обласканный Сано, утвердившийся в новом статусе, он в заботах о здоровье хозяина посмел ослушаться приказа.
Слишком усталый и разбитый, чтобы спорить, Сано позволил ему ехать за собой. Они двинулись на север, туда, где арест Тюго разорвал цепочку убийств, а буря, сопровождавшая драму, прекратила пожары и беспорядки. Сано увидел, что пострадавшие районы уже отстроены. Будто охотник за бундори никогда и не крался по городу.
Сано спешился у маленькой кумирни.
— Подождите здесь, — сказал Хирате.
Пройдя в ворота, он пересек небольшой двор и через другие ворота вышел на кладбище. Вишневые деревья уже вовсю зеленели листвой. На тропинках коричневая россыпь сухих, опавших цветов перемешивалась с гравием. Воздух насыщало благоухание плодородия. Однако Сано беспокоила неизбежность осеннего увядания. Гул храмовых колоколов, пение монахов и цоканье деревянных подошв паломников казались приглушенными, далекими: эхо мира живых в царстве смерти.
Сано опустился на колени перед квадратной, поставленной вертикально плитой с загнутой по краям, как у пагоды, крышей. В полом основании надгробия хранилась урна с пеплом отца. Повсюду виднелись следы частых посещений его и матери: цветы, сосуд с сакэ и чаша с сухими фруктами для того, чтобы подкормить дух отца, молитвы, вырезанные на деревянных дощечках. Но даже здесь Сано не чувствовал присутствия отца. В отчаянии он воскликнул:
— Ото-сан! Я сделал то, о чем вы просили. — Голос задрожал от усилий не зарыдать, но Сано не обратил на это внимания, тут его никто не мог услышать. — Почему для счастья мне мало осознания выполненного долга?
По гравию захрустели шаги. Сано вскочил на ноги.
— Кто вы? Что вам здесь нужно?
Незнакомец посмотрел на Сано с печальной улыбкой.
— Ты не узнаешь меня, Исиро?
И Сано узнал. Голос — по-молодому зычный, а не старчески сиплый; тело — сильное, а не истощенное болезнями; дух — гордый, а не сломленный жизненными невзгодами. Лицо родное каждой черточкой.
— Ото-сан! — Сано склонился в благоговейном поклоне. — Я так часто молил, чтобы вы пришли. Но до сих пор вы никогда не появлялись. Почему?
Теплое крепкое объятие выпрямило Сано. Одинакового роста, они встали глаза в глаза, и Сано увидел настойчивую терпеливость, которую помнил с детства.
— Сын мой, я никогда не покидал тебя. Разве я не говорю с тобой посредством заповедей, которые ты усвоил у меня? Разве я не живу в твоих мыслях? Разве в тебе не течет моя кровь?
Они пошли между могилами. Сано рассказал отцу об успешном расследовании, о потере, опустошившей душу.
— Ото-сан, что мне делать?
— Твои трудности — это то, что неизбежно встречается на пути у каждого самурая, Исиро. Преодоление их — способ понять, что правильно, а что нет, что есть добро, а что — зло.
— А как самураю отличить добро от зла? — неуверенно спросил Сано у отца, который казался ровесником.
Укоризненный взгляд ответил Сано, что он упустил суть, как часто бывало в детстве во время уроков.
— Тебе следовало спросить, как самурай заставляет себя идти по пути добра, а не зла. Сначала самурай действует правильно из-за чувства стыда. Потом хорошие поступки входят у него в привычку. Поступая по совести и чести, самурай находит удовлетворение в сознании, что исполняет свое предназначение, что усвоил самую трудную часть бусидо.
Они подошли к воротам кладбища.
— Здесь мы расстанемся, сын мой. Но знай: я всегда с тобой.
— Ото-сан! — Сано коснулся отца. — Не уходите!
Рука повисла в воздухе.
— Сёсакан-сама?
Сано увидел Хирату, стоящего в открытых воротах.
— Простите, что потревожил вас, — проговорил Хирата с прежней неуверенностью в голосе. — Но вас так долго не было, и я начал беспокоиться...
— Со мной все в порядке, — солгал Сано. Должно быть, сочетание хмеля, усталости и сыновней любви породило видение. Но сон наяву закончился, и теперь Сано чувствовал себя более одиноким, чем раньше. — Пошли.
Они сели на коней.
Призрак возник в тот момент, когда отец был особенно необходим Сано. Встреча не уняла душевную боль, но дала прозрение. Сано увидел сходство между своим обетом, данным отцу и повелителю, и обетом Тюго Гишина, данным генералу Фудзиваре и Оде Нобунаге. Оба они поклялись поступать правильно, следовать бусидо. Но Тюго путь воина привел к преступлениям, а Сано — к углубленному пониманию того, что значит быть самураем. Это понимание и есть бундори Сано, его военный трофей. Несмотря на страдания, Сано получил удовлетворение от того, что действовал по чести и совести. Он будет и впредь поступать так же, потому что иначе не может. Правильное поведение принесет ему счастье.
Когда-нибудь.
— Куда теперь, сёсакан-сама?
Сано вздохнул:
— В замок.
И пусть сердце вечно болит об Аои, а мысли мечутся по суше и воде в поисках ее. Нужно искать счастье в работе, в браке и в верной службе повелителю.
«Когда-нибудь» начинается сегодня.