Розвал Сергей. Лучи жизни

   - Не беспокойтесь, там тоже сидят журналисты...
   - Хозяин поднимет шум... Сумма порядочная.
   - Пустяки! С хозяином легче всего договориться.
   - Зачем это все, господин редактор? Почему бы не сообщить, как было в действительности? Все-таки мы - "Свобода".
   - Бросьте ребячиться! Свобода, свобода!.. Я не знаю никакой другой свободы, кроме свободы понимать под этим словом то, что мне нужно.
   - То есть лгать! - воскликнул Уиппль с таким жаром, что Керри невольно улыбнулся.
   - Уиппль, вы, кажется, принимаете меня за читателя?
   - "Свобода" и ложь - нечего сказать, хорошее сочетание!
   - Ах, юноша, как вы боитесь слов! - добродушно усмехаясь, сказал Керри. В жизни есть только две возможности: обманывать или быть обманутым. Выбирайте!
   Видя, что Уиппль снова готов возразить, редактор замахал руками:
   - Молчите, молчите! Наперед знаю все, что вы скажете. Сам был молодым... А пожил - поумнел, все понял. А вот вы не понимаете. Ради чего вы, собственно, хлопочете? Кому она нужна, ваша правда? Кто у вас просит ее?
   - То есть как это? - опешил Уиппль. - Каждый хочет правды.
   - Да откуда вы взяли? Совсем не правды хотят люди, а покоя, удобной жизни... Так сумейте же придумать правду, удобную для них и для себя!
   - Интересная философия! - не то иронически, не то всерьез сказал Уиппль. Неужели же, господин редактор, все, что вы сказали, - правда?
   - Несомненно!
   - Ага! Я поймал вас. Ведь вот нашли же вы для себя правду и даже мне ее проповедуете! Или это тоже обман?
   - Нет, Уиппль, это настоящая правда. Дело в том, что на свете есть единственная правда и заключается она в том, что на свете правды нет.
   - Может быть, вы и правы, господин редактор. Только вот беда: обман раньше или позже раскрывается.
   - Не всегда. Ну, а если раскрылся один обман, значит, нужен другой, и только.
   - Больше не поверят!
   - Пустяки! Способность человека верить неискоренима. Ведь верить на слово гораздо проще, чем рассуждать. Вы, медики, учите, что человек мыслит мозгом. Чепуха! Человек толпы думает ушами.
   - Знаете, господин редактор, после всего, что вы сказали, я никак не могу взять в толк: чем же мы тогда отличаемся, например, от "Горячих новостей"?
   - Мы - радикальная газета, - с гордостью ответил Керри. - Наш читатель требователен. Он не переварит "Горячих новостей". Мы должны дать...
   - Диетическую ложь?
   Керри поморщился.
   - Вы безнадежны, Уиппль, - сказал он. - Если бы вы были настоящим журналистом, вы поняли бы, как сейчас кстати эта история.
   - Выстрел в Чьюза кстати?
   - Раз он не достиг цели, значит - некстати, - холодно возразил Керри. - Но выстрел Гуда в себя - очень кстати. Мы сделаем из него прекрасную мелодраму! Мелодрама и сенсация вместе! - в полном восторге воскликнул редактор. - Боже мой, да о чем еще может мечтать журналист? Мне стыдно, Уиппль, что сотрудник моей газеты этого не понимает!
   27. Цена славы
   Жизнь... Что я сделал из нее? Бессмысленно так говорить! Я должен бы сказать: что сделала из меня жизнь?
   Р. Роллан. "Робеспьер"
   Петер Гуд не жалел, что стрелял в себя. Лежа в большой белой комнате, он жалел только о том, что промахнулся. Как было бы хорошо не открывать глаз, ни о чем не думать. Так не хотелось думать... Петер часто впадал в полузабытье, но даже и придя в себя продолжал лежать с закрытыми глазами. Это избавляло его от необходимости видеть мир, в который у него не было никакого желания возвращаться.
   Как-то, открыв глаза, Петер увидел перед собой лицо хозяина.
   - Не волнуйтесь, Гуд, вам вредно, - ласково сказал хозяин. - Я пришел навестить вас. Как вы себя чувствуете?
   - Ах, господин Крэп, - прошептал Петер, - я очень виноват перед вами.
   - Повторяю, Гуд, успокойтесь! Вы решительно ни в чем передо мной не виноваты...
   - Но деньги... Я должен был выиграть наверняка. Я вернул бы, если бы не этот крах...
   - Я вас не понимаю, - возразил хозяин. - Никаких денег вы у меня не брали. Наличность кассы в полном порядке. Пожалуйста, запомните это.
   Петер ничего не понимал. Может быть, это продолжение бреда? Так, значит, ему не грозит тюрьма? Но он стрелял в знаменитого ученого. Нет, все равно тюрьма!
   - Все равно тюрьма... - тяжело вздохнул он. - Я стрелял в Чьюза.
   - Что вы, мой милый, - снова возразил хозяин. - Вы стреляли только в себя. Ни в кого больше.
   - Но...
   - Никаких "но"! Вам вредно волноваться и спорить. Молчите!
   - Но...
   - Сам Чьюз вовсе не обвиняет вас в покушении. Да и кто этому поверит: вы разговаривали с ним лицом к лицу - и вдруг промахнулись с такого близкого расстояния.
   Петер все больше изумлялся.
   Хозяин тем временем развернул перед ним газету.
   - Не следовало бы вас сегодня волновать, - улыбаясь, сказал он. - Но так уж и быть, - смотрите!
   И Петер узнал, что он герой. Герой! Так прямо и было напечатано в газете. Это он вступился за попранные Чьюзом интересы бедных маленьких людей. Выстрелом в сердце он протестовал против того разорения, какое принесло этим людям открытие Чьюза.
   В газете не было ни слова о том, что он стрелял в Чьюза. Наоборот, Чьюз заявлял, что он слышал только один выстрел, направленный незнакомцем в себя.
   - Убедились? Так не путайте же! Когда вы поправитесь, вас, конечно, навестит следователь...
   - А разве я поправлюсь? - спросил Петер. В нем вдруг проснулась надежда.
   - А почему же нет? Конечно.
   - Но сердце... Мне кажется, из него вытекла вся кровь.
   - Пустяки! Я пригласил сюда профессора Вирма, он творит чудеса...
   Петер вдруг почувствовал, что он безумно хочет жить. Значит, не все потеряно. Тюрьма не грозит. Что же случилось? Он все отлично помнит: как брал деньги, как стрелял... Но кругом почему-то не хотят этого знать. Даже сам Чьюз не хочет. Почему? Этого Петер не понимал. Но это, в конце концов, неважно. Только бы поправиться!
   На следующий день он чувствовал себя гораздо лучше. Да и как могло быть иначе, когда столько людей думали о нем и любили его! Мэри принесла ему большой букет хризантем. Теперь он уже не сомневался в том, что она станет его женой. Газеты помещали портреты Петера Гуда, называя его героем. То-то удивляется теперь Джек! Пусть позавидует его славе!
   В больницу явился следователь. Он был очень любезен. Собственно, дело достаточно ясно, но закон требует, чтобы был допрошен и господин Гуд. Он, следователь, надеется, что господин Гуд чувствует себя лучше. Впрочем, он задаст лишь несколько самых необходимых вопросов. Итак, каковы причины, побудившие господина Гуда стрелять в себя?
   Петер коротко, но в драматических тонах изложил свою жизнь. Понятно, он умолчал о Джеке и об операциях, предпринятых вместе с ним, а также, помня наставления хозяина, о "займе" и выстреле в Чьюза.
   Следователь заинтересовался, каким образом у господина Гуда оказался револьвер. Петер рассказал. Отлично. Куда же пошел господин Гуд из магазина? Петер сказал, что сначала он хотел сразу же покончить с собой, но потом решил поговорить с профессором Чьюзом, так как считал его и считает (подчеркнул он) виновником своего несчастья.
   Твердо ли помнит господин Гуд, что из магазина он направился прямо к профессору Чьюзу? Не был ли он где-нибудь еще до этого?
   Петер смутился. Неужели следователь знает о Джеке и о том, что револьвер предназначался для него?
   - Может быть, вы забыли, у вас сейчас болезненное состояние... Вспомните!..
   Петер молчал.
   - Вы купили револьвер. Откуда вы знали, исправно ли он бьет?
   - Магазин и фирма первоклассные...
   - Конечно, конечно, - согласился следователь, как показалось Петеру, с неудовольствием. - Но все-таки естественно проверить только что купленную вещь...
   Наконец-то Петер понял. Боже, какой он дурак!
   - Да, да, господин следователь, я вспомнил, - заторопился он. - Я ушел за город, в лес, и там, на лоне природы, хотел покончить с собой. Я вынул револьвер, зарядил его и выстрелил вверх. Он был исправен. Но когда я стрелял, то увидел зеленые вершины деревьев, голубое небо, и мне стало жалко убивать себя. Вот тогда-то я и решил поговорить с Чьюзом. Мне казалось справедливым, чтобы он вернул мне то, что отняло его изобретение...
   - Теперь мне ясно, почему в вашем револьвере не хватает как раз двух патронов, - с явным удовлетворением сказал следователь. - Но, может быть, вы все-таки стреляли в профессора Чьюза? Дело в том, что его шофер утверждает именно это.
   - Какая клевета! - возмущенно воскликнул Петер.
   - Да, поскольку сам профессор Чьюз не подтверждает этой версии, можно было бы на ней и не останавливаться.
   Петер снова вспомнил советы хозяина.
   - Мало того, что это клевета, но еще и глупая! - решительно сказал он. Ведь я говорил с профессором Чьюзом лицом к лицу - как тут можно промахнуться? Кроме того, как мог Чьюз не слышать выстрела?
   - Не волнуйтесь, господин Гуд, - успокаивающе сказал следователь, - мы достаточно опытны, чтобы сопоставить все факты.
   Он любезно улыбнулся Петеру и дал ему подписать протокол допроса.
   В тот же день к Петеру явилась группа журналистов. Уже более уверенно, даже с некоторым пафосом, Петер развернул перед ними ту же картину, какую нарисовал следователю. Вечером он имел удовольствие прочесть ее в газетах. Его переживания были изображены художественно, с большим мастерством.
   Снова явился хозяин. Он похвалил Петера за показания следователю. Но теперь Гуд должен удовлетворить требованиям народной совести.
   Петер решительно не понимал, чего еще хозяин хочет от него.
   - Вы совершили великий грех, - говорил хозяин. - Народная совесть... Святая религия... Милосердная всепрощающая церковь... Она, как добрая мать...
   Хозяин даже прослезился.
   Словом, к какой церкви принадлежит Гуд? Откровенно говоря, Петер сам успел забыть об этом, ибо религией не интересовался с тех пор, как убедился, что ему нечего ждать от нее.
   Хозяину он этого, разумеется, не сказал.
   Вечером к нему пришел "духовный отец".
   - Сын мой, - торжественно сказал он, - понимаете ли вы, какой великий грех вы совершили, пытаясь отнять у себя жизнь, которую даровал вам всемогущий творец и в которой только он один и волен?
   Петер с трудом боролся со сном: все предыдущие визиты его сильно утомили. Кроме того, еще со дней юности, когда его обрабатывал проповедник, он чувствовал отвращение к речам такого рода.
   Это не помешало ему выразить полное и чистосердечное раскаяние. "Отец" обещал, что церковь милостиво отнесется к своему заблудшему сыну.
   Эта сцена также была весьма трогательно описана в газетах.
   Однако больше всего удивило Петера появление у него трех делегатов вновь образовавшегося "Общества ограбленных Чьюзом". Общество было намерено требовать, чтобы Чьюз возместил убытки, понесенные в результате изобретения "лучей жизни" и последовавшего за ним биржевого краха. Делегация сообщила Петеру об избрании его почетным председателем общества.
   Словом, Петер мог быть доволен. Но - увы! - к вечеру следующего дня ему стало гораздо хуже. Как будто что-то оборвалось в сердце.
   Только теперь он всерьез подумал, что может умереть. Неужели его не спасут?
   Почему до сих пор нет профессора Вирма?..
   Поздно ночью, лежа в освещенной лунным сиянием палате, Петер понял, что знаменитый профессор опоздал. Все опоздали - его уже никто не мог спасти. Впервые он подумал о том, что искал в жизни совсем не то, что нужно. Почему он никогда не видел этой луны, этого лунного света? Теперь он жалел не о миллионе, который потерял, прежде чем скопил, а о потерянной навсегда луне. Оказывается, в жизни все было совсем не так, как он себе представлял.
   Все не так и все не то... Но что же было в ней на самом деле?
   Петер метался в поисках этого самого главного. У его постели собрались врачи и сиделки, но он уже не видел их, а они не понимали, что он ищет самое главное в жизни.
   На мгновение что-то ослепило его - яркое, золотое... Что это? Миллиарды Докпуллера?.. Волосы Эммы?.. Он уже не мог ни увидеть, ни понять этого.
   28. Канонизация героя
   - А правда, сударь, будто вороны едят мертвецов?
   - ...Они - как все на свете, - едят что найдут. Разве мы-то не живем мертвецами?
   О. Бальзак. "Евгения Гранде"
   Все тридцать пять лет, прожитые Петером Гудом, протекли в полной неизвестности. Лишь последние три дня его жизни были осенены крылом славы. Он, который мечтал хорошо жить в этом мире, а не в загробном, занял прочное положение только в гробу. Холодный, равнодушный, лежал он в цветах, а газеты склоняли его имя, печатали прочувствованные некрологи, портреты в траурной кайме. Иначе как страдальцем и героем его теперь не называли."
   Конечно, изобретение Чьюза благородно, - писала солидная газета "Честь", но часто самые благородные побуждения и поступки порождают совершенно неожиданные, противоположные последствия. Ужасный биржевой крах последних дней, последовавшее за ним разорение, горе, слезы тысяч людей и, как яркая трагическая иллюстрация, самоубийство Петера Гуда показывают, что "лучи жизни" таят в себе такие угрозы для жизни общества, каких вначале нельзя было предвидеть. Полная трагизма фигура бедного безвременно погибшего юноши, всю жизнь отказывавшего себе во всем, ценой тяжелых лишений скопившего небольшую сумму и вдруг из-за изобретения Чьюза все потерявшего, - эта фигура не может не возбуждать глубокой симпатии, искренней жалости и сочувствия. Петер Гуд не единственная жертва: многие несчастные также покончили с собой в эти дни. Но Петер Гуд сделал это на глазах того, кто оказался виновником его несчастья. И мы все, все общество в целом, обязаны прислушаться к этому протесту героического юноши-страдальца. В первую очередь должен это сделать президент "Лиги спасения" г.Докпуллер, великий покровитель цивилизации и науки".
   Газета "Честь" высказалась в наиболее академическом тоне. Другие органы печати были настроены более решительно. Больше всех неистовствовали "Горячие новости". "Преступление Чьюза" сразу оттеснило на второй план все уголовные преступления, которым эта газета систематически посвящала свои страницы. "Горячие новости" не называли Чьюза иначе, как убийцей. Только "Свобода" ограничилась тем, что выразила сожаление по поводу трагической гибели Петера Гуда. И все-таки Уиппль был взбешен: даже "Свобода" не проронила ни слова ни о "займе" из хозяйской кассы, ни о выстреле в Чьюза."
   Общество ограбленных Чьюзом" выпустило декларацию, в которой заявляло, что "кровь несчастного юноши - героя Петера Гуда вопиет к небу и обязывает нас добиться от Чьюза возмещения всех потерь разоренным им людям. Только тогда мы можем быть уверены, что дух страдальца обретет за гробом спокойствие и удовлетворение. Мы даем торжественную клятву добиться этого, в знак чего наше общество принимает славное имя многострадального и героического Петера Гуда".
   Похороны Петера Гуда были совершены по всем обрядам религии, ибо церковь простила героя еще при жизни. На похоронах, которые вылились в большую демонстрацию, присутствовали не то сто, не то пятьсот, не то тысяча (газеты сообщали разные сведения) членов "Общества имени Петера Гуда лиц, ограбленных Чьюзом". Над открытой могилой своего шефа они поклялись отомстить за него, истребовав с Чьюза все убытки. На деньги, причитающиеся Гуду, было решено воздвигнуть бронзовый памятник незабвенному страдальцу. Пока же на могиле Гуда был поставлен скромный деревянный крест с приличествующей случаю евангельской цитатой.
   29. Последняя попытка примирения
   Признаюсь, что слово "цивилизация" имеет подозрительный привкус. Оно звучит в моих ушах как звон фальшивой монеты.
   Т. Драйзер. "Заря на Востоке"
   Газетная шумиха вокруг Петера Гуда мало интересовала Чьюза. Хотя и не искушенный в политике, он уже достаточно знал дух "демократической печати" своей страны. Его обеспокоило лишь замечание Уиппля, что даже коммунистический "Рабочий" выступает против него. Почему же и коммунисты против него? Он достал номер "Рабочего". "Позорная травля ученого" - называлась статья, посвященная последним событиям."
   Великое изобретение, - писала газета, - которое в нормальном человеческом обществе принесло бы счастье и изобилие, в нашем обществе, искалеченном капитализмом, вызвало только взрыв ненависти со стороны финансовых и промышленных монополистов. Нет ничего удивительного в том, что они травят изобретение и изобретателя: счастье и изобилие не в их интересах, они живут лишь на несчастье и голоде народа. Но удивительно то, что сам изобретатель профессор Чьюз не понимает этого. Каким же наивным нужно быть, чтобы всерьез поверить, будто "Лига спасения" во главе с... Докпуллером может спасти народ от болезней и голода! Если такая лига кого-нибудь и может спасти, то только Докпуллера и подобных ему монополистов от опасности осуществления изобретения".
   Чьюза глубоко взволновали эти строки: газета писала так, как будто знала о "заговоре учредителей"!"
   Мы далеки от того, чтобы обольщать себя надеждой, - продолжала газета, будто в обществе, где господствуют Докпуллеры, возможно искоренить болезни и создать изобилие. Такое открытие, как "лучи жизни", в интересах трудового народа, в интересах рабочих, и поэтому оно может быть полностью осуществлено лишь тогда, когда власть будет в руках рабочих, в руках трудового народа".
   - Пропаганда! - насмешливо сказал Уиппль, читавший статью из-за плеча профессора. - Обычная коммунистическая пропаганда!
   Профессор с удивлением посмотрел на него. Пропаганда? Но разве в этом дело? Верно это или нет - вот в чем вопрос! Докпуллеры не хотят осуществить изобретение, - это-то он теперь понял, - следовательно... вывод мог быть только один... Пропаганда! Но разве нельзя пропагандировать правду?
   Ко всем выпадам со стороны "Горячих новостей" и им подобных газет профессор отнесся с презрительным равнодушием. Но к смерти Гуда Чьюз не мог остаться равнодушным.
   Декларация общества имени Петера Гуда утверждала, что дух покойного героя был лишен спокойствия и "бродил", невидимый, среди живых. В таком случае он, вероятно, узнал много неожиданного. Он понял, что был неправ, когда еще при жизни, размышляя на бульваре, думал, что его раздавят и никто этого не заметит. Нет, его раздавили с большим почетом. Но ему пришлось бы с грустью признать, что его действительно никто не пожалел. Никому не было решительно никакого дела до живого Петера Гуда, он нужен был только мертвый.
   Дух Петера узнал бы, что во всей стране только один человек его действительно жалел. И это был как раз тот, в кого Гуд стрелял и кого теперь называли убийцей Гуда.
   Смерть Гуда потрясла Чьюза. Всю жизнь боровшийся со смертью, он не понимал, как мог человек лишить себя жизни из-за таких пустяков!
   Он был потрясен и тем, что "лучи жизни" стали хотя бы косвенной причиной чьей-то смерти. Он укорял себя за то, что недостаточно внимательно отнесся к незнакомцу.
   На другой же день после смерти Гуда Чьюзу пришлось вести беседу по поводу него. Роберт доложил о приезде Регуара. Чьюз не хотел верить: как, после такого оскорбления?
   Принять или отказать? Но все-таки... Докпуллер - это Докпуллер.
   Регуар вошел в кабинет Чьюза как ни в чем не бывало. Он выразил глубочайшее сожаление от имени господина Докпуллера и от себя лично по поводу злодейского выстрела. Господин Докпуллер и он, Регуар, верят, что само провидение отвело руку преступника и спасло уважаемого профессора. Господин Докпуллер и он, Регуар, высоко ценят благородство профессора Чьюза, который отказался от обвинения преступника, ранившего себя и обреченного на смерть.
   - Откуда вы взяли, что в меня стреляли? - недовольно спросил Чьюз.
   - Неужели вы в этом сомневаетесь, любезный профессор? - высоко поднял брови Регуар. - Вы настолько благородны, что не можете допустить мысли о существовании такого преступника, который посмел бы поднять руку на изобретателя "лучей жизни". К сожалению, это так. Ваш шофер, любезный профессор, прав! Если вы даже не слыхали выстрела, то посудите сами: зачем этот Гуд бросился бежать? Ведь он мог застрелиться и около вас. Зачем за ним погнался шофер? Ведь все происходило так, не правда ли? Мы достаточно осведомлены (профессор Регуар говорил правду: не использовав отчет Уиппля для газеты, Керри передал его Регуару).
   Чьюз удивился простоте и логичности этих доказательств.
   - Однако газеты пишут другое... - сказал он с горечью.
   - В том-то и дело, - подхватил Регуар, - те люди, ради которых вы трудились, которых хотите спасти, против вас. Едва вы задели их интересы, все сразу изменилось: они уже не рукоплещут вам, а стреляют в вас. Разве Гуд думал о том, что ваше изобретение может спасти тысячи жизней? Что ему эти жизни перед его маленькими интересами? Он пошел стрелять в вас. Это грубая чернь! Разве она способна оценить ваши изобретения? Я вас предупреждал, профессор. Вы думали, что это недоброжелательство к вам... Теперь вы убедились... Только одни слухи о вашем изобретении вызвали кризис. А что же будет с самим изобретением? Какие потрясения! Чернь обрушится на вас, на вашу лабораторию и уничтожит ее. Ни мы, ни власти - никто не в состоянии будет вас защитить.
   Регуар впился глазами в лицо Чьюза и с удовольствием заметил, что его слова произвели впечатление.
   - Что же делать? - после долгого молчания растерянно спросил Чьюз.
   - Я уже указал вам выход, - вкрадчиво сказал Регуар. - Предложение господина Докпуллера остается в силе. Вам уже сегодня нужна защита от черни. Господин Докпуллер готов...
   - Ах, вы опять об этом... - махнул рукой Чьюз. - А я уже было вам поверил...
   Регуар мысленно выругался: здание, возведенное с таким трудом, мигом рухнуло.
   Несколько мгновений гость и хозяин молчали, сидя друг против друга. Наконец Чьюз сказал:
   - Если бы вам когда-нибудь и удалось убедить меня, то мне достаточно было бы на несколько секунд закрыть глаза и вспомнить все смерти, какие я видел... - Чьюз действительно закрыл глаза. Лицо его сразу постарело и приняло усталый вид. - Вот они проходят передо мной... - медленно произнес он, точно рассказывая сон, который сейчас видел. - Сотни, тысячи детей, подростков, только что начавших жить и уже задушенных болезнями... И когда я вижу их, от всех ваших слов, доказательств, угроз, льстивых обещаний, от всех ваших экономических теорий не остается решительно ничего!
   - Вам все равно не дадут спасти этих детей! - воскликнул Регуар. - Не все Гуды так плохо стреляют...
   - Да, Гуды и... Докпуллеры... - согласился Чьюз. - Пусть... Все же я обязан... я должен попробовать...
   - Конечно, если вам надоела жизнь... - сухо сказал Регуар. - Каждый сам выбирает способ самоубийства. Это ваше личное дело. Но наука - наше общее дело. А чернь уничтожит ее.
   - Наука, которая может, но не смеет спасти детей, потому что это не угодно Докпуллерам и Гудам... - покачав головой, с горечью сказал Чьюз.
   - Вам уже, кажется, не дорога и наука? - язвительно усмехнулся Регуар. Варвары сметут все, слышите, все! Культуру, цивилизацию, общество...
   - Цивилизацию? - все еще не открывая глаз и так же медленно сказал Чьюз. Но зачем цивилизация, если нельзя спасти детей?
   - Значит, пусть чернь уничтожает ее? - вскочил Регуар.
   - Пусть... - миролюбиво согласился Чьюз.
   - Вы... вы... - Регуар не мог найти нужное слово. - Вы - разрушитель общества... анархист... вы... вы - коммунист!
   - Нет, я политикой не занимаюсь, - сказал Чьюз вдогонку выбежавшему из комнаты Регуару.
   30. Заключительное слово ученых Докпуллера
   ...Предприятия имеют такое же право нанимать ученых, как и других людей.
   Г. Стриблинг. "Мегафон"
   Итак, дух Петера Гуда мог бы узнать много неожиданного. Он узнал бы, что ближайший помощник Докпуллера причислил его к черни. Если бы он подумал, что это сказано лишь для Чьюза, то, подслушав разговор во дворце самого Докпуллера, узнал бы еще более удивительные вещи.
   Ему это было бы тем более интересно, что разговор вели оставшиеся неизвестными авторы знаменитой книги "Как он стал Докпуллером".
   - Этот малый очень кстати выстрелил в себя, - сказал профессор Регуар.
   - Он и умер очень кстати, - добавил профессор Ферн.
   - Несомненно, - согласился Регуар. - Но, боже мой, нашелся идиот, который хотел спасти его: хозяин Гуда Крэп. Сначала он готов был поднять шум из-за несчастных грошей, украденных у него Гудом, и успокоился только после того, как я перевел ему эту ничтожную сумму. Потом он, очевидно, вообразил, что мы покровительствуем Гуду, и, решив заслужить благоволение Докпуллера, выписал Вирма! Представьте себе, что было бы, если бы этот чудотворец спас Гуда? Из погибшего героя-страдальца он превратился бы в подсудимого. Шофер Чьюза удивительно упрямый парень: он продолжал твердить свое даже после того, как мои люди предложили ему очень хорошие деньги. Этакий негодяй! Не только отказался от денег, но и грозил рассказать обо всем Чьюзу. А для Чьюза достаточно было бы нескольких слов. Я сам в одну минуту убедил его в том, что Гуд стрелял в него.
   - Крэп - болван, - без всяких обиняков сказал Ферн.
   - Мне стоило больших трудов отправить Вирма назад.
   - Неужели он согласился?
   - Нет, с этими "спасителями человечества" так просто нельзя: когда они рвутся спасти человека, их ничем не остановишь, даже... потерей гонорара.
   - То есть?
   - Вы знаете, кто все устроил? Этот молодчина Кенгей! Право же, надо рекомендовать Олкрайту взять его к себе в помощники - это очень ценный человек для нашей "Культурно-информационной службы". Дело в том, что самолет, на котором летел Вирм, должен был иметь одну остановку. Кенгей воспользовался этим и разыскал тяжелого больного, нуждавшегося в срочной хирургической помощи. А тут как раз пришла телеграмма от Крэпа (вы понимаете, я взял его в руки) о том, что Гуд безнадежен. Гонорар, понятно, прилагался. Вирм остался, оперировал больного и, разумеется, спас его...