Розвал Сергей. Лучи жизни

   Последнее интервью, наиболее пространное, было напечатано во всех газетах. Обвинение Чьюза против Докпуллера было разбито в пух и прах."
   О каком вообще обвинении может идти речь? - возмущались "Горячие новости". - Кто видел этот мифический договор, на котором строит свое "обвинение" Чьюз? Да, он потрясал перед изумленной аудиторией каким-то листком, но на столь почтительном расстоянии, что никто ничего не видел. Где же теперь этот грозный обвинительный "документ"? Увы, его нет, но господин Чьюз не смущается, - он требует, чтобы ему верили на слово. Слышали ли вы что-нибудь более мерзкое, чем это "честное слово" убийцы?..""
   Если бы соглашение было у меня, я им доказал бы!" - с горечью подумал Чьюз. Он спросил Ношевского:
   - Как вы думаете, договор у них? После собрания он исчез.
   Ношевский помолчал, внимательно осмотрелся вокруг, подошел к двери, послушал... Потом он сел рядом с Чьюзом и, наклонившись к его уху, тихо сказал:
   - Он у меня.
   Чьюз удивленно взглянул на Ношевского.
   - Когда вы потеряли сознание, я подбежал первым. Прежде всего, я спрятал соглашение, - так же тихо объяснил Ношевский.
   - Почему вы тогда же не сказали? - хотя и возмущаясь, но тоже тихо, в тон Ношевскому, спросил Чьюз. Он понимал, что здесь и стены имеют уши.
   - Чтобы соглашение сразу попало в лапы следователю? Кроме того, как вы докажете, что его принес вам Меллерт? Не забывайте, что там ваша подпись. Знаете, куда соглашение попало бы от следователя? А уж Докпуллер, будьте покойны, заставил бы вас выполнить все обязательства: подпись есть подпись.
   - Что же делать?
   - Это единственный оставшийся экземпляр? - спросил Ношевский.
   Чьюз кивнул.
   - По-моему, и его надо уничтожить. Без вашего согласия я не решался. Сейчас он надежно спрятан.
   - Нет, нет, Ношевский, я не согласен. Надо опубликовать. Понимаете, пусть этим я не сумею защитить себя, но Докпуллер будет разоблачен: там есть его подпись.
   - И ваша.
   - Неважно. Я рассказал, что меня заставили силой. Моя подпись недействительна. Лучей я им не дам никогда, - слышите, - никогда! Докпуллер хочет получить эту бумажку, но вряд ли он хочет, чтобы содержание ее стало известно публике.
   - Да кто ее напечатает? "Горячие новости"? "Рекорд сенсаций"?
   - Найдутся люди, которые напечатают, - возразил Чьюз, вынимая из пачки газет "Рабочего".
   - Коммунистическая газета?! - не то удивляясь, не то ужасаясь, воскликнул Ношевский.
   - Э, бросьте, Ношевский, - сказал Чьюз. - Я уже не раз обращался к "Рабочему"... Вы это знаете...
   - Как хотите, - с явным неодобрением ответил адвокат.
   - Я хочу именно так, - подчеркнул Чьюз. - Смотрите, что они пишут. - Он развернул газету."
   Рабочий" призывал к решительной защите профессора Чьюза."
   Лучи жизни", оказавшись в надежных руках народа, - писала газета, - дали бы всеобщее изобилие, уничтожение болезней. Это, разумеется, невыгодно монополистам. Докпуллер пытается силой завладеть "лучами жизни", чтобы превратить их в "лучи смерти". Что и говорить, коммерсантам, промышленникам, финансистам куда приятней заработать на убийстве людей, чем проиграть на изобилии.
   Никогда перед трудовым народом не было такой реальной возможности обеспечить себя дешевой пищей, спастись от болезней, как теперь. Не допустим гибели великого мирного изобретения и превращения его в сверхмощное оружие!
   Свободу Чьюзу! "Лучи жизни" - народу!"
   Итак, рабочие откликнулись на его зов. А что же ученые?
   Он спросил об этом у Ношевского.
   - Конечно, ученые не верят газетной клевете, - ответил адвокат. - Но... Ношевский замялся.
   - Что же? Говорите, - настаивал Чьюз.
   - Многие все-таки считают, что убийство недостойно ученого...
   - Значит, лучше было отдать лучи?
   - Этого, конечно, не думают...
   - Так что же они вообще думают? - уже раздражаясь, крикнул Чьюз.
   - Говорят, что нужно было отдать преступника в руки правосудия...
   - Как чемодан на хранение? Узнаю школу профессора Безье.
   Ношевскому начинало казаться, что Чьюз слишком уж резок. Может быть, тюрьма так на него подействовала?
   - Успокойтесь, профессор, - сказал он как можно миролюбивее. - Большинство ученых за вас. "Ассоциация прогрессивных ученых" поручила мне защищать вас. В наше время общественное мнение кое-что значит. Слава богу, мы живем не в средние века...
   - О да, романтическое средневековье вытеснено рационалистическим веком техники, а торжественный костер - индустриальным электрическим стулом.
   - Профессор, я понимаю вашу горечь, но вы преувеличиваете. Электрический стул вам не грозит. Ученые погибали на кострах, но еще ни один из них не погиб на электрическом стуле.
   - И это позор для ученых!
   - То, что их не сажают на электрический стул? - в изумлении воскликнул Ношевский.
   - Да, именно это, - резко ответил Чьюз. - Сожженный Джордано Бруно - это позор для инквизиторов, но профессор Безье, торгующий отравой для людей, - это позор для ученых. А профессор Уайтхэч, который в секретной лаборатории ищет лучи для убийства людей? Вот наши ученые! Бруно пошел на костер. А нынешних ученых не сжигают, не сажают на электрический стул. Они сами идут к пушечным королям и служат им. Почему же одинокий Бруно пошел за науку в огонь, а нас тысячи, но мы не можем, не хотим защитить науку, защитить человечество? Почему?
   Чьюз спрашивал с такой страстностью, как будто от ответа на его вопрос зависела судьба мира. Но Ношевский молчал.
   - Мне стыдно, что я ученый! - воскликнул Чьюз, тяжело дыша."
   Да ты и впрямь потомок Джордано Бруно!" - подумал Ношевский. Ему захотелось сказать Чьюзу что-то значительное, как-то высказать ему свое уважение, но он вдруг почувствовал, что не находит слов: не потому ли, что в душе его не было этого пламени, а только тлел слабый огонек слегка насмешливого, но почти всегда равнодушного скептицизма?
   Вошел тюремщик. Свидание кончилось.
   Ношевский пожал руку профессору. После нескольких дней одиночного заключения эти четверть часа утомили старика. Лицо его осунулось, глаза погасли, на лбу и на щеках резко обозначились морщины.
   Ношевский покинул тюрьму с тяжелым чувством. Он упрекал себя в том, что не нашел нужных слов и не высказал их этому удивительному старику.
   15. Мильон терзаний старого демократа"
   Мудрец садится посредине" - почему нередко садится на землю.
   Р. Роллан. "Кола Брюньон"
   Ношевский никак не мог отделаться от тяжелого чувства, оставшегося у него после посещения тюрьмы. Перед ним вновь и вновь возникало осунувшееся, изможденное лицо старого ученого. Долго ли он выдержит в тюрьме? Необходимо прежде всего добиться его освобождения!
   Поможет ли делу опубликование договора? Адвокат не был в этом уверен. Соглашение подписано обеими сторонами и поэтому является обоюдоострым оружием. Конечно, опубликование его доказало бы, что Докпуллер действительно стремится превратить "лучи жизни" в "лучи смерти", - но и только. Никаких доказательств того, что Чьюз подписал соглашение под угрозой насилия, - нет, Убийство Меллерта остается неоправданным. С другой стороны, Ношевский, как юрист, не мог не понимать, что опубликование договора дало бы Докпуллеру повод требовать и его выполнения - любой суд подтвердил бы это. Конечно, Докпуллер добился бы освобождения Чьюза, но тогда ему удалось бы завладеть лучами.
   В особенно трудное положение ставило Ношевского то, что Чьюз требовал, чтобы договор был опубликован в "Рабочем". Адвокат понимал, что в другую газету действительно не имело смысла обращаться, но все-таки... коммунистическая газета. За всю свою многолетнюю адвокатскую практику он никогда не прибегал к помощи коммунистов. Гордившийся своим последовательным демократизмом, он, конечно, не одобрял правительственных репрессий против коммунистов, но в то же время не одобрял и самих коммунистов. Идти к ним, говорить с ними, признать, что только они могут напечатать правду, - все это было очень неприятно старому адвокату. Он старался уверить себя, что это будет вредно и для Чьюза, еще больше озлобит и без того злобных врагов, окончательно закрепит за ним кличку коммуниста. И, наконец, еще где-то глубже, в подсознании, таилось опасение, как бы обращение к коммунистам не повредило его адвокатской практике. Впрочем, эту мысль Ношевский гнал от себя. Он никогда не признался бы в ней даже самому себе.
   Можно было, конечно, опубликовать соглашение в бюллетенях "Ассоциации прогрессивных ученых" и в других изданиях подобного рода, но все это были журналы с ограниченным тиражом, распространявшиеся лишь среди ученых.
   В этих терзаниях адвокат провел целый день, так ни на что и не решившись. А на следующее утро, просматривая газеты, он был поражен: газета "Свобода" взяла Чьюза под защиту. Сколько уже раз этот орган, называвший себя радикальным и независимым, менял свое отношение к Чьюзу!
   Газета называла глупыми, смехотворными и вредными попытки обвинить профессора Чьюза в смертоносных опытах над людьми."
   Какой убийца публично, по собственной инициативе, признается в этом? спрашивала газета. - Профессор Чьюз имел полную возможность скрыть убийство, никто его не заподозрил бы. Единственный вывод: это действительно была самооборона, защита своего изобретения. Надо расследовать, кто и зачем пытался похитить лучи. Независимо от того, кто бы это ни был, виновный должен держать ответ перед лицом закона. А старый ученый, вплоть до окончания следствия, должен быть освобожден хотя бы под залог (а, в сущности, достаточно и честного слова, ведь это же не уголовный преступник, а ученый!). Правительственная партия сделала серьезную ошибку, допустив арест ученого по обвинению в совершенно нелепом преступлении. Вообще всей своей политикой по отношению к профессору Чьюзу правительство показало полное непонимание интересов страны. Вместо того, чтобы договориться с ученым и использовать лучи в интересах народа и республики, оно равнодушно смотрело на травлю ученого, оно арестовало его, оно заключило его в тюрьму, подвергая опасности его жизнь (вспомните его возраст!). Правительственная партия ответит за эти ошибки на выборах: начавшиеся забастовки являются первыми, но грозными предупреждениями".
   Ношевский читал - и не верил своим глазам. "Неужели это писала та самая "Свобода", которая недавно сама травила Чьюза? Не она ли вытащила на свет версию о старящем действии лучей? Что же это - очередной трюк со скрытыми целями? Или газета в самом деле все-таки способна объективно рассуждать? Во всяком случае, надо иметь большую смелость, чтобы так решительно выступить против правительства. Несомненно, Керри показал себя храбрым и независимым человеком. "Какие бы цели он ни преследовал, сейчас нам с ним по пути, - решил Ношевский. - Опубликование договора явится лучшим ответом на вопрос о том, кто и зачем пытался похитить лучи".
   Словом, Ношевский решил обратиться в "Свободу". Он не сомневался, что такой шаг одобрил бы и сам Чьюз: лишь отсутствие выбора заставило его остановиться на "Рабочем". Правда, "Свобода" несколько раз меняла фронт, но все же эта газета солиднее, чем коммунистический "Рабочий". К тому же, разоблачение врагов Чьюза будет даже убедительнее в устах недавнего врага. Савл превратился в Павла - это произведет впечатление!
   Но внезапное решение не заставило Ношевского забыть об осторожности. Он, разумеется, не таскал соглашения в кармане пиджака. Не понес он его и в редакцию. Даже теперь, когда никто, кроме Чьюза, не знал, что соглашение находится у него, он все же не чувствовал себя в безопасности. Конечно, агенты Докпуллера присутствовали на собрании ученых и теперь рыщут в поисках документа.
   В редакцию он принес заранее заготовленную фотокопию соглашения, Керри принял его, как всегда, любезно. Он очень заинтересовался копией, но сказал:
   - Вы понимаете, господин Ношевский, нам нужен оригинал. Он всегда должен быть под рукой. Мы вступаем в борьбу с самим Докпуллером. Конечно, мы независимы и не боимся никого! Но нам нужны неопровержимые доказательства. Вы юрист и понимаете: против нас начнут судебное дело.
   Адвокат, хотя и был согласен с доводами редактора, все же насторожился: выпустить соглашение из рук он ни за что не хотел. Ношевский все-таки не чувствовал полного доверия к новому "союзнику". Да и зачем редактору соглашение? В случае надобности Ношевский представит его суду.
   Ношевский умолчал о своих опасениях и выдвинул только это последнее возражение. Керри, конечно, понял и обиделся:
   - Простите, господин Ношевский, наше сотрудничество возможно только на основе полного доверия. Раз вы нам не доверяете... - Керри развел руками.
   Ношевский снова почувствовал себя во власти мучительных терзаний. Может быть, он упускает единственный случай опубликовать документ в солидной газете? В то же время опыт старого юриста предостерегал его от опрометчивого шага.
   Керри видел, что адвокат колеблется, и молчал с демонстративно обиженным видом.
   - Я подумаю, - сказал Ношевский прощаясь.
   - Как хотите, - сухо ответил Керри.
   Возвращаясь домой, Ношевский терзал себя одним и тем же вопросом: правильно ли он поступает? И вдруг ему пришла в голову простая мысль: а ведь "Рабочему" он не побоялся бы оставить соглашение... Коммунисты никогда не выдали бы его Докпуллеру. Значит, все-таки надо идти туда? Но ведь это же коммунисты!..
   Терзания продолжались.
   16. Раки и крабы
   Рак вообще не то существо, на котором можно построить благополучие людей и взаимопонимание между народами. Как бы этот символический рак своими клешнями не разодрал мир на части!
   А.А. Фадеев. Речь на митинге в Мэдисон-гардене (Нью-Йорк) по случаю закрытия конгресса деятелей культуры и науки в защиту мира, март 1949 г.
   Выступление "Свободы" в защиту Чьюза впервые связало борьбу вокруг "лучей жизни" с предвыборной борьбой. Парламентские выборы приближались. Избирательная кампания, конечно, не могла остаться в стороне от событий, взволновавших всю страну. Рабочие требовали освобождения Чьюза и использования "лучей жизни" для производства продовольствия. "Свобода" снова резко выступила против правительственной партии.
   Избирательная система в Великании, как и все в этой стране, называлась демократической и была очень проста. В стране были две основные политические партии, программы которых обычно формулировались столь кратко, что их легко привести полностью.
   Программа партии РК: "За республику, за демократию, за свободу народа!"
   Программа партии КРБ: "За демократию, за республику, за народную свободу!"
   Более подробно программы партий не разрабатывались из опасения стеснить внутрипартийную демократию, которая была превыше всего!
   РК и КРБ - так назывались эти партии. Полные их названия не сохранились. Весьма вероятно, что эти буквы, как всякие сокращения, некогда что-то обозначали, но уже много лет все пользовались исключительно сокращенными названиями, и с течением времени избиратели, да и сами партийные деятели, естественно, забыли, что же именно обозначали эти буквы. Конечно, пройдохи-историки, которые, как известно, расшифровали даже египетские иероглифы, могли бы, наглотавшись пыли в партийных архивах, докопаться до смысла этих таинственных букв, но, видимо, надобности в этом было меньше, чем в расшифровке египетских иероглифов. Дело в том, что партии уже давно назывались: "Раки" и "Крабы". Все так привыкли к этим названиям, что стали видеть в них и самую сущность программы обеих партий.
   Перед очередными выборами отсутствие развернутых программ компенсировалось избирательными лозунгами, платформами и обещаниями. Все это в равной мере служило тому, чтобы обеспечить победу на выборах, а следовательно, опять-таки было совершенно одинаковым у обеих партий.
   Естественно, возникал вопрос: чем же все-таки руководствовались избиратели? Почему одна партия побеждала, а другая проигрывала?
   Ответить на этот вопрос весьма просто. Если последние три года у власти стояли раки, то большинство избирателей еще помнило, что своих предвыборных обещаний раки не выполнили. О том же, что три года назад совершенно то же самое случилось и при крабах, избиратели, естественно, уже успели позабыть. Поэтому на очередных выборах побеждали крабы. Через три года роли менялись - и побеждали раки.
   Так как программы и платформы были абсолютно одинаковы, то предвыборная борьба шла, главным образом, вокруг личных качеств кандидатов. Раки, например, широко оповещали избирателей, что у кандидата крабов двоюродный брат пять лет назад был уличен в шулерстве и жестоко бит. Крабы отвечали, что кандидат раков сам шулер, а если пока и не уличен, то только благодаря ловкости рук.
   Кроме того, предвыборная борьба шла вокруг партийных букв. Расшифровывались они так, как это было полезно в данной конъюнктуре. Когда раки считали полезным обвинить крабов в реакционности, они называли их консерваторами-рабовладельцами, когда же, напротив, выгодней было обвинить их в революционности, то раки утверждали, что КРБ - это не что иное, как крайние революционеры-безбожники. Крабы соответственно расшифровывали раков то как реакционеров каменнолобых, то как революционеров-анархистов, крикунов.
   Кроме того, использовались следующие варианты:
   Раки:
   * радикалы-конституционалисты;
   * республиканцы-консерваторы;
   * реформисты-карикатуристы.
   Крабы:
   * конституционалисты-радикалы;
   * консерваторы-республиканцы;
   * карикатуристы-реформисты.
   В названии крабов, как видно, нерасшифрованной оставалась буква Б.
   Впрочем, один из столичных старожилов, старик лет девяноста, который, как подобает старожилу, все знал и все помнил, как-то заявил в интервью корреспонденту "Горячих новостей", что политическая партия крабов пошла от спортивного клуба рекордсменов бокса. Партийные деятели крабов не считали нужным отречься от такой родословной, во-первых, находя ее достаточно почетной, а во-вторых, надеясь, что она привлечет к ним голоса любителей бокса.
   Поговаривали даже о том, чтобы эмблемой партии избрать кулак.
   Таким образом, некоторая загадочность в названиях партий, приятная уже сама по себе, являлась вместе с тем стимулом для полнокровной избирательной борьбы.
   С другой стороны, она позволяла каждой партии гостеприимно открывать двери перед людьми самых разнообразных взглядов: каждый расшифровывал название той или иной партии сообразно своему политическому вкусу.
   Много шуму вызвал конкурс, проведенный "Институтом опроса общественного мнения". Участники конкурса должны были ответить на один вопрос: в чем разница между обеими партиями? До сих пор никто не задумывался над этим вопросом. Теперь прославленные чемпионы кроссвордов, ребусов и шарад тщетно ломали голову над неожиданной загадкой. Спортсмены забыли о футболе, бейсболе, баскетболе, члены клубов уклонились от своих прямых обязанностей, канцелярские служащие забросили дела - все только и делали, что искали проклятую "разницу". Конкурс, так необдуманно начатый институтом, перерастал в национальное бедствие. Премию размером в двадцать тысяч едва не получила десятилетняя девочка. Ее лаконичный ответ гласил: "Разницы никакой. И раки и крабы одинаково безобразные звери". К сожалению, она не могла обосновать свое суждение. Но то, что было не под силу незрелому уму подростка, блестяще выполнил такой оригинальный мыслитель, как автор прославленного трактата "О природе человека", доктор философии и социологии Сэмсам."
   Нет разницы! - прогремел на всю страну его вещий голос. - Нет разницы, не может ее быть и не должно быть, потому что она противоречила бы великанским понятиям демократии и свободы! В самом деле, если бы разница была, то можно было бы утверждать, что одна партия более права, чем другая, следовательно, у одной партии мог бы образоваться более значительный постоянный контингент избирателей, а это повело бы к тому, что она захватила бы власть навсегда. Только наличие двух партий предоставляет великанцу свободу выбора, а отсутствие разницы между партиями гарантирует ему непогрешимость. Такой порядок настолько естественно демократичен, что может быть подтвержден любым количеством аналогий из мира животных. Когда аист устает стоять на одной ноге, он не философствует на тему о разнице между своими ногами, а попросту меняет ногу". Доктор Сэмсам получил премию.
   Избиратель Докпуллер и все подобные ему избиратели, несомненно, придерживались тех же взглядов, что и доктор Сэмсам.
   Благодаря этому "короли" были наиболее демократическим элементом в избирательной системе Великании, являя собой изумительный образец широчайшего и просвещенного свободомыслия: они одинаково щедро финансировали обе партии как для целей рекламы (это называлось избирательной кампанией), так и непосредственно для покупки избирательных голосов (свобода торговли, как одна из основных свобод в Великании, естественно, ничем не ограничивалась).
   Благодаря всем этим демократическим удобствам избиратели сейчас же после выборов забывали, кого они выбирали, а избранные депутаты забывали об обещаниях, которые они дали.
   Эта демократическая идиллия тянулась до приближения новых выборов. Теперь время выборов настало - и все вспомнили: по пути прогресса и свободы последнее время страну вели раки.
   17. Господин Докпуллер держит ответ перед лицом закона
   Судили, думали, рядили
   И наконец придумали закон.
   Вот вам от слова в слово он:"
   Как скоро Волк у стада забуянит
   И обижать он Овцу станет,
   То Волка тут властна Овца,
   Не разбираючи лица,
   Схватить за шиворот и в суд тотчас
   представить".
   И. Крылов. "Волки и овцы"
   Генеральный прокурор республики господин Уолтер Брайф недовольно посмотрел на бумажку, которую положил перед ним секретарь. Это была самая обыкновенная повестка о вызове гражданина Великой Демократической республики к прокурору для показаний по делу номер такой-то. Повестка была напечатана типографским способом; секретарь проставил только фамилию. Это-то и не понравилось прокурору. Он неодобрительно посмотрел на своего молодого секретаря Чарли и принялся сам сочинять повестку. Он сердился, морщился, повестка не удавалась. С одной стороны, надо было сохранить достоинство закона и государственной власти, с другой же стороны...
   После длительных раздумий и колебаний он вызвал секретаря и отдал на машинку результат своего хотя и краткого, но нелегкого труда. Итак, повестка была отправлена. "Вследствие представившейся необходимости, генеральный прокурор ВДР Уолтер Брайф просит господина Джона Докпуллера-старшего пожаловать в один из ближайших дней для дачи показаний в процессе предварительного следствия по делу профессора Эдварда Чьюза-старшего" (имеющиеся в стандартном тексте указания на санкции в случае неявки прокурор благоразумно опустил).
   В один из ближайших дней к генеральному прокурору, вместо господина Докпуллера, пожаловал ответ. "Г-н Джон Докпуллер-старший поручил сообщить генеральному прокурору ВДР г-ну Уолтеру Брайфу нижеследующее. По состоянию здоровья г-н Дж. Докпуллер лишен возможности посетить в ближайшие месяцы г-на генерального прокурора. Однако, если г. Уолтер Брайф имеет к г-ну Докпуллеру срочное дело, г. Докпуллер готов принять его в любой день, кроме воскресенья и среды". Подписано: "Профессор Ферн".
   - Чарли, приготовьте все к поездке. Вы будете сопровождать меня, - сказал господин Брайф, вертя в руках письмо. - Ничего не поделаешь, старику девяносто шесть лет, - заметил он примирительно.
   В тот же день генеральный прокурор прибыл со своим секретарем в резиденцию господина Докпуллера. Двухчасовой перелет нисколько не утомил прокурора, и он намеревался тотчас же приступить к исполнению своих обязанностей. К сожалению, господин Докпуллер отдыхал. Гостей попросили подождать.
   - Ничего не поделаешь, старику девяносто шесть лет, - сказал генеральный прокурор своему секретарю, когда они остались вдвоем в огромной приемной, увешанной картинами и портретами.
   Прошел час, другой. Генеральный прокурор начал проявлять признаки нетерпения. Он уже осмотрел все картины и рамы на них, познакомился со всеми предками Докпуллера и убедился, что не дальше как прадед нынешнего миллиардера был, судя по его костюму, грузчиком или угольщиком. Господин Докпуллер не только не стыдился своего плебейского предка, но, наоборот, гордился им.
   - Вот она, демократия! - наставительно сказал генеральный прокурор своему молодому секретарю.
   По указанию патрона, Чарли заполнил ответы на все формально неизбежные вопросы протокола. Не отнимать же у Докпуллера время на расспросы о его фамилии, возрасте, занятиях!.. Отвечая на вопрос о занятиях, секретарь запнулся:
   - Миллиардер, что ли? - неуверенно спросил он.
   - Свободный предприниматель, - строго сказал генеральный прокурор.
   Когда не оставалось уже решительно ничего, чем можно было бы заняться, в приемную торжественно вошел седой господин в костюме, представлявшем собой фантастическую смесь всех эпох и стилей. На нем были туфли на высоких каблуках и с серебряными пряжками. Белые чулки, плотно обтягивавшие икры, и короткие панталоны из светлого шелка с бантами на коленях напоминали о временах французских Людовиков. Темно-синяя бархатная куртка с золотыми пуговицами, позументами, аксельбантами, медалями, орденами и лентами заставляла предположить, что это не кто иной, как главнокомандующий армией одной из тех экзотических республик, где генералов больше, чем солдат.