Страница:
А толпа тем временем прибывала. Еще бы! Вскоре на всех семи площадях Аксамалы начнутся гуляния — музыка, танцы, бесплатное вино (да не какое-нибудь там, а лучшее каматийское!), а в сумерках жителей столицы и приезжих ожидала грандиозная иллюминация, для проведения которой еще декаду назад приехали лучшие мастера из Фалессы. Веселье продлится до утра, а завтра, с рассветом, согласно указу императора, всем добропорядочным гражданам следует почтить родителей — как ныне живущих, так и давно умерших.
Простой люд и знать Империи с радостью воспринимала чудачества повелителя, да продлятся его лета на два века! Почтить так почтить. Что ж тут такого? Тем более завтра. А сегодня можно вволю отвести душу: орать скабрезные куплеты у храмов и перед самым носом неспешно прогуливающихся жрецов, напиваться до бесчувствия и угощать стражников, приставать к девицам и дамам, весело отвечающим на самые непристойные заигрывания, — и никто не задержит, не упрячет до утра в «холодную». Все что угодно! Лишь бы без кровопролития и мордобоя — этот вид развлечений император запретил строго-настрого. Потому-то и стражи на улицах так много. И в доспехах, с обтянутыми войлоком дубинками, и переодетой, так и стреляющей глазами по сторонам.
Медленно и степенно, вызывая невольное любопытство и шепоток за спиной, прошли три великана из Гронда. Большая редкость! Обычно купцы с далекого севера крайне нелюдимы — кому понравится, когда каждый ребенок в тебя тычет пальцем, пуская от восторга пузыри? Они привозили мамонтовые бивни, рыбью кость, меха белых медведей и песцов, а обратно везли пшеницу, вино, мед, воск и льняные ткани. В Аксамале предпочитали носа из гостиниц не показывать (а всего-то и было две таких, оборудованных кроватями, способными выдержать тяжесть великанских тел), поручая дела по продаже и закупке товаров местным оборотистым делягам. Но нынче не удержались, вышли поглазеть на праздник. Ростом каждый из жителей Гронда в полтора раза превосходил самого высокого аксамалианца, а потому выделялись они, как кони в отаре овец. Широченные плечи, светлые, почти белые волосы, собранные в длинные пучки на макушке, скалящиеся пасти белых медведей на правом плече у каждого — шкуры огромных хищников служили великанам плащами, и расставаться с предметом немалой гордости они не желали даже в разгар знойного месяца Лебедя [7].
Размеренно отбивая такт сандалиями, пробежали носильщики с богатым паланкином на плечах. Судя по позолоченным выкрутасам на дверке, весьма высокопоставленный чиновник. Не меньше судьи городского магистрата. Вот бедолага! И в праздник ему покоя нет…
У подножия Клепсидральной башни уже сооружали добрый десяток помостов. То-то порадуют обывателя жонглеры и акробаты, фокусники и канатоходцы.
Где-то вдалеке мелькнули разноцветные панталоны фалессианцев. Что за богомерзкий обычай? Одну штанину жители узкого и длинного полуострова, далеко выдающегося в океан Бурь, шили из полотна алого, вишневого или земляничного цветов, а вторую делали лазоревой, васильковой или темно-синей, под стать океанской волне. От этого казалось, будто одна нога охвачена воспалением и полыхает нестерпимым жаром, а вторая, к вящему горю владельца, давно омертвела и вот-вот пойдет трупными пятнами. Фра Корзьело снова хотел сплюнуть, но удержался. Только пальцы сложил особым знаком, охраняющим от демонов.
Заглядевшись на разноцветных франтов, табачник зазевался и едва не врезался в толпу зверообразных барнцев в телогрейках мехом наружу и косматых шапках. Наверняка купцы, нажившие состояния на поставках древесины. Леса Барна славились многими ценными породами, а в особенности черным орехом, тонущим в воде; серебристым буком, дающим ни с чем не сравнимого рисунка шпон; горной лиственницей, веками не гниющей даже в болотах южной Тельбии. Корзьело охнул, дернулся и запнулся ногой о ногу. Едва не упал. Сильная рука одного из бородачей поддержала его под локоть.
— Осторожнее, фра…
— О, благодарю вас, почтенные! — раскланялся лавочник и, дождавшись, когда барнцы отойдут на достаточное расстояние, прошипел: — Чтоб ваши кишки вытекли кровавым поносом…
И в этот миг он ударился плечом в грудь молодого человека в алом с золотом, под цвет сасандрийского знамени, камзоле с серебристым бантом лейтенанта на левом плече. Гвардия!
От неожиданности лейтенант крякнул и отшатнулся, потирая ушибленную грудь.
— Куда прешь, чернозадый! — воскликнул его широкоплечий спутник в тех же цветах и с таким же точно бантом.
«Вот и допросился!» — тоскливо подумал Корзьело. Пискнул что-то невразумительное и припустил по улице едва ли не бегом. С гвардейцев станется и бока намять неудачнику, невзирая на строжайший запрет потасовок. А для стражников, если они сочтут нужным вмешаться, решающим доводом в пользу военных может оказаться именно оливковая кожа пострадавшего. Не только не задержат дебоширов, но и почтенному лавочнику могут под зад наподдать.
Офицеры проводили его взглядами. Переглянулись.
Ушибленный лейтенант взмахнул кулаком:
— Чтоб какой-то полукровка!..
— И за кого кровь проливать приходится! — с жаром воскликнул его приятель — худощавый, гибкий, как виноградная лоза, несомненно, приехавший в столицу с юга.
— Шпаки! — пробасил широкоплечий. — Эх, когда б не праздник… Догнать и нарубить, как копченый окорок! В тонкие ломтики!
— Да бросьте вы! — попытался образумить товарищей офицер чуть постарше возрастом и, очевидно, в силу этого более рассудительный. — Нашли с кем связаться. Полукровка да вдобавок — старик.
— Тем более! Спускать обиды полукровкам! — Пострадавший гвардеец картинно бросил руку на эфес меча. Его черные, подкрученные по последней моде усики воинственно топорщились.
— Да знаю я его, Кир, — возразил старший. — Табачник это. Его лавка неподалеку. Очень недурственный табачок, между прочим…
— Это не оправдание, Лен! — гудел широкоплечий. — Если гвардейский офицер будет спускать обиды каждому лавочнику…
— Но не мечом же!
— Конечно, не мечом! — кивнул черноусый. — Не годится честную сталь о лавочника марать. Подкараулить и в сортир макнуть как следует!
Молодые офицеры с готовностью заржали.
Широкоплечий размашисто хлопнул Кира по спине:
— Ты, как всегда, прав, господин лейтенант т’Кирсьен делла Тарн. Подождем окончания праздника.
— Тем более наши банты так и просятся, чтоб их обмыли! — поддержал его порывистый южанин.
— Если не обмыть, то, говорят, серебрение облезть может! — согласился Лен.
— Так кто нам помешает?! — подбоченился т’Кирсьен. — Уж не табачник-полукровка, я думаю! Господа гвардейцы! В трактир! Шагом марш!
— В «Подкову удачи»? — козликом подскочил на месте худощавый.
— Полегче, Фальо! Не как в прошлый раз, — подмигнул товарищам т’Кирсьен.
— Это когда он облевал всю лестницу в казарме? — хохотнул широкоплечий.
— Именно! Поэтому, господа офицеры, без излишнего фанатизма!
— Ой, да подумаешь… — обиженно протянул Фальо.
— О тебе же пекусь! — Черноусый легонько подтолкнул его локтем в бок. — После «Подковы» нас ждет «Роза Аксамалы»!
— Ух ты! — Лен расплылся в улыбке предвкушения. — Это же…
— Именно! Лучшие девочки столицы Сасандры! И в их числе блистательная Флана! Дорого, конечно, но офицерами становятся один раз в жизни! — Т’Кирсьен поправил перевязь с узким кавалерийским мечом.
— Ура! Ура гвардии! — заорал широкоплечий.
— Ура его императорскому величеству! — бросая косой взгляд на остановившийся неподалеку патруль городской стражи, выкрикнул Лен.
— Ура!!! — грянули гвардейцы в четыре молодые луженые глотки и, обнявши друг друга за плечи, направились к Банковской улице, навстречу позолоченным подковкам столь любимого военными Аксамалы — и в особенности конными гвардейцами — трактира.
Глава 2
Простой люд и знать Империи с радостью воспринимала чудачества повелителя, да продлятся его лета на два века! Почтить так почтить. Что ж тут такого? Тем более завтра. А сегодня можно вволю отвести душу: орать скабрезные куплеты у храмов и перед самым носом неспешно прогуливающихся жрецов, напиваться до бесчувствия и угощать стражников, приставать к девицам и дамам, весело отвечающим на самые непристойные заигрывания, — и никто не задержит, не упрячет до утра в «холодную». Все что угодно! Лишь бы без кровопролития и мордобоя — этот вид развлечений император запретил строго-настрого. Потому-то и стражи на улицах так много. И в доспехах, с обтянутыми войлоком дубинками, и переодетой, так и стреляющей глазами по сторонам.
Медленно и степенно, вызывая невольное любопытство и шепоток за спиной, прошли три великана из Гронда. Большая редкость! Обычно купцы с далекого севера крайне нелюдимы — кому понравится, когда каждый ребенок в тебя тычет пальцем, пуская от восторга пузыри? Они привозили мамонтовые бивни, рыбью кость, меха белых медведей и песцов, а обратно везли пшеницу, вино, мед, воск и льняные ткани. В Аксамале предпочитали носа из гостиниц не показывать (а всего-то и было две таких, оборудованных кроватями, способными выдержать тяжесть великанских тел), поручая дела по продаже и закупке товаров местным оборотистым делягам. Но нынче не удержались, вышли поглазеть на праздник. Ростом каждый из жителей Гронда в полтора раза превосходил самого высокого аксамалианца, а потому выделялись они, как кони в отаре овец. Широченные плечи, светлые, почти белые волосы, собранные в длинные пучки на макушке, скалящиеся пасти белых медведей на правом плече у каждого — шкуры огромных хищников служили великанам плащами, и расставаться с предметом немалой гордости они не желали даже в разгар знойного месяца Лебедя [7].
Размеренно отбивая такт сандалиями, пробежали носильщики с богатым паланкином на плечах. Судя по позолоченным выкрутасам на дверке, весьма высокопоставленный чиновник. Не меньше судьи городского магистрата. Вот бедолага! И в праздник ему покоя нет…
У подножия Клепсидральной башни уже сооружали добрый десяток помостов. То-то порадуют обывателя жонглеры и акробаты, фокусники и канатоходцы.
Где-то вдалеке мелькнули разноцветные панталоны фалессианцев. Что за богомерзкий обычай? Одну штанину жители узкого и длинного полуострова, далеко выдающегося в океан Бурь, шили из полотна алого, вишневого или земляничного цветов, а вторую делали лазоревой, васильковой или темно-синей, под стать океанской волне. От этого казалось, будто одна нога охвачена воспалением и полыхает нестерпимым жаром, а вторая, к вящему горю владельца, давно омертвела и вот-вот пойдет трупными пятнами. Фра Корзьело снова хотел сплюнуть, но удержался. Только пальцы сложил особым знаком, охраняющим от демонов.
Заглядевшись на разноцветных франтов, табачник зазевался и едва не врезался в толпу зверообразных барнцев в телогрейках мехом наружу и косматых шапках. Наверняка купцы, нажившие состояния на поставках древесины. Леса Барна славились многими ценными породами, а в особенности черным орехом, тонущим в воде; серебристым буком, дающим ни с чем не сравнимого рисунка шпон; горной лиственницей, веками не гниющей даже в болотах южной Тельбии. Корзьело охнул, дернулся и запнулся ногой о ногу. Едва не упал. Сильная рука одного из бородачей поддержала его под локоть.
— Осторожнее, фра…
— О, благодарю вас, почтенные! — раскланялся лавочник и, дождавшись, когда барнцы отойдут на достаточное расстояние, прошипел: — Чтоб ваши кишки вытекли кровавым поносом…
И в этот миг он ударился плечом в грудь молодого человека в алом с золотом, под цвет сасандрийского знамени, камзоле с серебристым бантом лейтенанта на левом плече. Гвардия!
От неожиданности лейтенант крякнул и отшатнулся, потирая ушибленную грудь.
— Куда прешь, чернозадый! — воскликнул его широкоплечий спутник в тех же цветах и с таким же точно бантом.
«Вот и допросился!» — тоскливо подумал Корзьело. Пискнул что-то невразумительное и припустил по улице едва ли не бегом. С гвардейцев станется и бока намять неудачнику, невзирая на строжайший запрет потасовок. А для стражников, если они сочтут нужным вмешаться, решающим доводом в пользу военных может оказаться именно оливковая кожа пострадавшего. Не только не задержат дебоширов, но и почтенному лавочнику могут под зад наподдать.
Офицеры проводили его взглядами. Переглянулись.
Ушибленный лейтенант взмахнул кулаком:
— Чтоб какой-то полукровка!..
— И за кого кровь проливать приходится! — с жаром воскликнул его приятель — худощавый, гибкий, как виноградная лоза, несомненно, приехавший в столицу с юга.
— Шпаки! — пробасил широкоплечий. — Эх, когда б не праздник… Догнать и нарубить, как копченый окорок! В тонкие ломтики!
— Да бросьте вы! — попытался образумить товарищей офицер чуть постарше возрастом и, очевидно, в силу этого более рассудительный. — Нашли с кем связаться. Полукровка да вдобавок — старик.
— Тем более! Спускать обиды полукровкам! — Пострадавший гвардеец картинно бросил руку на эфес меча. Его черные, подкрученные по последней моде усики воинственно топорщились.
— Да знаю я его, Кир, — возразил старший. — Табачник это. Его лавка неподалеку. Очень недурственный табачок, между прочим…
— Это не оправдание, Лен! — гудел широкоплечий. — Если гвардейский офицер будет спускать обиды каждому лавочнику…
— Но не мечом же!
— Конечно, не мечом! — кивнул черноусый. — Не годится честную сталь о лавочника марать. Подкараулить и в сортир макнуть как следует!
Молодые офицеры с готовностью заржали.
Широкоплечий размашисто хлопнул Кира по спине:
— Ты, как всегда, прав, господин лейтенант т’Кирсьен делла Тарн. Подождем окончания праздника.
— Тем более наши банты так и просятся, чтоб их обмыли! — поддержал его порывистый южанин.
— Если не обмыть, то, говорят, серебрение облезть может! — согласился Лен.
— Так кто нам помешает?! — подбоченился т’Кирсьен. — Уж не табачник-полукровка, я думаю! Господа гвардейцы! В трактир! Шагом марш!
— В «Подкову удачи»? — козликом подскочил на месте худощавый.
— Полегче, Фальо! Не как в прошлый раз, — подмигнул товарищам т’Кирсьен.
— Это когда он облевал всю лестницу в казарме? — хохотнул широкоплечий.
— Именно! Поэтому, господа офицеры, без излишнего фанатизма!
— Ой, да подумаешь… — обиженно протянул Фальо.
— О тебе же пекусь! — Черноусый легонько подтолкнул его локтем в бок. — После «Подковы» нас ждет «Роза Аксамалы»!
— Ух ты! — Лен расплылся в улыбке предвкушения. — Это же…
— Именно! Лучшие девочки столицы Сасандры! И в их числе блистательная Флана! Дорого, конечно, но офицерами становятся один раз в жизни! — Т’Кирсьен поправил перевязь с узким кавалерийским мечом.
— Ура! Ура гвардии! — заорал широкоплечий.
— Ура его императорскому величеству! — бросая косой взгляд на остановившийся неподалеку патруль городской стражи, выкрикнул Лен.
— Ура!!! — грянули гвардейцы в четыре молодые луженые глотки и, обнявши друг друга за плечи, направились к Банковской улице, навстречу позолоченным подковкам столь любимого военными Аксамалы — и в особенности конными гвардейцами — трактира.
Глава 2
Только на углу Портовой и Прорезной фра Корзьело немного успокоился, усмирил бешено колотящееся сердце и смог подумать о случившемся без гнева.
Тоже мне офицеры! Соплячье, вчера нацепившее банты, а гонору, как у прославленных ветеранов. Ни чести, ни совести, ни уважения к сединам. Как подобным людям можно доверять командование? А с другой стороны, пускай командуют. Чем больше в армию приходит такого пополнения (да не просто в армию, а в гвардию!), тем слабее становится Империя. Солдаты, не умеющие воевать, чиновники, не умеющие управлять, жрецы, по уши погрязшие в грехах…
А потом наступит один прекрасный миг, когда Сасандра рухнет, словно великан, водруженный на худые и костлявые ноги дроу. Айшасе не придется даже прикладывать значительных усилий — приходи и бери величайшую Империю голыми руками. Ну, разве что качнуть несколько раз, дабы скорее свалилось то, что еще будет держаться.
И никакой войны. Сасандрийцы будут продавать друг друга и страну целиком по дешевке, не торгуясь, радуясь брошенной в пыль черствой горбушке.
А все силами скромных и неприметных людей. Таких как он, фра Корзьело, табачник и полукровка.
И конечно, благодаря золоту Айшасы.
Никто не докладывал фра Корзьело, сколько переправляется золота и серебра через Ласковое море, но он мог себе это представить хотя бы приблизительно.
Нет, Сасандру победит не оружие.
И тогда наступит время торжества. Его время, табачника Корзьело. Он отомстит за унижения, за оскорбления, за гордость, заткнутую… Ну, не стоит говорить, куда именно.
Табачник свернул на Прорезную, стараясь держаться подальше от дешевых шлюх, высовывающихся из окон и осыпающих прохожих градом предложений одно непристойнее другого.
Как можно посещать столь низкопробные заведения?
Вот «Роза Аксамалы» — совсем другое дело. Опрятно, уютно, да и девочки как на подбор — хорошенькие и, что самое главное, нет ни одной старше двадцати пяти.
А вот, кстати, и «Роза Аксамалы».
Скучающий у входа охранник — могучие руки скрещены на груди, кожаная жилетка натянута на широченные плечи, словно парус на ветру, — кивнул Корзьело как старому знакомому, услужливо отворил украшенную резьбой дверь.
Широкий зал, занимавший почти весь первый этаж, освещался восемью масляными лампами, новомодными, со стеклянными колпаками. В воздухе витал аромат дорогого табака — уж в этом-то Корзьело разбирался не понаслышке — и пряностей. За четырьмя столами, способными принять одновременно человек двадцать, сидело всего два посетителя. Один из них — щуплый носатый мужчина средних лет — сосредоточенно рассматривал гравировку на посеребренном кубке. Он не выглядел как постоянный гость «Розы Аксамалы». Слишком уж невзрачная одежда и потрепанный вид. Но судить о толщине кошелька покупателя по его одежде Корзьело отвык уже давно. Многие богачи имперской столицы выглядели под стать ремесленнику средней руки, а за показной роскошью некоторых дворян из провинции крылась полная неплатежеспособность. Второй мужчина, крепкого сложения, одноглазый, очевидно, бывший военный, позевывая, курил трубку. Табачника он удостоил быстрого взгляда, а потом отвернулся к стене. Причем сделал это настолько напоказ, что Корзьело вновь захотелось ускорить падение Сасандры.
По широкой лестнице, ведущей на второй этаж, уже спускалась пышногрудая красавица. Пухлые яркие губы, тщательно подведенные глаза, волосы черные, как вороново крыло, глубокий вырез бархатного темно-бордового платья. Лишь самую капельку ее внешность портил крупный нос с горбинкой.
— Фра Корзьело, — проговорила она грудным голосом, прислушиваясь к седьмому удару колокола с Клепсидральной башни, — ваша точность не устает поражать меня!
— Это ваша красота не устает поражать меня, фрита Эстелла, — церемонно отозвался табачник. — Что же до точности, то… Как вам сказать? Жизнь коротка, и чтобы успеть выполнить все, что задумал, следует научиться не терять времени попусту.
Хозяйка борделя понимающе улыбнулась. Тот, кто посчитал бы ее раскрашенной пустышкой, здорово просчитался бы. Вдобавок к привлекательности, природа наградила ее цепким, живым умом и хваткой прирожденного дельца. Иначе она не стала бы тем, кем стала к тридцати с небольшим годам.
— Не хотите ли вина? У нас есть бочонок из-под самой Мьелы. Только для постоянных посетителей.
— О, фрита Эстелла, с удовольствием пригублю настоящего мьельского вина, но после, — поклонился лавочник.
— Как вам будет угодно, фра Корзьело. В таком случае, можете подняться наверх. Флана уже ждет вас.
Хозяйка посторонилась, пропуская табачника на лестницу.
В маленькой комнате горела всего одна свеча.
Преодолевая удивительную в его возрасте робость, Корзьело переступил порог.
Флана стояла посреди комнаты. Зеленые глаза и надменно опущенные уголки рта. Если красота хозяйки была подобна зрелому плоду, то, без сомнения, лучшая девочка «Розы Аксамалы» напоминала едва распустившийся цветок. Огненно-рыжие волосы уложены в высокую прическу. Талия стянута шнурованным кожаным корсетом, который оставлял открытыми грудь и треугольник волос внизу живота. Изящная рука поигрывала ременной плетью-шестихвосткой.
— На колени, раб! — не терпящим возражения тоном приказала она.
— Да, госпожа! — Корзьело рухнул на колени, словно его ударили по ногам, подобострастно закатил глаза. — Слушаюсь, госпожа!
— Похоже, ты сегодня здорово провинился? — Флана приблизилась к гостю, замахнулась плеткой.
Лавочник невольно зажмурился и тут же получил пощечину.
— В глаза смотреть, несчастный!
— Да, госпожа!
— Я не слышала ответа!
— Я провинился, госпожа. Я очень сильно провинился!
— Наверное, ты хочешь, чтобы тебя наказали?
— Да, госпожа! Накажите меня! Накажите!
Корзьело торопливо сбросил плащ.
Нога в черном кавалерийском сапоге уперлась ему в плечо.
— Маленький негодяй! Ты за все поплатишься!
— Накажите меня, госпожа, накажите… — ныл Корзьело, пытаясь обслюнявить сапог.
Флана сильно толкнула его. Лавочник завалился навзничь.
— Да! — Женщина нависла над ним. — Ты заслуживаешь хорошей трепки… И ты ее получишь!
Легкие, скользящие удары плети обрушились на плечи и голову табачника.
— Вот тебе, мерзавец! Вот тебе, негодяй!
— О, госпожа… — тихонько кряхтел Корзьело. — Вы так добры, госпожа…
— Негодяй, мерзавец! Ты даже не достоин называться человеком! На четвереньки, животное!
Лавочник с готовностью исполнил приказ.
Быстрым движением Флана оседлала его, не надавливая, впрочем, слишком на хребет пожилого человека.
— Упрямый осел! Тебе мало обычной порки? Вези меня, осел!
Кряхтя и постанывая — все-таки годы берут свое, — фра Корзьело пополз по кругу, старательно объезжая пуфик, плащ, валяющийся бесформенной грудой, и оброненную едва ли не сразу сумку.
— Быстрее, животное, или в следующий раз я надену шпоры!
— Да, госпожа, да! — выдыхал табачник на каждый шаг.
— Или ускорить тебя плеткой?
В подтверждение ее слов шестихвостка хлестнула по ягодицам Корзьело, обтянутым дорогим сукном.
— О госпожа!
— То-то же! — грозно проговорила Флана, поглядывая тем временем на зашторенное окно. Праздник как-никак, а тут приходится валандаться с этим старым похотливым козлом. И еще один извращенец только что ушел. Мерзкие старикашки! Они и возбудиться уже не способны, как настоящие мужчины. Возись тут с ними… Да еще нужно следить, чтоб удар не хватил в разгар любовных утех. Заведение госпожи Эстеллы гордится своей репутацией. И платят тут не в пример лучше, чем в дешевых борделях в припортовых кварталах. Отложить бы еще монет двадцать, уехать подальше, где тебя никто не знает, да хоть бы и в ту же Верну…
— Ты, кажется, решил отдохнуть? Скачи, мой верный конь! — Плеть вновь хлестнула Корзьело по ягодицам.
Табачник взбрыкнул, подобно самому настоящему боевому скакуну, но тут руки его подломились и он рухнул носом в ковер.
Флана стремительно нагнулась — живой ли?
Старый развратник дышал. Тяжело, с хрипами и присвистом, но дышал.
— С загнанными лошадьми знаешь, что делают? — проговорила она, хищно улыбаясь.
Корзьело ойкнул и вскочил. Довольно резво для его возраста.
— Прошу простить меня, госпожа!
— Простить? Ах, вот ты как заговорил? Уж не думаешь ли ты, что просьбы помогут тебе избежать справедливого наказания?
— Нет, госпожа…
— Что — «нет»?
— Не думаю, госпожа! Готов искупить вину…
— Ах, готов? Тогда долой штаны и на кровать!
Фра Корзьело поспешно повиновался. Трясущимися руками сбросил панталоны и лег ничком на широкое ложе.
Плеть ударила по дряблым ягодицам. Раз, другой, третий…
Ремни скользили, не причиняя особого вреда. Оставляли красные полоски и только.
Табачник корчился и постанывал.
— Грязное животное! Ты дорого заплатишь! — приговаривала Флана.
«Не меньше пяти полновесных золотых монет, — думала она при этом. — Сколько же фрита Эстелла отдаст мне? Две или одну?»
— Ну что, довольно с тебя, раб? — прошипела «госпожа» прямо в заросшее седыми волосами ухо лавочника.
— О да, госпожа! — Корзьело перевернулся на спину.
— Почему-то мне кажется, что стоит продолжить… — задумчиво проговорила Флана. Тот, первый, возбудился после порки гораздо больше. Даже удивительно как-то…
— Хватит… — хрипло проговорил табачник. Он и в самом деле не испытывал ни малейшего удовольствия. Если бы не гнусная фантазия Министра, назначающего встречу за встречей в самых дорогих борделях и требующего неукоснительного соблюдения определенных им правил, Корзьело никогда в жизни не позволил бы какой-то девке хлестать его плетью, унижать, оскорблять… С каким бы наслаждением он сам избил бы ее, связал, так, что веревки врезались бы в кожу и плоть, колол бы иглами эту вызывающе обнаженную грудь, кусал бы… Ничего, паршивая шлюха еще узнает, как страшна бывает месть потомка истинного айшасиана! Эти наглые зеленые глаза еще прольют слезы, эти губы будут умолять о пощаде. Как она будет кричать, извиваться под его ударами, как вспухнут рубцы на ее белой коже! До крови, до полусмерти! Она так просто не отделается…
— Ого! — удивленно проговорила Флана. — Кажется, я ошиблась… Продолжать не стоит. Ты полностью готов, раб.
Она оперлась правым коленом о покрывало из медово-желтой шкуры саблезуба. Медленно перекинула вторую ногу через фра Корзьело. Плеть упала в изголовье кровати.
— Не двигайся, я все сделаю сама…
Табачник оскалился и закрыл глаза.
Охранник как бы нехотя оторвался от насиженного места под самой вывеской «Розы Аксамалы», подозрительно оглядел шумную компанию.
— Ты что, не узнал нас, Ансельм? — подбоченился Вензольо.
Здоровяк пожал плечами.
— То-то и оно, что узнал! — захохотал Летгольм, поправляя щегольскую беретку. — Да не переживай, Ансельм! Мы сегодня при деньгах!
— Да ну? — пробасил охранник.
— Не ве’ишь? — воскликнул каматиец. — А з’я! Антоло гуляет!
Он хлопнул по плечу табальца.
— Что так?
— Да не чаял уж экзамен пройти! — развел руками Антоло. — Гусь из меня всю кровушку выпил. Хуже мары [8]!
— Мара не пьет кровь, — задумчиво проговорил Ансельм.
— Ну, не мара, так бруха [9]! — вмешался т’Гуран. — Не все ли равно?
— О! Б’уха — ст’ашное чудовище! — Вензольо сделал знак, отгоняющий нечисть.
— Бруха пьет, — согласился вышибала.
— Мы тут будем упырей обсуждать или как? — наигранно зевнул Бохтан.
— Да не бойся, Ансельм! — Антоло вытащил из-за пазухи замшевый мешочек, встряхнул им перед носом охранника. — Деньги — вот они! Конечно, попотеть пришлось, пока уговорил фра Борайна, — он даже передернулся, упомянув имя несговорчивого банкира, — выдать мне их. Отец-де не велел… А я ему — понимаешь, дружище Борайн, астрологию с первого раза не каждый сдаст!
— А он? — приподнял бровь Ансельм.
— Да какая разница? — Летгольм притопнул ногой. — Ты собираешься нас пускать?
— Или мы еще куда направимся… — пробурчал Емсиль.
— Вот именно! — кивнул Антоло. — Нам, знаешь, все равно, где денежки потратить. Да! Я же должен целых пять серебряных скудо фрите Эстелле. Вот и случай отдать долг!
— Нам неприятности ни к чему. — Охранник все же не спешил отойти с дороги.
— Да какие неп’иятности! — Каматиец скорчил непонимающее лицо. — Мы ж как овечки!
— Похоже, нас в «Корзинке счастья» заждались, — развернулся Емсиль.
— Мы будем тише воды ниже травы! — заверил вышибалу Антоло. Вытряхнул из кошелька несколько монет. Выбрал самую мелкую из серебряных — итунийской чеканки. — На! Это тебе!
Ансельм хмыкнул, недовольно скривился, но деньги взял.
— Глядите у меня! Знаю я вашего брата…
— Мой брат, — веско проговорил Летгольм, — с отличием закончил Императорский аксамалианский университет тонких наук! Он весьма уважаемый адвокат. Кстати, если тебе вдруг понадобится его помощь, не стесняйся — подходи прямо ко мне.
Охранник покачал головой. Подвел итог:
— Болтуны.
Но подвинулся, позволяя пройти.
— Только без ваших шуточек школярских.
Пропуская друзей вперед, Антоло примирительно проговорил:
— Или мы не знаем, Ансельм, какой сегодня праздник? Вот увидишь — все будет хорошо.
Усевшись за столом, студенты принялись озираться в поисках прислуги.
Из замеченных Корзьело посетителей остался лишь один — одноглазый вояка. Он по-прежнему сидел в гордом одиночестве, посасывая трубку. Молодых людей он удостоил столь же мимолетного взгляда, что и табачника.
— Ну что, вина для начала? — Вензольо расстегнул верхнюю пуговицу камзола. — Что-то го’ло пылью забилось…
— Еще бы! — рассмеялся Антоло. — Столько лет грызть гранит науки!
Каматиец нахмурился на мгновение. Астрологию он сдал лишь с третьего раза. Да и на курсе геометрии просидел лишний год.
— Эй, хозяева! — Летгольм постучал ножнами корда по столу. — Где вы?
— Не шуми! — одернул его Емсиль. — Надо будет — подойдут.
— Что значит — «надо будет»! Мне уже надо!
— Что, не терпится? — оскалился Бохтан.
Пока Летгольм придумывал самый убийственный ответ, на лестнице появилась хозяйка борделя.
— Что за шум, молодые господа? Чего желаете?
— Для начала вернуть долг, фрита Эстелла! — поднялся табалец. — Вот — все до последнего скудо.
— А, это вы, фра Антоло? — Эстелла подошла к столу, приняла из рук студента монеты, придирчиво их осмотрела. — Что ж, я рада, что даже молодежь держит слово. Воистину благословенные времена.
Если бы кто-нибудь в это мгновение взглянул на одноглазого, то по его гримасе сразу догадался бы, что он придерживается совсем другого мнения насчет времен.
— Молодые господа желают вина, как я поняла? — продолжила Эстелла.
— Конечно! — воскликнул Вензольо.
— Хорошо бы пива, — не поднимая глаз от столешницы, проговорил Емсиль.
Студенты захохотали. Ну, лесной житель, дикий человек — что с него возьмешь?
— Вино! — решительно возразил Антоло. — Сегодня только вино! Чего ты насупился? Я угощаю!
— Молодой господин окончил факультет? — догадалась хозяйка.
— Мы все окончили! Пусть теперь арифметика и геометрия отдохнут от нас! — Антоло взмахнул рукой, словно выступал перед профессорами.
— А также логика и риторика! — добавил Летгольм.
— И астрология с музыкой! — это уже Емсиль.
— И г’амматика!
— Пускай катятся ко всем ледяным демонам Севера! — Антоло прихлопнул ладонью по столу. — Пусть провалятся эти никому не нужные науки на дно океана Бурь! Теперь каждый выберет себе науку по душе и сердцу! Я, например, буду изучать богословие.
— А я — медицину, — тихо, но твердо высказался Емсиль и огляделся по сторонам — только попробуйте засмеяться.
— А мы с Вензольо подналяжем на юриспруденцию! — звонко выкрикнул Летгольм. — Станем лучшими законниками в Сасандре! Так, Вензольо, что ты молчишь?
— Ну, так, — нехотя согласился каматиец. Он-то в своих силах одолеть семилетний курс обучения на адвоката не был столь уверен.
Эстелла улыбнулась:
— Не забывайте наше убогое заведение, когда достигнете вершин успеха и власти, молодые господа!
— Не забудем, — искренне пообещал Антоло. — Если Флана будет еще работать у вас, фрита Эстелла. Она, кстати, свободна?
— К сожалению, нет… Но она освободится к восьмому часу клепсидры. Зато свободны Рилла и Алана. Лита должна подойти чуть позже — она отпросилась проведать стариков.
— Рилла? — подпрыгнул на месте Летгольм. — Друзья мои, я, пожалуй, поднимусь наверх…
— А вина? — схватил его за рукав Вензольо.
— Погоди немного, какой ты нетерпеливый, — погрозил Летгольму пальцем Антоло. — Ты бросишь вино и верных друзей ради девицы? Пусть и пригожей, но…
— В самом деле, — дернул плечом Бохтан. — Так не годится. Нужно выпить за успех.
— Я сейчас распоряжусь, молодые господа, — благожелательно кивнула фрита Эстелла. Она убедилась в платежеспособности старых знакомцев (а убеждаться в этом, чтобы избежать разочарований и никому не нужных скандалов, ей приходилось частенько), а также поняла, что студенты намерены веселиться, а не задирать случайных посетителей.
— Я такой голодный, — пробурчал Емсиль после того, как хозяйка ушла, — что съел бы половину мамонта.
Тоже мне офицеры! Соплячье, вчера нацепившее банты, а гонору, как у прославленных ветеранов. Ни чести, ни совести, ни уважения к сединам. Как подобным людям можно доверять командование? А с другой стороны, пускай командуют. Чем больше в армию приходит такого пополнения (да не просто в армию, а в гвардию!), тем слабее становится Империя. Солдаты, не умеющие воевать, чиновники, не умеющие управлять, жрецы, по уши погрязшие в грехах…
А потом наступит один прекрасный миг, когда Сасандра рухнет, словно великан, водруженный на худые и костлявые ноги дроу. Айшасе не придется даже прикладывать значительных усилий — приходи и бери величайшую Империю голыми руками. Ну, разве что качнуть несколько раз, дабы скорее свалилось то, что еще будет держаться.
И никакой войны. Сасандрийцы будут продавать друг друга и страну целиком по дешевке, не торгуясь, радуясь брошенной в пыль черствой горбушке.
А все силами скромных и неприметных людей. Таких как он, фра Корзьело, табачник и полукровка.
И конечно, благодаря золоту Айшасы.
Никто не докладывал фра Корзьело, сколько переправляется золота и серебра через Ласковое море, но он мог себе это представить хотя бы приблизительно.
Нет, Сасандру победит не оружие.
И тогда наступит время торжества. Его время, табачника Корзьело. Он отомстит за унижения, за оскорбления, за гордость, заткнутую… Ну, не стоит говорить, куда именно.
Табачник свернул на Прорезную, стараясь держаться подальше от дешевых шлюх, высовывающихся из окон и осыпающих прохожих градом предложений одно непристойнее другого.
Как можно посещать столь низкопробные заведения?
Вот «Роза Аксамалы» — совсем другое дело. Опрятно, уютно, да и девочки как на подбор — хорошенькие и, что самое главное, нет ни одной старше двадцати пяти.
А вот, кстати, и «Роза Аксамалы».
Скучающий у входа охранник — могучие руки скрещены на груди, кожаная жилетка натянута на широченные плечи, словно парус на ветру, — кивнул Корзьело как старому знакомому, услужливо отворил украшенную резьбой дверь.
Широкий зал, занимавший почти весь первый этаж, освещался восемью масляными лампами, новомодными, со стеклянными колпаками. В воздухе витал аромат дорогого табака — уж в этом-то Корзьело разбирался не понаслышке — и пряностей. За четырьмя столами, способными принять одновременно человек двадцать, сидело всего два посетителя. Один из них — щуплый носатый мужчина средних лет — сосредоточенно рассматривал гравировку на посеребренном кубке. Он не выглядел как постоянный гость «Розы Аксамалы». Слишком уж невзрачная одежда и потрепанный вид. Но судить о толщине кошелька покупателя по его одежде Корзьело отвык уже давно. Многие богачи имперской столицы выглядели под стать ремесленнику средней руки, а за показной роскошью некоторых дворян из провинции крылась полная неплатежеспособность. Второй мужчина, крепкого сложения, одноглазый, очевидно, бывший военный, позевывая, курил трубку. Табачника он удостоил быстрого взгляда, а потом отвернулся к стене. Причем сделал это настолько напоказ, что Корзьело вновь захотелось ускорить падение Сасандры.
По широкой лестнице, ведущей на второй этаж, уже спускалась пышногрудая красавица. Пухлые яркие губы, тщательно подведенные глаза, волосы черные, как вороново крыло, глубокий вырез бархатного темно-бордового платья. Лишь самую капельку ее внешность портил крупный нос с горбинкой.
— Фра Корзьело, — проговорила она грудным голосом, прислушиваясь к седьмому удару колокола с Клепсидральной башни, — ваша точность не устает поражать меня!
— Это ваша красота не устает поражать меня, фрита Эстелла, — церемонно отозвался табачник. — Что же до точности, то… Как вам сказать? Жизнь коротка, и чтобы успеть выполнить все, что задумал, следует научиться не терять времени попусту.
Хозяйка борделя понимающе улыбнулась. Тот, кто посчитал бы ее раскрашенной пустышкой, здорово просчитался бы. Вдобавок к привлекательности, природа наградила ее цепким, живым умом и хваткой прирожденного дельца. Иначе она не стала бы тем, кем стала к тридцати с небольшим годам.
— Не хотите ли вина? У нас есть бочонок из-под самой Мьелы. Только для постоянных посетителей.
— О, фрита Эстелла, с удовольствием пригублю настоящего мьельского вина, но после, — поклонился лавочник.
— Как вам будет угодно, фра Корзьело. В таком случае, можете подняться наверх. Флана уже ждет вас.
Хозяйка посторонилась, пропуская табачника на лестницу.
В маленькой комнате горела всего одна свеча.
Преодолевая удивительную в его возрасте робость, Корзьело переступил порог.
Флана стояла посреди комнаты. Зеленые глаза и надменно опущенные уголки рта. Если красота хозяйки была подобна зрелому плоду, то, без сомнения, лучшая девочка «Розы Аксамалы» напоминала едва распустившийся цветок. Огненно-рыжие волосы уложены в высокую прическу. Талия стянута шнурованным кожаным корсетом, который оставлял открытыми грудь и треугольник волос внизу живота. Изящная рука поигрывала ременной плетью-шестихвосткой.
— На колени, раб! — не терпящим возражения тоном приказала она.
— Да, госпожа! — Корзьело рухнул на колени, словно его ударили по ногам, подобострастно закатил глаза. — Слушаюсь, госпожа!
— Похоже, ты сегодня здорово провинился? — Флана приблизилась к гостю, замахнулась плеткой.
Лавочник невольно зажмурился и тут же получил пощечину.
— В глаза смотреть, несчастный!
— Да, госпожа!
— Я не слышала ответа!
— Я провинился, госпожа. Я очень сильно провинился!
— Наверное, ты хочешь, чтобы тебя наказали?
— Да, госпожа! Накажите меня! Накажите!
Корзьело торопливо сбросил плащ.
Нога в черном кавалерийском сапоге уперлась ему в плечо.
— Маленький негодяй! Ты за все поплатишься!
— Накажите меня, госпожа, накажите… — ныл Корзьело, пытаясь обслюнявить сапог.
Флана сильно толкнула его. Лавочник завалился навзничь.
— Да! — Женщина нависла над ним. — Ты заслуживаешь хорошей трепки… И ты ее получишь!
Легкие, скользящие удары плети обрушились на плечи и голову табачника.
— Вот тебе, мерзавец! Вот тебе, негодяй!
— О, госпожа… — тихонько кряхтел Корзьело. — Вы так добры, госпожа…
— Негодяй, мерзавец! Ты даже не достоин называться человеком! На четвереньки, животное!
Лавочник с готовностью исполнил приказ.
Быстрым движением Флана оседлала его, не надавливая, впрочем, слишком на хребет пожилого человека.
— Упрямый осел! Тебе мало обычной порки? Вези меня, осел!
Кряхтя и постанывая — все-таки годы берут свое, — фра Корзьело пополз по кругу, старательно объезжая пуфик, плащ, валяющийся бесформенной грудой, и оброненную едва ли не сразу сумку.
— Быстрее, животное, или в следующий раз я надену шпоры!
— Да, госпожа, да! — выдыхал табачник на каждый шаг.
— Или ускорить тебя плеткой?
В подтверждение ее слов шестихвостка хлестнула по ягодицам Корзьело, обтянутым дорогим сукном.
— О госпожа!
— То-то же! — грозно проговорила Флана, поглядывая тем временем на зашторенное окно. Праздник как-никак, а тут приходится валандаться с этим старым похотливым козлом. И еще один извращенец только что ушел. Мерзкие старикашки! Они и возбудиться уже не способны, как настоящие мужчины. Возись тут с ними… Да еще нужно следить, чтоб удар не хватил в разгар любовных утех. Заведение госпожи Эстеллы гордится своей репутацией. И платят тут не в пример лучше, чем в дешевых борделях в припортовых кварталах. Отложить бы еще монет двадцать, уехать подальше, где тебя никто не знает, да хоть бы и в ту же Верну…
— Ты, кажется, решил отдохнуть? Скачи, мой верный конь! — Плеть вновь хлестнула Корзьело по ягодицам.
Табачник взбрыкнул, подобно самому настоящему боевому скакуну, но тут руки его подломились и он рухнул носом в ковер.
Флана стремительно нагнулась — живой ли?
Старый развратник дышал. Тяжело, с хрипами и присвистом, но дышал.
— С загнанными лошадьми знаешь, что делают? — проговорила она, хищно улыбаясь.
Корзьело ойкнул и вскочил. Довольно резво для его возраста.
— Прошу простить меня, госпожа!
— Простить? Ах, вот ты как заговорил? Уж не думаешь ли ты, что просьбы помогут тебе избежать справедливого наказания?
— Нет, госпожа…
— Что — «нет»?
— Не думаю, госпожа! Готов искупить вину…
— Ах, готов? Тогда долой штаны и на кровать!
Фра Корзьело поспешно повиновался. Трясущимися руками сбросил панталоны и лег ничком на широкое ложе.
Плеть ударила по дряблым ягодицам. Раз, другой, третий…
Ремни скользили, не причиняя особого вреда. Оставляли красные полоски и только.
Табачник корчился и постанывал.
— Грязное животное! Ты дорого заплатишь! — приговаривала Флана.
«Не меньше пяти полновесных золотых монет, — думала она при этом. — Сколько же фрита Эстелла отдаст мне? Две или одну?»
— Ну что, довольно с тебя, раб? — прошипела «госпожа» прямо в заросшее седыми волосами ухо лавочника.
— О да, госпожа! — Корзьело перевернулся на спину.
— Почему-то мне кажется, что стоит продолжить… — задумчиво проговорила Флана. Тот, первый, возбудился после порки гораздо больше. Даже удивительно как-то…
— Хватит… — хрипло проговорил табачник. Он и в самом деле не испытывал ни малейшего удовольствия. Если бы не гнусная фантазия Министра, назначающего встречу за встречей в самых дорогих борделях и требующего неукоснительного соблюдения определенных им правил, Корзьело никогда в жизни не позволил бы какой-то девке хлестать его плетью, унижать, оскорблять… С каким бы наслаждением он сам избил бы ее, связал, так, что веревки врезались бы в кожу и плоть, колол бы иглами эту вызывающе обнаженную грудь, кусал бы… Ничего, паршивая шлюха еще узнает, как страшна бывает месть потомка истинного айшасиана! Эти наглые зеленые глаза еще прольют слезы, эти губы будут умолять о пощаде. Как она будет кричать, извиваться под его ударами, как вспухнут рубцы на ее белой коже! До крови, до полусмерти! Она так просто не отделается…
— Ого! — удивленно проговорила Флана. — Кажется, я ошиблась… Продолжать не стоит. Ты полностью готов, раб.
Она оперлась правым коленом о покрывало из медово-желтой шкуры саблезуба. Медленно перекинула вторую ногу через фра Корзьело. Плеть упала в изголовье кровати.
— Не двигайся, я все сделаю сама…
Табачник оскалился и закрыл глаза.
Охранник как бы нехотя оторвался от насиженного места под самой вывеской «Розы Аксамалы», подозрительно оглядел шумную компанию.
— Ты что, не узнал нас, Ансельм? — подбоченился Вензольо.
Здоровяк пожал плечами.
— То-то и оно, что узнал! — захохотал Летгольм, поправляя щегольскую беретку. — Да не переживай, Ансельм! Мы сегодня при деньгах!
— Да ну? — пробасил охранник.
— Не ве’ишь? — воскликнул каматиец. — А з’я! Антоло гуляет!
Он хлопнул по плечу табальца.
— Что так?
— Да не чаял уж экзамен пройти! — развел руками Антоло. — Гусь из меня всю кровушку выпил. Хуже мары [8]!
— Мара не пьет кровь, — задумчиво проговорил Ансельм.
— Ну, не мара, так бруха [9]! — вмешался т’Гуран. — Не все ли равно?
— О! Б’уха — ст’ашное чудовище! — Вензольо сделал знак, отгоняющий нечисть.
— Бруха пьет, — согласился вышибала.
— Мы тут будем упырей обсуждать или как? — наигранно зевнул Бохтан.
— Да не бойся, Ансельм! — Антоло вытащил из-за пазухи замшевый мешочек, встряхнул им перед носом охранника. — Деньги — вот они! Конечно, попотеть пришлось, пока уговорил фра Борайна, — он даже передернулся, упомянув имя несговорчивого банкира, — выдать мне их. Отец-де не велел… А я ему — понимаешь, дружище Борайн, астрологию с первого раза не каждый сдаст!
— А он? — приподнял бровь Ансельм.
— Да какая разница? — Летгольм притопнул ногой. — Ты собираешься нас пускать?
— Или мы еще куда направимся… — пробурчал Емсиль.
— Вот именно! — кивнул Антоло. — Нам, знаешь, все равно, где денежки потратить. Да! Я же должен целых пять серебряных скудо фрите Эстелле. Вот и случай отдать долг!
— Нам неприятности ни к чему. — Охранник все же не спешил отойти с дороги.
— Да какие неп’иятности! — Каматиец скорчил непонимающее лицо. — Мы ж как овечки!
— Похоже, нас в «Корзинке счастья» заждались, — развернулся Емсиль.
— Мы будем тише воды ниже травы! — заверил вышибалу Антоло. Вытряхнул из кошелька несколько монет. Выбрал самую мелкую из серебряных — итунийской чеканки. — На! Это тебе!
Ансельм хмыкнул, недовольно скривился, но деньги взял.
— Глядите у меня! Знаю я вашего брата…
— Мой брат, — веско проговорил Летгольм, — с отличием закончил Императорский аксамалианский университет тонких наук! Он весьма уважаемый адвокат. Кстати, если тебе вдруг понадобится его помощь, не стесняйся — подходи прямо ко мне.
Охранник покачал головой. Подвел итог:
— Болтуны.
Но подвинулся, позволяя пройти.
— Только без ваших шуточек школярских.
Пропуская друзей вперед, Антоло примирительно проговорил:
— Или мы не знаем, Ансельм, какой сегодня праздник? Вот увидишь — все будет хорошо.
Усевшись за столом, студенты принялись озираться в поисках прислуги.
Из замеченных Корзьело посетителей остался лишь один — одноглазый вояка. Он по-прежнему сидел в гордом одиночестве, посасывая трубку. Молодых людей он удостоил столь же мимолетного взгляда, что и табачника.
— Ну что, вина для начала? — Вензольо расстегнул верхнюю пуговицу камзола. — Что-то го’ло пылью забилось…
— Еще бы! — рассмеялся Антоло. — Столько лет грызть гранит науки!
Каматиец нахмурился на мгновение. Астрологию он сдал лишь с третьего раза. Да и на курсе геометрии просидел лишний год.
— Эй, хозяева! — Летгольм постучал ножнами корда по столу. — Где вы?
— Не шуми! — одернул его Емсиль. — Надо будет — подойдут.
— Что значит — «надо будет»! Мне уже надо!
— Что, не терпится? — оскалился Бохтан.
Пока Летгольм придумывал самый убийственный ответ, на лестнице появилась хозяйка борделя.
— Что за шум, молодые господа? Чего желаете?
— Для начала вернуть долг, фрита Эстелла! — поднялся табалец. — Вот — все до последнего скудо.
— А, это вы, фра Антоло? — Эстелла подошла к столу, приняла из рук студента монеты, придирчиво их осмотрела. — Что ж, я рада, что даже молодежь держит слово. Воистину благословенные времена.
Если бы кто-нибудь в это мгновение взглянул на одноглазого, то по его гримасе сразу догадался бы, что он придерживается совсем другого мнения насчет времен.
— Молодые господа желают вина, как я поняла? — продолжила Эстелла.
— Конечно! — воскликнул Вензольо.
— Хорошо бы пива, — не поднимая глаз от столешницы, проговорил Емсиль.
Студенты захохотали. Ну, лесной житель, дикий человек — что с него возьмешь?
— Вино! — решительно возразил Антоло. — Сегодня только вино! Чего ты насупился? Я угощаю!
— Молодой господин окончил факультет? — догадалась хозяйка.
— Мы все окончили! Пусть теперь арифметика и геометрия отдохнут от нас! — Антоло взмахнул рукой, словно выступал перед профессорами.
— А также логика и риторика! — добавил Летгольм.
— И астрология с музыкой! — это уже Емсиль.
— И г’амматика!
— Пускай катятся ко всем ледяным демонам Севера! — Антоло прихлопнул ладонью по столу. — Пусть провалятся эти никому не нужные науки на дно океана Бурь! Теперь каждый выберет себе науку по душе и сердцу! Я, например, буду изучать богословие.
— А я — медицину, — тихо, но твердо высказался Емсиль и огляделся по сторонам — только попробуйте засмеяться.
— А мы с Вензольо подналяжем на юриспруденцию! — звонко выкрикнул Летгольм. — Станем лучшими законниками в Сасандре! Так, Вензольо, что ты молчишь?
— Ну, так, — нехотя согласился каматиец. Он-то в своих силах одолеть семилетний курс обучения на адвоката не был столь уверен.
Эстелла улыбнулась:
— Не забывайте наше убогое заведение, когда достигнете вершин успеха и власти, молодые господа!
— Не забудем, — искренне пообещал Антоло. — Если Флана будет еще работать у вас, фрита Эстелла. Она, кстати, свободна?
— К сожалению, нет… Но она освободится к восьмому часу клепсидры. Зато свободны Рилла и Алана. Лита должна подойти чуть позже — она отпросилась проведать стариков.
— Рилла? — подпрыгнул на месте Летгольм. — Друзья мои, я, пожалуй, поднимусь наверх…
— А вина? — схватил его за рукав Вензольо.
— Погоди немного, какой ты нетерпеливый, — погрозил Летгольму пальцем Антоло. — Ты бросишь вино и верных друзей ради девицы? Пусть и пригожей, но…
— В самом деле, — дернул плечом Бохтан. — Так не годится. Нужно выпить за успех.
— Я сейчас распоряжусь, молодые господа, — благожелательно кивнула фрита Эстелла. Она убедилась в платежеспособности старых знакомцев (а убеждаться в этом, чтобы избежать разочарований и никому не нужных скандалов, ей приходилось частенько), а также поняла, что студенты намерены веселиться, а не задирать случайных посетителей.
— Я такой голодный, — пробурчал Емсиль после того, как хозяйка ушла, — что съел бы половину мамонта.