Страница:
— Значит, ты рассчитываешь использовать меня как живца? — проговорил Ловкач. — Я правильно понял?
— Правильно.
— Вольнодумцы, не разделяющие твоей искренней, несомненно, любви к Империи и императору, станут искать встречи со мной. Попытаются сделать из меня идола, знамя своей борьбы. Правильно?
— Приблизительно так.
— А вы будете рядом. И ты, Мастер, и твои помощники-соглядатаи, и надсмотрщики из застенков Аксамалианской тюрьмы.
— Верно. Мы будем поблизости. Будем наблюдать, запоминать, выявлять. Ниточки, возможно, потянутся на свободу, к тем из предполагаемых бунтовщиков и предателей Отечества, кто оказался достаточно умелым, чтобы не попасться. Полгода-год, и мы выжжем каленым железом язву вольнодумства в Аксамале, а со временем и по всей Сасандре. От гор Тумана до степей кентавров, от моря Внутреннего до побережья Ласкового моря. Сохраним величайшую страну мира, с ее вековыми традициями, культурой, наукой, верой в Триединого…
— Тюрьмами, сыском, борделями, винокурнями. Ханжеством жрецов и мздоимством чиновников. Продажностью судей и тупостью заседателей магистрата… — Берельм напрягся, расправил плечи. — Не пойдет. Я не согласен.
— То есть как… — раскрыл рот от неожиданности Мастер, но довольно быстро взял себя в руки. — Много себе позволяешь, Ловкач. Хочешь сгнить заживо на рудниках? Или, может быть, предпочтешь умереть от цинги на галерах? А как насчет каменоломен? Ты же не привык работать руками, питаться жидкой чечевичной похлебкой, пить протухшую воду. Любишь добротную одежду, сшитые на заказ сапоги. Спать в чистой постели и желательно с опрятной, смазливой девчонкой под боком. И ты готов от всего этого отказаться ради кучки злоумышленников, которые норовят втоптать в грязь твое Отечество?
— Ради злоумышленников? — мотнул головой Берельм. — Вот уж нет! Очень они мне нужны!
— Тогда почему ты отказываешься?
— А как ты думаешь? Если я вызову на откровенность целую кучу заговорщиков, да еще таких, которых подкармливает денежными вливаниями Айшаса, а после сдам их властям, каковы мои шансы выжить? Только отвечай честно. Я ведь игрок и умею просчитывать ходы.
— А в рудниках или на галере? Сколько ты протянешь там?
— Да уж сколько-нибудь протяну. Я крепче, чем кажусь с первого взгляда.
— Это я уже понял. Крепкий и упрямый, каким и должен быть уроженец северной Вельзы. Так?
— А что в этом дурного?
— Ничего. Я просто хотел намекнуть, что изучил достаточно хорошо не только твои нынешние похождения, но и детство, родню…
— У меня нет родни! — почти выкрикнул Берельм, дернув щекой.
— Да неужели? — Мастер поднял бровь, прищурился.
— Ну, если ты потратил какое-то время на изучение моего прошлого, это ты должен был выяснить в первую очередь.
— Выяснил, конечно. А ты как думал?
— И что ты выяснил?
— А то, что ты сбежал из дому четырнадцати лет от роду. Бросил мать, отца и младшую сестру.
— Очень я им был нужен!
— Кто знает, кто знает?..
— Они никогда меня не замечали. Только магические упражнения… Опыты, попытки овладеть Силой… Отцу не давала покоя память о деде. Вот кто был воистину могучим чародеем, так это он.
— О нем я тоже узнал, — чуть кивнул сыщик. — Тельмар Мудрый. Один из сильнейших волшебников своего времени. Всю жизнь посвятил целительству. Погиб тридцать семь лет назад, спасая народ Сасандры от бубонной чумы. Верно?
— Верно, — Берельм заговорил тише, постепенно успокаиваясь. А чего это он, собственно, так разозлился? Что было, то было и быльем поросло. Больше двадцати лет он живет без семьи. Пора бы и привыкнуть. А вот не выходит. Нет-нет, а что-то кольнет в груди, с левой стороны. — Отец всю жизнь завидовал деду. Но завистью умения не прибавишь, а магические таланты не всегда передаются по наследству. Во мне-то ни искорки…
— Может быть…
— Не «может быть», а точно. Думаешь, отец меня не проверял? Вот у сестры был дар. И очень неплохой. Она могла бы вырасти отличной магичкой и возродить славу нашей семьи, утраченную со смертью Тельмара Мудрого. Могла бы…
Он замолчал. Хоть он и ушел из дома, а все же изредка, проезжая неподалеку от родимых мест, пытался узнать — как там, что там, чем живут, все ли здоровы… Они были здоровы. Занимались все теми же магическими глупостями — на взгляд Берельма, само собой. А потом он узнал, что в Ресенну, городок небольшой и тихий, пришла холера. Отец возомнил себя целителем из стародавних времен, кинулся спасать людей. Ходил из дома в дом, составлял эликсиры, лечил самоцветами и призывал силы четырех стихий. А поскольку он не обладал и десятой долей умения и силы своего тестя, Тельмара, заразился и умер. Вместе со всей семьей. Зачем об этом лишний раз говорить вслух? Да и кому? Сыщику.
— А ты знаешь, что у тебя есть еще одна сестра? — негромко сказал Мастер.
Ловкач взглянул на него с недоумением.
— У меня была сестра. Но она умерла…
— Нет. Я имею в виду совсем другую девушку, — покачал головой сыщик. — Разве ты не знаешь? Она родилась уже после твоего побега. Сейчас ей чуть больше восемнадцати.
— Не может быть…
— Может. Если ты выполнишь мое поручение, я вас познакомлю.
— Какая-то девчонка… Как я смогу проверить, правду ты говоришь или нет?
— Когда ты ее увидишь, то поймешь, что я честен, как перед Триединым.
— И все-таки… Она мне совсем чужая. И я ей тоже…
— Ловкач… — Мастер глядел почти сочувственно. — Не пытайся выглядеть хуже, чем ты есть. Я тебе это уже говорил или нет?
— Не помню…
— Тогда говорю. Судьба сделала тебя таким, каков ты есть сейчас. Ты ловкий и хитрый мошенник, прожженный аферист, но ты незлобливый и по-своему справедливый человек. Помоги мне. Я помогу тебе. Как ты думаешь, девочке было легко все эти годы?
— Я в этом не виновен.
— И все же. Подумай. Родная кровь. Вы нужны друг другу.
Берельм скрипнул зубами:
— Это нечестный прием, сыщик.
— Почему? Я кого-то предал, украл, убил невиновного?
— Нет, но… Она в Аксамале? — Ловкач наклонился вперед настолько быстро, что у Мастера дернулась левая рука, на мгновение в пальцах возник и вновь скрылся метательный нож.
— Да. Она в Аксамале. Сыта, одета и обута, но я не думаю, что она счастлива.
— Хорошо, сыщик, — с мукой в голосе проговорил Берельм. — Я принимаю твое предложение. Но с одним условием.
— Это с каким же? — нахмурился Мастер. — Обычно тайный сыск сам диктует условия.
— Ничего. Не переживай. Это условие необременительное.
— Ну-ну…
— Ты приглядишь за девочкой, пока я буду занят?
Сыщик вздохнул с облегчением:
— Можешь быть спокоен. Обещаю. Она, вообще-то, довольно самостоятельная особа, но я пригляжу. Так будет лучше для всех.
— Спасибо, — искренне поблагодарил мошенник. — Тогда и я обещаю выполнить все твои поручения. Я принимаю твои правила игры, и с этого дня вольнодумцам Аксамалы следует попросту стремглав убегать из столицы.
Мастер усмехнулся. Накинул капюшон плаща. Жестом предложил Берельму последовать его примеру.
А в небе над Аксамалой продолжала яриться гроза, уползая потихоньку в сторону Великого озера. Гремел гром, сверкали молнии. Дождевые струи хлестали землю.
Глава 6
— Правильно.
— Вольнодумцы, не разделяющие твоей искренней, несомненно, любви к Империи и императору, станут искать встречи со мной. Попытаются сделать из меня идола, знамя своей борьбы. Правильно?
— Приблизительно так.
— А вы будете рядом. И ты, Мастер, и твои помощники-соглядатаи, и надсмотрщики из застенков Аксамалианской тюрьмы.
— Верно. Мы будем поблизости. Будем наблюдать, запоминать, выявлять. Ниточки, возможно, потянутся на свободу, к тем из предполагаемых бунтовщиков и предателей Отечества, кто оказался достаточно умелым, чтобы не попасться. Полгода-год, и мы выжжем каленым железом язву вольнодумства в Аксамале, а со временем и по всей Сасандре. От гор Тумана до степей кентавров, от моря Внутреннего до побережья Ласкового моря. Сохраним величайшую страну мира, с ее вековыми традициями, культурой, наукой, верой в Триединого…
— Тюрьмами, сыском, борделями, винокурнями. Ханжеством жрецов и мздоимством чиновников. Продажностью судей и тупостью заседателей магистрата… — Берельм напрягся, расправил плечи. — Не пойдет. Я не согласен.
— То есть как… — раскрыл рот от неожиданности Мастер, но довольно быстро взял себя в руки. — Много себе позволяешь, Ловкач. Хочешь сгнить заживо на рудниках? Или, может быть, предпочтешь умереть от цинги на галерах? А как насчет каменоломен? Ты же не привык работать руками, питаться жидкой чечевичной похлебкой, пить протухшую воду. Любишь добротную одежду, сшитые на заказ сапоги. Спать в чистой постели и желательно с опрятной, смазливой девчонкой под боком. И ты готов от всего этого отказаться ради кучки злоумышленников, которые норовят втоптать в грязь твое Отечество?
— Ради злоумышленников? — мотнул головой Берельм. — Вот уж нет! Очень они мне нужны!
— Тогда почему ты отказываешься?
— А как ты думаешь? Если я вызову на откровенность целую кучу заговорщиков, да еще таких, которых подкармливает денежными вливаниями Айшаса, а после сдам их властям, каковы мои шансы выжить? Только отвечай честно. Я ведь игрок и умею просчитывать ходы.
— А в рудниках или на галере? Сколько ты протянешь там?
— Да уж сколько-нибудь протяну. Я крепче, чем кажусь с первого взгляда.
— Это я уже понял. Крепкий и упрямый, каким и должен быть уроженец северной Вельзы. Так?
— А что в этом дурного?
— Ничего. Я просто хотел намекнуть, что изучил достаточно хорошо не только твои нынешние похождения, но и детство, родню…
— У меня нет родни! — почти выкрикнул Берельм, дернув щекой.
— Да неужели? — Мастер поднял бровь, прищурился.
— Ну, если ты потратил какое-то время на изучение моего прошлого, это ты должен был выяснить в первую очередь.
— Выяснил, конечно. А ты как думал?
— И что ты выяснил?
— А то, что ты сбежал из дому четырнадцати лет от роду. Бросил мать, отца и младшую сестру.
— Очень я им был нужен!
— Кто знает, кто знает?..
— Они никогда меня не замечали. Только магические упражнения… Опыты, попытки овладеть Силой… Отцу не давала покоя память о деде. Вот кто был воистину могучим чародеем, так это он.
— О нем я тоже узнал, — чуть кивнул сыщик. — Тельмар Мудрый. Один из сильнейших волшебников своего времени. Всю жизнь посвятил целительству. Погиб тридцать семь лет назад, спасая народ Сасандры от бубонной чумы. Верно?
— Верно, — Берельм заговорил тише, постепенно успокаиваясь. А чего это он, собственно, так разозлился? Что было, то было и быльем поросло. Больше двадцати лет он живет без семьи. Пора бы и привыкнуть. А вот не выходит. Нет-нет, а что-то кольнет в груди, с левой стороны. — Отец всю жизнь завидовал деду. Но завистью умения не прибавишь, а магические таланты не всегда передаются по наследству. Во мне-то ни искорки…
— Может быть…
— Не «может быть», а точно. Думаешь, отец меня не проверял? Вот у сестры был дар. И очень неплохой. Она могла бы вырасти отличной магичкой и возродить славу нашей семьи, утраченную со смертью Тельмара Мудрого. Могла бы…
Он замолчал. Хоть он и ушел из дома, а все же изредка, проезжая неподалеку от родимых мест, пытался узнать — как там, что там, чем живут, все ли здоровы… Они были здоровы. Занимались все теми же магическими глупостями — на взгляд Берельма, само собой. А потом он узнал, что в Ресенну, городок небольшой и тихий, пришла холера. Отец возомнил себя целителем из стародавних времен, кинулся спасать людей. Ходил из дома в дом, составлял эликсиры, лечил самоцветами и призывал силы четырех стихий. А поскольку он не обладал и десятой долей умения и силы своего тестя, Тельмара, заразился и умер. Вместе со всей семьей. Зачем об этом лишний раз говорить вслух? Да и кому? Сыщику.
— А ты знаешь, что у тебя есть еще одна сестра? — негромко сказал Мастер.
Ловкач взглянул на него с недоумением.
— У меня была сестра. Но она умерла…
— Нет. Я имею в виду совсем другую девушку, — покачал головой сыщик. — Разве ты не знаешь? Она родилась уже после твоего побега. Сейчас ей чуть больше восемнадцати.
— Не может быть…
— Может. Если ты выполнишь мое поручение, я вас познакомлю.
— Какая-то девчонка… Как я смогу проверить, правду ты говоришь или нет?
— Когда ты ее увидишь, то поймешь, что я честен, как перед Триединым.
— И все-таки… Она мне совсем чужая. И я ей тоже…
— Ловкач… — Мастер глядел почти сочувственно. — Не пытайся выглядеть хуже, чем ты есть. Я тебе это уже говорил или нет?
— Не помню…
— Тогда говорю. Судьба сделала тебя таким, каков ты есть сейчас. Ты ловкий и хитрый мошенник, прожженный аферист, но ты незлобливый и по-своему справедливый человек. Помоги мне. Я помогу тебе. Как ты думаешь, девочке было легко все эти годы?
— Я в этом не виновен.
— И все же. Подумай. Родная кровь. Вы нужны друг другу.
Берельм скрипнул зубами:
— Это нечестный прием, сыщик.
— Почему? Я кого-то предал, украл, убил невиновного?
— Нет, но… Она в Аксамале? — Ловкач наклонился вперед настолько быстро, что у Мастера дернулась левая рука, на мгновение в пальцах возник и вновь скрылся метательный нож.
— Да. Она в Аксамале. Сыта, одета и обута, но я не думаю, что она счастлива.
— Хорошо, сыщик, — с мукой в голосе проговорил Берельм. — Я принимаю твое предложение. Но с одним условием.
— Это с каким же? — нахмурился Мастер. — Обычно тайный сыск сам диктует условия.
— Ничего. Не переживай. Это условие необременительное.
— Ну-ну…
— Ты приглядишь за девочкой, пока я буду занят?
Сыщик вздохнул с облегчением:
— Можешь быть спокоен. Обещаю. Она, вообще-то, довольно самостоятельная особа, но я пригляжу. Так будет лучше для всех.
— Спасибо, — искренне поблагодарил мошенник. — Тогда и я обещаю выполнить все твои поручения. Я принимаю твои правила игры, и с этого дня вольнодумцам Аксамалы следует попросту стремглав убегать из столицы.
Мастер усмехнулся. Накинул капюшон плаща. Жестом предложил Берельму последовать его примеру.
А в небе над Аксамалой продолжала яриться гроза, уползая потихоньку в сторону Великого озера. Гремел гром, сверкали молнии. Дождевые струи хлестали землю.
Глава 6
Когда после двухдневного непрекращающегося ни на миг дождя из-за туч вышло солнце, Аксамала погрузилась во влажную жару. Словно в бане. Люди задыхались и обливались потом — слишком уж необычная погода для весеннего месяца Медведя. Исподволь столица Сасандры погрузилась в тревожную дремоту, тяжелую и не приносящую желанного отдыха. Горожане старались меньше выходить на улицы, рыночные торговцы раньше времени сворачивали палатки и убирали лотки с товарами, стражники предпочитали не бродить по мостовой, а отсиживаться в харчевне, где можно получить пиво из погреба. Сторожевые коты не натягивали цепи со свирепым мяуканьем, а валялись на спинах, выпятив круглые животы и раскинув лапы.
Т’Кирсьен плотно притворил двери чуланчика, который ему выделила фрита Эстелла.
Пышногрудая хозяйка «Розы Аксамалы» отнеслась довольно благосклонно к новому жильцу. Поворчала для вида, что, мол, всякие молодые оболтусы только и заняты пьянками да потасовками, а другого и в мыслях нет. Выдавать парня страже, сказала бордельмаман, противно ее натуре, и вообще, выглядит так, словно она заискивает перед этими мздоимцами и бездельниками из магистрата. А поэтому нужно гнать его поганой метлой. Пускай сам устраивает свою жизнь, как захочет. Хочет — сдается властям, хочет — удирает на родину и держит ответ перед строгими родителями за безобразное поведение в столице. Но девочки: рыжеволосая Флана, кудрявая брюнетка Рилла, пухлая маленькая Лита, синеокая Алана с капризно надутыми губками, — так уговаривали фриту Эстеллу, так просили не выгонять Кира хотя бы до тех пор, пока не уляжется среди обывателей шумиха, вызванная кровопролитием в день тезоименитства матушки императора, да живет он вечно, что хозяйка не выдержала и махнула рукой. «Ладно, уговорили щебетухи. Только кормите его сами — не хватало мне из своего кармана ваши капризы оплачивать!»
От вышибалы Ансельма бывший офицер все еще скрывался. И вовсе не потому, что боялся. Охранник никогда не стал бы перечить фрите Эстелле — коль та не прогнала парня, так ему какое дело? Кирсьен побаивался болтливого языка Ансельма. Одно неосторожное слово, брошенное в присутствии кого-либо из постоянных клиентов, и по Аксамале поползут слухи. А там, глядишь, и стража заявится. Или сыщики. Пускай вышибала пока остается в неведении.
Кир прислушался.
В зале никого не было. Да оно и понятно — время раннее, колокола клепсидры еще не отзвонили четырех часов дня. Кто с утра по борделям шляется? Может быть, и Ансельм еще не проснулся. А раз так, значит, входная дверь на засове и бояться нечего.
Тьялец миновал узкий коридорчик, соединяющий лестницу, ведущую к черному ходу, с более широким, куда выходили комнаты девиц. Толкнул дверь.
В его ноздри ворвался запах догоревших свечей, южных благовоний (скорее всего смолы дерева омоак, растущего лишь в небольшой долине западной Айшасы), приторный аромат помады и перебивающая все вонь мужского пота.
Флана спала, натянув на голову край шкуры саблезуба. Правая рука свесилась с кровати, обнаженное бедро выглядывало из-под измятого капота.
Кир пересек комнату и открыл ставни, впуская горячий, напоенный испарениями большого города воздух. Парилка… Но по сравнению с затхлостью борделя — просто живительный глоток. После он дернул тяжелые бордовые занавеси.
Свет и воздух.
Молодой человек брезгливо оглядел убранство. Казалось бы, ничего особо вызывающего. А если подумать, так гораздо скромнее, нежели в любом другом борделе.
Кир грустно усмехнулся, подумав, что еще дней шесть назад ему бы не пришла в голову подобная мысль. Разве лейтенант, недавно произведенный в чин, молодой офицер, перед которым открывается блестящее будущее и бесконечная карьера, задумывается об эдаких мелочах? Но одно дело — изредка (или довольно часто, но на краткое время) посещать дом терпимости, и совсем другое дело — жить в нем на правах постояльца. На многое открываются глаза, и видеть мир начинаешь по-иному.
Флана пошевелилась — большая зеленая муха, влетев в окно вместе со свежим воздухом, села ей на щиколотку. Кир подхватил валяющуюся на полу у изголовья кровати плетку-шестихвостку, махнул ею, прогоняя назойливое насекомое. Муха попалась упорная или попросту глупая, улетать не хотела. Вилась и кружила по комнате, не замечая призывно распахнутого окна. В сердцах Кир ударил на поражение, промахнулся — иного трудно ожидать, когда пытаешься выцелить летучую бестию, — зато плеть ударила по спинке кровати со звонким щелчком. Такими звуками гуртовщики сгоняют в плотное стадо молодых бычков, когда гонят их на продажу.
— Что?! — Флана вскочила, суматошно озираясь. На щеке ее отпечаталась полоска от покрывала, а капот распахнулся, открывая маленькую грудь с розовым соском. — А… Это ты… Что ж ты шумишь так? Спать хочу — сил нет…
— Извини. — Кир сел рядом с ней, рассеяно взвесил на ладони плетку. — Муха…
Девушка потянулась:
— Который час-то?
— Четыре пробило.
— Ох, и рань… — Флана зевнула, прикрывая рот ладошкой.
— Да ты спи. — Молодой человек вздохнул. — Спи.
Она откинулась на спину, запахнула капот, вытянула ноги.
— Да, похоже, выспалась… Хотя еще можно было бы…
— Так спи.
— Нет. Не буду.
— Тогда вставай.
— И вставать не хочу. Валялась бы и валялась…
Кир пожал плечами.
— Если хочешь валяться… — Он потянулся рукой к Флане. Осторожно коснулся кончиками пальцев мочки уха, провел вдоль шеи до ключицы.
— Ой, нет! — С недовольной гримаской девушка отвела его ладонь. — Не сейчас.
— А когда? — нахмурился бывший лейтенант. — Позавчера — «не сейчас», вчера — «не сейчас», сегодня — тоже «не сейчас»…
Флана порывисто вскочила. Села на кровати лицом к лицу с Кирсьеном.
— Тебя, когда в полку служил, на плацу гоняли? Строевой шаг, там, упражнения с мечом. Гоняли, а?
— Ну, гоняли… — с непонимающим лицом протянул молодой человек. — До производства в чин… А откуда ты знаешь? И вообще, к чему это ты?
— Сейчас узнаешь! А когда свободный денек выпадал, тебя сильно тянуло вновь пошагать? Тяни носок! Выше подбородок! Грудь вперед!
— Совсем не тянуло! А к чему… Ты хочешь сказать?
— Вот-вот! — кивнула девушка. Похлопала ладонями по смятому покрывалу. — Мне эта кровать, что тебе плац…
Кир засопел.
— Вот оно что! А я думал — я тебе…
— Да! Небезразличен! Больше скажу — ты мне очень нравишься. Но влюбляться при моей работе — роскошь непозволительная. — Она вздохнула, накрыла ладонью запястье Кира. — Не обижайся.
Молодой человек стиснул кулаки. Вырвался, вскочил с кровати.
— Проклятье! Ну почему все так оборачивается? Разве мы достойны такой участи? Разве ты создана для борделя? Ты же умная, красивая, добрая! Что тебе тут делать? — Он махнул рукой, обводя полукругом комнату. — Если бы я мог тебя забрать отсюда! Увезти куда-нибудь далеко-далеко — в Окраину, на остров Халида, в Лотану, Гронд… — Кир поднял глаза к потолку и не заметил легкого отсвета надежды, промелькнувшего на лице Фланы. Впрочем, она тут же взяла себя в руки. Глянула равнодушно, даже с легким оттенком сочувствия к горячащемуся парню.
— В Гронде холодно, а в Лотане сыро. В Окраине лютуют кентавры, а на Халиде — пираты, — сказала она. — По-моему, Аксамала — весьма неплохое место, чтобы жить. И выживать…
— Скажи лучше — доживать! Весь век ютиться в чуланчике и прятаться от Ансельма! Проклятая жизнь! Кому она такая нужна?!
«Быстро же ему надоело жалеть меня, — подумала Флана. — Еще бы! Жалеть себя — не в пример интереснее. Любимое занятие большинства людей».
— Жизнь нужна любая, — негромко проговорила она. — Самая плохая жизнь лучше самой хорошей смерти. — Помолчала. Добавила: — Помнишь, я рассказывала тебе о своих родителях?
Молодой человек кивнул.
— Они от холеры умерли. Верно?
— Верно. Но я тебе не говорила, вроде бы, что отец мой колдуном был.
— Нет. Не говорила.
— Так вот он всегда учил меня, что хуже смерти нет ничего. Одна лишь жизнь достойна поклоненья… Так поэт древний сказал. И отец так же считал. И дед. А дед мой почти нашел средство от смерти. Почти…
— Он тоже волшебник?
— Был.
— Тоже холера?
— Нет. Бубонная чума. Он умер давно. Очень давно. Задолго до моего рождения.
— А-а-а… — протянул Кир. — И средство не помогло?
— Только не надо издеваться! — вспыхнула Флана. — Он не жалел своей Силы для людей, но на себя ее уже не хватило… Если бы не он и его братья по Ордену Чародеев, народ Сасандры исчез бы, и только дикие коты да совы населяли бы леса.
— Я учил историю, — обиженно произнес т’Кирсьен, но потом спохватился и, стесняясь собственного ребячества, поправился: — Прости. Я не должен был плохо отзываться о твоем предке… Подвиг Ордена Чародеев велик, и недооценивать его нельзя. Все, ныне живущие в Империи, обязаны им.
— Да! — с воодушевлением подхватила Флана. — Едва ли не сорок лет прошло. Чародеи погибли почти все. Или, вернее сказать, все. И мой дед тоже.
Молодой человек вздохнул:
— И все же ты достойна лучшей участи. Чем больше узнаю тебя…
— Давай не будем. — Девушка отвернулась к стене.
Кир открыл было рот, но не решился сказать вслух то, что рвалось с языка. Нет. Потомок древнего, пусть и обедневшего рода не может связать судьбу со шлюхой. Можно перешагнуть через многое — через почет, деньги, воинскую славу, но не через гордость, настоянную на десятках поколениях предков. Он и любить-то ее не может. Вернее, не должен… Но все-таки…
Дверь, пронзительно взвизгнув петлями, распахнулась.
— Ой! — Лита попыталась остановиться, засеменила, взмахнула широкими рукавами и едва не упала. — Ой… Извини… Я думала… — Она прижала ладошку к губам и зарделась.
Вот к чему бывший лейтенант никак не мог привыкнуть, так это к самому обычному поведению девочек фриты Эстеллы в нерабочей, так сказать, обстановке. Циничные и бесстыжие с посетителями, они, оказывается, умели смущаться ничуть не реже, чем простые горожанки или крестьянские дочки. Могли беззлобно подтрунивать друг над другом, пожалеть бездомного котенка или такого, как он, отщепенца, подкармливать его, лишаясь части заработка. Хотя у Литы, к примеру, в пригороде жили родители — слепой отец, лепивший из глины свистульки, и мать, раскрашивавшая их и таскающая продавать на ближний рынок, а много ли заработаешь на детских игрушках? К Рилле раз в месяц приезжал пьянчуга-брат — красномордый и опухший — и она безропотно отдавала ему четыре пятых отложенного серебра. С этих денег он покупал хоть немного еды для восьмерых детишек и забитой до состояния бессловесного животного жены. Большую часть, правда, пропивал…
— Извини, пожалуйста… — пятилась за порог Лита. — Я не знала…
— Прекрати сейчас же! — возмутилась Флана, вскочила с кровати, хватая подругу за руку. — Нашла время церемонии разводить! И ничуть ты нам не помешала. Просто разговариваем. О жизни, о смерти… Можешь присоединяться.
— Да я… Нет, я… — Лита отчаянно замотала головой.
— Ничего, ничего… — Флана едва ли не силой втащила ее в комнату, захлопнула дверь, скривилась. — Ансельму сказать надо, чтоб смазал — скрипит отвратительно. Словно шило в сердце втыкают!
Кир неодобрительно зыркнул на Литу — приперлась, неймется ей у себя сидеть. А ведь, наверное, из-за какой-то ерунды, выеденного яйца не стоящей…
— Мне… Я… Я хотела заколку у тебя попросить. Ну ту, помнишь, с гранатовой вставочкой… В виде розочки… — промямлила гостья, все еще испытывая неловкость.
«Ну вот! Заколочку ей! А оторванную пуговку не пришить?»
Т’Кирсьен в сердцах изо всех сил лупанул рукоятью плети-шестихвостки, которую продолжал бездумно крутить в пальцах, по резной спинке кровати.
Раздался жалобный треск.
— Ты чего? — обернулась Флана.
Молодой человек застыл, недоуменно разглядывая треснувшую вдоль рукоятку.
— Эй, ты что творишь? — более настойчиво проговорила девушка. — Ломать-то зачем?
— Она пустая внутри, — удивленно пожал плечами Кир.
— Ну, так и что? Ломать надо?
— Я пойду, пожалуй, — дернулась Лита.
— Еще чего! — Флана толчком усадила ее на кровать. Сама шагнула к парню. — А ну, дай сюда! Может, склеим?
Кир безропотно отдал изуродованную плетку.
Девушка повертела ее в пальцах, поддела ногтем острую, оттопыренную щепку.
— Нет… — протянула она разочарованно. — Уже не склеить. Постарался на славу… А это что? — Голос ее дрогнул.
— Где? — наклонился поближе т’Кирсьен.
— Вон, белеет что-то!
— Да где же?
— Внутри, где же еще? Увидел? Ну, слава Триединому!
— Похоже, бумажка. Сейчас мы ее… — Юноша решительно взял плеть двумя руками, напрягся… И с хриплым выдохом переломил рукоять.
На затоптанный вчерашними гостями ковер выпала скрученная в трубочку бумага. Подпрыгнула и покатилась.
Лита ойкнула и, стремительно наклонившись, подхватила ее.
— Ух ты! — воскликнул Кир. — Любовная записка, не иначе! От кого бы это?
— Ерунды не говори, — резко оборвала его Флана. — Любовные записки в таких тайниках не передают.
— Тогда что?
— А вдруг это айшасианские шпионы? — тихонько проговорила девушка.
Лита снова ойкнула и едва не отбросила записку прочь от себя. На лице ее застыла маска брезгливости, да и бумажную трубочку она теперь держала кончиками пальцев — как раздавленного таракана.
Кир рассмеялся:
— Вот только не надо везде видеть айшасианских шпионов! А то прямо как старушки-болтушки: в Камате виноград не уродил — Айшаса виновата, у соседки молоко свернулось — тоже шпионы из-за моря сглазили, император налоги на переправу поднял…
— Конечно! — прервала его Флана. — Мы же дуры темные! В гвардии не служили, секретных приказов нам не зачитывали, как отличать шпионов и как с ними бороться…
— Ну почему сразу «дуры»? — сбавил тон молодой человек. — Просто не верю я, что Айшаса спит и видит, как бы нашу Империю изничтожить. Есть, конечно, и шпионы, и вредители… Так и наши в Айшасу немало ихнего брата засылают. На каждого шпиона свой сыщик найдется. А на урожай пшеницы в Тьяле лазутчики из Айшасы влияют ой как слабо…
— Тогда, может, эти… Вольнодумцы? — несмело произнесла Лита. — Заговор против государства…
— Заговор против государства в борделе! — воскликнул Кир, с трудом сдерживая рвущийся смех. Хрюкнул, фыркнул и, не выдержав, захохотал, зажимая ладонями рот — не хватало еще, чтобы Ансельм услышал и прибежал снизу.
Флана взглянула на подругу, у которой глаза уже наливались слезами, выхватила у нее из пальцев записку.
— А вот сейчас прочитаем — и дело с концом! Да прекрати ты ржать, господин офицер, не на конюшне!
Т’Кирсьен кивнул, судорожно дергая плечами. Согнувшись крючком, доковылял до кровати, уселся и только тогда отнял ладони от лица. Дышал он тяжело, как будто портовый грузчик, ворочающий мешки с зерном.
— Все… Уже прекратил… Вы уж простите меня, но заговор…
— Ладно! Молчал бы уже! Сам скрываться от стражи в борделе может, а заговорщикам отказывает! — Несмотря на суровость, звучащую в ее голосе, Флана легонько улыбнулась.
Кир взмахнул руками — мол, все, не буду больше!
Девушка осторожно развернула записку. Шагнула ближе к окну и, шевеля губами, замерла. Видно, не очень-то часто в последнее время ей доводилось читать и писать. Немудрено и забыть грамоту.
— Что… Что там? — несмело прошептала Лита, подаваясь вперед. Она, казалось, разрывалась между желанием узнать, что же пишут неведомые шпионы-вольнодумцы, и тягой задать стрекача.
— Жди осени. Шерсть скоро отрастет. Задействуй мудрецов для подкопа тюрьмы… — прочитала Флана. Оторвала взгляд от бумаги, несколько ошеломленно огляделась. Пожала плечами. — Ничего не понимаю.
— Бред какой-то! — воскликнул парень. Протянул руку. — Дай мне!
— Да пожалуйста! — Флана небрежным движением протянула бумагу.
Кир впился глазами в записку. Прочитал раз, потом еще второй и третий…
— Ничего не понимаю…
— То-то же, господин лейтенант, — усмехнулась Флана. — Не учили тебя такому в гвардии?
— Не учили, — кивнул т’Кирсьен. — Это или придурок какой-то писал, или…
— Тайнопись! — пискнула Лита и от испуга зажала себе рот.
— Может быть. Осталось разгадать эту тайнопись…
— А не лучше отдать кому следует? — поморщилась Флана. — Что, в Аксамале мало сыскарей? Пусть разбираются. Им за это от имперской казны жалование полагается.
Кир вздохнул. Аккуратно свернул бумажку в трубочку.
— Пойди. Скажи. Думаешь, тебя и хозяйку твою власти по головке погладят, когда узнают, что у вас, в «Розе Аксамалы», шпионы айшасианские пасутся? Все загремим на каторгу.
Он брезгливо бросил сломанную плетку в угол, в два шага пересек комнатушку, поставил записку-трубочку на комод около подсвечника.
Флана молчала. Хмурилась, кусала губы.
Лита переводила испуганный взгляд с подруги на молодого человека и обратно. Казалось, что она вот-вот расплачется.
— Ну, что решила? — первым не выдержал бывший гвардеец.
— Да что я могу решать? Прав ты, как ни крути. Нельзя к сыщикам бежать. И никому нельзя говорить. Разве что фрите Эстелле… — задумчиво произнесла Флана.
— А я думаю, и ей не стоит, — несмело сказала Лита.
— А как мы узнаем, чья это записка? — спросил т’Кирсьен.
— Ой! А зачем нам знать? — снова испугалась Лита.
— А затем! — отрезала Флана. — Мы хоть и шлюхи, а Империю в обиду не дадим! Верно, господин лейтенант?
Молодой человек нерешительно кивнул:
— Боюсь, искать шпионов все-таки мне придется. Не могу представить тебя или Литу, выслеживающими айшасианов по трущобам и припортовым закоулкам.
— Почему это по трущобам? — вскинула бровь девушка. — Наши посетители — люди приличные и состоятельные. Где попало не живут.
— Я не пойду… — запротестовала Лита.
Кир рассмеялся:
Т’Кирсьен плотно притворил двери чуланчика, который ему выделила фрита Эстелла.
Пышногрудая хозяйка «Розы Аксамалы» отнеслась довольно благосклонно к новому жильцу. Поворчала для вида, что, мол, всякие молодые оболтусы только и заняты пьянками да потасовками, а другого и в мыслях нет. Выдавать парня страже, сказала бордельмаман, противно ее натуре, и вообще, выглядит так, словно она заискивает перед этими мздоимцами и бездельниками из магистрата. А поэтому нужно гнать его поганой метлой. Пускай сам устраивает свою жизнь, как захочет. Хочет — сдается властям, хочет — удирает на родину и держит ответ перед строгими родителями за безобразное поведение в столице. Но девочки: рыжеволосая Флана, кудрявая брюнетка Рилла, пухлая маленькая Лита, синеокая Алана с капризно надутыми губками, — так уговаривали фриту Эстеллу, так просили не выгонять Кира хотя бы до тех пор, пока не уляжется среди обывателей шумиха, вызванная кровопролитием в день тезоименитства матушки императора, да живет он вечно, что хозяйка не выдержала и махнула рукой. «Ладно, уговорили щебетухи. Только кормите его сами — не хватало мне из своего кармана ваши капризы оплачивать!»
От вышибалы Ансельма бывший офицер все еще скрывался. И вовсе не потому, что боялся. Охранник никогда не стал бы перечить фрите Эстелле — коль та не прогнала парня, так ему какое дело? Кирсьен побаивался болтливого языка Ансельма. Одно неосторожное слово, брошенное в присутствии кого-либо из постоянных клиентов, и по Аксамале поползут слухи. А там, глядишь, и стража заявится. Или сыщики. Пускай вышибала пока остается в неведении.
Кир прислушался.
В зале никого не было. Да оно и понятно — время раннее, колокола клепсидры еще не отзвонили четырех часов дня. Кто с утра по борделям шляется? Может быть, и Ансельм еще не проснулся. А раз так, значит, входная дверь на засове и бояться нечего.
Тьялец миновал узкий коридорчик, соединяющий лестницу, ведущую к черному ходу, с более широким, куда выходили комнаты девиц. Толкнул дверь.
В его ноздри ворвался запах догоревших свечей, южных благовоний (скорее всего смолы дерева омоак, растущего лишь в небольшой долине западной Айшасы), приторный аромат помады и перебивающая все вонь мужского пота.
Флана спала, натянув на голову край шкуры саблезуба. Правая рука свесилась с кровати, обнаженное бедро выглядывало из-под измятого капота.
Кир пересек комнату и открыл ставни, впуская горячий, напоенный испарениями большого города воздух. Парилка… Но по сравнению с затхлостью борделя — просто живительный глоток. После он дернул тяжелые бордовые занавеси.
Свет и воздух.
Молодой человек брезгливо оглядел убранство. Казалось бы, ничего особо вызывающего. А если подумать, так гораздо скромнее, нежели в любом другом борделе.
Кир грустно усмехнулся, подумав, что еще дней шесть назад ему бы не пришла в голову подобная мысль. Разве лейтенант, недавно произведенный в чин, молодой офицер, перед которым открывается блестящее будущее и бесконечная карьера, задумывается об эдаких мелочах? Но одно дело — изредка (или довольно часто, но на краткое время) посещать дом терпимости, и совсем другое дело — жить в нем на правах постояльца. На многое открываются глаза, и видеть мир начинаешь по-иному.
Флана пошевелилась — большая зеленая муха, влетев в окно вместе со свежим воздухом, села ей на щиколотку. Кир подхватил валяющуюся на полу у изголовья кровати плетку-шестихвостку, махнул ею, прогоняя назойливое насекомое. Муха попалась упорная или попросту глупая, улетать не хотела. Вилась и кружила по комнате, не замечая призывно распахнутого окна. В сердцах Кир ударил на поражение, промахнулся — иного трудно ожидать, когда пытаешься выцелить летучую бестию, — зато плеть ударила по спинке кровати со звонким щелчком. Такими звуками гуртовщики сгоняют в плотное стадо молодых бычков, когда гонят их на продажу.
— Что?! — Флана вскочила, суматошно озираясь. На щеке ее отпечаталась полоска от покрывала, а капот распахнулся, открывая маленькую грудь с розовым соском. — А… Это ты… Что ж ты шумишь так? Спать хочу — сил нет…
— Извини. — Кир сел рядом с ней, рассеяно взвесил на ладони плетку. — Муха…
Девушка потянулась:
— Который час-то?
— Четыре пробило.
— Ох, и рань… — Флана зевнула, прикрывая рот ладошкой.
— Да ты спи. — Молодой человек вздохнул. — Спи.
Она откинулась на спину, запахнула капот, вытянула ноги.
— Да, похоже, выспалась… Хотя еще можно было бы…
— Так спи.
— Нет. Не буду.
— Тогда вставай.
— И вставать не хочу. Валялась бы и валялась…
Кир пожал плечами.
— Если хочешь валяться… — Он потянулся рукой к Флане. Осторожно коснулся кончиками пальцев мочки уха, провел вдоль шеи до ключицы.
— Ой, нет! — С недовольной гримаской девушка отвела его ладонь. — Не сейчас.
— А когда? — нахмурился бывший лейтенант. — Позавчера — «не сейчас», вчера — «не сейчас», сегодня — тоже «не сейчас»…
Флана порывисто вскочила. Села на кровати лицом к лицу с Кирсьеном.
— Тебя, когда в полку служил, на плацу гоняли? Строевой шаг, там, упражнения с мечом. Гоняли, а?
— Ну, гоняли… — с непонимающим лицом протянул молодой человек. — До производства в чин… А откуда ты знаешь? И вообще, к чему это ты?
— Сейчас узнаешь! А когда свободный денек выпадал, тебя сильно тянуло вновь пошагать? Тяни носок! Выше подбородок! Грудь вперед!
— Совсем не тянуло! А к чему… Ты хочешь сказать?
— Вот-вот! — кивнула девушка. Похлопала ладонями по смятому покрывалу. — Мне эта кровать, что тебе плац…
Кир засопел.
— Вот оно что! А я думал — я тебе…
— Да! Небезразличен! Больше скажу — ты мне очень нравишься. Но влюбляться при моей работе — роскошь непозволительная. — Она вздохнула, накрыла ладонью запястье Кира. — Не обижайся.
Молодой человек стиснул кулаки. Вырвался, вскочил с кровати.
— Проклятье! Ну почему все так оборачивается? Разве мы достойны такой участи? Разве ты создана для борделя? Ты же умная, красивая, добрая! Что тебе тут делать? — Он махнул рукой, обводя полукругом комнату. — Если бы я мог тебя забрать отсюда! Увезти куда-нибудь далеко-далеко — в Окраину, на остров Халида, в Лотану, Гронд… — Кир поднял глаза к потолку и не заметил легкого отсвета надежды, промелькнувшего на лице Фланы. Впрочем, она тут же взяла себя в руки. Глянула равнодушно, даже с легким оттенком сочувствия к горячащемуся парню.
— В Гронде холодно, а в Лотане сыро. В Окраине лютуют кентавры, а на Халиде — пираты, — сказала она. — По-моему, Аксамала — весьма неплохое место, чтобы жить. И выживать…
— Скажи лучше — доживать! Весь век ютиться в чуланчике и прятаться от Ансельма! Проклятая жизнь! Кому она такая нужна?!
«Быстро же ему надоело жалеть меня, — подумала Флана. — Еще бы! Жалеть себя — не в пример интереснее. Любимое занятие большинства людей».
— Жизнь нужна любая, — негромко проговорила она. — Самая плохая жизнь лучше самой хорошей смерти. — Помолчала. Добавила: — Помнишь, я рассказывала тебе о своих родителях?
Молодой человек кивнул.
— Они от холеры умерли. Верно?
— Верно. Но я тебе не говорила, вроде бы, что отец мой колдуном был.
— Нет. Не говорила.
— Так вот он всегда учил меня, что хуже смерти нет ничего. Одна лишь жизнь достойна поклоненья… Так поэт древний сказал. И отец так же считал. И дед. А дед мой почти нашел средство от смерти. Почти…
— Он тоже волшебник?
— Был.
— Тоже холера?
— Нет. Бубонная чума. Он умер давно. Очень давно. Задолго до моего рождения.
— А-а-а… — протянул Кир. — И средство не помогло?
— Только не надо издеваться! — вспыхнула Флана. — Он не жалел своей Силы для людей, но на себя ее уже не хватило… Если бы не он и его братья по Ордену Чародеев, народ Сасандры исчез бы, и только дикие коты да совы населяли бы леса.
— Я учил историю, — обиженно произнес т’Кирсьен, но потом спохватился и, стесняясь собственного ребячества, поправился: — Прости. Я не должен был плохо отзываться о твоем предке… Подвиг Ордена Чародеев велик, и недооценивать его нельзя. Все, ныне живущие в Империи, обязаны им.
— Да! — с воодушевлением подхватила Флана. — Едва ли не сорок лет прошло. Чародеи погибли почти все. Или, вернее сказать, все. И мой дед тоже.
Молодой человек вздохнул:
— И все же ты достойна лучшей участи. Чем больше узнаю тебя…
— Давай не будем. — Девушка отвернулась к стене.
Кир открыл было рот, но не решился сказать вслух то, что рвалось с языка. Нет. Потомок древнего, пусть и обедневшего рода не может связать судьбу со шлюхой. Можно перешагнуть через многое — через почет, деньги, воинскую славу, но не через гордость, настоянную на десятках поколениях предков. Он и любить-то ее не может. Вернее, не должен… Но все-таки…
Дверь, пронзительно взвизгнув петлями, распахнулась.
— Ой! — Лита попыталась остановиться, засеменила, взмахнула широкими рукавами и едва не упала. — Ой… Извини… Я думала… — Она прижала ладошку к губам и зарделась.
Вот к чему бывший лейтенант никак не мог привыкнуть, так это к самому обычному поведению девочек фриты Эстеллы в нерабочей, так сказать, обстановке. Циничные и бесстыжие с посетителями, они, оказывается, умели смущаться ничуть не реже, чем простые горожанки или крестьянские дочки. Могли беззлобно подтрунивать друг над другом, пожалеть бездомного котенка или такого, как он, отщепенца, подкармливать его, лишаясь части заработка. Хотя у Литы, к примеру, в пригороде жили родители — слепой отец, лепивший из глины свистульки, и мать, раскрашивавшая их и таскающая продавать на ближний рынок, а много ли заработаешь на детских игрушках? К Рилле раз в месяц приезжал пьянчуга-брат — красномордый и опухший — и она безропотно отдавала ему четыре пятых отложенного серебра. С этих денег он покупал хоть немного еды для восьмерых детишек и забитой до состояния бессловесного животного жены. Большую часть, правда, пропивал…
— Извини, пожалуйста… — пятилась за порог Лита. — Я не знала…
— Прекрати сейчас же! — возмутилась Флана, вскочила с кровати, хватая подругу за руку. — Нашла время церемонии разводить! И ничуть ты нам не помешала. Просто разговариваем. О жизни, о смерти… Можешь присоединяться.
— Да я… Нет, я… — Лита отчаянно замотала головой.
— Ничего, ничего… — Флана едва ли не силой втащила ее в комнату, захлопнула дверь, скривилась. — Ансельму сказать надо, чтоб смазал — скрипит отвратительно. Словно шило в сердце втыкают!
Кир неодобрительно зыркнул на Литу — приперлась, неймется ей у себя сидеть. А ведь, наверное, из-за какой-то ерунды, выеденного яйца не стоящей…
— Мне… Я… Я хотела заколку у тебя попросить. Ну ту, помнишь, с гранатовой вставочкой… В виде розочки… — промямлила гостья, все еще испытывая неловкость.
«Ну вот! Заколочку ей! А оторванную пуговку не пришить?»
Т’Кирсьен в сердцах изо всех сил лупанул рукоятью плети-шестихвостки, которую продолжал бездумно крутить в пальцах, по резной спинке кровати.
Раздался жалобный треск.
— Ты чего? — обернулась Флана.
Молодой человек застыл, недоуменно разглядывая треснувшую вдоль рукоятку.
— Эй, ты что творишь? — более настойчиво проговорила девушка. — Ломать-то зачем?
— Она пустая внутри, — удивленно пожал плечами Кир.
— Ну, так и что? Ломать надо?
— Я пойду, пожалуй, — дернулась Лита.
— Еще чего! — Флана толчком усадила ее на кровать. Сама шагнула к парню. — А ну, дай сюда! Может, склеим?
Кир безропотно отдал изуродованную плетку.
Девушка повертела ее в пальцах, поддела ногтем острую, оттопыренную щепку.
— Нет… — протянула она разочарованно. — Уже не склеить. Постарался на славу… А это что? — Голос ее дрогнул.
— Где? — наклонился поближе т’Кирсьен.
— Вон, белеет что-то!
— Да где же?
— Внутри, где же еще? Увидел? Ну, слава Триединому!
— Похоже, бумажка. Сейчас мы ее… — Юноша решительно взял плеть двумя руками, напрягся… И с хриплым выдохом переломил рукоять.
На затоптанный вчерашними гостями ковер выпала скрученная в трубочку бумага. Подпрыгнула и покатилась.
Лита ойкнула и, стремительно наклонившись, подхватила ее.
— Ух ты! — воскликнул Кир. — Любовная записка, не иначе! От кого бы это?
— Ерунды не говори, — резко оборвала его Флана. — Любовные записки в таких тайниках не передают.
— Тогда что?
— А вдруг это айшасианские шпионы? — тихонько проговорила девушка.
Лита снова ойкнула и едва не отбросила записку прочь от себя. На лице ее застыла маска брезгливости, да и бумажную трубочку она теперь держала кончиками пальцев — как раздавленного таракана.
Кир рассмеялся:
— Вот только не надо везде видеть айшасианских шпионов! А то прямо как старушки-болтушки: в Камате виноград не уродил — Айшаса виновата, у соседки молоко свернулось — тоже шпионы из-за моря сглазили, император налоги на переправу поднял…
— Конечно! — прервала его Флана. — Мы же дуры темные! В гвардии не служили, секретных приказов нам не зачитывали, как отличать шпионов и как с ними бороться…
— Ну почему сразу «дуры»? — сбавил тон молодой человек. — Просто не верю я, что Айшаса спит и видит, как бы нашу Империю изничтожить. Есть, конечно, и шпионы, и вредители… Так и наши в Айшасу немало ихнего брата засылают. На каждого шпиона свой сыщик найдется. А на урожай пшеницы в Тьяле лазутчики из Айшасы влияют ой как слабо…
— Тогда, может, эти… Вольнодумцы? — несмело произнесла Лита. — Заговор против государства…
— Заговор против государства в борделе! — воскликнул Кир, с трудом сдерживая рвущийся смех. Хрюкнул, фыркнул и, не выдержав, захохотал, зажимая ладонями рот — не хватало еще, чтобы Ансельм услышал и прибежал снизу.
Флана взглянула на подругу, у которой глаза уже наливались слезами, выхватила у нее из пальцев записку.
— А вот сейчас прочитаем — и дело с концом! Да прекрати ты ржать, господин офицер, не на конюшне!
Т’Кирсьен кивнул, судорожно дергая плечами. Согнувшись крючком, доковылял до кровати, уселся и только тогда отнял ладони от лица. Дышал он тяжело, как будто портовый грузчик, ворочающий мешки с зерном.
— Все… Уже прекратил… Вы уж простите меня, но заговор…
— Ладно! Молчал бы уже! Сам скрываться от стражи в борделе может, а заговорщикам отказывает! — Несмотря на суровость, звучащую в ее голосе, Флана легонько улыбнулась.
Кир взмахнул руками — мол, все, не буду больше!
Девушка осторожно развернула записку. Шагнула ближе к окну и, шевеля губами, замерла. Видно, не очень-то часто в последнее время ей доводилось читать и писать. Немудрено и забыть грамоту.
— Что… Что там? — несмело прошептала Лита, подаваясь вперед. Она, казалось, разрывалась между желанием узнать, что же пишут неведомые шпионы-вольнодумцы, и тягой задать стрекача.
— Жди осени. Шерсть скоро отрастет. Задействуй мудрецов для подкопа тюрьмы… — прочитала Флана. Оторвала взгляд от бумаги, несколько ошеломленно огляделась. Пожала плечами. — Ничего не понимаю.
— Бред какой-то! — воскликнул парень. Протянул руку. — Дай мне!
— Да пожалуйста! — Флана небрежным движением протянула бумагу.
Кир впился глазами в записку. Прочитал раз, потом еще второй и третий…
— Ничего не понимаю…
— То-то же, господин лейтенант, — усмехнулась Флана. — Не учили тебя такому в гвардии?
— Не учили, — кивнул т’Кирсьен. — Это или придурок какой-то писал, или…
— Тайнопись! — пискнула Лита и от испуга зажала себе рот.
— Может быть. Осталось разгадать эту тайнопись…
— А не лучше отдать кому следует? — поморщилась Флана. — Что, в Аксамале мало сыскарей? Пусть разбираются. Им за это от имперской казны жалование полагается.
Кир вздохнул. Аккуратно свернул бумажку в трубочку.
— Пойди. Скажи. Думаешь, тебя и хозяйку твою власти по головке погладят, когда узнают, что у вас, в «Розе Аксамалы», шпионы айшасианские пасутся? Все загремим на каторгу.
Он брезгливо бросил сломанную плетку в угол, в два шага пересек комнатушку, поставил записку-трубочку на комод около подсвечника.
Флана молчала. Хмурилась, кусала губы.
Лита переводила испуганный взгляд с подруги на молодого человека и обратно. Казалось, что она вот-вот расплачется.
— Ну, что решила? — первым не выдержал бывший гвардеец.
— Да что я могу решать? Прав ты, как ни крути. Нельзя к сыщикам бежать. И никому нельзя говорить. Разве что фрите Эстелле… — задумчиво произнесла Флана.
— А я думаю, и ей не стоит, — несмело сказала Лита.
— А как мы узнаем, чья это записка? — спросил т’Кирсьен.
— Ой! А зачем нам знать? — снова испугалась Лита.
— А затем! — отрезала Флана. — Мы хоть и шлюхи, а Империю в обиду не дадим! Верно, господин лейтенант?
Молодой человек нерешительно кивнул:
— Боюсь, искать шпионов все-таки мне придется. Не могу представить тебя или Литу, выслеживающими айшасианов по трущобам и припортовым закоулкам.
— Почему это по трущобам? — вскинула бровь девушка. — Наши посетители — люди приличные и состоятельные. Где попало не живут.
— Я не пойду… — запротестовала Лита.
Кир рассмеялся: