— Стой! Кто идет? — крикнул ломкий юношеский голос. Цыпа, не иначе.
— Свои, — лениво откликнулся Дыкал.
— Слово! — потребовал караульщик.
— Гроза.
— Засуха. Проходите.
Цыпа и Обельн не скрывали радости от того, что сменились с поста.
— Хоть бы уснул, нелюдь поганый, — тихонько пробурчал пожилой солдат на ухо студенту. — А то все зыркает глазищами-то…
— Разговорчики! — прикрикнул Дыкал. — Так! Ты станешь тут, а ты — тут. Смотреть в оба. Не ровен час, его дружки выручать вздумают.
— Разрешите вопрос, господин сержант? — Антоло занял место согласно приказу, одернул край рубахи, торчащий из-под панциря.
— Ну? — нахмурился Дыкал.
— Что ему будет?
Разводящий задумался, но ненадолго:
— Дык… Выпорют, я думаю. Полсотни палок любого буяна к разуму возвернут.
Антоло кивнул. Виды на будущее не слишком-то радужные, но все-таки не плаха и не каторга.
— К третьей страже ждите смену. Помните слово и отзыв. Старший — Ант, — бросил сержант напоследок.
Цыпа с Обельном ушли отдыхать, а новые часовые застыли у столбов. Пика в карауле не полагалась — только панцирь, шлем и меч.
Кентавр стоял молча, только с хрипом втягивал воздух широкими ноздрями. От него исходил крепкий дух конского пота, сдобренный ядреным перегаром. Смесь достаточно необычная. С пьяными лошадьми студенту не доводилось сталкиваться ни в отцовской усадьбе на табальских холмах, ни в просвещенной столице.
— Ишь, как от него шибает… — принюхался Горбушка. — Я бы сейчас не отказался от кружечки мьельского. А ты как?
Антоло промолчал, занятый своими мыслями. Да и, сказать по правде, напарник был ему противен. Как мохнатая гусеница — до дрожи и мурашек между лопатками.
— Я с кем говорю? — возмутился бывший попрошайка.
— Отстань, Ламон. Не положено в карауле болтать.
— Ишь ты! Болтать не положено! Какие мы правильные! — Горбушка напоказ потянулся и оперся плечом о столб. — Ну да, конечно! В карауле не положено есть, пить, курить трубку, разговаривать, садиться, ложиться… Что там еще? Напомни, а то я как-то запамятовал.
— Отстань. Сколько можно?
Ламон заскрипел зубами. Нелюбовь у них была взаимной и самой искренней.
— Шибко образованный, да? С нашим братом и говорить не хочешь?
— Твой брат в овраге дохлую корову глодает, — со злостью ответил студент. Нет, ну сколько можно цепляться? Так и подмывает дать липучке в ухо. А потом еще под зад сапогом. Для закрепления изученного. — Отстань, а? По-хорошему прошу.
— По-хорошему? — Горбушка схватился было за меч, но передумал. — Не хочешь человеком быть — не надо. Стой хоть до утра! — Он гордо одернул перевязь с мечом, прошелся перед Антоло. Вперед, потом назад. Глянул с нескрываемым превосходством. Вот, мол, я какой! На армейские порядки плюю и тем горжусь. А что? Ведь не побежишь же ты жаловаться? Хоть и грамотей университетский, а понятие о солдатской взаимовыручке имеешь.
Антоло отвернулся. Поглядел на хрипящего кентавра. Как тут не мучиться, когда колодка рассчитана на человека, а конечеловек гораздо выше, если мерить по макушкам. Потому согнули его в баранку. Да еще и отверстие под шею тоже рассчитано на обычного человека. Вот и выходит, что кентавр попросту задыхается. То-то и взгляд у него из-под полуопущенных век такой замутненный. Не только вчерашний перепой сказывается, но и недостаток воздуха. Помочь бы… Хотя бы чуть-чуть раздвинуть колодку, а то ведь чего доброго и отдаст душу Триединому до утра.
Горбушка тоже заинтересовался арестантом. Обошел его пару раз, беспечно насвистывая, будто и не в карауле, а на прогулке по городу. Почесал затылок, сдвинув козырек шлема на глаза. Пробормотал под нос:
— А ведь как стоит… Как стоит! Залюбуешься! Ишь ты…
Он остановился позади кентавра, напротив мощного крупа и притянутых к столбам ног.
— Эх, а ведь у меня уж месяца три бабы не было…
Антоло не понял сразу, что он имеет в виду, но Горбушка не заставил себя расспрашивать — он и в обычной обстановке отличался словоохотливостью. Можно даже сказать, излишней болтливостью.
— Чо вылупился? — заметил он удивленный взгляд студента. — Ты ж грамотный — понимать должон. Я, может, еще детям хвастать буду и внукам — конежопого, мол, отжарил! Прямо в конскую задницу…
— Ты в своем уме? — не выдержал Антоло. — Соображаешь, что делаешь?
— А то? Конечно, соображаю, — осклабился Ламон. — Мы хоть в увине… унире… уверниститетах не обучались, а кой-чего мозгами варим.
— Но если варишь мозгами своими, то должен понимать, что, во-первых, ты же в карауле, а во-вторых, это же противоестественно…
— Чего? — скривился Горбушка. — Сильно умный, что ли? Шел бы ты умник…
Он решительно задрал подол рубахи, нашаривая гашник штанов.
«Это же какой-то бред, — подумал Антоло. — Этого просто не может быть…»
Он видел, как напряглись и заиграли мускулы под короткой шерстью на спине кентавра, как вздыбилась грива. Услышал, как заскрипели колья — вот-вот хрустнут или выскочат из земли. Но нет, окраинцы, связывавшие конечеловека, работали на совесть.
Горбушка плюнул на ладонь…
И тут студент не выдержал. Четыре шага, разделявшие его и Ламона, Антоло преодолел одним прыжком. Добавляя к взмаху руки разворот корпуса, ударил в подбородок. Конечно, аксамалианский нищий, выросший в порту и трущобах Нижнего города, в драках толк знал. Видно, бил других не единожды, да и с более сильным противником встречался много раз. Он успел чуть-чуть развернуть голову, давая кулаку соскользнуть, но запутался в спущенных до колен штанах и упал. И тут же скорчился, закрывая голову руками и подтянув колени к животу, противный и жалкий одновременно. Антоло пнул его по голому заду каблуком.
Звук получился смешным — немного похожим на шлепанье теста, а немного на пощечину. Последнее сравнение, неожиданно пришедшее в голову, так насмешило студента, что он махнул рукой и оставил напарника в покое. Вернулся на свое место у столба. Сердце еще колотилось, усиленно гоняя кровь, легкие горели словно после пробежки, но злость улеглась. Да и как можно злиться на такое отребье? Презирать — да. Но злость — слишком сильное чувство, его нужно приберегать для достойных врагов.
— Спасибо… — негромкий и хриплый голос, прозвучавший над самым ухом, заставил студента отшатнуться, стискивая ладонью рукоять меча.
В первые несколько мгновений он моргал и ошалело оглядывался по сторонам, пока не понял, что звук «и» в услышанном слове слишком длинный и дрожащий, словно ржание.
Кентавр? Точно, он.
— Ты понимаешь нашу речь? — ничего умнее этого вопроса не пришло парню в голову.
— Немного.
И опять раскатистый, похожий на ржание звук. На этот раз — «г». У него получилось — «немног-г-г-го».
— Ух ты! — по-мальчишески восхитился Антоло, но вспомнил, что его только что поблагодарили. — Не стоит…
— Стоит. Для степного воина это хуже смерти.
— Да чего там… — пожал плечами студент. — Обычаи моей страны тоже не одобряют мужеложства, а тем более… — Он хотел сказать — скотоложства, но постеснялся. Все-таки не с быком или мулом разговаривает. Кентавры хоть и отличаются от людей, а все же существа мыслящие.
— Свобода и честь… — Конечеловек словно и не слышал его запинки. — Две великие ценности. Честь ты мне сохранил… — Руки, плечи и спина вновь напряглись, пробуя на прочность колодку. — А свобода…
— Ты понимаешь, — смущенно проговорил солдат. — Я не могу. Ведь ты нарушил… Я имею в виду… — Он совсем запутался и запнулся, моргая и стараясь не смотреть кентавру в глаза.
Конечеловек тоже молчал. Дышал с хрипом и присвистом, как запаленная лошадь. Как бы то ни было, а унижаться просьбами он не собирался. Гордый сын Степи. Прирожденный воин, но, вместе с тем, гуляка и буян.
Лежащий на земле Горбушка заворочался, подтянул штаны, смешно приподнимая задницу. Встал на ноги. Подобрал свалившийся во время драки шлем. Покрутил его в руках. Бросил косой взгляд на Антоло, всхлипнул:
— Совсем озверел…
— Иди на место! — отмахнулся табалец. — Глаза б мои тебя не видели!
— Иду, иду… — скороговоркой зачастил Ламон. — Я чо? Я ничо… Я человек спокойный, тихий…
Сутулясь, как побитый кот, он прошел мимо Антоло и вдруг прыгнул на студента, обхватил его поперек туловища и толкнул спиной на столб. Молодой человек не ожидал нападения, а потому не сумел удержаться на ногах. Воздух покинул легкие, острой болью отозвался хребет между лопатками. Горбушка, развивая успех, боднул Антоло в подбородок, а потом два раза ударил кулаками в живот.
— Чтоб ты сдох… — шипел нападающий. — Убью… Убью… Убью!
Антоло вяло отмахнулся, мазнул Ламона по щеке. Тот зарычал и ударил студента коленом в пах. К счастью, попал в середину бедра. Тоже больно, хотя и не так…
С внезапно вернувшейся яростью Антоло отпихнул от себя противника. Сунул кулак прямо в оскаленный ненавистью рот. Горбушка хрюкнул, но продолжал переть, словно бык на красную тряпку. Студент поднырнул под его руку, ударил под ребра и, схватив за ворот, бросил на тот самый столб, о который его только что припечатали спиной.
— А-а-а! — заорал, разворачиваясь, Горбушка. Со струйкой крови, стекающей с разбитой нижней губы, он казался мифическим чудовищем — ламией или брухой. — Убью, подлюка!
Бывший побирушка схватился за меч, потянул его из ножен. Антоло внутренне съежился, не зная как быть. Сражаться с однополчанином он не собирался. Да и что потом объяснять командирам? Нарушили караульный устав… Но и подставлять голову под клинок полудурка, свихнувшегося от злости, он не хотел. Вот задачка! Какому профессору под силу ее решить?
И тут он заметил, что Ламон бросил меч и закинул обе руки за голову, выгибаясь и встав на цыпочки. А совсем рядом, в каком-то локте, горели мстительным огнем широко распахнутые глаза кентавра. Он, несомненно, как-то удерживал солдата. Но как? Это со скованными руками, зажатой в колодку головой?!
— Заснул? — неожиданно проговорил степной воин. — Прибей ег-г-г-го!
А ведь и правда, сколько можно ждать? От Горбушки только шум и беспокойство. Как еще весь лагерь не сбежался?
Прибить, не прибить…
Антоло вдохнул поглубже и изо всех сил ударил Ламона в подбородок.
Получилось!
Глаза солдата закатились, ноги обмякли, и он осел кулем в пыль.
Кентавр пошевелил пальцами — оказывается, он схватил Горбушку сзади за волосы и тем самым придержал его.
— Ломай замок, — решительно проговорил степняк.
— Зачем? — охнул Антоло, озираясь по сторонам.
— Я знаю устав имперского войска. А ты?
Парень кивнул. Верно. Сколько разделов устава он уже нарушил? И не сообразить сразу. Теперь самое меньшее наказание, которое его может ждать, — порка кнутом у столба. Десять ударов. А если господин капитан сочтет, что он первый начал, или поверит Ламону, который наверняка будет обелять себя и вешать всех котов на противника, то по закону военного времени… Страшно даже подумать.
— Вместе убежим, — будто услышал его мысли кентавр. — По одиночке пропадем.
— А как же…
— Дело твое.
Четвероногий гордо замолчал.
Антоло подумал… и вытащил меч. Как будто в омут бросился с обрыва вниз головой.
Ремни, притягивающие ноги кентавра к столбам, много времени не отняли. Конечеловек взбрыкнул, отбрасывая ошметки кожаных полосок. Ударил копытом.
— Ну же!
С замком, соединяющим половины колодки, пришлось повозиться. Ломая дужку, Антоло погнул меч. Дрянную сталь, если сказать честно, поставляли имперской армии.
— Сво… — хотел закричать кентавр, но одумался и сказал вполголоса: — Свобода!
Он подпрыгнул на всех четырех, взмахивая в воздухе задними ногами, а руками сотворил неприличный жест, повернувшись в ту сторону, где должен был располагаться шатер полковника, благородного господина т’Арриго делла Куррадо.
— Меня зовут Желтый Гром. Я из клана Быстрой Реки.
— Антоло. Я из Табалы. Местечко Да-Вилья.
— Бежим?
Студент обреченно кивнул. Что еще остается? Или в бега, или самому голову в петлю сунуть, чтобы не доставлять лишних хлопот товарищам.
После Антоло восстановил в памяти события той ночи и понял, что самостоятельно, без помощи опытного воина и разведчика, кем мог заслуженно считать себя Желтый Гром, ни за что не смог бы выбраться из охраняемого лагеря. Они крались мимо палаток со спящими солдатами, между составленными в «шалаши» копьями, обходили редкие караулы.
«Только бы окраинцы не проснулись раньше срока, — молил табалец удачу. — Наши пехотинцы — разгильдяи редкие, а вот всадники с юга — другое дело… К тому же у них сторожевые коты…»
Представляя себе палевые клыкастые морды, горящие глаза, прижатые уши, Антоло всякий раз невольно сжимал рукоять меча, отобранного у бесчувственного Ламона, — свой, гнутый, он бросил у колодки.
Вот и опушка леса. В отличие от светлых и прозрачных березняков Табалы и сребролистых тополей Вельзы, склоны тельбийских холмов покрывали сероствольные бучины и мрачные грабняки. Хвала Триединому, в здешних лесах почти не рос подлесок — слишком уж темно, какие побеги выживут? Лишь один раз Антоло с разбегу влетел в заросли шиповника — изодрал руки и выглядывающие из-под доспеха полы одежды.
Кентавр рысил с грацией, доступной только животному, проводящему полжизни в быстрой скачке. Кажется, даже позевывал на бегу. Антоло так и подмывало попроситься к нему на хребет. И останавливала вовсе не боязнь обидеть спутника, а самая простая неуверенность в себе. Ездить верхом ему доводилось раз или два в жизни, да и то лет десять назад, если не раньше.
Половина Большой Луны продолжала светить — она зайдет под утро.
Бег продолжался. Как тут не помянуть добрым словом Дыкала и пробежки вокруг учебного лагеря с полной выкладкой?
Под черепушкой билась одна мысль. И уже не «уйдем — не уйдем», как можно было ожидать, а «выдержу — не выдержу». Сердце колотилось о ребра, грозя разорваться на мелкие кусочки.
— Долго еще? — задыхаясь, прохрипел студент непослушным горлом.
— До рассвета. Там передохнем, — снисходительно пояснил конечеловек, слегка наклонив голову. — Немного. Потом побежим снова. Тогда уйдем…
Словно в ответ на его слова за спиной раздалось протяжное мяуканье.
Коты? Дикие или сторожевые, пущенные по следу?
— Или не уйдем, — коротко подытожил Желтый Гром.
— Погоня?
— Не знаю. Далеко.
Что далеко, это точно. Мяуканье повторилось, и теперь можно было с уверенностью сказать — не меньше мили. А то и две. Ну и громко же орут, когтистые бестии! Если это сторожевые коты, то жди встречи с окраинцами. Надо как-то их обмануть, сбить со следа… Как же это лучше сделать? Наверное, стоит положиться на более опытного кентавра?
— Берегись! — отрывисто выкрикнул Желтый Гром, взвиваясь в прыжке.
Антоло прыгнуть не успел, а потому покатился по крутому склону заросшего лозняком оврага. Ударился плечом, коленом, снова плечом, боком, аж затрещали ребра. Замер, наполовину присыпанный землей.
Живой…
Вроде бы ничего не сломано. Руки, ноги, шея… Целы. Хотя голова гудит.
Вверху, заслоняя звездное небо, возник силуэт кентавра.
— Живой?
— Вроде бы… — слабо откликнулся табалец.
— Лезь сюда.
— Легко сказать…
Студент с трудом поднялся и, цепляясь за корни кустарников и молодых деревьев, вскарабкался по склону. Благо, овраг оказался не глубоким — каких-то семь-восемь локтей. Когда вниз летел — показалось, что добрых двадцать.
Снова из чащи за спиной донеслось мяуканье. Уже гораздо ближе.
— Жить хочешь? Бежим! — Конечеловек взмахнул рукой, срываясь с места.
Антоло последовал за ним, но первый же десяток шагов показал — падение не прошло бесследно. Правое колено отзывалось острой болью. Идти с грехом пополам можно, да и то лучше бы палку какую-нибудь найти вместо костыля, а вот бежать — нет.
Желтый Гром заметил его хромоту. Вернулся. Покачал головой.
— Плохо дело.
— Да уж конечно, — вымученно улыбнулся табалец. Прислушался. Проклятые коты орали все ближе и ближе.
— Придется драться. — Кентавр вцепился ему в плечо и потащил вперед.
— А может, я…
— Что?
— Ну, верхом…
— Нет, — посуровев лицом, отрезал Желтый Гром.
— Но почему?
— Я не конь. Я — степной воин. — Он гордо задрал подбородок, полагая, что этим сказано все.
— И что?
— Честь для степного воина дороже всего…
Антоло смолчал, хотя подумал:
«Ага! Особенно честь дороже жизни человека, который совсем недавно спас тебя. Сам-то, небось, можешь удрать запросто. Ноги целые. Все четыре. Вон какие копытища…»
— Лезь сюда! — дернул студента за руку конечеловек.
Он ткнул пальцем в поваленный ствол граба, толщиной в обхват.
— Куда?
— Он пустой внутри. Прячься. Я их уведу.
Табальцу стало неимоверно стыдно за недавние мысли.
— Быстрее, — преступил с ноги на ногу Желтый Гром.
— А как же ты?
— Детская забава! — ухмыльнулся кентавр, показывая широкие, «лошадиные» зубы. — Лезь быстрее.
Антоло вздохнул и протянул конечеловеку меч:
— Думаю, тебе скорее пригодится.
Желтый Гром церемонно поклонился:
— Спасибо. Я постараюсь вернуться.
Обдирая плечи, ежась от сыплющейся за шиворот трухлявой древесины, Антоло полез в темную нору валежины.
— Давай, давай. Ноги точат. — Желтый Гром притоптывал так, что содрогалась земля. — Все. Хорошо. Удачи тебе, Антоло из Табалы!
Копыта дробно ударили. Та-та-тах! Та-та-тах! Это кентавр с места рванул в галоп.
Студент поворочался в узком логове, стараясь устроиться поудобнее, и вдруг заметил лучик лунного света, проникающий снаружи. Извиваясь, шипя от боли в колене, он добрался до круглой дырочки — должно быть, сучок выпал из гнилого дерева. Выглянул и закусил губу, чтобы не закричать.
Мимо пробежал, стелясь над землей в длинных прыжках, сторожевой кот. В отличие от охранявших тюрьму в Аксамале, не серый в разводах, а палевый с темными ногами и ушами. Поджарый зверь, приспособленный к быстрому бегу, натасканный на поиск дезертиров.
За первым котом пробежал второй, ступая мягко и неслышно.
Почему они не учуяли спрятавшегося человека?
Может, запах, который вел их по следу кентавра, перебивал человеческий?
Через несколько вздохов после зверей рядом с убежищем студента проскакали два окраинца. Один держал наготове аркан. Второй сжимал в свободно опущенной руке грозного вида плеть.
Охотники исчезли с глаз, нырнув в ложбину между двумя холмами, и вновь появились, взбираясь вверх по освещенному Луной склону.
Легко скользили хвостатые кошачьи тени. Грациозно покачивались в седлах всадники. Они умели прекрасно выслеживать и ловить беглецов и были уверены в себе. Но жизнь вдали от Окраины и сопредельной с ней Степи расслабила коневодов, привила излишнюю самоуверенность. И поэтому они пропустили появление черной тени с раскинутыми наподобие креста руками.
Желтый Гром скакал на врагов, очертя голову. Вниз по склону, как каменный обвал. Захочешь — не остановишь. В его правой руке поблескивало рыбье тело меча.
Окраинцы закричали, успели поднять оружие, но не более того.
Левый получил мечом поперек лица. Правого вышиб из седла удар могучего кулака. Он покатился по земле и замер, безжизненно разбросав руки. Второй упал на гриву, и конь, не разбирая дороги, повлек его дальше, ударил коленом о дерево и скрылся между стволами, оставив хозяина корчиться в палой листве.
Коты не повторили ошибки охотников.
Прыжок в сторону, изгиб длинного тела, взмах когтистой лапы…
Конечеловек ответил блеском стали, тяжелым копытом, боевым кличем-ржанием.
Более крупный кот столкнулся с Желтым Громом грудь в грудь. Брошенный меч улетел во тьму. Схватив хищника за шкирку, кентавр швырнул его боком на серый шершавый ствол граба.
Второй кот вцепился когтями в спину кентавра. Оскаленная пасть тянулась к загривку «человеческой» части тела. Хвост бешеной гадюкой хлестал по ребрам.
Кентавр отчаянно взбрыкнул, попытался сграбастать зверя, но не сумел даже дотронуться до палевой гладкой шерсти. Тогда он встал на дыбы и опрокинулся навзничь, стремясь раздавить, расплющить кота. Они скатились кувырком вниз по склону и пропали.
Дергаясь, как припадочный, Антоло полез наружу. Выбираться ногами вперед оказалось гораздо труднее, чем залезать. Прошло немало времени, прежде чем он, грязный, исцарапанный и злой, покинул трухлявый граб. Наскоро смахнул налипший на одежду мусор и похромал вниз, сожалея, что не запасся вторым мечом…
Навстречу ему, припадая на левую заднюю, поднимался Желтый Гром.
Кентавр и человек встретились на середине склона.
Они не проронили ни слова.
Просто сошлись в рукопожатии две ладони. Одна поросшая с тыльной стороны желтоватой шерстью, а вторая — покрытая мозолями от лопаты, с которой солдат всегда проводит больше времени, чем с мечом.
Они стояли и молчали, а над вершинами холмов северной Тельбии розовела заря.
Самый обычный летний рассвет.
Над Империей вставало солнце нового дня.
И ни один астролог не смог бы сказать наверняка, что принесет он народам, живущим на просторах одной шестой части материка.
Часы на Клепсидральной башне пробили десять раз.
Пожилой профессор астрологии Императорского аксамалианского университета тонких наук мэтр Гольбрайн вздохнул и отхлебнул из широкой чашки остывший чай. Горьковатый напиток оставлял неприятное ощущение на языке, почему-то напомнив о ядах, которыми в прошлые времена потчевали друг друга сильные мира сего. Надо бы подогреть…
Ну да ладно! Некогда. В такую ночь каждое мгновение на счету.
Профессор поднял секстан и направил его на звезду Го-Дарит, первую по величине в созвездии K°та. Хмыкнул, сделал быструю пометку в таблице. Теперь двойная, молочно-белая Лумор. Ага! И тут заметно отклонение от движения, изученного многими поколениями ученых…
Неужто сошедшая третьего дня с небосклона комета тому виной?
Или есть более правдоподобные объяснения?
После ухода хвостатой предвестницы беды, похоже, неизменным остался лишь путь планеты То-Хан. Но и она окрасилась багрянцем, словно пытаясь предупредить внимательного наблюдателя о надвигающейся на Империю беде. Предчувствие несчастья висело в воздухе.
Гольбрайн выглядел гораздо моложе своих лет. Или, может, правильнее сказать — дряхлел медленнее сверстников? Он хорошо помнил моровое поветрие, обрушившееся на Сасандру и прилегающие земли тридцать семь лет назад. Но тогда небесные светила не устраивали такого представления, не пытались сорваться с места… Хотя знамения присутствовали. Если бы Тельмар Мудрый, величайший маг-целитель, прислушался бы к письмам Гольбрайна, предупреждавшего Круг о грядущем испытании, жизнь Империи могла бы пойти по другому пути.
Что ж, аксамалианские чародеи всегда с насмешкой относились к прорицателям, считая их чуть ли не шарлатанами. И вот волшебники погибли, а пустопорожних болтунов развелось даже не втрое, а вдесятеро больше. Чем провинилась астрология, любовь и дело всей жизни мэтра Гольбрайна, что в ней лгуны и лизоблюды чувствовали себя вольготнее, нежели в прочих науках? Как же это привлекательно — угадывай потаенные желания первых лиц государства, подгоняй гороскопы, выдавая желаемое за действительное, и успех, деньги, почет, слава обеспечены. А мало-мальски честное предсказание никто и читать не станет. Зачем? Люди хотят слышать приятное, а в голой правде приятного, как известно, мало.
Но настоящая истина, как ни унижай ее, ни пытайся спрятать или приукрасить, все равно явится всем. И тем, кто жаждет ее, и тем, кто страшится.
Взять хотя бы гороскоп, составленный этим мальчиком из Табалы… Антоло. Мэтр Гольбрайн дважды перепроверил схемы и расчеты студента и нигде не нашел изъяна. Жаль, что вместо блестящей карьеры ученого парню досталась нелегкая воинская служба.
Хорошо бы узнать, жив ли он, что сейчас делает?
Слабый человеческий взгляд не в силах пронзать пространство и время, но профессор не зря проживал отведенные ему судьбой годы. Сасандрийские волшебники брали Силу из четырех стихий — Огня, Воды, Земли и Воздуха, но Гольбрайн гордился тем, что напрямую пользуется Силой звезд. Так это или нет, все равно никто не мог дать связного ответа. Даже его первый учитель Ателиан Великолепный, умерший почти шестьдесят лет тому назад.
Профессор расслабился, подставляя лицо призрачному свету звезд, впитывая кожей их сияние, их величие, их мудрость… И когда почувствовал, что божественная квинтэссенция переполняет его существо, бурлит и рвется наружу, мысленно потянулся сердцем к Антоло из Табалы.
Дремучие леса северной Тельбии не спутаешь ни с чем. Березы взбираются по склонам холмов, а сумрачные грабняки раскинулись в ложбинах, сменяемые сероствольными буками. Через лес шли двое. Один прихрамывал и опирался на изогнутую наподобие костыля ветку. Светлые волосы, солдатская поддоспешная рубаха. Гольбрайн узнал своего лучшего студента. А кто же его спутник? Кентавр — дитя восточных степей. Песочно-желтая шкура, черные волосы, гривой спадавшие на плечи, и черный хвост.
Вот так молодцы! Почему же не в армии, не в окружении таких же солдат?
Мэтр чуть напрягся и приблизил свой дух к медленно бредущим путникам. Уловил обрывок разговора.
— …ничего, не пропадем, — радостно вещал Антоло. — Идем прямо на север. Нам бы до Гобланы добраться, а там и до моей родной Табалы рукой подать! Погостишь у меня, а, Желтый Гром?! Отдохнешь…
— Если не будет еще погони, — сдержанно отвечал кентавр, — то отдохнем.
— Да… — поежился человек. — Вообще-то я хотел сбежать, но не так же…
Ах, вот оно что! Мальчишка-то дезертировал… Куда катится мир? А может, оно и к лучшему? Ведь нельзя же допустить, чтобы такой талант погиб в глупой копейной сшибке или от шальной стрелы…
Профессор усилием воли потянулся обратно, в заваленный книгами и инструментом кабинет с широким балконом, но неведомая Сила воспротивилась, закружила его над лесами Тельбии. Он разглядел кавалькаду вооруженных людей из числа набираемых кондотьерами наемников. Седобородый разбойного вида вояка с серьгой в ухе, стриженная «в кружок» женщина с профилем хищной птицы, великан с двуручником поперек седла, остроухий дроу, едва достающий босыми ступнями до стремян, но четче всех увиделся Гольбрайну юноша, приблизительно ровесник Антоло, с черной короткой бородкой и цветастой повязкой вокруг головы — каматийский обычай. Кто такой? Прорицатель привык доверять ведущим его звездам и понимал, что наемников увидал неспроста. Они двигались на запад, вместе с длинной пехотной колонной — полк или армия на марше.
Заинтересованный мэтр Гольбрайн попытался легко коснуться разума каматийца, но отпрянул, ожегшись о тысячи колючих ледяных иголочек. Во имя Триединого! Если парень пока и не чародей, то у него великолепные задатки. Эх, хорошего учителя бы ему…
Новый водоворот Силы подхватил дух мэтра, как речное течение подхватывает лодочку на перекате, швырнул ближе к столице, на широкий и ухоженный тракт, ведущий из Аксамалы в Вельзу. Здесь медленно ползла трехосная повозка, запряженная шестеркой мулов. Дощатые стены и крыша размалеваны яркими красками — красной, изумрудно-зеленой, лиловой, желтой. Над боковой дверцей надпись — «Запретные сладости»…
Хлопок!
Профессор очнулся в кресле посреди собственного кабинета.
Но показанные звездами картинки продолжали стоять перед глазами.
Человек и кентавр.
Наемники, а среди них парень, обладающий сильнейшим даром волшебника.
Бордель на колесах…
Бордель? Он-то тут каким боком?
Мэтр Гольбрайн и в молодости не слишком увлекался девочками легкого поведения, а уж на восьмом десятке… И тем не менее ему показалось, что безвкусно раскрашенный фургончик таит в себе нечто важное. Причем важное не только для дезертира-студента Антоло из Табалы, неизвестного профессору наемника-каматийца, но и для всей Сасандры.
При всей нарочитой пошлости и вызывающей вульгарности передвижного борделя в глубине его таился слабый отблеск света. Еще слабый и незаметный простым зрением, он обещал в скором времени вырваться на волю, расправить крылья, как играющий всеми цветами радуги махаон. И в этих крыльях старому прорицателю мэтру Гольбрайну почудилось спасение Империи, отягощенной тяжкими грехами и набирающим все большую силу злом. Они смогут — и в это нельзя не верить! — разогнать над родиной черные тучи, обагренные тревожным закатом.
Август — декабрь 2006 г.
— Свои, — лениво откликнулся Дыкал.
— Слово! — потребовал караульщик.
— Гроза.
— Засуха. Проходите.
Цыпа и Обельн не скрывали радости от того, что сменились с поста.
— Хоть бы уснул, нелюдь поганый, — тихонько пробурчал пожилой солдат на ухо студенту. — А то все зыркает глазищами-то…
— Разговорчики! — прикрикнул Дыкал. — Так! Ты станешь тут, а ты — тут. Смотреть в оба. Не ровен час, его дружки выручать вздумают.
— Разрешите вопрос, господин сержант? — Антоло занял место согласно приказу, одернул край рубахи, торчащий из-под панциря.
— Ну? — нахмурился Дыкал.
— Что ему будет?
Разводящий задумался, но ненадолго:
— Дык… Выпорют, я думаю. Полсотни палок любого буяна к разуму возвернут.
Антоло кивнул. Виды на будущее не слишком-то радужные, но все-таки не плаха и не каторга.
— К третьей страже ждите смену. Помните слово и отзыв. Старший — Ант, — бросил сержант напоследок.
Цыпа с Обельном ушли отдыхать, а новые часовые застыли у столбов. Пика в карауле не полагалась — только панцирь, шлем и меч.
Кентавр стоял молча, только с хрипом втягивал воздух широкими ноздрями. От него исходил крепкий дух конского пота, сдобренный ядреным перегаром. Смесь достаточно необычная. С пьяными лошадьми студенту не доводилось сталкиваться ни в отцовской усадьбе на табальских холмах, ни в просвещенной столице.
— Ишь, как от него шибает… — принюхался Горбушка. — Я бы сейчас не отказался от кружечки мьельского. А ты как?
Антоло промолчал, занятый своими мыслями. Да и, сказать по правде, напарник был ему противен. Как мохнатая гусеница — до дрожи и мурашек между лопатками.
— Я с кем говорю? — возмутился бывший попрошайка.
— Отстань, Ламон. Не положено в карауле болтать.
— Ишь ты! Болтать не положено! Какие мы правильные! — Горбушка напоказ потянулся и оперся плечом о столб. — Ну да, конечно! В карауле не положено есть, пить, курить трубку, разговаривать, садиться, ложиться… Что там еще? Напомни, а то я как-то запамятовал.
— Отстань. Сколько можно?
Ламон заскрипел зубами. Нелюбовь у них была взаимной и самой искренней.
— Шибко образованный, да? С нашим братом и говорить не хочешь?
— Твой брат в овраге дохлую корову глодает, — со злостью ответил студент. Нет, ну сколько можно цепляться? Так и подмывает дать липучке в ухо. А потом еще под зад сапогом. Для закрепления изученного. — Отстань, а? По-хорошему прошу.
— По-хорошему? — Горбушка схватился было за меч, но передумал. — Не хочешь человеком быть — не надо. Стой хоть до утра! — Он гордо одернул перевязь с мечом, прошелся перед Антоло. Вперед, потом назад. Глянул с нескрываемым превосходством. Вот, мол, я какой! На армейские порядки плюю и тем горжусь. А что? Ведь не побежишь же ты жаловаться? Хоть и грамотей университетский, а понятие о солдатской взаимовыручке имеешь.
Антоло отвернулся. Поглядел на хрипящего кентавра. Как тут не мучиться, когда колодка рассчитана на человека, а конечеловек гораздо выше, если мерить по макушкам. Потому согнули его в баранку. Да еще и отверстие под шею тоже рассчитано на обычного человека. Вот и выходит, что кентавр попросту задыхается. То-то и взгляд у него из-под полуопущенных век такой замутненный. Не только вчерашний перепой сказывается, но и недостаток воздуха. Помочь бы… Хотя бы чуть-чуть раздвинуть колодку, а то ведь чего доброго и отдаст душу Триединому до утра.
Горбушка тоже заинтересовался арестантом. Обошел его пару раз, беспечно насвистывая, будто и не в карауле, а на прогулке по городу. Почесал затылок, сдвинув козырек шлема на глаза. Пробормотал под нос:
— А ведь как стоит… Как стоит! Залюбуешься! Ишь ты…
Он остановился позади кентавра, напротив мощного крупа и притянутых к столбам ног.
— Эх, а ведь у меня уж месяца три бабы не было…
Антоло не понял сразу, что он имеет в виду, но Горбушка не заставил себя расспрашивать — он и в обычной обстановке отличался словоохотливостью. Можно даже сказать, излишней болтливостью.
— Чо вылупился? — заметил он удивленный взгляд студента. — Ты ж грамотный — понимать должон. Я, может, еще детям хвастать буду и внукам — конежопого, мол, отжарил! Прямо в конскую задницу…
— Ты в своем уме? — не выдержал Антоло. — Соображаешь, что делаешь?
— А то? Конечно, соображаю, — осклабился Ламон. — Мы хоть в увине… унире… уверниститетах не обучались, а кой-чего мозгами варим.
— Но если варишь мозгами своими, то должен понимать, что, во-первых, ты же в карауле, а во-вторых, это же противоестественно…
— Чего? — скривился Горбушка. — Сильно умный, что ли? Шел бы ты умник…
Он решительно задрал подол рубахи, нашаривая гашник штанов.
«Это же какой-то бред, — подумал Антоло. — Этого просто не может быть…»
Он видел, как напряглись и заиграли мускулы под короткой шерстью на спине кентавра, как вздыбилась грива. Услышал, как заскрипели колья — вот-вот хрустнут или выскочат из земли. Но нет, окраинцы, связывавшие конечеловека, работали на совесть.
Горбушка плюнул на ладонь…
И тут студент не выдержал. Четыре шага, разделявшие его и Ламона, Антоло преодолел одним прыжком. Добавляя к взмаху руки разворот корпуса, ударил в подбородок. Конечно, аксамалианский нищий, выросший в порту и трущобах Нижнего города, в драках толк знал. Видно, бил других не единожды, да и с более сильным противником встречался много раз. Он успел чуть-чуть развернуть голову, давая кулаку соскользнуть, но запутался в спущенных до колен штанах и упал. И тут же скорчился, закрывая голову руками и подтянув колени к животу, противный и жалкий одновременно. Антоло пнул его по голому заду каблуком.
Звук получился смешным — немного похожим на шлепанье теста, а немного на пощечину. Последнее сравнение, неожиданно пришедшее в голову, так насмешило студента, что он махнул рукой и оставил напарника в покое. Вернулся на свое место у столба. Сердце еще колотилось, усиленно гоняя кровь, легкие горели словно после пробежки, но злость улеглась. Да и как можно злиться на такое отребье? Презирать — да. Но злость — слишком сильное чувство, его нужно приберегать для достойных врагов.
— Спасибо… — негромкий и хриплый голос, прозвучавший над самым ухом, заставил студента отшатнуться, стискивая ладонью рукоять меча.
В первые несколько мгновений он моргал и ошалело оглядывался по сторонам, пока не понял, что звук «и» в услышанном слове слишком длинный и дрожащий, словно ржание.
Кентавр? Точно, он.
— Ты понимаешь нашу речь? — ничего умнее этого вопроса не пришло парню в голову.
— Немного.
И опять раскатистый, похожий на ржание звук. На этот раз — «г». У него получилось — «немног-г-г-го».
— Ух ты! — по-мальчишески восхитился Антоло, но вспомнил, что его только что поблагодарили. — Не стоит…
— Стоит. Для степного воина это хуже смерти.
— Да чего там… — пожал плечами студент. — Обычаи моей страны тоже не одобряют мужеложства, а тем более… — Он хотел сказать — скотоложства, но постеснялся. Все-таки не с быком или мулом разговаривает. Кентавры хоть и отличаются от людей, а все же существа мыслящие.
— Свобода и честь… — Конечеловек словно и не слышал его запинки. — Две великие ценности. Честь ты мне сохранил… — Руки, плечи и спина вновь напряглись, пробуя на прочность колодку. — А свобода…
— Ты понимаешь, — смущенно проговорил солдат. — Я не могу. Ведь ты нарушил… Я имею в виду… — Он совсем запутался и запнулся, моргая и стараясь не смотреть кентавру в глаза.
Конечеловек тоже молчал. Дышал с хрипом и присвистом, как запаленная лошадь. Как бы то ни было, а унижаться просьбами он не собирался. Гордый сын Степи. Прирожденный воин, но, вместе с тем, гуляка и буян.
Лежащий на земле Горбушка заворочался, подтянул штаны, смешно приподнимая задницу. Встал на ноги. Подобрал свалившийся во время драки шлем. Покрутил его в руках. Бросил косой взгляд на Антоло, всхлипнул:
— Совсем озверел…
— Иди на место! — отмахнулся табалец. — Глаза б мои тебя не видели!
— Иду, иду… — скороговоркой зачастил Ламон. — Я чо? Я ничо… Я человек спокойный, тихий…
Сутулясь, как побитый кот, он прошел мимо Антоло и вдруг прыгнул на студента, обхватил его поперек туловища и толкнул спиной на столб. Молодой человек не ожидал нападения, а потому не сумел удержаться на ногах. Воздух покинул легкие, острой болью отозвался хребет между лопатками. Горбушка, развивая успех, боднул Антоло в подбородок, а потом два раза ударил кулаками в живот.
— Чтоб ты сдох… — шипел нападающий. — Убью… Убью… Убью!
Антоло вяло отмахнулся, мазнул Ламона по щеке. Тот зарычал и ударил студента коленом в пах. К счастью, попал в середину бедра. Тоже больно, хотя и не так…
С внезапно вернувшейся яростью Антоло отпихнул от себя противника. Сунул кулак прямо в оскаленный ненавистью рот. Горбушка хрюкнул, но продолжал переть, словно бык на красную тряпку. Студент поднырнул под его руку, ударил под ребра и, схватив за ворот, бросил на тот самый столб, о который его только что припечатали спиной.
— А-а-а! — заорал, разворачиваясь, Горбушка. Со струйкой крови, стекающей с разбитой нижней губы, он казался мифическим чудовищем — ламией или брухой. — Убью, подлюка!
Бывший побирушка схватился за меч, потянул его из ножен. Антоло внутренне съежился, не зная как быть. Сражаться с однополчанином он не собирался. Да и что потом объяснять командирам? Нарушили караульный устав… Но и подставлять голову под клинок полудурка, свихнувшегося от злости, он не хотел. Вот задачка! Какому профессору под силу ее решить?
И тут он заметил, что Ламон бросил меч и закинул обе руки за голову, выгибаясь и встав на цыпочки. А совсем рядом, в каком-то локте, горели мстительным огнем широко распахнутые глаза кентавра. Он, несомненно, как-то удерживал солдата. Но как? Это со скованными руками, зажатой в колодку головой?!
— Заснул? — неожиданно проговорил степной воин. — Прибей ег-г-г-го!
А ведь и правда, сколько можно ждать? От Горбушки только шум и беспокойство. Как еще весь лагерь не сбежался?
Прибить, не прибить…
Антоло вдохнул поглубже и изо всех сил ударил Ламона в подбородок.
Получилось!
Глаза солдата закатились, ноги обмякли, и он осел кулем в пыль.
Кентавр пошевелил пальцами — оказывается, он схватил Горбушку сзади за волосы и тем самым придержал его.
— Ломай замок, — решительно проговорил степняк.
— Зачем? — охнул Антоло, озираясь по сторонам.
— Я знаю устав имперского войска. А ты?
Парень кивнул. Верно. Сколько разделов устава он уже нарушил? И не сообразить сразу. Теперь самое меньшее наказание, которое его может ждать, — порка кнутом у столба. Десять ударов. А если господин капитан сочтет, что он первый начал, или поверит Ламону, который наверняка будет обелять себя и вешать всех котов на противника, то по закону военного времени… Страшно даже подумать.
— Вместе убежим, — будто услышал его мысли кентавр. — По одиночке пропадем.
— А как же…
— Дело твое.
Четвероногий гордо замолчал.
Антоло подумал… и вытащил меч. Как будто в омут бросился с обрыва вниз головой.
Ремни, притягивающие ноги кентавра к столбам, много времени не отняли. Конечеловек взбрыкнул, отбрасывая ошметки кожаных полосок. Ударил копытом.
— Ну же!
С замком, соединяющим половины колодки, пришлось повозиться. Ломая дужку, Антоло погнул меч. Дрянную сталь, если сказать честно, поставляли имперской армии.
— Сво… — хотел закричать кентавр, но одумался и сказал вполголоса: — Свобода!
Он подпрыгнул на всех четырех, взмахивая в воздухе задними ногами, а руками сотворил неприличный жест, повернувшись в ту сторону, где должен был располагаться шатер полковника, благородного господина т’Арриго делла Куррадо.
— Меня зовут Желтый Гром. Я из клана Быстрой Реки.
— Антоло. Я из Табалы. Местечко Да-Вилья.
— Бежим?
Студент обреченно кивнул. Что еще остается? Или в бега, или самому голову в петлю сунуть, чтобы не доставлять лишних хлопот товарищам.
После Антоло восстановил в памяти события той ночи и понял, что самостоятельно, без помощи опытного воина и разведчика, кем мог заслуженно считать себя Желтый Гром, ни за что не смог бы выбраться из охраняемого лагеря. Они крались мимо палаток со спящими солдатами, между составленными в «шалаши» копьями, обходили редкие караулы.
«Только бы окраинцы не проснулись раньше срока, — молил табалец удачу. — Наши пехотинцы — разгильдяи редкие, а вот всадники с юга — другое дело… К тому же у них сторожевые коты…»
Представляя себе палевые клыкастые морды, горящие глаза, прижатые уши, Антоло всякий раз невольно сжимал рукоять меча, отобранного у бесчувственного Ламона, — свой, гнутый, он бросил у колодки.
Вот и опушка леса. В отличие от светлых и прозрачных березняков Табалы и сребролистых тополей Вельзы, склоны тельбийских холмов покрывали сероствольные бучины и мрачные грабняки. Хвала Триединому, в здешних лесах почти не рос подлесок — слишком уж темно, какие побеги выживут? Лишь один раз Антоло с разбегу влетел в заросли шиповника — изодрал руки и выглядывающие из-под доспеха полы одежды.
Кентавр рысил с грацией, доступной только животному, проводящему полжизни в быстрой скачке. Кажется, даже позевывал на бегу. Антоло так и подмывало попроситься к нему на хребет. И останавливала вовсе не боязнь обидеть спутника, а самая простая неуверенность в себе. Ездить верхом ему доводилось раз или два в жизни, да и то лет десять назад, если не раньше.
Половина Большой Луны продолжала светить — она зайдет под утро.
Бег продолжался. Как тут не помянуть добрым словом Дыкала и пробежки вокруг учебного лагеря с полной выкладкой?
Под черепушкой билась одна мысль. И уже не «уйдем — не уйдем», как можно было ожидать, а «выдержу — не выдержу». Сердце колотилось о ребра, грозя разорваться на мелкие кусочки.
— Долго еще? — задыхаясь, прохрипел студент непослушным горлом.
— До рассвета. Там передохнем, — снисходительно пояснил конечеловек, слегка наклонив голову. — Немного. Потом побежим снова. Тогда уйдем…
Словно в ответ на его слова за спиной раздалось протяжное мяуканье.
Коты? Дикие или сторожевые, пущенные по следу?
— Или не уйдем, — коротко подытожил Желтый Гром.
— Погоня?
— Не знаю. Далеко.
Что далеко, это точно. Мяуканье повторилось, и теперь можно было с уверенностью сказать — не меньше мили. А то и две. Ну и громко же орут, когтистые бестии! Если это сторожевые коты, то жди встречи с окраинцами. Надо как-то их обмануть, сбить со следа… Как же это лучше сделать? Наверное, стоит положиться на более опытного кентавра?
— Берегись! — отрывисто выкрикнул Желтый Гром, взвиваясь в прыжке.
Антоло прыгнуть не успел, а потому покатился по крутому склону заросшего лозняком оврага. Ударился плечом, коленом, снова плечом, боком, аж затрещали ребра. Замер, наполовину присыпанный землей.
Живой…
Вроде бы ничего не сломано. Руки, ноги, шея… Целы. Хотя голова гудит.
Вверху, заслоняя звездное небо, возник силуэт кентавра.
— Живой?
— Вроде бы… — слабо откликнулся табалец.
— Лезь сюда.
— Легко сказать…
Студент с трудом поднялся и, цепляясь за корни кустарников и молодых деревьев, вскарабкался по склону. Благо, овраг оказался не глубоким — каких-то семь-восемь локтей. Когда вниз летел — показалось, что добрых двадцать.
Снова из чащи за спиной донеслось мяуканье. Уже гораздо ближе.
— Жить хочешь? Бежим! — Конечеловек взмахнул рукой, срываясь с места.
Антоло последовал за ним, но первый же десяток шагов показал — падение не прошло бесследно. Правое колено отзывалось острой болью. Идти с грехом пополам можно, да и то лучше бы палку какую-нибудь найти вместо костыля, а вот бежать — нет.
Желтый Гром заметил его хромоту. Вернулся. Покачал головой.
— Плохо дело.
— Да уж конечно, — вымученно улыбнулся табалец. Прислушался. Проклятые коты орали все ближе и ближе.
— Придется драться. — Кентавр вцепился ему в плечо и потащил вперед.
— А может, я…
— Что?
— Ну, верхом…
— Нет, — посуровев лицом, отрезал Желтый Гром.
— Но почему?
— Я не конь. Я — степной воин. — Он гордо задрал подбородок, полагая, что этим сказано все.
— И что?
— Честь для степного воина дороже всего…
Антоло смолчал, хотя подумал:
«Ага! Особенно честь дороже жизни человека, который совсем недавно спас тебя. Сам-то, небось, можешь удрать запросто. Ноги целые. Все четыре. Вон какие копытища…»
— Лезь сюда! — дернул студента за руку конечеловек.
Он ткнул пальцем в поваленный ствол граба, толщиной в обхват.
— Куда?
— Он пустой внутри. Прячься. Я их уведу.
Табальцу стало неимоверно стыдно за недавние мысли.
— Быстрее, — преступил с ноги на ногу Желтый Гром.
— А как же ты?
— Детская забава! — ухмыльнулся кентавр, показывая широкие, «лошадиные» зубы. — Лезь быстрее.
Антоло вздохнул и протянул конечеловеку меч:
— Думаю, тебе скорее пригодится.
Желтый Гром церемонно поклонился:
— Спасибо. Я постараюсь вернуться.
Обдирая плечи, ежась от сыплющейся за шиворот трухлявой древесины, Антоло полез в темную нору валежины.
— Давай, давай. Ноги точат. — Желтый Гром притоптывал так, что содрогалась земля. — Все. Хорошо. Удачи тебе, Антоло из Табалы!
Копыта дробно ударили. Та-та-тах! Та-та-тах! Это кентавр с места рванул в галоп.
Студент поворочался в узком логове, стараясь устроиться поудобнее, и вдруг заметил лучик лунного света, проникающий снаружи. Извиваясь, шипя от боли в колене, он добрался до круглой дырочки — должно быть, сучок выпал из гнилого дерева. Выглянул и закусил губу, чтобы не закричать.
Мимо пробежал, стелясь над землей в длинных прыжках, сторожевой кот. В отличие от охранявших тюрьму в Аксамале, не серый в разводах, а палевый с темными ногами и ушами. Поджарый зверь, приспособленный к быстрому бегу, натасканный на поиск дезертиров.
За первым котом пробежал второй, ступая мягко и неслышно.
Почему они не учуяли спрятавшегося человека?
Может, запах, который вел их по следу кентавра, перебивал человеческий?
Через несколько вздохов после зверей рядом с убежищем студента проскакали два окраинца. Один держал наготове аркан. Второй сжимал в свободно опущенной руке грозного вида плеть.
Охотники исчезли с глаз, нырнув в ложбину между двумя холмами, и вновь появились, взбираясь вверх по освещенному Луной склону.
Легко скользили хвостатые кошачьи тени. Грациозно покачивались в седлах всадники. Они умели прекрасно выслеживать и ловить беглецов и были уверены в себе. Но жизнь вдали от Окраины и сопредельной с ней Степи расслабила коневодов, привила излишнюю самоуверенность. И поэтому они пропустили появление черной тени с раскинутыми наподобие креста руками.
Желтый Гром скакал на врагов, очертя голову. Вниз по склону, как каменный обвал. Захочешь — не остановишь. В его правой руке поблескивало рыбье тело меча.
Окраинцы закричали, успели поднять оружие, но не более того.
Левый получил мечом поперек лица. Правого вышиб из седла удар могучего кулака. Он покатился по земле и замер, безжизненно разбросав руки. Второй упал на гриву, и конь, не разбирая дороги, повлек его дальше, ударил коленом о дерево и скрылся между стволами, оставив хозяина корчиться в палой листве.
Коты не повторили ошибки охотников.
Прыжок в сторону, изгиб длинного тела, взмах когтистой лапы…
Конечеловек ответил блеском стали, тяжелым копытом, боевым кличем-ржанием.
Более крупный кот столкнулся с Желтым Громом грудь в грудь. Брошенный меч улетел во тьму. Схватив хищника за шкирку, кентавр швырнул его боком на серый шершавый ствол граба.
Второй кот вцепился когтями в спину кентавра. Оскаленная пасть тянулась к загривку «человеческой» части тела. Хвост бешеной гадюкой хлестал по ребрам.
Кентавр отчаянно взбрыкнул, попытался сграбастать зверя, но не сумел даже дотронуться до палевой гладкой шерсти. Тогда он встал на дыбы и опрокинулся навзничь, стремясь раздавить, расплющить кота. Они скатились кувырком вниз по склону и пропали.
Дергаясь, как припадочный, Антоло полез наружу. Выбираться ногами вперед оказалось гораздо труднее, чем залезать. Прошло немало времени, прежде чем он, грязный, исцарапанный и злой, покинул трухлявый граб. Наскоро смахнул налипший на одежду мусор и похромал вниз, сожалея, что не запасся вторым мечом…
Навстречу ему, припадая на левую заднюю, поднимался Желтый Гром.
Кентавр и человек встретились на середине склона.
Они не проронили ни слова.
Просто сошлись в рукопожатии две ладони. Одна поросшая с тыльной стороны желтоватой шерстью, а вторая — покрытая мозолями от лопаты, с которой солдат всегда проводит больше времени, чем с мечом.
Они стояли и молчали, а над вершинами холмов северной Тельбии розовела заря.
Самый обычный летний рассвет.
Над Империей вставало солнце нового дня.
И ни один астролог не смог бы сказать наверняка, что принесет он народам, живущим на просторах одной шестой части материка.
Часы на Клепсидральной башне пробили десять раз.
Пожилой профессор астрологии Императорского аксамалианского университета тонких наук мэтр Гольбрайн вздохнул и отхлебнул из широкой чашки остывший чай. Горьковатый напиток оставлял неприятное ощущение на языке, почему-то напомнив о ядах, которыми в прошлые времена потчевали друг друга сильные мира сего. Надо бы подогреть…
Ну да ладно! Некогда. В такую ночь каждое мгновение на счету.
Профессор поднял секстан и направил его на звезду Го-Дарит, первую по величине в созвездии K°та. Хмыкнул, сделал быструю пометку в таблице. Теперь двойная, молочно-белая Лумор. Ага! И тут заметно отклонение от движения, изученного многими поколениями ученых…
Неужто сошедшая третьего дня с небосклона комета тому виной?
Или есть более правдоподобные объяснения?
После ухода хвостатой предвестницы беды, похоже, неизменным остался лишь путь планеты То-Хан. Но и она окрасилась багрянцем, словно пытаясь предупредить внимательного наблюдателя о надвигающейся на Империю беде. Предчувствие несчастья висело в воздухе.
Гольбрайн выглядел гораздо моложе своих лет. Или, может, правильнее сказать — дряхлел медленнее сверстников? Он хорошо помнил моровое поветрие, обрушившееся на Сасандру и прилегающие земли тридцать семь лет назад. Но тогда небесные светила не устраивали такого представления, не пытались сорваться с места… Хотя знамения присутствовали. Если бы Тельмар Мудрый, величайший маг-целитель, прислушался бы к письмам Гольбрайна, предупреждавшего Круг о грядущем испытании, жизнь Империи могла бы пойти по другому пути.
Что ж, аксамалианские чародеи всегда с насмешкой относились к прорицателям, считая их чуть ли не шарлатанами. И вот волшебники погибли, а пустопорожних болтунов развелось даже не втрое, а вдесятеро больше. Чем провинилась астрология, любовь и дело всей жизни мэтра Гольбрайна, что в ней лгуны и лизоблюды чувствовали себя вольготнее, нежели в прочих науках? Как же это привлекательно — угадывай потаенные желания первых лиц государства, подгоняй гороскопы, выдавая желаемое за действительное, и успех, деньги, почет, слава обеспечены. А мало-мальски честное предсказание никто и читать не станет. Зачем? Люди хотят слышать приятное, а в голой правде приятного, как известно, мало.
Но настоящая истина, как ни унижай ее, ни пытайся спрятать или приукрасить, все равно явится всем. И тем, кто жаждет ее, и тем, кто страшится.
Взять хотя бы гороскоп, составленный этим мальчиком из Табалы… Антоло. Мэтр Гольбрайн дважды перепроверил схемы и расчеты студента и нигде не нашел изъяна. Жаль, что вместо блестящей карьеры ученого парню досталась нелегкая воинская служба.
Хорошо бы узнать, жив ли он, что сейчас делает?
Слабый человеческий взгляд не в силах пронзать пространство и время, но профессор не зря проживал отведенные ему судьбой годы. Сасандрийские волшебники брали Силу из четырех стихий — Огня, Воды, Земли и Воздуха, но Гольбрайн гордился тем, что напрямую пользуется Силой звезд. Так это или нет, все равно никто не мог дать связного ответа. Даже его первый учитель Ателиан Великолепный, умерший почти шестьдесят лет тому назад.
Профессор расслабился, подставляя лицо призрачному свету звезд, впитывая кожей их сияние, их величие, их мудрость… И когда почувствовал, что божественная квинтэссенция переполняет его существо, бурлит и рвется наружу, мысленно потянулся сердцем к Антоло из Табалы.
Дремучие леса северной Тельбии не спутаешь ни с чем. Березы взбираются по склонам холмов, а сумрачные грабняки раскинулись в ложбинах, сменяемые сероствольными буками. Через лес шли двое. Один прихрамывал и опирался на изогнутую наподобие костыля ветку. Светлые волосы, солдатская поддоспешная рубаха. Гольбрайн узнал своего лучшего студента. А кто же его спутник? Кентавр — дитя восточных степей. Песочно-желтая шкура, черные волосы, гривой спадавшие на плечи, и черный хвост.
Вот так молодцы! Почему же не в армии, не в окружении таких же солдат?
Мэтр чуть напрягся и приблизил свой дух к медленно бредущим путникам. Уловил обрывок разговора.
— …ничего, не пропадем, — радостно вещал Антоло. — Идем прямо на север. Нам бы до Гобланы добраться, а там и до моей родной Табалы рукой подать! Погостишь у меня, а, Желтый Гром?! Отдохнешь…
— Если не будет еще погони, — сдержанно отвечал кентавр, — то отдохнем.
— Да… — поежился человек. — Вообще-то я хотел сбежать, но не так же…
Ах, вот оно что! Мальчишка-то дезертировал… Куда катится мир? А может, оно и к лучшему? Ведь нельзя же допустить, чтобы такой талант погиб в глупой копейной сшибке или от шальной стрелы…
Профессор усилием воли потянулся обратно, в заваленный книгами и инструментом кабинет с широким балконом, но неведомая Сила воспротивилась, закружила его над лесами Тельбии. Он разглядел кавалькаду вооруженных людей из числа набираемых кондотьерами наемников. Седобородый разбойного вида вояка с серьгой в ухе, стриженная «в кружок» женщина с профилем хищной птицы, великан с двуручником поперек седла, остроухий дроу, едва достающий босыми ступнями до стремян, но четче всех увиделся Гольбрайну юноша, приблизительно ровесник Антоло, с черной короткой бородкой и цветастой повязкой вокруг головы — каматийский обычай. Кто такой? Прорицатель привык доверять ведущим его звездам и понимал, что наемников увидал неспроста. Они двигались на запад, вместе с длинной пехотной колонной — полк или армия на марше.
Заинтересованный мэтр Гольбрайн попытался легко коснуться разума каматийца, но отпрянул, ожегшись о тысячи колючих ледяных иголочек. Во имя Триединого! Если парень пока и не чародей, то у него великолепные задатки. Эх, хорошего учителя бы ему…
Новый водоворот Силы подхватил дух мэтра, как речное течение подхватывает лодочку на перекате, швырнул ближе к столице, на широкий и ухоженный тракт, ведущий из Аксамалы в Вельзу. Здесь медленно ползла трехосная повозка, запряженная шестеркой мулов. Дощатые стены и крыша размалеваны яркими красками — красной, изумрудно-зеленой, лиловой, желтой. Над боковой дверцей надпись — «Запретные сладости»…
Хлопок!
Профессор очнулся в кресле посреди собственного кабинета.
Но показанные звездами картинки продолжали стоять перед глазами.
Человек и кентавр.
Наемники, а среди них парень, обладающий сильнейшим даром волшебника.
Бордель на колесах…
Бордель? Он-то тут каким боком?
Мэтр Гольбрайн и в молодости не слишком увлекался девочками легкого поведения, а уж на восьмом десятке… И тем не менее ему показалось, что безвкусно раскрашенный фургончик таит в себе нечто важное. Причем важное не только для дезертира-студента Антоло из Табалы, неизвестного профессору наемника-каматийца, но и для всей Сасандры.
При всей нарочитой пошлости и вызывающей вульгарности передвижного борделя в глубине его таился слабый отблеск света. Еще слабый и незаметный простым зрением, он обещал в скором времени вырваться на волю, расправить крылья, как играющий всеми цветами радуги махаон. И в этих крыльях старому прорицателю мэтру Гольбрайну почудилось спасение Империи, отягощенной тяжкими грехами и набирающим все большую силу злом. Они смогут — и в это нельзя не верить! — разогнать над родиной черные тучи, обагренные тревожным закатом.
Август — декабрь 2006 г.