Страница:
— Я же говорил! Не переживай — я выслежу их. Осталось только выяснить, кого выслеживать будем.
Флана решительно прошагала от окна до двери и обратно. Распахнувшиеся полы капота обнажали стройные ноги. Парень невольно почувствовал зарождающееся желание.
— И думать не смей! — будто угадала его мысли девушка. — И не мешай мне вспоминать… Значит, так! С плетками игры затевают три человека. Одного из них уже больше месяца не было. Не думаю, что секретное шпионское послание столько провалялось бы невостребованным.
Кир кивнул:
— Согласен. Копать надо за последние десять дней.
— Тогда так. У меня были два старикашки. Один за другим. В тот самый вечер, когда вы со студентами сцепились…
— Так это ты с ними была занята? — скривился молодой человек. — Фу-у…
— Я отрабатываю плату, — парировала Флана. — И мне некогда думать: «фу» ли не «фу»! А не нравится…
— Все, все! — Кир взмахнул руками. — Я не спорю, не возражаю и не осуждаю! Рассказывай дальше.
— Один кривоплечий, щуплый — кожа да кости. Зато нос… Про такие носы говорят — для семерых рос, а одному достался.
— Ага! Точно! — поддакнула Лита. — Помню такого…
— Дальше, дальше… — торопил Кир.
— Кто он и что из себя представляет — ума не приложу… — виновато проговорила Флана. — Никогда не задумывалась. Посетитель как посетитель. Лишь бы скудо исправно выкладывал…
Молодой человек кивнул — а чего, и вправду, нужно ждать от девочки из борделя? Она же не частный сыщик. И не государственный, тем паче.
— А второй?
— Второй тоже пожилой. Невысокий, с брюшком. Смуглый очень. Ну, прямо такой, что с айшасианом спутать можно…
— Вот он — шпион! — воскликнула Лита. — Айшасиан переодетый!
Кир едва удостоил ее презрительным взглядом:
— Айшасианы, конечно, сволочи, но не дураки. Знаешь, у нас на отцовской вилле управляющий любил байки по вечерам травить под кувшинчик-другой вина. Сядет на веранде со старшим конюхом и псарем и начинает… Когда похабные, а когда и не очень… А мы с братьями прятались под верандой и слушали, слушали, слушали… — Он даже вздохнул, вспомнив блаженное детство и ставшее в одночасье недосягаемым родительское имение.
— То-то и видно! — нахмурилась Флана.
— Да что тебе видно? Вот управляющий как-то и рассказал байку, как из Айшасы в Камату шпионов забрасывали. Одежду подобрали — от каматийцев не отличить, речь выучили — настоящий деревенский выговор… Короче, все как положено. Один в один, не отличить. Приплыли, высадились в маленькой бухточке, идут по проселку. А навстречу дед-козопас, старый, беззубый и наполовину слепой. И этот дед сразу, без раздумий, заявляет им: «Подобру-поздорову, айшасианские шпионы!» Те, само собой, опешили — как же так, столько лет подготовки и все насмарку? Спрашивают его: «Дедушка, как же так? Откуда ты узнал, что мы из Айшасы?» А он им: «Так, сыночки, у нас всех, у кого морда черная, айшасианскими шпионами зовут»…
Флана рассмеялась, а Лита, напротив, обиженно засопела.
— Не расстраивайся, — утешила ее подруга. — Я сама сперва на этого черномазого подумала. Только сильно просто это было бы…
— Верно, — кивнул т’Кирсьен. — Айшасианы не дураки. Значит, будем носатого крутить?
— Как это — «крутить»? — не поняла девушка.
— А вот так! Как волчок. Пока на чистую воду не выведем. Подождем, пока очередной раз заявится, да пригрозим, что выдадим тайному сыску!
Лита хмыкнула:
— А он увидит, что вы плеть поломали, и удерет!
— Куда ж он удерет? — удивился Кир. — За шкирку схватим — запоет не хуже петуха!
— Да он просто скажет — я не я и плетка не моя. Да еще нас обвинит, что наклеп на честного горожанина возводим, — стояла на своем девица.
— Тогда точно в сыск заявим! — взмахнул кулаком молодой человек. — У них в башне и не такие разговаривают! Соловьями заливаются!
— Погоди-погоди! — поддержала подругу Флана. — А чем докажем? Чем мы докажем, что плеть его? Она сломанная. Вот если бы… — Она пригласила пальчиком друзей пододвинуться поближе, понизила голос: — Слушайте меня. Ни фрите Эстелле, ни Ансельму ничего не говорим. Ни-ни!
Лита и Кир кивнули.
— Плетку я закажу сделать новую. Есть мастер один — за солид выточит точь-в-точь, не отличишь. А еще пару скудо сунуть, так за ночь управится… После дождемся носатого или кого там еще снежные демоны за плетью принесут. Я постараюсь подглядеть, достанет он записку или нет. А ты, Кир, пойдешь за ним и проследишь — куда он отправится, с кем встретится… Не боишься?
— Ты с ума сошла? — опешил т’Кирсьен. — Чтоб я, офицер гвардии, носатого старикана испугался?
— Да я не про то! Страже попасться не боишься? Тебя ж, наверное, ищут все еще…
— Ничего. Я тихонечко. — Он потер подбородок, заросший черной, колючей щетиной. — Вот борода отрастет — меня вообще никто в Аксамале не узнает. Даже однополчане.
Они обменялись заговорщицкими улыбками. Мол, уж если мы беремся за дело, то скоро паре-тройке айшасианских шпионов, вздумавшим свить гнездо в столице благословенной Сасандры, не поздоровится. Держитесь, двурушники заморские!
В полутемный коридор городской тюрьмы Аксамалы Берельм вступил с гордо поднятой головой. Раз уж согласился играть роль знаменитого заговорщика, играй. Как говорится, назвался карасем — живо в садок.
Да, садок в Аксамале отгрохали что надо. На несколько сотен рыбешек хватит. И мелких, и крупных. И жирных карасей, и хищных щук. Взять хотя бы тот этаж, на который Берельма привели мрачные, неразговорчивые надзиратели, вооруженные обтянутыми кусками кожи шестами и дубинками. Нижний, полуподвальный — забранные решетками окошки на уровне земли. Ему объяснили, что узники, отбывающие (или, как они сами говорят, «мотающие») срок в городской тюрьме, стремятся попасть на более высокие этажи. Третий, например, или четвертый. Там и теплее, и суше, и солнечные лучи радуют скользящими по стенам зайчиками. Но так просто туда не отправляют. Нужно пользоваться уважением не только сокамерников, но и самих надзирателей. А начинают все на первом, полуподвальном.
Берельм шагал неспешно, сохраняя достоинство. Нужно сразу произвести впечатление на заключенных. Правда, Мастер обещал, что слухи о появлении великого борца за справедливость Дольбрайна, вольнодумца, гиганта мысли, автора целого ряда философских трактатов, обосновывающих необходимость смены государственного устройства Сасандры, уже ползут по тюрьме.
Его вели мимо решетки, и мошенник имел прекрасную возможность полюбоваться на своих будущих сподвижников, которых он же собирался в скором времени предать. Черными воронами застыли оборванцы, пойманные стражниками в порту и припортовом квартале, — иногда городские стражи порядка устраивали облавы, чтобы проредить заполонившую эту часть Нижнего города. Грязный, укрывающийся немыслимо изодранным тряпьем, сброд, они держались друг дружки и старались не замечать ничего вокруг. В стороне от них сидели, по всей видимости, мелкие уголовники — карманники, домушники. Их Берельм не любил. Почитал падальщиками, отбирающими последние крохи у бедняков, тогда как сам Ловкач обирал исключительно богатых — банкиров, купцов и расплодившихся в последние сто лет промышленников. Неподалеку от карманников сидели преступники уровнем повыше — вооруженный грабеж, кражи со взломом, убийства. Эти держались особняком и чувствовали себя увереннее прочих. Что им политика, когда каждому грозит по меньшей мере каторга, если не виселица, за преступления доказанные и недоказанные? Этих Берельм тоже не любил — не за что, но уважал и не собирался связываться без очень уж веской причины.
А это что за компания?
Пятеро молодых людей. Одежда совсем недавно была новой, но теперь испачкана, а кое-где и порвана. Лица смышленые. Двое белобрысых — скорее всего северяне. Но только один повыше и шире в плечах. Должно быть, уроженец Барна. А вот второй с плохо поджившей раной на щеке, по всей видимости, табалец. Про жителей Табалы говорят — хвосты овцам крутят с утра до вечера. Правда, стараются сказать это за глаза. Иначе можно и в зубы схлопотать. Овцеводы хоть и северяне, а горячие, не хуже каматийцев, родившихся на жарком побережье Ласкового моря. Вот, кстати, и каматиец рядом с ними сидит. Вообще-то не совсем рядом, а как бы чуточку особняком. В ссоре они, что ли? Около барнца лежит чернявый парень с перевязанной головой. Скуластый, нос с горбинкой. Вполне возможно, что приехал из Окраины — степной край, граничащий с владениями кентавров. Откинувшись на каменную кладку и нимало не заботясь о том, что камни сырые и холодные, сидел пятый из молодых людей. Вот в его лице наметанный глаз Берельма безошибочно определил отпечаток благородного происхождения. Ему самому еще учиться и учиться так держать подбородок, так глядеть на окружающих из-под полуприкрытых век, такому излому губ — слегка надменному, но, если разобраться, вполне благожелательному. Интересные ребята… Кто же они такие? Ладно, времени разобраться еще будет предостаточно.
А вот и нечто более интересное!
Бунтовщики и вольнодумцы!
Задержанные, ясное дело, под любыми, часто надуманными предлогами, они, тем не менее, нашли друг друга в тюрьме, как находят своих соотечественников на улицах Аксамалы, да и любого иного города Империи великаны из Гронда. Молодые и пожилые, богатые и бедные, толстые и тощие, высокие и низенькие. Утонченные лица с печатью университетского образования на челе и низкие лбы золотарей и портовых грузчиков.
Ничего, пообщаемся, пооботремся и разберемся, кто из вас чего стоит.
Берельм отвернулся, чтобы не привлекать излишнего внимание к себе, и, не приведи Триединый, не дать понять, будто в ком-то нуждается. Он — дикий кот, одинокий охотник. Он привык обходиться один, своими силами и своим умом. Он и здесь будет один — гордый, независимый, погруженный в глубокомысленные раздумья.
— Стой! Руки на решетку! — скомандовал тот надзиратель, что шел справа. Коренастый, изрыгавший запах лука, способный сшибить с ног непривычного человека.
Ловкач повиновался. Порядок есть порядок.
«Левый» надсмотрщик всунул в скважину увесистого замка длинный зазубренный ключ, выглядевший скорее как орудие пыток. Приладил, надавил на кольцо, упираясь ногами и кряхтя. Дверь отворилась, со скрипом повернувшись в петлях.
— Заходи! — Пожиратель лука легонько подтолкнул мошенника шестом. — Давай-давай! Не спи, парень, замерзнешь на лету.
Берельм перешагнул порог, отделяющий его от вольной жизни. Если, находясь вне камеры, еще можно было пойти на попятный — о чем он, кстати, не раз подумывал за эти два дня, — то теперь назад дороги нет. Отсюда у тебя, Берельм по кличке Ловкач, есть лишь два пути. Первый — не слишком-то приятный путь вероломства и предательства. Что тебе сделали несчастные вольнодумцы, коль ты собрался их выдать властям, как стадо баранов? А с другой стороны — какое ему дело до каких-то придурков, стремящихся разорвать сильное и богатое государство на куски, словно лоскутное одеяло с прогнившими нитками? На галерах им всем самое место! А также в каменоломнях, на рудниках, на строительстве дорог и прокладке каналов… Не за что их любить! Правда, нелюбовь может быть взаимной, и Берельм ясно представил открывающийся ему тогда второй путь — с ножом под лопаткой либо со свернутой шеей. Об этом забывать тоже нельзя. Никак нельзя. Или ты их, или они тебя. И никакой сыщик не успеет защитить. Будь он хоть Мастер, хоть Подмастерье.
Позади скрипнула дверь. Щелкнул замок.
Ну, вот и все…
Берельм обернулся к надзирателям и, как было условлено с Мастером, вцепился в ржавые, холодные прутья, тряхнул их и выкрикнул:
— Будь проклята ваша тюрьма народов! Солнце свободы еще взойдет над Сасандрой и восстанут с колен… Ух!
Конец шеста врезался ему под ложечку, вышибая воздух из легких.
А вот об этом он не договаривался! Его что, принимают за настоящего бунтовщика? Неужели так похоже сыграл?
— Вы что творите?.. — прохрипел он, с трудом выталкивая слова.
— Заткнись, ублюдок! — рыкнул «лукоед», толкая его шестом в плечо. Несильно, но решительно.
И тут Берельм не выдержал. Откуда же надзирателю было знать, что обращение «ублюдок» заставляет Ловкача терять остатки самообладания?
— Порождение снежного демона! — выкрикнул он, бросаясь на решетку. — Мать твоя с котом валандалась!
Мошенник — вернее, бывший мошенник, а ныне политический заключенный — ударился грудью о граненые прутья, вытянув руки, попытался достать горло надзирателя. Охранник даже не сдвинулся с места — он прекрасно знал, где следует стоять, чтобы полностью обезопасить себя от нападений буйных арестантов. Коротким тычком в живот заставил Берельма охнуть и согнуться. Не очень-то красивая поза, если поглядеть со стороны: плечи прижаты к решетке, руки вытянуты, зато зад отставлен, как куриная гузка. Видно, это же сравнение пришло в голову второму стражу. Он заржал не хуже жеребца, выводящего гурт кобыл на пастбище, ударил палкой строптивца в середину бедра. Острая боль заставила Берельма ойкнуть и поджать ногу. И тут же сильный толчок в грудину отбросил его от решетки. Ловкач проехал на спине по гнилой соломе и застыл, пытаясь разобраться в собственных ощущениях — что сломано, а что отбито.
— Там тебе и место! — мрачно буркнул «луковый» надсмотрщик и мощно сплюнул, едва не попав на сапоги Берельма, развернулся и пошел прочь.
Посрамленный бунтовщик медленно сел и огляделся.
Обидно. Ну, да ладно, с надзирателями он заставит поговорить Мастера. Мало им не покажется… А может, так и было задумано хитрющим сыщиком? Если подумать, то более театрально обставить появление в тюрьме великого Дольбрайна попросту невозможно. Исключаются даже малейшие подозрения в «подсадке». А что до лишних синяков и оскорбленного самолюбия заключенного, то кому какое дело? Радуйся, что не отбили ничего для вящей правдоподобности.
Провожаемый несколькими десятками глаз — начиная с просто любопытствующих от скуки и заканчивая откровенно заинтересованными и сочувствующими, — Берельм поднялся на ноги, похрамывая, пересек камеру и уселся неподалеку от парней с осмысленными лицами, которых заприметил, еще будучи по ту сторону решетки. К предполагаемым вольнодумцам он первым знакомиться не пойдет. В конце концов, он не какой-то студент, швырнувший тухлое яйцо в карету первого министра, а сам Дольбрайн — величайший ум и совесть эпохи, как сказал о нем кто-то из последователей. Не к лицу ему искать общества себе подобных. Это его должны пригласить. С наибольше возможным уважением и почтением. Это будет означать лишь одно — поверили.
«Интересно, куда сыщики дели настоящего Дольбрайна?» — подумал Ловкач, отвечая на вежливый поклон ближайшего к нему паренька — широкоплечего, светловолосого, с простым открытым лицом овцевода из Табалы.
Глава 7
Флана решительно прошагала от окна до двери и обратно. Распахнувшиеся полы капота обнажали стройные ноги. Парень невольно почувствовал зарождающееся желание.
— И думать не смей! — будто угадала его мысли девушка. — И не мешай мне вспоминать… Значит, так! С плетками игры затевают три человека. Одного из них уже больше месяца не было. Не думаю, что секретное шпионское послание столько провалялось бы невостребованным.
Кир кивнул:
— Согласен. Копать надо за последние десять дней.
— Тогда так. У меня были два старикашки. Один за другим. В тот самый вечер, когда вы со студентами сцепились…
— Так это ты с ними была занята? — скривился молодой человек. — Фу-у…
— Я отрабатываю плату, — парировала Флана. — И мне некогда думать: «фу» ли не «фу»! А не нравится…
— Все, все! — Кир взмахнул руками. — Я не спорю, не возражаю и не осуждаю! Рассказывай дальше.
— Один кривоплечий, щуплый — кожа да кости. Зато нос… Про такие носы говорят — для семерых рос, а одному достался.
— Ага! Точно! — поддакнула Лита. — Помню такого…
— Дальше, дальше… — торопил Кир.
— Кто он и что из себя представляет — ума не приложу… — виновато проговорила Флана. — Никогда не задумывалась. Посетитель как посетитель. Лишь бы скудо исправно выкладывал…
Молодой человек кивнул — а чего, и вправду, нужно ждать от девочки из борделя? Она же не частный сыщик. И не государственный, тем паче.
— А второй?
— Второй тоже пожилой. Невысокий, с брюшком. Смуглый очень. Ну, прямо такой, что с айшасианом спутать можно…
— Вот он — шпион! — воскликнула Лита. — Айшасиан переодетый!
Кир едва удостоил ее презрительным взглядом:
— Айшасианы, конечно, сволочи, но не дураки. Знаешь, у нас на отцовской вилле управляющий любил байки по вечерам травить под кувшинчик-другой вина. Сядет на веранде со старшим конюхом и псарем и начинает… Когда похабные, а когда и не очень… А мы с братьями прятались под верандой и слушали, слушали, слушали… — Он даже вздохнул, вспомнив блаженное детство и ставшее в одночасье недосягаемым родительское имение.
— То-то и видно! — нахмурилась Флана.
— Да что тебе видно? Вот управляющий как-то и рассказал байку, как из Айшасы в Камату шпионов забрасывали. Одежду подобрали — от каматийцев не отличить, речь выучили — настоящий деревенский выговор… Короче, все как положено. Один в один, не отличить. Приплыли, высадились в маленькой бухточке, идут по проселку. А навстречу дед-козопас, старый, беззубый и наполовину слепой. И этот дед сразу, без раздумий, заявляет им: «Подобру-поздорову, айшасианские шпионы!» Те, само собой, опешили — как же так, столько лет подготовки и все насмарку? Спрашивают его: «Дедушка, как же так? Откуда ты узнал, что мы из Айшасы?» А он им: «Так, сыночки, у нас всех, у кого морда черная, айшасианскими шпионами зовут»…
Флана рассмеялась, а Лита, напротив, обиженно засопела.
— Не расстраивайся, — утешила ее подруга. — Я сама сперва на этого черномазого подумала. Только сильно просто это было бы…
— Верно, — кивнул т’Кирсьен. — Айшасианы не дураки. Значит, будем носатого крутить?
— Как это — «крутить»? — не поняла девушка.
— А вот так! Как волчок. Пока на чистую воду не выведем. Подождем, пока очередной раз заявится, да пригрозим, что выдадим тайному сыску!
Лита хмыкнула:
— А он увидит, что вы плеть поломали, и удерет!
— Куда ж он удерет? — удивился Кир. — За шкирку схватим — запоет не хуже петуха!
— Да он просто скажет — я не я и плетка не моя. Да еще нас обвинит, что наклеп на честного горожанина возводим, — стояла на своем девица.
— Тогда точно в сыск заявим! — взмахнул кулаком молодой человек. — У них в башне и не такие разговаривают! Соловьями заливаются!
— Погоди-погоди! — поддержала подругу Флана. — А чем докажем? Чем мы докажем, что плеть его? Она сломанная. Вот если бы… — Она пригласила пальчиком друзей пододвинуться поближе, понизила голос: — Слушайте меня. Ни фрите Эстелле, ни Ансельму ничего не говорим. Ни-ни!
Лита и Кир кивнули.
— Плетку я закажу сделать новую. Есть мастер один — за солид выточит точь-в-точь, не отличишь. А еще пару скудо сунуть, так за ночь управится… После дождемся носатого или кого там еще снежные демоны за плетью принесут. Я постараюсь подглядеть, достанет он записку или нет. А ты, Кир, пойдешь за ним и проследишь — куда он отправится, с кем встретится… Не боишься?
— Ты с ума сошла? — опешил т’Кирсьен. — Чтоб я, офицер гвардии, носатого старикана испугался?
— Да я не про то! Страже попасться не боишься? Тебя ж, наверное, ищут все еще…
— Ничего. Я тихонечко. — Он потер подбородок, заросший черной, колючей щетиной. — Вот борода отрастет — меня вообще никто в Аксамале не узнает. Даже однополчане.
Они обменялись заговорщицкими улыбками. Мол, уж если мы беремся за дело, то скоро паре-тройке айшасианских шпионов, вздумавшим свить гнездо в столице благословенной Сасандры, не поздоровится. Держитесь, двурушники заморские!
В полутемный коридор городской тюрьмы Аксамалы Берельм вступил с гордо поднятой головой. Раз уж согласился играть роль знаменитого заговорщика, играй. Как говорится, назвался карасем — живо в садок.
Да, садок в Аксамале отгрохали что надо. На несколько сотен рыбешек хватит. И мелких, и крупных. И жирных карасей, и хищных щук. Взять хотя бы тот этаж, на который Берельма привели мрачные, неразговорчивые надзиратели, вооруженные обтянутыми кусками кожи шестами и дубинками. Нижний, полуподвальный — забранные решетками окошки на уровне земли. Ему объяснили, что узники, отбывающие (или, как они сами говорят, «мотающие») срок в городской тюрьме, стремятся попасть на более высокие этажи. Третий, например, или четвертый. Там и теплее, и суше, и солнечные лучи радуют скользящими по стенам зайчиками. Но так просто туда не отправляют. Нужно пользоваться уважением не только сокамерников, но и самих надзирателей. А начинают все на первом, полуподвальном.
Берельм шагал неспешно, сохраняя достоинство. Нужно сразу произвести впечатление на заключенных. Правда, Мастер обещал, что слухи о появлении великого борца за справедливость Дольбрайна, вольнодумца, гиганта мысли, автора целого ряда философских трактатов, обосновывающих необходимость смены государственного устройства Сасандры, уже ползут по тюрьме.
Его вели мимо решетки, и мошенник имел прекрасную возможность полюбоваться на своих будущих сподвижников, которых он же собирался в скором времени предать. Черными воронами застыли оборванцы, пойманные стражниками в порту и припортовом квартале, — иногда городские стражи порядка устраивали облавы, чтобы проредить заполонившую эту часть Нижнего города. Грязный, укрывающийся немыслимо изодранным тряпьем, сброд, они держались друг дружки и старались не замечать ничего вокруг. В стороне от них сидели, по всей видимости, мелкие уголовники — карманники, домушники. Их Берельм не любил. Почитал падальщиками, отбирающими последние крохи у бедняков, тогда как сам Ловкач обирал исключительно богатых — банкиров, купцов и расплодившихся в последние сто лет промышленников. Неподалеку от карманников сидели преступники уровнем повыше — вооруженный грабеж, кражи со взломом, убийства. Эти держались особняком и чувствовали себя увереннее прочих. Что им политика, когда каждому грозит по меньшей мере каторга, если не виселица, за преступления доказанные и недоказанные? Этих Берельм тоже не любил — не за что, но уважал и не собирался связываться без очень уж веской причины.
А это что за компания?
Пятеро молодых людей. Одежда совсем недавно была новой, но теперь испачкана, а кое-где и порвана. Лица смышленые. Двое белобрысых — скорее всего северяне. Но только один повыше и шире в плечах. Должно быть, уроженец Барна. А вот второй с плохо поджившей раной на щеке, по всей видимости, табалец. Про жителей Табалы говорят — хвосты овцам крутят с утра до вечера. Правда, стараются сказать это за глаза. Иначе можно и в зубы схлопотать. Овцеводы хоть и северяне, а горячие, не хуже каматийцев, родившихся на жарком побережье Ласкового моря. Вот, кстати, и каматиец рядом с ними сидит. Вообще-то не совсем рядом, а как бы чуточку особняком. В ссоре они, что ли? Около барнца лежит чернявый парень с перевязанной головой. Скуластый, нос с горбинкой. Вполне возможно, что приехал из Окраины — степной край, граничащий с владениями кентавров. Откинувшись на каменную кладку и нимало не заботясь о том, что камни сырые и холодные, сидел пятый из молодых людей. Вот в его лице наметанный глаз Берельма безошибочно определил отпечаток благородного происхождения. Ему самому еще учиться и учиться так держать подбородок, так глядеть на окружающих из-под полуприкрытых век, такому излому губ — слегка надменному, но, если разобраться, вполне благожелательному. Интересные ребята… Кто же они такие? Ладно, времени разобраться еще будет предостаточно.
А вот и нечто более интересное!
Бунтовщики и вольнодумцы!
Задержанные, ясное дело, под любыми, часто надуманными предлогами, они, тем не менее, нашли друг друга в тюрьме, как находят своих соотечественников на улицах Аксамалы, да и любого иного города Империи великаны из Гронда. Молодые и пожилые, богатые и бедные, толстые и тощие, высокие и низенькие. Утонченные лица с печатью университетского образования на челе и низкие лбы золотарей и портовых грузчиков.
Ничего, пообщаемся, пооботремся и разберемся, кто из вас чего стоит.
Берельм отвернулся, чтобы не привлекать излишнего внимание к себе, и, не приведи Триединый, не дать понять, будто в ком-то нуждается. Он — дикий кот, одинокий охотник. Он привык обходиться один, своими силами и своим умом. Он и здесь будет один — гордый, независимый, погруженный в глубокомысленные раздумья.
— Стой! Руки на решетку! — скомандовал тот надзиратель, что шел справа. Коренастый, изрыгавший запах лука, способный сшибить с ног непривычного человека.
Ловкач повиновался. Порядок есть порядок.
«Левый» надсмотрщик всунул в скважину увесистого замка длинный зазубренный ключ, выглядевший скорее как орудие пыток. Приладил, надавил на кольцо, упираясь ногами и кряхтя. Дверь отворилась, со скрипом повернувшись в петлях.
— Заходи! — Пожиратель лука легонько подтолкнул мошенника шестом. — Давай-давай! Не спи, парень, замерзнешь на лету.
Берельм перешагнул порог, отделяющий его от вольной жизни. Если, находясь вне камеры, еще можно было пойти на попятный — о чем он, кстати, не раз подумывал за эти два дня, — то теперь назад дороги нет. Отсюда у тебя, Берельм по кличке Ловкач, есть лишь два пути. Первый — не слишком-то приятный путь вероломства и предательства. Что тебе сделали несчастные вольнодумцы, коль ты собрался их выдать властям, как стадо баранов? А с другой стороны — какое ему дело до каких-то придурков, стремящихся разорвать сильное и богатое государство на куски, словно лоскутное одеяло с прогнившими нитками? На галерах им всем самое место! А также в каменоломнях, на рудниках, на строительстве дорог и прокладке каналов… Не за что их любить! Правда, нелюбовь может быть взаимной, и Берельм ясно представил открывающийся ему тогда второй путь — с ножом под лопаткой либо со свернутой шеей. Об этом забывать тоже нельзя. Никак нельзя. Или ты их, или они тебя. И никакой сыщик не успеет защитить. Будь он хоть Мастер, хоть Подмастерье.
Позади скрипнула дверь. Щелкнул замок.
Ну, вот и все…
Берельм обернулся к надзирателям и, как было условлено с Мастером, вцепился в ржавые, холодные прутья, тряхнул их и выкрикнул:
— Будь проклята ваша тюрьма народов! Солнце свободы еще взойдет над Сасандрой и восстанут с колен… Ух!
Конец шеста врезался ему под ложечку, вышибая воздух из легких.
А вот об этом он не договаривался! Его что, принимают за настоящего бунтовщика? Неужели так похоже сыграл?
— Вы что творите?.. — прохрипел он, с трудом выталкивая слова.
— Заткнись, ублюдок! — рыкнул «лукоед», толкая его шестом в плечо. Несильно, но решительно.
И тут Берельм не выдержал. Откуда же надзирателю было знать, что обращение «ублюдок» заставляет Ловкача терять остатки самообладания?
— Порождение снежного демона! — выкрикнул он, бросаясь на решетку. — Мать твоя с котом валандалась!
Мошенник — вернее, бывший мошенник, а ныне политический заключенный — ударился грудью о граненые прутья, вытянув руки, попытался достать горло надзирателя. Охранник даже не сдвинулся с места — он прекрасно знал, где следует стоять, чтобы полностью обезопасить себя от нападений буйных арестантов. Коротким тычком в живот заставил Берельма охнуть и согнуться. Не очень-то красивая поза, если поглядеть со стороны: плечи прижаты к решетке, руки вытянуты, зато зад отставлен, как куриная гузка. Видно, это же сравнение пришло в голову второму стражу. Он заржал не хуже жеребца, выводящего гурт кобыл на пастбище, ударил палкой строптивца в середину бедра. Острая боль заставила Берельма ойкнуть и поджать ногу. И тут же сильный толчок в грудину отбросил его от решетки. Ловкач проехал на спине по гнилой соломе и застыл, пытаясь разобраться в собственных ощущениях — что сломано, а что отбито.
— Там тебе и место! — мрачно буркнул «луковый» надсмотрщик и мощно сплюнул, едва не попав на сапоги Берельма, развернулся и пошел прочь.
Посрамленный бунтовщик медленно сел и огляделся.
Обидно. Ну, да ладно, с надзирателями он заставит поговорить Мастера. Мало им не покажется… А может, так и было задумано хитрющим сыщиком? Если подумать, то более театрально обставить появление в тюрьме великого Дольбрайна попросту невозможно. Исключаются даже малейшие подозрения в «подсадке». А что до лишних синяков и оскорбленного самолюбия заключенного, то кому какое дело? Радуйся, что не отбили ничего для вящей правдоподобности.
Провожаемый несколькими десятками глаз — начиная с просто любопытствующих от скуки и заканчивая откровенно заинтересованными и сочувствующими, — Берельм поднялся на ноги, похрамывая, пересек камеру и уселся неподалеку от парней с осмысленными лицами, которых заприметил, еще будучи по ту сторону решетки. К предполагаемым вольнодумцам он первым знакомиться не пойдет. В конце концов, он не какой-то студент, швырнувший тухлое яйцо в карету первого министра, а сам Дольбрайн — величайший ум и совесть эпохи, как сказал о нем кто-то из последователей. Не к лицу ему искать общества себе подобных. Это его должны пригласить. С наибольше возможным уважением и почтением. Это будет означать лишь одно — поверили.
«Интересно, куда сыщики дели настоящего Дольбрайна?» — подумал Ловкач, отвечая на вежливый поклон ближайшего к нему паренька — широкоплечего, светловолосого, с простым открытым лицом овцевода из Табалы.
Глава 7
Масляно-желтый ореол помятой медной лампы с переменным успехом боролся с тьмой, заполонившей комнату. Света хватало ровно настолько, чтобы различать очертания старого стола с изрезанной глубокими зарубками поверхностью да двух табуретов, колченогих и не внушавших особого доверия. В дальний угол лучи уже не проникали, а следовательно, груда самого разнообразного мусора, оставшегося от сгинувших невесть куда и когда хозяев, оставалась в тени. Так же не лезли на глаза внушительные космы паутины, наросшие по углам, облупленная до дранки штукатурка, вздыбившиеся половицы. Правда, о последние запросто можно было перецепиться и пропахать носом, но человек в длинном плаще с капюшоном прошел, искусно лавируя между опасностями. Словно рыбацкая тартана среди скал пролива Отчаяния. Подошел к столу, застыл в круге света.
Бесформенное одеяние скрывало очертания фигуры, давно лишившейся юношеской стройности, — объемистое брюшко, выпирающее, словно на седьмом месяце беременности, сутулые плечи, сообщающие внимательному наблюдателю о бессчетных днях и ночах, проведенных за чтением инкунабул и свитков, впалую грудь, годами не знавшую свежего воздуха, кривые слабые ножки с шишковатыми коленками. Гостя это нисколько не смущало. Серые со стальным отливом глаза смотрели пристально, подмечая все мелочи и проникая, казалось бы, в самую суть вещей.
Выцепив взглядом застывший на опасно покосившемся табурете черный силуэт, человек в плаще церемонно поклонился, выпростав из-под одежды узкую белокожую ладонь и прижимая ее к сердцу.
— Рад встрече, мэтр.
— Взаимно. — Сидящий рассеянно кивнул, принимая приветствие как должное. — Не угодно ли будет присесть?
Второй табурет выглядел еще более непредсказуемо, нежели первый.
Человек в плаще озадаченно покачал головой. Потом, взвесив все «за» и «против», хмыкнул:
— Я лучше постою.
— Как знаете, как знаете… — Бледная тень улыбки тронула губы его собеседника. — В народе говорят — в ногах правды нет.
— Что нам слова черни? Она лишь прах под ногами избранных!
— Хорошо сказано, — человек на табурете кивнул. Несмотря на горящую лампу, он умудрялся держать часть лица в тени, и собеседнику никак не удавалось рассмотреть его глаза — шутит или говорит серьезно? Губы, само собой, улыбались, но что губы? Какая им может быть вера? Правду могут подсказать одни лишь глаза.
Человек в плаще переступил с ноги на ногу, скинул капюшон на плечи, обнажая круглую голову с высокими залысинами над выпуклым лбом, гладко выбритые щеки и благородную седину висков. Откашлялся:
— Вы искали встречи со мной, мэтр…
— Не надо имен, — снова усмехнулся сидящий в тени. — Я же не лезу к вам в душу, словно жрец Триединого, и не выспрашиваю, как вас зовут, какую ренту оставил вам дедушка, из какого рода ведет происхождение ваша троюродная бабушка…
— Можете называть меня Примусом, — вздернул подбородок стоящий.
— О-о… Красиво. — Сидящий тронул ногтем большого пальца изящно подкрученный ус — единственную деталь, указывающую на благородное происхождение. — Примус, сиречь, Первый… Надеюсь, первый среди лучших?
— Первый среди равных, — не давая подтолкнуть себя к пустому тщеславию, отрезал Примус. — Однако мне нужно как-то к вам обращаться… Именоваться просто мэтром не для вас.
— Вы так думаете?
— Уверен.
— Что ж, — согласился сидящий, — в этом вы правы. Называйте меня… Ну, скажем, Министром.
У Примуса брови поползли на лоб, но он очень быстро взял себя в руки. Его собеседник вновь улыбнулся:
— Министр, конечно, не первый среди лучших, но равный среди первых…
— Шутите, — с уверенностью произнес мужчина в плаще.
— Само собой, — не стал спорить сидящий.
— А я думал, меня пригласили для серьезного разговора.
— Разговор никуда не убежит.
— И тем не менее, господин Министр, я бы хотел перейти ближе к делу. Вы представляете некое тайное общество, поставившее себе целью свержение имперской тирании и освобождение всех земель, стонущих под гнетом Сасандры?
Министр побарабанил пальцами по столешнице. Отдернул руку, брезгливо вытер ладонь о серый камзол, сшитый из добротного сукна.
— Что ж… Должен заметить, суть вы уловили верно, что же до мелких подробностей, то… Право слово, они несущественны. В свою очередь, желая проявить осведомленность, замечу, что вы представляете здесь некое объединение… Как правильно назвать — союз, компания, шайка…
— Круг, — с достоинством произнес Примус.
— Круг? О! Это звучит. Совсем как в древние времена. Круги чародеев и все такое…
— Мы считаем себя наследниками древнего знания!
— Древнего? Насколько же древнего?
— Господин Министр имеет представление о старинных рукописях, повествующих об основах управления силой и зарождении искусства волшбы на нашем материке?
— Представьте себе, мэтр Примус! — На краткий миг губы Министра сжались, напоминая короткий шрам от удара кинжалом. — Представьте себе, — добавил он уже мягче. — Мне известно довольно многое из истории Сасандры. А также из ее современности или, как это правильнее будет сказать, из новейшей истории. Конечно, я не претендую на исчерпывающие знания. Поэтому, если вам угодно, можете просветить неразумного.
— А зачем это вам? — недоуменно проговорил чародей. Он справлялся с эмоциями гораздо хуже, нежели его визави.
— Неожиданный союзник, — пояснил Министр. — Возникает из ниоткуда, как лесной демон из ореха. Подозрительно?
— Ну, я не…
— Не спорьте, не спорьте… Подозрительно, да еще как! Поэтому я хочу знать, чего от вас можно ждать, на что рассчитывать, хочу заранее быть готовым к возможному подвоху…
— Кажется, вы пытаетесь оскорбить меня?!
— Что вы, мэтр Примус. И в мыслях не было. Я не допускаю, что вы попытаетесь предать меня или купить благосклонность императора, перебежав на противоположную сторону. Просто, в моем представлении, волшебники — люди творческие, а следовательно, неуравновешенные, увлекающиеся, немножко восторженные, немножко рассеянные… И это не упрек, поверьте, мэтр Примус. Все перечисленное мною — довольно обыкновенные и распространенные человеческие качества, а ведь волшебники тоже люди?
— Конечно! — оторопело кивнул чародей.
— Значит, ничто человеческое им не чуждо. И я не хочу быть преданым. Пускай и не по злому умыслу или тщательно выпестованному плану, а просто в порыве чувств, по нелепой случайности. Надеюсь, вы меня правильно понимаете?
— Кажется, да, — в очередной раз кивнул волшебник.
— Вот и чудненько. Так посвятите меня в свои замыслы, в свою историю. Излейте, так сказать, посильно…
— Хорошо, — согласился Примус. Заложил кулаки за спину, сделал несколько шагов по маленькой комнатушке. Вперед, а затем назад. — Если вы читали старинные рукописи, то вам, почтенный господин Министр, должен быть известен способ получения Силы колдунами Сасандры. Не так ли?
— Конечно. Способ весьма незамысловатый. Энергия стихий. Земля, Воздух, Вода и Огонь. Каждая из стихий эманирует… Я правильно употребил термин?
— Совершенно верно.
— Спасибо. Так вот… Каждая стихия эманирует по-своему, щедро отдавая Силу в пространство, в эфир, так сказать. Человек… Да почему только человек? Великан, дроу, гоблин, кентавр, обладающие врожденными задатками чародея и обученные соответствующим образом, способны улавливать эманации стихий. Улавливать, концентрировать в себе либо в особым образом изготовленных амулетах и использовать. Собственно, сам процесс использования сил стихий и называется волшебством.
Примус кивнул:
— Да, люди склонны замечать лишь внешние проявления и оставлять без внимания гигантскую подготовительную работу.
— Я тоже так думаю. Но, к сожалению, большинство думает иначе.
— В том-то и беда нашего мира! — горько воскликнул чародей. — Иногда мне хочется уничтожить его, опрокинуть в бездну, сбросить в ледяной и огненный круги Преисподней!
— Ну, это вы зря, мэтр… — задумчиво проговорил Министр. — У нашего мира, кроме досадных недостатков, имеется еще целая куча неоспоримых достоинств.
Примус презрительно оттопырил губу:
— Обиталище черни! Презренная свалка пороков и их жалких носителей — людишек!
— Эк вас разобрало, мэтр, — покачал головой Министр. — Конечно, мир наш далек от идеала, но чтобы так… Да еще в устах волшебника. Вы меня пугаете, мэтр.
— Ах, если бы я был хоть на четверть так силен, как чародеи далекого прошлого! — провозгласил Примус, закатывая глаза.
— Вот и хвала Триединому, что не так сильны, — подытожил его собеседник. — Вы меня очень обяжете, если продолжите свою лекцию. Время — деньги.
— Отнюдь нет, — возразил волшебник. — Время — суть река, не имеющая ни истока, ни устья…
— Пусть так, — прервал его Министр. — Время бесконечно, но человек смертен. Давайте не будем устраивать бесполезные диспуты. Вы начинаете меня разочаровывать.
Примус сразу сник, затравленно огляделся.
— Хорошо, я продолжаю, — сказал он, без всякой необходимости одергивая полы плаща. — В современных книгах упускается еще один способ получения силы. От людей. В горе или в радости, в страхе или в боевом азарте человек эманирует похлеще того же огня или воды. Причем, должен признаться, и вы нигде этого не прочитаете, улавливать Силу, поступающую от толпы, гораздо легче, чем мучиться с камнями, пламенем или пытаться выцедить энергию из ветра. В особенности сильная аура возникает, когда человеку плохо. Раздолье для волшебника!
— Ближе к делу, мэтр! — усмехнулся Министр.
— Хорошо. Ближе так ближе. Как я уже говорил… — произнес чародей медленно, через силу. Даже со стороны было видно, как тяжело ему даются эти слова. — Как я уже говорил, после великого морового поветрия, когда величайшие волшебники современности погибли…
— Погибли, прошу заметить, спасая человечество, — довольно бесцеремонно перебил его Министр.
— Да… Вы правы… Мне трудно что-либо возразить. Но, если позволите, я продолжу…
— Конечно, конечно, милейший, не смущайтесь!
— Так вот. Тридцать семь лет тому назад самые сильные волшебники Сасандры добровольно ушли из жизни. А с ними их лучшие ученики. И не самые лучшие, но просто преданные ученики…
Министр, беззастенчиво пользуясь скрывающей его глаза тенью, пристально рассматривал собеседника.
Обладая недюжинным умом, он частенько предугадывал слова и поступки и более непредсказуемых людей, а потому не обольщался исходом беседы с недоучкой-колдуном. Сперва будут хвастливые речи, возможно, даже с небольшой, посильной демонстрацией возможностей, а после последует предложение о союзе, которое плавно перерастет в жалкую торговлю за привилегии и место у кормушки в новой, свободной от насквозь прогнившей императорской власти Сасандре. Что ж… Если демонстрация колдовского могущества будет достаточно убедительной, то к чародейскому Кругу придется отнестись как к уважаемым союзникам и отстегнуть им кое-что от власти и богатства в будущем. Если же нет, то взаимодействие с ними может оказаться односторонне выгодным. Поднявшись против Империи в первых рядах восставших, наравне с идеалистами из городских тайных сообществ, восторженными до одури студентами, провинциалами, потерявшими остатки разума на идеях независимости и самостоятельности, они проложат путь тем, кто будет после править новой Империей, государством, где не будет места старому и косному, где пробиться к вершинам власти смогут люди, не обладающие трехлоктевым перечнем знатных предков, где, отринув лицемерие, наконец-то признают власть единственного владыки всего сущего под Солнцем и под Луной — золота. А если колдуны полягут в борьбе со старой властью все до единого, кто будет плакать? Значит, оказались недостаточно сильны, умелы, решительны. Туда им и дорога!
Бесформенное одеяние скрывало очертания фигуры, давно лишившейся юношеской стройности, — объемистое брюшко, выпирающее, словно на седьмом месяце беременности, сутулые плечи, сообщающие внимательному наблюдателю о бессчетных днях и ночах, проведенных за чтением инкунабул и свитков, впалую грудь, годами не знавшую свежего воздуха, кривые слабые ножки с шишковатыми коленками. Гостя это нисколько не смущало. Серые со стальным отливом глаза смотрели пристально, подмечая все мелочи и проникая, казалось бы, в самую суть вещей.
Выцепив взглядом застывший на опасно покосившемся табурете черный силуэт, человек в плаще церемонно поклонился, выпростав из-под одежды узкую белокожую ладонь и прижимая ее к сердцу.
— Рад встрече, мэтр.
— Взаимно. — Сидящий рассеянно кивнул, принимая приветствие как должное. — Не угодно ли будет присесть?
Второй табурет выглядел еще более непредсказуемо, нежели первый.
Человек в плаще озадаченно покачал головой. Потом, взвесив все «за» и «против», хмыкнул:
— Я лучше постою.
— Как знаете, как знаете… — Бледная тень улыбки тронула губы его собеседника. — В народе говорят — в ногах правды нет.
— Что нам слова черни? Она лишь прах под ногами избранных!
— Хорошо сказано, — человек на табурете кивнул. Несмотря на горящую лампу, он умудрялся держать часть лица в тени, и собеседнику никак не удавалось рассмотреть его глаза — шутит или говорит серьезно? Губы, само собой, улыбались, но что губы? Какая им может быть вера? Правду могут подсказать одни лишь глаза.
Человек в плаще переступил с ноги на ногу, скинул капюшон на плечи, обнажая круглую голову с высокими залысинами над выпуклым лбом, гладко выбритые щеки и благородную седину висков. Откашлялся:
— Вы искали встречи со мной, мэтр…
— Не надо имен, — снова усмехнулся сидящий в тени. — Я же не лезу к вам в душу, словно жрец Триединого, и не выспрашиваю, как вас зовут, какую ренту оставил вам дедушка, из какого рода ведет происхождение ваша троюродная бабушка…
— Можете называть меня Примусом, — вздернул подбородок стоящий.
— О-о… Красиво. — Сидящий тронул ногтем большого пальца изящно подкрученный ус — единственную деталь, указывающую на благородное происхождение. — Примус, сиречь, Первый… Надеюсь, первый среди лучших?
— Первый среди равных, — не давая подтолкнуть себя к пустому тщеславию, отрезал Примус. — Однако мне нужно как-то к вам обращаться… Именоваться просто мэтром не для вас.
— Вы так думаете?
— Уверен.
— Что ж, — согласился сидящий, — в этом вы правы. Называйте меня… Ну, скажем, Министром.
У Примуса брови поползли на лоб, но он очень быстро взял себя в руки. Его собеседник вновь улыбнулся:
— Министр, конечно, не первый среди лучших, но равный среди первых…
— Шутите, — с уверенностью произнес мужчина в плаще.
— Само собой, — не стал спорить сидящий.
— А я думал, меня пригласили для серьезного разговора.
— Разговор никуда не убежит.
— И тем не менее, господин Министр, я бы хотел перейти ближе к делу. Вы представляете некое тайное общество, поставившее себе целью свержение имперской тирании и освобождение всех земель, стонущих под гнетом Сасандры?
Министр побарабанил пальцами по столешнице. Отдернул руку, брезгливо вытер ладонь о серый камзол, сшитый из добротного сукна.
— Что ж… Должен заметить, суть вы уловили верно, что же до мелких подробностей, то… Право слово, они несущественны. В свою очередь, желая проявить осведомленность, замечу, что вы представляете здесь некое объединение… Как правильно назвать — союз, компания, шайка…
— Круг, — с достоинством произнес Примус.
— Круг? О! Это звучит. Совсем как в древние времена. Круги чародеев и все такое…
— Мы считаем себя наследниками древнего знания!
— Древнего? Насколько же древнего?
— Господин Министр имеет представление о старинных рукописях, повествующих об основах управления силой и зарождении искусства волшбы на нашем материке?
— Представьте себе, мэтр Примус! — На краткий миг губы Министра сжались, напоминая короткий шрам от удара кинжалом. — Представьте себе, — добавил он уже мягче. — Мне известно довольно многое из истории Сасандры. А также из ее современности или, как это правильнее будет сказать, из новейшей истории. Конечно, я не претендую на исчерпывающие знания. Поэтому, если вам угодно, можете просветить неразумного.
— А зачем это вам? — недоуменно проговорил чародей. Он справлялся с эмоциями гораздо хуже, нежели его визави.
— Неожиданный союзник, — пояснил Министр. — Возникает из ниоткуда, как лесной демон из ореха. Подозрительно?
— Ну, я не…
— Не спорьте, не спорьте… Подозрительно, да еще как! Поэтому я хочу знать, чего от вас можно ждать, на что рассчитывать, хочу заранее быть готовым к возможному подвоху…
— Кажется, вы пытаетесь оскорбить меня?!
— Что вы, мэтр Примус. И в мыслях не было. Я не допускаю, что вы попытаетесь предать меня или купить благосклонность императора, перебежав на противоположную сторону. Просто, в моем представлении, волшебники — люди творческие, а следовательно, неуравновешенные, увлекающиеся, немножко восторженные, немножко рассеянные… И это не упрек, поверьте, мэтр Примус. Все перечисленное мною — довольно обыкновенные и распространенные человеческие качества, а ведь волшебники тоже люди?
— Конечно! — оторопело кивнул чародей.
— Значит, ничто человеческое им не чуждо. И я не хочу быть преданым. Пускай и не по злому умыслу или тщательно выпестованному плану, а просто в порыве чувств, по нелепой случайности. Надеюсь, вы меня правильно понимаете?
— Кажется, да, — в очередной раз кивнул волшебник.
— Вот и чудненько. Так посвятите меня в свои замыслы, в свою историю. Излейте, так сказать, посильно…
— Хорошо, — согласился Примус. Заложил кулаки за спину, сделал несколько шагов по маленькой комнатушке. Вперед, а затем назад. — Если вы читали старинные рукописи, то вам, почтенный господин Министр, должен быть известен способ получения Силы колдунами Сасандры. Не так ли?
— Конечно. Способ весьма незамысловатый. Энергия стихий. Земля, Воздух, Вода и Огонь. Каждая из стихий эманирует… Я правильно употребил термин?
— Совершенно верно.
— Спасибо. Так вот… Каждая стихия эманирует по-своему, щедро отдавая Силу в пространство, в эфир, так сказать. Человек… Да почему только человек? Великан, дроу, гоблин, кентавр, обладающие врожденными задатками чародея и обученные соответствующим образом, способны улавливать эманации стихий. Улавливать, концентрировать в себе либо в особым образом изготовленных амулетах и использовать. Собственно, сам процесс использования сил стихий и называется волшебством.
Примус кивнул:
— Да, люди склонны замечать лишь внешние проявления и оставлять без внимания гигантскую подготовительную работу.
— Я тоже так думаю. Но, к сожалению, большинство думает иначе.
— В том-то и беда нашего мира! — горько воскликнул чародей. — Иногда мне хочется уничтожить его, опрокинуть в бездну, сбросить в ледяной и огненный круги Преисподней!
— Ну, это вы зря, мэтр… — задумчиво проговорил Министр. — У нашего мира, кроме досадных недостатков, имеется еще целая куча неоспоримых достоинств.
Примус презрительно оттопырил губу:
— Обиталище черни! Презренная свалка пороков и их жалких носителей — людишек!
— Эк вас разобрало, мэтр, — покачал головой Министр. — Конечно, мир наш далек от идеала, но чтобы так… Да еще в устах волшебника. Вы меня пугаете, мэтр.
— Ах, если бы я был хоть на четверть так силен, как чародеи далекого прошлого! — провозгласил Примус, закатывая глаза.
— Вот и хвала Триединому, что не так сильны, — подытожил его собеседник. — Вы меня очень обяжете, если продолжите свою лекцию. Время — деньги.
— Отнюдь нет, — возразил волшебник. — Время — суть река, не имеющая ни истока, ни устья…
— Пусть так, — прервал его Министр. — Время бесконечно, но человек смертен. Давайте не будем устраивать бесполезные диспуты. Вы начинаете меня разочаровывать.
Примус сразу сник, затравленно огляделся.
— Хорошо, я продолжаю, — сказал он, без всякой необходимости одергивая полы плаща. — В современных книгах упускается еще один способ получения силы. От людей. В горе или в радости, в страхе или в боевом азарте человек эманирует похлеще того же огня или воды. Причем, должен признаться, и вы нигде этого не прочитаете, улавливать Силу, поступающую от толпы, гораздо легче, чем мучиться с камнями, пламенем или пытаться выцедить энергию из ветра. В особенности сильная аура возникает, когда человеку плохо. Раздолье для волшебника!
— Ближе к делу, мэтр! — усмехнулся Министр.
— Хорошо. Ближе так ближе. Как я уже говорил… — произнес чародей медленно, через силу. Даже со стороны было видно, как тяжело ему даются эти слова. — Как я уже говорил, после великого морового поветрия, когда величайшие волшебники современности погибли…
— Погибли, прошу заметить, спасая человечество, — довольно бесцеремонно перебил его Министр.
— Да… Вы правы… Мне трудно что-либо возразить. Но, если позволите, я продолжу…
— Конечно, конечно, милейший, не смущайтесь!
— Так вот. Тридцать семь лет тому назад самые сильные волшебники Сасандры добровольно ушли из жизни. А с ними их лучшие ученики. И не самые лучшие, но просто преданные ученики…
Министр, беззастенчиво пользуясь скрывающей его глаза тенью, пристально рассматривал собеседника.
Обладая недюжинным умом, он частенько предугадывал слова и поступки и более непредсказуемых людей, а потому не обольщался исходом беседы с недоучкой-колдуном. Сперва будут хвастливые речи, возможно, даже с небольшой, посильной демонстрацией возможностей, а после последует предложение о союзе, которое плавно перерастет в жалкую торговлю за привилегии и место у кормушки в новой, свободной от насквозь прогнившей императорской власти Сасандре. Что ж… Если демонстрация колдовского могущества будет достаточно убедительной, то к чародейскому Кругу придется отнестись как к уважаемым союзникам и отстегнуть им кое-что от власти и богатства в будущем. Если же нет, то взаимодействие с ними может оказаться односторонне выгодным. Поднявшись против Империи в первых рядах восставших, наравне с идеалистами из городских тайных сообществ, восторженными до одури студентами, провинциалами, потерявшими остатки разума на идеях независимости и самостоятельности, они проложат путь тем, кто будет после править новой Империей, государством, где не будет места старому и косному, где пробиться к вершинам власти смогут люди, не обладающие трехлоктевым перечнем знатных предков, где, отринув лицемерие, наконец-то признают власть единственного владыки всего сущего под Солнцем и под Луной — золота. А если колдуны полягут в борьбе со старой властью все до единого, кто будет плакать? Значит, оказались недостаточно сильны, умелы, решительны. Туда им и дорога!