Рыбин Владимир. Убить перевертыша

   - Вы ужинаете перед сном? - спросил Пауль.
   - Обязательно, - ответил Сергей, зевая.
   - Тогда я что-нибудь соображу на ужин, а вы пока отдыхайте. Там, на полке, книжки разные, альбомы по современному искусству.
   - Спасибо. Я не умею сострадать чужой изжоге.
   - Что?
   - Не люблю модернизма.
   - Это же теперь так модно.
   - Мода - коллективное помешательство.
   - Что?
   Сергей не ответил. Мысленно обругав себя за неуместное раздражение на доброго русскоязычного немца, принялся копаться в книгах. Нашел карту Штутгарта и стал рассматривать ее, стараясь отыскать нужную ему Моцартштрассе.
   - Вы что-то ищете? - спросил Пауль.
   - Ничего. Я просто так.
   - Что-то же вы хотели увидеть в нашем городе? Спрашивайте, не стесняйтесь.
   - Обязательно спрошу. Когда пойму, чего хочу.
   - Это меня всегда удивляло в русских. Сами не знают, чего хотят.
   Разговор не клеился и, проболтав полчаса о том, о сем, Сергей намекнул, что не прочь бы завалиться спать. Пауль понял его, встал.
   - Устраивайтесь на диване, а я прогуляюсь перед сном. Простыни и все, что хотите, берите в шкафу.
   Диван был коротковатый, и, может быть, из-за этого Сергей долго не мог уснуть. Как в немом кино, прокручивались перед глазами картинки этого большого дня. Попытался вспомнить, что он наболтал соседям по вагону, но в голове был сумбур, мысли перескакивали с одной на другую. Помнил только, что он все время старался следить за собой, и это было мучительно. В одном он уже не сомневался: в покое его не оставят, и он очень хорошо сделал, что не поперся сразу к Фогелю, а спрятался у случайного доброжелателя, чей адрес никому не известен.
   Ему снилось, что он все еще едет в поезде и тонкогубый старик тянет к его горлу иссохшие руки и что-то спрашивает, спрашивает. А Сергей все делает вид, что не понимает вопросов, говорит и говорит о кроманьонцах-неандертальцах, о родовых и территориальных общинах, о коммунизме-капитализме, даже что-то об Иисусе Христе...
   Разбудил его вкусный запах жареных тостов и кофе. Комната была залита солнцем. Слышался плеск воды: хозяин принимал душ.
   - Однако вы здоровы спать, - сказал Пауль, выйдя из душа. - Молодой, ничего не болит.
   - Физзарядкой надо заниматься, - отшутился Сергей.
   - А вы занимаетесь?
   - Иногда.
   Оба рассмеялись.
   - Вот что мне нравится в русских: умеют о серьезном говорить несерьезно.
   - Чего-чего, а дурака валять мы умеем.
   Снова посмеялись, и снова Сергей подумал, что повезло ему с этим случайным знакомцем: не зануда. Впрочем, если учился в Москве, значит, набрался тамошних привычек. Зануде, хоть и иностранцу, студенты не дали бы проходу.
   - Так куда мы с вами направимся? - спросил Пауль.
   - Вы в самом деле намерены со мной таскаться по городу?
   - На целый день в вашем распоряжении, - шутливо поклонился хозяин.
   - Я и сам могу...
   - Нет, нет, не говорите. Когда я был в Москве, меня повсюду возили. Так что я в долгу. Да мне и самому интересно. Хоть по-русски поговорить. А то уж я забывать стал.
   - Не сказал бы. Вы какой-то ненастоящий немец.
   Пауль, намазывавший масло на хлеб, застыл с ножом в руке.
   - Что вы имеете в виду?
   - Чистый русский язык. И потом... у вас нет портрета нашего дурачка, чтоб ему пусто было. Развалить такую страну!..
   Пауль не поддержал новой темы для разговора: ему, как видно, неинтересно было копаться в дерьме российских перестроек. Он достал с полки карту Штутгарта, раскинул на столе.
   - Ну, куда бы вы хотели?
   - Мне все равно, - сказал Сергей. Его начинала раздражать настырность хозяина.
   - Тогда для начала - в нашу новую модерновую картинную галерею.
   - Модернизм не для меня, я уже говорил.
   - Ну что вы! Это же поиски новых форм в искусстве.
   - Извините, не могу согласиться. Модернизм - не поиски, а отсутствие таковых. Очередная сказка про голого короля.
   - Да вы хоть на здание посмотрите. Шедевр архитектуры.
   - На здание поглядеть можно. Чего же не поглядеть на здание.
   Собираясь, они лениво переговаривались, но как-то получалось, что разговор все время возвращался к искусству. Так было и когда шли по улице, и когда ехали в трамвае. Вышли на той же самой площади и сразу оказались возле модерновой уличной скульптуры, которую Сергей вчера не заметил. Это была огромная, в три этажа, металлическая конструкция на растопыренной треноге с приваренными разноцветными пластинами наверху - что-то вроде громадного флюгера. Нелепое это сооружение было вроде как центром притяжения. Здесь толпились люди, разглядывали уличных певцов, музыкантов, художников и всяких прочих затейников, возле которых стояли баночки для монет с надписью: "Danke" - "Спасибо".
   - Свобода, - сказал Пауль. - Каждый делает, что хочет.
   - Каждый зарабатывает как может, - ехидно поправил Сергей. - На московских улицах свободных нищих тоже немало. Но до такого счастливого будущего, признаться, нам еще далеко.
   На здание новой модерновой картинной галереи, возле которой они вскоре оказались, действительно стоило поглядеть. Хотя бы потому, что она меньше всего напоминало храм искусства. Это был скорее заводской цех, приспособленный для каких-то таинственных технологических потребностей: ни входов не видать, ни выходов, нагромождение стен, плоских и полукруглых, одна из них - зеркально-черное стекло, вдоль пологих лестниц и пандусов толстенные красные трубы.
   "Вот отсюда я и смоюсь, - подумал Сергей, вслед за Паулем поднимаясь куда-то по пологой лестнице. - Только спрятаться за экскурсантов..."
   Но скоро он понял, что спрятаться в толпе не удастся, поскольку в роскошных залах почти никого не было. Пришлось быстренько переходить из одного пустого зала в другой, разглядывать что-то изображающие грязные кляксы на стенах, свалки старых досок, разодранную на куски сантехнику, стоявшие тут и там полурасчлененные человеческие фигуры. Сергей чувствовал, как растет в нем глухое озлобление. Хотелось одним емким русским словом обозвать все это и уйти. Мысли метались вокруг одного и того же философского постулата о том, что живое, тем более человеческое естество может быть познано лишь в его целостности. Сколь мелко ни дроби, как пристально ни рассматривай отдельные части, феномена человека не познать. Что хорошо для науки, совсем не годится для искусства. Там, где начинается культ частностей, в форме ли, в содержании ли, - искусство умирает. Оно лишь в целостности...
   В одном из залов, где были выставлены какие-то чудовищные куклы, Сергей увидел наконец небольшую толпу. Красивая молодая немочка в национальном костюме - в белой кофточке, узком темном корсаже со шнуровкой, в короткой юбке и легком поверх нее фартуке - восторженно рассказывала онемевшим от почтения экскурсантам:
   - Это великолепный образец архитектуры постмодернизма. Архитектор Джеймс Стирлинг решил сложную задачу - свел в единое целое архитектурные формы-цитаты. Центр тяжести собрания современного искусства образуют дадаисты, сюрреалисты, экспрессионисты. Здесь же имеется деревянная пластика Пикассо. В конце анфилады установлено огромное стеклянное "иглу" шедевр нового направления "искусства в мыслях". Глядя на него испытываешь ощущение удаленности от времени и пространства. Но летящая архитектура здания не позволяет впасть в торжественность...
   - Я пошел, - грубо сказал Сергей по-русски. - Боюсь впасть в идиотизм.
   Открытая площадка, куда он выскочил, предназначалась, должно быть для того, чтобы люди, озверевшие от созерцания музейного маразма, смогли прийти в себя. После выворачивающего мозги модернизма чистое голубое небо в обрамлении краснокирпичных стен смотрелось великолепно, успокаивало.
   Он начал спускаться по пологому пандусу, но тут его догнал Пауль.
   - Вы - дикарь! - возмущенно заявил он. - Современное искусство признано во всем мире...
   - Ну и на здоровье. Если кто-то нуждается в слабительном, это не значит, что оно нужно и мне тоже. Я уже говорил вам, что не умею сострадать чужой изжоге.
   Думал, что такой грубости Пауль не стерпит и уйдет. Но он все тащился следом. День был ясный, улицы пестрели красочными витринами, публика шла навстречу спокойная, улыбчивая, стопроцентно трезвая, и скоро злобное раздражение Сергея поулеглось.
   "Ну, я тебя затаскаю по городу", - подумал он о Пауле. И нырнул в первый же "Buchhandlung" - книжный магазин.
   Полчаса Сергей перебирал книги, а Пауль все стоял в стороне, ревниво наблюдал за ним. Затем был магазин, торгующий велосипедами, - море спиц, колес, рам, самой разнообразной формы и расцветки, гоночные, спортивные, семейные и еще какие-то машины, которые в общем-то, Сергея не больно интересовали. Но оторваться от Пауля и здесь не удалось.
   В следующем громадном магазине - супермаркете на Кёнигштрассе - он окончательно решил сбежать. А что оставалось? Не ехать же к Фогелю вместе с Паулем. Супермаркет с его столпотворением в лабиринтах прилавков, заваленных товарами, представлялся самым подходящим местом, где можно затеряться в толпе. Они долго ходили по первому этажу, по второму и третьему. А на четвертом оказалось большое кафе. Здесь было все, что потребно уставшему покупателю: диванчики для отдыха, бары, туалеты. И была столовая самообслуживания с небольшой очередью. Они встали в эту очередь, водрузили на подносы по бокалу пива и по громадной тарелке со здоровенным куском прожаренного мяса и доброй полудюжиной различных гарниров. Уселись за столик, прочитали назидание на стенке: "Gut gekaut ist halb verbaut" "Хорошо пережеванное - наполовину переваренное" и, посматривая друг на друга, принялись за еду.
   Пауль ел неторопливо, отпивал пиво, аккуратно промокал салфеткой полные губы. Сергей осторожно осматривался, соображая, что и как предпринять, чтобы исчезнуть. И придумал.
   Наевшись и отдышавшись, они, переходя с одного эскалатора на другой, неторопливо спустились вниз, вышли на людную Кёнигштрассе. И тут Сергей остановился, оглянулся на широко раскрытые двери супермаркета.
   - Что? - заинтересовался Пауль. - Кого-то увидели?
   - Забыл зайти.
   - Куда?
   Сергей наклонился к нему, сказал по-русски:
   - В кабинет, сортиром именуемый. Давно терплю.
   - Зайдете в другом месте.
   - Боюсь осрамиться. Вы погодите, я сейчас.
   Он кинулся обратно к эскалатору. Наверху оглянулся: Пауль бежал следом, расталкивая людей. Удрать не удавалось.
   Сначала Сергей хотел запереться в кабинке туалета и не выходить, пока Паулю не надоест ждать. Войдя в мужской туалет, он вдруг увидел приоткрытую дверь в соседний туалет, женский. Не раздумывая, шагнул в эту дверь, закрыл ее за собой. Женщины не закричали. На их лицах он увидел удивление, даже восхищение, но не испуг.
   Выход из женского туалета был с другой стороны, за легкой загородкой. Сергей не рискнул спускаться эскалатором, а прошел к служебному лифту, который присмотрел во время еды. Через минуту он оказался в тесном колодце внутреннего двора и вслед за выезжающим торговым фургончиком вышел на улицу. А затем нырнул в знакомый тоннель подземного трамвая.
   22
   В школе Сергея дразнили "везунчиком". С легкой руки учительницы математики, которую он терпеть не мог. Математика, точнее математичка, платила ему тем же. Как-то она, не помнится уж за что, поставила его столбом перед классом, как сказала, до конца урока. И в тот же момент прозвенел звонок. Тогда-то она и проворчала: "Везунчик ты, Новиков". Все забылось, осталась кличка, из-за которой ему не раз приходилось драться до крови из носа. Потом привык, порой даже хвастался: "Мне что, я - везунчик". А позднее, когда совсем поумнел, понял, что кличка сослужила ему добрую службу, породила уверенность, даже самоуверенность. А не эта ли черта характера действительно помогает в жизни, делая человека удачливым?
   И сейчас Сергей нисколько не удивился, когда увидел на остановке трамвай с цифрой 5, тот самый, что шел в Дегерлох.
   "Если все удастся, поставлю свечку", - загадал Сергей, настороженно оглядываясь из окна трамвая. Подумал вдруг, что не знает, ставят ли в немецких кирхах свечки, и с суеверной торопливостью пообещал пожертвовать в храм некую сумму. Какую именно, на всякий случай уточнять не стал. Больших денег у него не было, а обещать Богу свои несколько марок не посмел.
   Скоро подземный трамвай выскочил на поверхность и поехал, полого обегая склон. Пестрый ковер красных черепичных крыш раскатывался все дальше. Улицы втягивались в распадки меж зеленых гор и там, вдали, раскатывались другие ковры других городских районов.
   Только теперь Сергей понял восторженность Клауса, расписывавшего красоты Штутгарта, этой древней столицы Швабии.
   И напутствия Клауса тоже оказались точными. Сергей сошел, как было сказано, возле кирхи, обогнул ее слева и оказался на Моцартштрассе. Нужный дом был совсем рядом - узкий, на три окна и три этажа, плотно сжатый с обеих сторон точно такими же домами, напоминающими солдат в строю.
   Взойдя на невысокое крыльцо, Сергей нажал кнопку переговорного устройства, почти сразу услышал тихое покашливание и сказал, что он от Клауса к Хорсту Фогелю.
   - Фогеля нет дома, - почему-то сердито ответили ему.
   Сергей спустился с крыльца и перешел улицу. Здесь была аптека. Стеклянные двери тотчас раздвинулись, как только он подошел к ним. Пришлось зайти в аптеку. Хозяин ее - маленький розовощекий господин в ослепительно белом халате - в один момент навязал ему упаковку аспирина, зубную щетку, круглую металлическую коробку леденцов от кашля и спросил:
   - Вы ищете господина Фогеля?
   Сперва Сергей испугался: откуда знает? Но тут же понял: аптекарь видел в окно, как он подходил к дому.
   - Увы, его нет.
   - Да вон же он.
   И Сергей увидел невысокого человечка в короткополой шляпе, спускавшегося с крыльца.
   Фогель явно торопился, быстро шел по улице, не поднимая головы, не оглядываясь. Возле кирхи он остановился, помедлил и толкнул тяжелую дверь.
   Не раздумывая, Сергей последовал за ним и сразу увидел лысую голову Фогеля, сидевшего на ближайшей к двери пустой скамье.
   В кирхе звучал орган, шла служба. Но какая-то странная была эта служба: звуки органа лились из черной колонки динамика, стоявшей на пустом помосте, напоминавшем клубную сцену, и несколько десятков прихожан, неподвижно сидевших на передних скамьях, спокойно слушали. Прямо-таки обычный концерт, а не служба. Хотя какой она бывает в протестанской кирхе, Сергей не знал. Может, именно такой? Приходит же молитвенное состояние в концертном зале. Говорят же, что музыка - это дар, данный нам Богом для того, чтобы все голоса на Земле, смешав свои наречия, возносили соединенным гимном свои молитвы к нему...
   Постояв да поколебавшись, Сергей подошел к Фогелю и сел рядом с ним. Тот никак не отреагировал. Так они и сидели какое-то время, слушали орган. Затем Сергей достал записку Клауса, в которой говорилось о Бисмарке, положил Фогелю на колено. Тот дернулся, будто бумажка ужалила его, но взял, прочитал.
   - Я знаю, - сказал он. Сказал так тихо, что Сергей подумал: послышалось. - Но я не могу отдать вам то, за чем вы приехали.
   Звуки органа гудели под сводами, рвали душу. И Сергей думал о том, что теперь делать. Жаловаться Клаусу? Или звонить Мурзину и говорить, что искомого нет и не будет? Или плюнуть на все и прямо сейчас махнуть к Эмке в Тюбинген? Всего-то расстояния - сорок километров...
   Но ведь Фогель не сказал "нет", он сказал "не могу отдать". Значит, он существует, искомый архив, и надо клянчить?
   Люди, сидевшие впереди, начали оглядываться на них, разговаривающих в Божьем храме.
   - Мы мешаем, - сказал Фогель. - Я выйду, а вы - через минуту. Идите за мной, поодаль.
   "Ну, все, - подумал Сергей. - Смоется". Однако, выждал минуту. Когда вышел, увидел серую шляпу Фогеля в конце улицы.
   Они дошли до остановки трамвая, свернули на чистую, посыпанную песком дорожку за домами и оказались в лесопарке. Здесь было свежо и тихо. Голые серебристые стволы буков высились, как колонны в храме. Солнце пробивало плотную завесу веток и листьев, весь лес был залит рассеянным светом, как от множества светильников, и это создавало впечатление чистоты, почти стерильности. Местами лес редел, и в просветах были видны пестрые россыпи красных черепичных крыш.
   Там, где дорожка раздваивалась, стояли тяжелые деревянные скамьи для отдыха и тонкие высокие столбы со стрелками - указателями направлений. А людей не было: ни бабушек с колясками, как в московских лесопарках, ни праздношатающихся молодых обалдуев.
   Фогель все шел и шел, не останавливаясь. И наконец, быстро оглянувшись, свернул с дорожки в чащу и скоро остановился возле скамьи, явно принесенной сюда какими-то молодыми нетерпеливцами.
   - Я знаю, зачем вам это надо, - усевшись на скамью, сразу заговорил он. - И я не могу с вами согласиться. Вами руководит чувство мести. Но зло не искореняется злом. Зло на зло - это уже два зла. Надо принимать сущее как судьбу и обличать премудро, чтобы услышали. А для того, чтобы послушались, нужны не месть, а доброта и прощение. Сейчас другое время. Как говорил великий Гёте, настала пора великих превращений. Все делается по воле Бога. Германия тоже была наказана за грехи. И покаялась. Уже в октябре 1945 года наша церковь выступила с декларацией о признании вины. Свершилось это здесь, в Штутгарте, по инициативе пастора Мартина Нимеллера. Знаете такого?
   - Нет, не знаю, - резко сказал Сергей, сидевший как на иголках. Он все больше недоумевал и злился.
   - О, пастор Нимеллер - святой человек! - воскликнул Фогель, не обратив внимания на резкость собеседника.
   - Он признавал с глубокой скорбью, что из-за нас, немцев, многим народам и странам причинено много страданий, винил себя за то, что мы мало молились, не так сильно верили...
   - С нас последнюю рубаху снимают, - нетерпеливо перебил его Сергей. Не каяться надо, а дело делать...
   Он злился, он испытывал горестное чувство досады. Ну, что такое происходит с людьми, позволяющими так легко выворачивать свои мозги! Захотелось рассказать Фогелю все, что сам знал. Да ведь не поймет сразу. А растолковывать да убеждать - сколько на это надо времени...
   Со стороны дорожки послышались шаги, и Фогель замолчал. Сергею захотелось встать и уйти, на прощание сказав этому очумелому пару ласковых. Но ведь на него так надеются... И он, постаравшись придать голосу противную елейность, спросил:
   - Значит, что же, не надо бороться со злом?
   - Надо, - обрадованно подхватил Фогель. И придвинулся ближе к Сергею, и снял шляпу, положил ее рядом с собой. - Но как бороться? Любовь, радость, мир, благость, милосердие, вера, кротость, воздержание - вот орудия достижения цели. После войны Германия была раздроблена, но долготерпением и настойчивостью все преодолела и теперь сильна и едина. И Россия поднимется. Только не надо умножать ненависть...
   - Но поступили с Россией отнюдь не милосердно.
   Фогель развел руками.
   - На то воля Божья.
   Внезапно он встал и взял шляпу.
   - Я думал, что мне удастся убедить вас, молодой человек. Сожалею.
   Резким взмахом руки он надел шляпу и решительно полез через кустарник. Когда Сергей тоже выбрался на песчаную дорожку, Фогель был уже далеко, втянув голову в плечи, он быстро шагал обратно к дому. Посмотрев ему вслед, Сергей пошел в противоположную сторону. Людей в лесу по-прежнему не было никого. Только в одном месте встретился ему единственный любитель природы, сидевший на скамье с развернутой газетой в руках.
   Вскоре впереди, в просвете меж деревьями, Сергей увидел длинный палец телебашни. Она возникла сразу вся, от толстого бетонного основания до полосатого шпиля, вонзившегося в небесную голубизну, и многооконного утолщения, висевшего на полуторастаметровой высоте. Возле башни стояли машины, похаживали люди. Подойдя ближе, Сергей прочел объявление, что подъем на смотровую площадку башни стоит 3 марки, и обрадовался возможности отвлечься от неприятного разговора с Фогелем. Он купил билет, в ожидании лифта нетерпеливо походил по нижнему вестибюлю, посмотрел сувенирные киоски, постоял у входа в комнату игровых автоматов, борясь с желанием рискнуть. Вдруг получится, как тогда, в Гамбурге? Но удержал себя: не стоит дразнить Фортуну в такую недобрую минуту.
   Прибывший лифт пропел звоночками, и молоденькая симпатичная лифтерша принялась настойчиво зазывать тех, у кого были куплены билеты.
   Зеленые цифры на табло указателя высоты в лифте мелькали одна за другой - 5,6,7,8... На цифре 22 Сергей вспомнил об Эмке. На цифре своего возраста - 37 ему нестерпимо захотелось плюнуть на высотную экзотику и немедленно ехать в Тюбинген. А потом внезапно пришла мысль, от которой он задергался, заоглядывался на лифтершу, на четверых, таких же, как он, туристов-созерцателей. Одного из них - высокого господина в темных очках с белым шрамом на щеке он где-то видел, но где именно, сразу не вспомнил. Да и не до воспоминаний было, так ошарашила его мысль новой надеждой: а что если к богобоязненному Фогелю подослать завтрашнюю пасторшу - Эмку? Может, они найдут общий язык?..
   Но тут на табло застыла цифра 150, и дверь лифта открылась. Просторная, несколько шагов в ширину, смотровая площадка обегала башню по кругу. Шумел ветер, упругий, порывистый, довольно-таки холодный. Два пухлых облачка, висевшие над башней, казались совсем близкими - рукой достать.
   Барьер, ограждавший смотровую площадку, был утыкан длинными стальными зубьями, загнутыми внутрь, а за ними открывался такой простор, что захватывало дух. Город, словно нагромождения игрушечных кубиков, лежал в долине. Жилые кварталы, парки, промышленные районы, городские поселки, леса, вылетные магистрали, виноградники, клиньями вползавшие в город чуть ли не до центра. За зелеными горбами гор, в соседних долинах, тоже пестрели ряды домов, - там были другие городские районы.
   Под стальными зубьями по окружности смотровой площадки тянулась медная полоса с выгравированными на ней названиями городов и расстояниями до них. До Москвы было ровно 2000 километров.
   Кто-то тронул Сергея за рукав и тихо произнес над самым ухом:
   - Спокойно, Сергей Новиков, не оглядывайтесь. Я - свой. Называю два имени: Мурзин и Фогель... Я сказал: не оглядывайтесь! Смотрите вниз. Развилка дорог, стоянка машин, справа, у самого леса - красная черепичная крыша кафе. В этой забегаловке жду вас через десять минут. Я спускаюсь первым лифтом, вы - следующим.
   Неизвестный отошел, и тогда Сергей оглянулся. И узнал: тот самый тип в темных очках и со шрамом на щеке, что сидел в лесу на скамье с газетой в руках и поднялся сюда вместе с ним.
   Следующий лифт Сергей пропустил, и еще следующий. Совсем продрог на ветру, но так и не решил, что делать. То, что за ним следят то ли немцы, то ли американцы или кто-то еще, - к этой мысли он привык. Но этот человек знает Мурзина. Почему же следят свои?.. Не доверяют? Не верят, что справится? Последнее, впрочем, оправдывается: взять у Фогеля архив ему не удалось... Впрочем, свой ли это тип - еще вопрос. Сволочи, продавшие страну, знают бывших гэбистов... Но он назвал Фогеля. Значит, был у Клауса? А Клаус мог сказать о Фогеле лишь человеку, которому доверяет. Или под пыткой?..
   Последнее предположение остудило похлеще горного ветра. Удрать бы куда-нибудь, например в тот же Тюбинген, согреться возле Эмки. Но как убежать с башни? Отсюда - только лифтом, а лифт - классическая ловушка. Там, внизу, верняком ждут.
   Дверь лифта снова раскрылась, вытолкнула на смотровую площадку очередную партию праздных созерцателей. Впрочем, эти, похоже, знали, зачем забрались на верхотуру: круглые экуменические знаки на одежде, даже на щеках свидетельствовали о явной религиозности компании.
   - Вы едете? - спросила лифтерша.
   И Сергей шагнул в лифт с чувством обреченности.
   Подозрительного очкарика с белым шрамом на щеке внизу не оказалось. Не было его и возле башни. Тревожная настороженность, мучившая Сергея, прошла, зато появилось любопытство, и он направился к домику, в котором находилась забегаловка. С одной, как ему думалось, целью: убедиться, существует ли на самом деле какая-нибудь для него опасность? Шел и думал, что вот так же, наверное, чувствует себя лягушка, подползающая к ужу. Страшно, но и любопытно же, черт возьми!
   Неизвестный господин сидел в дальнем углу лицом к двери. Он никак не отреагировал на появление Сергея, будто не заметил его. И поднял глаза от пенной шапки пива в своем бокале, лишь когда тот подошел вплотную и тронул стул.
   - Не возражаете?
   - Не возражаю.
   - Пива, пожалуйста! - крикнул Сергей парню за стойкой, вожделенно смотревшему на него в ожидании заказа.
   Минут пять прошло в молчании. Наконец, Сергей не выдержал, спросил:
   - Вы что-то хотели мне сказать?
   - Хотел. Боюсь только, что выбрал неудачное место.
   - Можно в лес, - неожиданно для самого себя предложил Сергей. - Идите к той скамье, где были, я подойду.
   Неизвестный оказался понятливым. Ни слова больше не говоря, встал, положил на стол несколько монет и вышел. А Сергея опять начали одолевать сомнения: не сглупит ли, уединившись с этим типом в лесной чаще? А с другой стороны, какие секреты остались у него? Единственный секрет - Эмка.
   Он долго просидел в кафе. Выпил еще пива, съел что-то, чего за думами сам не заметил. Когда пришел к скамье в лесу, наткнулся на колючий взгляд.
   - Заставляете ждать, молодой человек. А времени - в обрез.
   - Это ваши проблемы, - нагловато сказал Сергей, садясь рядом с ним.