Рыбин Владимир. Убить перевертыша

   - Что ж такого? Они черпали в своих помойках, мы - в своих.
   - Слушай дальше. В определенных случаях, вещал тот же Сарнов, надо предоставить им возможность в период будущего кризиса возвратиться на свою родину в качестве возможных руководителей. Что на это скажешь?
   - Обычная практика в политической борьбе.
   - Нет, не обычная. Смотри, что делается. Нас захлестывает поток беспорядочных сведений. Традиционная культура превращается в мозаичную. Трескотня слов о политике реформ, неизвестно каких, о демократии, неясно для кого, о независимом телевидении, независимом, как видно, от объективности, о нравственной свободе, то бишь безнравственности. Человек тонет в раздробленной информационной пыли, теряет знания, способность понимать окружающее в его цельности. Под свистопляску словоблудия об общественных ценностях у людей наступает "умственная афазия", да что там у людей, у целого народа...
   - Конкретней, Цицерон, конкретней. Народ абстракций не понимает. Маковецкий нехорошо ухмылялся, и Мурзин, искоса посматривавший на него, чувствовал себя неуютно.
   - Можно конкретней. Ты когда последний раз родителям звонил? Они у тебя в Одессе, кажется?
   - Теперь не больно раззвонишься.
   - Вот. В результате резкого повышения цен на почтово-транспортные услуги при нищенских доходах основной части населения между людьми рушатся родственные связи. Разваливается и единая система образования. Астрономические цены на газеты и журналы и их микроскопические тиражи делают главными источниками информации радио и телевидение. А они, одни-то, легко поддаются контролю со стороны ворократии. И этот контроль нынче успешно осуществляется. Если это не сознательное зомбирование населения, то что же?
   - Зомбированием занимается любая власть, - сказал Маковецкий. И засмеялся: - А власть - от Бога.
   - Но не власть уголовников. Если мафия проберется к власти, что же, и на нее молиться?
   - Молились же. Проанализируй личности, правившие нами семьдесят лет.
   - Э-э, нет, мы молились идее, исповедуемой ими. Идее добра и социальной справедливости.
   - Ты уверен, что они ее исповедовали?
   - По крайней мере, делали вид. И все этому верили, и на этой вере держалось государство. А теперь в условиях информационной каши уничтожается опорная сеть временных, пространственных, причинно-следственных логических связей, уничтожаются количественные и качественные эталоны, подменяются и размываются понятийные и классификационные системы...
   - Цицерон, ты бы попроще как-нибудь.
   - Непонятно?
   - Без рюмки не разобраться. - Маковецкий торопливо разлил водку по рюмкам, и руки у него почему-то дрожали. - Выпьем за мудрость нашего поколения, рождавшего таких вот быстрых разумом Невтонов.
   - Я говорю серьезно.
   - А когда ты говорил несерьезно?
   Выпили, закусили, помолчали. Быстро темнело. Погасло небо, затянутое к вечеру облачной вуалью, погасла вода в озере, и огонь костра становился все более домашним, притягательным. Мир сжался до этого пространства, до этих мыслей, страстно высказываемых Мироновым. Ничего нового не было в его словах - каждый не раз думал о том же, - но собранные вместе, оголенные, эти мысли отзывались болью, руша что-то стабильное в сознании, надежное, от чего не хотелось отказываться.
   Мурзин с интересом наблюдал за Мироновым. Таким он его не знал взвинченным, нетерпеливым. Видно, доканали его чрезмерные знания о тайнах мира сего.
   - По-моему, ты хотел еще что-то сказать.
   - Други мои дорогие, - обрадовался Миронов. - Да нынче сколько ни говори, все мало. Вот талдычат: победил, дескать, капитализм. Чепуха. Побеждает тот, у кого в руках средства зомбирования масс, особенно телевидение. И если мы хотим чего-то добиться, то сделать это можно, лишь используя те же средства. В нужный момент нужно дать такую информацию, от которой завопят все. Потом опомнятся, постараются заболтать или замолчать, но будет поздно.
   - Любую заболтают, - уверенно сказал Маковецкимй. - Или докажут обратное.
   - Доказывать - значит, саморазоблачаться.
   - Нужны документы. У тебя они есть?
   - Я знаю, где они есть. В бывшей ГДР была неплохая разведка.
   - Вся госбезопасность ушами прохлопала, и только ты...
   Маковецкий вдруг насторожился, прислушался. Стояла тишина, какая редко бывает возле озер. Где-то плеснулась рыба, что-то прошуршало в вершинах сосен, упала шишка или ветка, тихо шелестел, потрескивал костер.
   - Что-то послышалось, - сказал он и встал. - Пойду донки проверю.
   Оставшиеся долго сидели в молчании. Мурзин думал о том, как беспощадное время, не спросив, ломает людей. Весельчак, великий страстотерпец от университетских премудростей, умевший ночами просиживать над учебниками, Алеша Миронов стал раздражителен и нетерпелив, добродушный до слюнтяйства Олег Маковецкий превратился в хитрого и, похоже, злобного человека. Укатали Сивку крутые горки? Какие? Спросить бы про искусы и бури, пережитые каждым. Да как спросишь? Не принято выкладываться, даже если все позади и ты уже на пенсии. Теперь вроде и запретов никаких нет, а привычки остались, и не переломить их.
   - Так как насчет всей госбезопасности? - спросил Мурзин.
   Миронов охотно отозвался.
   - Где она нынче, госбезопасность? Не разогнанная контора, а система, которая должна бы существовать всегда. Состояние госбезопасности критическое. Нет надежных границ, общественно-политический строй в стране не определен, Конституция, принятая меньшинством населения, нелегитимна. Проводится антинациональная политика, направленная на развал армии, разведки, контрразведки, институтов внешней политики, оборонного комплекса. Если это не предательство, то что же тогда? И если это не предмет для внимания чекистов, то кто такие чекисты?
   - Где они теперь?..
   - Это ты зря. Не все разбежались. Мы недавно собирались, поговорили, выяснили...
   - По случаю Дня чекиста? Мы тоже собирались, тоже поговорили, а весь результат - ящик пустых бутылок.
   - И никаких выводов не сделали?
   - Ну, как никаких? Высекли себя задним числом, говорили, что надо бы кое-кого прищучить, осудить хоть бы общественным судом. За измену Родине. Да как прищучишь? Нужны факты, документы нужны, а они ныне вне нашей досягаемости.
   - Я же говорю: есть документы.
   - Так в чем же дело?
   - Непросто их взять. Да и рискованно. Кое-кто ни перед чем не остановится, чтобы они не попали в руки таких, как мы.
   - Вся наша жизнь - сплошной риск.
   Миронов, все время говоривший наклонившись к костру, поднял голову. Лицо его от близкого огня казалось багровым.
   - Выходит, договорились?
   - Выходит.
   - Я знал, что на тебя можно положиться. Приедем в Москву, я тебя кое с кем сведу.
   - А Олега?
   - Там видно будет.
   - Ты ему не доверяешь?
   - Секреты живут, пока о них знает один, максимум - двое.
   - Чего ж ты нам обоим-то головы морочишь?
   - Извини, брат, истосковался я по друзьям. Вся жизнь - только деловые отношения... А куда Олег-то подевался? Оле-ег! - позвал Миронов, не вставая.
   Ответа не было, и он вскочил.
   - Оле-ег!
   - Чего? - послышался откуда-то глухой, вроде как придушенный голос.
   - Ты не утонул? Иди сюда.
   - Я подышу.
   - У него, видать, астма, - сказал Миронов. - При астме врачи велят сидеть у воды.
   Мурзин широко зевнул.
   - Сморило что-то, воздух, что ли?
   - Ложись да спи. Хоть вот тут, прямо на траве.
   - Боюсь задницу простудить. С моим простатитом тогда пиши пропало. Пойду в машину.
   - А я посижу. Когда еще придется так вот, у костра?
   Спать в машине было неудобно, хотелось вытянуться, но места для ног не хватало, приходилось лежать согнувшись. Пока устраивался, разогнал сон. Хотел вернуться к костру, да уже лень было вставать, так и лежал, прислушиваясь к тишине, думал о том, очевидном, разбередившем душу.
   И в самом деле, проморгали они, "зоркие стражи государства", допустили к власти мафию, ту самую, что прежде тайно расхищала общественную собственность. Теперь расхищает ее открыто, так сказать, на законном основании. Это она бросила лозунг, обманувший многих: "Бери, что можешь!", знала: у нее не убудет. Все крупное расхватано, а растерявшимся людям, приученным к нормам равенства и справедливости, тем самым, кого демократические наглецы обозвали "совками", достанутся крохи. Если достанутся...
   Последнее время властвующие бандиты засучили ногами, заговорили о государственном патриотизме. Значит, задницу жжет. Но иногда у их адептов прорывается, прямо заявляют: "Пойдем против народа, мы ему ничем не обязаны". Мы- де не можем честно выиграть выборы и потому надо обмануть, запутать. Так и вещают, заразы: надо-де научиться стрелять первым и убивать. И "справедливый" демократический суд не сует их мордой в собственное дерьмо.
   Поистине, в стране разгул сатанизма. Дьявол - это вырождение, а вырожденцы - пятая колонна, а пятая колонна, как известно, - перевертыши. Вот и цепочка: пятая колонна - предательство - сатанизм. С чего это вдруг на всех уровнях завопили о свободе сексуальных меньшинств, о гомиках, которых, дескать, напрасно обижают? Кто печется о них? Да те же сатанисты, дорвавшиеся до власти, те же вырожденцы, которым не терпится использовать общество, так сказать, с другой стороны. Имеют ли право они, чекисты, хоть и бывшие, оставаться равнодушными зрителями в этом сатанинском театре?..
   С тем он и уснул.
   5
   Проснулся Мурзин от какого-то странного звука, породившего тревогу. Полежал, прислушиваясь к неестественной глухой тишине, позвал:
   - Леша, что там?
   Ответа не услышал. Видно, Миронов уснул, сидя у костра.
   Несмотря на приоткрытые окна в машине было душно, по стеклам ползали слабые отсветы огня. Мурзин нащупал ручку и совсем опустил стекло. И тут услышал шум: кто-то ломился через кусты. Еще ничего не поняв, он толкнул дверцу, вывалился из машины, ткнулся лицом в мокрую от росы траву. Приподнялся, посмотрел на Миронова, дремавшего у костра, уронив голову на грудь. Затем увидел бежавшую от кустов темную фигуру и узнал Маковецкого.
   - Что тут у вас? - крикнул Маковецкий.
   - Похоже на выстрел, когда с глушителем, - сказал Мурзин, вставая. Алексей, ты слышал?
   Он подошел к Миронову, тронул за плечо. И тот вдруг начал валиться на бок.
   Крови было немного, только на виске возле уха, но и в слабом отсвете костра было видно: пуля попала так, что надежд на легкий исход не оставалось.
   - Кто стрелял? - отшатнулся Мурзин. - Откуда? Оттуда?..
   Он бросился к кустам, но Маковецкий рассудительно крикнул ему:
   - Это потом. В больницу надо. Cкорей!
   Они втащили Миронова в салон, Мурзин плюхнулся на сидение шофера и спохватился: ключ где-то у Миронова. Перегнувшись, принялся шарить по карманам. Вытащил бумажник и в нем, в отдельном кармашке, нашел ключ.
   Руки тряслись, и он никак не мог завести машину. Стартер орал, а двигатель молчал. Наконец вспомнил, как Миронов жаловался на особый норов машины: чтобы холодная задышала, надо поддать воздуху, - и до отказа выдернул ручку подсоса. Мотор взревел, машина дернулась, едва не налетев на сосну, затем сдала назад, круто развернулась и запрыгала по луговине.
   Через какое-то время, показавшееся чрезмерно долгим, они выскочили на грунтовку. Пустынную спящую деревню с тускло поблескивавшими бельмами окон миновали, не сбавляя скорости.
   - Может, тут медпункт есть? - запоздало крикнул Мурзин.
   - Какая медицина в нынешних деревнях! - тоже в крик ответил Маковецкий и подался вперед, задышал в затылок. - Гони до райцентра, там больница.
   - Вещи-то не собрали.
   - Потом соберем.
   Больницу нашли быстро. Какой-то ночной гуляка, которого они внезапно осветили фарами на перекрестке, показал куда ехать. И медперсонал оказался на месте: две белых фигуры сидели на скамье под единственным светящимся окном приемного покоя - молоденькая медсестра и почти такой же молодой дежурный хирург.
   - Огнестрельное ранение, - сразу определил хирург. - В милицию надо заявить. Заявляли?
   - Мы прямо сюда...
   - Позвоните в милицию. Сами, - многозначительно добавил хирург, осматривая рану.
   - Ты давай звони, а я съезжу, соберу там все, - предложил Маковецкий.
   - Да кусты осмотри, найди... что за сволочь!..
   - Обязательно.
   Позвонив в милицию, суматошно и бестолково рассказав о случившемся, Мурзин выбежал во двор, к машине, но та уже исчезла в темноте. Он сунулся было в комнату, где на столе, страшно неподвижный, лежал Лешка Миронов, но молоденькая сестричка с неожиданной напористостью выставила его в коридор.
   В коридоре тускло горела лампочка, пахло обычной для больниц смесью лекарств, было пустынно и тихо. Послонявшись по коридору, помаявшись в ожидании какое-то время, ему показалось - не меньше часа, Мурзин снова шагнул к двери. Но дверь сама открылась, и вышел врач. По лицу его ничего нельзя было прочесть, и Мурзин спросил шепотом:
   - Ну, как?
   - Плохо, - сказал врач и взял Мурзина за руку. - Вы кто ему?
   - Друг... Как он?
   - Он умер.
   - Как умер?!
   Врач пожал плечами.
   - Да вы что?! Крови почти не было, ранка - чуть-чуть...
   Врач ничего не ответил, успокаивающе погладил Мурзина по плечу и ушел.
   Дальше все было как во сне. Пришли какие-то люди, переложили Миронова на высокую тележку с желтым дощатым верхом, накрыли простыней, пятнистой, неопрятной.
   Затем с обычным воем подкатила полосатая "Волга". Два милиционера с короткими автоматами наполнили больницу громкими голосами, топотом. Третий, в гражданском пиджаке, кругленький, маленький, похожий на ночного гуляку, пошептавшись с врачом, подошел к Мурзину, представился:
   - Лейтенант Воронков. Это вы привезли труп?
   - Какой труп?!
   - Ну, убитого.
   - Мы товарища привезли, раненого, сердито ответил Мурзин.
   - Мы - это кто?
   - Я и Маковецкий. Он поехал собрать вещи.
   - Тоже пьяный?
   - Разве я пьян?
   - Ну, выпивши, не отрицаете?
   - Не отрицаю.
   - Очень хорошо. А где пистолет?
   - Какой пистолет?
   - Из которого убили. Мелкокалиберный.
   Первое желание было - наорать. Но Мурзин сдержался. На то и милиция, чтобы задавать дурацкие вопросы.
   - Никакого пистолета у нас не было.
   - У кого же он был?
   - У кого был, того и спрашивайте.
   Лейтенант внимательно посмотрел на Мурзина, усмехнулся, почесал левое ухо.
   - Спросим. А пока вам придется поехать с нами. - Он повернулся к медсестре, сидевшей за столом и, как ни в чем не бывало, читавшей книгу. Когда другой приедет, скажите ему, чтобы ехал в райотдел. Сразу. Это в его интересах, так и скажите.
   В милиции пришлось рассказывать все в подробностях, отвечать на странные и нелепые, как думалось Мурзину, вопросы. Затем лейтенант дал ему расписаться под протоколом и велел до утра дожидаться в коридоре.
   - Как рассветет, поедем на место преступления, - сказал он.
   Сидя на скользкой, отполированной бесчисленными посетителями скамье, Мурзин пытался взремнуть, но у него ничего не получалось. Вспомнил о бумажнике Миронова, достал. Паспорт он отдал лейтенанту еще в больнице, а бумажник опять сунул в карман и забыл. Теперь он с непонятной боязнью рассматривал его. Денег было немного - несколько 50-тысячных купюр, - и какие-то бумажки. Одна заинтересовала. На ней были немецкие имена и фамилии, и цифры, цифры, явно номера телефонов с междугородными и международными индексами. В подробностях вспомнил все, что говорил Миронов о документах, которые будто бы имеются где-то в Германии и которые надо непременно добыть. И понял: теперь это полностью его дело. Как завещание.
   Дремотное состояние сразу прошло. Мурзин вскочил, толкнулся в дверь, куда ушли милиционеры, но дверь оказалась запертой. Пошел к дежурному, скучавшему у телефонов.
   Отодвинув стекло, отгораживавшее дежурку от коридора, и выслушав Мурзина, дежурный не очень вежливо разъяснил:
   - Велено ждать, ждите. Говорите спасибо, что в коридоре, а то ведь у нас вон для ожидающих-то.
   Он показал на металлическую клетку в углублении стены, усмехнулся и задвинул стекло, отгородился.
   Очередной раз Мурзин очнулся, когда темное окно в конце коридора посветлело. Снова пошел к дежурному, попросил разрешения позвонить в больницу.
   - Что надоть? - отозвался скрипучий сонный голос.
   - Больница?
   - Ну, больница.
   - Маковецкий не приезжал?
   - Это какой же?
   - Мы привезли раненого в голову. Он умер.
   - Царство ему небесное.
   - А Маковецкому велено ехать в милицию.
   - Это который умер?
   - Да нет же, кто привозил. Он уехал и должен был вернуться в больницу. Ему надо в милицию.
   - Никто не приезжал.
   Трубка зачастила гудками. Это было очень странно, что Маковецкого до сих пор нет. Может, что на дороге? И верно ведь, нетрезвый за рулем. Мурзин нервно прошелся по коридору, постучал в запертую дверь. Милиционер, открывший ему, был взъерошен, волосы торчали рыжим гребнем. Ослабленный ремень свисал вправо, кобура с пистолетом съехала на живот.
   - Чего тебе?
   - Лейтенат говорил, что утром поедем. Светло уже.
   - А, ладно.
   Он закрыл дверь, и Мурзин ясно услышал, как защелкнулся замок.
   Прошло еще больше получаса, прежде чем дверь снова открылась. Теперь оба милиционера с автоматами и лейтенант в гражданском выглядели вполне бодрыми.
   Уже в машине лейтенант спохватился:
   - А где другой? Вы говорили - приедет.
   - Видно, что-то случилось.
   - Ну-ну. - Лейтенант недоверчиво посмотрел на Мурзина.
   - Может, он там дожидается?
   - Ну-ну...
   Улицы городка, по которым ехали, были еще пустынны. В воздухе стояла серая хмарь раннего утра, но бледно-розовые всплески зари, мелькавшие в проемах меж домами, говорили, что день будет ясный.
   Ночную дорогу Мурзин запомнил плохо, но все же понял, что едут они куда-то не туда.
   - Нам надо к деревне Зотово, к озеру, - напомнил он.
   - Не волнуйтесь, доедем. - Лейтенант обернулся, осмотрел Мурзина, затем своих архаровцев, сидевших по обе стороны от него. - Так быстрей.
   А Мурзину показалось, что ехали дольше. Машина буксовала на пыльной грунтовке, не давала скорости. К деревне подъехали, когда над дальними полями вставало солнце. Луговина блестела от росы, на ней четко просматривались полосы от колес машины, которая прошла тут, похоже, совсем недавно.
   - Уехал ваш дружок, - позлорадствовал лейтенант. - Чего он до утра-то тут сидел?
   - А что ночью увидишь? - счел нужным сказать Мурзин.
   - Вот именно...
   Намеков было достаточно, чтобы понять: лейтенант не верит. Всего скорей, у него уже готова версия: напились - поссорилились - подрались убили. Просто и ясно. Обычное дело в спивающейся России.
   Мурзин счел нужным напомнить:
   - Я уже говорил, что ни у кого из нас никакого оружия не было.
   - Разберемся, - буркнул лейтенант. - Показывайте, как ваша машина стояла, где что?
   Выйдя из машины, Мурзин сразу понял, что Маковецкий был тут до утра. И когда рассвело, не сразу уехал, а долго еще ходил по кустам, что-то искал, должно быть, следы подкравшегося ночью бандита. Никаких вещей сейчас не было, а вот костер остался не погашенным, еще дымил.
   - Зря все прибрали-то, - сказал лейтенант. - Ничего нельзя было трогать.
   - Мы ж не думали... Надо же срочно в больницу... Все бросили.
   - Зря не думали. Теперь всем придется думать.
   И снова пришлось рассказывать все, с самого начала. Рассказывать и показывать. Как услышал выстрел, да как вывалился из машины, да как сидел Миронов, да откуда прибежал Маковецкий. А милиционеры меж тем бродили по кустам, искали гильзу. Гильзы не было, и скоро лейтенант с Мурзиным присоединились к ним. Трава была основательно истоптана, кусты местами обломаны.
   - Так кто же это был, по-вашему? - нетерпеливо спросил лейтенант. Какие ваши предположения?
   Предположений было два: или кавказцы отыскали, что было маловероятно, или туристы, что приходили вечером.
   Лейтенант покачал головой.
   - Сомнительные версии. Нужна более правдоподобная. Ну да ладно, разберемся. Можно ехать.
   - Погодите, донки посмотрю.
   - Донки? Вы сейчас способны беспокоиться об улове?
   Мурзин пожал плечами и пошел к берегу, сам удивляясь этому своему порыву. В той другой жизни, называемой службой, многое бывало на грани интуиции, и он привык не противиться таинственному зову подсознания. И не раз именно это, смутное, оказывалось единственно правильным. Сейчас он сам задавал себе этот вопрос: неужели Маковецкий не забыл о своих донках и смотал их?
   И он с облегчением вздохнул, увидев над водой напрягшиеся лески. На одной оказался подлещик размером в две ладони. Мурзин отцепил рыбу, бросил в воду. Взялся за другую леску, но она не потянулась, зацепилась за что-то. Потягивая ее, он подошел к самой воде, неподвижной, прозрачной. И там, в метре от берега, увидел короткую черную палочку. Он сам не смог бы объяснить, почему палочка заинтересовала его. Подумалось, что Маковецкий потерял это, рыбача тут ночью. Не разуваясь, он шагнул в теплую воду, достал палочку. И сразу понял, что это такое: широко распространенная среди охотников и туристов ракетница, официально именуемая ручным пусковым устройством "Сигнал". На ракетнице не было ни илистой слизи, ни следов ржавчины даже в тех местах, где черное воронение было стерто до блескучего металла. Хорошо просматривался и номер - Ю-02048. А вот сам сигнальный патрон, ввернутый в ракетницу, был Мурзину незнаком. Обычно они бывают из алюминия, с тонкими стенками, здесь же оказался стальной, удлиненный, с узким отверстием, явно под мелкокалиберный патрон.
   - Что вы там нашли?
   Лейтенант стоял на краю обрыва, внимательно смотрел на Мурзина.
   - Распутывал донку, и вот...
   Лейтенант, опытный человек, сразу все понял.
   - Вы знаете, что это такое?
   - Догадываюсь.
   - Значит, искали и нашли?
   - Не понял.
   - Все вы поняли.
   - Слушайте, лейтенант, если бы это было мое, чего бы я вам это отдал-то? Выкинул бы...
   - А может, вы как раз это и собирались сделать, да я помешал... Впрочем, зря обижаетесь. - Голос у лейтенанта помягчел. - Это всего лишь версия. Впрочем, вы о ней никому. Поняли?
   Мурзин угрюмо молчал. Понял, о ком речь, о Маковецком, чьи донки случайно оказались возле злополучной находки.
   "Дудки, - подумал он. - Друга я вам не отдам". Решил, что сегодня же все расскажет Маковецкому, предупредит...
   Но сделать это ему не удалось ни в этот, ни в последующие дни.
   Знакомые "Жигули" сиротливо стояли у входа в райотдел, и никого возле них не было.
   - Где Маковецкий? - спросил лейтенант у дежурного сразу, как переступил порог.
   - Какой? Что приехал? Тут был.
   - Найдите, - сказал лейтенант Мурзину.
   И Мурзин пошел к машине. Все было на месте. И, что немало удивило, ключ зажигания торчал в замке. Мурзин вынул ключ, запер машину, походил по улице. Зарешеченные торговые киоски обступали милицию со всех сторон, и казалось, что все это - мини-КПЗ, в которых, как в той клетке, что возле дежурного, сидят, ожидая своей участи, будущие зэки. Рядом, через улицу, небольшая площадь, забитая смуглыми кавказцами, торгующими южным многоцветьем фруктов, а заодно и подмосковным овощем. Крикливые тетки предлагали колбасы, сыры, хлебы, купленные в соседних продовольственных магазинах. Особняком топтались молчаливые старушки, прижимавшие к тощим грудям бутылки водки, пачки сигарет, а то и свои девичьи кружева, извлеченные по случаю бескормицы из заветных сундуков.
   А Маковецкого нигде не было, и Мурзин опять пошел к дежурному.
   - Вы с ним говорили? - спросил Мурзин у дежурного.
   - А как же, - заулыбался тот. - Очень даже сердечно побеседовали.
   - О чем?
   - А ни о чем. Он, как все, залупаться начал. А я ему: посидишь недельку в камере, охолонешь.
   - Все ясно, - сказал Мурзин. - Он уехал.
   - Как уехал? - Лейтенант, стоявший рядом, аж подскочил. - Куда уехал?
   - Маковецкий говорил, что ему надо ехать на свадьбу к дочери. А ему неделю в камере. Потом приедет.
   - Интересно, однако: друга убили, хоронить надо, убийцу искать надо, а он на свадьбе танцует.
   Мурзин промолчал. Ему самому не нравилось все это. Но и категорически обвинять Маковецкого не мог. Разве он виноват, что все так совпало? Да и знал Мурзин больше, чем лейтенант. Постоянная обязаловка в той зарубежной жизни и работе, готовность не то что к риску, а к смерти, самой лютой, делают человека черствым, даже жестоким. Тут нужна другая мерка - холодная рассудочность. А если спокойно рассудить, то что изменится, если Маковецкого несколько дней не будет? Ничего не изменится...
   И он сам, вечером этого тяжкого дня уезжая в Москву, не испытывал душевной неловкости оттого, что оставляет Миронова одного в холодном морге, что ничем больше не помог в розыске преступника. Впереди было много дел: найти Маковецкого, вместе c ним сделать что-то для семьи Миронова. И в делах похоронных, и во всех других житейских делах, которых в таких случаях всегда наваливается великое множество.
   Гибель друга - что может быть ужаснее. Но жизнь от этого не останавливается. Бывало такое, не раз бывало. И он научился преодолевать свою душевную смуту. И, что уж там скрывать, зачерствел.
   6
   Не дай бог помереть в наше идиотское время. Мурзин ужаснулся, узнав, почем нынче похороны. И без того убитых горем родственников второй раз убивают, напрочь разоряя их, наживающиеся на покойниках служители ритуальных ведомств.
   Катерина, вдова Алексея Миронова, как обомлела, узнав о гибели мужа, так и не приходила в себя, ревела, не переставая, и пришлось Мурзину все заботы о похоронах взять на себя. Жены у него не было - ушла давно еще, не выдержав долгих расставаний, - детей тоже, и дорогие похоронные хлопоты не были для него совсем разорительны.