Рыбин Владимир. Убить перевертыша

   На второй день после похорон, когда малость схлынула нервотрепка забот, в общем-то спасительная для него, отвлекающая от нестерпимой горечи, Мурзин внезапно увидел себя сидящим на скамье в сквере. Перед ним булькали фонтаны. Какой-то находчивый предприниматель водил вокруг фонтанов лохматую лошаденку, на которой со страхом и восторгом на лице восседала крохотная девчушка. Два дебила, сидевшие на скамье слева от Мурзина, тупо глядели на лошадь и сосали пиво из пузатеньких бутылок. За их петушиными шиньонами виднелись обязательные для всех городских пейзажей зарешеченные торговые киоски, взблескивали стекла легковых автомобилей, на которые с каменным изумлением взирал с высоты бронзовый Пушкин.
   За спиной Мурзина беспокойно гудела очередь в знаменитую московскую забегаловку - "Макдоналдс", окруженную представительницами и - последний крик моды безумного века - представителями древнейшей профессии. В этом вавилонском бедламе сновали малолетки - мальчишки и девчонки, что-то предлагая, что-то выпрашивая.
   Как-то сразу увидев все это и в который раз осознав ужас окружающей жизни, Мурзин вдруг с особой остротой понял боль за утраченное государство, мучившую Миронова.
   - Сколько говна! - вслух сказал он.
   Дебилы, сидевшие слева, оторвались от своих сосок, оглянулись на него.
   - Чего, дядя?
   - Все говно! - с вызовом повторил он.
   Парни засмеялись: миазмы злобы были им привычны и понятны.
   Злобы у Мурзина хватало. Последние дни он ночевал в доме Миронова, в одночасье превратившемся в узилище слез и неухоженности. Родственницы Катерины приехали только вчера. Две шустрые женщины как-то сразу заполнили собой дом. Сегодня пораньше Мурзин собирался уехать к себе домой, в Луговую. Но утром, выйдя на улицу, он увидел машину Миронова, сиротливо осевшую на бок: два правых колеса были сняты. Вид изуродованного "жигуля" окончательно доконал. Мурзин сел на низкую, из водопроводных труб оградку газона и чуть не заплакал. Если бы в этот момент попался ему грабитель, он бы его убил без сожаления, честное слово.
   Какой-то дед, гулявший с тонконогой собачонкой на поводке, остановился возле машины. Собака тут же обнюхала оголенный тормозной диск и задрала ногу. Дед отдернул собаку так, что она перевернулась.
   - Что, плохо дело? - спросил дед.
   - Хуже не бывает.
   - Не горюй. Бывает и хуже.
   Странное дело, но короткий этот диалог помог Мурзину сбросить вяжущую тяжесть апатии. Даже вспомнился анекдот о том, чем отличается пессимист от оптимиста. И верно ведь, могло быть хуже. Если бы колеса украли три дня назад, как бы он без машины мотался по похоронным инстанциям?
   А потом подошел какой-то человек, деловито осмотрел машину, повернулся к Мурзину.
   - Это поправимо, Александр Иванович.
   - Откуда вы меня знаете?
   - Знаю, - сказал незнакомец. - И на похоронах видел, и вообще.
   Мурзин удивленно поднял глаза. Человек как человек, домашние брюки без официальной складки, свободная рубашка-распашонка, как есть пенсионер, только что моложав. Но белый шрам на щеке говорил о том, что и ему досталось в этой жизни.
   - Я удивлю вас еще больше. О вашей поездке с Мироновым я знал заранее. Как и о том, что он должен был сказать вам.
   - Может быть, нам поехать к следователю и там продолжить разговор? угрюмо предложил Мурзин.
   Незнакомец минуту молчал. Сел рядом.
   - Мы с вами, Александр Иванович, из одного гнезда, и объясняться нам желательно наедине. В частности о том, о чем, я думаю, успел поговорить с вами покойный Алексей.
   - Прямо здесь?
   - Давайте поедем куда-нибудь. Вы завтракали?
   - Собирался. Да вот машина...
   - Машину мы сделаем.
   - Я сам...
   - Самому вам придется заняться другим. Алексей ведь говорил о документах?
   Мурзин промолчал.
   - Вы слабо владеете немецким языком. Значит, роль курьера не для вас.
   - Это, наверное, должен был Маковецкий. У него с немецким все в порядке.
   - Возможно. Но ситуация изменилась.
   Они все сидели на оградке газона, как на жердочке. Мимо по тротуару проходили люди, поглядывали на них.
   - Здесь, действительно, не место для разговора, - сказал Мурзин и встал.
   - Я предлагаю поехать в центр, есть там подходящее место. - Незнакомец тоже встал и протянул руку. - Кондратьев. Зовут Федором.
   До центра они доехали на метро, сошли на площади Пушкина, углубились в лабиринт тихих переулков и затем долго сидели в каком-то кооперативном подвальчике, видимо, хорошо известном Кондратьеву, поскольку в тот закуток, где они устроились, за все время никто не заглянул.
   Прощаясь, Кондратьев спросил о ближайших планах.
   - Поеду домой, в Луговую, - ответил Мурзин. - Надо бы в милицию, да сил нет.
   - Дело об убийстве - в прокуратуре, они вызовут. Сейчас наша задача найти надежного человека, свободно владеющего немецким языком, который мог бы поехать в Германию. Тянуть мы не можем. Эти документы ищут многие, и надо успеть.
   На этом они расстались. Мурзин прошелся по переулку, остановился у киоска, торгующего всякой всячиной, купил блокнот в кожаном переплете, который вполне можно было использовать в качестве бумажника, сунул его в задний карман брюк, похлопал удовлетворенно: хоть палкой бей - защитит.
   Переулок вывел на Тверской бульвар. Так Мурзин оказался здесь в соседстве с экзотическими дебилами. Пора было уходить, а он все сидел в странном оцепенении. Тоска теперь не угнетала, но, видно, сказывались перегрузки последних дней.
   Сухощавый лысеющий гражданин, в костюме и при галстуке, что было удивительно на такой жаре, не спрашивая разрешения, уселся рядом, отгородив Мурзина от парней.
   - Не помешаю? - запоздало спросил он.
   Мурзин мотнул головой и чуть отодвинулся.
   - Не слышали, какой сегодня курс доллара?
   - Не интересуюсь.
   - Да? - искренне изумился сосед и откинулся к спинке скамьи, оттянул на горле галстук. - Уф, жарко. Сколько градусов, не знаете?
   - Сорок, - резко ответил Мурзин.
   - Не может быть!.. А-а, намекаете? Ни-ни, честное пионерское.
   Справа, ни слова ни говоря, уселся на край скамьи другой гражданин, без костюма и без галстука, но чем-то неуловимым похожий на того, что сидел слева, тоже откинулся на спинку скамьи, принялся обмахиваться газетой.
   - Позвольте газетку взглянуть? - попросил левый сосед.
   - Она, вроде, мне потребна, - ответил правый.
   - А вы мне половинку.
   Они зашуршали газетой за спиной Мурзина, заставив его наклониться вперед. Процесс деления газеты затягивался, и Мурзин, не выдержав, встал. Не оглядываясь, он перешел дорогу, запруженную машинами, и пошагал по бульвару сам не зная куда, лишь бы подальше от всей этой мерзости. Почему-то именно в этот момент особенно остро почувствовал он свою причастность к всенародным утратам, свою личную ответственность за случившееся со страной. И золотым спасительным лучом в этой мгле показалось ему то, о чем говорили Миронов, а сейчас Кондратьев, - найти документы, разоблачающие предателей, обгадивших и унизивших великое государство. Чтобы ткнуть их мордами в собственное дерьмо, воочию показать людям, на кого они молились в своих демократических устремлениях, и тем, может быть, помешать дальнейшему всероссийскому грабежу и надувательству.
   Но для этого надо кому-то ехать в Германию. Жаль, что сам он плохо знает язык, во всяком случае, недостаточно, чтобы ездить по стране, не привлекая внимание к себе на каждом углу. Да и нельзя уезжать, пока не найден убийца Миронова. В милиции просили не следовать примеру Маковецкого.
   И тут он вспомнил о Сереге Новикове, который приходился ему каким-то дальним родственником, - седьмая вода на киселе. Серега знал немецкий и уже бывал в Германии, где у него есть какие-то друзья-приятели и, кажется, пассия. Не искушен в тайных операциях? Может, это и к лучшему: наивняк не привлечет внимания. Впрочем, язык за зубами держать умеет. Вон ведь жена так ничего и не подозревает, и если уж женская контрразведка не пронюхала...
   Так он размышлял, шагая по бульвару, пока окончательно не убедил себя, что лучшего курьера ему не найти.
   У нового здания Художественного театра Мурзин свернул с бульвара, прошел дворами и тихими переулками и оказался возле Центрального телеграфа.
   Сергей жил в подмосковном Фрязине с женой, работающей бухгалтером, и дочкой, пребывающей в том птичьем возрасте, когда родительскую клетку на миг нельзя оставлять не запертой. Сам он был экономистом по профессии, а по призванию - философом, изрядным болтуном, как считал Мурзин. В общем, знатоком всего, как и большинство русских интеллигентов. Пока Серега сидел на государственном коште, совмещать обязанности с привязанностями было одно удовольствие. А когда социалистическая лафа кончилась, пришлось всерьез заняться вопросами экономики, благо на толковых экономистов возник в государстве невиданный спрос. Ему предлагали прибыльные места в частных фирмах, раза два он соглашался, но быстро уходил, поскольку от него требовалось не столько прояснять экономические законы, сколько закрывать глаза на их нарушение. Одно время Сергей вел даже какие-то полуподпольные курсы, где, как он говорил, учил воров-бизнесменов азам неворовской экономики. Одним словом, работой он был не больно обременен, часто сиживал дома, и Мурзин рассчитывал дозвониться до него.
   Очередей на междугородном переговорном никаких не было - дороговиза отвадила охотников поболтать по телефону с дальними родственниками, и Мурзин уже через минуту слушал длинные гудки телефона. Долго никто не подходил, и он собрался было положить трубку, как услышал задыхающийся и все же знакомо насмешливый голос:
   - Кому я понадобился?
   Точно, Серега, хоть и охрипший отчего-то. Его коронная фраза.
   - Ты что, спишь?
   - Сашка? О, черт, и ты туда же!
   - Что значит "туда же"?
   - Понимаешь, что-то таинственное происходит. Стоит только зайти в туалет, как обязательно звонят. Что бы это значило?
   - Тут могут быть две причины, - серьезно начал объяснять Мурзин. - Или у тебя много любовниц и они звонят непрерывно, или ты с утра до вечера, извини, сидишь там. Впрочем, есть средство. Бери с собой телефон. Сразу перестанут звонить.
   - Проверено на себе? - съязвил Сергей.
   - Неважно.
   - Ну, ладно. А чего звонишь-то?
   - Во-первых, здравствуй.
   - Здорово живешь. Ты в Москве? Чего делаешь?
   - У меня похороны.
   - У тебя?!
   - Не ерничай, друга у меня убили.
   - Извини.
   - Повидаться надо.
   - Приезжай. Буду рад.
   - Уже еду. Через полчаса буду на "Щелковской", а там с автовокзала на автобусе. Жди.
   Повесив трубку, он вышел из кабины в кондиционерную прохладу зала, постоял, подумал, кому бы еще позвонить. Надо бы в Одессу, Маковецкому, да как поздравлять, когда тут траур? Надо бы сообщить, что его милиция ждет не дождется, да он, поди, и сам это знает. А главное - нет телефона. Московская квартира Маковецкого не отвечает, а номер одесского телефона он оставить не догадался. Или не захотел? Вполне возможно. Милиция может ведь запросто на свадьбу заявиться, с нее станется.
   Тверская оглушила шумом и зноем. Мурзин купил мороженое и, поскольку сесть тут было не на что, прислонился спиной к прогретой стенке. И сразу почувствовал: что-то не в порядке. Оттолкнулся от стены и понял: пусто в заднем кармане брюк. Купленный только что толстый блокнот выпасть никак не мог: ничего еще из этого кармана не выпадало. Значит, вытащили? Сделать это могли только те двое, любители газет, что подсели к нему на Тверском бульваре.
   Погоревал и тут же порадовался: слава богу, что только блокнот. Обычно-то там лежал бумажник. Порадовался и всерьез встревожился. Случайность ли это?
   Он продолжал спокойно есть мороженое, ничем не выдавая возникшего беспокойства. Стоит человек, сомлевший от жары, смакует прохладу во рту, наслаждается. Но он теперь внимательно осматривался. Ведь чтобы разыграть сцену с газетами там, на скамье, надо было предварительно выследить его, нацелиться на оттопырившийся карман. Хорошо, если просто жулики. А если нет?
   Слишком хорошо знал он, как легко успокоить себя мыслями о случайности происходящего и как опасно такое успокоение. Миронова, если так рассуждать, тоже случайно убили. Но ведь убили!..
   Он аккуратно смял обертку от мороженого, бросил ее в урну и не спеша пошел в сторону Манежной площади, к метро. Но теперь он присматривался ко всем встречным, ко всем, идущим следом. Запоминал каждого, попадавшегося на глаза второй раз.
   Манежная площадь была раскопана так, что не пройдешь. Когда-то здесь собирались толпы москвичей, не желающих строить всероссийский бардак. И вот, чтобы лишить их возможности ругаться возле запретного Кремля, решено было устроить здесь этакий бельведер. И превратилась площадь в громадную яму. Пришлось Мурзину идти вокруг, через подземный переход на Театральной площади, тоже раскопанной, уставленной строительной техникой.
   Возле метро "Площадь революции" ездила поливальная машина. Мурзин не обратил внимание на журчание воды. Но простатит сразу напомнил о себе. Надо было бежать в туалет. Такой был неподалеку - под Кремлевской стеной. Но Мурзин не был уверен, работает ли он, и решил перетерпеть. Тем более что от этого метро до станции "Щелковская" было минут двадцать езды без пересадок.
   Однако простатит - это такой зверь! Стоит ему проснуться, как уже не угомонишь. До станции "Бауманская" Мурзин терпел, не мучаясь. "Электрозаводскую" и "Семеновскую" проехал, еле сдерживаясь. Еще два перегона просидел с закрытыми глазами, бледный от внутреннего напряжения. А когда поезд вышел из тоннеля и за окнами замельтешили березки, он на остановке, не оглядываясь, выскочил из вагона. В этот момент ему было ни до чего. А если бы огляделся, то наверняка заметил бы двух пассажиров, так же быстро вышедших из вагона вслед за ним.
   Станция "Измайловская" находилась прямо в лесу: лучшего места для того, чтобы сбегать по малому, было не придумать. Мурзин пробежал коротким переходом и очутился среди берез. Березки были тоненькие, ни за какую не спрячешься. И он заспешил в глубину леса, боясь, что далеко уйти ему не удастся.
   Так и получилось: пришлось остановиться, забыв о приличиях. Успокоившись, Мурзин вышел на асфальтовую дорожку, которая оказалась совсем рядом, в десяти шагах, сел на скамью отдышаться. Дорожка была пустынна. Напротив, у другой скамьи, гоношились голуби: кто-то насыпал там крупы. Прохлада в лесу была такой умиротворяющей, что он решил посидеть чуток, отдохнуть.
   И вдруг он увидел перед собой невесть откуда взявшегося пионера. Ему было лет двадцать пять, но был у него настоящий пионерский галстук, небрежно перекинутый через загорелую шею. Парня этого он явно видел недавно, и этот факт заставил насторожиться. А на бугристых бицепсах левой руки у "пионера" была красная повязка.
   - Гражданин, вы нарушаете!
   Боковым зрением Мурзин увидел поблизости еще одного блюстителя лесопарковой чистоты, без повязки, но с длинным, свернутым в трубочку дамским зонтиком. Второй был явно из тех пенсионеров, которые из-за личных жизненных тягот ненавидят весь белый свет, не деля его на правых и виноватых.
   - Извините, приспичило, - сказал Мурзин и встал.
   - Если каждый, кому приспичит... - проскрипел пенсионер железом по стеклу.
   - Платите штраф! - перебил молодой борец.
   - Сколько?
   - Сто тысяч!
   - Ничего себе... А если бы я... это самое... не донес до леса? Это был бы несчастный случай?
   - Предъявите документ!
   - Это еще зачем?
   - Так полагается. Давайте паспорт.
   Подумав, Мурзин достал бумажник. И спохватился.
   - Сначала вы предъявите.
   Дальше случилось неожиданное: парень ловко выхватил бумажник у него из рук. Почти машинально, как когда-то учили, Мурзин ударил парня по локтевому сгибу, подхватил выпавший из руки бумажник. И в этот момент увидел, что пенсионер, держа зонт вертикально, свинчивает с него белый колпачок.
   Это было знакомо, это Мурзин знал: укол зонтиком, и из него можно веревки вить. Но это было из другой оперы, отнюдь не природоохранной.
   В прыжке Мурзин ногой выбил зонтик из рук пенсионера, одновременно, подсечкой, опрокинул "пионера" и побежал к стеклянному вестибюлю станции метро.
   Ему повезло: у платформы стоял поезд с раскрытыми дверями. Мурзин успел впрыгнуть в вагон и вдруг увидел, что едет в обратную сторону.
   Сначала он хотел на следующей же станции пересесть во встречный поезд. Но, подумав, решил не делать этого. "Карманники" на Тверском бульваре, "блюстители чистоты" в лесопарке - для одного дня слишком много, чтобы верить в случайность. За ним охотятся. Может, и за Маковецким, потому и удрал?.. Непонятно, кому и зачем это надо, но факты, как говорится, - вещь упрямая... А если так, то правильно ли будет сейчас ехать во Фрязино, привлекать внимание еще и к Сереге Новикову?..
   До Павелецкого вокзала Мурзин добрался не напрямую, с одной пересадкой, а сделал крюк через "Римскую", "Третьяковскую", "Октябрьскую" станции метро. С вокзала позвонил во Фрязино.
   - Ты уже приехал? - обрадовался Сергей.
   - Уехал.
   - Все-то у тебя через это самое...
   - Извини, обстановка изменилась. Придется тебе приехать ко мне, в Луговое.
   - Когда?
   - Лучше завтра же.
   - Ничего себе!..
   - Срочно надо. Разговор серьезный.
   - Без рюмки?
   Никогда этот Серега не может без хохмы. Пришлось ответить в тон:
   - Какой же серьезный разговор без рюмки.
   - Тогда приеду. Уже одеваюсь.
   - Штаны не забудь, - засмеялся Мурзин и повесил трубку.
   7
   В знойный июньский полдень Сергей Новиков сошел с поезда на тихой станции Луговая, постоял на низком перроне, подождал, когда поезд уйдет и длинный ряд торговок, сбежавшихся из окрестных деревень, потеряет к нему интерес как к потенциальному покупателю. И всегда-то он не любил привлекать к себе внимание окружающих, а теперь и подавно. Потому что теперь ехал он хоть и к давнему знакомому своему, вроде даже родственнику, а все же человеку, еще вчера страшно засекреченному. А может, и сегодня. Кто их, секретчиков, разберет.
   Новиков огляделся, понял, что ничьего внимания не привлек, и пошел по перрону к приземистому зданию вокзала. Не доходя до белой кирпичной будки общественного туалета, он круто свернул вправо и направился по тропе, ведущей к пыльным зарослям акации. Так он вышел на площадь не со стороны вокзала, а сбоку, где стояли несколько раскаленных на солнце легковушек. Возле первой в этом ряду, опершись задом о капот, скучал совсем юный парнишка и покручивал на пальце связку ключей.
   - Поедем, хозяин?
   - Мне недалеко.
   - Все равно. Надоело тут париться.
   В машине было, как в паровозной топке. Сергей первым делом опустил стекло, чем вызвал недовольство шофера.
   - Пыли наглотаемся.
   - Все лучше, чем изойти потом.
   - Сидения выбивать. С ветерком на десять процентов дороже.
   - За потерю веса от жары десять процентов скидка, - парировал Сергей.
   - Куда прикажете? - весело спросил шофер, не обратив никакого внимания на несговорчивость пассажира.
   - Улица генерала Лобова.
   Шофер свистнул.
   - А говорили недалеко. К ракетчикам?
   Сергей промолчал и задумался: чем выдал себя? И решил: не иначе всегдашней своей настороженностью, которая, как утверждал Мурзин, у него прямо на роже написана и из-за которой ему будто бы нельзя доверять никакой секретной работы. "И слава Богу", - отвечал Сергей. "Не зарекайся", грозил Мурзин... А теперь он, наверное, и сам жалеет о принадлежности к разогнанному ведомству. Кто теперь бывшие гэбисты? Никому и не скажешь, кем был да что делал.
   Поселок Луговое по площади равнялся доброму городу. Машина, соскочив с асфальта, запрыгала по неровно уложенным плитам бетонки. Справа и слева за редкими шеренгами тополей в отдалении группировались белые панельные дома. Это и была улица генерала Лобова, названная в честь большого здешнего начальника, о котором только и было известно, что он героически погиб при исполнении...
   Новиков усмехнулся, вспомнив, какой секретностью обставлял первый свой приезд сюда в те времена, когда она еще была образом жизни. Мурзин предупреждал, чтобы он не больно-то расспрашивал о воинских частях, - могут задержать. Разберутся, конечно, отпустят, но нервы потреплют. И он, вот так же, сойдя с поезда, начал, как было велено, спрашивать про улицу Полевую, теперешнюю улицу генерала Лобова. Но поскольку тут все улицы по полям, то вначале никто ничего толком сказать ему не мог. Частного извоза тогда еще не было, а таксистов в Луговом вовек не водилось. Пришлось просто сесть в автобус, номер которого ему назвал Мурзин, и ехать незнамо куда. В автобусе он разговорился с рядом сидевшей старушкой. Назвал ей номер воинской части - никакого внимания.
   - Да тут, милай, кругом военные. Ты прямо говори, кого тебе надо-то?
   - Я только улицу Полевую и знаю да номер воинской части. Военные же, люди засекреченные.
   - Дак тебе этих, значит, как их? Шлово-то вылетело. Вроде как воры-грабители.
   - Какие воры? - изумился Сергей.
   - Да не воры, что ты говоришь? Шлово такое. Ну еще говорят - пушки да пушки.
   - Про пушки мне не говорили.
   - Тогда тебе на другой автобус надо.
   - А мне сказали - этот.
   - Ты мне сказывать будешь! Я тут с коих пор живу. Когда еще нигде ничего не пушкали.
   Тут он догадался, что она, шепелявя, так произносит слово "пуски".
   - Вам, должно быть, к ракетчикам? - спросила женщина, сидевшая сзади.
   - Во-во, я и говорю: шлово такое, как воры-грабители.
   - Те рэкетиры, бабусь, а эти - ракетчики...
   Такая была секретность на местах даже в те сверхсекретные времена...
   Перед пятиэтажками военного городка была березовая рощица, дорога обегала ее по большому кругу, и жители, приезжавшие на автобусах, большей частью сходили тут, возле рощи, шли домой напрямую по чистой лесной тропе. Сергей знал это и тоже решил пройтись пешочком. И едва вышел из машины, как увидел Мурзина, сидевшего под березкой.
   - Я думал, ты пораньше приедешь, - сразу напустился он на Сергея. Третий час дожидаюсь. Ушел, даже дверь не запер, думал - ненадолго.
   - А чего ты дверь-то не запираешь?
   - Соседка убирается. Валентина Ивановна.
   - А, тогда понятно.
   - Что тебе понятно?! Ты что думаешь?
   - То же, что и ты. Или надо как-то иначе?
   - Я ничего не думаю, я тебя жду. Сижу и жду.
   - Конечно, чего еще делать, когда делать нечего! - съязвил Сергей.
   - Мне бы твои заботы.
   - Может, для начала поздороваемся?
   - Давай.
   Обнялись, потолкались кулаками, как положено мужикам, и пошли по тропе. И сразу у них пошел разговор на тему самую злободневную, которую ныне так и этак перемалывают все, дома и на работе, в трамваях и очередях, при встречах накоротке и в долгих застольях. Все и повсюду, от Москвы до самых до окраин спорят о том, что с нами происходит и что теперь делать, на что надеяться.
   - Надеяться можно лишь на самих себя, - сказал Мурзин.
   - Ага, только и слышишь: работать надо. Особенно от тех, кто нас ограбил, - взвился Сергей с такой страстью, будто они давным-давно спорят и уже не слушают друг друга. - Конечно, работать. Только ведь и понять надо. Что с нами происходит? Что это за свойство у русского человека: то и дело попадает в передряги? То стойкость проявляет невиданную, а то слабость непонятную.
   - А еще пишут: русские - рабы, - подначил Мурзин.
   - Вот, вот, то послушание рабское, а то упрямство до самопожертвования. Как при расколе. Казалось бы, не все ли равно, как креститься? А они - на костер. Из-за двуперстия?
   Мурзин задумался.
   - Нет, пожалуй. Там традиции задевались, нечто глубинное, нравственное.
   - Вот! В корень смотришь.
   - Смотрю, да ничего не вижу. Корня то есть. Цари, и те ненормальные. То слюнтяи, вроде царя Федора...
   - Или Николая Второго, скажешь?!
   Сергей заводился, и это нравилось Мурзину. Знал: выложится, расслабится, а там что хочешь ему внушай.
   - Не-е, Николай был умница, хоть и слабак.
   - А то тираны, скажешь? Вроде Ивана Грозного или Петра?
   - Скажу, что ничего я в этом не понимаю. Когда мы тут со своими спорим о русской разнесчастной судьбе, до Божьей кары договариваемся.
   - Или до богоизбранности?
   - Бывает и так.
   - Вот что любопытно, дорогой Саша, закономерность-то во всем этом все же есть. Это наследственность. И глубина у нее такая, что заглядывать страшно.
   - А ты заглядывал?
   - Представь себе.
   - Сейчас придем, посидим, выпьем, тогда и расскажешь, что ты там увидел.
   За разговором не заметили, как подошли к дому. На лестничной площадке навстречу им вышла женщина лет сорока, с быстрыми любопытными глазами.
   - Не успела я убраться-то, извините, - быстро заговорила она. Закрутилась, да тут еще электрик пришел...
   - Какой электрик? - спросил Мурзин.
   - А счетчики проверял. Ругался, что не уплачено. А у меня уплачено, я квитанции показала.
   - Он и у меня смотрел?
   - Я пустила, открыто же. Тоже ругался.
   - Да я не больно-то и слежу, - сказал Мурзин, открывая свою дверь.
   Открыл и, остановившись на пороге, стал оглядывать квартиру. Уйти, не заперев дверь, он мог, а вот осмотреться перед уходом и по возвращении домой - это обязательно, это была уже привычка. Все было в порядке, все, кроме половичка возле кровати: тот лежал чуточку косо, чего обычно Мурзин не терпел.
   - Валентина Ивановна? - крикнул он, не оборачиваясь. - Электрик что, и в комнату входил?