Рыбин Владимир. Убить перевертыша

   - В вашем вопросе звучит осуждение, - не сразу отозвался отец Сергий.
   - Некоторые считают, что экуменизм - это нож, вонзенный в сердце православия.
   - Да, если он навязывается. Люди по-разному молятся, но Бог един для всех. Как же без взаимопонимания?
   - Некоторые считают, что экуменизм - это троянский конь...
   - А вы как думаете?
   - Я думаю, что это не религиозное, а скорее политическое движение.
   - Неисповедимы пути Господни.
   - Вы за отстраненность от политики? Но ведь известно: существует заговор против России, а значит, и против православия, которое является основой нашей русскости. Возможно, вы знаете, что еще в 1982 году Рейган подписал директиву под названием "Демократия". В ней прямо говорится: "Пока мы не разрушим у русских русскость, у белоруссов - белорускость, у украинцев - украинскость, целей внешней политики США не достигнуть".
   Отец Сергий долго молчал. Потом заговорил тихо:
   - Что-то я не пойму, прости Господи. Все говорят: развал СССР - это успех дипломатии США. Но ведь в результате - взлет национализма, то есть тех же русскости, белорусскости, украинскости. Получается, что внешняя политика США потерпела поражение?
   "Ай да поп! - мысленно восхитился Кондратьев. - Чистейшая софистика, но какова!.." И тут же ужаснулся: если уж священнослужитель с его жестким догматическим мышлением не видит опасности национального разложения, то как ее углядеть простому человеку, замороченному телерадиопропагандой?.. А может, догматизм-то как раз и мешает? Чтобы распознать зло, наползающее на Русь, надо иметь ум, изощренный в иносказаниях...
   - Многие приходят в церковь не учиться, а учить, начинают спасать других, но не себя. А старцы как учили? "Спаси себя и хватит с тебя". Или, как пишет иеромонах Роман: "Мне жаль людей, не ведающих Бога, и жаль людей всезнающих о нем".
   - Бога я, верно, не ведаю, о чем сожалею. Но сейчас речь о другом...
   - "Надменный разум к истине стремится, но без смиренья он самоубийца"...
   - Смирение порождает пассивность. А это разве не грех?
   - Просто другая точка отсчета. "Кто после правды продолжает поиск, тот ищет ложь".
   - Значит, все-таки непротивление. А если насилуют Родину, если детям отказывают в праве жить по правде отцов?.. Нет, дорогой отец Сергий, мне по душе ваша философия, но за ней я приду к вам после войны.
   - Войны?
   - А вы разве не видите, что вокруг происходит?
   - Я знаю, что к Богу нет дорог на путях ненависти.
   - Значит, к Богу придут мои потомки. Но сегодня я точно знаю: без ненависти в сердце не одолеть зло.
   Близко, будто прямо над куполом церкви, сухо треснул раскат грома. Отец Сергий посмотрел на небо и встал.
   - Извините, я должен идти. Если моих неслухов домой не загнать, и в грозу на лугу играть будут.
   Кондратьев тоже поднялся.
   - Я думаю, мы еще увидимся. Разговор наш не окончен.
   - Не окончен...
   Гроза с громом, молнией и быстрым дождем догнала его до того, как он приткнул машину к тротуару на том месте, где час назад высадил Мурзина. Тот уже стоял под козырьком подъезда, дожидался.
   - Давайте быстрей, - крикнул ему Кондратьев, опустив левое стекло. Дождался, когда Мурзин уселся рядом, нетерпеливо потребовал: Рассказывайте.
   Мурзин рассказывал коротко, но четко. О странном бизнесмене, предложившем Новикову свою помощь, о полной готовности Сергея ехать в Германию, о том, что везти его на вокзал не нужно: доедет на машине соседа, с которым договорился. Кондратьев слушал спокойно, даже, как подумалось Мурзину, равнодушно, будто все это ему было известно.
   - Мы встречаемся с ним в шестнадцать тридцать у памятника Ленину на платформе Белорусского вокзала.
   - На виду у всех?.. Впрочем, пусть так. Кому надо, тот все равно увидит.
   - Кому надо? - насторожился Мурзин.
   - Не берите в голову...
   Все время, пока колесили по Фрязину, чтобы выехать на загородное шоссе, Мурзин думал об этой оговорке Кондратьева. Значит, кто-то чужой будет следить за отъездом Новикова?..
   И вдруг!
   Это было похоже на молнию. Где-то Мурзин читал о фантастических возможностях мгновенного познания. Когда разрозненные факты внезапно свиваются в нечто единое, образуя взаимосвязанную цепь. И наступает прозрение. Убийство Миронова, непонятное бегство Маковецкого, а затем все, что было с ним, Мурзиным: странные карманники на Тверском бульваре, стычка в лесу, совсем уж ни на что не похожая попытка покушения, слежка в поезде и на Павелецком вокзале, намерение следователя упрятать его в СИЗО, "удачно" подвернувшийся "Москвич", - все это в один миг связалось с тем, о чем говорил тогда Миронов, с необходимостью найти германский архив. Но если все так, если Миронова из-за этого и убили, то почему жив он, Мурзин? Выбросить спящего можно было где угодно, положить хоть на ту же дорогу, под колеса грузовиков...
   Черт-те что лезло в голову. Ведь если поверить, то должен быть кто-то слишком всезнающий и всевидящий, занимающийся этим? И, стало быть, поездка Сереги Новикова в Германию не так уж безопасна?
   Он покосился на Кондратьева и увидел, что тот тоже с интересом наблюдает за ним.
   - Что-то беспокоит?
   - Я вот думаю, стоит ли встречаться с Новиковым на вокзале?
   Кондратьев сбросил скорость, скатил машину на обочину, остановил.
   - Подышим?
   - Давайте.
   Они вылезли из машины, перепрыгнули кювет, по мокрой траве отошли несколько шагов.
   Запахи влажного леса, ароматы умытой хвои были ощутимо густы. Чистый сосновый лес подступал к самой дороге. Высокий умиротворяющий шорох наполнял пространство. Время от времени по дороге с обвальным шумом проносились машины, и опять обволакивал монотонный шелест сосен, в который хотелось вслушиваться.
   - Я ведь должен буду что-то передать Новикову?
   - Небольшой пакет.
   - Больше ничего?
   Кондратьев засмеялся.
   - Интересуетесь, что в пакете? Обычный подарок. Шарфик, всякая бытовая мелочишка.
   - Будет письмо?
   - Обычные приветы. Ни шифров, ни симпатических чернил. Любому можно читать. А вот адрес надо будет запомнить... Для вашего друга риск, я думаю, минимален. Приехать, передать, взять ответный подарок, привезти в Москву. Ответное, правда, может быть посолидней, чемодан или что-то такое.
   - Давайте вернемся. Я договорюсь с Новиковым, чтобы притормозил где-нибудь по дороге? Там и передам.
   - Ну, что ж, - сразу согласился Кондратьев. - Тогда уж вам и провожать не надо. На Белорусском я посмотрю, что и как.
   - Но ведь вы Новикова не знаете.
   - Знаю, - с обезоруживающей уверенностью сказал Кондратьев.
   - Откуда? - машинально спросил Мурзин, и смутился наивности вопроса.
   Кондратьев сделал вид, что не заметил его смущения, спросил:
   - Что вы потом намерены делать?
   Мурзин понял, о чем речь. Но он сам не знал, куда теперь ехать и как себя вести, и потому неопределенно пожал плечами.
   - В райцентр пока не ездите. Отправляйтесь домой и ведите себя так, будто ничего не случилось.
   - А сигареты под подушкой?
   - Они подумают, что "пачка" не сработала, и попытаются ее выкрасть. А мы попытаемся за ними понаблюдать.
   - Мы - это кто?
   - Я, вы и другие.
   - Может, пожить пока не дома? Вдруг они еще какие-нибудь "сигареты" подложат?
   - Не думаю. У них была такая возможность, когда взяли вас в "Москвиче". Но вы живы, и это значит, что вы нужны им живой.
   - Зачем?
   - Вот это нам и предстоит выяснить. Поехали.
   Они вышли из леса, сели в машину и, круто развернувшись, помчались обратно, во Фрязино.
   13
   Печально, когда приезжающего не встречают. Но не менее грустно, когда тебя, отъезжающего, никто не провожает. Сергей всматривался в лица на перроне, надеясь увидеть хоть кого-нибудь знакомого. Но все были чужие. Прохаживались важные дамы и господа, то ли дипломаты, то ли раздобревшие на узаконенном воровстве "новые русские", которые чаще всего вовсе и не русские. Сгружали с тележек бесчисленные узлы и коробки картинные типажи международных барахольщиков негроидно-монголоидно-кавказского вида. Вагоны, похоже, набивались добром по самые крыши. Оказывается, было что вывозить из разграбленной России. Несмотря на истошный визг демократов, что-де пусто на российских просторах без западно-товарной мишуры.
   Жена провожать не поехала, заявив, что он не маленький, а ей надо на работу. И Ленку не пустила: "В электричках полно хулиганья". Мурзин тоже сказал, что не приедет на вокзал, поскольку, де-так надо. Все было понятно и объяснимо. Однако же тошно было Сергею, тошно и одиноко. Согревал лишь маленький лучик - мысль о том, что уже послезавтра он увидит Эмку. Что-то странное творилось с ним, когда он вспоминал о ней. Девчонка каким-то образом умудрилась завладеть если не сердцем - больно громко звучало бы! а думами - точно.
   Его место в вагоне оказалось в узком, как шкаф, купе на двоих, полки одна над другой. Был в купе игрушечный столик и даже умывальник, столь же крохотный. Посидев в одиночестве, Сергей выглянул в коридор. Пассажиры топтались возле своих купе, устраивались. А к нему никто не входил. Поколебавшись, он достал бутылку коньяка, из тех, что вез с собой. Требовалось все же отметить такое важное событие - благополучный отъезд. Разложил на столике закусь, налил пластмассовый стаканчик.
   - Ну, Господи благослови! - сказал со вздохом. - Почнем. За то, что было, что будет, ну и, как положено, третью - на чем сердце успокоится.
   Выпил и задумался. Что было? Много чего было, и давно, и недавно. Вспомнилась Эмка. Как она в тот раз, сидя перед ним, основательно набравшимся по случаю радостной встречи, составляла его словесный портрет: "Нос так себе, немножко картошкой, уши обыкновенные, глаза карие, насмешливые, но очень добрые, красивые, а губы... губы потрогать хочется". "Потрогай", - сказал он тогда и потянулся через стол. И поцеловал мягкие подушечки пальцев, пахнувших конфетами, и цапнул зубами, и тут же отпустил, испугался...
   - Ладно, - одернул он себя. - Выпьем вторую. За то, что будет.
   Опять налил стаканчик, проглотил содержимое, сжевал домашний пирожок. И снова подумал, что жена не так уж и не права была, намекая на Эмку. Эта тихая девчонка с большими задумчивыми глазами и в самом деле, как наваждение, привязалась к нему. Что же будет, когда увидит ее? Обнимет, ну, поцелует, не без этого. И на том что - сердце успокоится? Вряд ли...
   Дверь внезапно резко отъехала в сторону, и на пороге возникло нечто ослепительное. Золотые волосы по плечам, какие показывают по телику, когда рекламируют шампуни, ноги, открытые по самое некуда, как на рекламе колготок. А посередине нечто туго обтянутое, готовое порвать блузку.
   И голос у неожиданного видения оказался выдающимся.
   - Проводник, так вот же свободное место.
   - Но здесь же мужчина, - послышалось из коридора.
   - Ну и что?
   - Вам будет неудобно. И пассажиру тоже...В одном купе...
   - Да? - Она бесцеремонно оглядела Сергея. - Вам что, обязательно нужен мужчина?
   Вопрос был явно двусмысленный, и Сергей смутился.
   - Разве я возражаю? Наоборот...
   Из-за плеча нахальной пассажирки высунулась форменная фуражка проводника и показались глаза, недоуменные и восторженные.
   - Слышите? Пассажир предпочитает наоборот. - И резко повернулась к проводнику. - Этот поезд куда идет? В Европу? А вы консервативны, как азиат.
   - Да я что? Мне бы только не жаловались.
   - Пассажир не будет жаловаться.
   Она решительно втащила в купе чемодан и три разномастные коробки.
   - Ложитесь внизу, - галантно предложил Сергей.
   - А вам обязательно, чтобы женщина была внизу?
   И опять откровенная двусмысленность вопроса заставила смутиться.
   - О, да вы пируете! - воскликнула дама, будто только сейчас увидела бутылку на столе. - Охотно присоединяюсь.
   Дверь отодвинулась, в щель просунулась восторженная физиономия проводника.
   - Помощь требуется?
   Дама расхохоталась.
   - Нет, нам помощь не требуется.
   Она с треском оторвала скотч от коробки, выкинула на сиденье несколько книжек в одинаковых черных переплетах, вытянула за горлышко длинную бутылку, принялась выкладывать на стол магазинные упаковки закусок.
   - Закусывайте, не церемоньтесь. Мне нравятся бесцеремонные мужчины.
   Сергей взял одну из книжек, погладил атласно нежную кожу обложки. Это была и не книжка вовсе, а большой блокнот-справочник с названием, оттиснутым золотом, "Adjutant". На рекламные надписи, на множество справочных наименований и цифр он не обратил внимания, а вот обложку, твердую и в то же время мягкую, как девичья кожа, хотелось гладить и гладить.
   - Нравится? Дарю.
   Наклоняясь к столу, она то и дело прижималась к Сергею плечом, коленкой, а то и грудью, податливой, как полуспущенный воздушный шарик.Он отстранялся, тщетно пытаясь собрать расползающуюся свою волю.
   - Ну, рассказывайте.
   - Что рассказывать?
   - О себе.
   - В поездах вроде не принято...
   - Принято, не принято... Вы мне нравитесь, вот и все. Рассказывайте.
   Со стаканом в руке она откинулась к стенке, отчего ее выдающиеся прелести выставились совсем вызывающе.
   И он начал молоть всякую чепуху, какой озабоченные балбесы морочат головы простушкам. Где родился-учился да когда женился, как боролся да напоролся. И выходило из его рассказа, что судьбой своей он не совсем доволен, отчего и собрался отдохнуть на немецких перинах в сказочном городе Бремене. Но постепенно от паясничанья его привычно понесло в философские разглагольствования, и он ни с того, ни с сего выдал целый трактат о бедности и богатстве, то ли вычитанный где-то, то ли сочиненный только что.
   Дама слушала не перебивая. И когда он, исчерпав свою эрудицию, умолк, еще долго сидела и молчала. Наконец сказала:
   - Я знала, я никогда не ошибаюсь в людях. Умные - это такая редкость.
   - Ну что вы. В России сейчас их явный избыток, по-дешевке за границу гоним.
   - А почему вы злитесь? - вдруг спросила она.
   Сергей не ответил. В самом деле, чего разошелся? Ну, подвернулась бабенка, явно изголодавшаяся. Утешь ее - и делу конец. Раздражение - верный признак интеллигентской маеты: и хочется, и колется.
   - Давайте-ка спать, - сказал он. - Вон уж темень-то.
   - Давайте, - смиренно согласилась она. И принялась раздеваться. Прямо тут, будто его и не было.
   Сергей нахально разглядывал точеные ноги, ягодицы под узенькими трусиками, бедра, вызывающе плавно переходящие в таинственные недра. Чувствовал, что еще немного и от его целомудрия ничего не останется, но все сидел в каком-то странном оцепенении.
   И вдруг разозлился на себя, подумал, что с ним просто не церемонятся. Будто он не мужик. И сам решительно стянул броюки, посидел, подумал и... полез под свою простыню.
   - Спокойного сна.
   - Увы, увы! - сказала дама, по узкой приставной лесенке залезая на свою верхнюю полку. - Разве теперь уснешь?
   Он отвернулся к стене, ругая себя за то, что в общем-то зря обижает женщину. И вдруг как провалился. И увидел себя стоящим посреди прихожей в доме Виктора.
   - Ты смотри, кто приехал! - кричал Виктор.
   Из комнаты выскочила Эмка. Но это была не прежняя Эмка-соседка, какую он знал. Перед ним стояла почти женщина в той поре расцвета, когда она, как дивный цветок, раскрывается в трепетном ожидании неизбежного и божественного.
   - Кто это?! - дурашливо ахнул Сергей.
   - Угадай. - Эмка зажмурилась от удовольствия.
   Он обошел ее кругом, оглядел водопад светлых волос, подвязанных ярко-алой ленточкой, оранжевую кофточку, лоснящуюся шелковистым ворсом. Бесцеремонно оглядел и длинные ноги под мини-юбкой.
   - Это... можно потрогать? - оглянулся он на Виктора.
   - Можно даже поцеловать.
   И он обнял и поцеловал. Сначала робко, в щечку. Затем прижал Эмку к себе, поцеловал в губы. Ощутил волнующее встречное движение губ.
   - А я часто вспоминала, - сказала Эмка. Я ведь была влюблена в вас.
   - Была?
   - Ну-у...
   Она засмеялась и выскользнула из его объятий - этакий пушистый комочек, который не хотелось отпускать...
   Да, именно так все и было, когда он в прошлый раз ездил к ним, в Бремен. Два года назад.
   Проснувшись, Сергей долго лежал, прислушиваясь к стуку колес, боясь пошевелиться, утратить чувство восторга, распиравшего его. Потом встал, натянул брюки, осторожно, чтобы не разбудить соседку, отодвинул дверь и вышел в коридор. За окнами вагона разливалась серая муть: светало.
   - Не спится?
   Проводник стоял в дверях своего служебного купе и улыбался с ехидным прищуром.
   - Ну, как?
   - Двенадцать, - пожал плечами Сергей.
   Глаза у проводника явственно полезли на лоб.
   - Что... двенадцать?
   - А что "ну, как"?
   И он чуть не прищемил проводнику нос, закрывая за собой дверь туалета.
   Вернувшись в купе, Сергей увидел, что место его занято: на нижней полке лежала соседка. Простыня, накинутая поверх нее, послушно обтекала рельефы, не стянутые никакими предметами туалета. Минуту постояв над ней и не дождавшись объяснений, Сергей подставил лесенку и полез на верхнюю полку. И замер, почувствовав горячие пальцы на своей голой лодыжке...И если бы не Эмка, все не выходившая из головы... И если бы не навязчивая мысль об этом божьем проклятии - СПИДе...
   - Перебрал я, - сказал он, освобождая ногу от настойчивой хватки. Боюсь, разочарую.
   Но и наверху, на другой подушке, от которой пахло незнакомо и волнующе, он все думал об Эмке.
   Он был тогда пьян. Прямо-таки здорово пьян в тот вечер. Лег в отведенной ему комнате и сразу уснул. И привиделась ему жена. Будто бы приоткрыла дверь, заглянула в комнату.
   - Спишь?
   И вошла, незнакомая, в легком блескучем халатике. Остановилась возле кровати. Халатик стек с нее, как вода, она вскинула руки, развязала тесемку на голове, и светлые волосы упали на плечи. Он увидел, как вздернулись маленькие груди, и тут погас свет, и Сергей руками, ногами, животом, всем сразу ощутил прижавшееся к нему горячее тело. И замер. Как когда-то, давно, в греховные предсемейные и первые, свободные от стыда, семейные дни. Он трогал невообразимо гладкую кожу, вздрагивающую под пальцами, мял ее и целовал, целовал...
   Проснулся он тогда от яркого света: солнце било прямо в лицо. Приоткрыв один глаз, сразу увидел то, чего ему больше всего хотелось, бутылку минералки на столе. Приподнялся, достал бутылку, отщелкнул пальцем пробку, которая, отлетев, со стуком покатилась по полу. Напившись, поставил бутылку на пол, еще полежал в закрытыми глазами, прислушиваясь к себе, и начал вставать.
   Посидел, опустив ноги на жесткий ворс паласа, помотал тяжелой головой и вдруг увидел на полу алую ленточку. И вспомнил чудный свой сон. Закрыл глаза, снова открыл. Ленточка была на месте, ярко горела в солнечных лучах.
   "Значит, это не сон?" - запоздало спросил он себя. И замаялся: было или не было?..
   Вопрос этот мучил его все утро. Не грех мучил - какой мужик откажется от такого подарка? - а незнание, как теперь вести себя с Эмкой. Если не было, то... А если было?..
   Эмка вышла ему навстречу спокойная, выспавшаяся. Только в глазах ее, как показалось Сергею, было что-то насмешливое.
   - Как спалось? - спросила до противного спокойно.
   - Ничего... вроде.
   Из другой двери вышел Виктор, сразу сел к столу.
   - На новом месте не приснился жених невесте? - спросил он, тоже, как показалось, насмешливо. - То есть невеста - жениху?
   - Снилось чего-то, - непределенно ответил Сергей и поспешил в ванную умываться, чувствуя, что краснеет...
   Так вот все и было.
   А как будет теперь, когда он приедет в Бремен? Попытался представить это, но ничего конкретного не представлялось. Было только ощущение, похожее на полет во сне, когда замирает сердце, а ни чуточки не страшно.
   14
   В Ганновере, на пустынной ночной платформе, к нему пришло знакомое ощущение покоя. Так было и прошлый раз, и еще тогда Сергей раздумывал над этой странностью. Решил, что всего скорей виновата наследственная память. Разве мы знаем всех своих предков? Да что там всех, дальше дедушек и бабушек родословная редко кому ведома. А ведь были пра-пра-пра и далее. В этой неведомой дали верняком имелся немец. Или немка. Вот откуда это странное чувство, будто приехал не в чужие края, а к себе домой. Приходила и другая мысль: просто тут, в отличие от Москвы, действительно спокойно. Бытовое благополучие - вот чем проще всего можно бы это объяснить. Но ему больше нравилась теория наследственной памяти.
   Любвеобильная соседка, резко изменившая свое поведение после неудавшегося покушения на его невинность и всю дорогу больше не проявлявшая свою повышенную сексуальность, вышла проводить, опять растрогалась чуть не до слез, даже поцеловала на прощание. И он опять обругал себя за невнимание. Не захотел утешить бедную бабенку, так хоть бы поласковее с ней...
   Поезд ушел, и он остался один на пустой платформе. Закрытые торговые киоски мертвенно поблескивали витринами, и никого вокруг, ну, совсем никого, будто все это - декорация, а не вокзал города с полумиллионным населением.
   Спустившись с платформы в ярко освещенный подземный зал, Сергей по-привычке поискал глазами, куда бы присесть: поезда на Бремен надо было ждать полтора часа. Вспомнил, что и в прошлый раз так же вот искал скамью, и еще тогда, ничего не найдя, полтора часа простоял у стенки. Ничего не изменилось за два года, будто он только вчера здесь был. И родной показалась та же самая рекламно-патриотическая надпись на стене: "Fremdes Feuer ist nicht so hell als daheim der Rauch" - "На чужбине огонь не так ярок, как на родине дым".
   Пристроившись в ожидании под этой надписью, он принялся размышлять о том, как сойдет с поезда в Бремене, да как разыщет дом Виктора, да как увидит Эмку... На том воображение зацикливалось, и он знал - почему. Что себя-то обманывать? Эмка и есть та главная цель, ради которой он кинулся в эту дорогу. Не будь Эмки, отбрехался бы и от друга Мурзина, и от богатенького Костика. Друг Виктор? Написал бы ему письмишко, в крайности позвонил бы и тем утешился.
   Потом он выкроит день, съездит в Ольденбург, отдаст пакет какому-то Клаусу, возьмет ответную посылку и вернется в Бремен, к Эмке. Может, так-то и не получится, но, черт возьми, что-то же получится, и он обязательно досыта нагуляется с Эмкой по ганзейскому городу Бремену, в котором, как мудрено пишут путеводители, "открытость и урбаничность увязываются с созидательностью и дружелюбной дистанцированностью, причина которой кроется в коммерсантской трезвости и определенной доле сухой ментальности"... Бог мой, чего только не наворочено в путеводителях! Тогда как для него важно одно: здесь живет Эмка...
   - Добрый человек даст сигарету? - услышал вдруг тихую вкрадчивую просьбу.
   Открыл глаза, увидел рядом девушку в мятом мужском пиджаке и коротких, по щиколотку, брюках. Длинные волосы космами спадали на плечи. Но больше всего Сергея поразили глаза - пустые, безмерно уставшие.
   - У меня нет, я некурящий, - растерянно сказал он.
   Девушка равнодушно отвернулась и пошла, еле переставляя ноги, в другой конец этого чистого, светлого зала.
   "Наркотики", - решил Сергей. Ничем другим нельзя было объяснить это дикое явление в такой благополучной Германии.
   Сонная одурь отлетела, и почему-то возникло тревожное чувство. Вспомнился Мурзин с его наставлениями: "Задание у тебя простое, но если расслабишься перед заграничной экзотикой, забудешься, ну там сболтнешь или сделаешь чего лишнего, то могут быть неприятности. Повиснут на тебе, не отмахнешься. Почувствуешь слежку - мотай домой. Сразу же..."
   "Кому я нужен? - возражал Сергей. - Там никто ни за кем не следит". "Ошибаешься, следят и там. За теми, кто их интересует..."
   Пока что никто им не интересовался. Кроме разве вагонной спутницы. Но что взять с оголодавшей бабенки? Проводник в вагоне? Эта девчонка? Смешно даже... Вон тот мужик в рабочей куртке и спортивной шапочке, что все время поглядывает в его сторону? Но мало ли кто на кого глядит...
   Нет, не получалась у него настороженность, как он ни настраивал себя на нее. Вокруг были люди как люди, без каких-либо шпионских пристрастий.
   Он снова на какое-то время закрыл глаза. И опять услышал тихий вопрос:
   - Вы едете в Бремен?
   Теперь перед ним стоял тот самый мужик в рабочей куртке.
   - Почему вы так решили?
   - Видел, как вы смотрели расписание.
   - И что из того?
   - Так ведь я тоже еду в Бремен. Вместе веселей.
   Он демонстративно тряхнул сумкой, в которой что-то звякнуло. И только теперь Сергей разглядел, что человек этот явно навеселе. А он-то думал: за ним наблюдает. А мужику просто собутыльник нужен.
   - Боюсь, что не смогу составить вам компанию. Сплю на ходу.
   - Нельзя спать, проспите. В Бремене остановка только на две минуты, не как у вас.
   - У кого "у вас"?
   - У русских. Я сначала подумал, что вы - немец, говорите чисто. А теперь гляжу - не-ет. Я русских давно изучаю.
   - Зачем?
   - Они моего отца убили. Пуля попала прямо в лоб.
   - Сочувствую, - сказал Сергей, раздумывая, как бы отделаться от этого попутчика. Злопамятные выпивохи - самые непредсказуемые существа. Начнет еще выяснять отношения...
   - Выпьем и помиримся. Вон вы как хорошо говорите по-немецки. Чистый немец. Жили в Германии?
   - Сам выучился.
   - Талант! - восхитился немец, заставив Сергея по-доброму вспомнить московских фирмачей-полиглотов, накачавших его языковой практикой. Сергей совершенно не помнил, что они с ним делали в его кибернетическом беспамятстве, но делали, видно, на совесть.
   На платформу они поднялись эскалатором. Короткая лестница, до того неподвижная, сама собой поехала, как только они подошли к ней. И остановилась, когда сошли с последней ступеньки. На платформе было довольно прохладно, и захотелось опять вниз, в душный уют вокзала. Но Сергей знал: нельзя уходить. Поезда в Германии в самом деле хотят с точностью до секунд и стоят самую малость. Одни пассажиры сошли, другие сели, и тут же отправление.