Страница:
А что, если перезапись прошла неудачно?
Любые планы на будущее потеряют смысл, если им с Женни не удастся выжить сейчас, в настоящем. Им — или, по крайней мере, ему, раз Женни он пока что погрузил в сон, — следует трезво оценить трудности, грозящие из внешнего мира. Включая постоянную потенциальную угрозу со стороны берсеркера, который на самом деле не умер. Во всяком случае, так предполагал Хоскмур.
А тем временем непроницаемая тьма Мавронари продолжала надвигаться и с каждым часом становилась все ближе и ближе. Все звезды, виднеющиеся впереди — из-за скорости движения судна сейчас казалось, что их свет несколько сместился к синей части спектра, — находились по ту сторону туманности и выглядели куда более тусклыми, чем им полагалось. А в пределах расположенного прямо по курсу конуса с расхождением примерно в шестьдесят градусов не видно было ничего, кроме черной пустоты. И понемногу, постепенно, с каждым прошедшим часом этот конус неумолимо расширялся. А ослепший и оглохший — или по каким-то личным причинам старательно имитирующий это состояние — берсеркер медленно продолжал тащить свою беспомощную добычу и почти настолько же беспомощную яхту вперед, в необъятный мешок с сажей.
Кенсинг провел кое-какие наблюдения. Он хотел выяснить, продолжает ли их небольшая и весьма странная группа наращивать скорость, или, возможно, релятивистские эффекты здесь действовали сильнее, чем в отдаленной Иматранской системе и прочих районах Вселенной.
Результат наблюдений слегка приободрил молодого человека. Действительно, скорость космических кораблей по сравнению с соседними тучами пыли уменьшалась. Но лишь постепенно. При таких темпах торможения на то, чтобы полностью остановиться относительно Мавронари, кораблям понадобился бы не один год. А ловушка раньше или позже, но должна была захлопнуться. Такой вариант развития событий казался неизбежным, хотя теоретически этого могло так и не произойти на протяжении нескольких веков.
Уже теперь, несмотря на незадраенные иллюминаторы и готовые к приему антенны, и с яхты, и со станции видна была лишь небольшая часть звезд. И прежде чем они загорятся ярче, все успеет стать куда более мрачным.
Николас решил обдумать все возможные варианты развития событий и сейчас размышлял, что он сможет сделать в наихудшем случае — если берсеркер таки нападет на станцию и одержит победу. В самом крайнем случае, если дела пойдут совсем уж плохо, он может предпринять отчаянную попытку попробовать переслать себя и Женни назад, на Иматру. По их субъективным ощущениям, само путешествие будет мгновенным — это знал еще старина Эйнштейн. Но было совершенно ясно, что после пересылки на расстояние многих световых дней при, мягко говоря, неблагоприятных условиях на место прибудет лишь жалкий, раздерганный костяк информации. На планету спустятся лишь бледные подобия прежней Женни и прежнего Николаса Хоксмура. Это никоим образом не поможет им достичь желаемой цели.
Нет, это никуда не годится! Такой вариант и вправду можно оставить лишь на самый-самый крайний случай.
Кроме того, ни на Иматре, ни на какой-либо другой населенной планете им никогда не предоставят тела. Родной дом Женни, планета, на которой она родилась, располагался значительно дальше Иматры, и Женевьева не выражала особого желания вернуться туда. А в том, что касалось Хоксмура, понятие дома для него вообще не имело смысла. Дом находился там, где пребывал сам Ник, вот и все.
Но сейчас ему начало казаться, что, возможно, однажды он все же обретет дом.
С тех пор как Николас встретился с Женни, в его мозг начали проникать новые идеи и там бурно множиться. До нынешнего времени координаты его физического местоположения во Вселенной были для Хоксмура бессмысленной информацией. Но когда он обретет тело, такие вопросы наверняка будут важны для него.
И, кроме того, оставался еще берсеркер.
Ник мог, если он вдруг решит вести себя агрессивно, переслать себя по направленному лучу внутрь противника. Если предположить, что антенна позволит ему проникнуть на корабль-базу, то по прибытии он мог бы потолковать с местным мозгом, как программа с программой. Но Хокмуру казалось, что пользы от такого шага будет немного. У него не было причин полагать, что ему и вправду удастся таким образом переправиться на борт зловеще безмолвствующего берсеркера или, тем более, что ему позволят свободно там разгуливать. Неизвестно, сколько силы осталось у этого берсеркера, но дружелюбия от него ждать не приходилось. Впрочем, хотя Ник полностью осознавал, какой жуткой угрозой берсеркеры являются для человечества, сам Хоксмур воспринимал их скорее как программы, в чем-то подобные ему самому, чем как машины.
Скорее всего ему просто не позволят проникнуть на борт берсеркера. А если даже и позволят, его там вполне могут поймать в какую-нибудь электронную ловушку, дабы потом, на досуге, препарировать обезвреженного противника. После того как берсеркер подвергнет второе «я» Ника весьма изнурительному изучению, он наверняка досконально разберется, как наилучшим образом использовать слабые места первоначального варианта, оставшегося на борту премьерской яхты.
В качестве альтернативы можно было переслать туда малоэффективную, ослабленную собственную версию. Но если эту версию не станут ловить, а позволят ей свободно действовать, она может наделать грубейших ошибок и допустить массу промахов. Если только Ник не отдаст своей ухудшенной копии строжайшего приказа не делать ничего, только обеспечить безопасную пересылку первой версии… и если можно будет надеяться на то, что эта ослабленная версия будет нормально выполнять приказы…
Осложнение за осложнением. Нет, это уже чересчур.
Интересно, а будет ли берсеркер считать Женни, записанное человеческое существо, все еще живой или сочтет ее смерть добром, которое уже свершилось? И как он отнесется к самому Хоксмуру?
Несмотря на огромное количество времени и усилий, затраченных на решение этой задачи, никто из соларианцев не знал в точности, какими стандартами руководствовались берсеркеры, отличая жизнь от нежизни и решая, какие элементы Вселенной одушевлены жизненной силой и потому подлежат уничтожению, как нечто отвратительное, а какие мертвы или неодушевленны и потому являются терпимыми или даже хорошими.
Так или иначе, Ник сомневался, что берсеркер может счесть Женни, или самого Ника, или любую другую опт-электронную личность живыми. Хоксмур как-то раз поделился с Женевьевой этим мнением и с радостью отметил, что оно, кажется, принесло Женни огромное облегчение. Но про себя Ник подумал, что этот вопрос может оказаться чисто академическим. Скорее всего берсеркер сочтет их обоих если и не живыми, то опасными странностями. Сначала он с ними поэкспериментирует, чтобы получить побольше информации, а потом уничтожит, поскольку сочтет вредными приспособлениями, с симпатией относящимися к такому явлению, как жизнь.
Но Ник понимал, что он вполне может и ошибаться.
Он как-то затронул эту тему во время спора с Фрэнком, и Фрэнк выразил сомнение, что враг пускает в ход какую-либо «причудливую психологию» — так выразился Маркус, — чтобы провести различие между живым и удовлетворительно мертвым. Возможно, берсеркеры просто применяют какой-нибудь тест или серию тестов, распознающих органику. Некоторые определения понятия, что значит «быть живым», используемые самими людьми, расширяли его настолько, что в эти рамки вписывались и сами берсеркеры, самовоспроизводящиеся машины с целеустремленным поведением.
Какая-то неопределенная странность последнего послания Маркуса натолкнула Хоксмура на мысль о том, что, возможно, берсеркер, уже продемонстрировавший склонность держать своих пленников живыми, не убил Фрэнка, а взял в плен, поскольку его с большей или меньшей степенью натяжки тоже можно было отнести к органическим существам? А если это и вправду так, не мог ли берсеркер уже узнать от Фрэнка о существовании Ника и о его характере? Сможет ли берсеркер загодя рассчитать, какую манеру действий скорее всего изберет Николас Хоксмур, искусственный человек?
В настоящий момент Нику казалось, что все пути ведут к смутной опасности, угрожающей его Даме и ему самому. И пока что ни на одной тропе не виделось ни проблеска света.
Пора было еще раз посоветоваться с Фрейей Второй и проверить, как идет автоматический поиск протоколонистов, соответствующих тем требованиям, которые выдвинула Женни.
Фрейя Вторая сразу была создана как послушный участник заговора, и она с готовностью помогала Хоксмуру осуществлять его план.
Поскольку в инвентаризационном каталоге по-прежнему царила путаница, Ник снова почувствовал настоятельную потребность разбудить Женни, чтобы обсудить с ней достигнутые успехи и оставшиеся трудности. Пора было решать, каким из двух возможных способов приобретения тел они воспользуются.
Сегодня леди Женевьева была в дурном настроении и не желала обсуждать эту проблему. Конечно, можно было бы ее заставить, но Ник не хотел этого делать.
В конце концов Ник неохотно снова отправил Женни спать. Он опять проделал это исподтишка.
Бывали такие моменты — до нынешней поры недолгие, правда, — когда Хоксмур завидовал своей подруге. Она могла, когда была в скверном настроении, погрузиться в безопасный электронный сон, произвольно вызываемое забвение. По крайней мере, благодаря Хоксмуру во время сна она была в такой же безопасности, как и во время бодрствования.
Что же касается себя самого, Ник иногда пытался поучиться погружаться в неглубокий сон — нужно привыкать, это понадобится ему в той жизни, когда он будет обладать телом. Но потом ему это надоело, и Хоксмур вернулся к своему бессонному, не знающему усталости бодрствованию.
ГЛАВА 12
Любые планы на будущее потеряют смысл, если им с Женни не удастся выжить сейчас, в настоящем. Им — или, по крайней мере, ему, раз Женни он пока что погрузил в сон, — следует трезво оценить трудности, грозящие из внешнего мира. Включая постоянную потенциальную угрозу со стороны берсеркера, который на самом деле не умер. Во всяком случае, так предполагал Хоскмур.
А тем временем непроницаемая тьма Мавронари продолжала надвигаться и с каждым часом становилась все ближе и ближе. Все звезды, виднеющиеся впереди — из-за скорости движения судна сейчас казалось, что их свет несколько сместился к синей части спектра, — находились по ту сторону туманности и выглядели куда более тусклыми, чем им полагалось. А в пределах расположенного прямо по курсу конуса с расхождением примерно в шестьдесят градусов не видно было ничего, кроме черной пустоты. И понемногу, постепенно, с каждым прошедшим часом этот конус неумолимо расширялся. А ослепший и оглохший — или по каким-то личным причинам старательно имитирующий это состояние — берсеркер медленно продолжал тащить свою беспомощную добычу и почти настолько же беспомощную яхту вперед, в необъятный мешок с сажей.
Кенсинг провел кое-какие наблюдения. Он хотел выяснить, продолжает ли их небольшая и весьма странная группа наращивать скорость, или, возможно, релятивистские эффекты здесь действовали сильнее, чем в отдаленной Иматранской системе и прочих районах Вселенной.
Результат наблюдений слегка приободрил молодого человека. Действительно, скорость космических кораблей по сравнению с соседними тучами пыли уменьшалась. Но лишь постепенно. При таких темпах торможения на то, чтобы полностью остановиться относительно Мавронари, кораблям понадобился бы не один год. А ловушка раньше или позже, но должна была захлопнуться. Такой вариант развития событий казался неизбежным, хотя теоретически этого могло так и не произойти на протяжении нескольких веков.
Уже теперь, несмотря на незадраенные иллюминаторы и готовые к приему антенны, и с яхты, и со станции видна была лишь небольшая часть звезд. И прежде чем они загорятся ярче, все успеет стать куда более мрачным.
Николас решил обдумать все возможные варианты развития событий и сейчас размышлял, что он сможет сделать в наихудшем случае — если берсеркер таки нападет на станцию и одержит победу. В самом крайнем случае, если дела пойдут совсем уж плохо, он может предпринять отчаянную попытку попробовать переслать себя и Женни назад, на Иматру. По их субъективным ощущениям, само путешествие будет мгновенным — это знал еще старина Эйнштейн. Но было совершенно ясно, что после пересылки на расстояние многих световых дней при, мягко говоря, неблагоприятных условиях на место прибудет лишь жалкий, раздерганный костяк информации. На планету спустятся лишь бледные подобия прежней Женни и прежнего Николаса Хоксмура. Это никоим образом не поможет им достичь желаемой цели.
Нет, это никуда не годится! Такой вариант и вправду можно оставить лишь на самый-самый крайний случай.
Кроме того, ни на Иматре, ни на какой-либо другой населенной планете им никогда не предоставят тела. Родной дом Женни, планета, на которой она родилась, располагался значительно дальше Иматры, и Женевьева не выражала особого желания вернуться туда. А в том, что касалось Хоксмура, понятие дома для него вообще не имело смысла. Дом находился там, где пребывал сам Ник, вот и все.
Но сейчас ему начало казаться, что, возможно, однажды он все же обретет дом.
С тех пор как Николас встретился с Женни, в его мозг начали проникать новые идеи и там бурно множиться. До нынешнего времени координаты его физического местоположения во Вселенной были для Хоксмура бессмысленной информацией. Но когда он обретет тело, такие вопросы наверняка будут важны для него.
И, кроме того, оставался еще берсеркер.
Ник мог, если он вдруг решит вести себя агрессивно, переслать себя по направленному лучу внутрь противника. Если предположить, что антенна позволит ему проникнуть на корабль-базу, то по прибытии он мог бы потолковать с местным мозгом, как программа с программой. Но Хокмуру казалось, что пользы от такого шага будет немного. У него не было причин полагать, что ему и вправду удастся таким образом переправиться на борт зловеще безмолвствующего берсеркера или, тем более, что ему позволят свободно там разгуливать. Неизвестно, сколько силы осталось у этого берсеркера, но дружелюбия от него ждать не приходилось. Впрочем, хотя Ник полностью осознавал, какой жуткой угрозой берсеркеры являются для человечества, сам Хоксмур воспринимал их скорее как программы, в чем-то подобные ему самому, чем как машины.
Скорее всего ему просто не позволят проникнуть на борт берсеркера. А если даже и позволят, его там вполне могут поймать в какую-нибудь электронную ловушку, дабы потом, на досуге, препарировать обезвреженного противника. После того как берсеркер подвергнет второе «я» Ника весьма изнурительному изучению, он наверняка досконально разберется, как наилучшим образом использовать слабые места первоначального варианта, оставшегося на борту премьерской яхты.
В качестве альтернативы можно было переслать туда малоэффективную, ослабленную собственную версию. Но если эту версию не станут ловить, а позволят ей свободно действовать, она может наделать грубейших ошибок и допустить массу промахов. Если только Ник не отдаст своей ухудшенной копии строжайшего приказа не делать ничего, только обеспечить безопасную пересылку первой версии… и если можно будет надеяться на то, что эта ослабленная версия будет нормально выполнять приказы…
Осложнение за осложнением. Нет, это уже чересчур.
Интересно, а будет ли берсеркер считать Женни, записанное человеческое существо, все еще живой или сочтет ее смерть добром, которое уже свершилось? И как он отнесется к самому Хоксмуру?
Несмотря на огромное количество времени и усилий, затраченных на решение этой задачи, никто из соларианцев не знал в точности, какими стандартами руководствовались берсеркеры, отличая жизнь от нежизни и решая, какие элементы Вселенной одушевлены жизненной силой и потому подлежат уничтожению, как нечто отвратительное, а какие мертвы или неодушевленны и потому являются терпимыми или даже хорошими.
Так или иначе, Ник сомневался, что берсеркер может счесть Женни, или самого Ника, или любую другую опт-электронную личность живыми. Хоксмур как-то раз поделился с Женевьевой этим мнением и с радостью отметил, что оно, кажется, принесло Женни огромное облегчение. Но про себя Ник подумал, что этот вопрос может оказаться чисто академическим. Скорее всего берсеркер сочтет их обоих если и не живыми, то опасными странностями. Сначала он с ними поэкспериментирует, чтобы получить побольше информации, а потом уничтожит, поскольку сочтет вредными приспособлениями, с симпатией относящимися к такому явлению, как жизнь.
Но Ник понимал, что он вполне может и ошибаться.
Он как-то затронул эту тему во время спора с Фрэнком, и Фрэнк выразил сомнение, что враг пускает в ход какую-либо «причудливую психологию» — так выразился Маркус, — чтобы провести различие между живым и удовлетворительно мертвым. Возможно, берсеркеры просто применяют какой-нибудь тест или серию тестов, распознающих органику. Некоторые определения понятия, что значит «быть живым», используемые самими людьми, расширяли его настолько, что в эти рамки вписывались и сами берсеркеры, самовоспроизводящиеся машины с целеустремленным поведением.
Какая-то неопределенная странность последнего послания Маркуса натолкнула Хоксмура на мысль о том, что, возможно, берсеркер, уже продемонстрировавший склонность держать своих пленников живыми, не убил Фрэнка, а взял в плен, поскольку его с большей или меньшей степенью натяжки тоже можно было отнести к органическим существам? А если это и вправду так, не мог ли берсеркер уже узнать от Фрэнка о существовании Ника и о его характере? Сможет ли берсеркер загодя рассчитать, какую манеру действий скорее всего изберет Николас Хоксмур, искусственный человек?
В настоящий момент Нику казалось, что все пути ведут к смутной опасности, угрожающей его Даме и ему самому. И пока что ни на одной тропе не виделось ни проблеска света.
Пора было еще раз посоветоваться с Фрейей Второй и проверить, как идет автоматический поиск протоколонистов, соответствующих тем требованиям, которые выдвинула Женни.
Фрейя Вторая сразу была создана как послушный участник заговора, и она с готовностью помогала Хоксмуру осуществлять его план.
Поскольку в инвентаризационном каталоге по-прежнему царила путаница, Ник снова почувствовал настоятельную потребность разбудить Женни, чтобы обсудить с ней достигнутые успехи и оставшиеся трудности. Пора было решать, каким из двух возможных способов приобретения тел они воспользуются.
Сегодня леди Женевьева была в дурном настроении и не желала обсуждать эту проблему. Конечно, можно было бы ее заставить, но Ник не хотел этого делать.
В конце концов Ник неохотно снова отправил Женни спать. Он опять проделал это исподтишка.
Бывали такие моменты — до нынешней поры недолгие, правда, — когда Хоксмур завидовал своей подруге. Она могла, когда была в скверном настроении, погрузиться в безопасный электронный сон, произвольно вызываемое забвение. По крайней мере, благодаря Хоксмуру во время сна она была в такой же безопасности, как и во время бодрствования.
Что же касается себя самого, Ник иногда пытался поучиться погружаться в неглубокий сон — нужно привыкать, это понадобится ему в той жизни, когда он будет обладать телом. Но потом ему это надоело, и Хоксмур вернулся к своему бессонному, не знающему усталости бодрствованию.
ГЛАВА 12
Время от времени Хоксмур впадал в такое состояние, когда любое напоминание о непосредственных обязанностях воспринималось им как безумно раздражающая помеха, отвлекающая от тайной работы. Даже загадочный берсеркер и опасность, которую он представлял для Женни, самого Хоксмура и создавших Ника людей, отступили куда-то на задний план.
Но обычно такое состояние длилось лишь считанные секунды, поскольку и исход экспериментов, и все надежды Ника на будущую мирную и свободную жизнь с Женни также зависели от исхода происходящей во внешнем мире борьбы. Если берсеркер победит, их обоих ждет лишь порабощение и уничтожение.
Так или иначе, но при малейшем удобном случае Хоксмур спешил вернуться в аббатство и присоединиться к своей возлюбленной. Обычно по прибытии Ник будил ее, поскольку, видя, как Женевьева несчастна, он завел обыкновение перед уходом погружать ее в сон, не спрашивая согласия. Женни никогда не возражала против этих промежутков вынужденного забытья. Во время встреч с Ником она продолжала упорно отказываться как-либо контактировать с «воображаемым миром» — который теперь был ее миром! — как Ник ни старался ее уговорить.
Хоксмур держал данное обещание и ни разу не только не переступил порога роскошной спальни Женевьевы, но даже и не заглядывал туда. Это была комната леди, и Ник уважал право Женни на уединение. Именно туда удалялась Женевьева, когда собиралась спать, и оттуда же она появлялась, когда Хоксмур стучал в дверь.
Во время бесед Ник часто расспрашивал Женевьеву о материальном мире, желая точно знать, чем именно он отличается от виртуальной реальности. Судя по объяснениям Женни, каталог отличий был весьма обширен.
Этот мир очаровывал и влек Хоксмура. Ведь Женни говорила о своем мире, делилась с Ником своими воспоминаниями и описаниями жизни в теле из плоти, опытом, которого у него никогда не было. Ник обнаружил, что под влиянием Женни он меняется все сильнее, с каждым днем, с каждым часом, и он наслаждался своими новыми мыслями и чувствами. Мир людей постепенно заполонил его грезы и стал казаться намного реальнее, чем когда-либо прежде. Хоксмур даже не думал, что так бывает.
В то же время его собственный способ существования, достоинства которого он так старательно расхваливал Женевьеве, начинал казаться Нику тусклым и однообразным. Ему уже было мало виртуальной реальности. «Разве это — жизнь? — настойчиво спрашивал Ник у себя, пытаясь рассматривать себя как часть того мира, в котором он обитал — обитал всегда. — Разве этого достаточно, чтобы быть живым?» Молниеносная скорость и точность электронного мышления и движения уже не казались достаточной компенсацией.
Бывали моменты, когда даже его любимое аббатство вызывало у Хоксмура лишь отвращение.
Когда на него накатывало такое настроение, Ник отправлялся бродить по кораблю и в поисках пути наружу забирался в самые дальние уголки станции.
Тем временем его тайная работа продолжалась. Подходящие зародыши, генотип которых даст Женни и ему именно те тела, которых они желали, которые будут приносить радость и им самим, и друг другу, все еще не были найдены.
Скользя по проводникам и композитным материалам, объединяющим исследовательское оборудование в единую сеть, поворачивая окуляры видеокамер и рассматривая стеклянные скорлупки с невидимыми зародышами, Хоксмур размышлял: интересно, каким опытом могут располагать протоколонисты? Могут ли они вообще приобрести хоть какой-то опыт — вялые, беспомощные, неспособные изменяться, почти неподвластные времени в своих статгласовых пробирках? Ник полагал, что десяток парализованных клеток вообще не способен что-либо испытывать. Но разве тут можно было что-нибудь утверждать наверняка?
Хоксмур не раз предлагал Женни отправиться вместе с ним исследовать большой мир, побродить по вселенной электронного оборудования станции.
Несколько раз Женевьева в нерешительности застывала на пороге, уже почти собравшись покинуть успокаивающую иллюзию аббатства и поплыть по электронным схемам. Но потом она решила, что это абсолютно неприемлемо, и в дальнейшем со страхом и отвращением отклоняла все подобные предложения.
— Если я вернусь когда-нибудь в настоящий мир, я вернусь туда человеком. Подтекст этих слов — то, что его самого Женни человеком не считает, — больно ранил Хоксмура. Но Ник сказал себе, что нельзя упрекать Женни за слова, произнесенные в момент душевного расстройства.
С точки зрения Женевьевы, виртуальная реальность уже была достаточно плоха. А одна лишь мысль о возможности выйти в совершенно чуждый мир оптэлектронных микросхем сильнейшим образом грозила разрушить самоидентификацию Женни как человека.
Бывали минуты, когда, несмотря на все преграды и трудности, Хоксмур был почти уверен в успехе, уверен, что им удастся найти или создать тела для себя. В другие же моменты Ника одолевал страх, и ему начинало казаться, что его ухаживание за Женевьевой, несмотря на все обнадеживающие моменты, обречено на неудачу.
Как-то Ник неуклюже попытался выразить обуревавшие его чувства и сказал Женевьеве:
— Когда-нибудь… Это самое мое заветное желание — что когда-нибудь мы с вами будем счастливо жить вместе.
Они бродили по травянистому двору аббатства, в котором Женни впервые взглянула на созданный Хоксмуром мир. Это было одно из тех мест, в котором Женевьеве было легче всего почувствовать себя человеком.
— Ах, Ник! Дорогой Николас… Если бы только это сбылось…
— Но прежде всего нужно добиться, чтобы вы снова получили тело. Я помню об этом. Я делаю все, что в моих силах.
— Я уверена, что вы стараетесь, Ник. — Женни смотрела куда-то мимо своего кавалера, в тот мир воспоминаний, который никогда не будет принадлежать ему, куда он никогда не сможет за ней последовать. — Но иногда… иногда меня охватывает отчаяние…
Прежде чем ответить на эти слова, Хоксмур задержался и незримо кое-что отрегулировал в сфере контроля, в том месте, которого Женни не могла видеть — или, скорее, куда она упорно отказывалась заглядывать. И все же старая надежда Хоксмура — на то, что Женевьева, возможно, научится быть счастливой с ним, — еще не угасла окончательно. Если затея с телами провалится… Потом Николас настойчиво произнес:
— Дайте мне руку.
Женевьева довольно охотно подчинилась. И с удивлением воззрилась на странную картину: протянутая рука Ника прошла через ее руку.
— Вы чувствуете? — спросил Хоксмур. — Конечно же, не чувствуете. И я тоже ничего не ощущаю. Когда вы впервые появились здесь, это был предел моих возможностей.
Женни содрогнулась:
— Не делайте этого больше! Это ужасно! Я начинаю чувствовать себя привидением.
— Хорошо. Я просто хотел показать вам, напомнить вам, какого успеха мы уже добились.
Леди ничего не ответила.
Ник ненадолго отвлекся и снова изменил настройку. Потом он опять взял Женевьеву за руки. На этот раз Женни подала руку явно против желания, и Нику пришлось мягко придержать ее за запястье.
На этот раз ощущение прикосновения вернулось.
— Так лучше?
— Пожалуй, да. — При взгляде со стороны казалось, что их иллюзорные пальцы крепко сцепились и способны были пройти друг через друга не больше, чем одна каменная глыба через другую. Под стиснутыми пальцами на коже проступили белые пятна.
— Можете надавить сильнее, если хотите.
— Мне больно. — Ник мгновенно разжал пальцы.
— Простите, любимая, я не хотел причинять вам боль. Впредь вы просто не будете ее чувствовать. Я с самого начала позаботился, чтобы вы не могли ощущать физическую боль. Но возможно, именно в ее отсутствии кроется причина того, что осязательные ощущения кажутся вам недостоверными.
— Ник… — Неожиданно оцепенение отчаяния снова сменилось мольбой.
— Что?
— …А вы не можете сделать хоть часть меня настоящей? Добыть где-нибудь кровь и ткани и сделать ну хотя бы мой мизинец настоящим, осязаемым? Пусть даже это будет связано с болью…
Некоторое время Ник обескураженно молчал, а потом снова попытался объяснить:
— Единственное материальное твердое тело, которое может существовать в этом аббатстве и вообще в нашем мире, — это полифазный материал, из которого делаются некоторые части виртуальных помещений — любых виртуальных помещений. У премьера и его подчиненных-людей есть определенное оборудование, которое они могут использовать, если захотят прогуляться по аббатству. Полагаю, если мы с вами в этот момент будем включены, то вполне можем встретиться с ними где-нибудь здесь.
— Но вы же говорили, что здесь нет настоящих людей, кроме нас двоих.
— Я сказал, что не могу их создать, и я действительно этого не могу. Но при определенных условиях люди, которых вы называете настоящими, могут получить возможность войти сюда, в мой мир. Мой и ваш. Но это может произойти только по их инициативе — понимаете?
— Думаю, да. Значит, я все-таки могу встретиться здесь, в вашем аббатстве, с кем-нибудь из настоящих людей?
— Да, если мы заложим программу аббатства в десякуб, — но я думаю, что вы этого не захотите.
— Нет… Нет, не захочу.
— Может, попробуете еще раз потрогать меня?
Женни неохотно протянула руку. На этот раз ощущение прикосновения показалось ей более реалистичным, чем когда-либо прежде.
— Так лучше, любовь моя?
— Да, немного.
— Я уверен, что вы помните по раннему этапу вашей жизни прикосновения других людей к вашей руке. И я мог лишь представлять, на что это должно быть похоже. Но теперь я получил доступ к станционному банку медицинских данных и уточнил свои представления. Теперь я смогу перепрограммировать нас обоих так, чтобы приблизиться к новым представлениям. Мне бы очень помогло, если бы вы говорили мне, когда те изменения, что я вношу, приближают ваши ощущения к ощущениям плотской, физиологической реальности.
Леди Женевьева безмолвствовала.
— Вы знаете, как соприкасаются человеческие руки, — настойчиво повторил Хоксмур. — Когда я добьюсь такого же ощущения — пожалуйста, скажите мне об этом.
— Пожалуй, сейчас оно совпадает, — неохотно признала Женевьева. — Или почти совпадает. То есть мне кажется, что оно почти совпадает. Или, возможно, мне так кажется только потому, что вы… — Неожиданно Женни оборвала фразу.
— Потому, что я — что?
— Потому, что вы как-то перепрограммировали меня, так что я теперь считаю правдой то, что мне подсказывает программа! Если вы скажете, что от человеческого прикосновения должно появляться именно такое ощущение, значит, так оно и будет мне казаться.
— Я не делал ничего подобного! — Ник вложил в это восклицание все свои оскорбленные чувства. Потом он умолк. Конечно, он не собирался этого делать. Но раз уж он начал потихоньку корректировать программу, может, и вправду стоило бы предпринять такую попытку?
На некоторое время эта мысль засела в каком-то уголке сознания Ника. Какие бы удовольствия материального мира ни ждали их впереди, здесь, в его мире, настало время перейти от простых прикосновений к невероятному проекту, к попытке рассчитать, оценить и запрограммировать все радости плотской любви.
Но сейчас, когда леди так настороженно и неохотно соглашалась даже на легкие прикосновения, любая попытка продвинуться вперед будет обречена на неудачу — Хоксмур отлично это понимал.
Время от времени Хоксмур проводил кое-какие тесты, надеясь побольше узнать об этих запутанных процессах. Когда он убедил Женни, что эти тесты необходимы, чтобы получить как можно больше сведений для ее будущей перезаписи в тело, она тут же с радостью согласилась.
Частью этих тестов было изучение последних событий жизни Женевьевы — в смысле, жизни в материальном мире, — которые сохранились в ее памяти. На самом деле Женни не могла понять, какой полезный опыт можно из этого извлечь. Вспоминать последнее, что произошло перед гибелью ее физического тела, Женни не хотела. Последним событием, которое произошло в ужасные минуты, предшествовавшие смерти мозга, была перезапись сознания, а тело тем временем лежало на койке медотсека. В то время она не понимала, что с ней на самом деле творится. Ее гаснущее сознание даже не заподозрило правды.
Последнее, что Женевьева помнила совершенно точно, — это как Ник спас ее, вынес с разбитого, гибнущего корабля. Тогда она думала, что ее действительно спасли, в обычном смысле этого слова. Женни помнила, как в пассажирский отсек шагнула закованная в скафандр фигура и защищающим жестом заключила ее в объятия. И помнила, какое облегчение испытала, целуя своего спасителя.
Она призналась Нику, что у нее до сих пор сохранилось беспокоящее, какое-то неуютное воспоминание о странной пустоте внутри шлема. Эта картина снова возникла перед ее внутренним взором и тут же исчезла, словно стертая очередным потоком информации из кратковременной памяти.
Ник задумался: а может, процесс перезаписи, отчасти происходивший после того, как главные системы тела Женни перестали функционировать, — перекачка информационного содержимого клеток, уже начавших гибнуть миллионами, — сам по себе имел тенденцию восстанавливать краткосрочную память, которая в противном случае была бы уничтожена?
Хоксмуру никак не удавалось убедить Женевьеву отважиться хоть на минутку покинуть ее виртуальное убежище и выйти в более будничный мир — мир микросхем. Женни проводила все свое время в пределах Вестминстерского аббатства, в одиночестве или в обществе Ника. Аббатство было таким огромным, что Женни не могла отделаться от ощущения, будто на пристальное изучение, которого это место, несомненно, заслуживало, уйдут годы субъективного времени. Внутри комплекса зданий и вокруг него было множество вещей, которые Женевьеве хотелось как следует рассмотреть и подумать о которых хотелось, и еще большее количество вещей, которыми она непременно бы заинтересовалась, если бы не зацикленность на своем нынешнем положении.
Удаляясь в свою комнату, Женевьева нетерпеливо и беспокойно ожидала, когда же Ник принесет ей свежие новости. Иногда она ложилась спать, зная, что проснется при появлении Хоксмура. Каждый раз, когда Ник появлялся, Женни встречала его. Иногда она издалека слышала звук его шагов. А однажды, когда Женни проснулась и вышла из комнаты, Хоксмур просто материализовался, возник из воздуха рядом с ней.
Такой трюк он проделал только раз. Женевьева немедленно заставила Ника пообещать, что он никогда больше не будет так пугать ее и выкидывать такие нечеловеческие фокусы.
Во время этих визитов, обычно вполне мирных, пара чаще всего проводила время в монастырском дворе. Леди тосковала по солнцу, но, когда Ник сказал, что они легко могут отправиться куда-нибудь в другое, более солнечное место или, точнее, создать его копию, Женни не согласилась. Хоксмур мог с той же легкостью заменить характерный для Британии уровень освещения тропической яркостью, но и это Женни не устроило.
— Нет, дорогой, не нужно этого делать. Неужели вы не понимаете? Если обстановка вокруг меня будет меняться с такой скоростью, как вы предлагаете, я окончательно утрачу ощущение реальности.
Всякий раз, когда Женевьеве надоедала приглушенная, замкнутая красота монастыря или когда программа, действующая по принципу генератора случайных чисел, вдруг запускала дождь вне расписания и небо над двором серело, а лица и руки гуляющих людей покрывались налетом влаги, Женни радовала эта иллюзия неподвластной контролю природы. Тогда они отправлялись внутрь, бродить по мрачноватым глубинам аббатства, или скрывались от дождя и уныния в местах, которые Ник называл Иерихонской гостиной и Иерусалимской палатой — старинные, непонятные названия некоторых помещений в жилой части, чья вневременная, нематериальная роскошь до странности не сочеталась с древней каменной кладкой стен.
Но обычно такое состояние длилось лишь считанные секунды, поскольку и исход экспериментов, и все надежды Ника на будущую мирную и свободную жизнь с Женни также зависели от исхода происходящей во внешнем мире борьбы. Если берсеркер победит, их обоих ждет лишь порабощение и уничтожение.
Так или иначе, но при малейшем удобном случае Хоксмур спешил вернуться в аббатство и присоединиться к своей возлюбленной. Обычно по прибытии Ник будил ее, поскольку, видя, как Женевьева несчастна, он завел обыкновение перед уходом погружать ее в сон, не спрашивая согласия. Женни никогда не возражала против этих промежутков вынужденного забытья. Во время встреч с Ником она продолжала упорно отказываться как-либо контактировать с «воображаемым миром» — который теперь был ее миром! — как Ник ни старался ее уговорить.
Хоксмур держал данное обещание и ни разу не только не переступил порога роскошной спальни Женевьевы, но даже и не заглядывал туда. Это была комната леди, и Ник уважал право Женни на уединение. Именно туда удалялась Женевьева, когда собиралась спать, и оттуда же она появлялась, когда Хоксмур стучал в дверь.
Во время бесед Ник часто расспрашивал Женевьеву о материальном мире, желая точно знать, чем именно он отличается от виртуальной реальности. Судя по объяснениям Женни, каталог отличий был весьма обширен.
Этот мир очаровывал и влек Хоксмура. Ведь Женни говорила о своем мире, делилась с Ником своими воспоминаниями и описаниями жизни в теле из плоти, опытом, которого у него никогда не было. Ник обнаружил, что под влиянием Женни он меняется все сильнее, с каждым днем, с каждым часом, и он наслаждался своими новыми мыслями и чувствами. Мир людей постепенно заполонил его грезы и стал казаться намного реальнее, чем когда-либо прежде. Хоксмур даже не думал, что так бывает.
В то же время его собственный способ существования, достоинства которого он так старательно расхваливал Женевьеве, начинал казаться Нику тусклым и однообразным. Ему уже было мало виртуальной реальности. «Разве это — жизнь? — настойчиво спрашивал Ник у себя, пытаясь рассматривать себя как часть того мира, в котором он обитал — обитал всегда. — Разве этого достаточно, чтобы быть живым?» Молниеносная скорость и точность электронного мышления и движения уже не казались достаточной компенсацией.
Бывали моменты, когда даже его любимое аббатство вызывало у Хоксмура лишь отвращение.
Когда на него накатывало такое настроение, Ник отправлялся бродить по кораблю и в поисках пути наружу забирался в самые дальние уголки станции.
Тем временем его тайная работа продолжалась. Подходящие зародыши, генотип которых даст Женни и ему именно те тела, которых они желали, которые будут приносить радость и им самим, и друг другу, все еще не были найдены.
Скользя по проводникам и композитным материалам, объединяющим исследовательское оборудование в единую сеть, поворачивая окуляры видеокамер и рассматривая стеклянные скорлупки с невидимыми зародышами, Хоксмур размышлял: интересно, каким опытом могут располагать протоколонисты? Могут ли они вообще приобрести хоть какой-то опыт — вялые, беспомощные, неспособные изменяться, почти неподвластные времени в своих статгласовых пробирках? Ник полагал, что десяток парализованных клеток вообще не способен что-либо испытывать. Но разве тут можно было что-нибудь утверждать наверняка?
Хоксмур не раз предлагал Женни отправиться вместе с ним исследовать большой мир, побродить по вселенной электронного оборудования станции.
Несколько раз Женевьева в нерешительности застывала на пороге, уже почти собравшись покинуть успокаивающую иллюзию аббатства и поплыть по электронным схемам. Но потом она решила, что это абсолютно неприемлемо, и в дальнейшем со страхом и отвращением отклоняла все подобные предложения.
— Если я вернусь когда-нибудь в настоящий мир, я вернусь туда человеком. Подтекст этих слов — то, что его самого Женни человеком не считает, — больно ранил Хоксмура. Но Ник сказал себе, что нельзя упрекать Женни за слова, произнесенные в момент душевного расстройства.
С точки зрения Женевьевы, виртуальная реальность уже была достаточно плоха. А одна лишь мысль о возможности выйти в совершенно чуждый мир оптэлектронных микросхем сильнейшим образом грозила разрушить самоидентификацию Женни как человека.
Бывали минуты, когда, несмотря на все преграды и трудности, Хоксмур был почти уверен в успехе, уверен, что им удастся найти или создать тела для себя. В другие же моменты Ника одолевал страх, и ему начинало казаться, что его ухаживание за Женевьевой, несмотря на все обнадеживающие моменты, обречено на неудачу.
Как-то Ник неуклюже попытался выразить обуревавшие его чувства и сказал Женевьеве:
— Когда-нибудь… Это самое мое заветное желание — что когда-нибудь мы с вами будем счастливо жить вместе.
Они бродили по травянистому двору аббатства, в котором Женни впервые взглянула на созданный Хоксмуром мир. Это было одно из тех мест, в котором Женевьеве было легче всего почувствовать себя человеком.
— Ах, Ник! Дорогой Николас… Если бы только это сбылось…
— Но прежде всего нужно добиться, чтобы вы снова получили тело. Я помню об этом. Я делаю все, что в моих силах.
— Я уверена, что вы стараетесь, Ник. — Женни смотрела куда-то мимо своего кавалера, в тот мир воспоминаний, который никогда не будет принадлежать ему, куда он никогда не сможет за ней последовать. — Но иногда… иногда меня охватывает отчаяние…
Прежде чем ответить на эти слова, Хоксмур задержался и незримо кое-что отрегулировал в сфере контроля, в том месте, которого Женни не могла видеть — или, скорее, куда она упорно отказывалась заглядывать. И все же старая надежда Хоксмура — на то, что Женевьева, возможно, научится быть счастливой с ним, — еще не угасла окончательно. Если затея с телами провалится… Потом Николас настойчиво произнес:
— Дайте мне руку.
Женевьева довольно охотно подчинилась. И с удивлением воззрилась на странную картину: протянутая рука Ника прошла через ее руку.
— Вы чувствуете? — спросил Хоксмур. — Конечно же, не чувствуете. И я тоже ничего не ощущаю. Когда вы впервые появились здесь, это был предел моих возможностей.
Женни содрогнулась:
— Не делайте этого больше! Это ужасно! Я начинаю чувствовать себя привидением.
— Хорошо. Я просто хотел показать вам, напомнить вам, какого успеха мы уже добились.
Леди ничего не ответила.
Ник ненадолго отвлекся и снова изменил настройку. Потом он опять взял Женевьеву за руки. На этот раз Женни подала руку явно против желания, и Нику пришлось мягко придержать ее за запястье.
На этот раз ощущение прикосновения вернулось.
— Так лучше?
— Пожалуй, да. — При взгляде со стороны казалось, что их иллюзорные пальцы крепко сцепились и способны были пройти друг через друга не больше, чем одна каменная глыба через другую. Под стиснутыми пальцами на коже проступили белые пятна.
— Можете надавить сильнее, если хотите.
— Мне больно. — Ник мгновенно разжал пальцы.
— Простите, любимая, я не хотел причинять вам боль. Впредь вы просто не будете ее чувствовать. Я с самого начала позаботился, чтобы вы не могли ощущать физическую боль. Но возможно, именно в ее отсутствии кроется причина того, что осязательные ощущения кажутся вам недостоверными.
— Ник… — Неожиданно оцепенение отчаяния снова сменилось мольбой.
— Что?
— …А вы не можете сделать хоть часть меня настоящей? Добыть где-нибудь кровь и ткани и сделать ну хотя бы мой мизинец настоящим, осязаемым? Пусть даже это будет связано с болью…
Некоторое время Ник обескураженно молчал, а потом снова попытался объяснить:
— Единственное материальное твердое тело, которое может существовать в этом аббатстве и вообще в нашем мире, — это полифазный материал, из которого делаются некоторые части виртуальных помещений — любых виртуальных помещений. У премьера и его подчиненных-людей есть определенное оборудование, которое они могут использовать, если захотят прогуляться по аббатству. Полагаю, если мы с вами в этот момент будем включены, то вполне можем встретиться с ними где-нибудь здесь.
— Но вы же говорили, что здесь нет настоящих людей, кроме нас двоих.
— Я сказал, что не могу их создать, и я действительно этого не могу. Но при определенных условиях люди, которых вы называете настоящими, могут получить возможность войти сюда, в мой мир. Мой и ваш. Но это может произойти только по их инициативе — понимаете?
— Думаю, да. Значит, я все-таки могу встретиться здесь, в вашем аббатстве, с кем-нибудь из настоящих людей?
— Да, если мы заложим программу аббатства в десякуб, — но я думаю, что вы этого не захотите.
— Нет… Нет, не захочу.
— Может, попробуете еще раз потрогать меня?
Женни неохотно протянула руку. На этот раз ощущение прикосновения показалось ей более реалистичным, чем когда-либо прежде.
— Так лучше, любовь моя?
— Да, немного.
— Я уверен, что вы помните по раннему этапу вашей жизни прикосновения других людей к вашей руке. И я мог лишь представлять, на что это должно быть похоже. Но теперь я получил доступ к станционному банку медицинских данных и уточнил свои представления. Теперь я смогу перепрограммировать нас обоих так, чтобы приблизиться к новым представлениям. Мне бы очень помогло, если бы вы говорили мне, когда те изменения, что я вношу, приближают ваши ощущения к ощущениям плотской, физиологической реальности.
Леди Женевьева безмолвствовала.
— Вы знаете, как соприкасаются человеческие руки, — настойчиво повторил Хоксмур. — Когда я добьюсь такого же ощущения — пожалуйста, скажите мне об этом.
— Пожалуй, сейчас оно совпадает, — неохотно признала Женевьева. — Или почти совпадает. То есть мне кажется, что оно почти совпадает. Или, возможно, мне так кажется только потому, что вы… — Неожиданно Женни оборвала фразу.
— Потому, что я — что?
— Потому, что вы как-то перепрограммировали меня, так что я теперь считаю правдой то, что мне подсказывает программа! Если вы скажете, что от человеческого прикосновения должно появляться именно такое ощущение, значит, так оно и будет мне казаться.
— Я не делал ничего подобного! — Ник вложил в это восклицание все свои оскорбленные чувства. Потом он умолк. Конечно, он не собирался этого делать. Но раз уж он начал потихоньку корректировать программу, может, и вправду стоило бы предпринять такую попытку?
На некоторое время эта мысль засела в каком-то уголке сознания Ника. Какие бы удовольствия материального мира ни ждали их впереди, здесь, в его мире, настало время перейти от простых прикосновений к невероятному проекту, к попытке рассчитать, оценить и запрограммировать все радости плотской любви.
Но сейчас, когда леди так настороженно и неохотно соглашалась даже на легкие прикосновения, любая попытка продвинуться вперед будет обречена на неудачу — Хоксмур отлично это понимал.
Время от времени Хоксмур проводил кое-какие тесты, надеясь побольше узнать об этих запутанных процессах. Когда он убедил Женни, что эти тесты необходимы, чтобы получить как можно больше сведений для ее будущей перезаписи в тело, она тут же с радостью согласилась.
Частью этих тестов было изучение последних событий жизни Женевьевы — в смысле, жизни в материальном мире, — которые сохранились в ее памяти. На самом деле Женни не могла понять, какой полезный опыт можно из этого извлечь. Вспоминать последнее, что произошло перед гибелью ее физического тела, Женни не хотела. Последним событием, которое произошло в ужасные минуты, предшествовавшие смерти мозга, была перезапись сознания, а тело тем временем лежало на койке медотсека. В то время она не понимала, что с ней на самом деле творится. Ее гаснущее сознание даже не заподозрило правды.
Последнее, что Женевьева помнила совершенно точно, — это как Ник спас ее, вынес с разбитого, гибнущего корабля. Тогда она думала, что ее действительно спасли, в обычном смысле этого слова. Женни помнила, как в пассажирский отсек шагнула закованная в скафандр фигура и защищающим жестом заключила ее в объятия. И помнила, какое облегчение испытала, целуя своего спасителя.
Она призналась Нику, что у нее до сих пор сохранилось беспокоящее, какое-то неуютное воспоминание о странной пустоте внутри шлема. Эта картина снова возникла перед ее внутренним взором и тут же исчезла, словно стертая очередным потоком информации из кратковременной памяти.
Ник задумался: а может, процесс перезаписи, отчасти происходивший после того, как главные системы тела Женни перестали функционировать, — перекачка информационного содержимого клеток, уже начавших гибнуть миллионами, — сам по себе имел тенденцию восстанавливать краткосрочную память, которая в противном случае была бы уничтожена?
Хоксмуру никак не удавалось убедить Женевьеву отважиться хоть на минутку покинуть ее виртуальное убежище и выйти в более будничный мир — мир микросхем. Женни проводила все свое время в пределах Вестминстерского аббатства, в одиночестве или в обществе Ника. Аббатство было таким огромным, что Женни не могла отделаться от ощущения, будто на пристальное изучение, которого это место, несомненно, заслуживало, уйдут годы субъективного времени. Внутри комплекса зданий и вокруг него было множество вещей, которые Женевьеве хотелось как следует рассмотреть и подумать о которых хотелось, и еще большее количество вещей, которыми она непременно бы заинтересовалась, если бы не зацикленность на своем нынешнем положении.
Удаляясь в свою комнату, Женевьева нетерпеливо и беспокойно ожидала, когда же Ник принесет ей свежие новости. Иногда она ложилась спать, зная, что проснется при появлении Хоксмура. Каждый раз, когда Ник появлялся, Женни встречала его. Иногда она издалека слышала звук его шагов. А однажды, когда Женни проснулась и вышла из комнаты, Хоксмур просто материализовался, возник из воздуха рядом с ней.
Такой трюк он проделал только раз. Женевьева немедленно заставила Ника пообещать, что он никогда больше не будет так пугать ее и выкидывать такие нечеловеческие фокусы.
Во время этих визитов, обычно вполне мирных, пара чаще всего проводила время в монастырском дворе. Леди тосковала по солнцу, но, когда Ник сказал, что они легко могут отправиться куда-нибудь в другое, более солнечное место или, точнее, создать его копию, Женни не согласилась. Хоксмур мог с той же легкостью заменить характерный для Британии уровень освещения тропической яркостью, но и это Женни не устроило.
— Нет, дорогой, не нужно этого делать. Неужели вы не понимаете? Если обстановка вокруг меня будет меняться с такой скоростью, как вы предлагаете, я окончательно утрачу ощущение реальности.
Всякий раз, когда Женевьеве надоедала приглушенная, замкнутая красота монастыря или когда программа, действующая по принципу генератора случайных чисел, вдруг запускала дождь вне расписания и небо над двором серело, а лица и руки гуляющих людей покрывались налетом влаги, Женни радовала эта иллюзия неподвластной контролю природы. Тогда они отправлялись внутрь, бродить по мрачноватым глубинам аббатства, или скрывались от дождя и уныния в местах, которые Ник называл Иерихонской гостиной и Иерусалимской палатой — старинные, непонятные названия некоторых помещений в жилой части, чья вневременная, нематериальная роскошь до странности не сочеталась с древней каменной кладкой стен.