Саберхаген Фред Томас. Безжалостный убийца

   Когда менестрель заговорил, его голос звучал более хрипло и низко, чем при пении.
   — Мы на Земле, госпожа моя Женевьева, в городе, который называется Лондон. Сейчас мы находимся в знаменитом храме, месте, где поклоняются Богу. Этот храм называется Вестминстерское аббатство.
   — В самом деле? Но я совсем не помню, как… как я оказалась здесь.
   — В этом нет ничего удивительного, если учитывать обстоятельства. Но беспокоиться здесь не о чем; в свое время я все вам объясню. Ведь меня вы помните? — Под внешним спокойствием певца явственно чувствовалась тревога. Он поставил свой странный инструмент, прислонив его к скамье, а потом склонился перед леди, едва не опустившись на колени, и протянул к ней руку. Движение получилось несколько неуклюжим, и протянутая рука чуть не упала Женевьеве на колено, но вместо этого изящные длинные пальцы затормозили, коснувшись подушки. — Николас Хоксмур — к вашим услугам, — добавил он.
   В этой обстановке Ник выглядел мужчиной среднего сложения и достаточно зрелых лет, но до того, чтобы считаться пожилым, ему было еще далеко. Он был чуть выше среднего роста, и его выправка не так бросалась в глаза, как в тот раз, когда Женевьева впервые увидела его — еще на экране видеофона. Слегка вьющиеся ореховые волосы Хоксмура красиво поблескивали, но на макушке они уже начинали редеть. Еще у него была небольшая заостренная бородка того же оттенка, что и волосы, и усы — тоже несколько более редкие, чем мог бы пожелать мужчина. Но конечно же, на самом деле Хоксмур боялся лишь того, что его примут за обычного щеголя, пустоголового красавчика, у которого за внешностью нет никакого внутреннего содержания. Чтобы избежать этого, Хоксмур наверняка прилагал немалые усилия. Так что, пожалуй, он смирился бы и с чем-нибудь похуже редеющих волос.
   Что же касается лица Хоксмура, оно было довольно неприметным. Уж во всяком случае, не настолько красивым, как запомнилось леди после их предыдущих встреч. Нос у Хоксмура был с небольшой горбинкой, а глаза — немного водянистые и какого-то невыразительного цвета, что-то среднее между серым и карим. Сегодня архитектор и пилот — как сам он представился — был одет на средневековый манер: в плотно обтягивающие лосины и короткую куртку. Ткань, из которой была пошита одежда, казалась плотной и прочной — и не более яркой, чем глаза Хоксмура. Она весьма резко контрастировала с ослепительно белым платьем леди Женевьевы.
   — Конечно, я помню ваше имя, — отозвалась леди Женевьева. — И ваше лицо тоже помню. Хотя мне кажется, что сейчас вы выглядите… выглядите как-то иначе. Полагаю, я виделась с вами всего пару раз, причем нельзя сказать, чтобы мы хоть раз действительно стояли лицом к лицу. Первый раз я видела всего лишь ваше изображение на экране видеофона. А во второй раз на вас был скафандр, и я вообще не могла рассмотреть ваше лицо. Мы тогда находились на космическом корабле, и когда я попыталась заглянуть внутрь вашего шлема…
   Поскольку Николас стоял, склонив голову, он не мог видеть, как леди Женевьева побледнела от нахлынувших воспоминаний, но он явно почувствовал, что это может произойти, и потому поспешно перебил Женевьеву:
   — Мы действительно находились на корабле. Но сейчас мы оба здесь, госпожа моя. Здесь, в этом прекрасном месте. Ведь оно действительно прекрасно, не правда ли? И вы в безопасности. В полной безопасности — насколько в моих силах было это обеспечить. А мне… мне по силам многое.
   Бледность отступила. Леди Женевьева готова была поверить в заверения о безопасности, расточаемые ее кавалером, но ей хотелось получить более подробные объяснения. Она слегка покачала головой, словно для того, чтобы унять ощущение неуверенности, и подняла руку в вопросительном жесте, указав на две большие каменные башни, маячащие сразу за монастырской стеной. Эти монументальные башни-близнецы насчитывали в высоту несколько десятков метров. В косо падающих солнечных лучах их стены отливали серо-коричневым. Каждая башня была увенчана по углам четырьмя небольшими шпилями. В ближайшей башне было, пожалуй, метров сорок, но она выглядела настолько огромной, что казалось, будто она прямо-таки нависает над монастырским садиком. Над каменной громадой и монастырским двором пронеслась морская чайка, издав пронзительный крик.
   Хоксмур взглянул в ту сторону, куда указала Женевьева.
   — Эти башни, леди Женевьева, образуют западный фасад аббатства. Между ними расположен главный вход. Я проектировал их и руководил их строительством… Ну, если быть совершенно правдивым — а я хочу быть с вами правдивым, — это сделал мой тезка. Он жил даже раньше, чем человек, написавший слова этой песни. Но я полагаю, что могу совершенно честно и беспристрастно сказать, что я бы выполнил эту работу не хуже, а то и лучше, если бы у меня была возможность работать с настоящим камнем и известкой. Помните, я как-то уже говорил вам, что я архитектор?
   — Да, помню. На самом деле мне кажется, что я могу вспомнить каждое слово, что вы мне когда-либо сказали. — Леди грациозно поднялась на ноги и глубоко, полной грудью вдохнула. — Но меня не отпускает ощущение, что мне следовало бы помнить больше, много больше. Я имею в виду — помнить о событиях недавнего времени. Очень важных событиях. И мне кажется, что, если я как следует постараюсь, воспоминания вернутся. Но…
   — Но вы не уверены, стоит ли стараться?
   — Да! — Леди Женевьева запнулась, потом шепотом добавила:
   — Потому что я боюсь…
   Хоксмур легким движением выпрямился и теперь с нерешительным видом стоял рядом с Женевьевой.
   — Если это доставляет вам такое беспокойство — не нужно торопиться, — сказал он. — Не нужно заставлять себя думать об этом. Пожалуйста, позвольте мне принять на себя все заботы — хотя бы на какое-то время. Я буду считать это большой честью — право опекать и защищать вас во всем. Вы даже не знаете, насколько большой.
   — Ну что ж, Николас, это большая честь для меня — находиться под вашим покровительством. Весьма вам признательна. — Женевьева протянула хрупкую изящную руку, и мужчина с благодарностью принял ее.
   А что случилось после того, как их пальцы соприкоснулись, леди не помнила.
   Из трех космических кораблей, входящих в состав эскадры, «Призрак» превосходил все прочие по размерам, скорости и огневой мощи. Эскадра все еще находилась на орбите Иматры, но премьер Дирак и его свита — экипажи кораблей, советники, телохранители и всяческие специалисты, включая Санди Кенсинга, — поспешно заканчивали приготовления к походу.
   Один из кораблей Дирака, который ненадолго приземлялся на Иматру для переоборудования, снова поднялся на орбиту, где и присоединился к «Призраку» и второму кораблю сопровождения. Через несколько минут после его появления небольшая, но хорошо вооруженная эскадра без лишних церемоний устремилась прочь от Иматры, постепенно наращивая скорость. Эскадра двигалась к туманности Мавронари. Наиболее плотная часть туманности находилась отсюда на расстоянии нескольких световых лет, но до границ Мавронари можно было добраться от Иматры всего за несколько дней хода на сверхсветовой скорости. Эскадра Дирака удалялась от местного солнца, выискивая район — пустынный и достаточно спокойный в гравитационном отношении, — который мог бы спокойно стерпеть внезапное исчезновение трех кораблей из нормального пространства.
   Правда, идеал в этом вопросе был недосягаем. Приходилось идти на некоторый риск; враг успел обеспечить себе слишком большое преимущество, и теперь его можно было нагнать лишь на сверхсветовых скоростях.
   Впереди, по ходу движения маленькой эскадры, все еще виднелась похищенная биостанция. Правда, с этого расстояния станция уже сливалась в единое целое с огромной загадочной машиной, утащившей ее с орбиты.
   Леди Женевьева обнаружила, что ее новый кавалер опять находится рядом. Теперь они прогуливались рука об руку. Леди не знала, как оказалась в такой ситуации, но, тем не менее на данный момент все обстояло именно так. Они гуляли по тому же поросшему травой внутреннему дворику, где встретились и где Николас пел для нее. С тех пор когда Женевьева сидела на скамейке, подернутое дымкой золотистое солнце поднялось не слишком высоко — должно быть, времени прошло совсем немного. Но между этими двумя моментами должен был существовать какой-то промежуток времени. Или все-таки не должен?
   Несомненным было одно — за это время внешний вид Николаса Хоксмура успел измениться. Теперь его одежда смотрелась значительно роскошнее: это был уже не скромный наряд менестреля, но и на форму космического пилота она ничуть не походила. Леди еще раз искоса взглянула на своего спутника: интересно, у него и вправду волосы стали гуще или ей просто кажется?
   Сейчас Женевьева могла прикоснуться к его руке, не навлекая на себя приступ беспамятства. Она и вправду к ней прикоснулась, и ничего не произошло. Но ощущения, вызванные прикосновением к предплечью Хоксмура и к ткани его рукава, были какими-то странными. Когда Женевьева задумалась об этом, ей показалась странной и трава под ее белыми туфельками, и прикосновения собственной одежды к телу, и ветерок, легонько гладящий лицо…
   Шагающий рядом высокий мужчина поинтересовался:
   — О чем вы задумались?
   — О многом, — едва ли не шепотом отозвалась Женевьева. — У меня все еще остается много вопросов, которые я боюсь задать.
   Хоксмур на миг приостановился — в этой прогулке он вел свою даму, словно в танце, — и Женевьева увидела, что он остановился перед дверью. Это были своего рода врата, ведущие в полутемное внутреннее помещение. Хоскмур с плохо скрываемым нетерпением спросил:
   — Может, пройдем вовнутрь? Я хотел бы показать вам всю церковь. Она и в самом деле прекрасна.
   — С удовольствием.
   Когда они переступили порог, Женевьева поинтересовалась:
   — А что, вы — или ваш тезка — проектировали весь этот монастырь?
   — О нет, моя госпожа, нет! Большая часть аббатства на века старше, чем та, с которой связано имя Хоксмуров. Хотя я и вправду желал бы, чтобы мы — или хотя бы один из нас — могли претендовать на такую честь. К счастью, мне зато выпала честь показать это аббатство вам.
   Женевьева пробормотала какой-то вежливый ответ — теперь такая реакция сделалась для нее почти инстинктивной. «Теперь» — это с тех пор, как она вышла замуж. С тех пор, как она стала знаменитостью. С тех пор…
   Хоксмур неспешно шел по аббатству, ни на шаг не отходя от леди Женевьевы. Он обращался с ней так нежно, что возникало впечатление, будто за этим стоит более серьезное чувство, чем простая заботливость. Он показывал леди внутренние помещения аббатства с их мрачноватой пышностью. Как пояснил Хоксмур, он сам неоднократно брал эти интерьеры за образец, хотя и значительно их перерабатывал. Внутренние помещения — от стены до стены и от пола до готических шпилей крыши — занимали никак не меньше гектара. Хоксмур мог бы назвать Женевьеве точную площадь, вплоть до дециметра, если не до квадратного сантиметра, но он не стал этого делать. Они вместе обошли боковые приделы огромной церкви, потратив на это довольно много времени. Время от времени их руки соприкасались — совершенно непринужденно, — и ощущение странности понемногу блекло. Потом они снова вышли на свежий воздух; правда, за время их отсутствия погода изменилась, и теперь моросил мелкий дождик.
   Упавшие на лицо капли дождя снова вызвали у Женевьевы странные ощущения, но она предпочла промолчать.
   Спутник Женевьевы посмотрел на нее и без лишних слов завел леди обратно в помещение. Пара прошла в середину нефа. Их шаги гулко отдавались от каменных плит.
   — Готические своды. Если хотите, я объясню вам, как они строятся. Здесь, в нефе, наивысшая часть свода — больше тридцати метров в высоту. Сюда могло бы влезть десятиэтажное здание, если бы было достаточно узким. Это самая высокая церковь во всей старой Англии.
   — Почему здесь не видно людей?
   — Вы хотите видеть других людей? Вон через соседний придел идет человек — должно быть, церковный служка — видите? А там, у алтаря, священник.
   Леди Женевьева резко остановилась. В этих людях, на которых указывал Хоксмур, чувствовалось что-то неестественное.
   — А что с моим мужем?
   — Он далеко отсюда. Но насколько мне известно, с премьером Дираком все в порядке. — В голосе у Хоксмура появилось раздражение. — Вы скучаете по мужу? — спросил он, а потом, словно не сумев сдержаться, добавил:
   — Вы его любите?
   Леди пожала плечами:
   — Я не знаю, какие чувства я к нему испытываю. Впрочем, не могу сказать, что скучаю по нему; я с трудом могу вспомнить, как он выглядит.
   — Я совершенно уверен, что вы можете вспомнить все, что угодно, если действительно этого захотите. Любой момент из своего прошлого.
   — Думаю, да, если только я захочу приложить должные усилия. — Женевьева вздохнула и постаралась взять себя в руки. — Мы с Дираком никогда серьезно не ссорились. Думаю, я могу сказать, что муж был добр ко мне в те несколько дней, что мы провели вместе. Но если уж говорить правду, придется признать, что я ужасно боялась — то есть боюсь — его. — Запнувшись, Женевьева посмотрела в лицо своему спутнику: его голова сейчас четко вырисовывалась на фоне яркого витража. — Скажите., что случилось с моим ребенком?
   — Ребенком?
   — Я была… беременна.
   — Вы сами знаете ответ на этот вопрос. Вы пожертвовали вашего… проторебенка — полагаю, это подходящий термин — колониальной программе. Или вы хотите знать, что случилось потом?
   Мужчина и женщина застыли, глядя друг другу в глаза. Их руки больше не соприкасались. Повисло напряженное молчание.
   Первой его нарушила леди:
   — Ник, скажите мне правду. Что случилось?
   — С вами? Вы здесь, со мной, и вы в безопасности. Возможно, это все, что вам сейчас нужно знать. Но как только вы решите, что действительно хотите вспомнить все…
   На некоторое время леди Женевьева словно утратила дар речи. Нынешнее ощущение напоминало прежнее, когда ей не хватало воздуха, чтобы произнести хоть слово, но теперь помеха казалась куда более серьезной.
   — Нет! — внезапно выкрикнула она. — Не говорите мне сейчас ничего — ничего пугающего! Может, мы уйдем из этого старого здания? Что это за изваяния вокруг нас? Надгробные памятники?
   — По большей части — да, — спокойно отозвался ее спутник. — В стенах и полу действительно находится некоторое количество могил. Но эти могилы так стары, что, думаю, они не должны что-либо для вас значить. Их нечего бояться…
   — Мы можем уйти куда-нибудь в другое место?
   — Здесь множество всяких мест. — Хоксмур взял леди за руку и успокаивающе погладил. Это прикосновение снова показалось Женевьеве странным. — Давайте для начала пойдем вон туда.
   Ник галантно предложил леди опереться на его руку, и пара прошла из западного конца нефа в комнату с грубыми каменными стенами. Ник пробормотал что-то насчет часовни святого Георгия. Затем они покинули это мрачное место и по узкому коридору, прорезающему чудовищно толстую стену, добрались в ту часть аббатства, где, видимо, располагались жилые помещения.
   Ник еще по пути начал посматривать на леди Женевьеву с некоторым беспокойством и время от времени спрашивал, о чем она думает. Прежде чем решить, что это место действительно годится для такой высокой гостьи, он несколько раз переставил мебель в комнате и лишь после этого успокоился.
   В конце концов, он был еще весьма молод.
   Во многом принадлежащая Хоксмуру версия аббатства, от каркаса здания до отдельных деталей — особенности каменной кладки или мозаики витражей, — существовала задолго до того, как Ник встретился с леди Женевьевой или вообще услышал о ее существовании. Это было хобби Ника и в то же время составная часть его работы, которой Хоксмур весьма интересовался. Но всю эту поспешную переделку он произвел с единственной целью — понравиться Женни.
   На самом деле, как позже признался Хоксмур своей возлюбленной, ему удалось найти очень мало сведений о том, как в действительности выглядели эти внутренние комнаты много веков назад, — по правде говоря, его это особо и не интересовало. Его прежде всего очаровывала идея воспроизвести аббатство в целом, уделяя особое внимание кладке и отделочным работам — во всяком случае, до последнего времени.
   Теперь Женевьева сидела в удобном современном кресле. Каменные стены были увешаны гобеленами с абстрактными рисунками. Окна располагались слишком высоко, чтобы через них можно было увидеть, что находится снаружи.
   — Какой этот храм странный, — заметила она.
   — Он очень стар.
   — Вы здесь живете?
   Хоксмур по-прежнему продолжал стоять и внимательно наблюдать за малейшими оттенками поведения Женевьевы. Сейчас его каблуки постукивали по каменному полу, проглядывавшему между двумя толстыми шерстяными коврами современного вида.
   — Полагаю, я провел здесь больше времени, чем в каком-либо другом месте.
   — А в честь какого бога или богини он был построен?
   — В честь единого Бога. Христианского Бога. Вы принадлежите к какой-нибудь конфессии, моя госпожа?
   Женевьева покачала головой, и ее медного отлива кудряшки заплясали.
   — На самом деле нет. Когда я была ребенком, мои родители резко расходились во мнении по вопросам религии. Мой отец — монотеист, а мать была… трудно сказать, кем именно она была. Она умерла пять лет назад.
   — Простите, я не знал.
   — Скажите, я правильно поняла: весь этот великолепный храм теперь принадлежит вам?
   — Да, думаю, я могу так сказать. — Хоксмур присел в другое кресло, откинулся на спинку и театрально повел рукой. — Все, что вы видите вокруг, принадлежит мне. А значит, все это — к вашим услугам.
   Женевьева провела рукой по ткани, которой было обтянуто ее кресло, и ощущение ей не понравилось — в нем снова было что-то не правильное.
   Хоксмур тем временем внимательно смотрел на леди, вцепившись в резные подлокотники. Его взгляд показался Женевьеве странно беспомощным.
   — Чувства, которые я испытываю к вам, моя госпожа, они куда больше, чем я способен описать. Я понимаю, что, с вашей точки зрения, мы только что познакомились, но… точнее всего будет сказать, что я боготворю вас.
   Пытаясь хоть как-то осмыслить это заявление и придумать, что тут можно ответить, Женевьева подняла глаза и на мгновение пришла в замешательство — она случайно скользнула взглядом по открытой двери в дальней стене и заметила за ней вполне современный плавательный бассейн. Бассейн был выложен сине-зеленым кафелем и окружен металлическими бортиками, да и освещение там было вполне современным.
   — Я вижу, вы заметили бассейн? Это своего рода мой эксперимент. Я добавил этот штрих, когда подумал, что, возможно, в один прекрасный день вы…
   — Ник! — перебила его Женевьева, и Хоксмур мгновенно умолк. Женевьева понятия не имела, что она должна — или хочет — теперь сказать. Все, чего ей хотелось, — это как-нибудь замедлить ход событий.
   — Да, леди Женевьева. Женни. Я могу называть вас так?
   — Конечно. Почему бы нет? В конце концов, вы ведь спасли мне жизнь.
   — Женни… Я не стану говорить о своих чувствах и перекладывать этот груз на ваши плечи. Сегодня — не время. Мы поговорим об этом как-нибудь попозже.
   — Чувства — это важно, — наконец произнесла Женевьева.
   — Да. О да! — Хоксмур торжественно кивнул.
   — Ник, а мы действительно находимся на Земле?
   — Я не очень понимаю, что такое «действительно», — но большинство людей на ваш вопрос ответили бы, что мы с вами сейчас не на Земле.
   — Понятно. Спасибо. Ник, а вы на самом деле бывали на Земле?
   — Нет. Хотя, возможно, и бывал.
   — То есть как? Вы что, не знаете?
   — По-своему знаю. Но мне придется вернуться все к тому же вопросу, который пересекается с вопросом о важности чувств: а что такое «действительно»? Что такое «на самом деле»?
   Ник как-то сумел окружить Женевьеву защитной стеной неведения, и она сама с радостью приняла такую защиту, но теперь страх понемногу начал просачиваться сквозь нее — а для Женевьевы страх всегда воплощался в виде мышей или крыс.
   Хотя ничего конкретного по этому поводу не было сказано, Женевьева начала осознавать, что этот человек хочет как можно дольше быть ее единственным кавалером и товарищем. Ей тут же захотелось надавить на Хоксмура и добиться от него конкретных ответов. Что на самом деле собой представляет это место — аббатство? Но в то же самое время страх заставлял ее уклоняться от любого конкретного ответа, который мог бы дать Ник.
   Хоксмур заметил ее беспокойство.
   — Вам здесь не нравится? Я подумал, что Вестминстерское аббатство — одно из самых красивых мест, которые мне только доводилось видеть. Но если оно вам не нравится, мы легко можем перебраться куда-нибудь еще.
   — Ваше аббатство восхитительно, Ник. На свой лад, конечно. В нем чувствуется нечто солидное и основательное — в общем, место, где можно укрыться.
   — Я надеялся, что оно вызовет у вас именно эти чувства. — Но…
   — Но все же вас что-то угнетает. Я отвечу на любой ваш вопрос, если смогу.
   Леди Женевьева взглянула в глаза своему кавалеру:
   — Давайте я расскажу вам то, что помню, — то, что я помню ясно. Мы с вами находились на каком-то маленьком космическом судне, курьерском корабле, и там произошла… какая-то трагедия. Нас со всех сторон окружала смерть и… Вы не будете этого отрицать?
   — Нет, моя госпожа. Этого я отрицать не могу. — Хоксмур торжественно покачал головой.
   — Я не могу больше этого выносить! Молю вас — расскажите мне, что произошло, расскажите нормальным человеческим языком! Как мы попали оттуда сюда?
   — Госпожа моя… — умоляюще произнес Хоксмур. — Когда я нашел вас на этом маленьком кораблике, то сделал единственное, что мне оставалось. Я выбрал единственный доступный мне способ спасти вас от смерти. Поверьте мне, я сделал все это исключительно ради вас-И я еще раз от всего сердца благодарю вас за это, Ник. А теперь расскажите мне, как именно вы это сделали.
   Хоксмур явно принял решение и теперь выполнял его. При этом на лице Ника читалась любопытная смесь искреннего рвения и нежелания это решение выполнять.
   — Вы помните, как я вошел в отсек курьера? На мне еще был скафандр.
   — Да, конечно, помню. И помню, как я обрадовалась вам и бросилась навстречу. Если я правильно припоминаю, вы меня обняли… — И тут Женевьева осознала, что их встреча была последним моментом, когда прикосновение чего бы то ни было не вызвало у нее ощущения странности.
   Ее кавалер снова кивнул:
   — Да, это правда. Мои руки действительно сомкнулись вокруг вас. Конечности этого скафандра мои — в том смысле, что я обычно могу при необходимости воспользоваться ими. А теперь я должен признаться, что эти позаимствованные руки — единственные, которыми я владею.
   Внимательно слушавшая Женевьева при этих словах нахмурилась.
   — Не бойтесь! — нежно произнес Хоксмур, но в голосе его звучало беспокойство.
   Женевьева внимательно посмотрела на руки Ника. Он сидел, положив руки на колени Нормальные мужские руки, ничего необычного в них незаметно.
   — Я не понимаю, — прошептала она.
   — Вы об этом? — Хоксмур поднял руки, пошевелил пальцами, обхватил себя за плечи, потом снова протянул руки вперед. — Конечно, они тоже мои, но они не могли помочь вам там, на курьерском корабле. Они служат другим целям — и не могу не отметить, что они понемногу совершенствуются. Теперь вы уже можете чувствовать мое прикосновение. Скажите — оно действительно кажется вам странным? Сильно ли оно отличается от прикосновения… ну, например, вашего мужа?
   — Да! Здесь действительно все кажется странным на ощупь. Не только ваша рука — вообще все. Все предметы, к которым я прикасалась. А сейчас я об этом задумалась и поняла, что и выглядит все как-то странно. Цвета здесь слишком яркие, слишком насыщенные. И пахнет все немного не так, и… но я не…
   — Госпожа моя, когда мы стояли рядом, когда мы были вдвоем на полуразрушенном умирающем корабле, я пообещал вам, что смогу вывести вас оттуда через лишенный воздуха переход и доставить на свой корабль, даже если у вас не будет скафандра. Я сказал так потому, что знал: ваше бедное, измученное тело вполне поместится в мой скафандр. Именно так я вас и вывел.
   — Два человека в одном скафандре? Я думала, что…
   — Да, леди Женевьева, два человека — но лишь одно тело. Ваше. Видите ли, даже тогда у меня не было собственного тела. Не было рук, которые могли бы спасти и защитить вас либо кого-то другого. — Хоксмур развел руками, будто отрицая собственное существование. — Не было ни плоти, ни костей. — Он говорил негромко, словно человек, признающийся, что ему неудобно жить без ноги, потерянной в результате несчастного случая и пока что еще не регенерированной.
   — Мне показалось, будто вы хотите сказать, что у вас вообще нет тела. Но…
   — Нет тела из человеческой плоти. И не было. И потому, чтобы добиться материальности, мне нужен скафандр или какой-нибудь другой предмет, который я мог бы взять под контроль. А то, что вы видите сейчас перед собой, — это всего лишь образ. Изображение. Сгусток информации. Понимаете, я всего лишь оптэлектронный артефакт. В основе своей я не более чем компьютерная программа. — И Николас Хоксмур снова развел бесплотными руками.
   Леди долго смотрела на своего кавалера — где-то электронные часы отмеряли секунды, — и за то время, что она смотрела, на лице ее не дрогнула ни единая жилка.