Страница:
И действительно, восприятие и оценки увиденного в путешествии свидетельствуют о том, что наследник взрослеет, проявляет живой интерес к своей стране и начинает серьезно задумываться о предстоящей ему роли, или «обязанности», как принято это было называть в семье. Эмоциональные срывы подростка, не желавшего подчиниться своему предназначению, остались в прошлом. Он не только примирился с неизбежным, путешествие повлияло благотворно, затронуло чувства, укрепило волю, пробудило желание выполнять свой долг. Правда, это происходит не без воспитательных усилий Николая I. Не прошло и трех недель после отъезда сына, как он спрашивает, направляя ход мыслей и настроений юного путешественника: «…не чувствуешь ли ты в себе новую силу к подвиганию на то дело, на которое Бог тебя предназначил? Не любишь ли ты сильнее нашу славную, добрую Родину, нашу матушку Россию? Люби ее нежно, люби и с гордостью ей принадлежи и Родиной называть спеши». Спустя месяц после получения этого письма наследник пишет из Казани 22 июня, накануне дня рождения отца: «Меня одушевляет новой силой и новым желанием исполнить долг мой, который я считаю для себя самой приятной обязанностью». 3 июля он пишет из Тамбова: «Я же с каждым днем вижу и чувствую более и более всю важность моего путешествия, из которого я постараюсь извлечь всю возможную пользу, чтобы быть впоследствии полезным нашей матушке России и тебе, милый Папа, нашему обожаемому Государю. „…“ Видя землю Русскую теперь изблизи, более и более привязываюсь к ней и считаю себя счастливым, что Богом предназначен всю жизнь свою ей посвятить». При входе в Успенский собор Кремля он уже вполне конкретно представляет, как «в этом священном месте» ему «придется дать обет пред Богом блюсти ему за Россию!»
Эти долгожданные признания сына вызывают не только радость и благодарность, но неожиданные для самодержавного монарха отцовские откровения. В ответ на поздравление с днем рождения Николай I писал: «Знай же, что лучший для меня подарок есть ты сам. „…“ Да, я тобой доволен. В мои лета (это в 41 год. — Л. 3.) начинаешь другими глазами смотреть на свет и утешение свое находишь в детях, когда они отвечают родительским справедливым надеждам. Этим счастьем, одним величайшим, истинным наградил нас досель Милосердный Бог, в наших милых детях. На тебя же взираю я еще иными глазами, может быть, еще с важнейшей точки: К старости в тебе найти еще залог будущего счастия нашей любимой матушки России, той, которой дышу, которой вас всех посвятил еще до вашего рождения. „…“ Хочу, чтобы ты чувствовал, что ты час от часу более узнаешь край, более и более его любишь и чувствуешь всю огромность будущей твоей ответственности — тогда я еще жив. Спасибо тебе».
Душевная близость и взаимопонимание самодержца и наследника престола проявляются не только в таком важном вопросе, как ответственное отношение к своему предназначению, но и в бытовых мелочах, в литературных пристрастиях. С большим удовольствием и неоднократно сообщает Николай I, что собака наследника Нептун привязалась к нему. А наследник в самом начале путешествия пишет из Твери: «Городничий тамошний напомнил нам городничего из „Ревизора“ своей турнюрой». Позже из Москвы делится с отцом, что смотрел в театре «Ревизора». Но и отец не остается равнодушным к миру гоголевских героев: «Сегодня я читал сцену с Бобчинским, хорош, должно быть, гусь».
«Венчание с Россией», как назвал это путешествие В. А. Жуковский, было знаменательным событием, оставившим глубокий след в душе будущего императора. В Сибири, в Ялуторовске, в Кургане он увидел ссыльных декабристов и проникся к ним состраданием. Установившаяся в императорской среде традиция не давала забыть о событиях на Сенатской площади. Каждый год 14 декабря в Аничковом дворце Николай I собирал узкий круг ближайших сподвижников, которые помогли ему подавить мятеж и занять престол. Присутствовал и наследник. В своем дневнике с детских лет каждый год в этот день он фиксировал очередное торжество победителей, разделяя их настроение. Но когда он увидел людей своего круга, прошедших одиннадцать лет каторги и ссылки, сердце его дрогнуло, и в нескольких письмах он просил отца «о прощении некоторых несчастных». Николай I не простил, но разрешил некоторым из них приписываться в ряды Кавказского корпуса.
Цель путешествия, на которое возлагал такие большие надежды отец-император, была достигнута. Наследник вернулся в Зимний дворец из своего странствия возмужалый, окрыленный, проникнутый сознанием своей ответственности, внутренне настроенный на выполнение предстоящей ему высокой обязанности. И когда это произойдет через 17 лет, в его первых шагах самодержавного правителя страны видны будут неизгладимые впечатления этой поездки. В 1856 году, в дни коронационных торжеств, Александр II даст амнистию всем оставшимся в живых декабристам, петрашевцам и другим политическим заключенным. И некоторые из них примут участие в подготовке главной реформы царя-освободителя — отмены крепостного права. Он не только будет читать вольную прессу Герцена, но и разрешит Я. И. Ростовцеву — председателю Редакционных комиссий, готовивших крестьянское законодательство, иметь один экземпляр «Колокола» для ознакомления с критикой оппонента и использования здравых соображений. В августе-сентябре 1858 г., в кульминационный момент натиска реакционных и консервативных сил дворянства и бюрократии, сопротивляющихся отмене крепостного права, он совершит вместе с императрицей путешествие по центральным губерниям России и, убедившись в полном доверии народа к своему монарху, решительно продолжит начатое дело эмансипации. Такие регулярные длительные поездки по стране будут характерны для первых лет царствования Александра II, ставших «перевалом», «поворотным пунктом» русской истории, эпохи падения крепостного права.
Вскоре после возвращения домой наследник был отправлен в более длительное путешествие, теперь уже по Европе (2 мая 1838 — 23 июня 1839 гг.). Николай I и в этом случае снабдил сына инструкцией, которая раскрывает единый замысел обоих путешествий: «Ты покажешься в свет чужеземный с той же отчасти целью, т.е. узнать и запастись впечатлениями, но уже богатый знакомством с родной стороной; и видимое будешь беспристрастно сравнивать, без всякого предубеждения». А далее следовали четкие установки на восприятие увиденного: «Многое тебя прельстит; но при ближайшем рассмотрении ты убедишься, что не все заслуживает подражания и что много достойное уважения там, где есть, к нам приложимо быть не может; мы должны всегда сохранять нашу национальность, наш отпечаток, и горе нам, ежели от него отстанем; в нем наша сила, наше спасение, наша неповторимость». Но это, однако, не означало, что можно остаться равнодушным или пренебрежительным к увиденному в каждом государстве. Напротив, предстояло узнать много полезного и часто драгоценного, что следовало взять «в запас для возможного подражания». Наставляя сына быть приветливым со всеми, сдержанным в своих суждениях, исключающих всякие политические, Николай I требовал (оставаясь верен своим симпатиям и принципам): «…будь особенно ласков к военным, оказывая везде войскам должное уважение, предпочтительно перед прочими».
Помимо этой общей инструкции Николай I посылал сыну в течение путешествия еще и «наставления». Особенно интересно предназначенное к пребыванию в Вене, полученное в феврале 1839 года. «Венское поприще» император считал наиболее важным и трудным в Европе для цесаревича. Австрийского императора он называет «петухом» и велит сыну: «Ты обязан, однако, тщательно скрывать, какое он на тебя произведет впечатление». Среди других характеристик особое значение придается Меттерниху. «Умный, толковый, необходимый, любезный, скучный и забавный, мошенник и враг-супостат, но необходимый», — готовит Николай I своего сына к этой встрече. Но при всей авторитарности своей натуры он не ставил цели подавить и подчинить личность своего преемника. Настоятельно рекомендуя ему советоваться с сопровождавшими лицами, например Орловым и Татищевым, он вместе с тем писал: «…в особенности действуй по своему внутреннему влечению, помня мой совет».
Была и не высказанная в «Инструкции» главная цель путешествия — династическая. Наследнику уже исполнилось 20 лет, пришло время выбора невесты. А. Ф. Тютчева в своих воспоминаниях упоминает о наличии списка имеющихся для него в виду немецких принцесс. Сам наследник воспринимал предстоящее путешествие не без грусти. «Мне одному придется странствовать по белому свету», — писал он отцу после расставания и покорно добавлял, что смотрит на это «как на долг». В поспешности отъезда, в длительности путешествия, в тональности настроения цесаревича чувствовалось что-то затаенное, печальное, тревожное. Сохранившиеся в архивах личные материалы не дают ответа на возникающие вопросы о подлинных причинах, вынуждающих Николая I торопиться. Эти исчезнувшие или уничтоженные материалы «собственной библиотеки» Романовых в 1919 г. еще были доступны и использовались историком А. Н. Савиным в его специальном исследовании истории сватовства наследника. Эта сейчас уже забытая публикация, к которой с 1920-х годов никогда не обращались историки, позволяет воссоздать страницы жизни великого князя Александра Николаевича, определившие его личную судьбу.
Император и императрица очень торопились отправить сына за границу, чтобы определиться с невестой и поскорее женить. И у них были серьезные основания спешить: старший сын вырос влюбчивый и слабохарактерный, легко поддавался под нежелательные родителям влияния. В мае 1838 г. пришлось торопливо увозить его за границу, чтобы оторвать от пленившей его фрейлины Ольги Осиповны Калиновской и изолировать от влияния дяди великого князя — Михаила Павловича. В июне 1838 г. Николай Павлович очень тревожится и пишет жене, лечившейся в Германии, о своей беседе со старшей дочерью Магу по поводу Саши: «Мы говорили также о Саше, и она, как и я, говорит, что он часто обнаруживает большую слабость характера и легко дает себя увлечь. Я все время надеюсь, что это пройдет с возрастом, так как основы его характера настолько хороши, что с этой стороны можно ожидать многого; однако, безусловно, необходимо, чтобы у него были более крепкие нервы; без этого он пропал, ибо его работа будет не легче моей, а что меня спасает? Конечно, не умение, я простой человек, — но надежда на Бога и твердая воля действовать, вот и все». Родители не говорили сыну прямо, что они надолго усылают его за границу, чтобы прекратить роман с Калиновской. Но он это ясно чувствовал и 13/15 августа 1838 г. послал отцу из Эмса длинное покаянное письмо, признаваясь в своей запретной любви и извиняясь, что не открыл свое сердце родителям, а только дяде — Михаилу Павловичу. Он писал отцу: «Я „…“ не чувствую себя способным привязаться к другому лицу, знаю, однако, что перед отечеством своим обязан вступить в брак, но время еще терпит»; Ольгу Калиновскую он просил отца не обижать. В своем незамедлительном ответе отец выражал надежду на помощь Бога в «душевном исцелении» и обещал по-прежнему любить «Осиповну, как милую девушку».
За время путешествия наследник посетил сначала вместе с отцом Берлин и Стокгольм, а затем по «наставлению» отца — Швецию, Данию, Ганноверское королевство, Гессен-Кассель, герцогство Нассауское, Великое герцогство Саксен-Веймарское, Пруссию, Баварию, Тироль, Ломбардо-Венецианское королевство, Тоскану, Рим, Неаполь, Сардинию, Австрию, Вюртембергское королевство, Великое герцогство Баденское и Гессенское, Рейнские провинции Пруссии, Голландию, Англию — в общем, почти все страны Европы, за исключением Франции и государств Пиренейского полуострова. Обращает внимание множественность итальянских и немецких государств — объединение Италии и деятельность Бисмарка по сплочению Германии еще впереди. За время путешествия наследник российского престола получил массу орденов и дипломов: почетного члена Датской Академии изящных искусств, Римской Академии итальянской литературы, диплом доктора права Оксфордского университета и другие. Это пополнило пестрый список российских почестей: канцлер Александровского университета в Финляндии с 1825 г., почетный член Императорской Академии наук с 1837 г. и другие.
Познавательная программа путешествия была крайне насыщена, как и во время знакомства с родной страной. В Стокгольме наследник посетил Королевскую Академию наук, в Италии — «подземный Герколанум и открытую Помпею», восходил на Везувий, осматривал загородные дворцы Каппо-ди-Монте и Казерту, в Карраре — каменоломни, из которых добывался мрамор для колонн и украшений Георгиевской залы возрождавшегося из пепла Зимнего дворца, видел храм Святого Петра в Риме, купол которого специально был иллюминирован по распоряжению самого папы. О пребывании наследника в Риме писал оттуда бывший гувернер его Жилль: «Капитолийский музей, частные собрания картин, несравненные образцы древнего и нового зодчества, наконец, мастерские пребывающих в Риме художников всех стран попеременно привлекают внимание великого князя». Как и в России, наследник интересовался историческими достопримечательностями. В Нови он объехал поле сражения, выигранного Суворовым в 1792 г., в Австрии — поля битв при Асперне и Ваграме и т. п. Наследник никогда не пропускал случая посетить живописные места природы во всех странах. А посещениям картинных галерей, выставок, музеев, театров, концертов, зародов, ферм нет счета, как и военных смотров, парадов, учений, также и светских празднеств — балов, вечеров, маскарадов, семейных завтраков, обедов, ужинов у своей многочисленной немецкой родни.
Сын и наследник могущественного российского императора был с почестями принят при европейских дворах, в Ватикане папой Григорием XVI, в домах выдающихся государственных деятелей, например, у Меттерниха, жена которого оставила подробные дневниковые записи о его посещениях и его «милой любезности». Видимо, «наставления» отца возымели действие, и великий князь Александр Николаевич ничем не выдал своей осведомленности о канцлере как «враге-супостате» России. Познакомился венценосный путешественник и с русскими послами и сотрудниками дипломатических миссий.
Душевные переживания и переутомление, накопившееся еще во время стремительного путешествия по России, в «чужих краях» дало о себе знать вспышкой лихорадки, глубокой простудой, так что пришлось приостановить на месяц следование по маршруту и осесть в Эмсе для лечения, где в дальнейшем император Александр II будет не раз принимать различные врачебные курсы. Недуг отразился на его внешности, юноша похудел, побледнел, стал грустен и задумчив. Так изображает цесаревича впервые увидевший его в Эмсе французский писатель де Кюстин, вскоре затем посетивший Россию. И несмотря на это, красота великого князя поразила зоркого наблюдателя. «Выражение его взгляда, — говорит он, — доброта. Это в полном смысле слова государь (un prince). Вид его скромен без робости. Он прежде всего производит впечатление человека, превосходно воспитанного. Все движения его полны грации. Он прекраснейший образец государя из всех, когда-либо мною виденных»… Так воспринимали его, впрочем, многие. С нескрываемым удовольствием сообщал об этом императрице Жуковский: «Везде поняли его чистоту духовную, высокий характер; везде его милая наружность, так согласная с его нравственностью, пробудила живое, симпатичное чувство, и все, что я слышал о нем в разных местах, от многих, было мне по сердцу, ибо я слышал не фразы приветствия, а именно то, что соответствовало внутреннему убеждению. Несказанно счастливою минутою жизни моей будет та, — заключает наставник письмо свое, — в которую увижу его возвратившимся к Вам, с душою, полною живых впечатлений и здравых, ясных понятий, столь нужных ему при его назначении. Дай Бог, чтоб исполнилось и другое сердечное мое желание, которое в то же время есть и усердная молитва за него к Богу, чтоб в своем путешествии нашел он для себя то чистое счастье, которым Бог благословил отца его».
Спустя несколько месяцев в письме от 12 марта 1839 г. из Карлсруэ уже с большой откровенностью и одновременно тревогой Василий Андреевич касается щекотливого вопроса — выбора невесты. Он сетует, что жизнь слишком суетлива, что не остается времени для досуга и встреч «с глазу на глаз» и «сердца с сердцем». «Разумеется, — поверяет он свои размышления императрице, — не позволю себе никакого вопроса: это для меня святыня, к которой прикасаться не смею. Да благословит Бог минуту, в которую выбор сердца решит судьбу его жизни!» Эти слова оказались пророческими. На следующий день неожиданное событие определило личную жизнь наследника.
По совету сопровождавших его лиц и «из учтивости» цесаревич решился заехать в Дармштадт, «не предполагая вовсе, — как сообщал в письме к Николаю I генерал-адъютант А. А. Кавелин, — что там встретит назначенную Богом, может быть, свою суженую». По дороге из Карлсруэ заехали в Гейдельберг, «известный своим университетом», «смотрели развалины древнего замка, колыбели царствующего в Баденском Герцогстве Дома, побывав в подвале, в котором хранилась самая большая в Европе винная бочка, и к 6 1/2 часов вечера прибыли в Дармштадт». Остановились в гостинице. В 7 часов в казачьей форме наследник отправился с визитом к великому герцогу Людвигу II во дворец. По дороге, как записал он в тот же день, 13 (25) марта 1839 года, в своем дневнике, его адъютант А. И. Барятинский сказал, что «тут есть тоже молодая принцесса 15 лет, и очень хороша, я про нее ничего не знал». После визита к великому герцогу Александр Николаевич посетил наследного принца и здесь впервые увидел его сестру принцессу Марию. Та же дневниковая запись передает мгновенное непосредственное восприятие этой непредусмотренной заранее встречи: «…» с первой минуты (принцесса Мария. — Л. 3.) сделала на меня удивительное впечатление и мне крайне понравилась. Посидев у них, мы поехали в театр, где давали оперу Сконтини « Весталку» (ее давали в день вступления в Париж, 19 марта 1814 г.)». И далее: «Я еще говорил с принцессой Марией после театра, у нее глаза прелестны». Вернувшись из театра, «я сейчас объявил Орлову о том, какое впечатление на меня произвела принцесса Мария, — продолжает свою запись наследник российского престола, — и что она мне понравилась лучше всех прочих и потому я тут же решился писать Государю обо всем и просить его благословения. Я считаю этот случай совершенно волею Божьею, ибо я и не думал даже в Дармштадте останавливаться и вдруг нашел здесь, которая, я надеюсь (так в тексте. — Л. 3.) сделает счастье моей жизни. «…» Ей будет 24 июля 15 лет, следовательно, надобно будет подождать до августа 1841 года, и там, если Бог благословит, совершить брак. Она еще не конфирмована (до сентября). Я так счастлив, что не могу выразить. Я писал Государю до 1/2 3 часов и потом лег спать с легким сердцем». На следующий день, увидев принцессу Марию за завтраком, он писал: «Утром она еще лучше, чем вечером», и еще раз: «выражение глаз удивительное». И заключает свои впечатления: «Мы оставили Дармштадт с совершенно другим чувством, чем при приезде, с надеждой будущего счастья».
С. С. Татищев, биограф Александра II, имевший в свое время доступ к личным материалам царской семьи, многие из которых уже утрачены, писал о настроении и состоянии духа великого князя: «Новое пламенное чувство до того охватило его, что в разговорах с князем Орловым, заменившим при нем умершего попечителя князя Ливена и скоро снискавшим полное его доверие, он открывал ему свою душу, признаваясь, что вовсе не желал бы царствовать, что единственное его желание — найти достойную подругу, которая украсила бы ему то, что считает он высшим на земле счастьем, — счастье супруга и отца». Мысли и желания эти, оказалось, не были до конца изжиты или вытеснены признанием своего долга и предстоящего предназначения, как он сам недавно еще думал, путешествуя по России. Много позже, уже во время царствования, они вспыхнут с новой силой, только в связи с другим чувством и к другой женщине.
Николай I получил известие о событиях в Дармштадте не только от сына, но и от его воспитателя Кавелина. Передавая состояние наследника после первой встречи с принцессой, он писал: «Великий князь, увидев меня, бросился, растроганней, обнимать меня, говоря: „Кажется, мне Бог дал найтить чего искал“. А спустя неделю из Англии, куда они отправились в соответствии с маршрутом путешествия, Кавелин писал о наследнике: „…“ чрезвычайно занят воспоминаниями о Дармштадте; хоть он уже испытал чувство, теперь им ощущаемое (к О. О. Калиновской. — Л. 3.), но, к счастью, этот раз оно не противоречит долгу и потому великий князь наслаждается им без упреков совести и, следовательно, вполне».
Очень любивший писать письма вообще, в этом случае Николай I был особенно внимателен к сердечным посланиям сына и ответил тотчас и не раз. Он поспешил успокоить тревоги влюбленного: «Обнимаю тебя от всего сердца, со всею родительскою нежностью, видя в этом только волю Божию и посылая тебе мое родительское благословение!» В следующем письме продолжал: « С одногодня влюбиться не часто бывает, стало, не сомневаюсь, что Бог сподобил тебя». И еще раз, 14 (26) мая, незадолго до возвращения сына домой, писал из Царского Села: «Да наставит тебя Бог не ослепляться одной наружностью, но да даст тебе проницательность узнать ее сердце и душу! Дай Бог, чтоб ты не ошибся в твоих предчувствиях, и да сподобит твоей Марье быть тебе, что мне Мама». Можно понять мотивы столь поспешного благословения властного отца-самодержца, напуганного недавней историей с Ольгой Калиновской. Удивление вызывает другое, что он пренебрег тревожными сигналами князя Орлова о сомнительности королевского происхождения принцессы Марии.
Это письмо Орлова из Майнца об упорно циркулировавших при немецких дворах слухах, что Людвиг II в действительности не был отцом принцессы Марии, не сохранилось, но содержание его вполне реконструируется по ответному письму Николая I от 26 марта (7 апреля), которое известно было и приводится в упомянутой выше статье историка А. Н. Савина. Во всем этом деле особенно интересна реакция Николая Павловича, который не увидел здесь никакой помехи женитьбе своего наследника и приветствовал весть о его влюбленности, по-видимому, без малейших колебаний, без всякой душевной борьбы. Вот это удивительное письмо Орлову: «Сомнения насчет законности ее рождения более основательны, чем вы думаете, так как считается, что в семье ее только терпят и едва переносят. „…“ Но так как она признана фактически и носит имя своего отца, никто не может ничего говорить насчет этого. Важно, чтобы молодые люди сначала узнали друг друга прежде, чем им решить, подходят ли они друг к другу. „…“ В конце концов, да благословит Господь это доброе начало и да приведет к хорошему концу». «Почему Николай Павлович отнесся с почти полным равнодушием к вопросу о том, чья кровь течет в жилах его будущей снохи?» — задается вопросом исследователь, которому посчастливилось познакомиться с этим навсегда утраченным для нас эпистолярным наследием, и дает ответ вполне убедительный. «Как знать? — пишет Савин. — Может быть, он памятовал о своей много любившей бабке и об еще более соблазнительных толках, и отчасти печатных толках, по поводу рождения своего отца, и потому считал несправедливым или даже опасным пускаться в точные разыскания об отце Марии Гессен-Дармштадтской. Может быть, он хотел поскорее женить сына и обрадовался забвению Калиновской и влюблению в принцессу. А может быть, он даже был евгеником и мечтал укрепить, оздоровить свое потомство притоком свежей, не владетельной крови. Как бы то ни было, факт остается фактом: монарх, который считался самым непримиримым, упрямым и сильным представителем европейского легитимизма, нисколько не был смущен насчет чистоты крови в жилах невесты своего наследника и с легким сердцем успокоил себя отсутствием официально заявленных возражений по поводу законности ее происхождения. „…“ Важно знать, что легитимизм Николая I не отличался большой щепетильностью».
О сомнительности происхождения своей избранницы знал и наследник. Об этом свидетельствует письмо Орлова Николаю I из Гааги 10 (22) апреля 1839 г. «Не думайте, Государь, что я скрыл от него циркулирующие относительно ее рождения слухи, — добросовестно сообщал он, оберегая себя от возможных осложнений, — он об этом узнал в тот же день в Дармштадте, но он судил о них с полной серьезностью, как и вы, что было бы лучше, если бы было иначе, но что она носит имя своего отца и что с легальной стороны никто не может сделать никаких возражений». Одной Александре Федоровне, гордой чистотой своей крови и своим незапятнанным супружеским целомудрием, стало по-женски стыдно, неловко, но она не смела пойти против воли мужа и сына, хотя и высказала в письмах к цесаревичу свое огорчение.
С разрешения родителей Александр Николаевич еще раз побывал в Дармштадте. Письма к отцу в конце мая — начале июня свидетельствуют, что избранница его никак не разочаровала, что он не меньше прежнего увлечен. «Смею надеяться, что все хорошо пойдет», — заверял он уверенно. Во всем этом деле наследник отмечает заслуги Орлова и говорит, что будет ему за это «вечно благодарен». Действительно, он это доказал в первые годы своего царствования.
Эти долгожданные признания сына вызывают не только радость и благодарность, но неожиданные для самодержавного монарха отцовские откровения. В ответ на поздравление с днем рождения Николай I писал: «Знай же, что лучший для меня подарок есть ты сам. „…“ Да, я тобой доволен. В мои лета (это в 41 год. — Л. 3.) начинаешь другими глазами смотреть на свет и утешение свое находишь в детях, когда они отвечают родительским справедливым надеждам. Этим счастьем, одним величайшим, истинным наградил нас досель Милосердный Бог, в наших милых детях. На тебя же взираю я еще иными глазами, может быть, еще с важнейшей точки: К старости в тебе найти еще залог будущего счастия нашей любимой матушки России, той, которой дышу, которой вас всех посвятил еще до вашего рождения. „…“ Хочу, чтобы ты чувствовал, что ты час от часу более узнаешь край, более и более его любишь и чувствуешь всю огромность будущей твоей ответственности — тогда я еще жив. Спасибо тебе».
Душевная близость и взаимопонимание самодержца и наследника престола проявляются не только в таком важном вопросе, как ответственное отношение к своему предназначению, но и в бытовых мелочах, в литературных пристрастиях. С большим удовольствием и неоднократно сообщает Николай I, что собака наследника Нептун привязалась к нему. А наследник в самом начале путешествия пишет из Твери: «Городничий тамошний напомнил нам городничего из „Ревизора“ своей турнюрой». Позже из Москвы делится с отцом, что смотрел в театре «Ревизора». Но и отец не остается равнодушным к миру гоголевских героев: «Сегодня я читал сцену с Бобчинским, хорош, должно быть, гусь».
«Венчание с Россией», как назвал это путешествие В. А. Жуковский, было знаменательным событием, оставившим глубокий след в душе будущего императора. В Сибири, в Ялуторовске, в Кургане он увидел ссыльных декабристов и проникся к ним состраданием. Установившаяся в императорской среде традиция не давала забыть о событиях на Сенатской площади. Каждый год 14 декабря в Аничковом дворце Николай I собирал узкий круг ближайших сподвижников, которые помогли ему подавить мятеж и занять престол. Присутствовал и наследник. В своем дневнике с детских лет каждый год в этот день он фиксировал очередное торжество победителей, разделяя их настроение. Но когда он увидел людей своего круга, прошедших одиннадцать лет каторги и ссылки, сердце его дрогнуло, и в нескольких письмах он просил отца «о прощении некоторых несчастных». Николай I не простил, но разрешил некоторым из них приписываться в ряды Кавказского корпуса.
Цель путешествия, на которое возлагал такие большие надежды отец-император, была достигнута. Наследник вернулся в Зимний дворец из своего странствия возмужалый, окрыленный, проникнутый сознанием своей ответственности, внутренне настроенный на выполнение предстоящей ему высокой обязанности. И когда это произойдет через 17 лет, в его первых шагах самодержавного правителя страны видны будут неизгладимые впечатления этой поездки. В 1856 году, в дни коронационных торжеств, Александр II даст амнистию всем оставшимся в живых декабристам, петрашевцам и другим политическим заключенным. И некоторые из них примут участие в подготовке главной реформы царя-освободителя — отмены крепостного права. Он не только будет читать вольную прессу Герцена, но и разрешит Я. И. Ростовцеву — председателю Редакционных комиссий, готовивших крестьянское законодательство, иметь один экземпляр «Колокола» для ознакомления с критикой оппонента и использования здравых соображений. В августе-сентябре 1858 г., в кульминационный момент натиска реакционных и консервативных сил дворянства и бюрократии, сопротивляющихся отмене крепостного права, он совершит вместе с императрицей путешествие по центральным губерниям России и, убедившись в полном доверии народа к своему монарху, решительно продолжит начатое дело эмансипации. Такие регулярные длительные поездки по стране будут характерны для первых лет царствования Александра II, ставших «перевалом», «поворотным пунктом» русской истории, эпохи падения крепостного права.
Вскоре после возвращения домой наследник был отправлен в более длительное путешествие, теперь уже по Европе (2 мая 1838 — 23 июня 1839 гг.). Николай I и в этом случае снабдил сына инструкцией, которая раскрывает единый замысел обоих путешествий: «Ты покажешься в свет чужеземный с той же отчасти целью, т.е. узнать и запастись впечатлениями, но уже богатый знакомством с родной стороной; и видимое будешь беспристрастно сравнивать, без всякого предубеждения». А далее следовали четкие установки на восприятие увиденного: «Многое тебя прельстит; но при ближайшем рассмотрении ты убедишься, что не все заслуживает подражания и что много достойное уважения там, где есть, к нам приложимо быть не может; мы должны всегда сохранять нашу национальность, наш отпечаток, и горе нам, ежели от него отстанем; в нем наша сила, наше спасение, наша неповторимость». Но это, однако, не означало, что можно остаться равнодушным или пренебрежительным к увиденному в каждом государстве. Напротив, предстояло узнать много полезного и часто драгоценного, что следовало взять «в запас для возможного подражания». Наставляя сына быть приветливым со всеми, сдержанным в своих суждениях, исключающих всякие политические, Николай I требовал (оставаясь верен своим симпатиям и принципам): «…будь особенно ласков к военным, оказывая везде войскам должное уважение, предпочтительно перед прочими».
Помимо этой общей инструкции Николай I посылал сыну в течение путешествия еще и «наставления». Особенно интересно предназначенное к пребыванию в Вене, полученное в феврале 1839 года. «Венское поприще» император считал наиболее важным и трудным в Европе для цесаревича. Австрийского императора он называет «петухом» и велит сыну: «Ты обязан, однако, тщательно скрывать, какое он на тебя произведет впечатление». Среди других характеристик особое значение придается Меттерниху. «Умный, толковый, необходимый, любезный, скучный и забавный, мошенник и враг-супостат, но необходимый», — готовит Николай I своего сына к этой встрече. Но при всей авторитарности своей натуры он не ставил цели подавить и подчинить личность своего преемника. Настоятельно рекомендуя ему советоваться с сопровождавшими лицами, например Орловым и Татищевым, он вместе с тем писал: «…в особенности действуй по своему внутреннему влечению, помня мой совет».
Была и не высказанная в «Инструкции» главная цель путешествия — династическая. Наследнику уже исполнилось 20 лет, пришло время выбора невесты. А. Ф. Тютчева в своих воспоминаниях упоминает о наличии списка имеющихся для него в виду немецких принцесс. Сам наследник воспринимал предстоящее путешествие не без грусти. «Мне одному придется странствовать по белому свету», — писал он отцу после расставания и покорно добавлял, что смотрит на это «как на долг». В поспешности отъезда, в длительности путешествия, в тональности настроения цесаревича чувствовалось что-то затаенное, печальное, тревожное. Сохранившиеся в архивах личные материалы не дают ответа на возникающие вопросы о подлинных причинах, вынуждающих Николая I торопиться. Эти исчезнувшие или уничтоженные материалы «собственной библиотеки» Романовых в 1919 г. еще были доступны и использовались историком А. Н. Савиным в его специальном исследовании истории сватовства наследника. Эта сейчас уже забытая публикация, к которой с 1920-х годов никогда не обращались историки, позволяет воссоздать страницы жизни великого князя Александра Николаевича, определившие его личную судьбу.
Император и императрица очень торопились отправить сына за границу, чтобы определиться с невестой и поскорее женить. И у них были серьезные основания спешить: старший сын вырос влюбчивый и слабохарактерный, легко поддавался под нежелательные родителям влияния. В мае 1838 г. пришлось торопливо увозить его за границу, чтобы оторвать от пленившей его фрейлины Ольги Осиповны Калиновской и изолировать от влияния дяди великого князя — Михаила Павловича. В июне 1838 г. Николай Павлович очень тревожится и пишет жене, лечившейся в Германии, о своей беседе со старшей дочерью Магу по поводу Саши: «Мы говорили также о Саше, и она, как и я, говорит, что он часто обнаруживает большую слабость характера и легко дает себя увлечь. Я все время надеюсь, что это пройдет с возрастом, так как основы его характера настолько хороши, что с этой стороны можно ожидать многого; однако, безусловно, необходимо, чтобы у него были более крепкие нервы; без этого он пропал, ибо его работа будет не легче моей, а что меня спасает? Конечно, не умение, я простой человек, — но надежда на Бога и твердая воля действовать, вот и все». Родители не говорили сыну прямо, что они надолго усылают его за границу, чтобы прекратить роман с Калиновской. Но он это ясно чувствовал и 13/15 августа 1838 г. послал отцу из Эмса длинное покаянное письмо, признаваясь в своей запретной любви и извиняясь, что не открыл свое сердце родителям, а только дяде — Михаилу Павловичу. Он писал отцу: «Я „…“ не чувствую себя способным привязаться к другому лицу, знаю, однако, что перед отечеством своим обязан вступить в брак, но время еще терпит»; Ольгу Калиновскую он просил отца не обижать. В своем незамедлительном ответе отец выражал надежду на помощь Бога в «душевном исцелении» и обещал по-прежнему любить «Осиповну, как милую девушку».
За время путешествия наследник посетил сначала вместе с отцом Берлин и Стокгольм, а затем по «наставлению» отца — Швецию, Данию, Ганноверское королевство, Гессен-Кассель, герцогство Нассауское, Великое герцогство Саксен-Веймарское, Пруссию, Баварию, Тироль, Ломбардо-Венецианское королевство, Тоскану, Рим, Неаполь, Сардинию, Австрию, Вюртембергское королевство, Великое герцогство Баденское и Гессенское, Рейнские провинции Пруссии, Голландию, Англию — в общем, почти все страны Европы, за исключением Франции и государств Пиренейского полуострова. Обращает внимание множественность итальянских и немецких государств — объединение Италии и деятельность Бисмарка по сплочению Германии еще впереди. За время путешествия наследник российского престола получил массу орденов и дипломов: почетного члена Датской Академии изящных искусств, Римской Академии итальянской литературы, диплом доктора права Оксфордского университета и другие. Это пополнило пестрый список российских почестей: канцлер Александровского университета в Финляндии с 1825 г., почетный член Императорской Академии наук с 1837 г. и другие.
Познавательная программа путешествия была крайне насыщена, как и во время знакомства с родной страной. В Стокгольме наследник посетил Королевскую Академию наук, в Италии — «подземный Герколанум и открытую Помпею», восходил на Везувий, осматривал загородные дворцы Каппо-ди-Монте и Казерту, в Карраре — каменоломни, из которых добывался мрамор для колонн и украшений Георгиевской залы возрождавшегося из пепла Зимнего дворца, видел храм Святого Петра в Риме, купол которого специально был иллюминирован по распоряжению самого папы. О пребывании наследника в Риме писал оттуда бывший гувернер его Жилль: «Капитолийский музей, частные собрания картин, несравненные образцы древнего и нового зодчества, наконец, мастерские пребывающих в Риме художников всех стран попеременно привлекают внимание великого князя». Как и в России, наследник интересовался историческими достопримечательностями. В Нови он объехал поле сражения, выигранного Суворовым в 1792 г., в Австрии — поля битв при Асперне и Ваграме и т. п. Наследник никогда не пропускал случая посетить живописные места природы во всех странах. А посещениям картинных галерей, выставок, музеев, театров, концертов, зародов, ферм нет счета, как и военных смотров, парадов, учений, также и светских празднеств — балов, вечеров, маскарадов, семейных завтраков, обедов, ужинов у своей многочисленной немецкой родни.
Сын и наследник могущественного российского императора был с почестями принят при европейских дворах, в Ватикане папой Григорием XVI, в домах выдающихся государственных деятелей, например, у Меттерниха, жена которого оставила подробные дневниковые записи о его посещениях и его «милой любезности». Видимо, «наставления» отца возымели действие, и великий князь Александр Николаевич ничем не выдал своей осведомленности о канцлере как «враге-супостате» России. Познакомился венценосный путешественник и с русскими послами и сотрудниками дипломатических миссий.
Душевные переживания и переутомление, накопившееся еще во время стремительного путешествия по России, в «чужих краях» дало о себе знать вспышкой лихорадки, глубокой простудой, так что пришлось приостановить на месяц следование по маршруту и осесть в Эмсе для лечения, где в дальнейшем император Александр II будет не раз принимать различные врачебные курсы. Недуг отразился на его внешности, юноша похудел, побледнел, стал грустен и задумчив. Так изображает цесаревича впервые увидевший его в Эмсе французский писатель де Кюстин, вскоре затем посетивший Россию. И несмотря на это, красота великого князя поразила зоркого наблюдателя. «Выражение его взгляда, — говорит он, — доброта. Это в полном смысле слова государь (un prince). Вид его скромен без робости. Он прежде всего производит впечатление человека, превосходно воспитанного. Все движения его полны грации. Он прекраснейший образец государя из всех, когда-либо мною виденных»… Так воспринимали его, впрочем, многие. С нескрываемым удовольствием сообщал об этом императрице Жуковский: «Везде поняли его чистоту духовную, высокий характер; везде его милая наружность, так согласная с его нравственностью, пробудила живое, симпатичное чувство, и все, что я слышал о нем в разных местах, от многих, было мне по сердцу, ибо я слышал не фразы приветствия, а именно то, что соответствовало внутреннему убеждению. Несказанно счастливою минутою жизни моей будет та, — заключает наставник письмо свое, — в которую увижу его возвратившимся к Вам, с душою, полною живых впечатлений и здравых, ясных понятий, столь нужных ему при его назначении. Дай Бог, чтоб исполнилось и другое сердечное мое желание, которое в то же время есть и усердная молитва за него к Богу, чтоб в своем путешествии нашел он для себя то чистое счастье, которым Бог благословил отца его».
Спустя несколько месяцев в письме от 12 марта 1839 г. из Карлсруэ уже с большой откровенностью и одновременно тревогой Василий Андреевич касается щекотливого вопроса — выбора невесты. Он сетует, что жизнь слишком суетлива, что не остается времени для досуга и встреч «с глазу на глаз» и «сердца с сердцем». «Разумеется, — поверяет он свои размышления императрице, — не позволю себе никакого вопроса: это для меня святыня, к которой прикасаться не смею. Да благословит Бог минуту, в которую выбор сердца решит судьбу его жизни!» Эти слова оказались пророческими. На следующий день неожиданное событие определило личную жизнь наследника.
По совету сопровождавших его лиц и «из учтивости» цесаревич решился заехать в Дармштадт, «не предполагая вовсе, — как сообщал в письме к Николаю I генерал-адъютант А. А. Кавелин, — что там встретит назначенную Богом, может быть, свою суженую». По дороге из Карлсруэ заехали в Гейдельберг, «известный своим университетом», «смотрели развалины древнего замка, колыбели царствующего в Баденском Герцогстве Дома, побывав в подвале, в котором хранилась самая большая в Европе винная бочка, и к 6 1/2 часов вечера прибыли в Дармштадт». Остановились в гостинице. В 7 часов в казачьей форме наследник отправился с визитом к великому герцогу Людвигу II во дворец. По дороге, как записал он в тот же день, 13 (25) марта 1839 года, в своем дневнике, его адъютант А. И. Барятинский сказал, что «тут есть тоже молодая принцесса 15 лет, и очень хороша, я про нее ничего не знал». После визита к великому герцогу Александр Николаевич посетил наследного принца и здесь впервые увидел его сестру принцессу Марию. Та же дневниковая запись передает мгновенное непосредственное восприятие этой непредусмотренной заранее встречи: «…» с первой минуты (принцесса Мария. — Л. 3.) сделала на меня удивительное впечатление и мне крайне понравилась. Посидев у них, мы поехали в театр, где давали оперу Сконтини « Весталку» (ее давали в день вступления в Париж, 19 марта 1814 г.)». И далее: «Я еще говорил с принцессой Марией после театра, у нее глаза прелестны». Вернувшись из театра, «я сейчас объявил Орлову о том, какое впечатление на меня произвела принцесса Мария, — продолжает свою запись наследник российского престола, — и что она мне понравилась лучше всех прочих и потому я тут же решился писать Государю обо всем и просить его благословения. Я считаю этот случай совершенно волею Божьею, ибо я и не думал даже в Дармштадте останавливаться и вдруг нашел здесь, которая, я надеюсь (так в тексте. — Л. 3.) сделает счастье моей жизни. «…» Ей будет 24 июля 15 лет, следовательно, надобно будет подождать до августа 1841 года, и там, если Бог благословит, совершить брак. Она еще не конфирмована (до сентября). Я так счастлив, что не могу выразить. Я писал Государю до 1/2 3 часов и потом лег спать с легким сердцем». На следующий день, увидев принцессу Марию за завтраком, он писал: «Утром она еще лучше, чем вечером», и еще раз: «выражение глаз удивительное». И заключает свои впечатления: «Мы оставили Дармштадт с совершенно другим чувством, чем при приезде, с надеждой будущего счастья».
С. С. Татищев, биограф Александра II, имевший в свое время доступ к личным материалам царской семьи, многие из которых уже утрачены, писал о настроении и состоянии духа великого князя: «Новое пламенное чувство до того охватило его, что в разговорах с князем Орловым, заменившим при нем умершего попечителя князя Ливена и скоро снискавшим полное его доверие, он открывал ему свою душу, признаваясь, что вовсе не желал бы царствовать, что единственное его желание — найти достойную подругу, которая украсила бы ему то, что считает он высшим на земле счастьем, — счастье супруга и отца». Мысли и желания эти, оказалось, не были до конца изжиты или вытеснены признанием своего долга и предстоящего предназначения, как он сам недавно еще думал, путешествуя по России. Много позже, уже во время царствования, они вспыхнут с новой силой, только в связи с другим чувством и к другой женщине.
Николай I получил известие о событиях в Дармштадте не только от сына, но и от его воспитателя Кавелина. Передавая состояние наследника после первой встречи с принцессой, он писал: «Великий князь, увидев меня, бросился, растроганней, обнимать меня, говоря: „Кажется, мне Бог дал найтить чего искал“. А спустя неделю из Англии, куда они отправились в соответствии с маршрутом путешествия, Кавелин писал о наследнике: „…“ чрезвычайно занят воспоминаниями о Дармштадте; хоть он уже испытал чувство, теперь им ощущаемое (к О. О. Калиновской. — Л. 3.), но, к счастью, этот раз оно не противоречит долгу и потому великий князь наслаждается им без упреков совести и, следовательно, вполне».
Очень любивший писать письма вообще, в этом случае Николай I был особенно внимателен к сердечным посланиям сына и ответил тотчас и не раз. Он поспешил успокоить тревоги влюбленного: «Обнимаю тебя от всего сердца, со всею родительскою нежностью, видя в этом только волю Божию и посылая тебе мое родительское благословение!» В следующем письме продолжал: « С одногодня влюбиться не часто бывает, стало, не сомневаюсь, что Бог сподобил тебя». И еще раз, 14 (26) мая, незадолго до возвращения сына домой, писал из Царского Села: «Да наставит тебя Бог не ослепляться одной наружностью, но да даст тебе проницательность узнать ее сердце и душу! Дай Бог, чтоб ты не ошибся в твоих предчувствиях, и да сподобит твоей Марье быть тебе, что мне Мама». Можно понять мотивы столь поспешного благословения властного отца-самодержца, напуганного недавней историей с Ольгой Калиновской. Удивление вызывает другое, что он пренебрег тревожными сигналами князя Орлова о сомнительности королевского происхождения принцессы Марии.
Это письмо Орлова из Майнца об упорно циркулировавших при немецких дворах слухах, что Людвиг II в действительности не был отцом принцессы Марии, не сохранилось, но содержание его вполне реконструируется по ответному письму Николая I от 26 марта (7 апреля), которое известно было и приводится в упомянутой выше статье историка А. Н. Савина. Во всем этом деле особенно интересна реакция Николая Павловича, который не увидел здесь никакой помехи женитьбе своего наследника и приветствовал весть о его влюбленности, по-видимому, без малейших колебаний, без всякой душевной борьбы. Вот это удивительное письмо Орлову: «Сомнения насчет законности ее рождения более основательны, чем вы думаете, так как считается, что в семье ее только терпят и едва переносят. „…“ Но так как она признана фактически и носит имя своего отца, никто не может ничего говорить насчет этого. Важно, чтобы молодые люди сначала узнали друг друга прежде, чем им решить, подходят ли они друг к другу. „…“ В конце концов, да благословит Господь это доброе начало и да приведет к хорошему концу». «Почему Николай Павлович отнесся с почти полным равнодушием к вопросу о том, чья кровь течет в жилах его будущей снохи?» — задается вопросом исследователь, которому посчастливилось познакомиться с этим навсегда утраченным для нас эпистолярным наследием, и дает ответ вполне убедительный. «Как знать? — пишет Савин. — Может быть, он памятовал о своей много любившей бабке и об еще более соблазнительных толках, и отчасти печатных толках, по поводу рождения своего отца, и потому считал несправедливым или даже опасным пускаться в точные разыскания об отце Марии Гессен-Дармштадтской. Может быть, он хотел поскорее женить сына и обрадовался забвению Калиновской и влюблению в принцессу. А может быть, он даже был евгеником и мечтал укрепить, оздоровить свое потомство притоком свежей, не владетельной крови. Как бы то ни было, факт остается фактом: монарх, который считался самым непримиримым, упрямым и сильным представителем европейского легитимизма, нисколько не был смущен насчет чистоты крови в жилах невесты своего наследника и с легким сердцем успокоил себя отсутствием официально заявленных возражений по поводу законности ее происхождения. „…“ Важно знать, что легитимизм Николая I не отличался большой щепетильностью».
О сомнительности происхождения своей избранницы знал и наследник. Об этом свидетельствует письмо Орлова Николаю I из Гааги 10 (22) апреля 1839 г. «Не думайте, Государь, что я скрыл от него циркулирующие относительно ее рождения слухи, — добросовестно сообщал он, оберегая себя от возможных осложнений, — он об этом узнал в тот же день в Дармштадте, но он судил о них с полной серьезностью, как и вы, что было бы лучше, если бы было иначе, но что она носит имя своего отца и что с легальной стороны никто не может сделать никаких возражений». Одной Александре Федоровне, гордой чистотой своей крови и своим незапятнанным супружеским целомудрием, стало по-женски стыдно, неловко, но она не смела пойти против воли мужа и сына, хотя и высказала в письмах к цесаревичу свое огорчение.
С разрешения родителей Александр Николаевич еще раз побывал в Дармштадте. Письма к отцу в конце мая — начале июня свидетельствуют, что избранница его никак не разочаровала, что он не меньше прежнего увлечен. «Смею надеяться, что все хорошо пойдет», — заверял он уверенно. Во всем этом деле наследник отмечает заслуги Орлова и говорит, что будет ему за это «вечно благодарен». Действительно, он это доказал в первые годы своего царствования.