Страница:
Пройдет три с небольшим года от этого первого решительного шага до провозглашения отмены крепостного права в феврале 1861 г. И все это время Александр II будет твердо идти к поставленной цели, хотя и не без колебаний, а иногда и уступок натиску крепостников. Не будучи либералом по убеждениям, мировоззрению, по всей прошлой своей государственной деятельности, Александр II, признав необходимость отмены крепостного права в государственных интересах России, встал на путь либеральных преобразований. Это случилось не сразу, не без внутренней борьбы и метаний, которые особенно характерны для Александра II в 1858 г., после принятия и публикации в официальной отечественной и зарубежной прессе первых рескриптов о начале подготовки крестьянской реформы. Непреклонная решимость Александра II отменить крепостное право в условиях самодержавно-крепостнического строя России являлась весь период подготовки крестьянской реформы главным гарантом ее осуществления.
Не имея самостоятельного взгляда на сущность предстоящего решения крестьянского вопроса, Александр II ориентировался на программы, предложенные различными представителями бюрократии и общественных сил. Его позиция не была статичной, неизменной, она эволюционировала от признания в 1857-1858 гг. «остзейского варианта» безземельного освобождения крестьянской надельной земли в собственность, то есть на либеральную программу реформы, разработанную либеральной бюрократией совместно с единомышленниками из среды общественных деятелей. Эта эволюция объяснялась не прихотью самодержца, а развитием и влиянием общественно-политической ситуации в стране.
Открытие в 46 губерниях Европейской России дворянских комитетов для обсуждения проектов реформы выявит наличие в дворянстве крепостнического большинства и либерального меньшинства, что поставит Александра II перед необходимостью выбора, определения своей позиции. С другой стороны, он должен был учитывать поступавшую со всех сторон информацию о напряженном ожидании крестьянством освобождения. Особенно сильное впечатление на него произвело известие о массовых волнениях крестьян Эстляндской губернии (соседствующей с Петербургской), вызванных неприятием местной реформы, не обеспечивавшей крестьян землей. Попытка Александра II подтолкнуть помещиков к ускорению подготовки реформы собственным примером и издание указа 20 июня 1858 г. об освобождении удельных крестьян без земли оказались неудачными. Указом воспользовались единицы. Крестьянство, принадлежавшее императорской фамилии, двору, не приняло освобождения без земли. И не требовалось обладать большой дальновидностью, чтобы предвидеть аналогичную позицию и помещичьего крестьянства. Личные наблюдения Александра II во время путешествия по России убеждали в надеждах крестьянства на своего монарха. Вернувшись из поездки в Вологду и на Север он писал А. И. Барятинскому 7 июля 1858 г.: «Меня очень порадовало то доброжелательство, которое я встретил везде. Связь, которая существует у нас между государем и народом, — это наша сила, и не дай Бог, чтобы успели это испортить нам…» Это убеждение склоняло его к признанию освободительной реформы. Значительное влияние на Александра II оказал и его ближайший друг генерал-адъютант Я. И. Ростовцев, признавший к тому времени либеральное требование освобождения крестьян с землей за выкуп. Четыре всеподданнейших письма Ростовцева о предстоящей крестьянской реформе Александр II передал в Главный (бывший Секретный) комитет, выразив тем самым и свое одобрение. Под сильным нажимом Александра II, можно сказать по его требованию, Главный комитет принял новую, либеральную правительственную программу решения крестьянского вопроса, основная цель которой заключалась в освобождении крестьян с землей на условиях выкупа.
То, что было отвергнуто в октябре 1856 г., фактически принято Александром II в октябре-ноябре 1858 г. А это означало признание программных установок и разработок либеральной бюрократии, что еще совсем недавно было невозможно. Александр II даже смирился на время с Н. А. Милютиным, дав свое согласие (после двухкратного отказа) в марте 1659 г. на назначение его временно исполняющим должность товарища министра внутренних дел. И одновременно он утвердил состав нового нетрадиционного государственного учреждения для подготовки проектов крестьянской реформы — Редакционных комиссий, в которых либеральная бюрократия и либеральные общественные деятели составили сплоченное большинство (факт в истории дореволюционной государственности России небывалый). Однако сам Александр II воспринимал Редакционные комиссии как «учреждение второстепенное», о чем свидетельствуют письма великому князю Константину Николаевичу. Идейным вдохновителем Редакционных комиссий стал Н. А. Милютин, а председателем — Я. И. Ростовцев. Созданные и кодифицированные здесь проекты реформы легли в основу «Положений 19 февраля 1861 года». Чтобы способствовать преодолению оппозиции в Главном комитете, Александр II назначил в это время его председателем Константина Николаевича, известного своими симпатиями и покровительством либеральной бюрократии (вместо вышедшего в отставку престарелого крепостника князя Орлова).
Допустив лидерство либеральной бюрократии в крестьянском деле, Александр II не вникал глубоко в концепцию подготовленных ею проектов отмены крепостного права. Он воспринял отдельные, конкретные, наиболее существенные положения проектов крестьянской реформы и твердо держался их вплоть до принятия закона 1861 года. Он противостоял и позиции большинства дворянства, определенно заявленной в решениях губернских дворянских комитетов, и мнению большинства Государственного совета, высшего законосовещательного органа, при окончательном обсуждении проектов закона. Он видел главные положения крестьянской реформы в нескольких исходных принципах, от которых не отступал. Личное освобождение крестьян должно обязательно сопровождаться наделением землей, сначала в пользование, а затем за выкуп в собственность. Выкуп надельной земли крестьянами не может быть, в отличие от их личного освобождения, актом единовременным, обязательным для дворянства, поэтому конечная цель реформы — превращение крестьян в собственников — не датировалась. Выкупная операция растягивалась на 49 лет, государство выступало по отношению к крестьянам в качестве кредитора, вся тяжесть выкупа, и самой стоимости земли, и уплаты процентов легла на освобожденных крестьян, что делало экономические условия реформы для массы крестьянства разорительными. И вопрос об обязательном наделении крестьян землей (сначала в пользование, а потом в собственность), и вопрос о финансовой стороне выкупа лично контролировались Александром II. В отличие от вопроса о сохранении общины и ее роли в процессе освобождения крестьян с землей (надел выкупался в общинную собственность, выход из общины хотя и не исключался, но был крайне затруднен), Александр II не высказывал свой взгляд на общину. Можно только с уверенностью утверждать, что ему всегда были чужды теории славянофильства, о чем он не раз писал своему брату, великому князю Константину Николаевичу.
Хотя при обсуждении проектов в Главном комитете и Государственном совете они и подверглись поправкам под натиском реакционных и консервативных сил, тем не менее либеральная концепция отмены крепостного права в законодательстве, провозглашенном с высоты престола, сохранилась. Александр II подписал этот исторический акт вопреки мнению большинства Государственного совета, но с чувством глубокого нравственного удовлетворения. 23 марта (7 апреля) 1861 года он писал своему дяде, королю прусскому Вильгельму: «У меня сознание, что я выполнил великий долг». Это главное дело царствования Александра II дало основание современникам назвать его «царем-освободителем». У потомков и историков нет причин ставить под сомнение правомерность этого «титула», единственного в галерее российских самодержцев и императоров. Но есть потребность понять истинные мотивы и побуждения царя-освободителя, его подлинные цели и намерения, его чувства и симпатии. Такую возможность дают нам письма Александра II брату и ближайшему помощнику в государственных делах, великому князю Константину Николаевичу.
Государственные заботы, многочисленные и разнообразные, подчинены в сознании Александра II одной цели, над всем доминирующей, — восстановить престиж и величие «дорогой нашей России» после бесславного поражения. Это величие понимается им как дальнейшее расширение империи, укрепление ее могущества, ее позиций на международной арене. Александр II выражает глубокое удовлетворение успехами русской дипломатии на Дальнем Востоке — новыми приобретениями по реке Амур, чему он очень содействовал еще в бытность свою наследником. С неподдельной радостью и подъемом сообщает он брату о победах русского оружия на Кавказе, о пленении Шамиля летом 1859 года. Он сохраняет в 1861 году в распоряжении наместника Кавказа князя А. И. Барятинского все бывшие под его началом военные силы и средства. И это при критическом положении финансов, при крайней обременительности расходов казны на Кавказ, составляющих 1/6 бюджета страны. Более того, Александр II готов к активным действиям в Малой Азии в случае войны или падения турецкого владычества в Европе.
Тональность сообщений о внутренних делах, о финансах и крестьянском вопросе иная — сдержанность, краткая информативность, отсутствие яркой личностной и эмоциональной окраски, характерной для описания дел военных и внешнеполитических. Не «улучшение быта» бывших крепостных, как это официально провозглашалось, а дальнейшее расширение и усиление империи было целью политики Александра И. Иначе нельзя объяснить тот неумолимый факт, что государство не вложило в крестьянскую реформу ни одного рубля, что при этом более трети бюджета шло на военные расходы, что выкупная операция, разорительная для крестьян, была выгодна для государства. Кажется, стремление Николая I видеть в сыне человека «военного в душе» дало свои плоды.
Характерна реакция Александра II на недовольство крестьян экономическими условиями реформы — уменьшение наделов и высокие повинности и выкупные платежи за них. Выступая 15 августа 1861 г. в Полтаве перед крестьянскими старостами, он категорично высказывал свое отношение: "…ко мне доходят слухи, что вы ожидаете другой воли. Никакой другой воли не будет, как та, которую я вам дал. Исполняйте, чего требуют закон и Положение. Трудитесь и работайте. Будьте послушны властям и помещикам». Пятнадцать месяцев спустя самодержец произнес похожую речь на собрании крестьянских представителей, которая затем была прочитана во всех уездах, она положила конец ложным надеждам. Не насторожило Александра II и беспокойство министра финансов, который неоднократно докладывал о тяжести выкупных платежей для крестьян и обременительности бюджета непроизводительными расходами, в первую очередь военными. Так, во всеподданнейшем докладе 16 сентября 1866 г. Рейтерн отмечал: «Затруднение, с которым поступают выкупные платежи, в некоторых, по крайней мере, случаях происходит от того, что эти платежи превышают средства крестьян…» Никакой реакции не последовало, меры приняты не были. Жесткость позиции монарха органично уживалась с патриархально-сентиментальным отношением к народу: «Вы мои дети, а я вам отец и молю Бога за вас, так же как и за всех, которые, как и вы, близки моему сердцу», — говорил он в другой речи, перед депутацией старообрядцев 17 апреля 1863 г., обратившихся с адресом к царю-освободителю. Великий акт отмены крепостного права не поколебал традиционного отношения российских самодержцев к народу, видевших в нем источник сил и средств для усиления монархии, укрепления и расширения империи, ее величия.
Распространившаяся в наши дни идеализация российских монархов (и Александра II, в частности), как и в советское время огульное порицание их деятельности, не имеет научных оснований. Воспринимать Александра II как благодетеля своего народа, дарующего ему освобождение с землей, так же ошибочно, как отрицать его огромную роль в деле отмены крепостного права в России, в деле, к которому пытались приступить, но на которое не могли решиться его предшественники на российском престоле в течение 100 лет до 1861 г. В дате «19 февраля» увековечено и бескровное падение крепостного права в России, и имя Александра II (в этот день занявшего престол) как царя-освободителя. Д. А. Милютин, один из образованнейших и компетентных людей этого царствования, бывший 20 лет бессменно военным министром, писал в воспоминаниях: «Не в одной России, а во всей Европе великая государственная мера 19 февраля 1861 года произвела глубокое впечатление. Заявления высокого сочувствия к этой мере и лично к императору, освободившему десятки миллионов людей из рабства, раздались официально в английском парламенте, в берлинском ландтаге, даже в итальянском собрании представителей, несмотря на то что между туринским и петербургским кабинетами тогда были прерваны дипломатические сношения».
Созданный Александром II в ноябре 1857 г., одновременно с началом гласной подготовки отмены крепостного права, Совет министров вовсе не стал кабинетом. Полностью послушный своему председателю — монарху, он созывался только по его распоряжению, в его кабинете, заседания не протоколировались, нередко прерывались, если Александр II уставал или ему становилось неинтересно. Идея единого правительства не состоялась. Напротив, по меткому выражению Валуева, Александр II придерживался в своей деятельности политики «немыслимых диагоналей», что приводило к противоречивости, непоследовательности действий правительства и грозило опасными последствиями.
Либерализм Александра II в крестьянском вопросе накануне отмены крепостного права сочетается с его самодержавной неприязнью к нарождающейся гласности, к инакомыслию, с готовностью поставить преграду «необузданности нашей литературе, которой давно пора было положить узду», как он выскажется в 1859 году. И это не было вспышкой минутного раздражения. Внутреннее неприятие «наших собственных либералов и мнимых прогрессистов» прорывается наружу в его резолюциях, инструкциях, письмах.
Генетическая связь царя-освободителя со своими предшественниками на российском престоле проявляется и в представлении о незыблемости, неограниченности самодержавной власти в России. Даже родные братья остаются верноподданными. В письме к великому князю Константину Николаевичу 18 (30) марта 1859 г. Александр II выговаривал по поводу случившейся служебной размолвки: «Ты и брат Николай, вы оба служите мне, и ваше дело состоит в том, чтобы друг другу помогать, а не ссориться». На пути к осуществлению общегосударственной задачи — отмены крепостного права — он своей волей, своим самодержавным словом вынуждал к принятию необходимых решений Секретный и Главный комитеты, подавляя оппозицию крепостников. Но точно так же, как полновластный самодержец, он закрыл либеральные Редакционные комиссии неожиданно для их членов, собравшихся на свое очередное заседание. Более того, иногородним было предложено покинуть Петербург.
Если говорить об убеждениях Александра II, то это прежде всего относится к его вере в самодержавную монархию как лучшую и наиболее органичную для русского народа форму правления. Тому есть много свидетельств. В письме к папе римскому Пию IX 1859 года Александр II с укором и сожалением отзывается о короле Прусском (родном и любимом дяде по матери): «Он боялся конституции, которую имел слабость допустить». Осенью того же года Александр с гневом и раздражением реагирует на всеподданнейшие адреса дворянства, в равной степени либеральные и реакционные, содержащие намек на конституцию. Особенно ярко его взгляд выражен в беседе с прусским послом О. Бисмарком в Петербурге 10 ноября 1861 г., на вопрос которого о возможности в России конституции и либеральных учреждений Александр II сказал: «Во всей стране народ видит в монархе посланника Бога, отеческого и всевластного господина. Это чувство, которое имеет силу почти религиозного чувства, неотделимого от личной зависимости от меня, и я охотно думаю, что я не ошибаюсь. Чувство власти, которое дает мне корона, если им поступиться, образует бреши в нимбе, которым владеет нация. Глубокое уважение, которым русский народ издревле, в силу прирожденного чувства, окружает трон своего царя, невозможно устранить. Я без всякой компенсации сократил бы авторитарность правительства, если бы хотел ввести туда представителей дворянства или нации. Бог знает куда мы вообще придем в деле крестьян и помещиков, если авторитет царя будет недостаточно полным, чтобы оказывать решающее воздействие». Аналогичный взгляд высказал Александр II спустя два года в беседе с П. А. Милютиным накануне его отправки в Польшу в 1863 г. Самодержец сказал: для того чтобы «восстановить у поляков сейм и конституционную хартию, он обязан созвать Земский собор в Москве или Петербурге, а между тем он находит, что русский народ еще не созрел для подобной перемены». Причем он относил это не только к «простому народу», который считал «самым надежным оплотом порядка в России», но и к высшим классам русского общества, которые «не приобрели еще той степени образованности, которая необходима для представительного правления». Те же доводы повторил он предводителю дворянства Д. П. Голохвастову в 1865 г.
В этих высказываниях есть здравые мысли. Действительно, личная неограниченная власть монарха способствовала осуществлению отмены крепостного права и других либеральных реформ. Но далеко не только и не столько этими соображениями руководствовался Александр II, отвергая в течение 25 лет саму возможность конституции в России. Он был органически связан с устойчивой государственной традицией авторитарно-патриархальной власти самодержавия, Он вырос и был воспитан в этой системе, его интеллект, характер, психологический и душевный склад сформировались под бдительным оком и личным влиянием Николая I, в эпоху апогея самодержавия. Его здравый и практичный ум, по-видимому, не обладал глубиной и прозорливостью. В отличие от наиболее дальновидных государственных деятелей он не понял, что «дерево (крепостное право.-Л. 3.) пустило далеко корень: оно осеняет и Церковь, и Престол», что внезапное упразднение крепостного права может расшатать монолитность империи: «здание Петра I поколеблется», «могут отойти даже части — остзейские провинции, самая Польша» (слова С. С. Уварова, сказанные М. П. Погодину в 1847 г.).
Когда такая опасность действительно возникла, для Александра II неожиданно, он, сообразуясь с силой, масштабом и характером освободительного движения, пошел на уступки. В Финляндии под натиском широкой, организованной, мирной оппозиции Александр II восстановил сейм, не собиравшийся полвека, лично его открыл в Гельсингфорсе 6(18) сентября 1863 г. и произнес речь на французском языке, в которой признал «неприкосновенным принцип конституционной монархии, вошедший в нравы финляндского народа».
По отношению к Польше с первых же шагов Александра II проявилась двойственность: с одной стороны, так нехарактерная для его отца мягкость, гуманность, с другой — жесткая авторитарность неограниченного монарха, усвоенная всем воспитанием, постоянно подпитываемая близким, ежедневным общением с отцом, всей атмосферой Зимнего дворца. В связи с коронацией в 1856 г. он дал амнистию участникам польского восстания 1830-1831 гг. и другим ссыльным полякам, разрешил польским эмигрантам вернуться на родину (за редким исключением для особенно активных противников самодержавия). Но, будучи в мае того же года в Варшаве, он в своей речи перед предводителями дворянства, сенаторами и высшим католическим духовенством решительно предупредил поляков: «Вам нужно знать для блага самих поляков, что Польша должна пребывать навсегда в соединении с великой семьей русских императоров. „…“ Я снова повторяю: господа, оставьте мечтания! Оставьте мечтания! (point de reveries. — фр.)». Этот настойчивый, лишенный деликатности призыв Александра II не без оснований напомнил полякам окрик Николая I, требовавшего в своей речи в Варшаве в 1835 году отказаться от «обманчивых мечтаний» под угрозой в противном случае разрушить столицу мятежного края. Да и сам император Александр II решительно и открыто заявил о преемственности своего курса в польском вопросе с традиционной политикой своего отца. «Я ничего не изменю, — сказал он тогда же в другой речи перед поляками. — Сделанное моим отцом — хорошо сделано». И это говорилось о политике жесткой регламентации, проводимой Николаем I, говорилось в год «оттепели», когда «начала свободно дышать Россия», в год политической амнистии. Явная недальновидность. Когда же спустя пять лет был принят указ 12 (26) марта 1861 г. о реформах, направленных на восстановление «автономной администрации» Польши, время оказалось упущенным. Не помогло и назначение наместником Царства Польского великого князя Константина Николаевича, известного своим либерализмом и приверженностью к реформам. Тем более что по требованию Александра II военное положение сохранялось.
Близко наблюдавший Александра II в это время военный министр Д. А. Милютин дает такую характеристику его отношения к польскому вопросу: «Что касается государя, то в его мыслях, как мне кажется, происходила тяжелая борьба двух противоположных течений: с одной стороны, всякое проявление революционных притязаний поляков, пренебрежение их к русской власти, уличные беспорядки и дерзкие выходки возбуждали в нем негодование, возмущали его; он огорчался неблагодарностью, с которой поляки принимали все оказанные им уступки и даруемые льготы; под впечатлением этих чувств являлось у него требование строгих репрессивных мер, энергических распоряжений, не исключая и употребления оружия; с другой стороны, его мягкое сердце и природное благодушие склоняли его к мерам кротким, примирительным, внушали ему желание испробовать все средства к установлению доброго согласия между Россией и Польшей; для этого он был готов на всякие уступки, на всякие пожертвования, совместные с достоинством и пользами Империи. Мне кажется, что государь склонен был, чтобы Царству Польскому предоставить такое же положение в отношении к Империи, в какое поставлено Великое княжество Финляндское. Думал, что Польша могла бы достигнуть такого же, вполне благоприятного положения, если бы только вожаки польские обладали таким же здравым смыслом, таким же спокойным, сдержанным характером, каким отличаются финляндцы». Вполне возможно, что наблюдения Д.Д. Милютина имели достаточные основания. И все же в действительности Александр II склонился к совсем иному решению, чем с Финляндией.
Не имея самостоятельного взгляда на сущность предстоящего решения крестьянского вопроса, Александр II ориентировался на программы, предложенные различными представителями бюрократии и общественных сил. Его позиция не была статичной, неизменной, она эволюционировала от признания в 1857-1858 гг. «остзейского варианта» безземельного освобождения крестьянской надельной земли в собственность, то есть на либеральную программу реформы, разработанную либеральной бюрократией совместно с единомышленниками из среды общественных деятелей. Эта эволюция объяснялась не прихотью самодержца, а развитием и влиянием общественно-политической ситуации в стране.
Открытие в 46 губерниях Европейской России дворянских комитетов для обсуждения проектов реформы выявит наличие в дворянстве крепостнического большинства и либерального меньшинства, что поставит Александра II перед необходимостью выбора, определения своей позиции. С другой стороны, он должен был учитывать поступавшую со всех сторон информацию о напряженном ожидании крестьянством освобождения. Особенно сильное впечатление на него произвело известие о массовых волнениях крестьян Эстляндской губернии (соседствующей с Петербургской), вызванных неприятием местной реформы, не обеспечивавшей крестьян землей. Попытка Александра II подтолкнуть помещиков к ускорению подготовки реформы собственным примером и издание указа 20 июня 1858 г. об освобождении удельных крестьян без земли оказались неудачными. Указом воспользовались единицы. Крестьянство, принадлежавшее императорской фамилии, двору, не приняло освобождения без земли. И не требовалось обладать большой дальновидностью, чтобы предвидеть аналогичную позицию и помещичьего крестьянства. Личные наблюдения Александра II во время путешествия по России убеждали в надеждах крестьянства на своего монарха. Вернувшись из поездки в Вологду и на Север он писал А. И. Барятинскому 7 июля 1858 г.: «Меня очень порадовало то доброжелательство, которое я встретил везде. Связь, которая существует у нас между государем и народом, — это наша сила, и не дай Бог, чтобы успели это испортить нам…» Это убеждение склоняло его к признанию освободительной реформы. Значительное влияние на Александра II оказал и его ближайший друг генерал-адъютант Я. И. Ростовцев, признавший к тому времени либеральное требование освобождения крестьян с землей за выкуп. Четыре всеподданнейших письма Ростовцева о предстоящей крестьянской реформе Александр II передал в Главный (бывший Секретный) комитет, выразив тем самым и свое одобрение. Под сильным нажимом Александра II, можно сказать по его требованию, Главный комитет принял новую, либеральную правительственную программу решения крестьянского вопроса, основная цель которой заключалась в освобождении крестьян с землей на условиях выкупа.
То, что было отвергнуто в октябре 1856 г., фактически принято Александром II в октябре-ноябре 1858 г. А это означало признание программных установок и разработок либеральной бюрократии, что еще совсем недавно было невозможно. Александр II даже смирился на время с Н. А. Милютиным, дав свое согласие (после двухкратного отказа) в марте 1659 г. на назначение его временно исполняющим должность товарища министра внутренних дел. И одновременно он утвердил состав нового нетрадиционного государственного учреждения для подготовки проектов крестьянской реформы — Редакционных комиссий, в которых либеральная бюрократия и либеральные общественные деятели составили сплоченное большинство (факт в истории дореволюционной государственности России небывалый). Однако сам Александр II воспринимал Редакционные комиссии как «учреждение второстепенное», о чем свидетельствуют письма великому князю Константину Николаевичу. Идейным вдохновителем Редакционных комиссий стал Н. А. Милютин, а председателем — Я. И. Ростовцев. Созданные и кодифицированные здесь проекты реформы легли в основу «Положений 19 февраля 1861 года». Чтобы способствовать преодолению оппозиции в Главном комитете, Александр II назначил в это время его председателем Константина Николаевича, известного своими симпатиями и покровительством либеральной бюрократии (вместо вышедшего в отставку престарелого крепостника князя Орлова).
Допустив лидерство либеральной бюрократии в крестьянском деле, Александр II не вникал глубоко в концепцию подготовленных ею проектов отмены крепостного права. Он воспринял отдельные, конкретные, наиболее существенные положения проектов крестьянской реформы и твердо держался их вплоть до принятия закона 1861 года. Он противостоял и позиции большинства дворянства, определенно заявленной в решениях губернских дворянских комитетов, и мнению большинства Государственного совета, высшего законосовещательного органа, при окончательном обсуждении проектов закона. Он видел главные положения крестьянской реформы в нескольких исходных принципах, от которых не отступал. Личное освобождение крестьян должно обязательно сопровождаться наделением землей, сначала в пользование, а затем за выкуп в собственность. Выкуп надельной земли крестьянами не может быть, в отличие от их личного освобождения, актом единовременным, обязательным для дворянства, поэтому конечная цель реформы — превращение крестьян в собственников — не датировалась. Выкупная операция растягивалась на 49 лет, государство выступало по отношению к крестьянам в качестве кредитора, вся тяжесть выкупа, и самой стоимости земли, и уплаты процентов легла на освобожденных крестьян, что делало экономические условия реформы для массы крестьянства разорительными. И вопрос об обязательном наделении крестьян землей (сначала в пользование, а потом в собственность), и вопрос о финансовой стороне выкупа лично контролировались Александром II. В отличие от вопроса о сохранении общины и ее роли в процессе освобождения крестьян с землей (надел выкупался в общинную собственность, выход из общины хотя и не исключался, но был крайне затруднен), Александр II не высказывал свой взгляд на общину. Можно только с уверенностью утверждать, что ему всегда были чужды теории славянофильства, о чем он не раз писал своему брату, великому князю Константину Николаевичу.
Хотя при обсуждении проектов в Главном комитете и Государственном совете они и подверглись поправкам под натиском реакционных и консервативных сил, тем не менее либеральная концепция отмены крепостного права в законодательстве, провозглашенном с высоты престола, сохранилась. Александр II подписал этот исторический акт вопреки мнению большинства Государственного совета, но с чувством глубокого нравственного удовлетворения. 23 марта (7 апреля) 1861 года он писал своему дяде, королю прусскому Вильгельму: «У меня сознание, что я выполнил великий долг». Это главное дело царствования Александра II дало основание современникам назвать его «царем-освободителем». У потомков и историков нет причин ставить под сомнение правомерность этого «титула», единственного в галерее российских самодержцев и императоров. Но есть потребность понять истинные мотивы и побуждения царя-освободителя, его подлинные цели и намерения, его чувства и симпатии. Такую возможность дают нам письма Александра II брату и ближайшему помощнику в государственных делах, великому князю Константину Николаевичу.
Государственные заботы, многочисленные и разнообразные, подчинены в сознании Александра II одной цели, над всем доминирующей, — восстановить престиж и величие «дорогой нашей России» после бесславного поражения. Это величие понимается им как дальнейшее расширение империи, укрепление ее могущества, ее позиций на международной арене. Александр II выражает глубокое удовлетворение успехами русской дипломатии на Дальнем Востоке — новыми приобретениями по реке Амур, чему он очень содействовал еще в бытность свою наследником. С неподдельной радостью и подъемом сообщает он брату о победах русского оружия на Кавказе, о пленении Шамиля летом 1859 года. Он сохраняет в 1861 году в распоряжении наместника Кавказа князя А. И. Барятинского все бывшие под его началом военные силы и средства. И это при критическом положении финансов, при крайней обременительности расходов казны на Кавказ, составляющих 1/6 бюджета страны. Более того, Александр II готов к активным действиям в Малой Азии в случае войны или падения турецкого владычества в Европе.
Тональность сообщений о внутренних делах, о финансах и крестьянском вопросе иная — сдержанность, краткая информативность, отсутствие яркой личностной и эмоциональной окраски, характерной для описания дел военных и внешнеполитических. Не «улучшение быта» бывших крепостных, как это официально провозглашалось, а дальнейшее расширение и усиление империи было целью политики Александра И. Иначе нельзя объяснить тот неумолимый факт, что государство не вложило в крестьянскую реформу ни одного рубля, что при этом более трети бюджета шло на военные расходы, что выкупная операция, разорительная для крестьян, была выгодна для государства. Кажется, стремление Николая I видеть в сыне человека «военного в душе» дало свои плоды.
Характерна реакция Александра II на недовольство крестьян экономическими условиями реформы — уменьшение наделов и высокие повинности и выкупные платежи за них. Выступая 15 августа 1861 г. в Полтаве перед крестьянскими старостами, он категорично высказывал свое отношение: "…ко мне доходят слухи, что вы ожидаете другой воли. Никакой другой воли не будет, как та, которую я вам дал. Исполняйте, чего требуют закон и Положение. Трудитесь и работайте. Будьте послушны властям и помещикам». Пятнадцать месяцев спустя самодержец произнес похожую речь на собрании крестьянских представителей, которая затем была прочитана во всех уездах, она положила конец ложным надеждам. Не насторожило Александра II и беспокойство министра финансов, который неоднократно докладывал о тяжести выкупных платежей для крестьян и обременительности бюджета непроизводительными расходами, в первую очередь военными. Так, во всеподданнейшем докладе 16 сентября 1866 г. Рейтерн отмечал: «Затруднение, с которым поступают выкупные платежи, в некоторых, по крайней мере, случаях происходит от того, что эти платежи превышают средства крестьян…» Никакой реакции не последовало, меры приняты не были. Жесткость позиции монарха органично уживалась с патриархально-сентиментальным отношением к народу: «Вы мои дети, а я вам отец и молю Бога за вас, так же как и за всех, которые, как и вы, близки моему сердцу», — говорил он в другой речи, перед депутацией старообрядцев 17 апреля 1863 г., обратившихся с адресом к царю-освободителю. Великий акт отмены крепостного права не поколебал традиционного отношения российских самодержцев к народу, видевших в нем источник сил и средств для усиления монархии, укрепления и расширения империи, ее величия.
Распространившаяся в наши дни идеализация российских монархов (и Александра II, в частности), как и в советское время огульное порицание их деятельности, не имеет научных оснований. Воспринимать Александра II как благодетеля своего народа, дарующего ему освобождение с землей, так же ошибочно, как отрицать его огромную роль в деле отмены крепостного права в России, в деле, к которому пытались приступить, но на которое не могли решиться его предшественники на российском престоле в течение 100 лет до 1861 г. В дате «19 февраля» увековечено и бескровное падение крепостного права в России, и имя Александра II (в этот день занявшего престол) как царя-освободителя. Д. А. Милютин, один из образованнейших и компетентных людей этого царствования, бывший 20 лет бессменно военным министром, писал в воспоминаниях: «Не в одной России, а во всей Европе великая государственная мера 19 февраля 1861 года произвела глубокое впечатление. Заявления высокого сочувствия к этой мере и лично к императору, освободившему десятки миллионов людей из рабства, раздались официально в английском парламенте, в берлинском ландтаге, даже в итальянском собрании представителей, несмотря на то что между туринским и петербургским кабинетами тогда были прерваны дипломатические сношения».
5. От триумфа к трагедии 19 февраля 1861 года — 1 марта 1881 года
Довольно распространенное деление царствования Александра II на «эпоху реформ» и «наступление реакции» (после 1866 года) страдает прямолинейностью и упрощенностью. Компетентный, умный и тонкий наблюдатель тех событий А В. Головнин. человек из ближайшего окружения Константина Николаевича, в письме А. И. Барятинскому 15 (27) февраля 1861 г., в первые дни отмены крепостного права, писал: «Отныне он (Александр II. — Л. 3.) приобрел себе бессмертие». И несколькими строками ниже выражал беспокойство: «…будет ли государь продолжать употреблять в дело лица, которые решались открыто признавать себя врагами этой великой реформы, как Муравьев, Долгоруков и Тимашев. „…“ Я помню, как однажды я писал графу Киселеву в Париж (русский посол во Франции. — Л. 3.), что генерал Муравьев станет Аракчеевым настоящего царствования. „…“ Император имеет бесконечно более ума и знания, чем Myравьев; он добр и желает блага России; но у Муравьева более хитрости, коварства, и со всем этим он эгоист, злой и одарен бесстыдством. Нет ничего удивительного, если он скоро станет всемогущим, так как теперь он уже слишком могуществен». Прогноз Головнина сбылся, хотя это был не Михаил Муравьев, а Петр Шувалов, и после 1866 г. («Петр — по прозвищу четвертый, Аракчеев же второй» — из эпиграммы). Однако и в первые месяцы провозглашения великого акта то, чего опасался Головнин, произошло и даже превзошло его опасения. Ближайший сподвижник Муравьева в борьбе против деятелей реформы, автор контрпроекта на труды Редакционных комиссий во время их обсуждения в Главном комитете, составленного по заказу Муравьева и Долгорукова, П. А. Валуев назначен министром внутренних дел, а прежние руководители, С. С. Ланской и Н. А. Милютин, получили отставку в апреле 1861 г. Таким образом, реализация крестьянской реформы и подготовка земской попали к главному оппоненту автора концепции только что принятых «Положений 19 февраля» Н. А. Милютина — Валуеву. В 1861 г., в первый год свободы, Александр II сделал неожиданные назначения и по Министерству народного просвещения. Новый министр адмирал Е. Ф. Путятин, привыкший командовать кораблями, и попечитель Петербургского университетского округа боевой генерал Г. И. Филиппсон, известный участием в Кавказской войне, за несколько месяцев своего не только реакционного, но и нелепого управления фактически дали толчок студенческому движению, впервые так громко и сильно заявившему о себе в России.Созданный Александром II в ноябре 1857 г., одновременно с началом гласной подготовки отмены крепостного права, Совет министров вовсе не стал кабинетом. Полностью послушный своему председателю — монарху, он созывался только по его распоряжению, в его кабинете, заседания не протоколировались, нередко прерывались, если Александр II уставал или ему становилось неинтересно. Идея единого правительства не состоялась. Напротив, по меткому выражению Валуева, Александр II придерживался в своей деятельности политики «немыслимых диагоналей», что приводило к противоречивости, непоследовательности действий правительства и грозило опасными последствиями.
Либерализм Александра II в крестьянском вопросе накануне отмены крепостного права сочетается с его самодержавной неприязнью к нарождающейся гласности, к инакомыслию, с готовностью поставить преграду «необузданности нашей литературе, которой давно пора было положить узду», как он выскажется в 1859 году. И это не было вспышкой минутного раздражения. Внутреннее неприятие «наших собственных либералов и мнимых прогрессистов» прорывается наружу в его резолюциях, инструкциях, письмах.
Генетическая связь царя-освободителя со своими предшественниками на российском престоле проявляется и в представлении о незыблемости, неограниченности самодержавной власти в России. Даже родные братья остаются верноподданными. В письме к великому князю Константину Николаевичу 18 (30) марта 1859 г. Александр II выговаривал по поводу случившейся служебной размолвки: «Ты и брат Николай, вы оба служите мне, и ваше дело состоит в том, чтобы друг другу помогать, а не ссориться». На пути к осуществлению общегосударственной задачи — отмены крепостного права — он своей волей, своим самодержавным словом вынуждал к принятию необходимых решений Секретный и Главный комитеты, подавляя оппозицию крепостников. Но точно так же, как полновластный самодержец, он закрыл либеральные Редакционные комиссии неожиданно для их членов, собравшихся на свое очередное заседание. Более того, иногородним было предложено покинуть Петербург.
Если говорить об убеждениях Александра II, то это прежде всего относится к его вере в самодержавную монархию как лучшую и наиболее органичную для русского народа форму правления. Тому есть много свидетельств. В письме к папе римскому Пию IX 1859 года Александр II с укором и сожалением отзывается о короле Прусском (родном и любимом дяде по матери): «Он боялся конституции, которую имел слабость допустить». Осенью того же года Александр с гневом и раздражением реагирует на всеподданнейшие адреса дворянства, в равной степени либеральные и реакционные, содержащие намек на конституцию. Особенно ярко его взгляд выражен в беседе с прусским послом О. Бисмарком в Петербурге 10 ноября 1861 г., на вопрос которого о возможности в России конституции и либеральных учреждений Александр II сказал: «Во всей стране народ видит в монархе посланника Бога, отеческого и всевластного господина. Это чувство, которое имеет силу почти религиозного чувства, неотделимого от личной зависимости от меня, и я охотно думаю, что я не ошибаюсь. Чувство власти, которое дает мне корона, если им поступиться, образует бреши в нимбе, которым владеет нация. Глубокое уважение, которым русский народ издревле, в силу прирожденного чувства, окружает трон своего царя, невозможно устранить. Я без всякой компенсации сократил бы авторитарность правительства, если бы хотел ввести туда представителей дворянства или нации. Бог знает куда мы вообще придем в деле крестьян и помещиков, если авторитет царя будет недостаточно полным, чтобы оказывать решающее воздействие». Аналогичный взгляд высказал Александр II спустя два года в беседе с П. А. Милютиным накануне его отправки в Польшу в 1863 г. Самодержец сказал: для того чтобы «восстановить у поляков сейм и конституционную хартию, он обязан созвать Земский собор в Москве или Петербурге, а между тем он находит, что русский народ еще не созрел для подобной перемены». Причем он относил это не только к «простому народу», который считал «самым надежным оплотом порядка в России», но и к высшим классам русского общества, которые «не приобрели еще той степени образованности, которая необходима для представительного правления». Те же доводы повторил он предводителю дворянства Д. П. Голохвастову в 1865 г.
В этих высказываниях есть здравые мысли. Действительно, личная неограниченная власть монарха способствовала осуществлению отмены крепостного права и других либеральных реформ. Но далеко не только и не столько этими соображениями руководствовался Александр II, отвергая в течение 25 лет саму возможность конституции в России. Он был органически связан с устойчивой государственной традицией авторитарно-патриархальной власти самодержавия, Он вырос и был воспитан в этой системе, его интеллект, характер, психологический и душевный склад сформировались под бдительным оком и личным влиянием Николая I, в эпоху апогея самодержавия. Его здравый и практичный ум, по-видимому, не обладал глубиной и прозорливостью. В отличие от наиболее дальновидных государственных деятелей он не понял, что «дерево (крепостное право.-Л. 3.) пустило далеко корень: оно осеняет и Церковь, и Престол», что внезапное упразднение крепостного права может расшатать монолитность империи: «здание Петра I поколеблется», «могут отойти даже части — остзейские провинции, самая Польша» (слова С. С. Уварова, сказанные М. П. Погодину в 1847 г.).
Когда такая опасность действительно возникла, для Александра II неожиданно, он, сообразуясь с силой, масштабом и характером освободительного движения, пошел на уступки. В Финляндии под натиском широкой, организованной, мирной оппозиции Александр II восстановил сейм, не собиравшийся полвека, лично его открыл в Гельсингфорсе 6(18) сентября 1863 г. и произнес речь на французском языке, в которой признал «неприкосновенным принцип конституционной монархии, вошедший в нравы финляндского народа».
По отношению к Польше с первых же шагов Александра II проявилась двойственность: с одной стороны, так нехарактерная для его отца мягкость, гуманность, с другой — жесткая авторитарность неограниченного монарха, усвоенная всем воспитанием, постоянно подпитываемая близким, ежедневным общением с отцом, всей атмосферой Зимнего дворца. В связи с коронацией в 1856 г. он дал амнистию участникам польского восстания 1830-1831 гг. и другим ссыльным полякам, разрешил польским эмигрантам вернуться на родину (за редким исключением для особенно активных противников самодержавия). Но, будучи в мае того же года в Варшаве, он в своей речи перед предводителями дворянства, сенаторами и высшим католическим духовенством решительно предупредил поляков: «Вам нужно знать для блага самих поляков, что Польша должна пребывать навсегда в соединении с великой семьей русских императоров. „…“ Я снова повторяю: господа, оставьте мечтания! Оставьте мечтания! (point de reveries. — фр.)». Этот настойчивый, лишенный деликатности призыв Александра II не без оснований напомнил полякам окрик Николая I, требовавшего в своей речи в Варшаве в 1835 году отказаться от «обманчивых мечтаний» под угрозой в противном случае разрушить столицу мятежного края. Да и сам император Александр II решительно и открыто заявил о преемственности своего курса в польском вопросе с традиционной политикой своего отца. «Я ничего не изменю, — сказал он тогда же в другой речи перед поляками. — Сделанное моим отцом — хорошо сделано». И это говорилось о политике жесткой регламентации, проводимой Николаем I, говорилось в год «оттепели», когда «начала свободно дышать Россия», в год политической амнистии. Явная недальновидность. Когда же спустя пять лет был принят указ 12 (26) марта 1861 г. о реформах, направленных на восстановление «автономной администрации» Польши, время оказалось упущенным. Не помогло и назначение наместником Царства Польского великого князя Константина Николаевича, известного своим либерализмом и приверженностью к реформам. Тем более что по требованию Александра II военное положение сохранялось.
Близко наблюдавший Александра II в это время военный министр Д. А. Милютин дает такую характеристику его отношения к польскому вопросу: «Что касается государя, то в его мыслях, как мне кажется, происходила тяжелая борьба двух противоположных течений: с одной стороны, всякое проявление революционных притязаний поляков, пренебрежение их к русской власти, уличные беспорядки и дерзкие выходки возбуждали в нем негодование, возмущали его; он огорчался неблагодарностью, с которой поляки принимали все оказанные им уступки и даруемые льготы; под впечатлением этих чувств являлось у него требование строгих репрессивных мер, энергических распоряжений, не исключая и употребления оружия; с другой стороны, его мягкое сердце и природное благодушие склоняли его к мерам кротким, примирительным, внушали ему желание испробовать все средства к установлению доброго согласия между Россией и Польшей; для этого он был готов на всякие уступки, на всякие пожертвования, совместные с достоинством и пользами Империи. Мне кажется, что государь склонен был, чтобы Царству Польскому предоставить такое же положение в отношении к Империи, в какое поставлено Великое княжество Финляндское. Думал, что Польша могла бы достигнуть такого же, вполне благоприятного положения, если бы только вожаки польские обладали таким же здравым смыслом, таким же спокойным, сдержанным характером, каким отличаются финляндцы». Вполне возможно, что наблюдения Д.Д. Милютина имели достаточные основания. И все же в действительности Александр II склонился к совсем иному решению, чем с Финляндией.