Страница:
Главным органом исполнительной власти, контролирующим и работу всех остальных органов управления, является Сенат, состоящий из четырех департаментов. Он же — высшая апелляционная инстанция по судебным делам. Помимо этого, создается принципиально новый орган судебной власти — Главная расправная палата. В ней также три департамента. Первый осуществляет «надзиранье прав и правосудье», второй является верховным уголовным судом, а третий — высшим совестным судом. В первом департаменте заседают «законоведец или юстиц-канцлер» с двумя советниками и двумя асессорами, а в двух других — выборные заседатели от всех трех сословий, сменяемые каждые три года. «Законоведец» осуществляет надзор за соблюдением законов во всех судебных инстанциях и принимает на них жалобы. Ему на экспертизу посылаются все проекты новых законов. Он имеет также право представлять Сенату и государю свое мнение о новых законах и их соответствии уже существующему законодательству: «законоведец — есть аки уста законов, пишет и говорит не инако как словами закона». Помогают «законоведцу» двадцать заседателей — профессиональных юристов с университетским образованием. Организация в стране юридического образования также входит в его обязанности. На первый департамент Главной расправной палаты возлагается и еще одна важная функция: собрать наконец все ранее изданные законы, отбросить негодные, а оставшиеся издать в виде свода действующих законов, то есть осуществить кодификацию законодательства — то, с чем не справились многочисленные уложенные комиссии XVIII в.
В своих проектах последних лет жизни императрица вновь вернулась и к проблеме престолонаследия. Сложные отношения с сыном и опасение за судьбу своего наследия наложили отпечаток на ее новое видение этой проблемы. Хотя основные принципы престолонаследия оставались теми же, что и в проекте манифеста 1767 г., теперь она предполагала установить, что восшествие на престол не должно происходить автоматически, но обусловлено довольно сложной процедурой утверждения наследника в его правах. Главная роль в ней отводилась Сенату, которому надлежало не только провозгласить нового государя на основании принципов родства, но и проверить, может ли он возглавить страну по своим физическим, нравственным и иным качествам.
Проекты Екатерины предполагали и много других нововведений. Так, срок службы рекрутов она собиралась ограничить пятнадцатью годами; подумывала о создании в России «мануфактурных городов» по типу вольных городов Западной Европы, освобожденных от налогов и торговых ограничений; собиралась создать специальные училища для подготовки судей, установить экзамены для всех прочих чиновников и многое другое, что в значительной мере было осуществлено ее преемниками уже в следующем столетии. Как и обычно, свои нововведения она собиралась вводить постепенно. Так, на 1797 г. была намечена реформа Сената. Но скоропостижная кончина императрицы в ноябре 1796 г. помешала осуществлению ее замыслов.
Глава 4. Гром победы раздавайся!
Но Екатерина не была бы Екатериной, если бы цель своей внешней политики она видела лишь в поддержании статуса России как великой державы на том уровне, на каком он находился при ее предшественницах. Те занимались внешней политикой и вели более или менее успешные войны, потому что так было принято, потому что государю в XVIII в. полагалось самолично заниматься дипломатией, переписываться с другими монархами и время от времени грозить кулаком соседу. Вести себя подобным образом и Анне Иоанновне, и Елизавете Петровне советовали их министры, вырабатывавшие внешнеполитические доктрины страны и убежденные, что победоносные войны ведут к обогащению государства и укреплению его престижа. В отличие от них, Екатерина, хоть и внимательно прислушивалась ко всему, что ей советовали, и нередко принимала советы тех, кому доверяла, тем не менее всегда имела собственное мнение, сама определяла внешнеполитический курс, вникала во все мелочи и не только переписывалась с королями, но и составляла детальные инструкции дипломатам и военачальникам. Кроме этого, в системе ценностей императрицы внешняя политика, как бы важна она ни была, все же стояла на втором месте после внутренней и в значительной мере являлась для нее средством успешного осуществления внутриполитических замыслов. Тонкий знаток человеческой природы, Екатерина в совершенстве постигла искусство дипломатии, и не случайно ее время — это время не только выдающихся военачальников, государственных деятелей и деятелей культуры, но и целой плеяды руководимых ею блестящих дипломатов.
Представления Екатерины о том, какой должна быть внешняя политика России, могут показаться эклектичными, но таково уж было время, в которое она жила. С одной стороны, как того и требовали идеалы Просвещения, она заявляла о приверженности миру, стремлению решать спорные вопросы при помощи дипломатии, а не оружия. Небезразлична была она и к общественному мнению. «Тот, — писала Екатерина, — который на своей стороне имеет признание публики, может твердо полагаться, что противная ему сторона не дерзнет, по меньшей мере явно и открытым образом, действовать против его по опасности, чтоб инако не поднять на себя негодования и недоверки всех вообще частей христианской республики». (Заметим, однако, что речь тут идет лишь о странах христианских и, значит, относится только к ним.) С другой стороны, вера в идеалы Просвещения уживалась в сознании императрицы с имперской идеей, согласно которой великая Россия — наследница Византии — обладала неотъемлемым правом вмешиваться в дела соседей и решать судьбы народов по своему усмотрению. Убежденная в особой роли России в мире, Екатерина полагала, что ее миссия состоит в защите и распространении христианства и потому, борясь с Турцией, например, она действует в общеевропейских интересах.
Турецкая проблема, восточное направление внешней политики достались Екатерине в наследство от ее предшественников. Уже со второй половины XVII в., когда после присоединения Украины границы России приблизились к Османской империи, стало очевидным, что именно Турция на долгие годы станет ее основным соперником. Остановить наступательное движение России к Черному морю, в Крым, на Кавказ было невозможно, ибо это означало бы поставить под угрозу потери то, что уже было завоевано. Но только закрепиться на Черном и Азовском морях Екатерине, в отличие от Петра I, казалось уже недостаточным. С первых лет царствования у нее возникают, сперва не слишком четкие, планы выйти к берегам Средиземного моря, восстановить там христианское государство под эгидой России, а по возможности и вовсе сокрушить мощь османов. Но, хотя Турция переживала в то время острейший социально-политический кризис, справиться с ней было не так уж легко, и потому, что обширная империя была еще достаточно сильна, и потому, что, медленно умиравшая, она была лакомым куском для других европейских держав. К тому же усиления России за счет Османской империи никто в Европе, естественно, не желал и желать не мог.
Вторая проблема, которую Екатерина также получила в наследство от своих предшественников, была польская. Земли Речи Посполитой простирались между Россией, Австрией и Пруссией, и потому было чрезвычайно важно, чтобы в Варшаве находилось дружественное Петербургу правительство. Поскольку Польское государство также давно находилось в кризисном состоянии, Россия уже с начала века не стеснялась использовать против него военную силу, неизменно добиваясь избрания на польский престол своего ставленника. Но была еще одна сложность: так называемые польские диссиденты — православные, уравнения прав которых с католиками Россия давно, но безуспешно добивалась. Положение диссидентов было удобным предлогом для вмешательства в польские дела, но парадокс заключался в том, что проблема диссидентов могла быть решена только в том случае, если бы избранный при помощи русских штыков король обладал большей властью. Для этого требовалось изменить политический строй Речи Посполитой, а в этом ни Россия, ни другие соседи Польши заинтересованы не были, ибо тогда было бы гораздо сложнее вмешиваться в польские дела.
Между тем ситуация начала царствования была для Екатерины необыкновенно благоприятна. Внешнеполитическая доктрина времен Елизаветы Петровны была разрушена импульсивным Петром III. Новую же он создать не успел. У Екатерины были развязаны руки, и она могла начать свою политику фактически с чистого листа. К тому же Россия была в положении победительницы. Ее войска еще находились в Европе, и весть о перевороте 28 июня 1762 г. повергла европейские дворы в состояние шока, а прусский — в ужас, который был так велик, что ночью того же дня, когда была получена эта новость, королевскую казну вывезли из Берлина в Магдебург. Слабость других придавала силы новой российской императрице, и французский посол Бретель жаловался, что с первых дней царствования Екатерина говорила с ним гордо и заносчиво. Независимый тон, который взяла императрица с иностранцами, надо полагать, импонировал ее ближайшему окружению, составляя контраст с ее предшественником, заискивавшим перед Пруссией. За этим стоял уже тогда сформулированный важнейший для Екатерины принцип: «Мое существование состоит и состоять будет в том, чтобы, разве я потеряю рассудок, не хотеть быть под игом ни у какого двора — и я, слава Богу, не нахожусь под ним».
Но были и сложности. Петр III успел заключить союзный договор с Пруссией, объявить войну Дании и разорвать союзнические отношения с Австрией — традиционным союзником России на протяжении нескольких десятилетий. Необходимо было как можно скорее определить свое отношение к этим проблемам. Екатерина, с одной стороны, пришла к власти под лозунгом отрицания политики мужа, с другой — отлично сознавала бессмысленность продолжения войны, не сулившей России никаких серьезных выгод. В окружении императрицы разгорелись ожесточенные споры. Возвращенный из ссылки А. П. Бестужев-Рюмин, поддержанный Г. Г. Орловым, настаивал на той линии, которую сам проводил много лет, будучи елизаветинским канцлером. Она заключалась в опоре на союз с Австрией и, следовательно, предполагала продолжение войны. Ему возражал Н. И. Панин, считавший, что цель войны — ослабление Пруссии — достигнута и пора подумать над новой внешнеполитической доктриной. Такой подход более импонировал Екатерине, которая в беседах с Бретелем признавалась, что ей нужно по крайней мере пять лет мира, чтобы перевести дух и собраться с силами. В результате русские войска были возвращены домой, мир с Пруссией сохранен, но военный союз на время расторгнут.
Своего рода пробным камнем деятельности Екатерины на международной арене стало решение курляндского вопроса. Уже 4 августа 1762 г. она отменила подписанное ранее Э. Бироном по требованию Петра III отречение от герцогского престола в пользу принца Георга Голштинского. Это был щедрый и, казалось, благородный жест в духе принципов справедливости, к тому же демонстрировавший, что новая государыня руководствуется не династическими интересами (принц Георг приходился ей дядей), а государственными. В этом смысле он должен был произвести и, несомненно, произвел благоприятное впечатление на петербургское общество. Но за ним стоял и серьезный политический интерес. Как писала Екатерина, «прямая выгода нашей империи требует, чтобы в соседней земле имели герцога, не состоящего в непосредственных сношениях с польским королем, а скорее от нас зависящего». Принц Георг к тому же зависел от Пруссии, и если бы Курляндия оказалась в его власти, она попала бы в зону прусского влияния. Бирон же, уже более тридцати лет проживший в России и только что возвращенный из многолетней ссылки, становился игрушкой в руках русского правительства.
Для восстановления Бирона на курляндском престоле надо было сломить сопротивление Польши, и если бы какая-нибудь из европейских держав вступилась за нее, Россия, возможно, вынуждена была бы отступить. Но ссориться с новым русским правительством из-за Курляндии никому не хотелось, а Екатерина не колеблясь применила испытанный еще Петром Великим способ: ввела в Курляндию войска и тем обеспечила Бирону корону. При этом ситуация была столь благоприятна, что если бы русские солдаты остались в Митаве, Курляндия уже тогда могла стать частью Российской империи. Но Екатерина такой цели пока не ставила. Ей нужно было продемонстрировать всему миру принципы своей будущей политики — жесткость, решительность и одновременно приверженность показной справедливости.
Примерно в это же время в голове у Екатерины родился еще один дерзкий план: посадить на польский престол своего бывшего возлюбленного Станислава Понятовского. Смелость и необычность этого плана состояла в том, что впервые за долгое время королем должен был стать не саксонский курфюрст, а природный поляк из рода Пястов. Для реализации задуманного требовались сущие пустяки: дождаться смерти престарелого короля Августа III и заручиться поддержкой Пруссии. Последнее означало проявить свою внешнеполитическую ориентацию уже гораздо более определенно. Наконец в октябре 1763 г. Август умер. Тут же Екатерина собрала совещание ближайших сподвижников, на котором обсуждался план отторжения от Польши ряда территорий. Однако с этим решили пока повременить, и в Польшу был послан князь Н. В. Репнин, снабженный необходимыми полномочиями и деньгами для подкупа участников сеймов. Через несколько дней Н. И. Панин был назначен канцлером, что означало принятие императрицей его внешнеполитической программы. Панин был сторонником сближения с Пруссией, без содействия которой добиться поставленных целей было бы невозможно, и в марте 1764 г. между Петербургом и Берлином был подписан новый союзный договор, по которому стороны уславливались совместными усилиями добиваться сохранения в Польше существующего государственного строя, дававшего возможность регулировать польскую политику по своему вкусу.
Репнин успешно справился с данным поручением, в августе 1764 г. Станислав Понятовский стал польским королем и Екатерина писала Панину: «Поздравляю вас с королем, которого мы делали. Сей случай наивяшше умножает к вам мою доверенность, понеже я вижу, сколь безошибочны были все вами взятые меры». Казалось бы, тут наконец и разрешится пресловутый диссидентский вопрос, в чем Станислав не раз давал Екатерине обещания. Но увы: сейм и слышать о нем не желал. Чтобы развязать узел, Россия могла бы поддержать князей Чарторыйских, племянником которых был новый король. Они стремились к политическим реформам, направленным на укрепление королевской власти, отмену права шляхты на liberum veto и образование конфедераций, установление наследственной монархии. Но поддержать Чарторыйских — а на это готов был пойти Панин — значило нарушить обязательства перед Пруссией и тем самым разрушить всю старательно создаваемую им же самим политическую систему. Екатерина, у которой были более обширные планы, была сторонницей последовательной политики. В результате Россия рассорилась с Чарторыйскими, потеряла в Польше поддержку серьезных политических сил и вынуждена была с головой окунуться в гражданскую войну в этой стране. При этом русские войска оставались в Польше, Репнин достаточно бесцеремонно диктовал королю волю Петербурга и не останавливался даже перед арестом наиболее ярых противников России. В 1768 г. против нее выступила Барская конфедерация польских магнатов, в ответ на что вспыхнуло восстание православных крестьян-гайдамаков.
Россия обладала достаточными силами, чтобы справиться с Польшей, но ни Пруссия, ни Австрия этого бы не допустили. В том же 1768 г. они договорились о поддержке польского строя, что стало залогом последовавших позднее разделов Польши. Для борьбы же с Барской конфедерацией в Польшу были направлены русские войска под командованием А. В. Суворова, который действовал, как всегда, решительно, смело и быстро добился успеха.
Одним из краеугольных камней внешней политики России этого времени стала так называемая «северная система», разработанная Паниным и активно поддержанная Екатериной. Суть ее сводилась к системе договоров с протестантскими странами севера Европы, Польшей и Пруссией о взаимовыгодных условиях торговли и мореплавания и союзных обязательствах в случае военных конфликтов. В проигрыше оставалась Франция, которая с беспокойством поглядывала на все возрастающую активность России. Не довольна была и Австрия. Свои надежды на противодействие России они возлагали на Турцию, которая и так была обеспокоена событиями в Польше и нахождением там, то есть в непосредственной близи от своих границ, русских войск. Как и другие державы, Турция была заинтересована в сохранении в Польше прежних порядков и видела в действиях России прямую им угрозу. Чашу терпения турецкого правительства, постоянно возбуждаемого французским и австрийским послами в Стамбуле, переполнило восстание гайдамаков, которые под православными знаменами резали всех без разбора — католиков, евреев, татар. В конце 1768 г. от русского посла в Константинополе А. М. Обрезкова в ультимативной форме потребовали обещать вывод русских войск из Польши и отказ от защиты диссидентов. Когда же Обрезков отказался, его и других сотрудников посольства арестовали, что было равносильно объявлению войны.
Это был досадный и неожиданный для Екатерины поворот событий. Россия не была готова к войне, и почти двадцать лет спустя императрица вспоминала: «Полки были по всей империи по квартерам, глубокая осень на дворе, приготовлении никакия не начеты, доходы гораздо менее теперишного, татары на носу… План воины был составлен тако, что оборона обращенна была в наступление…» Но Екатерина не унывала, она была полна оптимизма, заражала им свое окружение и с головой ушла в новый для себя род деятельности. «Туркам с французами заблагорассудилось разбудить кота, который спал, — писала она в одном из писем, — я сей кот, который им обещает дать себя знать, дабы память не скоро исчезла». По словам В. О. Ключевского, Екатерина «развила в себе изумительную энергию, работала, как настоящий начальник генерального штаба, входила в подробности военных приготовлений, составляла планы и инструкции, изо всех сил спешила построить Азовскую флотилию и фрегаты для Черного моря, обшарила все углы и закоулки Турецкой империи в поисках, как бы устроить заварушку, заговор или восстание против турок…» Впрочем, контакты с православными подданными турецкого султана устанавливались уже давно, и еще в 1765 г. грек М. Capo, которого Г. Г. Орлов посылал с разведкой в Грецию, предлагал направить в Средиземное море русские военные корабли. Теперь об этом плане вспомнили.
На первом же заседании совета, созванного Екатериной по получении известия о начале войны, было решено разделить русскую армию на три части, из которых первому корпусу, численностью до 80 тысяч человек, отводилась роль наступательного. Командование им было поручено князю А. М. Голицыну, сыну знаменитого фельдмаршала петровского времени. Второй, оборонительный, корпус возглавил П. А. Румянцев. Г. Г. Орлов сразу же поднял вопрос о посылке русской эскадры в Средиземное море, и после консультаций с братом Алексеем, находившимся в это время за границей, это смелое предложение было принято. Екатерина писала: «Итак нашла я за необходимое приказать нашему войску собраться в назначенные места, команды же я поручила двум старшим генералам, т. е. главной армии князю Голицыну, а другой — графу Румянцеву; дай Боже первому счастье отцовское, а другому также всякое благополучие! „…“ Я совершенно уверена, что, на кого из моих генералов ни пал бы мой выбор, всякий бы лучше был соперника визиря, которого неприятель нарядил. На начинающего Бог! Бог же видит, что не я зачала; не первый раз России побеждать врагов; опасных побеждала и не в таких обстоятельствах, как ныне находится; так и ныне от Божеского милосердия и храбрости его народа сего ожидать».
Помимо приготовлений чисто военных было принято и еще две важные меры. Во-первых, совет при императрице стал постоянно действующим органом, в котором решались все важнейшие политические вопросы. Во-вторых, обеспечение армии и ведомых ею военных действий требовало значительных финансовых затрат, и потому было решено приступить к выпуску ассигнаций, то есть бумажных денег. Они появились в обороте уже с января 1769 г., и правительство гарантировало их хождение наравне с золотом и серебром. Вполне понятно, что эта мера имела не только военное, но и более широкое экономическое значение, делая финансовое обращение в стране более современным. Правда, пользоваться печатным станком умеренно правительство научилось далеко не сразу, поэтому происходило обесценивание ассигнаций, и к концу века за бумажный рубль давали лишь 69 копеек серебром.
Активные военные действия начались весной 1769 г., когда в апреле армия Голицына перешла Днестр и двинулась к крепости Хотин. Но Голицын проявил нерешительность. Дважды он подступал к крепости и дважды снова отступал за Днестр, так и не решаясь на штурм, хотя столкновения с турками были достаточно успешны для русской армии. Одновременно в начале года русские войска вошли в Азов и Таганрог, где началось строительство укреплений и Азовской флотилии (что было запрещено Белградским миром 1739 г.), причем Екатерина взялась за это дело с тем же энтузиазмом, с каким когда-то им занимался Петр Великий. Наконец в августе Голицына было решено заменить Румянцевым, но прежде, чем замена была осуществлена, Голицын в начале сентября все же нанес туркам решительное поражение и взял Хотин. В Петербурге его ждал фельдмаршальский жезл, а сменивший его Румянцев продолжил наступление и захватил Яссы. Результатом было освобождение от османов всей Молдавии и взятие в ноябре Бухареста. Екатерина называла себя «новой молдавской княгиней» и не без основания ожидала новых побед русского оружия. Удача ей сопутствовала.
Первым по значимости событием нового, 1770 г. было успешное завершение средиземноморской эпопеи. После долгого плавания, в течение которого Екатерина не раз получала неутешительные известия о состоянии флота, 24-26 июня русская эскадра под командованием А. Г. Орлова и адмирала Г. Г. Спиридова одержала блестящую победу над превосходящим ее почти вдвое турецким флотом в Чесменской бухте. Победа эта превзошла все самые смелые ожидания императрицы, и в восторге она писала Вольтеру: «Мой флот… под командою графа Алексея Орлова, разбив неприятельский флот, сжег его совершенно при порте Чесменском… Около ста кораблей разного рода превратились в прах… Я всегда говорила: эти герои рождены для великих дел… Огонь был страшный с той и другой стороны в продолжение нескольких часов. Корабли подходили друг к другу так близко, что ружейный огонь смешивался с огнем из пушек… Граф Орлов сказывал мне, что на другой день после сожжения флота он увидел с ужасом, что вода очень небольшого Чесменского порта побагровела от крови, столько там погибло турок».
Через месяц, 21 июля, небольшой отряд русской армии под началом Румянцева численностью не более 25 тысяч человек нанес сокрушительное поражение 150-тысячной турецкой армии на реке Кагул. В июле-октябре русской армией были взяты крепости Измаил, Килия, Аккерман, Бендеры. В 1771 г. русские войска под командованием князя В. М. Долгорукова вторглись в Крым. Отторжение его от Турции, а по возможности и присоединение к России уже в это время стало целью Екатерины. Долгорукий за несколько месяцев захватил основные стратегические пункты полуострова и тем самым сделал Крым безопасным для России, навсегда покончив с опустошительными набегами крымцев на русские земли, доставлявшими много неприятностей правительству еще и в середине XVIII столетия.
«Когда был мир, — писала Екатерина Вольтеру в августе 1770 г., — я думала, что это верх счастья. Теперь у меня почти два года война, я вижу, что ко всему можно привыкнуть. Право, и война представляет свои хорошие минуты. Я нахожу в ней тот великий недостаток, что она мешает любить ближнего, как самого себя. Прежде я привыкла думать, что непохвально делать зло людям; теперь же несколько утешаюсь, говоря Мустафе: Жорж, ты сам желал этого
В своих проектах последних лет жизни императрица вновь вернулась и к проблеме престолонаследия. Сложные отношения с сыном и опасение за судьбу своего наследия наложили отпечаток на ее новое видение этой проблемы. Хотя основные принципы престолонаследия оставались теми же, что и в проекте манифеста 1767 г., теперь она предполагала установить, что восшествие на престол не должно происходить автоматически, но обусловлено довольно сложной процедурой утверждения наследника в его правах. Главная роль в ней отводилась Сенату, которому надлежало не только провозгласить нового государя на основании принципов родства, но и проверить, может ли он возглавить страну по своим физическим, нравственным и иным качествам.
Проекты Екатерины предполагали и много других нововведений. Так, срок службы рекрутов она собиралась ограничить пятнадцатью годами; подумывала о создании в России «мануфактурных городов» по типу вольных городов Западной Европы, освобожденных от налогов и торговых ограничений; собиралась создать специальные училища для подготовки судей, установить экзамены для всех прочих чиновников и многое другое, что в значительной мере было осуществлено ее преемниками уже в следующем столетии. Как и обычно, свои нововведения она собиралась вводить постепенно. Так, на 1797 г. была намечена реформа Сената. Но скоропостижная кончина императрицы в ноябре 1796 г. помешала осуществлению ее замыслов.
Глава 4. Гром победы раздавайся!
1
Прослыть просвещенной монархиней, мудрой правительницей, неустанно пекущейся о благе подданных, великой законодательницей — вот что наряду с искренней верой в идеалы Просвещения в течение более тридцати лет составляло побудительные мотивы внутренней политики Екатерины II. Но этого ей было мало. Она была дочерью своего времени, и в ее представлении истинная Мать Отечества должна была быть озарена еще и лучами воинской славы. Этого же требовала и приверженность заветам Петра Великого, сделавшего Россию великой мировой державой. Необходимо было продолжать его дело, не только поддерживая, но и всячески укрепляя статус страны на международной арене. В условиях XVIII столетия это означало вести активную наступательную внешнюю политику, не менее агрессивную, чем у других европейских держав.Но Екатерина не была бы Екатериной, если бы цель своей внешней политики она видела лишь в поддержании статуса России как великой державы на том уровне, на каком он находился при ее предшественницах. Те занимались внешней политикой и вели более или менее успешные войны, потому что так было принято, потому что государю в XVIII в. полагалось самолично заниматься дипломатией, переписываться с другими монархами и время от времени грозить кулаком соседу. Вести себя подобным образом и Анне Иоанновне, и Елизавете Петровне советовали их министры, вырабатывавшие внешнеполитические доктрины страны и убежденные, что победоносные войны ведут к обогащению государства и укреплению его престижа. В отличие от них, Екатерина, хоть и внимательно прислушивалась ко всему, что ей советовали, и нередко принимала советы тех, кому доверяла, тем не менее всегда имела собственное мнение, сама определяла внешнеполитический курс, вникала во все мелочи и не только переписывалась с королями, но и составляла детальные инструкции дипломатам и военачальникам. Кроме этого, в системе ценностей императрицы внешняя политика, как бы важна она ни была, все же стояла на втором месте после внутренней и в значительной мере являлась для нее средством успешного осуществления внутриполитических замыслов. Тонкий знаток человеческой природы, Екатерина в совершенстве постигла искусство дипломатии, и не случайно ее время — это время не только выдающихся военачальников, государственных деятелей и деятелей культуры, но и целой плеяды руководимых ею блестящих дипломатов.
Представления Екатерины о том, какой должна быть внешняя политика России, могут показаться эклектичными, но таково уж было время, в которое она жила. С одной стороны, как того и требовали идеалы Просвещения, она заявляла о приверженности миру, стремлению решать спорные вопросы при помощи дипломатии, а не оружия. Небезразлична была она и к общественному мнению. «Тот, — писала Екатерина, — который на своей стороне имеет признание публики, может твердо полагаться, что противная ему сторона не дерзнет, по меньшей мере явно и открытым образом, действовать против его по опасности, чтоб инако не поднять на себя негодования и недоверки всех вообще частей христианской республики». (Заметим, однако, что речь тут идет лишь о странах христианских и, значит, относится только к ним.) С другой стороны, вера в идеалы Просвещения уживалась в сознании императрицы с имперской идеей, согласно которой великая Россия — наследница Византии — обладала неотъемлемым правом вмешиваться в дела соседей и решать судьбы народов по своему усмотрению. Убежденная в особой роли России в мире, Екатерина полагала, что ее миссия состоит в защите и распространении христианства и потому, борясь с Турцией, например, она действует в общеевропейских интересах.
Турецкая проблема, восточное направление внешней политики достались Екатерине в наследство от ее предшественников. Уже со второй половины XVII в., когда после присоединения Украины границы России приблизились к Османской империи, стало очевидным, что именно Турция на долгие годы станет ее основным соперником. Остановить наступательное движение России к Черному морю, в Крым, на Кавказ было невозможно, ибо это означало бы поставить под угрозу потери то, что уже было завоевано. Но только закрепиться на Черном и Азовском морях Екатерине, в отличие от Петра I, казалось уже недостаточным. С первых лет царствования у нее возникают, сперва не слишком четкие, планы выйти к берегам Средиземного моря, восстановить там христианское государство под эгидой России, а по возможности и вовсе сокрушить мощь османов. Но, хотя Турция переживала в то время острейший социально-политический кризис, справиться с ней было не так уж легко, и потому, что обширная империя была еще достаточно сильна, и потому, что, медленно умиравшая, она была лакомым куском для других европейских держав. К тому же усиления России за счет Османской империи никто в Европе, естественно, не желал и желать не мог.
Вторая проблема, которую Екатерина также получила в наследство от своих предшественников, была польская. Земли Речи Посполитой простирались между Россией, Австрией и Пруссией, и потому было чрезвычайно важно, чтобы в Варшаве находилось дружественное Петербургу правительство. Поскольку Польское государство также давно находилось в кризисном состоянии, Россия уже с начала века не стеснялась использовать против него военную силу, неизменно добиваясь избрания на польский престол своего ставленника. Но была еще одна сложность: так называемые польские диссиденты — православные, уравнения прав которых с католиками Россия давно, но безуспешно добивалась. Положение диссидентов было удобным предлогом для вмешательства в польские дела, но парадокс заключался в том, что проблема диссидентов могла быть решена только в том случае, если бы избранный при помощи русских штыков король обладал большей властью. Для этого требовалось изменить политический строй Речи Посполитой, а в этом ни Россия, ни другие соседи Польши заинтересованы не были, ибо тогда было бы гораздо сложнее вмешиваться в польские дела.
Между тем ситуация начала царствования была для Екатерины необыкновенно благоприятна. Внешнеполитическая доктрина времен Елизаветы Петровны была разрушена импульсивным Петром III. Новую же он создать не успел. У Екатерины были развязаны руки, и она могла начать свою политику фактически с чистого листа. К тому же Россия была в положении победительницы. Ее войска еще находились в Европе, и весть о перевороте 28 июня 1762 г. повергла европейские дворы в состояние шока, а прусский — в ужас, который был так велик, что ночью того же дня, когда была получена эта новость, королевскую казну вывезли из Берлина в Магдебург. Слабость других придавала силы новой российской императрице, и французский посол Бретель жаловался, что с первых дней царствования Екатерина говорила с ним гордо и заносчиво. Независимый тон, который взяла императрица с иностранцами, надо полагать, импонировал ее ближайшему окружению, составляя контраст с ее предшественником, заискивавшим перед Пруссией. За этим стоял уже тогда сформулированный важнейший для Екатерины принцип: «Мое существование состоит и состоять будет в том, чтобы, разве я потеряю рассудок, не хотеть быть под игом ни у какого двора — и я, слава Богу, не нахожусь под ним».
Но были и сложности. Петр III успел заключить союзный договор с Пруссией, объявить войну Дании и разорвать союзнические отношения с Австрией — традиционным союзником России на протяжении нескольких десятилетий. Необходимо было как можно скорее определить свое отношение к этим проблемам. Екатерина, с одной стороны, пришла к власти под лозунгом отрицания политики мужа, с другой — отлично сознавала бессмысленность продолжения войны, не сулившей России никаких серьезных выгод. В окружении императрицы разгорелись ожесточенные споры. Возвращенный из ссылки А. П. Бестужев-Рюмин, поддержанный Г. Г. Орловым, настаивал на той линии, которую сам проводил много лет, будучи елизаветинским канцлером. Она заключалась в опоре на союз с Австрией и, следовательно, предполагала продолжение войны. Ему возражал Н. И. Панин, считавший, что цель войны — ослабление Пруссии — достигнута и пора подумать над новой внешнеполитической доктриной. Такой подход более импонировал Екатерине, которая в беседах с Бретелем признавалась, что ей нужно по крайней мере пять лет мира, чтобы перевести дух и собраться с силами. В результате русские войска были возвращены домой, мир с Пруссией сохранен, но военный союз на время расторгнут.
Своего рода пробным камнем деятельности Екатерины на международной арене стало решение курляндского вопроса. Уже 4 августа 1762 г. она отменила подписанное ранее Э. Бироном по требованию Петра III отречение от герцогского престола в пользу принца Георга Голштинского. Это был щедрый и, казалось, благородный жест в духе принципов справедливости, к тому же демонстрировавший, что новая государыня руководствуется не династическими интересами (принц Георг приходился ей дядей), а государственными. В этом смысле он должен был произвести и, несомненно, произвел благоприятное впечатление на петербургское общество. Но за ним стоял и серьезный политический интерес. Как писала Екатерина, «прямая выгода нашей империи требует, чтобы в соседней земле имели герцога, не состоящего в непосредственных сношениях с польским королем, а скорее от нас зависящего». Принц Георг к тому же зависел от Пруссии, и если бы Курляндия оказалась в его власти, она попала бы в зону прусского влияния. Бирон же, уже более тридцати лет проживший в России и только что возвращенный из многолетней ссылки, становился игрушкой в руках русского правительства.
Для восстановления Бирона на курляндском престоле надо было сломить сопротивление Польши, и если бы какая-нибудь из европейских держав вступилась за нее, Россия, возможно, вынуждена была бы отступить. Но ссориться с новым русским правительством из-за Курляндии никому не хотелось, а Екатерина не колеблясь применила испытанный еще Петром Великим способ: ввела в Курляндию войска и тем обеспечила Бирону корону. При этом ситуация была столь благоприятна, что если бы русские солдаты остались в Митаве, Курляндия уже тогда могла стать частью Российской империи. Но Екатерина такой цели пока не ставила. Ей нужно было продемонстрировать всему миру принципы своей будущей политики — жесткость, решительность и одновременно приверженность показной справедливости.
Примерно в это же время в голове у Екатерины родился еще один дерзкий план: посадить на польский престол своего бывшего возлюбленного Станислава Понятовского. Смелость и необычность этого плана состояла в том, что впервые за долгое время королем должен был стать не саксонский курфюрст, а природный поляк из рода Пястов. Для реализации задуманного требовались сущие пустяки: дождаться смерти престарелого короля Августа III и заручиться поддержкой Пруссии. Последнее означало проявить свою внешнеполитическую ориентацию уже гораздо более определенно. Наконец в октябре 1763 г. Август умер. Тут же Екатерина собрала совещание ближайших сподвижников, на котором обсуждался план отторжения от Польши ряда территорий. Однако с этим решили пока повременить, и в Польшу был послан князь Н. В. Репнин, снабженный необходимыми полномочиями и деньгами для подкупа участников сеймов. Через несколько дней Н. И. Панин был назначен канцлером, что означало принятие императрицей его внешнеполитической программы. Панин был сторонником сближения с Пруссией, без содействия которой добиться поставленных целей было бы невозможно, и в марте 1764 г. между Петербургом и Берлином был подписан новый союзный договор, по которому стороны уславливались совместными усилиями добиваться сохранения в Польше существующего государственного строя, дававшего возможность регулировать польскую политику по своему вкусу.
Репнин успешно справился с данным поручением, в августе 1764 г. Станислав Понятовский стал польским королем и Екатерина писала Панину: «Поздравляю вас с королем, которого мы делали. Сей случай наивяшше умножает к вам мою доверенность, понеже я вижу, сколь безошибочны были все вами взятые меры». Казалось бы, тут наконец и разрешится пресловутый диссидентский вопрос, в чем Станислав не раз давал Екатерине обещания. Но увы: сейм и слышать о нем не желал. Чтобы развязать узел, Россия могла бы поддержать князей Чарторыйских, племянником которых был новый король. Они стремились к политическим реформам, направленным на укрепление королевской власти, отмену права шляхты на liberum veto и образование конфедераций, установление наследственной монархии. Но поддержать Чарторыйских — а на это готов был пойти Панин — значило нарушить обязательства перед Пруссией и тем самым разрушить всю старательно создаваемую им же самим политическую систему. Екатерина, у которой были более обширные планы, была сторонницей последовательной политики. В результате Россия рассорилась с Чарторыйскими, потеряла в Польше поддержку серьезных политических сил и вынуждена была с головой окунуться в гражданскую войну в этой стране. При этом русские войска оставались в Польше, Репнин достаточно бесцеремонно диктовал королю волю Петербурга и не останавливался даже перед арестом наиболее ярых противников России. В 1768 г. против нее выступила Барская конфедерация польских магнатов, в ответ на что вспыхнуло восстание православных крестьян-гайдамаков.
Россия обладала достаточными силами, чтобы справиться с Польшей, но ни Пруссия, ни Австрия этого бы не допустили. В том же 1768 г. они договорились о поддержке польского строя, что стало залогом последовавших позднее разделов Польши. Для борьбы же с Барской конфедерацией в Польшу были направлены русские войска под командованием А. В. Суворова, который действовал, как всегда, решительно, смело и быстро добился успеха.
Одним из краеугольных камней внешней политики России этого времени стала так называемая «северная система», разработанная Паниным и активно поддержанная Екатериной. Суть ее сводилась к системе договоров с протестантскими странами севера Европы, Польшей и Пруссией о взаимовыгодных условиях торговли и мореплавания и союзных обязательствах в случае военных конфликтов. В проигрыше оставалась Франция, которая с беспокойством поглядывала на все возрастающую активность России. Не довольна была и Австрия. Свои надежды на противодействие России они возлагали на Турцию, которая и так была обеспокоена событиями в Польше и нахождением там, то есть в непосредственной близи от своих границ, русских войск. Как и другие державы, Турция была заинтересована в сохранении в Польше прежних порядков и видела в действиях России прямую им угрозу. Чашу терпения турецкого правительства, постоянно возбуждаемого французским и австрийским послами в Стамбуле, переполнило восстание гайдамаков, которые под православными знаменами резали всех без разбора — католиков, евреев, татар. В конце 1768 г. от русского посла в Константинополе А. М. Обрезкова в ультимативной форме потребовали обещать вывод русских войск из Польши и отказ от защиты диссидентов. Когда же Обрезков отказался, его и других сотрудников посольства арестовали, что было равносильно объявлению войны.
Это был досадный и неожиданный для Екатерины поворот событий. Россия не была готова к войне, и почти двадцать лет спустя императрица вспоминала: «Полки были по всей империи по квартерам, глубокая осень на дворе, приготовлении никакия не начеты, доходы гораздо менее теперишного, татары на носу… План воины был составлен тако, что оборона обращенна была в наступление…» Но Екатерина не унывала, она была полна оптимизма, заражала им свое окружение и с головой ушла в новый для себя род деятельности. «Туркам с французами заблагорассудилось разбудить кота, который спал, — писала она в одном из писем, — я сей кот, который им обещает дать себя знать, дабы память не скоро исчезла». По словам В. О. Ключевского, Екатерина «развила в себе изумительную энергию, работала, как настоящий начальник генерального штаба, входила в подробности военных приготовлений, составляла планы и инструкции, изо всех сил спешила построить Азовскую флотилию и фрегаты для Черного моря, обшарила все углы и закоулки Турецкой империи в поисках, как бы устроить заварушку, заговор или восстание против турок…» Впрочем, контакты с православными подданными турецкого султана устанавливались уже давно, и еще в 1765 г. грек М. Capo, которого Г. Г. Орлов посылал с разведкой в Грецию, предлагал направить в Средиземное море русские военные корабли. Теперь об этом плане вспомнили.
На первом же заседании совета, созванного Екатериной по получении известия о начале войны, было решено разделить русскую армию на три части, из которых первому корпусу, численностью до 80 тысяч человек, отводилась роль наступательного. Командование им было поручено князю А. М. Голицыну, сыну знаменитого фельдмаршала петровского времени. Второй, оборонительный, корпус возглавил П. А. Румянцев. Г. Г. Орлов сразу же поднял вопрос о посылке русской эскадры в Средиземное море, и после консультаций с братом Алексеем, находившимся в это время за границей, это смелое предложение было принято. Екатерина писала: «Итак нашла я за необходимое приказать нашему войску собраться в назначенные места, команды же я поручила двум старшим генералам, т. е. главной армии князю Голицыну, а другой — графу Румянцеву; дай Боже первому счастье отцовское, а другому также всякое благополучие! „…“ Я совершенно уверена, что, на кого из моих генералов ни пал бы мой выбор, всякий бы лучше был соперника визиря, которого неприятель нарядил. На начинающего Бог! Бог же видит, что не я зачала; не первый раз России побеждать врагов; опасных побеждала и не в таких обстоятельствах, как ныне находится; так и ныне от Божеского милосердия и храбрости его народа сего ожидать».
Помимо приготовлений чисто военных было принято и еще две важные меры. Во-первых, совет при императрице стал постоянно действующим органом, в котором решались все важнейшие политические вопросы. Во-вторых, обеспечение армии и ведомых ею военных действий требовало значительных финансовых затрат, и потому было решено приступить к выпуску ассигнаций, то есть бумажных денег. Они появились в обороте уже с января 1769 г., и правительство гарантировало их хождение наравне с золотом и серебром. Вполне понятно, что эта мера имела не только военное, но и более широкое экономическое значение, делая финансовое обращение в стране более современным. Правда, пользоваться печатным станком умеренно правительство научилось далеко не сразу, поэтому происходило обесценивание ассигнаций, и к концу века за бумажный рубль давали лишь 69 копеек серебром.
Активные военные действия начались весной 1769 г., когда в апреле армия Голицына перешла Днестр и двинулась к крепости Хотин. Но Голицын проявил нерешительность. Дважды он подступал к крепости и дважды снова отступал за Днестр, так и не решаясь на штурм, хотя столкновения с турками были достаточно успешны для русской армии. Одновременно в начале года русские войска вошли в Азов и Таганрог, где началось строительство укреплений и Азовской флотилии (что было запрещено Белградским миром 1739 г.), причем Екатерина взялась за это дело с тем же энтузиазмом, с каким когда-то им занимался Петр Великий. Наконец в августе Голицына было решено заменить Румянцевым, но прежде, чем замена была осуществлена, Голицын в начале сентября все же нанес туркам решительное поражение и взял Хотин. В Петербурге его ждал фельдмаршальский жезл, а сменивший его Румянцев продолжил наступление и захватил Яссы. Результатом было освобождение от османов всей Молдавии и взятие в ноябре Бухареста. Екатерина называла себя «новой молдавской княгиней» и не без основания ожидала новых побед русского оружия. Удача ей сопутствовала.
Первым по значимости событием нового, 1770 г. было успешное завершение средиземноморской эпопеи. После долгого плавания, в течение которого Екатерина не раз получала неутешительные известия о состоянии флота, 24-26 июня русская эскадра под командованием А. Г. Орлова и адмирала Г. Г. Спиридова одержала блестящую победу над превосходящим ее почти вдвое турецким флотом в Чесменской бухте. Победа эта превзошла все самые смелые ожидания императрицы, и в восторге она писала Вольтеру: «Мой флот… под командою графа Алексея Орлова, разбив неприятельский флот, сжег его совершенно при порте Чесменском… Около ста кораблей разного рода превратились в прах… Я всегда говорила: эти герои рождены для великих дел… Огонь был страшный с той и другой стороны в продолжение нескольких часов. Корабли подходили друг к другу так близко, что ружейный огонь смешивался с огнем из пушек… Граф Орлов сказывал мне, что на другой день после сожжения флота он увидел с ужасом, что вода очень небольшого Чесменского порта побагровела от крови, столько там погибло турок».
Через месяц, 21 июля, небольшой отряд русской армии под началом Румянцева численностью не более 25 тысяч человек нанес сокрушительное поражение 150-тысячной турецкой армии на реке Кагул. В июле-октябре русской армией были взяты крепости Измаил, Килия, Аккерман, Бендеры. В 1771 г. русские войска под командованием князя В. М. Долгорукова вторглись в Крым. Отторжение его от Турции, а по возможности и присоединение к России уже в это время стало целью Екатерины. Долгорукий за несколько месяцев захватил основные стратегические пункты полуострова и тем самым сделал Крым безопасным для России, навсегда покончив с опустошительными набегами крымцев на русские земли, доставлявшими много неприятностей правительству еще и в середине XVIII столетия.
«Когда был мир, — писала Екатерина Вольтеру в августе 1770 г., — я думала, что это верх счастья. Теперь у меня почти два года война, я вижу, что ко всему можно привыкнуть. Право, и война представляет свои хорошие минуты. Я нахожу в ней тот великий недостаток, что она мешает любить ближнего, как самого себя. Прежде я привыкла думать, что непохвально делать зло людям; теперь же несколько утешаюсь, говоря Мустафе: Жорж, ты сам желал этого