Савеличев Михаил. Догма кровоточащих душ

   Больше всех не повезло Рюсину. Именно на его фланге скопилось наибольшее количество ножей и бритв, а так же парочка велосипедный цепей, обмотанных изоляционной лентой и украшенных заточенными крючьями. К счастью, уроды так бестолково торопились смести Рюсина, располосовать его, отдубасить цепями, что только мешали друг другу, и оставалось лишь выбрать из сталкивающихся фигур ту, что оказалась ближе, вцепиться, вжаться в нее, сделать шаг, перевести нетерпеливое движение противника в нужное направление, подставив живой щит под град ударов, снова отступить, выбрать, схватить, подставить...
   - Как вы там?! - крикнула Агатами.
   - Держимся! - крикнул в ответ Тэнри.
   - Не надоело?!
   - Мне надоело, - прорычал Рюсин, и очередная тварь полетела в фонтан. - На редкость упрямые уроды!
   - Пора домой, - заключила Агатами.
   - Пора, - согласился Тэнри.
   Сэцуке не уловила точно, что произошло, но в мешанине дерущихся вдруг что-то вспыхнуло, окутало неуклюжие тела багровой аурой, опрокинуло их, разметало, теперь уже окончательно, и лишь посредине расширяющегося светового шара резко прорисовались три неподвижные фигуры.
   В лицо пахнуло горячим ветром с привкусом полыни, чья-то рука стиснула ее локоть, а в ухо громко прошептали: "Бежим!"
   И они побежали.
 
   18
   - И вы всегда так? - спросила Сэцуке. Она сидела на кровати, держала двумя руками чашку с чаем и смотрела как Агатами распределяет по свободным полкам в шкафу ее новые вещи.
   - Почти, - беззаботно сказала Агатами. - При удачном стечении обстоятельств удается ввязаться даже в парочку драк.
   - А я думала, что этот район самый безопасный.
   - Район безопасный, - согласилась Агатами. - Это мы опасные.
   Сэцуке отхлебнула из кружки. Агатами рассмеялась.
   - Не горюй, Сэцуке. Я шучу. Можно сказать, что сегодня нам не повезло. Непредвиденное стечение обстоятельств - вот как это называется.
   - Мне было страшно, - призналась Сэцуке. - Мне было ужасно страшно. Я... первый раз... первый раз видела...
   Агатами отошла от шкафа, взяла у Сэцуке кружку, водрузила на стол, заставила девочку встать с кровати и обняла ее. От Агатами пахло ярким солнечным летом. Сэцуке прижалась к ней, зажмурила глаза, но страх все равно не отступал, продолжая ледяной рукой сжимать сердце, и от этого знобило.
   - Я виновата, Сэцуке, - прошептала Агатами. - Я ужасно виновата перед тобой. Я думала...
   Сэцуке зарыдала. Страх наконец-то прорвал защитную оболочку, и оказалось, что от этого становится только легче. Пусть слезы, пусть всхлипывания, пусть она чувствует себя маленькой брошенной девчонкой, но так лучше, чем пронизывающий до костей холод ощущения, что за спиной притаилось нечто жуткое, уродливое, готовое в любое мгновение распахнуть зубастую пасть и поглотить тебя.
   - Не бойся, - прошептала Агатами. - Не бойся того, что находится за твоей спиной.
   Сэцуке в ужасе дернулась, но Агатами крепко держала ее.
   Откуда она узнала?!
   - Я все вижу, Сэцуке. Не бойся, не бойся, не бойся, - словно проговаривая заклинание говорила Агатами.
   - Я боюсь... очень боюсь...
   - Вокруг только игра, и ничего больше, - сказала Агатами и разжала объятия.
   Щеки у Сэцуке горели.
   - Полегчало? - спросила Агатами.
   - П-п-полегчало, - неуверенно ответила Сэцуке.
   В дверь постучали.
   - Мальчишки опять пришли, - сказала Агатами. - Впустим?
   - Впустим.
   - Или лучше проваливают?
   - Нет, - Сэцуке хотелось, чтобы странная, неожиданная ниточка, которая протянулась между ними, разорвалась чьим-то присутствием, чтобы чувство непонятной ей самой неловкости рассеялось, растворилось, чтобы ушло, пропало ощущение какой-то вины за нечто запретное и... и нечестное.
   - Здорово мы их! - Рюсин бухнулся в кресло и задрал ноги на спинку кровати Агатами. - Как же я оторвался! От души!
   - Да ладно уж, - поморщился Тэнри. - Пойди еще учителям расскажи. Они тоже порадуются.
   - И расскажу, - сказал Рюсин. - Точнее, сочинение напишу. Или книгу! Вот, это будет здорово! "Мои выдающиеся драки". Звучит?
   - Звучит, - согласилась Агатами. - А еще лучше - "Как мне накостыляли по шее".
   - Ты сильно испугалась, Сэцуке? - спросил Тэнри.
   - Сильно.
   - Извини, что так получилось. Всякое бывает.
   - Бывает, - согласилась Сэцуке.
   - А ты откуда? - внезапно поинтересовался Рюсин. - И почему тебя сюда сдали?
   - Меня не сдали, - ощетинилась Сэцуке, а Агатами погрозила Рюсину кулаком. - Папа считает, что так будет лучше. Он не может смотреть за мной. У него работа. Раньше мы жили в другом месте.
   - В каком? - спросил Тэнри.
   - В другом, - упрямо сказала Сэцуке.
   - Ну что пристали к человеку, - заступилась за Сэцуке Агатами. - Как будто сами не помните, что чувствовали, когда сюда попали.
   - Я чувствовал себя хорошо, - мечтательно сказал Рюсин. - По сравнению с той дырой, где я обитал до "Клампа", мне казалось, что я попал в сказку. До этого меня частенько держали в клетке, - объяснил Рюсин Сэцуке.
   - В клетке?!
   - В клетке. В большой крепкой клетке, с толстыми прутьями. Я их перегрызал, но пока спал их заменяли. И все приходилось начинать с начала.
   Сэцуке казалось, что Рюсин шутит, и ожидала увидеть на лицах Агатами и Тэнри улыбки в подтверждение выдуманности того, о чем Рюсин рассказывал, но те оставались серьезны и невозмутимы.
   - А зачем тебя держали в клетке? Разве можно держать кого-нибудь в клетке? - недоверчиво спросила Сэцуке.
   - Его вообще не надо было оттуда выпускать, - сказала Агатами.
   - Меня держали в клетке, чтобы я не улетел, - спокойно сказал Рюсин, не обращая внимание на язвительность Агатами.
   - Улетел?!
   - Да.
   Сэцуке растерялась. По ее мнению, Рюсин, конечно же, врал. И Агатами, и Тэнри должны были, даже обязаны подтвердить, что Рюсин все выдумывал. Ну, возможно, не сказать вот так прямо, что, мол, хватит заливать, Рюсин, уже надоели твои мрачные выдумки, а хотя бы усмехнуться, сморщить нос, подмигнуть ей, Сэцуке, но дать понять, чтобы она скорчила такую же серьезную физиономию, выслушивая откровенные враки этого выдумщика Рюсина. Но...
   - Зачем ты меня опять пугаешь, Рюсин? - почти жалобно спросила Сэцуке. - Это ужасно.
   - Действительно, Рюсин, хватит твоих идиотских историй, - сказал Тэнри. - От них всегда мороз по коже.
   - Люблю напускать страх на вас, людей, - расхохотался Рюсин. Но было в его смехе нечто такое же пугающее, как и в его воспоминаниях. - Может, и ты, Тэнри, расскажешь что-нибудь?
   Тэнри покачал головой.
   - Боюсь, что ты от страха спать не сможешь.
   - Что, такое ужасное детство?
   - Жуткое.
   - Врешь!
   - От вруна слышу!
   - Хватит, хватит, - Агатами хлопнула в ладоши. - Все. Прием окончен, мальчики. Всем пора спать.
   Когда Тэнри и Рюсин ушли, а Агатами и Сэцуке уже лежали в кроватях, Сэцуке спросила:
   - Он все выдумал?
   - Кто? - зевнула Агатами.
   - Рюсин. Ну... про клетку, в которой его держали.
   - Наверное.
   - Что "наверное"? Наверное выдумал или наверное не выдумал?
   Агатами помолчала и спросила:
   - А почему это для тебя так важно?
   - Невежливо отвечать вопросом на вопрос, - сказала Сэцуке. Но объяснила:
   - Я никогда раньше не слышала, чтобы детей держали в клетках.
   - Рюсин не ребенок, - сказала Агатами. - И никогда им не был. А то, что его, возможно, держали в клетке, в любом случае пошло ему на пользу.
   Сэцуке откинула одеяло и села, обхватив колени. Ночник высвечивал в темноте неясные тени и казалось, что все предметы в комнате набросили серые балахоны.
   - Какой длинный день, - пожаловалась она, но Агатами ничего не ответила, потому что уже спала.
 

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

    АГАТАМИ
 
   1
   Мир был пуст и мертв. Все пространство от горизонта до горизонта заполняли человеческие тела - иссохшие, светящиеся бледным отраженным светом, похожие на старые, уродливые, надоевшие куклы, брошенные капризным ребенком на пол. Миллиарды тел, пустых оболочек, использованных вместилищ душ, машин, отработавших свой срок и оставленных здесь навсегда. Высеченный из мертвой плоти конец всех времен. Ведь именно так люди представляют себе Судный день?
   Итиро парил в пустоте и разглядывал бесконечность. Искаженные смертью лица, изломанные агонией руки и ноги, торчащие ребра и лысые, обтянутые пергаментом кожи черепа. Кто из живущих не ужаснется, попав сюда? Даже ему, одному из Творцов, было бы неприятно коснуться ногами беспредельной пустыни смерти. Лучше уж вот так - находиться между оболочками и сфиротами, между телами и душами, между землей и небом.
   Если посмотреть вверх, то можно узреть другую бесконечность, где, словно звездное небо, простерлись сфироты - необозримое пространство, усыпанное разноцветными блестками. Стоит протянуть к ним руку, и каждая искорка взрывается, распухает, вырастает в колоссальную обжигающую звезду, по поверхности которой пробегают волны, вспыхивают и гаснут протуберанцы, водят хороводы плотные вихри.
   А затем раскидывает черные крылья жуткая тварь, протискивается между двумя бесконечности незваным гостем, окатывает леденящим ветром, опускается на колени и с чрезмерным подобострастием пригибается к пустыне тел, как будто хочет вцепиться клыками в окаменелую мертвечину. Итиро помогает Никки-химэ спрыгнуть с плеч твари и укоризненно говорит:
   - Вы опять не воспользовались лифтом, милая сестра.
   - Мне некогда разъезжать на лифтах, Итиро. У меня, в отличие от вас, слишком мало времени.
   - Я чувствую укоризну...
   Никки-химэ притрагивается пальцами к его губам, пытаясь уловить усмешку, но он серьезен.
   - Даже нам нужно подчиняться тем законам, которые мы установили, брат.
   - Что-то я не помню ангелов среди тех существ, которые были сотворены, - усмехнулся Итиро. Черная тварь изогнулась, распустила крылья и оскалилась. - Но выглядит впечатляюще.
   Никки-химэ кивнула, и ангел исчез.
   - Вас не должны беспокоить мои маленькие шалости, брат.
   - Простите, сестра. Я излишне желчен.
   - У нас у всех испортился характер, брат. Мы стали невыдержанны, самоуверенны, жестоки. Наверное, даже из нас постепенно уходит жизнь.
   - Мы изначально лишены жизни, сестра. Не льстите ни себе, ни мне. Вы прекрасно знаете, что нам пришлось сделать...
   - Вы раскаиваетесь?
   - Раскаяние более пристало бы вам, - заметил Итиро.
   Никки-химэ распростерла руки, как будто намереваясь обнять Итиро:
   - Жаль, что я не могу видеть вас, брат.
   - У каждого из нас свои недостатки. Кто-то не видит добра и зла, кто-то не чувствует между ними никакой разницы.
   - Сколько сфирот вам уже удалось вернуть, брат?
   - Почти все. Благо, что мы ограничились волшебным числом.
   - Все шестьсот тысяч? - воскликнула Никки-химэ.
   - Я сказал - почти все, сестра. И тогда можно будет начать все сначала. Отворить путь аниме, излить ее на техиру...
   - Нельзя Творить дважды, брат, - покачала головой Никки-химэ. - Вы хотите совершить еще более ужасную ошибку, чем та, которую мы сделали...
   - То была не ошибка, а... маленький недочет.
   - То, что все умирает, вы считаете следствием маленького недочета? Я чувствую неотвратимую гибель. Надо не возрождать, брат мой, а приближать конец. Это гораздо милосерднее для тех, за кого мы в ответе.
   - Я не отвечаю за людей, - резко сказал Итиро. - Я не бог. Я всего лишь творец.
   Никки-химэ сплела пальцы, склонила голову. Длинные волосы, заплетенные в косу и перевязанные вокруг талии, сияли чистым золотым светом, как будто в вечности внезапно возникло новое солнце и набросило на бесконечность мертвых тел вуаль изменчивых теней. Словно крохотный намек на жизнь появился там, где она никогда не могла и не должна была существовать.
   - Я слышала ужасные вещи, брат. Вокруг вас плетут сети заговора. Коварного заговора!
   Итиро рассмеялся.
   - Мне странно слышать подобные предупреждения из ваших уст, сестра! Разве что-то может твориться против меня без вашего любезного ведома?!
   - Со мной все просто, брат. Мы когда-то объединились с вами, чтобы уничтожить Третью Ипостась. Мы были вместе, когда творили то, что теперь умирает. С концом мира наш союз завершен. Дальше каждый волен идти своим путем... Разве не таков был Договор?
   Итиро раскинул руки и стал расти. Он возвышался над крохотной теперь Никки-химэ грозным колоссом. Его рука протянулась к Слепой Принцессе, и она опустилась, села на раскрытую ладонь почти незаметной пылинкой.
   - Разве я не велик?! - загрохотал Итиро. - Разве я не всемогущ, сестра? Моя власть над сотворенным простирается столь далеко, что я могу вернуть себе сердце, которое будет столь же надежно, что и утерянное!!!
   Громадная рука распахнула плащ колосса, и в разверстой груди, в мешанине ужасных ран, в сплетении рванных мышц, аорт, в обрамлении желтых вкраплений искрошенных ребер помещалось сердце, сделанное, собранное из грубо заклепанных стальных листов, с множеством проводов, расходящихся по телу Итиро. Каждый глухой удар рождал вспышку молнии, и синяя река электричества растекалась вдоль проводников, гальванизируя изуродованное тело.
   - Ужасно, - прошептала Никки-химэ, проводя кончиками пальцев по стальному сердцу. - Ужасно...
   - Механическая и электрическая вселенная не так плоха, как мы до сих пор думали, - сказал принц. - Мир без конца и предела, без формы и охвата...
   - Ужасно...
   - Мир, нигде не кончающийся и пребывающий в абсолютной тьме межзвездных пространств...
   - Ужасно...
   - Мир, в котором пребывает вечно неизменная температура абсолютного нуля...
   - Ужасно...
   - Мир состоящий из мельчайших атомов, различных между собою лишь в количественном отношении и вечно двигающихся по точнейшим и абсолютнейшим законам, создавая нерушимую и железную скованность вечного и неумолимого механизма. Разве это не то, что мы хотели? Это ли не разумная альтернатива тому, над чем даже мы не властны?
   Никки-химэ закрыла лицо и зарыдала. Плечи ее тряслись, и Принц нежно прижал Принцессу к себе.
   - Мы - враги, сестра. Непримиримые враги, как может быть непримиримо то, что составляет единое целое. Сделаем то, что мы должны сделать...
   - Я люблю вас, брат, - сказала сквозь слезы Никки-химэ.
   Итиро покачал головой:
   - В нашем мире, воздвигнутом на крови, нет никакой любви, сестра. Никакой.
 
   2
   Сквозь открытую занавесь свет фонаря падает на лицо, выделяя, высвечивая только половинку его, нечеткий карандашный набросок широко раскрытых глаз, вздернутого носика, коротко остриженной челки. Рука с длинными пальцами прижимает к уху крохотную коробочку телефона, полные губы слегка шевелятся.
   - Да, папа.
   - Все хорошо, папа.
   - У меня появились друзья, папа.
   - Не беспокойся за меня, папа.
   Каждый ответ - новая слезинка, набухающая, набирающая вес в уголке глаза, сползающая по мосту длинных ресниц на гладкую кожу щеки, чтобы затем скатиться на подушку, превратиться в крохотное влажное пятнышко.
   Свободная рука комкает одеяло, сжимает его так, что белеют костяшки пальцев.
   - Нет, ты меня не разбудил...
   - Все равно, уже надо вставать...
   - Меня еще не вызывали отвечать...
   - Спасибо, папа.
   А на другом конце эфемерной нити горит свет. Человек сидит в ярко освещенной комнате, перед экраном "нави", смотрит на полки, где расселись многочисленные мягкие игрушки с даже не отрезанными ценниками. Они словно зверята, помеченные егерской штриховой кодировкой.
   Рядом с безвольно лежащей рукой, из под пергаментной кожи которой проступают толстые жилы вен, дымится чашка с кофе, еще дальше стоит блюдце с тлеющей ароматической палочкой.
   То, что человек говорит в телефон, не совпадает с тем, что он думает. Как будто кто-то возвел дом с тайным вторым этажом и загадочными созданиями, которые тихо, незаметно, осторожно вкрадываются в жизнь обычных людей с первого этажа.
   - Я тебя не разбудил, дочка?
   Ты должен был сделать контрольный звонок! Именно в это время, строго по расписанию.
   - Нет, я позвонил слишком рано, но я беспокоюсь за тебя.
   Твоя обязанность - беспокоиться за нее. Ведь именно ты определен ей в отцы. Ближе у нее никого нет. Пока.
   - Как твои успехи в школе? Получила какие-нибудь оценки?
   Она должны чувствовать себя обычной девочкой. Обычным подростком. Школа, подружки, мальчики, книги. Все как у людей.
   - Удачи тебе, дочка.
   Не слишком ли ты заботлив? У тебя роль странноватого, забывчивого, ужасно занятого отца, который волей судьбы оказался единственным опекуном девочки-подростка. Вас соединяют какие-то ниточки взаимной симпатии, но в целом ваши миры очень редко пересекаются.
   Человек повертел в руках ароматическую палочку и загасил ее в чашке с кофе. Проклятая работа. Проклятые испытания.
   Девочка тем временем смотрит на ярко-голубой экранчик телефона. "До свидания! До свидания!" - бежит темная надпись, собранная из крохотных квадратиков. Она прижимает телефон к груди и поворачивает голову.
   Ее подруга не спит. Она подложила под щеку ладонь и разглядывает на девочку. Ее мысли живут в трехэтажном доме. Открытый этаж, этаж для всех, этаж для друзей, для врагов, для учителей, для случайных знакомых. Второй этаж имеет отношение к ее скрытой жизни, полной неприятных, жутких тайн. Третий этаж - этаж молчания и тьмы. Истинное предназначение его неизвестно даже ей самой, но она порой чувствует, что когда-то и он озарится ярким светом сознания, и тогда... И тогда она перестанет существовать.
   - Отец? - спрашивает она у беззвучно плачущей девочки.
   Девочка молчит, но все ясно и так.
   - Первые дни - самые трудные.
   - Каждый день для меня - первый, - улыбается девочка. Откидывает одеяло и отодвигается, прижимается к стене, освобождая место. - Иди ко мне.
   Подруга выскальзывает из под своего одеяла и перебирается к ней.
   - Так лучше? - спрашивает она. Ей самой не совсем удобно. Она ощущает какую-то неловкость от того, что делает нечто запретное.
   - Лучше, - говорит девочка и прижимается к ее предплечью горячим лбом. - Мне приснился страшный сон.
   - Сны на новом месте - вещие, - улыбается подруга. - Тебе должен был присниться суженный. Жених.
   - Нет. Там не было живых людей. Мне приснилось, что я оказалась на поле страшной битвы, сплошь покрытом мертвыми телами... Словно битва закончилась очень и очень давно, но никто так и не похоронил всех этих людей. Я стояла там и... и не могла сделать и шага...
   - Почему?
   - Потому что тогда пришлось бы наступить на чье-то мертвое лицо, мертвое тело, руку, ладонь... Там все так перемешалось... Но мне надо куда-то идти, очень надо... Я чувствую приближение чего-то жуткого, страшного, непонятного... Я должна шагнуть и... и не могу... Меня зовут, а я стою. Просто стою среди мертвецов, единственная живая...
   - Мрачный сон, - говорит подруга только для того, чтобы что-то сказать. - Знаешь, мне тоже иногда снится странный сон. Обычно я их не запоминаю, но этот... он приходит тогда, когда я почти забыла о нем, как будто напоминает, как будто не хочет, чтобы я его забыла.
   - И о чем он? - шепчет девочка. Она не уверена, что хочет узнать еще одну страшную историю, но ведь подруга выслушала ее. Ей самой немного полегчала, когда она рассказала сон. Точнее, попыталась рассказать, потому что сны невозможно рассказать. Они всегда ускользают в чем-то главном, что-то теряется в них при переложении на слова, бледнеет, становится смешным и скучным.
   - Мне снится, что я должна убить человека, - говорит подруга.
   Девочка ждет продолжения, но подруга молчит.
   - И... и... все?
   - Ты считаешь, что это недостаточно страшно?
   - Не знаю... Но, наверное, в нем нет ничего особенного... Мало ли кого хочешь убить от злости!
   - Нет, не от злости. Это - по другому. Во сне я знаю, что весь смысл моей жизни, вся цель моего существования заключается только в этом. Я создана, рождена лишь для того, чтобы убить этого и только этого человека. Я не знаю причин, почему я должна сделать такое, но... Но это сильнее меня. Гораздо сильнее. Я чувствую себя куклой, роботом, запрограммированным на преступление. Но... но не это самое жуткое... Есть гораздо более жуткая вещь в моем сне...
   - Какая?
   - Я задаю себе вопрос: "А что я буду делать после того, как исполню свое предназначение?"
 
   3
   Учитель расхаживал перед доской, на которой была закреплена карта мира, и рассказывал, изредка останавливаясь для того, чтобы ткнуть указкой в часть схемы и осмотреть класс поверх очков с маленькими прямоугольными стеклами. Учитель был молод. Длинные волосы его собраны на затылке в хвост и перетянуты кожаным шнурком, что несколько необычно для школы "Кламп", но белая рубашка и широкие клетчатые брюки не отличались от предписанной уставом учебного заведения формы преподавателей.
   - После падения Луны география мира изменилась. В катаклизме погибла большая часть населения планеты, а те, кто выжил, оказались перед лицом новой, не менее страшной угрозы - техиру. Кто может сказать, что представляет собой техиру?
   Молчание и лихорадочное листание учебников.
   - Может быть вы, Сэцуке, объясните всем присутствующим, что такое техиру? - кончик указки заставляет встать.
   - Да, учитель, - Сэцуке встает. - Техиру - мир... точнее, зона смерти. Там не может существовать ничего живого... - Сэцуке замолкает. Учитель терпеливо ждет, затем говорит, качая головой:
   - Сэцуке, это весьма упрощенное определение. Оно, возможно, подходит для начальной школы, но для вашего уровня совершенно не годится. Вы можете нам четко сформулировать научное определение данного феномена?
   Сэцуке пожимает плечами. Учитель недоволен.
   - Садись, Сэцуке. Я ожидал от вас большего, - Сэцуке склоняет голову, уши и щеки начинают гореть. От нее ожидали большего! Почему? - Ну, хорошо. С научной точки зрения, техиру представляет собой мир чистой возможности, пустоту, ничто. Возьмем такой пример. Допустим, что у нас есть бутылка с соком. Сок из нее мы выпили. Что тогда останется?
   - Бутылка!
   - А если убрать еще и оболочку бутылки? - спросил учитель.
   - Ничего не останется!
   - Изжога будет!
   - В туалет захочется!
   Учитель постучал по столу, прекращая общий смех.
   - В чем смысл бутылки? Кто ответит?
   - Чтобы в нее наливать!
   - Да, чтобы наливать. Смысл бутылки в том, чтобы придать форму пустоте. Собственно, ради пустоты бутылка и делается.
   - И не только!
   - Да, Чихиро, и не только. Мы строим дом ради той пустоты, в которой расставим мебель и будем жить. Мы делаем чистый лист бумаги, чтобы заполнить его пустоту. Даже мысли легче приходят в пустую голову, не так ли?
   - Да, господин учитель!
   - Техиру - это такая же пустота, которая потеряла форму. В ней уже ничего невозможно, ни жизнь, ни смерть. Понятно?
   Класс загудел.
   - Отлично, никому ничего не понятно. Тогда я спрошу, а кто знает, что такое анима?
   - Бутылка, - сказал Тэнри. - И даже с соком.
   Все засмеялись.
   Учитель снова постучал указкой, водворяя тишину.
   - Зря смеетесь. Тэнри сказал, в общем-то, правильно. Анима и представляет собой ту форму, которой не хватает техиру. Анима является формообразующей субстанцией, благодаря которой все мы существуем. Итак, после открытия залежей анимы, а точнее - ее полиаллоидной формы, стало возможным создать устойчивые зоны, где человек может существовать, продолжать жить, строить новую цивилизацию. В настоящее время существует шесть мир-городов, где проживает практически все население. Если точнее, то - девяносто восемь и семь десятых процента человечества. Делаются попытки создания небольших городов, но пока это только эксперименты.
   Учитель остановился и посмотрел на притихших учеников.
   - Не самый радостный мир тот, в котором мы живем. Как вы считаете?
   - Да...
   - Нормальный!
   - Ну и что?
   - А как было раньше?
   - Никто не знает!
   Сэцуке смотрела на учителя. Почему-то ей казалось, что его вопрос вновь задан ей, только ей, словно именно от ее ответа будет зависеть - достоин ли мир существования или уже пришла пора прекратить его медленную агонию. Как ты считаешь, Сэцуке? Ведь так просто - сказать "да" или "нет"!
   - Итак, вернемся к географии. Кто может назвать все мир-города? Кто блеснет своей эрудицией? Фусо? Пожалуйста, слушаем вас.
 
   4
   Дом, где жила Банана, находился в районе Ецира, почти на самой границе с Асией, откуда доносился непрерывный индустриальный гул безостановочно работающих заводов, фабрик, электростанций, перемежающийся гудками поездов, лязгом движущихся составов и сиренами, отмечающими начало и конец очередной рабочей смены.
   По пустым улицам гулял ветер, насыщенный запахами пыли, цемента, расплавленной смолы, как будто где-то поблизости шло строительство. Обветшалые, полуразрушенные приземистые дома соседствовали с унылыми многоэтажками, украшенными лишь сохнущим на воздухе серым бельем. Дети бледными куклами возились в земле, пытаясь совками поддеть окаменелый слой мертвой почвы.
   Ерикку остановил машину около трехэтажного и на вид абсолютно заброшенного строения, исполосованного безобразными ржавыми отметинами. Несколько остовов машин преграждало дорогу к подъезду, так что свой автомобиль Ерикку пришлось оставить на дороге.
   По бокам дом подпирали длинные бараки, огороженные искореженными заборами с рваной металлической сеткой. На одном из ободранных столбов сидел такой же ободранный кот и одним глазом смотрел на человека.
   Место, которое Банана выбрала для проживания, было странным, если не сказать жутковатым. Почему именно здесь? Ведь у нее имелась постоянная работа, и она могла позволить снимать себе квартиру подальше от Асии.