Савеличев Михаил. Догма кровоточащих душ

   - А, Рюсинчик, здравствуй! Очень рада тебя видеть в добром здравии.
   - Не дождешься, - буркнул Рюсин. Но густая атмосфера любовных чар постепенно действовала и на него. Платье Агатами уже не казалось столь уродским, и вообще его розовый цвет как-то удивительно гармонировал с фиолетовыми волосами девочки.
   - Можешь меня поздравить, Рюсинчик, - речь Агатами продолжалась литься густой, приторной патокой, окутывая Рюсина все новыми и новыми слоями, словно смола мезозойскую муху. Еще немного, и он так же, как и Тэнри, навечно застынет с глупейшим выражением лица на потеху всей школе.
   - Поздравляю, - почему-то прошептал Рюсин. - Только с чем?
   Агатами кокетливо разгладила складочки на платье и безуспешно попыталась натянуть его на голые коленки.
   - Меня, мальчики, назначили старостой класса. Это важный и требующий большой ответственности пост. К сожалению, все предыдущие старосты так и не смогли навести идеальный порядок в классе и в комнатах учеников, поэтому мне предстоит много забот. И начать я решила с вас, с вашей комнаты, которая является чемпионом по беспорядку, кавардаку, ералашу, разгрому, бардаку, нечистотам, грязи, загаженности, замызганности!!!
   С каждым словом очередная порция сладкой патоки в голосе девочки куда-то исчезала, растворялась, и на смену ей приходила ледяная ярость находящейся в последнем градусе бешенства Агатами. Тэнри и Рюсин с изумлением наблюдали очередную метаморфозу, происходящую с Агатами уже на их глазах. Из глупой, розовой куклы она превращалась в метающую молнии мстительную богиню с последнего, самого трудного уровня игры "Обреченные". Тэнри даже на мгновение показалось, что над головой теперь уже возвышающейся над ними Агатами, обвинительно указующей на них пальцем, возник до боли знакомый синий экранчик со стремительно уменьшающимся числом жизней. Еще немного и по стене поползет надпись: "ИГРА ОКОНЧЕНА!"
   - И запомните, мальчики, - грохотала разъяренная богиня, - что в следующий раз никаких поблажек вам НЕ БУДЕТ!!!
   Тэнри и Рюсин пришли в себя только тогда, когда дверь за Агатами захлопнулась. Они чувствовали себя на редкость неловко, точно застали друг друга за каким-то постыдным занятием.
   - Девчонки, - наконец с презрением уронил Рюсин, и было непонятно к кому это относилось - к одержавшей победу Агатами или к ним самим.
 
   8
   - Защитные экраны опущены! Давление в пределах нормы!
   - Подтверждаю активизацию прототипов!
   - Возобновлена подача полиаллоя! Ориентировочный срок наполнения - четырнадцать минут!
   - Подтверждаю начало запуска программы!
   Ошии смотрел сквозь толстое свинцовое стекло вниз, где в перекрестье множества прожекторов возвышались "мехи". Они разительно отличались от серийных образцов размерами, компоновкой двигателей и оборудования. Громадные лобастые головы медленно поворачивались, следуя командам тест-программы, длинные руки неловко шевелились, ощупывая крепежные штанги.
   - Похоже на жертвоприношение, - сказала Ханеки.
   Действительно, похоже, согласился про себя Ошии. Машины были распяты среди переплетения труб, проводов. Охладители, работающие на полную мощность, имитировали дыхание, и из отверстий в туловищах "мехов" вырывались плотные струи гелиевого пара. Неуклюжие ноги, как будто обутые в титанические ботинки, были слегка подогнуты, удерживаясь на весу широкими скобами. Но, в общем, в машинах имелось мало сходства с человеком. Больше всего "мехи" походили на плененных чудовищ из ужасных историй о потустороннем мире. Не хватало только отвратительного и жуткого воя.
   Словно в ответ, взревели сирены, прожектора хаотично заметались по испытательной площадке.
   - Всему техническому персоналу немедленно покинуть зоны три А, шесть Б и восемь Ц! Повторяю, всему техническому персоналу НЕМЕДЛЕННО покинуть зоны три А, шесть Б и восемь Ц! Персоналу в зонах четыре А и три Б подготовиться к приему полиаллоя! Персоналу в зонах четыре А и три Б подготовиться к приему полиаллоя!
   - Надеюсь, что второе испытание пройдет более удачно, - сказал Дои. - Я лично проверил герметизацию движков.
   - Ты думаешь, что все дело было в герметизации? - спросил Каби.
   - Если в двигателе что-то замыкает, то ищи причину в агрессивной внешней среде, - глубокомысленно произнес Дои.
   Прожектора постепенно гасли. Теперь становилось видно, что из-под платформы, над которой висели "мехи", струится золотистый свет, окрашивая распятые металлические тела во все оттенки желтого - янтарные, лимонные, канареечные, шафрановые блики скользили по влажным бокам машин. Испарители заработали на предельной мощности, и в общее гудение колоссальных механизмов вплелось астматическое дыхание компрессоров. На гофрированных трубах, подсоединенных к спинам машин, стремительно нарастал слой инея.
   - Что с охладителями? - спросил Ошии.
   - Нагрузка - девяносто семь процентов, - доложил Каби.
   - Много.
   - Мы не можем замедлить процесс, - сказал Каби. - Иначе потеряем сверхпроводимость.
   Соседство абсолютного нуля, необходимого для исчезновения сопротивления в проводниках, и громадных температур, требующихся для запуска реакций синтеза. Гремучая и взрывоопасная смесь. Крохотный просчет - и в мир-городе возникнет сквозное отверстие диаметром в несколько имперских шагов. Миллионы жизней мгновенно испарятся в облаке плазмы. Как показывают расчеты, в случае отказа магнитных ловушек в течение одной миллиардной секунды плазма погибнет от соприкосновения с окружающей средой. Для дилетанта это, может быть, и звучит как-то странно - "гибель плазмы", но для специалиста данное словосочетание лишь удобный эвфемизм, обозначающий резкое падение температуры и прекращение термоядерной реакции.
   Одна миллиардная секунды. Ослепительная вспышка и все. Население Хэйсэя сокращается на несколько миллионов человек.
   Там, внизу, распяты сконструированные при его, Ошии, непосредственном участии три мощные термоядерные бомбы, похожие то ли на карикатурных людей, то ли на монстров из кошмарных снов. Кто сказал, что сон разума порождает чудовищ? Только бодрствующий разум и способен породить подобных уродов!
   - Бассейн заполнен на тридцать шесть процентов. Достигнута расчетная отметка восемь! Залив полиаллоя продолжается!
   - Подтверждена команда деактивации страховочных консолей! Группе "Красный" разрешается полная активация прототипа! Группе "Зеленый" подготовиться! Группе "Синий" подготовиться!
   - О чем они думают? - внезапно спросила Ханеки.
   - Кто? - в свою очередь поинтересовался Ичиро.
   - "Мехи", - уточнила Ханеки. - О чем они сейчас думают?
   - Машина не может думать, - сухо сказал Ошии. - Машина может исполнять команды. Или - не исполнять. Но тогда это плохая машина.
   - Спорный аргумент, - потянулся за своим столом Каби. На освещенном планшете, расчерченном координатной сеткой, замерли три разноцветных треугольника. Красный, зеленый и синий. Ходячие термоядерные бомбы под управлением вычислителя, которые сейчас жутко любопытные люди опустят в самую загадочную субстанцию на свете.
   - И в чем же его спорность? - холодно поинтересовался Ошии.
   - Ну, хотя бы в том, что мы не можем четко определить само понятие сознание. Ведь именно о нем мы говорим? - сказал Каби. - Поэтому не исключено, что с точки зрения сознания - машинами являемся скорее всего мы сами.
   - Я не машина, - обиделась Ханеки. - Но мне кажется... Они о чем-то думают, о чем-то таком, что не заложено в программы. Потому, что... потому, что мы не можем всего предусмотреть!
   - Подтверждена команда деактивации страховочных консолей! Группе "Зеленый" разрешается полная активация прототипа! Группе "Синий" подготовиться!
   Ошии смотрел, как треснули и разошлись страховочные скобы, металлическое существо осторожно разогнуло ноги, оперлось длинными руками о платформу, удерживая равновесие, затем выпрямилось в полный рост, почти свободное, если не считать проводов телеметрии, подсоединенных к голове и плечам "меха".
   - Группе "Красный" разрешено отсоединение магистрали охлаждения! Группе "Красный" разрешено отсоединение магистрали охлаждения! Персоналу красного сектора приготовиться к возможному температурному скачку!
   Ичиро со скрипом повернулся на своем стуле и задрал очки на лоб. Потер уставшие глаза ладонями.
   - Я тут недавно познакомился с... с одним товарищем из отдела программного обеспечения. Выдался свободный вечерок, поболтали о том, о сем... Так вот, заговорили в том числе о машинном разуме. Ну, тест Тьюринга, задача Каспаро, парадокс Мо и прочий фольклор.
   - А имя этого товарища случайно не Мисато? - поинтересовалась Ханеки.
   - Все ты хочешь знать, Ханеки! Ну, Мисато, Мисато... И что? Не в этом суть. А суть в том, что современные программные пакеты являются столь сложными, что сами программисты нередко затрудняются сказать - за что ответственен тот или иной исполняемый модуль. Эта проблема, кстати, имеет интересное название, - Ичиро взял драматическую паузу.
   - И какое же? - не выдержала Ханеки.
   - Паразитное сознание. Представляете? Проблема паразитного сознания у "мехов". Звучит?
   - Звучит, - согласился Каби. - Эта проблема свойственна не только "мехам", но и некоторым безответственным товарищам. Лучше бы они педантично выполняли все команды, а не паразитировали на сознании, которого у них кот наплакал.
   Ханеки прыснула. Ичиро с обидой повернулся к терминалу.
   - Номер один, группы "красный", "синий" и "зеленый" подтвердили полную активацию прототипов. Все параметры - в пределах нормы. Страховочные консоли убраны.
   Ошии кивнул. Теперь все три человекообразные фигуры возвышались над платформой.
   - Номер один, прошу подтвердить разрешение на начало следующего этапа эксперимента, - настойчиво шептала вставленная в ухо крошечная таблетка коммуникатора.
   - Разрешаю. Раздвинуть щит!
 
   9
   Незаметно для себя Ерикку заснул. Он растянулся на матрасе Бананы, закинув руки за голову и рассматривая потрескавшуюся штукатурку потолка. Налитые, словно свинцом, веки закрывались, но Ерикку хотелось проследить за тем, во что складывались причудливо сплетающиеся линии трещин. Ему казалось, что он уловил в них какой-то порядок, словно кто-то начертал на потолке, зашифровал тайное послание, и нужно лишь еще одно мгновение бодрствования, чтобы тайна открылась, но...
   Ерикку спал. Спал своим обычным черным сном, который был разбавлен лязгом рабочих кварталов, пронизан стылыми сквозняками, наполнен тоской одиночества и вины. Он ощущал в распростертой над ним тьме чье-то дыхание, близость человеческого тела, осторожное приближение рук, которые хотели погладить его щеки, но в последнее мгновение все таки не решались этого сделать.
   Черный сон походил на морскую бездну, которая поглотила его, но он еще боролся за свою жизнь, напрягал все силы, чтобы вырваться из цепких объятий воды, ему почти удавалось приблизиться к той эфемерной линии глубины, где мрак уже разбавлялся струящимся светом, где все вещи на границе грез приобретали особый оттенок иного существования, где можно увидеть то, что обычно скрыто от глаз.
   - Ерикку, - шептала сидящая рядом с ним Банана. - Ерикку...
   Круглое лицо девушки склонялось над его лицом, пальцы ее рук гладили его волосы, а он не в силах был ничего сказать, потому что он не умел разговаривать с мертвыми. Он мог только разрушать то, что уже было мертво, но все еще хотело казаться живым. И какая разница - какими мотивами они оправдывали себя, что хотели передать живым людям, оставшимся по ту сторону смерти!
   А затем сон закончился, словно его выключили. Раз, и нет. А он сам сидит на матрасе, скрестив ноги и держа в руках синий дырчатый куб.
   - Рад вас приветствовать, господин Ерикку, - раздается голос, который всегда лжет. Ничему он не рад. Разве может хоть одна крупинка, гран радости спастись в мерзлом океане его голоса? Ее неминуемо скует леденящей душой, если у человека еще есть душа.
   Ерикку не пугается, не вздрагивает. Он ждал голоса. С того самого момента, как переступил порог дома Бананы. Он знал, что голос вернется сюда, ведь это его дом, его, а не Бананы. Он жил здесь всегда, дышал Банане в затылок, нашептывал свои страшные сказки, направлял ее, приказывал...
   - Вы лжете, - говорит Ерикку. - Вы не можете радоваться.
   Антрацитовая тень падает на стену. Человек возвышается над Ерикку. Ему некуда сесть. В комнате пусто.
   - Разве вы не хотите получить ответы на свои вопросы, господин Ерикку? - деланно удивляется голос. - Разве не это привело вас сюда?
   Голос прав. Тысячу раз прав.
   - Что написано на потолке? - спрашивает Ерикку. Почему-то его собственный вопрос неожидан для него самого. Словно он подчинился тихому, осторожному, но настойчивому толчку внутри себя.
   - Вы умеете задавать правильные вопросы, - говорит голос. - Поверьте мне, это большая редкость в наше время. Правильный вопрос - половина правильного ответа.
   - Что написано на потолке? - упрямо повторяет Ерикку.
   - "Жизнь и сон устроены так, чтобы не дать человеку проснуться". Именно это вы и хотели услышать, господин Ерикку?
   - Жизнь и сон устроены так, чтобы не дать человеку проснуться, - повторяет Ерикку.
   - Да, господин Ерикку, - тень шевелится и делает шаг вперед. - Именно так и обстоят дела. Люди живут, люди спят, но они не замечают, что спят даже тогда, когда живут. Если это можно назвать жизнью.
   - Не понимаю, - покачал головой Ерикку, - не понимаю.
   Тень рождает студеный смех, как будто звенят в промороженном подвале леденящие цепи.
   - Вы лучший охотник за приведениями, господин Ерикку. Вам ли не знать, что не все то, что имеет облик человека, является им. Зомби, вампиры, каппа, големы. Все они считают себя людьми, хотя в них уже нет ни капли анимы.
   - Анимы?
   - Да, господин Ерикку, анимы. Того, что и делает вас людьми. Каждый человек от рождения имеет в себе источник света творения, сфирот, который вырывает его из пустоты и выносит во внешние миры. Сфирот облекается в тело, и возникает, рождается человек, существо, способное привнести в техиру порядок и форму. Вам следовало бы лучше изучить вопрос антропогенезиса, возникновения человека, господин Ерикку.
   Ерикку поежился.
   - Я не ученый. Мне нет дела до этих выдумок.
   Тень сделал еще один шаг вперед. Теперь она заполняла почти всю комнату.
   - Происхождение человека, как и происхождение богов, касается каждого из вас. Это единственные вещи, которые только и стоит знать, господин Ерикку. Только они - подлинная реальность, все остальное - лишь сон.
   - Ты лжешь, - сказал Ерикку. - Ты гнусно лжешь! Жизнь не может быть сном! Смерть не может быть сном!
   - В начале был Заговор, господин Ерикку, - обронил голос, и слова разбились на миллион льдинок. - В начале был Заговор Творца против самого себя. То, что желало Творить, решило уничтожить то, что желало лишь покоиться. Именно преступление лежит в основе мира. Самое первое преступление, господин Ерикку. Не хотели бы вы его расследовать, господин детектив? Найти и покарать виновных? Возможно, мир тогда стал бы лучше?
   - Жизнь не может быть сном, - упрямо повторил Ерикку. - Жизнь не может быть сном.
   - Хорошо, господин Ерикку. Вам нужны доказательства? Тогда, может быть, вы больше поверите не мне, а другому человеку?
   Подул теплый ветер, окно распахнулось, и в комнате стало светло. Наступил новый день. Ерикку потер глаза и повернулся на бок.
   Рядом с ним сидела Банана.
 
   10
   Сэцуке вновь оказалась там, где две бесконечности пытались сойтись вместе. Бесконечность смерти и бесконечность света. Она стояла среди мертвых, иссохших тел, усеивающих поле давно минувшей битвы и смотрела вверх, где в багровом тумане сияли звезды. Солоноватый запах слегка касался ноздрей и было в нем одновременно и что-то знакомое, и что-то не менее пугающее.
   Она обхватила себя за плечи и только теперь заметила, что на ней нет никакой одежды. Она почти ничем не отличалась от обнаженных тел, распростертых вокруг, наваленных безобразными грудами друг на друга, безобразными, потому что даже смерть должна быть достойной, а не такой безразличной, как будто равнодушное существо отнимало, высасывало из людей жизнь и бросало пустые оболочки на землю, как шелуху разгрызенных орехов.
   Сэцуке стоит на маленьком участке черной земли. Единственном свободном клочке, который не прикрыт ничьим телом. Рядом с пальцами ног, сквозь переплетение тонких, скрюченных конечностей проглядывает мертвый глаз, темная пуговица, более подходящая грубому манекену, нежели человеку, пусть даже и мертвому. Хочется повернуться к глазу спиной, но для этого придется сдвинуться с места, преодолеть ничтожное пространство, отделяющее ее теплую кожу от прохладного пергамента лежащих вокруг тел, коснуться их, встать на них...
   Но самое ужасное заключается в том, что Сэцуке точно знает - ей придется это сделать, потому что место, где она стоит, предназначено вовсе не ей, она здесь находится не по праву и должна уйти. Ее время еще не пришло.
   В тишине рождается звук, как будто лопается туго натянутая струна, и вверху вспыхивает новая звезда. Ее свет ослепителен, он щедро озаряет сумрачную бесконечность, разгоняет однообразный серый сумрак, внезапно превращая поле битвы в произведение искусства.
   Сэцуке вскрикивает от неожиданной метаморфозы, ведь теперь в окружающей ее смерти нет ничего ужасного, пугающего, отвратительного. Словно кто-то сдернул ледяное покрывало тлена, приоткрыл на крохотное мгновение высшую правду подобного исхода. Таинственный резец извлек из благородной кости бесконечность хрупких изваяний, тонкое переплетение света и тени, средь которых терялась, исчезала мерзость лишенных жизни тел, растворяясь в теперь отчетливо различимом высшем замысле, устроившем все так, как оно есть.
   Сэцуке поднимает голову и видит, что в нисходящем сиянии к ней медленно опускается человеческая фигурка. Это девочка. Руки ее распростерты, голова свешивается на грудь, ветер треплет короткие синие волосы. Еще одно обнаженное тело готово занять свое место в царстве мертвых.
   А новая звезда постепенно умеряет свой блеск, сжимается, багровеет, окутывается полупрозрачной оболочкой тумана, как будто сверкающая гусеница плетет вокруг себя кокон, чтобы спокойно погрузиться в таинство нового превращения.
   Сэцуке кажется, что лицо девочки ей знакомо, что еще немного, и она узнает ее. Но нужно уходить, уступить место новому страннику, наконец-то нашедшему край вечного успокоения. Она делает шаг назад, голые ступни опираются на дряблую кожу и твердые кости, но Сэцуке не хочет смотреть на то, где она теперь стоит. Она лишь ждет. Ждет завершения падения.
 
   11
   - Агатами, - тихо позвала Сэцуке. - Агатами, ты спишь?
   Агатами не ответила. Сэцуке слышала ее спокойное дыхание. Спит. Свет от ночника не столько освещал комнату, сколько скрадывал ее во множестве бархатных теней. Такие же таинственные тени скользили по экрану "Нави". Тишина и покой. Покой и тишина. Если бы не странный привкус после непонятного сна. Послевкусие. Предощущение того, что должно случиться, или уже происходит где-то рядом.
   Сердце колотится. Кожа покрывается мурашками. Больше невыносимо оставаться в одиночестве в полумраке бодрствования, и Сэцуке почти жалобно зовет:
   - Агатами, проснись пожалуйста. Очень тебя прошу!
   Агатами шевелит губами, возится под одеялом, Сэцуке почти уверена, что сейчас она откроет глаза, недовольно посмотрит на перепуганную подругу и скажет хриплым от прерванного сна голосом... Что скажет? Неважно. Главное, что ощущение кошмара отступит и тогда... Тогда они что-нибудь придумают.
   Но Агатами поворачивается на другой бок. Одеяло сползает с нее, и теперь видна ее пижама и полоска бледной кожи между рубашкой и штанами. Вот так. Спиной. Сэцуке плачет. Ей кажется, что Агатами слышала, как Сэцуке зовет ее, что на самом деле она не спит, но почему-то не желает показать этого, словно Сэцуке чем-то обидела ее, надоела ей.
   Она засовывает руку под подушку за платком, но пальцы нащупывают прохладную коробочку телефона. Сэцуке вытаскивает и открывает его. Вспыхивает густой синевой экранчик. Позвонить папе? Папа, мне приснился плохой сон, поговори, пожалуйста, со мной, а еще лучше - приезжай немедленно и забери меня отсюда...
   Темная полоска скользит по коротенькому списку. Каким малым числом нитей она связана с миром! Папа, мама, Агатами, Рюсин, Тэнри, Фумико... Фумико? Фумико!!! Сэцуке садится на кровати. Сейчас она абсолютно уверена в том, чье лицо она видела, кто холодной снежинкой падал с небес в потоке угасающего сияния.
   Сэцуке выбирает имя и нажимает кнопку. Из под подушки Агатами раздается птичья трель. Агатами шевелится, приподнимает голову, растрепанные короткие волосы стоят ежовыми иголками. Она тоже засовывает руку под подушку, достает телефон и на потолке появляется желтоватый отблеск.
   - Это я, - тихо говорит Сэцуке. - Агатами, это я.
   Агатами вздыхает и поворачивается к ней. Глаза сонные, под ними залегли складочки. Девочка действительно спала.
   - Сэцуке, ты сошла с ума. Сколько сейчас время?
   - Агатами... я не знаю... что-то произошло, Агатами...
   - Опять сон? - Агатами зевает. - И зачем я согласилась быть старостой?
   Она бросает телефон на стол, падает на постель. Сэцуке кажется, что она сейчас опять заснет, но Агатами шарит под кроватью и достает оттуда бутылку. Шумно глотает из горлышка. Пахнет чем-то шипуче-сладким.
   - Хочешь? - Агатами протягивает лимонад Сэцуке. - Так что произошло?
   - Мне приснился сон...
   - Ох, Сэцуке, мне тоже приснился жуткий сон. Ну и что? Это ведь только сон!
   - Что-то случилось! - пронзительно кричит Сэцуке и Агатами вздрагивает.
   - Послушай, Сэцуке, подожди... - но она ничего не успевает сказать, потому что в дверь стучат. Робкий, неуверенный стук человека, ужасно смущенного тем, что ему посредине ночи приходится будить кого-то еще, но что поделаешь, без чьей-то помощи не обойтись, к тому же ведь Агатами назначена старостой и обязана вникать в проблемы одноклассников в любое время дни и, особенно, ночи...
   Агатами и Сэцуке смотрят друг на друга. Сэцуке зажимает себе рот, чтобы снова не закричать. Зрачки глаз расширены, сердца бьются, трепыхаются в груди пойманными в силки птичками, свет и тень ложится на лица так, что превращает девочек в черно-белые рисунки тушью.
   Вновь стучат. Еще более робко и неуверенно.
   - Надо открыть, - говорит Агатами и встает с постели. Сэцуке, словно только этого и дожидалась, хватает ее за руку, повисает на ней. Агатами пытается мягко высвободиться, но ничего не получается. Сэцуке бьет дрожь, и ее ужас постепенно передается Агатами. Она гладит Сэцуке по голове и испуганно говорит, наверное даже не столько ей, сколько самой себе:
   - Все будет хорошо, все будет хорошо... Вот увидишь... Надо только открыть дверь...
   Сэцуке плотнее прижимается щекой к влажной ладони Агатами. Она не хочет ничего слышать, она не хочет ничего видеть. Ей хочется только одного - чтобы проклятый стук прекратился, чтобы тот, кто стоит за дверью, испугался собственной настойчивости и ушел, оставил их в покое...
   Агатами высвобождает свою руку и идет к двери. Сэцуке вскакивает, семенит вслед за ней, как щенок за своим хозяином. Щелкает замок, дверь распахивается. Словно в кошмарном сне, все происходит ужасно медленно, время почти останавливается, чтобы намеренно заставить глаза впитать все, вплоть до самой крошечной детали жуткого спектакля. Именно так это и выглядит - спектаклем. Драматичной инсценировкой, где сами актеры забыли о том, что разыгрывают пьесу, и им кажется, что они находятся в реальной жизни.
   Из окон льется голубоватый свет ночи и затапливает широкий коридор холодным сиянием, от которого вещи теряют четкие очертания, расплываются, как будто кто-то капнул воду на еще не просохшую акварель. В проеме открытой двери стоит маленькая фигурка в белой ночной рубашке с длинными рукавами. Рубашка ниспадает шелковыми волнами от плеч до кончиков пальцев рук и до самых пят фигуры, но даже в ее просторной оболочке угадывается хрупкое тело. Какие-то влажные пятна расплываются на ткани, отчего рубашка прилипает к коже, обрисовывая почти незаметную грудь. Голова гостьи наклонена, черные волосы свисают влажными локонами на лицо, закрывая его густым переплетением теней.
   Гостья медленно, как тяжелый, но драгоценный груз, поднимает голову, ночное сияние гладит ее лицо мягкими ладошками, возвышает его над облаком густой тени, прорисовывает линии щек, губ, подбородка, намечает контуры закрытых глаз, словно девочка все еще спит, и лишь лунная ночь что-то пробудила в ней, волшебные, тайные силы подняли тело, заставили его покинуть теплую постель и повели в неизведанную бездну полнолуния.
   - Дора...
   Сэцуке еще крепче вцепляется в руку Агатами, и нет такой силы на свете, которая бы заставила ее ослабить хватку.
   - Дора... - шепчет Агатами, но Дора так и не открывает глаза.
   Но что еще более ужасное, Сэцуке слышит, как тяжелые, плотные капли разбиваются об пол, и в мертвой тишине этот звук оглушает, пугает, промораживает до костей. Кап... Кап... Кап...
   - Дора...
   Кап... Кап... Кап...
   - Дора... - Агатами пальцами пытается притронуться к щеке девочки, но Дора внезапно шевелится, поднимает руки, капель учащается, широкие рукава ночной рубашки медленно съезжают к локтям, и девочка вновь замирает, словно распятый ангел в мерзлой синеве кошмарной ночи. Каждое ее запястье перечеркнуто тремя параллельными линиями, черная, густая масса выдавливается из них и сползает к ладоням, собирается на пальцах и падает на пол. Кап... Кап... Кап...