Страница:
Он неотрывно смотрел на Андрея, помаргивая. Снизу вверх. Глаза у него были тоскливыми, как у пуделя, хотя внешне капитан Ларин напоминал, скорее, симпатичного бульдога. Андрей рванулся возразить, но не успел.
— Кроме того, как вам понравится такой поворот сюжета? Наводчики нужны бандитам только ДО, а не ПОСЛЕ. Если у кого-нибудь из вас все-таки есть знакомые профессионалы, советую подумать над моей историей про бесхозную человеческую голову среди капусты.
Слушателя передёрнуло. Что-то случилось сегодня с его чувством юмора, каждая шутка вонзалась в воображение, как дротик в пуховую подушку.
— Давайте выпьем чаю? — предложил он, конвульсивно пытаясь отвлечься. — Пироги остались от вчерашнего. Могу предложить бутерброды с сыром…
— И взяток я тоже не беру, — прощально улыбнулся оперуполномоченный.
Андрей открыл гостю дверь.
Все.
— Кроме того, как вам понравится такой поворот сюжета? Наводчики нужны бандитам только ДО, а не ПОСЛЕ. Если у кого-нибудь из вас все-таки есть знакомые профессионалы, советую подумать над моей историей про бесхозную человеческую голову среди капусты.
Слушателя передёрнуло. Что-то случилось сегодня с его чувством юмора, каждая шутка вонзалась в воображение, как дротик в пуховую подушку.
— Давайте выпьем чаю? — предложил он, конвульсивно пытаясь отвлечься. — Пироги остались от вчерашнего. Могу предложить бутерброды с сыром…
— И взяток я тоже не беру, — прощально улыбнулся оперуполномоченный.
Андрей открыл гостю дверь.
Все.
12. ТЫ И ОНА
Он целился в тебя из «Макарова», зло прищурившись. «Ну, все», — цедил он сквозь хищный оскал. Что — «все»? НЕ МОЖЕТ БЫТЬ. «Как ты мог? — цедил он. — Такое не прощается…» Пистолет был огромным, длинным, величиной с гарпунное ружьё. Сейчас будет звук, которого ты не услышишь, сейчас темнота ударит тебя в лицо — как ты мог? Все, все, все! Последнее мгновение…
За мгновение до выстрела ты проснулся, обманув палача. Что-то огромное и длинное щекотало твоё лицо, кто-то нежно дышал тебе в ухо, еле слышно произнося твоё имя. «Это был всего лишь сон! — возликовал ты, поворачиваясь со спины на бок. — Надо было рассказать сотруднику угрозыска об ЭТОМ…» — подумал далее. Попросить, нет, потребовать защиты от взбесившегося кэгэбэшника! И что произошло бы затем? Поскольку заявитель проживает на чужой территории, ему вежливо порекомендовали бы обратиться по месту жительства — там, мол, штат отличным ребятами укомплектован, настоящими щуками… Ты открыл глаза и привстал на локте. Рядом была твоя жена — лицо к лицу — стояла возле кровати на коленях и счастливо улыбалась. Ты упал обратно. Она вновь склонилась над тобой, нарочно щекочась своими роскошными волосами. Её волосы пахли табаком и чужой парфюмерией.
— Хватит спать.
Пять часов вечера. Опять — всего полчаса сна подарил тебе сегодняшний день. Ничего не слышал — ни как дверь хлопнула, ни шагов по комнате. Разбудили, сволочи…
— Я болею.
— Боже мой, я не знала…
— Ничего страшного, просто бронхит становится хроническим. Антибиотики не пью.
— Бедненький мой, несчастненький. Что мне с тобой делать?
— Собрать и выбросить.
С другой стороны, женщина пришла домой, уставшая до предела (тоже ведь ночь не спала), а тут муж — нате, в разобранном состоянии, к тому же опять скулит. Не мужчина. Позор…
— Лежи, не вставай. Температура есть?
— Не знаю. Сразу, как ты уехала, по новой пошло.
— Не вставай, говорю. Я схожу за Алисой.
— Алису мать приведёт, примерно в пять часов.
— Понятно.
У неё несколько испортилось настроение — от предстоящей встречи со свекровью, которой не избежать. Встала, отошла к шкафу, начала раздеваться. Старый растянутый свитер ручной вязки, давно и прочно пропахший какой-то химией (скипидаром? лаком? жжёным пенопластом?) и ещё, разумеется, табачным дымом. Все в этом мире пропахло табачным дымом: тела и одежда, слова и мысли. Ты смотрел. Следом за свитером тёртые дорожные джинсы упали на пол вместе с колготками. Далее — рубашка. Твоя жена любила носить мужские рубашки…
— Как Псков, как спектакль?
— Нормально.
— Когда репетиции начнутся? Я бы съездил посмотрел, с тёщей заодно повидался бы.
— Алису с кем оставим, опять со Светланой Антоновной?
— С собой возьмём, ей же интересно.
— Ладно, это нескоро, потом подумаем.
Она врала. Очень натурально, черт знает что. И все-таки удивительное ощущение, когда жена врёт и не подозревает, что тебе все известно.
Итак, рубашка: пуговички расстёгнуты. Прочь с гладких розовых плеч. Контуры женского тела грациозно изогнулись — быстрее, ещё быстрее, потому что холодно в квартире — лифчик, трусики, все прочь. Ты закрыл глаза.
— Подвинься.
У вас широкая кровать, двуспальная. Лучше бы вы раскладной диван купили, а то слишком уж много места занимает.
— Ой, как хорошо быть голой. Как я соскучилась по одеялу — день и ночь в одежде, ненавижу.
Ха, проговорилась и не заметила. Усталость, бессонная ночь, все понятно. Теперь она пахла собой, разогнав прочие инородные запахи, только собой, однако ты не позволил своим рукам двинуться с места.
— Зоя, где ткань?
— Что?
— Ну, ткань где брошена? Жалко, если пропадёт.
Твой неожиданный вопрос, вероятно, подействовал на неё сильно, как ты и хотел. Впрочем, реакция жены в полном объёме была не видна, слишком близко вы лежали.
— Какая ткань?
Глухой придавленный голос. Тёмное лицо — совсем рядом.
— Ладно придуриваться. Махровая ткань, полтора метра в ширину, которую вы из Вильянди привезли.
— У Лены, в подвале.
Ага! Вот и уложилась в схему подруга-керамистка. Мастерская, значит, вместо склада приспособлена, понятно. «Торговка», ха-ха, «угробила великую художницу» — смешно. Нет, не смешно, а символично. «Керамистка и кукольница торгуют мануфактурой» — отличное название для скульптуры какого-нибудь концептуалиста.
— Значит, товар достаёшь ты, а Лена занимается реализацией? (Ох, как смешно…) Лена у тебя начальница отдела сбыта? Сколько процентов ты ей оставляешь?
Жена заплакала. Ещё и заплакала! Чего ревёшь? Я бы что, ругал тебя? Стыдил? Почему ничего не рассказала, зачем было нужно это враньё?! Или у тебя кто-то есть?
— Дурак!
Взвизгнула.
— Не трогай меня!
Оказывается, ты тряс её за плечи.
— Да, есть у меня кое-кто, есть!
И все рухнуло… Из обломков сложилась неуклюжая, угловатая фраза:
— Кто же он?
— Ты у меня есть! Со своей грустной зарплатой! А вокруг — магазины со смешными ценами! А у тебя есть я — безработная старая баба! Мы нищие, можешь ты это понять?
Она закуталась в одеяло, словно надеялась защититься этим проверенным детским способом. Розовая куколка в коконе.
— Почему не рассказала, я спрашиваю?
Ты все мог понять, честное слово. Но понять — не простить. Трудно найти что-нибудь более хрупкое, чем доверие, жаль, что женщинам этого никто не объяснил. Собственный мелкий стыд для них почему-то важнее. Страх показаться хуже, чем есть — до чего же он усложняет жизнь тонко организованных существ! К счастью, это обстоятельство ты также понимал, и навязшее в зубах «почему» представляло собой всего лишь пустую, наивную обиду.
Жена рассказывала, исправляя допущенную ошибку, а твоя обида медленно превращалась в чувство вины. Ты слушал. Сначала сосредоточенно и цепко. Потом не очень, оставив в поле своего внимания лишь отдельные значащие слова. «Повезло, что познакомилась с Верой… Девушка твоего друга Саши, помнишь, они в гости приходили… Удивительно вовремя!.. Заинтересовалась Мати… Муж моей тёти, господин Мати Греппа, мы с тобой к ним в Вильянди ездили, когда Эстония ещё не была заграницей… Он, оказывается, теперь кладовщиком на мануфактуре работает… Русских всех повыжимали, только мотальщиц да чесальщиц оставили… Верка — просто ужас, какая деловая, сплошные идеи, комбинации… Именно что „компания“, правильно ты сказал… Ты бы со мной развёлся, если бы с ними познакомился!.. Решил бы, что я такая же, как я могла тебе признаться?.. Два раза уже ездили, очень удачно… Если честно, я в их механике ничего не смыслю… Бумажки всякие, таможня, автофургон… Без меня им все равно не обойтись, это же у меня родственник в Эстонии, к тому же Мати только ради меня старался, не стал бы он для них ничего делать… Может, конечно, и отодвинут, если какой-нибудь новой комбинацией увлекутся… В Пскове у нас промежуточный склад, ну, ещё привал там устраиваем… Мать нашла местную тётку, которая взялась часть ткани распространять… Вот увидишь, Андрюша, мы скоро будем жить, как люди… Не могла я тебе рассказать, ты же мне такие гадости про Верку говорил, помнишь?..»
— Сколько нам ткани дали? — спросил ты жену, стараясь бодрыми модуляциями своего голоса заглушить нелепое, неуместное чувство вины. — Какая наша доля?
Словечки «нам», «наша» вырвались непроизвольно, но твоя жена будто ждала их. Вдруг осмелев, она выбралась из кокона, размякшая и тёплая, обняла тебя — рукой и ногой — ты ответил ей, и наконец вы стали вместе.
— Моя доля — два куска. Кусок — это целый рулон, со штампом на обрезе.
— Что за штамп?
— Если стоит штамп, значит, край не срезан, иначе паспорт к рулону недействителен. Знаешь, сколько рулон на фабрике стоит? А мы с Ленкой продаём по три с половиной бакса за метр. Прибыль — в два с половиной раза.
— А что вы ночью у Верки делили?
— Три куска отличались от остальных, двусторонняя махра. Решили резать на всех, чтобы никому не обидно.
Она начала объяснять, как резали спорные куски, как ссорились из-за мест пороков — текстильного брака или непрокраса — но тебя эта тема совершенно не интересовала. Другие темы ворвались в твою душу, заполняя освободившееся место. Те, которые ещё предстояло обсудить с женой, и те, которые ты не хотел обсуждать даже сам с собой. Впрочем, в определённый момент коротенького рассказа ты включился, прислушался, потому что…
Потому что речь шла о Саше. Твой друг действительно навещал ночью свою «девушку» Веру. Мало того, попытался помочь в делёжке ткани, но спьяну порезал руку ножницами. Ножницы были большие, портновские. Пошёл в ванную мазать рану зелёнкой, и хорошо, что над раковиной, иначе весь пол испортил бы. Короче, флакон разбил, а обе руки облил так, что Веркины девчонки чуть не родили со смеху. Спьяну — все это спьяну. Наверное, что-то у него стряслось, потому что портвейн он пил, как воду. А зелёнка — такая штука, которую просто так не отмоешь. Жди теперь, пока сама сойдёт. Да ещё пачкается вдобавок, ни до чего дотронуться нельзя. Как он с зелёными руками ходить будет?
— В перчатках, — сказал ты. — В коричневых, шерстяных. Находчивый он парень, Саша.
Очередная тайна — прочь из мозгов! День загадок и разгадок, поскорее бы уж закончился. Мирно заснуть, а потом проснуться — окончательно…
— Теперь насчёт Шлемы.
Она среагировала не сразу, сонная была, размякшая.
— Что насчёт Шлемы?
— Кроме меня с моей зарплатой и Верки с её бандой, у тебя есть Шлема. Про него тоже не смогла рассказать?
Впервые она испугалась. Наконец-то. До сих пор — только стыдилась, девочка строгих правил, существо с тонкой нервной организацией. Что ж, добро пожаловать в бред. Места хватит всем.
— Чего глаза выкатила? — нагрубил ты. Она смолчала. Настала твоя очередь вести повествование: она слушала, бросив дышать. Про то, что Шлема, оказывается, нумизмат. Про кражу его коллекции, про переговоры с частным детективом и самим Шлемой, про визит оперуполномоченного Ленского… тьфу, Ларина. Про истинную ценность пропавшей монеты. Про то, что твоего отца (дедушку Славу) подозревают сильно, а вас с женой — умеренно, но тоже подозревают. Хотя чего отца подозревать, если он не знал, кто изъял фамильную монету из бабулиной квартиры?
— Вячеслав Васильевич знал.
Твоя женщина села, обхватив колени руками. Она так разволновалась, что упустила из виду одно обстоятельство: прежде чем обсуждать последствия своего преступления, хорошо бы, если уж не покаяться, то для начала признаться в содеянном. Впрочем, такие психологические частности тебя не интересовали. Ты тоже сел.
— Как это — знал?
Да, он знал. Однажды, когда возил Зою с Алисой в поликлинику на Комендантский, вдруг вытащил детский рисунок и предъявил оторопевшей матери. Рисунок Алисы. Ничего особенного, у девочки полное отсутствие каких— либо способностей к рисованию, но солнышко на этой картинке было непростое. Большое, круглое, ровное (очевидно, она обвела карандашом шаблон), а в середине — крест. Плюс нечто из линий, напоминающее человеческий глаз. И ещё палочки по ободу, как бы буковки. Только голубя не хватало, чтобы это «солнышко» идентифицировалось с другим круглым предметом совсем уж точно. Где Алиса могла видеть монету? Нигде. Ей не показывали семейную реликвию, дедушка Слава ни секунды в этом не сомневался. На всякий случай даже справился у собственной жены, вдруг любящая бабушка Света сдуру давала ребёнку поиграть серебряной диковинкой? Нет, не давала. Монета — не игрушка. И как, в таком случае, объяснить детский рисунок? Короче, он «расколол» Зою прямо в машине. Почернел весь от переживаний, но держался достойно. Выспросил, точнее, выжал из Зои все — в том числе и то, что Шлема хранит коллекцию не дома, что где-то у него есть однокомнатная квартира-кабинет… Как к нему попал рисунок Алисы? Это вещественное доказательство появилось на субботних занятиях с Ефимом Марковичем; логопед использует самые разнообразные формы, поощряющие развитие детей, в том числе, безусловно, и рисование. Зоя сразу сообразила, насколько опасным может быть это проявление детской фантазии. Почему не порвала бумажку ещё в поликлинике, не выходя наружу? Глупость, наваждение какое-то. Вот и поплатилась — потеряла рисунок. Очевидно, забыла второпях в гардеробе, там же, на Комендантском. Но как он попал к Вячеславу Васильевичу?
— Какая разница как?! — рявкнул ты. — Почему раньше ничего этого не рассказала?!
Опять «почему». Не уйти тебе было от пустого ненужного вопроса, не смириться с мировым порядком вещей.
— Зачем дурака-то из меня делать?
«Как», «почему», «зачем»… Надо было отвечать. Она затряслась, придавая своим словам большую силу, но закричала почему-то совсем о другом. Разве согласился бы Шлема на оплату в форме кукол?! Разве не ясно, что куклы для него — тьфу и вытереть?! Группа, говорит, переполнена, не знаю даже, чем вам помочь, барышня моя дорогая! Или, может, ей лечь под него надо было? Он глазками-то играл, индюк вонючий! Домой приглашал, грудь раздувал, но дома выжившая из ума жена безвылазно сидит, так он коллекцию свою мечтал показать! Да если б не было этой коллекции, если б не захотел он новенькую монету больше, чем новенькую девочку, что было бы делать? Знаешь, через что некоторые матери прошли, у которых мужья мало баксов домой приносят?
— Перестань… — жалко попросил ты. — Я ж не о том…
Нет, о том! Нужна правда — получай! Шлема довёз их с Алисой до дома твоих родителей — после первого же занятия — остался с девочкой в машине, а она поднялась к чужой квартире, просто вошла и просто взяла — так просто, что сердце потом целую неделю болело. У тебя хорошее воображение? Представь теперь, какие возможны варианты, если бы она этого простого поступка не совершила. Когда ехали домой, растроганный Шлема дал Алисе поиграть монетой — с условием, что мамочка не выпустит драгоценную игрушку из своих рук. Вот откуда ребёнок узнал и запомнил, как выглядит серебряное «солнышко»…
— Что за рецепт у тебя в старой сумке? — спросил ты, чтобы сбить волну. — В стенном шкафу, а?
Ты, если честно, тянул с этим вопросом до последнего — боясь ответа. Но все-таки спросил.
И волна мгновенно улеглась. Штиль. Жена расслабилась, забралась обратно в постель, она сделалась странно, пугающе спокойной.
— А сам не понял, что за рецепт?
— Понял, конечно. Почему у тебя в сумке? Почему У ТЕБЯ?
— Ох, как хорошо, что ты нашёл… Не буду теперь себя такой гадиной в вашем доме чувствовать.
— Кто покупал бабуле лекарство? Ты?
— Не смеши. Неужели одно понял, а второе, самое главное, нет? Наверное, трудно в такое поверить…
Год назад, рассказала жена, когда ещё родители отсюда не съехали в бабулину квартиру, случился скандальчик, незаметный на фоне десятков других. Светлана Антоновна искала какой-то рецепт, который затерялся в общем бедламе. Разумеется, Зоя была обвинена в том, что выбросила эту суперважную бумажку или пырнула её не глядя куда-нибудь. «Помнишь, Андрюша?» Ты что-то смутно припоминал. Отлично, идём дальше. Пять лет совместной жизни с родителями мужа приучили Зою к тому, что ни единой бумажки, ни единого фантика в этом доме без спросу выбрасывать нельзя. Поэтому рецепт, который искала Светлана Антоновна, вскоре нашёлся. Зоя его действительно «пырнула» — автоматически сунула в тетрадку с шитьём. Убегала на курсы, подняла валяющуюся на полу в прихожей бумажку и положила, куда пришлось, а потом забыла про это. Итак, нашла она рецепт, но свекрови сразу не отдала, интересно ведь стало — чего так психовать было? Свекровь действительно психовала, сама не своя была. «Помнишь, Андрюша?» Зоя специально купила указанное в рецепте лекарство, уже в аптеке выяснила, что оно выпускается в двух вариантах, а когда внимательно прочитала инструкцию — выяснила все до конца. Для полноты картины (если вдруг пришлось бы кому-нибудь эти документики под нос совать) она подчеркнула в аннотации избранные места. А находку не отдала Светлане Антоновне, тихо хранила — до сегодняшнего дня. На всякий случай.
— Вот ты спрашивал, почему мне так легко было чужую монету стащить? — закончила жена очередной сеанс признаний.
— Я не спрашивал, — бессильно возразил ты.
Тебя не услышали.
— Потому что, думаю, ЕЙ можно такие фокусы откалывать, а мне, значит, за кусочек серебра нельзя чуть-чуть здоровья ребёнку купить? ОНА, значит, имеет право так жутко со своей свекровью поступать, а я?..
— Кто?
— Кто-кто… ОНА! — Зоя почему-то ткнула пальцем в сторону кухни. — Да будь бабушка Ульяна жива, сама бы отдала мне монету, если бы я попросила! Ни секунды не сомневаюсь.
Ты потерянно посмотрел жене в глаза:
— Как же так?
— А вот так, — жёстко ответила она.
Вы друг друга не понимали. Ты перевёл взгляд в окно, она же перевернулась на живот и обхватила руками подушку. «Зачем?» — думал ты, вспоминая святое мамино лицо. «Если б кто знал, как легко мне стало…» — шептала женщина, лежащая рядом.
— Ларин очень хотел с тобой побеседовать, — сообщил ты, возвращаясь в этот мир. — Завтра утром позвонит. Надо подумать, что ему говорить, а что не говорить.
— Надо сначала поспать. — Она блаженно зевнула, плавно превратив зевок в улыбку. — Как ты себя чувствуешь?
— Нормально.
— Чего мы тогда ждём? Скоро Алису приведут…
Ты перевернул жену с живота на спину. Она продолжала улыбаться. Шепнула:
— Может, мы поцелуемся наконец?
Может, и поцелуемся. Чтобы с чего-то начать.
— Ты не будешь возражать, если душ я приму завтра? — приоткрыла она в паузе глаза. — Сил никаких не было в ванную идти, очень лечь хотелось. Не обижаешься?
Ты не возражал и не обижался. У тебя, оказывается, ещё оставались желания, причём, на удивление крепкие, прямо-таки стального свойства. Несмотря на болезнь, несмотря на обрывочный сон и непрерывный стресс! Откуда только жизнь в человеке берётся? Ясно откуда, простите за пошлость. Через минуту ты взмок. Придётся переодеваться — но после, когда все кончится. Бронхит напоминал о себе мерзким вкусом во рту — дышать в сторону, чтобы не сломать родному человеку кайф. Кровать неистово скрипела, суставы в нагруженных коленях тоже похрустывали. Стеклянный потолок нависал над мелькающей спиной — прикрыться одеялом, чтобы не отвлекал…
Она долго стонала под тобой. Потом застонал ты, коротко и очень просто.
И все кончилось. Вихрь рассыпался.
За мгновение до выстрела ты проснулся, обманув палача. Что-то огромное и длинное щекотало твоё лицо, кто-то нежно дышал тебе в ухо, еле слышно произнося твоё имя. «Это был всего лишь сон! — возликовал ты, поворачиваясь со спины на бок. — Надо было рассказать сотруднику угрозыска об ЭТОМ…» — подумал далее. Попросить, нет, потребовать защиты от взбесившегося кэгэбэшника! И что произошло бы затем? Поскольку заявитель проживает на чужой территории, ему вежливо порекомендовали бы обратиться по месту жительства — там, мол, штат отличным ребятами укомплектован, настоящими щуками… Ты открыл глаза и привстал на локте. Рядом была твоя жена — лицо к лицу — стояла возле кровати на коленях и счастливо улыбалась. Ты упал обратно. Она вновь склонилась над тобой, нарочно щекочась своими роскошными волосами. Её волосы пахли табаком и чужой парфюмерией.
— Хватит спать.
Пять часов вечера. Опять — всего полчаса сна подарил тебе сегодняшний день. Ничего не слышал — ни как дверь хлопнула, ни шагов по комнате. Разбудили, сволочи…
— Я болею.
— Боже мой, я не знала…
— Ничего страшного, просто бронхит становится хроническим. Антибиотики не пью.
— Бедненький мой, несчастненький. Что мне с тобой делать?
— Собрать и выбросить.
С другой стороны, женщина пришла домой, уставшая до предела (тоже ведь ночь не спала), а тут муж — нате, в разобранном состоянии, к тому же опять скулит. Не мужчина. Позор…
— Лежи, не вставай. Температура есть?
— Не знаю. Сразу, как ты уехала, по новой пошло.
— Не вставай, говорю. Я схожу за Алисой.
— Алису мать приведёт, примерно в пять часов.
— Понятно.
У неё несколько испортилось настроение — от предстоящей встречи со свекровью, которой не избежать. Встала, отошла к шкафу, начала раздеваться. Старый растянутый свитер ручной вязки, давно и прочно пропахший какой-то химией (скипидаром? лаком? жжёным пенопластом?) и ещё, разумеется, табачным дымом. Все в этом мире пропахло табачным дымом: тела и одежда, слова и мысли. Ты смотрел. Следом за свитером тёртые дорожные джинсы упали на пол вместе с колготками. Далее — рубашка. Твоя жена любила носить мужские рубашки…
— Как Псков, как спектакль?
— Нормально.
— Когда репетиции начнутся? Я бы съездил посмотрел, с тёщей заодно повидался бы.
— Алису с кем оставим, опять со Светланой Антоновной?
— С собой возьмём, ей же интересно.
— Ладно, это нескоро, потом подумаем.
Она врала. Очень натурально, черт знает что. И все-таки удивительное ощущение, когда жена врёт и не подозревает, что тебе все известно.
Итак, рубашка: пуговички расстёгнуты. Прочь с гладких розовых плеч. Контуры женского тела грациозно изогнулись — быстрее, ещё быстрее, потому что холодно в квартире — лифчик, трусики, все прочь. Ты закрыл глаза.
— Подвинься.
У вас широкая кровать, двуспальная. Лучше бы вы раскладной диван купили, а то слишком уж много места занимает.
— Ой, как хорошо быть голой. Как я соскучилась по одеялу — день и ночь в одежде, ненавижу.
Ха, проговорилась и не заметила. Усталость, бессонная ночь, все понятно. Теперь она пахла собой, разогнав прочие инородные запахи, только собой, однако ты не позволил своим рукам двинуться с места.
— Зоя, где ткань?
— Что?
— Ну, ткань где брошена? Жалко, если пропадёт.
Твой неожиданный вопрос, вероятно, подействовал на неё сильно, как ты и хотел. Впрочем, реакция жены в полном объёме была не видна, слишком близко вы лежали.
— Какая ткань?
Глухой придавленный голос. Тёмное лицо — совсем рядом.
— Ладно придуриваться. Махровая ткань, полтора метра в ширину, которую вы из Вильянди привезли.
— У Лены, в подвале.
Ага! Вот и уложилась в схему подруга-керамистка. Мастерская, значит, вместо склада приспособлена, понятно. «Торговка», ха-ха, «угробила великую художницу» — смешно. Нет, не смешно, а символично. «Керамистка и кукольница торгуют мануфактурой» — отличное название для скульптуры какого-нибудь концептуалиста.
— Значит, товар достаёшь ты, а Лена занимается реализацией? (Ох, как смешно…) Лена у тебя начальница отдела сбыта? Сколько процентов ты ей оставляешь?
Жена заплакала. Ещё и заплакала! Чего ревёшь? Я бы что, ругал тебя? Стыдил? Почему ничего не рассказала, зачем было нужно это враньё?! Или у тебя кто-то есть?
— Дурак!
Взвизгнула.
— Не трогай меня!
Оказывается, ты тряс её за плечи.
— Да, есть у меня кое-кто, есть!
И все рухнуло… Из обломков сложилась неуклюжая, угловатая фраза:
— Кто же он?
— Ты у меня есть! Со своей грустной зарплатой! А вокруг — магазины со смешными ценами! А у тебя есть я — безработная старая баба! Мы нищие, можешь ты это понять?
Она закуталась в одеяло, словно надеялась защититься этим проверенным детским способом. Розовая куколка в коконе.
— Почему не рассказала, я спрашиваю?
Ты все мог понять, честное слово. Но понять — не простить. Трудно найти что-нибудь более хрупкое, чем доверие, жаль, что женщинам этого никто не объяснил. Собственный мелкий стыд для них почему-то важнее. Страх показаться хуже, чем есть — до чего же он усложняет жизнь тонко организованных существ! К счастью, это обстоятельство ты также понимал, и навязшее в зубах «почему» представляло собой всего лишь пустую, наивную обиду.
Жена рассказывала, исправляя допущенную ошибку, а твоя обида медленно превращалась в чувство вины. Ты слушал. Сначала сосредоточенно и цепко. Потом не очень, оставив в поле своего внимания лишь отдельные значащие слова. «Повезло, что познакомилась с Верой… Девушка твоего друга Саши, помнишь, они в гости приходили… Удивительно вовремя!.. Заинтересовалась Мати… Муж моей тёти, господин Мати Греппа, мы с тобой к ним в Вильянди ездили, когда Эстония ещё не была заграницей… Он, оказывается, теперь кладовщиком на мануфактуре работает… Русских всех повыжимали, только мотальщиц да чесальщиц оставили… Верка — просто ужас, какая деловая, сплошные идеи, комбинации… Именно что „компания“, правильно ты сказал… Ты бы со мной развёлся, если бы с ними познакомился!.. Решил бы, что я такая же, как я могла тебе признаться?.. Два раза уже ездили, очень удачно… Если честно, я в их механике ничего не смыслю… Бумажки всякие, таможня, автофургон… Без меня им все равно не обойтись, это же у меня родственник в Эстонии, к тому же Мати только ради меня старался, не стал бы он для них ничего делать… Может, конечно, и отодвинут, если какой-нибудь новой комбинацией увлекутся… В Пскове у нас промежуточный склад, ну, ещё привал там устраиваем… Мать нашла местную тётку, которая взялась часть ткани распространять… Вот увидишь, Андрюша, мы скоро будем жить, как люди… Не могла я тебе рассказать, ты же мне такие гадости про Верку говорил, помнишь?..»
— Сколько нам ткани дали? — спросил ты жену, стараясь бодрыми модуляциями своего голоса заглушить нелепое, неуместное чувство вины. — Какая наша доля?
Словечки «нам», «наша» вырвались непроизвольно, но твоя жена будто ждала их. Вдруг осмелев, она выбралась из кокона, размякшая и тёплая, обняла тебя — рукой и ногой — ты ответил ей, и наконец вы стали вместе.
— Моя доля — два куска. Кусок — это целый рулон, со штампом на обрезе.
— Что за штамп?
— Если стоит штамп, значит, край не срезан, иначе паспорт к рулону недействителен. Знаешь, сколько рулон на фабрике стоит? А мы с Ленкой продаём по три с половиной бакса за метр. Прибыль — в два с половиной раза.
— А что вы ночью у Верки делили?
— Три куска отличались от остальных, двусторонняя махра. Решили резать на всех, чтобы никому не обидно.
Она начала объяснять, как резали спорные куски, как ссорились из-за мест пороков — текстильного брака или непрокраса — но тебя эта тема совершенно не интересовала. Другие темы ворвались в твою душу, заполняя освободившееся место. Те, которые ещё предстояло обсудить с женой, и те, которые ты не хотел обсуждать даже сам с собой. Впрочем, в определённый момент коротенького рассказа ты включился, прислушался, потому что…
Потому что речь шла о Саше. Твой друг действительно навещал ночью свою «девушку» Веру. Мало того, попытался помочь в делёжке ткани, но спьяну порезал руку ножницами. Ножницы были большие, портновские. Пошёл в ванную мазать рану зелёнкой, и хорошо, что над раковиной, иначе весь пол испортил бы. Короче, флакон разбил, а обе руки облил так, что Веркины девчонки чуть не родили со смеху. Спьяну — все это спьяну. Наверное, что-то у него стряслось, потому что портвейн он пил, как воду. А зелёнка — такая штука, которую просто так не отмоешь. Жди теперь, пока сама сойдёт. Да ещё пачкается вдобавок, ни до чего дотронуться нельзя. Как он с зелёными руками ходить будет?
— В перчатках, — сказал ты. — В коричневых, шерстяных. Находчивый он парень, Саша.
Очередная тайна — прочь из мозгов! День загадок и разгадок, поскорее бы уж закончился. Мирно заснуть, а потом проснуться — окончательно…
— Теперь насчёт Шлемы.
Она среагировала не сразу, сонная была, размякшая.
— Что насчёт Шлемы?
— Кроме меня с моей зарплатой и Верки с её бандой, у тебя есть Шлема. Про него тоже не смогла рассказать?
Впервые она испугалась. Наконец-то. До сих пор — только стыдилась, девочка строгих правил, существо с тонкой нервной организацией. Что ж, добро пожаловать в бред. Места хватит всем.
— Чего глаза выкатила? — нагрубил ты. Она смолчала. Настала твоя очередь вести повествование: она слушала, бросив дышать. Про то, что Шлема, оказывается, нумизмат. Про кражу его коллекции, про переговоры с частным детективом и самим Шлемой, про визит оперуполномоченного Ленского… тьфу, Ларина. Про истинную ценность пропавшей монеты. Про то, что твоего отца (дедушку Славу) подозревают сильно, а вас с женой — умеренно, но тоже подозревают. Хотя чего отца подозревать, если он не знал, кто изъял фамильную монету из бабулиной квартиры?
— Вячеслав Васильевич знал.
Твоя женщина села, обхватив колени руками. Она так разволновалась, что упустила из виду одно обстоятельство: прежде чем обсуждать последствия своего преступления, хорошо бы, если уж не покаяться, то для начала признаться в содеянном. Впрочем, такие психологические частности тебя не интересовали. Ты тоже сел.
— Как это — знал?
Да, он знал. Однажды, когда возил Зою с Алисой в поликлинику на Комендантский, вдруг вытащил детский рисунок и предъявил оторопевшей матери. Рисунок Алисы. Ничего особенного, у девочки полное отсутствие каких— либо способностей к рисованию, но солнышко на этой картинке было непростое. Большое, круглое, ровное (очевидно, она обвела карандашом шаблон), а в середине — крест. Плюс нечто из линий, напоминающее человеческий глаз. И ещё палочки по ободу, как бы буковки. Только голубя не хватало, чтобы это «солнышко» идентифицировалось с другим круглым предметом совсем уж точно. Где Алиса могла видеть монету? Нигде. Ей не показывали семейную реликвию, дедушка Слава ни секунды в этом не сомневался. На всякий случай даже справился у собственной жены, вдруг любящая бабушка Света сдуру давала ребёнку поиграть серебряной диковинкой? Нет, не давала. Монета — не игрушка. И как, в таком случае, объяснить детский рисунок? Короче, он «расколол» Зою прямо в машине. Почернел весь от переживаний, но держался достойно. Выспросил, точнее, выжал из Зои все — в том числе и то, что Шлема хранит коллекцию не дома, что где-то у него есть однокомнатная квартира-кабинет… Как к нему попал рисунок Алисы? Это вещественное доказательство появилось на субботних занятиях с Ефимом Марковичем; логопед использует самые разнообразные формы, поощряющие развитие детей, в том числе, безусловно, и рисование. Зоя сразу сообразила, насколько опасным может быть это проявление детской фантазии. Почему не порвала бумажку ещё в поликлинике, не выходя наружу? Глупость, наваждение какое-то. Вот и поплатилась — потеряла рисунок. Очевидно, забыла второпях в гардеробе, там же, на Комендантском. Но как он попал к Вячеславу Васильевичу?
— Какая разница как?! — рявкнул ты. — Почему раньше ничего этого не рассказала?!
Опять «почему». Не уйти тебе было от пустого ненужного вопроса, не смириться с мировым порядком вещей.
— Зачем дурака-то из меня делать?
«Как», «почему», «зачем»… Надо было отвечать. Она затряслась, придавая своим словам большую силу, но закричала почему-то совсем о другом. Разве согласился бы Шлема на оплату в форме кукол?! Разве не ясно, что куклы для него — тьфу и вытереть?! Группа, говорит, переполнена, не знаю даже, чем вам помочь, барышня моя дорогая! Или, может, ей лечь под него надо было? Он глазками-то играл, индюк вонючий! Домой приглашал, грудь раздувал, но дома выжившая из ума жена безвылазно сидит, так он коллекцию свою мечтал показать! Да если б не было этой коллекции, если б не захотел он новенькую монету больше, чем новенькую девочку, что было бы делать? Знаешь, через что некоторые матери прошли, у которых мужья мало баксов домой приносят?
— Перестань… — жалко попросил ты. — Я ж не о том…
Нет, о том! Нужна правда — получай! Шлема довёз их с Алисой до дома твоих родителей — после первого же занятия — остался с девочкой в машине, а она поднялась к чужой квартире, просто вошла и просто взяла — так просто, что сердце потом целую неделю болело. У тебя хорошее воображение? Представь теперь, какие возможны варианты, если бы она этого простого поступка не совершила. Когда ехали домой, растроганный Шлема дал Алисе поиграть монетой — с условием, что мамочка не выпустит драгоценную игрушку из своих рук. Вот откуда ребёнок узнал и запомнил, как выглядит серебряное «солнышко»…
— Что за рецепт у тебя в старой сумке? — спросил ты, чтобы сбить волну. — В стенном шкафу, а?
Ты, если честно, тянул с этим вопросом до последнего — боясь ответа. Но все-таки спросил.
И волна мгновенно улеглась. Штиль. Жена расслабилась, забралась обратно в постель, она сделалась странно, пугающе спокойной.
— А сам не понял, что за рецепт?
— Понял, конечно. Почему у тебя в сумке? Почему У ТЕБЯ?
— Ох, как хорошо, что ты нашёл… Не буду теперь себя такой гадиной в вашем доме чувствовать.
— Кто покупал бабуле лекарство? Ты?
— Не смеши. Неужели одно понял, а второе, самое главное, нет? Наверное, трудно в такое поверить…
Год назад, рассказала жена, когда ещё родители отсюда не съехали в бабулину квартиру, случился скандальчик, незаметный на фоне десятков других. Светлана Антоновна искала какой-то рецепт, который затерялся в общем бедламе. Разумеется, Зоя была обвинена в том, что выбросила эту суперважную бумажку или пырнула её не глядя куда-нибудь. «Помнишь, Андрюша?» Ты что-то смутно припоминал. Отлично, идём дальше. Пять лет совместной жизни с родителями мужа приучили Зою к тому, что ни единой бумажки, ни единого фантика в этом доме без спросу выбрасывать нельзя. Поэтому рецепт, который искала Светлана Антоновна, вскоре нашёлся. Зоя его действительно «пырнула» — автоматически сунула в тетрадку с шитьём. Убегала на курсы, подняла валяющуюся на полу в прихожей бумажку и положила, куда пришлось, а потом забыла про это. Итак, нашла она рецепт, но свекрови сразу не отдала, интересно ведь стало — чего так психовать было? Свекровь действительно психовала, сама не своя была. «Помнишь, Андрюша?» Зоя специально купила указанное в рецепте лекарство, уже в аптеке выяснила, что оно выпускается в двух вариантах, а когда внимательно прочитала инструкцию — выяснила все до конца. Для полноты картины (если вдруг пришлось бы кому-нибудь эти документики под нос совать) она подчеркнула в аннотации избранные места. А находку не отдала Светлане Антоновне, тихо хранила — до сегодняшнего дня. На всякий случай.
— Вот ты спрашивал, почему мне так легко было чужую монету стащить? — закончила жена очередной сеанс признаний.
— Я не спрашивал, — бессильно возразил ты.
Тебя не услышали.
— Потому что, думаю, ЕЙ можно такие фокусы откалывать, а мне, значит, за кусочек серебра нельзя чуть-чуть здоровья ребёнку купить? ОНА, значит, имеет право так жутко со своей свекровью поступать, а я?..
— Кто?
— Кто-кто… ОНА! — Зоя почему-то ткнула пальцем в сторону кухни. — Да будь бабушка Ульяна жива, сама бы отдала мне монету, если бы я попросила! Ни секунды не сомневаюсь.
Ты потерянно посмотрел жене в глаза:
— Как же так?
— А вот так, — жёстко ответила она.
Вы друг друга не понимали. Ты перевёл взгляд в окно, она же перевернулась на живот и обхватила руками подушку. «Зачем?» — думал ты, вспоминая святое мамино лицо. «Если б кто знал, как легко мне стало…» — шептала женщина, лежащая рядом.
— Ларин очень хотел с тобой побеседовать, — сообщил ты, возвращаясь в этот мир. — Завтра утром позвонит. Надо подумать, что ему говорить, а что не говорить.
— Надо сначала поспать. — Она блаженно зевнула, плавно превратив зевок в улыбку. — Как ты себя чувствуешь?
— Нормально.
— Чего мы тогда ждём? Скоро Алису приведут…
Ты перевернул жену с живота на спину. Она продолжала улыбаться. Шепнула:
— Может, мы поцелуемся наконец?
Может, и поцелуемся. Чтобы с чего-то начать.
— Ты не будешь возражать, если душ я приму завтра? — приоткрыла она в паузе глаза. — Сил никаких не было в ванную идти, очень лечь хотелось. Не обижаешься?
Ты не возражал и не обижался. У тебя, оказывается, ещё оставались желания, причём, на удивление крепкие, прямо-таки стального свойства. Несмотря на болезнь, несмотря на обрывочный сон и непрерывный стресс! Откуда только жизнь в человеке берётся? Ясно откуда, простите за пошлость. Через минуту ты взмок. Придётся переодеваться — но после, когда все кончится. Бронхит напоминал о себе мерзким вкусом во рту — дышать в сторону, чтобы не сломать родному человеку кайф. Кровать неистово скрипела, суставы в нагруженных коленях тоже похрустывали. Стеклянный потолок нависал над мелькающей спиной — прикрыться одеялом, чтобы не отвлекал…
Она долго стонала под тобой. Потом застонал ты, коротко и очень просто.
И все кончилось. Вихрь рассыпался.
13. ВИХРЬ РАССЫПАЛСЯ
Жена спала…
14. ПАПА И МАМА
«Как же такая очевидная вещь не пришла мне в голову?» — думал Андрей. Зациклился на пропавшей монете, будто других причин не существует. Всерьёз подозревал патронажную сестру и подругу-соседку — из-за неотданной вовремя пенсии, из-за присвоенной шубы — умереть со смеха! А разгадка гораздо проще и ближе.
Бабушка Ульяна приходилась маме Андрея свекровью.
Мама Андрея ненавидела свою свекровь ничуть не меньше, чем Зоя ненавидит свою, если не больше.
Здесь, на тридцати пяти квадратных метрах, сожительствовали две семьи, необратимо зверея в двух тесных комнатах, дойдя до того, что женщины не то что смотреть — вспоминать друг о друге не могли без шипения.
Вторая квартира…
Вторая квартира — это единственная возможность разъехаться, спасти себя и детей. В семье было два ребёнка — папа Андрей и дочка Алиса. Год назад разъезд состоялся, а чуть раньше умерла бабуля. Сахарная кома — естественная смерть для диабетика, никаких подозрений. Идеальное убийство. Неужели мать? И вопрос «зачем?» больше не препятствует страшному ответу. Наверное, ею двигало желание помочь сыну. Она ведь была на все готова ради своего ребёнка — что тридцать лет назад, что год назад, что сейчас. Как и Зоя — ради Алисы.
Любовь к детям рождает ненависть матерей друг к другу, думал Андрей. Взаимоуничтожение, вспышка аннигиляции. Свекровь считает невестку никудышной женой для своего сына. Чем это кончится, когда состарится Светлана Антоновна? Кто будет покупать ей лекарства?
Зоя спала — она заснула мгновенно, едва были обсуждены все текущие проблемы. А желание заниматься чем-нибудь другим, кроме разговоров, не может длиться долго. Какой же я дурак! — думал Андрей, слушая её сопение. Ведь она меня любит. А я её? Бывает ли любовь без веры? Конечно, я ей верю — на секунду только засомневался, эка вина… Перерыл всю квартиру, звонил в Псков… Стыдобище! Хотя сразу можно было сообразить — ненависть Зои к Светлане Антоновне есть лучшая гарантия её любви и верности своему мужу. Изменить — значит, блестяще подтвердить точку зрения свекрови… А вот интересно, думал Андрей, быть верной женой назло кому-то, означает ли это автоматически быть любящей женой? Какой же я дурак, вздыхал он спящей женщине в затылок, что думаю обо всем этом…
Сон её был на зависть крепок. Зоя не услышала, как пришли бабушка Света и девочка Алиса, не отреагировала на топанье детских ножек по полу, даже громкие голоса, свободно рассыпавшиеся по квартире, не потревожили её безмятежную позу и ровное дыхание.
Андрей заставил себя встать, одеться, выйти и изобразить помощь.
Он перенёс телевизор из спальни в большую комнату, усадил Алису смотреть по дециметровому диапазону мультсериал «Лягушки спецназа» (бесконечный и ужасно глупый, зато наш, российский), а сам явился к матери на кухню. «Побеждает сильнейший!!!» — нечеловеческим голосом рычала ему в спину самая главная из лягушек, скидывая плащ-накидку «пончо» и выхватывая штурмовой нож «катран».
Мать готовила еду.
— Спит, конечно? — бросила она, мотнув головой в неопределённом направлении. — Приехала, и сразу — брык кверху пузом. В этом вся наша Зоенька.
— Да ладно тебе, пусть отдохнёт. В сидячем вагоне ехала.
— Колготки, конечно, опять мне стирать?
— Оставь, как есть. Сама завтра постирает.
— А на утро?
— Утром Алиса может в новых пойти. Зоя из Пскова привезла. Две штуки, восемнадцатый размер.
Пустой получался разговор, совсем не для того Андрей выползал из-под одеяла. Но как было спросить об ЭТОМ? И надо ли было спрашивать? Что важнее — истина или покой?
Оставались истины поменьше калибром, которые также ждали своего часа. Пока Андрей суетился, мысленно выстраивая цепочку вопросов-ответов, мать первая предложила тему.
— Ты знаешь, что папа не поехал сегодня в Кавголово? — хихикнула она. — Придётся ей самой как-нибудь. А что, пускай-ка встанет на лыжи и до турбазы, если такая спортсменка.
— «Почти как дочь»?
— Да, я про эту. Вот уж точно, нет худа без добра. Папе сегодня позвонил кто-то из милиции, и он остался дома — ждать.
— Капитан Ларин?
— Не знаю. Что-то с монетой связано…
Мать, оказывается, была в хорошем настроении. Опять хихикнула — вероятно, представила себе разъярённую «дочку», опаздывающую на электричку. С лыжами, с рюкзаком, с чемоданом. Чемодан раскрывается, и на грязную платформу вываливаются вечерние туалеты. Молодая вертихвостка бросается собирать драгоценные наряды, но вокруг — бегущие толпы пассажиров. Тряпки растоптаны, с хрустом ломаются лыжи — крики, слезы, весёлая комедия… «Нет худа без добра», — искрились глаза матери. Слово «милиция», как ни странно, её не напугало, а приезд невестки вызвал лишь минутный приступ неприязни.
— С монетой? Ты уверена?
— Кстати… — неожиданно понизила она голос. — Только никому не говори, ладно? Монета нашлась.
— Что? — Андрей взялся за край стола, потеряв равновесие.
— На, пожалуйста. — Мать отвлеклась на секунду, чтобы вытащить из висящей на крючке сумочки…
Он опустился на табуретку, чуть не промахнувшись. Произошла немая сцена. Однако онемела только публика, а героиня эффектного номера, наоборот, была приятно оживлена. Потому что — ведь это анекдот! Пропажа обнаружилась в рабочей куртке отца — в той, в которой он машиной занимается. За подкладкой, случайно провалилась. Зачем он, главное дело, брал монету весной? Не помнит. Пырнул в карман, и все тут. «Совсем мы старые, Андрюша. Склероз, маразм, просто анекдот…»
Андрей взял протянутый ему полиэтиленовый пакетик. Вытряхнул монету на ладонь. Большая красивая игрушка — непривычно большая и непривычно красивая. И название очень соответствует: серебряный талер. Сколько воспоминаний детства связано с этим предметом! Подушечки пальцев помнили каждую выпуклость: глаз, крест, голубь — пионер Андрюша любил монету щупать. Глаза помнили странные рисунки гербов — мальчик разглядывал их сквозь лупу (подглядывал) и тщетно пытался найти точно такие же в Большой Советской Энциклопедии. «Не вздумай в школе болтать!» — эхом отдавались в ушах мальчика голоса строгих родителей… Он вложил монету обратно и вернул матери.
Бабушка Ульяна приходилась маме Андрея свекровью.
Мама Андрея ненавидела свою свекровь ничуть не меньше, чем Зоя ненавидит свою, если не больше.
Здесь, на тридцати пяти квадратных метрах, сожительствовали две семьи, необратимо зверея в двух тесных комнатах, дойдя до того, что женщины не то что смотреть — вспоминать друг о друге не могли без шипения.
Вторая квартира…
Вторая квартира — это единственная возможность разъехаться, спасти себя и детей. В семье было два ребёнка — папа Андрей и дочка Алиса. Год назад разъезд состоялся, а чуть раньше умерла бабуля. Сахарная кома — естественная смерть для диабетика, никаких подозрений. Идеальное убийство. Неужели мать? И вопрос «зачем?» больше не препятствует страшному ответу. Наверное, ею двигало желание помочь сыну. Она ведь была на все готова ради своего ребёнка — что тридцать лет назад, что год назад, что сейчас. Как и Зоя — ради Алисы.
Любовь к детям рождает ненависть матерей друг к другу, думал Андрей. Взаимоуничтожение, вспышка аннигиляции. Свекровь считает невестку никудышной женой для своего сына. Чем это кончится, когда состарится Светлана Антоновна? Кто будет покупать ей лекарства?
Зоя спала — она заснула мгновенно, едва были обсуждены все текущие проблемы. А желание заниматься чем-нибудь другим, кроме разговоров, не может длиться долго. Какой же я дурак! — думал Андрей, слушая её сопение. Ведь она меня любит. А я её? Бывает ли любовь без веры? Конечно, я ей верю — на секунду только засомневался, эка вина… Перерыл всю квартиру, звонил в Псков… Стыдобище! Хотя сразу можно было сообразить — ненависть Зои к Светлане Антоновне есть лучшая гарантия её любви и верности своему мужу. Изменить — значит, блестяще подтвердить точку зрения свекрови… А вот интересно, думал Андрей, быть верной женой назло кому-то, означает ли это автоматически быть любящей женой? Какой же я дурак, вздыхал он спящей женщине в затылок, что думаю обо всем этом…
Сон её был на зависть крепок. Зоя не услышала, как пришли бабушка Света и девочка Алиса, не отреагировала на топанье детских ножек по полу, даже громкие голоса, свободно рассыпавшиеся по квартире, не потревожили её безмятежную позу и ровное дыхание.
Андрей заставил себя встать, одеться, выйти и изобразить помощь.
Он перенёс телевизор из спальни в большую комнату, усадил Алису смотреть по дециметровому диапазону мультсериал «Лягушки спецназа» (бесконечный и ужасно глупый, зато наш, российский), а сам явился к матери на кухню. «Побеждает сильнейший!!!» — нечеловеческим голосом рычала ему в спину самая главная из лягушек, скидывая плащ-накидку «пончо» и выхватывая штурмовой нож «катран».
Мать готовила еду.
— Спит, конечно? — бросила она, мотнув головой в неопределённом направлении. — Приехала, и сразу — брык кверху пузом. В этом вся наша Зоенька.
— Да ладно тебе, пусть отдохнёт. В сидячем вагоне ехала.
— Колготки, конечно, опять мне стирать?
— Оставь, как есть. Сама завтра постирает.
— А на утро?
— Утром Алиса может в новых пойти. Зоя из Пскова привезла. Две штуки, восемнадцатый размер.
Пустой получался разговор, совсем не для того Андрей выползал из-под одеяла. Но как было спросить об ЭТОМ? И надо ли было спрашивать? Что важнее — истина или покой?
Оставались истины поменьше калибром, которые также ждали своего часа. Пока Андрей суетился, мысленно выстраивая цепочку вопросов-ответов, мать первая предложила тему.
— Ты знаешь, что папа не поехал сегодня в Кавголово? — хихикнула она. — Придётся ей самой как-нибудь. А что, пускай-ка встанет на лыжи и до турбазы, если такая спортсменка.
— «Почти как дочь»?
— Да, я про эту. Вот уж точно, нет худа без добра. Папе сегодня позвонил кто-то из милиции, и он остался дома — ждать.
— Капитан Ларин?
— Не знаю. Что-то с монетой связано…
Мать, оказывается, была в хорошем настроении. Опять хихикнула — вероятно, представила себе разъярённую «дочку», опаздывающую на электричку. С лыжами, с рюкзаком, с чемоданом. Чемодан раскрывается, и на грязную платформу вываливаются вечерние туалеты. Молодая вертихвостка бросается собирать драгоценные наряды, но вокруг — бегущие толпы пассажиров. Тряпки растоптаны, с хрустом ломаются лыжи — крики, слезы, весёлая комедия… «Нет худа без добра», — искрились глаза матери. Слово «милиция», как ни странно, её не напугало, а приезд невестки вызвал лишь минутный приступ неприязни.
— С монетой? Ты уверена?
— Кстати… — неожиданно понизила она голос. — Только никому не говори, ладно? Монета нашлась.
— Что? — Андрей взялся за край стола, потеряв равновесие.
— На, пожалуйста. — Мать отвлеклась на секунду, чтобы вытащить из висящей на крючке сумочки…
Он опустился на табуретку, чуть не промахнувшись. Произошла немая сцена. Однако онемела только публика, а героиня эффектного номера, наоборот, была приятно оживлена. Потому что — ведь это анекдот! Пропажа обнаружилась в рабочей куртке отца — в той, в которой он машиной занимается. За подкладкой, случайно провалилась. Зачем он, главное дело, брал монету весной? Не помнит. Пырнул в карман, и все тут. «Совсем мы старые, Андрюша. Склероз, маразм, просто анекдот…»
Андрей взял протянутый ему полиэтиленовый пакетик. Вытряхнул монету на ладонь. Большая красивая игрушка — непривычно большая и непривычно красивая. И название очень соответствует: серебряный талер. Сколько воспоминаний детства связано с этим предметом! Подушечки пальцев помнили каждую выпуклость: глаз, крест, голубь — пионер Андрюша любил монету щупать. Глаза помнили странные рисунки гербов — мальчик разглядывал их сквозь лупу (подглядывал) и тщетно пытался найти точно такие же в Большой Советской Энциклопедии. «Не вздумай в школе болтать!» — эхом отдавались в ушах мальчика голоса строгих родителей… Он вложил монету обратно и вернул матери.