Страница:
— Из садика Алису вы заберёте, или мне ехать? — уточнил Андрей на всякий случай.
— Куда тебе — на мороз?! — возмутилась мать. — Сиди дома, нечего шастать. Температуру померяй… — Она ненадолго затихла, словно прислушалась, что там на кухне муж делает, словно воздух накапливала для следующей реплики. — В садике, Андрюша, ЧП случилось. Не знаю, даже, как тебе и сказать…
— Что такое?
— Спецзанятие сегодня, конечно, отменили, потому что Шлема не приедет. Будет обычный логопед, садиковский.
Андрей огорчился:
— Почему не приедет? Заболел, что ли?
— Если бы заболел, Андрюша! Обокрали человека, подонки. Ну, какие ведь подонки, ничего святого для них нет…
Обокрали? Как это — обокрали?! Андрей рывком сел: что за новости! Криминальные новости… Да, подтвердила мать, именно обчистили, воспитатели и нянечки только об этом и говорят. «Хозяин, — говорят, — весь чёрный стал после субботы…» В субботу это случилось, позавчера. Как раз родители своих детей в поликлинику к Шлеме привезли: он с детишками занимался в то самое время, когда всякие подонки… Какой стыд! Кто-то из садика к нему вчера ездил, чтобы сочувствие выказать и заодно помощь предложить, кажется, старший логопед с методистом. Он взял и швырнул батоном в бедных женщин — во, как переживает. А что же у него все-таки украли, никто в результате не знает — то ли из квартиры что вынесли, то ли с дачи, то ли машину угнали.
— Да это и неважно, Андрюша, правда? Лишь бы занятия скорей возобновил, Алиса ведь его очень любит…
— Светлана! — крикнул отец. — Долго ты будешь там валандаться? У меня времени в обрез, ты же сама знаешь!
История закончилась на полуслове. Впрочем, рассказчица успела вывалить слушателю все остренькое, что принесла из детского сада, и далее наверняка пошли бы сплошные повторения.
— Вр-ремени у него мало, — с неожиданной злобой прошипела мать, круто меняясь в лице. Упёрла руки в боки и так покатилась на зов — словно желая раздвинуть локтями стены.
Андрей остался сидеть — наедине с огромным, не вмещающимся в голове словом. «Обокрали…» Рядом вырастало другое слово, распухало тугим резиновым пузырём. Если «обокрали», значит, была «кража» — гениальное, достойное этой ночи умозаключение! О какой такой «краже» шептал пьяный друг Саша? Шептал трезвым голосом, с трезвой ухмылкой на пухлых устах. Совпадение? Шантаж? Идиотская шутка?.. Андрей остался сидеть, не последовав за матерью, ещё и потому, что на кухне сразу начался какой-то нервный, излишне громкий разговор, с очевидной перспективой превратиться в утомительный утренний скандал. Прислушиваться было незачем. Дети малые — как поссорились, так и помирятся, известное дело.
«Дети малые…» — запрыгало в висках. Пока добрый доктор Шлема (как ласково называли его в семье Андрея) работал с группой больных детей, кто-то недобрый работал с его личной собственностью. Боже, какая пошлость. «Шлемой» этого человека называли, судя по всему, в большинстве зависимых от него семей, и вообще — в большинстве связанных с ним коллективов. За глаза, конечно. И вовсе не потому, что хотели таким образом выразить к нему неуважение или подчеркнуть его национальность. Просто он был Шлемой, и все тут. От рождения. Впрочем, сотрудники логопедического садика, который посещала Алиса, использовали другой позывной: Хозяин или даже Босс — опять же за глаза. На самом деле, этого человека звали Ефим Маркович. И личной собственности, с которой можно «поработать», у него наверняка было достаточно — как у всякого талантливого человека, сумевшего максимально себя реализовать.
Член городской логопедической комиссии, доктор психологии и ещё чего-то там, доцент кафедры олигофренопедагогики, дефектологический факультет Педагогического университета… Обидно за него.
Талантлив, ибо реально помогал людям. Никто, кроме него, не мог вывести неразговаривающего ребёнка-алалика на уровень общеобразовательной школы, причём, всего за несколько лет — да, был в его практике такой уникальный случай. Никто, кроме него, не брался за детей, страдающих одновременно тяжёлыми речевыми расстройствами и аутизмом (другие, может, и брались, но результаты смешно сравнивать). Уникальная работа требует соответствующей оплаты, оспаривать эту истину ещё смешнее, поэтому от родителей спасённых детей шла в его сторону неоскудевающая река благодарности. Впрочем, он был свободным художником, который ни от кого не зависит и никому ничего не должен. Кроме того, он был в городе и в стране один такой. В единственном числе, это же надо понимать! Родители понимали. Прощали его причудливые манеры и оглушающее высокомерие, потому что с детьми он становился другим. Мало того, он мог взять к себе в группу ребёнка из нищей семьи, и даже без всякой оплаты, лишь бы самому было интересно. Тогда как с богатыми родителями Ефим Маркович разговаривал подолгу и без детей — за закрытыми дверьми. Все понятно? Ему было чуть за пятьдесят — возраст, когда мастерство давно стабилизировалось в высшей точке, а признание уже не очень— то и нужно. Возраст истины. Ефим Маркович знал истину, однако не торопился делиться ею с коллегами — очевидно, за это его и боготворили дамочки курируемого им детского сада. В их глазах он представал истинным чудотворцем. Впрочем, чтобы научить чуду других людей, требовалось отделить опыт этого уникального специалиста от его личности, что было совершенно невозможно. Как известно, алалия есть тяжелейшее речевое расстройство, которое поддаётся корректировке с огромным трудом, обычные методы здесь работают плохо. Методов попросту нет, только импровизация, творчество, вечный поиск. Так вот, логопед Шлема, помимо педагогического образования, имел ещё одно. Основной, точнее, первой его специальностью была детская психиатрия, кроме того, он долгое время практиковал в качестве невропатолога. Из этого удивительного сплава профессий, вероятно, и был выкован талант столь редкой пробы… Что добавить? Человек любил свою семью, своих взрослых детей, которым обеспечивал спокойную творческую жизнь — что ж тут плохого? И вот человека обокрали…
Когда-нибудь это должно было случиться, подумал Андрей. Время такое, страна такая. А может, подобная неприятность со Шлемой уже случалась в прошлом, только мы ничего не знаем? Короче, за благополучие его взрослых детей не стоит беспокоиться. Гораздо весомее звучит вопрос о маленьких детях (права была мать!). Когда возобновятся занятия? Не изменятся ли условия оплаты?"
С оплатой, конечно, проблема возникнет непременно. По крайней мере, у родителей вроде Андрея и Зои, у нищих родителей. Остаётся надеяться, что Босса «нагрели» не очень сильно, в пределах его банковских накоплений. Так или иначе, но физически он не пострадал, судя по эпизоду с метанием батона — хоть это утешает. Может, все останется по-прежнему?.. Как Зоя радовалась, когда удалось узнать про педагога, который обучает детей с наиболее тяжёлыми дефектами речи, причём, даёт полную гарантию, если берётся! Как она пробивалась именно в этот логопедических садик, слывший самым лучшим среди специализированных дошкольных учреждений, именно в эту группу, которую Ефим Маркович выбрал для своих экспериментов. Полгода нервотрёпки, хождения по комиссиям и унижения перед всевозможными пупами земли, полгода штормовой жизни. Пока, наконец, сам Шлема не помог. Хозяйского слова хватило, чтобы ребёнка устроили в Его садик, в Его группу. Он вёл там занятия один раз в неделю — на общественных началах, без денег. Те, кто сумел с ним договориться, дополнительно возили своих детей в поликлинику, где он арендовал логопедический кабинет — к черту на куличики, в районе Комендантского проспекта. Поликлиника была из современных, отлично оснащена, и логопедический кабинет в ней был превосходен — просторный, чтобы играть с детьми в подвижные игры, несколько зеркал на каждой стене, огромный ковёр на полу. Большое количество игрушек, кстати, закупил лично Ефим Маркович. Эти дополнительные занятия проходили по субботам и являлись по сути настоящими, главными, если сравнивать с теми, что он проводил в садике. Сначала фронтальные (группа целиком), затем подгрупповые, по 3 человечка (остальные дети в этот момент играли), затем — индивидуально, с каждым ребёнком… Зоя сумела договориться. Заинтересовала чудо-логопеда возможностями собственного таланта. А талант у неё был, как бы иначе она поступила в Театральный, на художественно-постановочное отделение, приехав из Пскова? Да и чем ещё сразила бы столичного жениха Андрея? Короче, появился в классе у Шлемы, наравне с другими игрушками, комплект очень тщательно сделанных кукол с богатой мимикой и оригинальной механикой — Зоя постаралась, ведь она была мастером своего дела. Не зря получила такую редкую специальность, как художник-постановщик кукольного театра. Куклы органично вписались в сценарий занятий, помогая ставить детям артикуляцию. И девочка Алиса вписалась в эти занятия. Неизбежная, казалось бы, перспектива «речевой школы», то бишь попадания Алисы в спецшколу для детей с дефектами развития речи, начала отступать. Ночные слезы жены наконец-то высохли… «Хоть где-то пригодилась её специальность, — усмехнулся Андрей. — Её никому не нужное „Постановочное отделение“. Но, между прочим, такие куклы бешенных денег стоят, пожелай их кто-нибудь заказать, так что с капризным педагогом расчёт получается. Тем более, мы, прикладные математики, тоже не сидели сложа руки. Пяток каких-то оболтусов, в своё время присланных неугомонным Шлемой, „Основам информатики“ натаскали — за бесплатно, разумеется, даже без „спасибо“…»
На кухне что-то случилось.
Оглушительно упал некий предмет, громыхнув железом — наверное, крышка от большой кастрюли, только она умеет издавать такой звук. Кто-то захрипел. Или, может, захрюкал. Хрипенье-хрюканье сложилось во фразу: «Теперь поняла, дура, теперь ты поняла?» Нет, это было не хрюканье, а шёпот, отец так шептался, пытаясь говорить тихо — ха-ха, тихо! — не желая позориться перед сыном. Довели человека, допилили. Мать ответила ему, но вышло слабо, совсем неслышно в сравнении с новым всплеском отцовской ярости: «Ты, конечно, можешь на меня донести, мне плевать!» Опять «шёпотом» — так, что даже до спальни докатилась эта волна нагретого воздуха. Явно не в себе был человек.
— Слава, подожди, — жалобно вскрикнула мать. Уже в полный голос.
Отец протопал мимо, разбрызгивая горячие капли слов:
— Ну что вы за люди… что вы за люди…
Он громко отпер входную дверь, не щадя замок, после чего крикнул в ответ:
— На улице подожду, в машине!
Убежал не одеваясь. Куртку, очевидно, прихватил с собой.
Андрей вскочил, чтобы мчаться на кухню, чтобы откачивать лежащую в шоке мать, но та появилась самостоятельно. Она… улыбалась! Кривила губы — то ли от растерянности, то ли в приступе истерической весёлости. Губы дрожали, подбородок тоже. «Какая же она старая», — вдруг увидел Андрей…
Глаза у матери были совершенно круглые. Абсолютно.
— Знаешь, что он мне сказал? — начала она. — Сказал, что…
— Что? — помог ей сын.
— Как такое может быть? Не понимаю… — похоже, она разговаривала с собой. Впрочем, уже закончила, замолчала. Растерянная улыбка медленно сползла. Андрей подождал, ничего не дождался и начал сам:
— Из-за чего вы поссорились?
Вновь предложенная тема была для неё попроще, попривычнее.
— Да все из-за этой. Из-за подопечной его.
И ситуация сразу стала ясна. «Подопечная». Хорошее слово, старинное, совсем не стыдное. Можно произносить, открыто и честно глядя жене в глаза. Хотя черт их разберёт, что там у отца с этой непонятной женщиной, которую никто в семье воочию не видел. Вполне вероятно, что ничего запретного. С точки зрения отца, она была очень молодой — возраста Андрея. Во время предыдущих скандалов с супругой, он однажды воскликнул: «Неужели ты не понимаешь, она же мне как дочь!» Ну что ж, пусть будет «как дочь». Сестричка, значит, появилась. Вдруг и в самом деле грехи молодости жгут человека? Так или иначе, но отец увлечённо участвовал в её судьбе, постоянно звонил кому-то по её делам, переживал, даже с домашними порывался обсуждать проблемы этой надоевшей всем женщины. В общем, тратил уйму времени. Мало того, беспрерывно возил её туда-сюда на «Волге», тратил семейный бензин. Это было слишком, но заинтересованные лица культурно молчали. «Подопечная» работала бухгалтером на той же торговой базе, при которой отец устроился подрабатывать в качестве «водителя с машиной». Он мечтал, чтобы «как дочь» встала во главе собственного бизнеса, после чего, надо полагать, успокоился бы наконец и устроился шофёром уже в её фирму. Смешно, если бы не грустно. Мать терпела все это безобразие, стиснув зубы, поскольку отец регулярно обижался: «Да как ты не понимаешь, ничего из того, что ты думаешь, у нас с ней нет, нет, нет!»
Терпеть-то терпела, но изредка срывалась — вот и сегодня не выдержала…
— …Не выдержала я, Андрюша, — объясняла мать. — Ты представляешь, он собирается сегодня эту, подругу нашу, в Кавголово на машине везти! Она, видите ли, путёвку в дом отдыха взяла, на лыжах любит кататься, а с лыжами и с вещами на электричке — не любит, оказывается. Родного сына не мог по врачам повозить…
— Опять ты со своим занудством, — поморщился Андрей.
— А что, я разве не права? Если б не твоя капсула в животе и не браслетик твой биологический, или какое там название правильное, ты бы наверняка не разболелся. Наездился по городу в самый мороз.
— Если б не вставные зубы… — напомнил он. Вернее, зубной протез сам о себе напомнил, но собеседница этого не знала. Чутким ухом женщины, ощущающей себя виноватой, она уловила иронию.
— И ты тоже хорош! Не дал мне спать, всю ночь шастал взад-вперёд. Саша пришёл — разбудил, когда уходил — опять разбудил. Что за необходимость такая — по ночам в гости шляться? Радио на полную катушку включилось… Ты же знаешь, если я проснусь, мне трудно потом заснуть, лежу и мучаюсь.
Её упрёк был справедлив. Вообще, все упрёки, которые она высказывала или хранила в себе, обладали стальной, непробиваемой правотой, но сил извиняться или оправдываться не осталось. Андрей вернулся в спальню, измученно опустился на кровать и спросил:
— Что тебе папа рассказал такого смешного?
Она словно не заметила вопрос:
— Между прочим, если бы я нормально выспалась, то, я думаю, не прицепилась бы к нему. Хочет в Кавголово — и пусть едет. Мне-то что?
— Ага, — понял Андрей, — получается, я во все виноват. Мне не привыкать. Скажешь ты или нет, о чем тебе нужно на папу донести? Он так шумно об этом просил…
— Перестань, Андрюша, не обращай внимания. Не знаю я, что с нашим папой творится, с ума, по-моему, сошёл… Лучше сам скажи — почему Саша ночевать не остался? Ты выгнал гостя, что ли? А? Что ты говоришь?
Андрей лёг и закутался в одеяло.
— Дети малые, — был его ответ. — Идите, покупайте свой унитаз.
— Куда тебе — на мороз?! — возмутилась мать. — Сиди дома, нечего шастать. Температуру померяй… — Она ненадолго затихла, словно прислушалась, что там на кухне муж делает, словно воздух накапливала для следующей реплики. — В садике, Андрюша, ЧП случилось. Не знаю, даже, как тебе и сказать…
— Что такое?
— Спецзанятие сегодня, конечно, отменили, потому что Шлема не приедет. Будет обычный логопед, садиковский.
Андрей огорчился:
— Почему не приедет? Заболел, что ли?
— Если бы заболел, Андрюша! Обокрали человека, подонки. Ну, какие ведь подонки, ничего святого для них нет…
Обокрали? Как это — обокрали?! Андрей рывком сел: что за новости! Криминальные новости… Да, подтвердила мать, именно обчистили, воспитатели и нянечки только об этом и говорят. «Хозяин, — говорят, — весь чёрный стал после субботы…» В субботу это случилось, позавчера. Как раз родители своих детей в поликлинику к Шлеме привезли: он с детишками занимался в то самое время, когда всякие подонки… Какой стыд! Кто-то из садика к нему вчера ездил, чтобы сочувствие выказать и заодно помощь предложить, кажется, старший логопед с методистом. Он взял и швырнул батоном в бедных женщин — во, как переживает. А что же у него все-таки украли, никто в результате не знает — то ли из квартиры что вынесли, то ли с дачи, то ли машину угнали.
— Да это и неважно, Андрюша, правда? Лишь бы занятия скорей возобновил, Алиса ведь его очень любит…
— Светлана! — крикнул отец. — Долго ты будешь там валандаться? У меня времени в обрез, ты же сама знаешь!
История закончилась на полуслове. Впрочем, рассказчица успела вывалить слушателю все остренькое, что принесла из детского сада, и далее наверняка пошли бы сплошные повторения.
— Вр-ремени у него мало, — с неожиданной злобой прошипела мать, круто меняясь в лице. Упёрла руки в боки и так покатилась на зов — словно желая раздвинуть локтями стены.
Андрей остался сидеть — наедине с огромным, не вмещающимся в голове словом. «Обокрали…» Рядом вырастало другое слово, распухало тугим резиновым пузырём. Если «обокрали», значит, была «кража» — гениальное, достойное этой ночи умозаключение! О какой такой «краже» шептал пьяный друг Саша? Шептал трезвым голосом, с трезвой ухмылкой на пухлых устах. Совпадение? Шантаж? Идиотская шутка?.. Андрей остался сидеть, не последовав за матерью, ещё и потому, что на кухне сразу начался какой-то нервный, излишне громкий разговор, с очевидной перспективой превратиться в утомительный утренний скандал. Прислушиваться было незачем. Дети малые — как поссорились, так и помирятся, известное дело.
«Дети малые…» — запрыгало в висках. Пока добрый доктор Шлема (как ласково называли его в семье Андрея) работал с группой больных детей, кто-то недобрый работал с его личной собственностью. Боже, какая пошлость. «Шлемой» этого человека называли, судя по всему, в большинстве зависимых от него семей, и вообще — в большинстве связанных с ним коллективов. За глаза, конечно. И вовсе не потому, что хотели таким образом выразить к нему неуважение или подчеркнуть его национальность. Просто он был Шлемой, и все тут. От рождения. Впрочем, сотрудники логопедического садика, который посещала Алиса, использовали другой позывной: Хозяин или даже Босс — опять же за глаза. На самом деле, этого человека звали Ефим Маркович. И личной собственности, с которой можно «поработать», у него наверняка было достаточно — как у всякого талантливого человека, сумевшего максимально себя реализовать.
Член городской логопедической комиссии, доктор психологии и ещё чего-то там, доцент кафедры олигофренопедагогики, дефектологический факультет Педагогического университета… Обидно за него.
Талантлив, ибо реально помогал людям. Никто, кроме него, не мог вывести неразговаривающего ребёнка-алалика на уровень общеобразовательной школы, причём, всего за несколько лет — да, был в его практике такой уникальный случай. Никто, кроме него, не брался за детей, страдающих одновременно тяжёлыми речевыми расстройствами и аутизмом (другие, может, и брались, но результаты смешно сравнивать). Уникальная работа требует соответствующей оплаты, оспаривать эту истину ещё смешнее, поэтому от родителей спасённых детей шла в его сторону неоскудевающая река благодарности. Впрочем, он был свободным художником, который ни от кого не зависит и никому ничего не должен. Кроме того, он был в городе и в стране один такой. В единственном числе, это же надо понимать! Родители понимали. Прощали его причудливые манеры и оглушающее высокомерие, потому что с детьми он становился другим. Мало того, он мог взять к себе в группу ребёнка из нищей семьи, и даже без всякой оплаты, лишь бы самому было интересно. Тогда как с богатыми родителями Ефим Маркович разговаривал подолгу и без детей — за закрытыми дверьми. Все понятно? Ему было чуть за пятьдесят — возраст, когда мастерство давно стабилизировалось в высшей точке, а признание уже не очень— то и нужно. Возраст истины. Ефим Маркович знал истину, однако не торопился делиться ею с коллегами — очевидно, за это его и боготворили дамочки курируемого им детского сада. В их глазах он представал истинным чудотворцем. Впрочем, чтобы научить чуду других людей, требовалось отделить опыт этого уникального специалиста от его личности, что было совершенно невозможно. Как известно, алалия есть тяжелейшее речевое расстройство, которое поддаётся корректировке с огромным трудом, обычные методы здесь работают плохо. Методов попросту нет, только импровизация, творчество, вечный поиск. Так вот, логопед Шлема, помимо педагогического образования, имел ещё одно. Основной, точнее, первой его специальностью была детская психиатрия, кроме того, он долгое время практиковал в качестве невропатолога. Из этого удивительного сплава профессий, вероятно, и был выкован талант столь редкой пробы… Что добавить? Человек любил свою семью, своих взрослых детей, которым обеспечивал спокойную творческую жизнь — что ж тут плохого? И вот человека обокрали…
Когда-нибудь это должно было случиться, подумал Андрей. Время такое, страна такая. А может, подобная неприятность со Шлемой уже случалась в прошлом, только мы ничего не знаем? Короче, за благополучие его взрослых детей не стоит беспокоиться. Гораздо весомее звучит вопрос о маленьких детях (права была мать!). Когда возобновятся занятия? Не изменятся ли условия оплаты?"
С оплатой, конечно, проблема возникнет непременно. По крайней мере, у родителей вроде Андрея и Зои, у нищих родителей. Остаётся надеяться, что Босса «нагрели» не очень сильно, в пределах его банковских накоплений. Так или иначе, но физически он не пострадал, судя по эпизоду с метанием батона — хоть это утешает. Может, все останется по-прежнему?.. Как Зоя радовалась, когда удалось узнать про педагога, который обучает детей с наиболее тяжёлыми дефектами речи, причём, даёт полную гарантию, если берётся! Как она пробивалась именно в этот логопедических садик, слывший самым лучшим среди специализированных дошкольных учреждений, именно в эту группу, которую Ефим Маркович выбрал для своих экспериментов. Полгода нервотрёпки, хождения по комиссиям и унижения перед всевозможными пупами земли, полгода штормовой жизни. Пока, наконец, сам Шлема не помог. Хозяйского слова хватило, чтобы ребёнка устроили в Его садик, в Его группу. Он вёл там занятия один раз в неделю — на общественных началах, без денег. Те, кто сумел с ним договориться, дополнительно возили своих детей в поликлинику, где он арендовал логопедический кабинет — к черту на куличики, в районе Комендантского проспекта. Поликлиника была из современных, отлично оснащена, и логопедический кабинет в ней был превосходен — просторный, чтобы играть с детьми в подвижные игры, несколько зеркал на каждой стене, огромный ковёр на полу. Большое количество игрушек, кстати, закупил лично Ефим Маркович. Эти дополнительные занятия проходили по субботам и являлись по сути настоящими, главными, если сравнивать с теми, что он проводил в садике. Сначала фронтальные (группа целиком), затем подгрупповые, по 3 человечка (остальные дети в этот момент играли), затем — индивидуально, с каждым ребёнком… Зоя сумела договориться. Заинтересовала чудо-логопеда возможностями собственного таланта. А талант у неё был, как бы иначе она поступила в Театральный, на художественно-постановочное отделение, приехав из Пскова? Да и чем ещё сразила бы столичного жениха Андрея? Короче, появился в классе у Шлемы, наравне с другими игрушками, комплект очень тщательно сделанных кукол с богатой мимикой и оригинальной механикой — Зоя постаралась, ведь она была мастером своего дела. Не зря получила такую редкую специальность, как художник-постановщик кукольного театра. Куклы органично вписались в сценарий занятий, помогая ставить детям артикуляцию. И девочка Алиса вписалась в эти занятия. Неизбежная, казалось бы, перспектива «речевой школы», то бишь попадания Алисы в спецшколу для детей с дефектами развития речи, начала отступать. Ночные слезы жены наконец-то высохли… «Хоть где-то пригодилась её специальность, — усмехнулся Андрей. — Её никому не нужное „Постановочное отделение“. Но, между прочим, такие куклы бешенных денег стоят, пожелай их кто-нибудь заказать, так что с капризным педагогом расчёт получается. Тем более, мы, прикладные математики, тоже не сидели сложа руки. Пяток каких-то оболтусов, в своё время присланных неугомонным Шлемой, „Основам информатики“ натаскали — за бесплатно, разумеется, даже без „спасибо“…»
На кухне что-то случилось.
Оглушительно упал некий предмет, громыхнув железом — наверное, крышка от большой кастрюли, только она умеет издавать такой звук. Кто-то захрипел. Или, может, захрюкал. Хрипенье-хрюканье сложилось во фразу: «Теперь поняла, дура, теперь ты поняла?» Нет, это было не хрюканье, а шёпот, отец так шептался, пытаясь говорить тихо — ха-ха, тихо! — не желая позориться перед сыном. Довели человека, допилили. Мать ответила ему, но вышло слабо, совсем неслышно в сравнении с новым всплеском отцовской ярости: «Ты, конечно, можешь на меня донести, мне плевать!» Опять «шёпотом» — так, что даже до спальни докатилась эта волна нагретого воздуха. Явно не в себе был человек.
— Слава, подожди, — жалобно вскрикнула мать. Уже в полный голос.
Отец протопал мимо, разбрызгивая горячие капли слов:
— Ну что вы за люди… что вы за люди…
Он громко отпер входную дверь, не щадя замок, после чего крикнул в ответ:
— На улице подожду, в машине!
Убежал не одеваясь. Куртку, очевидно, прихватил с собой.
Андрей вскочил, чтобы мчаться на кухню, чтобы откачивать лежащую в шоке мать, но та появилась самостоятельно. Она… улыбалась! Кривила губы — то ли от растерянности, то ли в приступе истерической весёлости. Губы дрожали, подбородок тоже. «Какая же она старая», — вдруг увидел Андрей…
Глаза у матери были совершенно круглые. Абсолютно.
— Знаешь, что он мне сказал? — начала она. — Сказал, что…
— Что? — помог ей сын.
— Как такое может быть? Не понимаю… — похоже, она разговаривала с собой. Впрочем, уже закончила, замолчала. Растерянная улыбка медленно сползла. Андрей подождал, ничего не дождался и начал сам:
— Из-за чего вы поссорились?
Вновь предложенная тема была для неё попроще, попривычнее.
— Да все из-за этой. Из-за подопечной его.
И ситуация сразу стала ясна. «Подопечная». Хорошее слово, старинное, совсем не стыдное. Можно произносить, открыто и честно глядя жене в глаза. Хотя черт их разберёт, что там у отца с этой непонятной женщиной, которую никто в семье воочию не видел. Вполне вероятно, что ничего запретного. С точки зрения отца, она была очень молодой — возраста Андрея. Во время предыдущих скандалов с супругой, он однажды воскликнул: «Неужели ты не понимаешь, она же мне как дочь!» Ну что ж, пусть будет «как дочь». Сестричка, значит, появилась. Вдруг и в самом деле грехи молодости жгут человека? Так или иначе, но отец увлечённо участвовал в её судьбе, постоянно звонил кому-то по её делам, переживал, даже с домашними порывался обсуждать проблемы этой надоевшей всем женщины. В общем, тратил уйму времени. Мало того, беспрерывно возил её туда-сюда на «Волге», тратил семейный бензин. Это было слишком, но заинтересованные лица культурно молчали. «Подопечная» работала бухгалтером на той же торговой базе, при которой отец устроился подрабатывать в качестве «водителя с машиной». Он мечтал, чтобы «как дочь» встала во главе собственного бизнеса, после чего, надо полагать, успокоился бы наконец и устроился шофёром уже в её фирму. Смешно, если бы не грустно. Мать терпела все это безобразие, стиснув зубы, поскольку отец регулярно обижался: «Да как ты не понимаешь, ничего из того, что ты думаешь, у нас с ней нет, нет, нет!»
Терпеть-то терпела, но изредка срывалась — вот и сегодня не выдержала…
— …Не выдержала я, Андрюша, — объясняла мать. — Ты представляешь, он собирается сегодня эту, подругу нашу, в Кавголово на машине везти! Она, видите ли, путёвку в дом отдыха взяла, на лыжах любит кататься, а с лыжами и с вещами на электричке — не любит, оказывается. Родного сына не мог по врачам повозить…
— Опять ты со своим занудством, — поморщился Андрей.
— А что, я разве не права? Если б не твоя капсула в животе и не браслетик твой биологический, или какое там название правильное, ты бы наверняка не разболелся. Наездился по городу в самый мороз.
— Если б не вставные зубы… — напомнил он. Вернее, зубной протез сам о себе напомнил, но собеседница этого не знала. Чутким ухом женщины, ощущающей себя виноватой, она уловила иронию.
— И ты тоже хорош! Не дал мне спать, всю ночь шастал взад-вперёд. Саша пришёл — разбудил, когда уходил — опять разбудил. Что за необходимость такая — по ночам в гости шляться? Радио на полную катушку включилось… Ты же знаешь, если я проснусь, мне трудно потом заснуть, лежу и мучаюсь.
Её упрёк был справедлив. Вообще, все упрёки, которые она высказывала или хранила в себе, обладали стальной, непробиваемой правотой, но сил извиняться или оправдываться не осталось. Андрей вернулся в спальню, измученно опустился на кровать и спросил:
— Что тебе папа рассказал такого смешного?
Она словно не заметила вопрос:
— Между прочим, если бы я нормально выспалась, то, я думаю, не прицепилась бы к нему. Хочет в Кавголово — и пусть едет. Мне-то что?
— Ага, — понял Андрей, — получается, я во все виноват. Мне не привыкать. Скажешь ты или нет, о чем тебе нужно на папу донести? Он так шумно об этом просил…
— Перестань, Андрюша, не обращай внимания. Не знаю я, что с нашим папой творится, с ума, по-моему, сошёл… Лучше сам скажи — почему Саша ночевать не остался? Ты выгнал гостя, что ли? А? Что ты говоришь?
Андрей лёг и закутался в одеяло.
— Дети малые, — был его ответ. — Идите, покупайте свой унитаз.
6. ПРОБУЖДЕНИЕ
Сон — как хрустальный фужер на краю стола. Чуть задень, и все разбилось.
Все разбилось, когда зазвонил телефон. Впрочем, было ли в жизни этого человека хоть что-то цельное, хрустальное? Состояние болезненной дрёмы, по крайней мере, длилось не более получаса, не успело превратиться в большой красивый монолит. Так, остались на память раздроблённые кусочки счастья. «Разбудили, сволочи!..» — стонал Андрей, мучительно путаясь в собственных ногах.
Звонки были междугородними. Стоило осознать это, и прежняя мысль сменилась новой: «Зоя! Наконец-то!» Человек допрыгал до аппарата босиком, в страхе опоздать, сорвал трубку и крикнул: «Да!» Голос не слушался, речевой центр продолжал спать. Разум проваливался, вновь и вновь возвращаясь на подушку. «Это, наверное, Псков! Надо же, как быстро, молодцы…»
Чему он радовался? Что он смог бы сказать жене, которую просто-напросто хотел проконтролировать, поддавшись идиотскому импульсу ревности?
«Да, это я…»
Конечно, на том конце был Псков. Но, увы, не в виде встревоженного Зойкиного контральто, отнюдь. Откликнулась подруга жены — та самая, которую меньше часа назад Андрей попросил о небольшой любезности. Чрезвычайно вежливая женщина, именно такой запомнилась она ещё со свадьбы, да и потом, в следующие её приезды, впечатление подтверждалось. Мол, не только вы в ваших северных столицах можете похвастаться отменным воспитанием. Если честно, Андрей недолюбливал таких — которые целиком утончённые (с ног до кончика языка), с которыми никогда не ясно, то ли они на самом деле такие, то ли изощрённо издеваются. Впрочем, сейчас он не успел оценить стилистические красоты, рождённые провинциальным комплексом неполноценности, потому что содержательная часть вытеснила собою все.
Подруга жены позвонила с работы — сразу, как пришла, пока начальства нет. Она с наслаждением выполнила просьбу дорогого её сердцу Андрея, навестила Нину Эдуардовну. Это ведь по пути, совсем не трудно. «И вы знаете, оказывается, Зоенька уехала ещё вчера, да-да, рано утром. Вместе со всей своей компанией…» Она бросала в оцепеневшего слушателя гладкие обсосанные фразы, похожие на перламутровую океанскую гальку, а тот не пытался увернуться, покорно подставляя гудящую от боли голову.
— С какой компанией? — он нашёл, что спросить, когда монолог окончился.
В голоске собеседницы прибавилось сладости, ибо наша Зоенька, милый вы мой, давненько к нам не заходила, она вообще теперь к старым друзьям не заглядывает, наверное, ха-ха, богатой и гордой стала! Так что про её нынешние компании никому ничего не известно, увы и ах. Да, милый вы мой, именно увы и ах. Знали бы вы, как все здесь в Пскове вам сочувствуют, но помочь ничем не могут…
Холодный линолеум обжигал голые подошвы ног. Снизу вверх поднимались тоскливые мысли о том, что надо бы тапки надеть, иначе запросто можно снова влипнуть с простудой.
— Подождите, — попросил женщину Андрей, — я что-то не понимаю…
— Вы знаете, я Зоеньку тоже перестала понимать, — с готовностью откликнулась телефонная трубка. — Она ведь сама просила, чтобы я помогла ей пристроиться в нашем кукольном театре. А теперь, когда я с таким трудом договорилась о собеседовании, у неё времени не нашлось даже на то, чтобы просто в театр зайти. Чем она может быть так занята?
Голос был не сладким, а липким. Какая мерзость.
— Спасибо, — ответил Андрей на все вопросы сразу и оторвал наушник от уха. Там что-то квакнули, но опоздали, трубка уже вернулась на место.
Вот тебе и подруга жены. Вот тебе и Зоенька. Вот тебе и позвонил… Андрей одел материны шлёпанцы, которые были на пять размеров меньше, вошёл в большую комнату, включил свет и сел. Диван, на котором спала мать, был не собран, постель белела несвежими внутренностями. Он сел на постель. Но ложиться, окунать мозг в вату — казалось чем-то неестественным, не свойственным человеческой природе.
Человек проснулся.
Звенящая, вибрирующая от нетерпения пружина раскручивалась в нем, выпрямляя позвоночник, наполняя тугой злостью руки, ноги и другие члены. Пружина, которой раньше не было. А может, была, скрываясь где-нибудь в нижней части живота, в нижних чакрах астрального тела, о существовании которой Андрей до сих пор не подозревал. Неповторимый комплекс ощущений, каждый мужчина хоть раз в жизни испытывает это. Освободившийся от стопора механизм оканчивался кулаком, свободно двигающимся по телу — из живота, сквозь шею, в мозг, снизу вверх, снизу вверх. Удар, ещё удар… «Уехала вчера!!!» Поездом? Или автобусом? И куда, хотелось бы знать? Причём, уехала рано утром, значит, к вечеру была уже здесь. Но — вчера! Здесь — это где? Точнее, у кого? Вот наиболее точный вопрос, в который ударил побелевший от яростного напряжения кулак. У Кого?
С Кем?
Андрей встал. Да, он проснулся. Голова если и болела, то где-то далеко, вне комнаты. «Компания» — до чего же неприятное слово! Потому что неведомая компания жены была отдельно, муж в это слово не вмещался. И ещё одно слово — «театр». У Зои, оказывается, не нашлось времени, чтобы придти на собеседование. «Чем она может быть так занята?..»
Андрей сел. Эта последняя из доложенных подругой сплетён не укладывалась ни в какие рамки. Значит, договора на постановку не существует? Никто от жены не требует придумывать художественное оформление очередного спектакля, утверждать эскизы на худсовете, разрабатывать и делать куклы, давать ценные указания бутафорам, которые рисуют и монтируют декорации? Мираж, красивая сказка… А ведь как Зоя радовалась, вернувшись в прошлый раз из Пскова, что ей удалось «пристроиться» в местном кукольном театре! Пусть пока на один спектакль, но с перспективой. В Питере-то мастер-кукольник работу по специальности не найдёт, все схвачено. И Андрей радовался вместе с ней, тем более, что она привезла аванс. Как все было искренне… Неужели — ложь? Откуда у жены в таком случае деньги! Ведь был «аванс», был, никуда не денешься. Что за тайны? Боже, какая грязь… Может, так называемая подруга жены попросту наврала, переполненная обидой и завистью? Или путаница произошла, испорченный телефон?
Ошибка, недоразумение…
Андрей встал. Из чьей пасти вывалилась ложь — погаными сгустками слизи? Он сел. Кого спросить? С кем делать очную ставку, где искать пропавшую Зою? Он запутался: сидит ли он на разорённой постели, стоит ли, сжимая и разжимая кулаки… Оказалось — стоит. Если человек встал, значит, настало время что-то делать. Итак, где искать Зою? Впрочем, зачем её искать — стерву, шлюху, артистку? Сама явится, куда денется!
Будущее представлялось предельно ясным. Вопрос «С кем она сейчас?» не имеет никакого смысла, потому что все кончено. Семьи больше не существует. Например, жена могла в своё время «побывать» с доцентом Шлемой, почему бы нет? Ещё и не один раз. А то чего вдруг он, такой гениальный и зажравшийся, тратит столько сил на ребёнка нищих родителей? Плата в форме кукол или бесплатного репетиторства — как бы само собой, но должен же быть у человека настоящий интерес! Андрей, если честно, давно внутри себя удивлялся случившемуся чуду, думал, что просто повезло, хороший человек на пути попался, тем более, Ефим Маркович неоднократно говорил, что Зоя чем-то напоминает ему умершую мать. Сентиментальность, конечно, тоже причина — если другой нет под рукой. На самом деле, старый пердун, вероятно, любит не только свою мать, но и молоденьких женщин. По-другому и быть не может, и только слепой этого не увидел бы. Слепой…
Андрей едва не застонал. Обида распухала гигантским пузырём, упираясь в небо.
Любимая Зоя… если со Шлемой что-то у неё было, то ведь это что-то — ради дочери! Является ли оправданием такой аргумент? Предположим также, что ни с кем больше она не позволила себе… как тогда? Она — мать, прежде всего мать, и только потом — жена. Негодяй воспользовался своим положением, поставив отчаявшуюся мать перед выбором: либо Алиса будет всю жизнь получеловеком, либо… «такой пустяк, душа моя, подите ко мне, сделайте старика счастливым…» Да ведь и он, Андрей, готов ради ребёнка на что угодно! Да хоть убить!.. «Почему же ты не убил психа Сашу, будучи уверенным, что твою семью сейчас перестреляют? — горько спросил он сам себя. И сам же себе резонно возразил: — Там — было по-другому, потому что оружия в доме нет, а с голыми руками Сашу не возьмёшь, и вообще, того, что было, не могло быть, да и причём здесь Саша…»
Не отвлекаться!
Предположим для простоты, что Зоя позволила себе — со Шлемой — всего один раз. Много ли это — один раз? Можно ли думать, что этого «раза» как бы не существует, получится ли так думать? Ради ребёнка. Подвиг матери плюс подвиг отца. Фу, какая грязь. Мексиканская мелодрама… Любимая Зоя — такая вся приличная, до мозга костей, копия своей лучшей подруги, вежливая — с другими, воспитанная — со всеми, кроме мужа. Спрашивается, зачем она каталась во Псков, если не в кукольный театр? И раньше, и сейчас. Как можно догадаться, желание навестить родную мать-тёщу — тоже всего лишь версия для идиота-мужа. Так что не надо про подвиг, не надо! Хватит сказок. «Один раз», ха-ха! Действительно ли она ездила в Псков? Междугородние звонки изредка раздавались — жене важно было узнать, все ли дома в порядке. Из Пскова ли? Вот и в этот отъезд она звонила пару дней назад. Андрей не сказал ей про возобновление своего бронхита, во-первых, чтобы зря не волновать, во-вторых, потому что острая форма уже отступала, и в-третьих, в главных — тогда пришлось бы сказать и про бабушку Свету, маму Андрея, про то, что ненавидимая женой свекровь постоянно присутствует здесь, в квартире, и что Алиса её очень любит. Андрею хотелось ещё чуть-чуть пожить без свободы воли, окружённым настоящей заботой, как в детстве. Вот и поговорил с женой, истинно по-американски, мол, у нас все о'кей, работай спокойно, передавай привет тёще. Хотелось подольше оставаться ребёнком… Впрочем, не отвлекаться!
Все разбилось, когда зазвонил телефон. Впрочем, было ли в жизни этого человека хоть что-то цельное, хрустальное? Состояние болезненной дрёмы, по крайней мере, длилось не более получаса, не успело превратиться в большой красивый монолит. Так, остались на память раздроблённые кусочки счастья. «Разбудили, сволочи!..» — стонал Андрей, мучительно путаясь в собственных ногах.
Звонки были междугородними. Стоило осознать это, и прежняя мысль сменилась новой: «Зоя! Наконец-то!» Человек допрыгал до аппарата босиком, в страхе опоздать, сорвал трубку и крикнул: «Да!» Голос не слушался, речевой центр продолжал спать. Разум проваливался, вновь и вновь возвращаясь на подушку. «Это, наверное, Псков! Надо же, как быстро, молодцы…»
Чему он радовался? Что он смог бы сказать жене, которую просто-напросто хотел проконтролировать, поддавшись идиотскому импульсу ревности?
«Да, это я…»
Конечно, на том конце был Псков. Но, увы, не в виде встревоженного Зойкиного контральто, отнюдь. Откликнулась подруга жены — та самая, которую меньше часа назад Андрей попросил о небольшой любезности. Чрезвычайно вежливая женщина, именно такой запомнилась она ещё со свадьбы, да и потом, в следующие её приезды, впечатление подтверждалось. Мол, не только вы в ваших северных столицах можете похвастаться отменным воспитанием. Если честно, Андрей недолюбливал таких — которые целиком утончённые (с ног до кончика языка), с которыми никогда не ясно, то ли они на самом деле такие, то ли изощрённо издеваются. Впрочем, сейчас он не успел оценить стилистические красоты, рождённые провинциальным комплексом неполноценности, потому что содержательная часть вытеснила собою все.
Подруга жены позвонила с работы — сразу, как пришла, пока начальства нет. Она с наслаждением выполнила просьбу дорогого её сердцу Андрея, навестила Нину Эдуардовну. Это ведь по пути, совсем не трудно. «И вы знаете, оказывается, Зоенька уехала ещё вчера, да-да, рано утром. Вместе со всей своей компанией…» Она бросала в оцепеневшего слушателя гладкие обсосанные фразы, похожие на перламутровую океанскую гальку, а тот не пытался увернуться, покорно подставляя гудящую от боли голову.
— С какой компанией? — он нашёл, что спросить, когда монолог окончился.
В голоске собеседницы прибавилось сладости, ибо наша Зоенька, милый вы мой, давненько к нам не заходила, она вообще теперь к старым друзьям не заглядывает, наверное, ха-ха, богатой и гордой стала! Так что про её нынешние компании никому ничего не известно, увы и ах. Да, милый вы мой, именно увы и ах. Знали бы вы, как все здесь в Пскове вам сочувствуют, но помочь ничем не могут…
Холодный линолеум обжигал голые подошвы ног. Снизу вверх поднимались тоскливые мысли о том, что надо бы тапки надеть, иначе запросто можно снова влипнуть с простудой.
— Подождите, — попросил женщину Андрей, — я что-то не понимаю…
— Вы знаете, я Зоеньку тоже перестала понимать, — с готовностью откликнулась телефонная трубка. — Она ведь сама просила, чтобы я помогла ей пристроиться в нашем кукольном театре. А теперь, когда я с таким трудом договорилась о собеседовании, у неё времени не нашлось даже на то, чтобы просто в театр зайти. Чем она может быть так занята?
Голос был не сладким, а липким. Какая мерзость.
— Спасибо, — ответил Андрей на все вопросы сразу и оторвал наушник от уха. Там что-то квакнули, но опоздали, трубка уже вернулась на место.
Вот тебе и подруга жены. Вот тебе и Зоенька. Вот тебе и позвонил… Андрей одел материны шлёпанцы, которые были на пять размеров меньше, вошёл в большую комнату, включил свет и сел. Диван, на котором спала мать, был не собран, постель белела несвежими внутренностями. Он сел на постель. Но ложиться, окунать мозг в вату — казалось чем-то неестественным, не свойственным человеческой природе.
Человек проснулся.
Звенящая, вибрирующая от нетерпения пружина раскручивалась в нем, выпрямляя позвоночник, наполняя тугой злостью руки, ноги и другие члены. Пружина, которой раньше не было. А может, была, скрываясь где-нибудь в нижней части живота, в нижних чакрах астрального тела, о существовании которой Андрей до сих пор не подозревал. Неповторимый комплекс ощущений, каждый мужчина хоть раз в жизни испытывает это. Освободившийся от стопора механизм оканчивался кулаком, свободно двигающимся по телу — из живота, сквозь шею, в мозг, снизу вверх, снизу вверх. Удар, ещё удар… «Уехала вчера!!!» Поездом? Или автобусом? И куда, хотелось бы знать? Причём, уехала рано утром, значит, к вечеру была уже здесь. Но — вчера! Здесь — это где? Точнее, у кого? Вот наиболее точный вопрос, в который ударил побелевший от яростного напряжения кулак. У Кого?
С Кем?
Андрей встал. Да, он проснулся. Голова если и болела, то где-то далеко, вне комнаты. «Компания» — до чего же неприятное слово! Потому что неведомая компания жены была отдельно, муж в это слово не вмещался. И ещё одно слово — «театр». У Зои, оказывается, не нашлось времени, чтобы придти на собеседование. «Чем она может быть так занята?..»
Андрей сел. Эта последняя из доложенных подругой сплетён не укладывалась ни в какие рамки. Значит, договора на постановку не существует? Никто от жены не требует придумывать художественное оформление очередного спектакля, утверждать эскизы на худсовете, разрабатывать и делать куклы, давать ценные указания бутафорам, которые рисуют и монтируют декорации? Мираж, красивая сказка… А ведь как Зоя радовалась, вернувшись в прошлый раз из Пскова, что ей удалось «пристроиться» в местном кукольном театре! Пусть пока на один спектакль, но с перспективой. В Питере-то мастер-кукольник работу по специальности не найдёт, все схвачено. И Андрей радовался вместе с ней, тем более, что она привезла аванс. Как все было искренне… Неужели — ложь? Откуда у жены в таком случае деньги! Ведь был «аванс», был, никуда не денешься. Что за тайны? Боже, какая грязь… Может, так называемая подруга жены попросту наврала, переполненная обидой и завистью? Или путаница произошла, испорченный телефон?
Ошибка, недоразумение…
Андрей встал. Из чьей пасти вывалилась ложь — погаными сгустками слизи? Он сел. Кого спросить? С кем делать очную ставку, где искать пропавшую Зою? Он запутался: сидит ли он на разорённой постели, стоит ли, сжимая и разжимая кулаки… Оказалось — стоит. Если человек встал, значит, настало время что-то делать. Итак, где искать Зою? Впрочем, зачем её искать — стерву, шлюху, артистку? Сама явится, куда денется!
Будущее представлялось предельно ясным. Вопрос «С кем она сейчас?» не имеет никакого смысла, потому что все кончено. Семьи больше не существует. Например, жена могла в своё время «побывать» с доцентом Шлемой, почему бы нет? Ещё и не один раз. А то чего вдруг он, такой гениальный и зажравшийся, тратит столько сил на ребёнка нищих родителей? Плата в форме кукол или бесплатного репетиторства — как бы само собой, но должен же быть у человека настоящий интерес! Андрей, если честно, давно внутри себя удивлялся случившемуся чуду, думал, что просто повезло, хороший человек на пути попался, тем более, Ефим Маркович неоднократно говорил, что Зоя чем-то напоминает ему умершую мать. Сентиментальность, конечно, тоже причина — если другой нет под рукой. На самом деле, старый пердун, вероятно, любит не только свою мать, но и молоденьких женщин. По-другому и быть не может, и только слепой этого не увидел бы. Слепой…
Андрей едва не застонал. Обида распухала гигантским пузырём, упираясь в небо.
Любимая Зоя… если со Шлемой что-то у неё было, то ведь это что-то — ради дочери! Является ли оправданием такой аргумент? Предположим также, что ни с кем больше она не позволила себе… как тогда? Она — мать, прежде всего мать, и только потом — жена. Негодяй воспользовался своим положением, поставив отчаявшуюся мать перед выбором: либо Алиса будет всю жизнь получеловеком, либо… «такой пустяк, душа моя, подите ко мне, сделайте старика счастливым…» Да ведь и он, Андрей, готов ради ребёнка на что угодно! Да хоть убить!.. «Почему же ты не убил психа Сашу, будучи уверенным, что твою семью сейчас перестреляют? — горько спросил он сам себя. И сам же себе резонно возразил: — Там — было по-другому, потому что оружия в доме нет, а с голыми руками Сашу не возьмёшь, и вообще, того, что было, не могло быть, да и причём здесь Саша…»
Не отвлекаться!
Предположим для простоты, что Зоя позволила себе — со Шлемой — всего один раз. Много ли это — один раз? Можно ли думать, что этого «раза» как бы не существует, получится ли так думать? Ради ребёнка. Подвиг матери плюс подвиг отца. Фу, какая грязь. Мексиканская мелодрама… Любимая Зоя — такая вся приличная, до мозга костей, копия своей лучшей подруги, вежливая — с другими, воспитанная — со всеми, кроме мужа. Спрашивается, зачем она каталась во Псков, если не в кукольный театр? И раньше, и сейчас. Как можно догадаться, желание навестить родную мать-тёщу — тоже всего лишь версия для идиота-мужа. Так что не надо про подвиг, не надо! Хватит сказок. «Один раз», ха-ха! Действительно ли она ездила в Псков? Междугородние звонки изредка раздавались — жене важно было узнать, все ли дома в порядке. Из Пскова ли? Вот и в этот отъезд она звонила пару дней назад. Андрей не сказал ей про возобновление своего бронхита, во-первых, чтобы зря не волновать, во-вторых, потому что острая форма уже отступала, и в-третьих, в главных — тогда пришлось бы сказать и про бабушку Свету, маму Андрея, про то, что ненавидимая женой свекровь постоянно присутствует здесь, в квартире, и что Алиса её очень любит. Андрею хотелось ещё чуть-чуть пожить без свободы воли, окружённым настоящей заботой, как в детстве. Вот и поговорил с женой, истинно по-американски, мол, у нас все о'кей, работай спокойно, передавай привет тёще. Хотелось подольше оставаться ребёнком… Впрочем, не отвлекаться!