«На чем я остановился? — встряхнул свои мышцы стоящий посреди комнаты человек. — На том, что надо что-то делать?»
   Он с интересом осмотрелся, разминая пальцы рук, будто видел комнату в первый раз. Он знал, что именно ему надлежит делать. Прежде всего — убедиться, удостовериться. Раскрыть грязные тайны, вошедшие в этот дом из мексиканской мелодрамы. Пока здесь никого, кроме него, нет. Как просто — поищи, поищи, и все раскроется…
   Обыск квартиры начался, разумеется, с бельевого шкафа. Женщины любят доверять свои тайны полкам, которые забиты тряпками интимного назначения, это известно любому школьнику, когда-либо жившему с матерью. Мужчины предпочитают хранить секреты в ящичках с носками. Андрей обшарил все полки и ящички. Что он ожидал найти, какой компромат на жену — наверное, не смог бы ответить даже себе. Бронхит сменила обострившаяся ревность, вот и весь ответ. Он искал и одновременно видел себя со стороны — трясущийся, вспотевший, жалкий. Стоп, не отвлекаться! После бельевого шкафа наступила очередь нижней части серванта, потом — тумбочки из-под телевизора. На секретер он не стал тратиться, поскольку знал наперечёт все, что там лежало, до последней скрепочки. Секретер был его рабочим местом. Жена обычно работала на большом столе, сдвинутом к окну, раскладывая там то бумагу с красками или тушью, то кусочки ткани, поролон, пенопласт, проволоку — в тех случаях, когда не уходила в мастерскую к знакомой керамистке. Стеллажи с книгами так же не подарили Андрею ничего, кроме новой порции ярости. Все было бесполезно.
   Далее его ожидала спальня — с жуткими залежами всякого барахла под обеими кроватями. Далее — кухня. Но между этими точками располагался стенной шкаф с антресолями, куда хозяин квартиры и залез, оставив в покое большую комнату. Именно там, на антресолях, он нашёл…
   Он нашёл совсем не то, что искал. Точнее, искал совсем не то, что нашёл — фраза верна во всех смыслах, как ты её ни крути. Наверху пряталась старая Зоина сумка, которую забросили в шкаф ещё весной — по причине сломавшихся застёжек «молнии» — почему-то не выбросили тогда. Теперь сумка — в руках оторопевшего супруга. Впрочем, уже на полу — выпала из разжавшихся пальцев. Была выпотрошена, была полна сохлых крошек, выцветших фантиков, недоиспользованной косметики, мятых упаковок из-под анальгина, неоттертых, неотмытых пятен, забытых запахов и прочая, и прочая. А в самом низу, между обшитой кожей картонкой, изображающей дно, и собственно дном лежали бумажки в аккуратном целлофановом мешочке.
   Две потёртые бумажки. Причём, никаких вам любовных писем, ничего пошлого или мелодраматического. Один листик — старый рецепт, второй — аннотация к лекарству. Итак, сумка упала, зато находка осталась, заставляя мысли метаться наперегонки с пульсом. «Неужели бабулю, нашу жизнелюбивую бабу Улю…» — начал было рождаться вопрос. Андрей оборвал ниточку смысла, потому что окончание у этого вопроса оказалось странным, пугающим, безумным. «Неужели бабулю…» — вновь поползло, теперь уже вслух, непроизвольно. Нет, не то что озвучить, даже в уме было не выговорить это!
   Отравили. Да бред же, бред! Неужели она вовсе не из-за диабета год назад умерла, не обыденной, естественной смертью? Бред!
   — Вот тебе и новости… — вымучил Андрей.


7. ОНА


   О чем ты думал, когда она мелко лгала тебе в лицо, возбуждаясь от своего умения не сфальшивить? Ты думал о программе телевизионных передач на вечер.
   Что ты делал, когда она сердилась на твои простые вопросы, потому что поленилась или не успела придумать искренние ответы? Ты обнимал её, просил прощения, а потом брал газету и шёл в уборную — читать.
   Что ты чувствовал, когда она не чувствовала ничего? Ты шептал: «А! А! А!», и бурно кончал в тряпку.
   Слепой счастливый человек. Кем ты был все эти годы? Мальчиком. Кем ты стал?
   Дурак, он и есть дурак.
   Ну что ж, уходи, если решился. Ты больше не можешь, это так понятно. Сам виноват — надо было думать, делать и чувствовать, как мужчина, а ты слишком поздно понял, что она — твоя женщина. То, что она — твоя жена, ты понял только сегодня. Опоздал. Теперь — уходить.
   Впрочем, уходить трудно, невыносимо, преступно, когда у вас есть общий ребёнок. Вы странно жили — шесть лет на тридцати квадратных метрах, впятером, вместе с твоими родителями. Будто в гостях, потому что своего дома ты, мальчик, так и не построил. Дом тебе, в конце концов, подарили родители, переехав в крохотную квартирку умершей бабули-прабабушки. Теперь у вас есть собственная мебель, собственная одежда, давным-давно была и любовь, но самое серьёзное, что у вас есть — это ребёнок. Уходить тебе нельзя. Не по-мужски как-то. Ведь ты уже мужчина?
   Жаль…
   Жаль, что твоя жена не оценила брошенных к её ногам даров. Наклониться и поднять их она смогла, однако быть после этого счастливой и благодарной — ни-ког-да! Год назад две семьи сумели разъехаться, однако чёрные нити продолжали удерживать рвущиеся на свободу души. Странность осталась, и имя ей — ненависть.
   Старшее поколение в лице «папиной мамы» изо всех сил пыталось оказать помощь бедствующему младшему поколению, теперь уже издалека. Потому что там, в царстве чёрной неблагодарности, пропадал их мальчик, их единственный и неповторимый сыночек. Но в этом искреннем желании вновь и вновь организовывать ваше семейное счастье (в агрессивном, честно сказать, желании) твоя женщина видела только попытки унизить. А фантастическая жизненная энергия любящей мамы-бабушки-свекрови казалась ей сплошным бесконечным занудством. Да так оно и было. Противоположная сторона, в свою очередь, воспринимала (и запоминала навсегда), увы, одни только резкости и колкости, с помощью которых твоя нервная супруга защищала собственные женские права. Право на неопытность в отдельно взятых мелочах; право давать собственные ответы в вопросах воспитания детей и взрослых; право пожить хоть немного для себя… Как вы сосуществовали столько лет вместе? Две бабы в семье. Ранимость и воспалённая гордость одной, интеллектуалки— провинциалки, против таранной уверенности второй, всезнающей няньки. «Как кошка с собакой» — слабый образ, лучше сказать — «как свекровь с невесткой». Две злобные ведьмы. И между ними — ты, остро чувствующий свою ответственность за всех, кто тебе дорог. Ты, страдающий от бессилия примирить непримиримое. И ЭТО — между тобой и твоим бессилием. Водка. Чёрные провальные запои. Как давно ЭТО было! Сколько раз ты уже уходил и возвращался!
   Год иллюзорного счастья свернулся в кольцо… Неужели единственное, что тебя удерживает, — ребёнок? Конечно, нет. Ты вообще пока не понял, что такое «уйти по-настоящему», вот в чем причина. Хотя способов существует много. Можно закрыться на кухне, пустить газ из всех конфорок, не зажигая огня, после чего присесть, закурить и дождаться, когда Откроется Дверь. Можно отправиться на улицу в чем есть, без верхней одежды, без никчёмного груза дорожных мелочей, со свободными руками и плечами, дойти пешком до вокзала, встать на край перрона и дождаться, когда Отправится Поезд. Можно пригласить в гости спятившего чекиста со взведённым пистолетом в кармане, замахнуться на него кухонным ножом и дождаться, когда тот Выключит Свет… У тебя свой путь. Уйти по-настоящему ты пока не готов. Твоя дверь не выводит дальше лестничной площадки, твой поезд слишком медленный, а темноты ты боишься с детства. У тебя свой путь…


8. ТЫ И ОН (ВТОРАЯ ДОЗА)


   Когда звонок пронзил прихожую двумя остро заточенными нотами, хозяин квартиры только-только собрался одеваться.
   Его решение уйти было внезапным, стремительным, это решение случилось с ним, как приступ астмы. Будто дышать стало нечем. Нет, не так. Будто операционный шов разошёлся, и терпеть боль далее было невозможно. Впрочем, у каждого свой путь: путь Андрея лежал всего лишь к ближайшему ларьку, торгующему спиртным. Плевать на подшитую в брюхо плаценту, плевать на слякоть и на отчаянно протестующий здравый смысл! Две или три… лучше — три. Итак, три бутылки дешёвой водки вернут человеку забытый вкус жизни. «Вы у меня опупеете, когда прилетите в гнездо… — думал он неопределённо о ком. — Ласточки мои стервоглазые…»
   Музыкальный звонок отыграл снова. «Музыкальный» — это шутка такая была у разработчиков данного устройства, специально для покупателей с чувством юмора.
   — Перестань, сейчас открою! — раздражённо крикнул Андрей.
   За дверью, конечно, была мать. Забыла что-нибудь под влиянием ссоры, вот и вернулась. Но трезвонить-то зачем? Ещё не успело стихнуть эхо от предыдущего звукового удара… Он спешно затолкал драную сумку обратно в стенной шкаф, найденные бумажки сунул в нагрудный карман рубашки и побрёл на выход.
   Если бы Андрей остановился хоть на мгновение, он, возможно, сообразил бы, что мать не станет тревожить спящего сына, а тихонько откроет дверь собственным ключом. Если бы…
   — Чего не спрашиваешь, кто там? — поинтересовался гость, вдавливаясь внутрь.
   — Я? — предельно глупо отозвался хозяин. Болезненное возбуждение, только что терзавшее его организм, вдруг исчезло. Так же, как и месиво безответных вопросов, так же, как и бессильная ревность. Один миг — и нет ничего. Пустота. Невесомость.
   Саша закрыл дверь сам, рефлекторно оглядев лестничную площадку. Затем развернулся, отстранил Андрея, хамски подмигнув, и пошёл внутрь квартиры — прямо в грязных, мокрых ботинках. Он побывал в большой комнате, в спальне, в кухне, он открывал по пути следования все дверцы и двери — туалет, ванная, стенной шкаф, — даже осторожно выглянул в окно, предварительно выключив свет в комнате, пока, наконец, не успокоился и не вернулся в прихожую. Андрей бродил за ним, как привязанный, раздвигая пустоту грудью. «…Позвонить в милицию?.. И что сказать?.. Как глупо… Почему не спросил, кто там?.. Там — опять он… Никогда себе этого не прощу…»
   — На всякий случай, — пояснил Саша, сделав размашистый жест. Очевидно, растолковал народу причины своего нестандартного поведения в гостях. Народ безмолвствовал, и тогда он принялся стаскивать с ног уличную обувь, причём, делал это с терпеливой сосредоточенностью, с излишним пыхтением, и Андрей понял — только теперь понял! — что утренний гость изрядно пьян. Ничуть не меньше, чем был пьян гость ночной. Добавил, псих, добавил!!!
   Саша улыбнулся, подняв голову. Будто уловил мысли хозяина.
   — Уберёшь, ладно? — он показал в пол. Под его ногами растекались грязные лужицы. Вообще же следы проделанного осмотра обнаруживались повсюду, куда ни посмотри, заворачивали в комнаты, переходили с линолеума на паркет — зрелище не для слабонервных квартиросъёмщиков. Андрей промолчал, только слабо кивнул, чтобы ничего такого не подумали.
   Гость освободился от верхней одежды не полностью, почему-то оставил на руках шерстяные перчатки. Он сфокусировал взгляд на томящемся поблизости хозяине и сообщил, чуть качнувшись:
   — Слушай, мне тут у тебя надо… — и вновь пошёл, теперь уже в одних носках, продолжая покачиваться, при этом собранно переступая через пятна уличной слякоти.
   Он пошёл в ванную. Он закрылся изнутри и принялся громко, целеустремлённо тошнить — все желающие могли послушать. Потом шумела вода. Потом он появился — обновлённый, опрятный, весёлый — и сказал, широчайше улыбнувшись
   — Дрянь.
   Руки его так и остались в перчатках.
   Что — дрянь? Отторгнутая желудком смесь или общая оценка ситуации? Андрей молчал, тогда Саша начал шутить:
   — А невеста растерялась: подушку, вместо головы, под попу подложила… Ну, чего так смотришь? Не рад?
   — Давно не виделись, — храбро парировал тот.
   — А где «здрас-с-сте»?
   — Что случилось?
   — Да ничего не случилось, что ты так волнуешься? — Саша заржал, проявив частичку своих нормальных манер. — Я у ребят был, в сараях. Жив, и — слава Богу.
   — В каких сараях?
   — Да у гребцов своих, на спортбазе. Сто лет не навещал. Мишин совсем стариком стал, а ведь какой мужик был… — Он нетерпеливо огляделся. — Пошли куда-нибудь, чего тут стоять.
   — Куда? — испугался собеседник. — Мне нельзя на улицу, я же болею. — Недавние желания и решения были удачно забыты.
   — Пригласи на кухню, что ли. Можешь в комнату… — Саша вдруг обрадовался, без паузы: — Слушай, у тебя наверняка «дурь» есть! Точно? Давай по чуть-чуть, давно хотел я у тебя побаловаться, только все забывал.
   Андрей сглотнул, не зная, как реагировать. Саша с удовольствием гыкнул:
   — Ты про что подумал? Я про игрушку сказал, которая к телевизору подключается. Компьютерная приставка. Дурь, она и есть дурь. Давай, врубай.
   — У меня «Сони», — тускло ответил Андрей. — Ну и шутите вы там у себя. Игрушка сейчас в спальне, я её вместе с телевизором перетащил.
   Он вошёл первым и зажёг свет. За окном были ещё сумерки. Гость вошёл следом, плотно, тело к телу, от него пахло водкой и казармой.
   — Садись.
   — Спасибо, я лучше присяду.
   Он был пьян, это ощущалось очень отчётливо, но сейчас градус действовал на него совершенно не так, как ночью. Тогда он был мрачен и страшен, а сегодня — он пьян и весел. Ненормально весел. Оживлён, активен. Чокнутый… Что страшнее?
   Гость придавил собой детскую укороченную кровать, упёр локти и колени, положил голову в ладони и шумно вздохнул. Поза кучера. Поза измученного гебиста. Одет во все тот же серый костюм, служивший форменной одеждой для разного рода оперативных сотрудников. Костюм-невидимка. Человек в сером практически невидим, легко отталкивает посторонние взгляды, это было известно ещё со времён средневековых шпионов. Интересно, переодевался он в течении прошедшей ночи или оставался при форме?
   — Шутим, говоришь? — тяжело переспросил Саша. — Наша контора, может, и шутит, только никому почему-то не смешно. Счастлива та мышка, которая ни хрена не знает…
   "А ведь он скрывается! — вспомнил Андрей свои недавние версии. — Прячется! Неужели — это правда? К друзьям-гребцам попёрся, чтобы ночь пересидеть. И сюда приходил, тоже чтобы отсидеться хоть чуть-чуть. А если бы… если бы те ворвались? Стрельба, жертвы… Вот вам и шутки — с кровавыми слезами…
   — Тебе грозит какая-то опасность? — решился спросить он. Правда, сделал это в тон Саше, изображая полную несерьёзность своей фразы. Шутка, господа. Театральщина.
   — В каком смысле? — напрягся сидящий человек. — Не понял.
   — Ну, раз ты к гребцам ни с того, ни с сего попёрся…
   — Почему ни с того, ни с сего? ЧП одно случилось.
   — ЧП… — тихонько повторил Андрей, холодея. Вот оно, огромное и невидимое, рядом, только руку протяни. — Рассказать имеешь право?
   — Конечно, могу, если интересно. В Калининграде речушка одна есть, незамерзающая, где можно зимой тренироваться. У моего старого знакомого там ученик на днях утонул. «Двойка» распашная перевернулась, кто-то из экипажа «рака поймал»…
   — Кого поймал?
   — Весло сильно заглубил, почти вертикально. Лодка и перевернулась. А правило такое есть — нельзя от лодки отплывать, если вдруг искупался, хватайся, за что ухватился, и жди. Один из парниш не выдержал, к берегу поплыл. Не доплыл.
   — Ты-то тут причём! — выплеснул Андрей. — Ничего не понимаю!.. — Почти крикнул, не удержал в груди бурлящее недоумение. Очень нервничал.
   — Абсолютно не причём, — согласился рассказчик, меняя позу. — А ты что подумал?
   Андрей отвернулся, стиснув губы. Отлаженными движениями он вставил в антенное гнездо телевизора шнур от приставки и нажал на клавишу включения. Переключил канал:
   — Вот что будешь играть?
   — Попроще давай. Где стреляют, дерутся и побеждают.
   — Я тебе «Дуэль» поставлю. По-русски — «Поединок». — Впрочем, требуемый диск и так уже был установлен, потому что эта игрушка была любимой у преподавателя Политеха, кандидата наук, штатского человека Андрея. Он подал сотруднику спецслужб пультик и уточнил:
   — Ты играть в перчатках собираешься?
   — Пальцы отморозил. — Саша поднял голову и посмотрел на приятеля честным взглядом. — Болят, заразы. А шерсть помогает, тепло сохраняет.
   — На кнопочки нажимать сможешь?
   Нажимать на кнопочки офицер, разумеется, мог. Святое дело. В течение следующих нескольких минут Андрей объяснял, как выбирать себе противника, оружие и место действия, какие сочетания нажатий приводят к выполнению персонажем тех или иных боевых приёмов, как летать, плавать и прыгать — объяснял, не вникая в смысл собственных слов, автоматически, потому что не мог заставить себя не смотреть на Сашины руки. На тискающие пульт пальцы, толстые такие пальцы, обтянутые шерстяной тканью. Почему этот придурок не снимает перчаток? Что за нелепое притворство? Или не притворство? Или действительно отморозил? Но ведь тогда нужны какие-то срочные меры, точнее, «неотложные» — так, кажется, врачи говорят?
   «Отпечатки пальцев» — так говорят эксперты-криминалисты, выезжающие на место преступления. Андрей обнаружил, что его бьёт лёгонькая дрожь, незаметная для стороннего наблюдателя. Ещё не в полную силу, ещё ограничена областью солнечного сплетения, но раскрутка этого вихря — всего лишь вопрос времени. Есть ли у него время? Все как в прошлый раз. Та же дрожь, то же сумасшествие вокруг и внутри. В прошлый раз гость просил стереть отпечатки пальцев с бутылки, а теперь не снимает перчаток. Каков будет конец нынешней встречи?
   Пока Саша играл, увлечённо чертыхаясь и матерясь, хозяин квартиры пытался быть логичным. Если пальцы действительно отморожены, значит, что-то действительно случилось, ибо вероятность бытового травматизма у оперативника не сравнима с вероятностью травматизма, так сказать, производственного. В самом деле, почему бы не получить отморожение, когда всю ночь болтаешься по городу, не выпуская пистолет из руки? Если же перчатки не прячут ничего особенного, значит, что-то до сих пор не случившееся обязательно случится в будущем. В скором будущем. Какой вариант предпочтительнее? Конечно, первый…
   — От кого ты скрываешься? — включился Андрей в игру, когда красочная картинка на экране временно замерла. И сам себе удивился.
   Не меньше, чем Саша:
   — Чего?
   — Кроме шуток…
   — Ты что, дурак? — Игрок даже отложил джойстик, чтобы ответить. — Кто тебе это сказал? — Что-то мелькнуло в его глазах — ночное, тёмное. Друг детства на миг перестал быть таковым. — С кем ты разговаривал про меня?
   — Да ни с кем! — заторопился Андрей. — Просто ты ведёшь себя, как не знаю кто… Нельзя же так! И потом, ты же сам мне ночью намекал про неприятности какие-то…
   Саша сразу вернулся в прежнее расположение духа.
   — Ночью я тебе приснился, Андрюха. А насчёт гребли, наверное, ты меня неправильно понял. Нету там ничего опасного, точно тебе говорю, такие несчастные случаи, как в Калининграде, бывают очень редко. Да и вообще я греблей давно не занимаюсь.
   — Издеваешься, — скривился Андрей. — Я сегодня не спал, ничего мне не снилось.
   — А сам только что кричал, что я странный. Я-то нормальный, как всегда.
   — Ночевал ты где, если не на спортбазе?
   Саша подумал, прежде чем ответить:
   — Не твоё дело. У тебя выпить нету?
   — Нет, но…
   — Тьфу, забыл, что ты завязал.
   — Я только что собирался… — чуть было не ляпнул Андрей.
   Саша, к счастью, ничего не понял:
   — Слушай, чего он у меня все время выигрывает? — это уже о компьютере «Сони». — Здесь разве нельзя на два игрока сделать?
   — Можно.
   — Ну, так бери второй пульт! Дай мне тебя уделать.
   Некоторое время мужчины сражались друг против друга, игровая приставка позволяла это. Вертикальная полоса разделила экран на две половины: одна — зеркальное отражение другой. Каждый из противников следил за своей половиной, за своим сектором обзора. Сначала бились на шпагах, потом стрелялись из арбалетов, потом — из дуэльных пистолетов. «Ну, ты сейчас будешь у меня по самые уши!» — каждый раз азартно шептал Саша, но и минуты не проходило, как он зло откидывал джойстик на кровать: «Убил, сволочь, надо же!» «Я же тренируюсь с этой штуковиной каждый день», — пытался утешить его Андрей, однако через минуту — снова: «Убил, сволочь!» «У тебя же пальцы болят», — напоминал Андрей, однако через минуту следовало неизбежное: «Убил!» Кандидат наук владел боевыми приёмами гораздо лучше, чем профессионал— оперативник, целился гораздо быстрее и точнее, и вообще, показал хорошую тактическую подготовку. Тщетно Саша мял джойстик руками, ничего не получалось. «Убил, убил, убил!» — метался между кроватями предсмертный стон. Странное было развлечение. Один партнёр просто играл — с неохотой, вынуждено, покорившись идиотским обстоятельствам, а второй… Играл ли он? Какие картины вставали перед его внутренним взором, когда он пытался взять чужую фигурку на мушку? Кого он видел перед собой, партнёра или врага? Убил… Опять оно, это чудовищное, нечеловеческое слово. Слово из ночного кошмара, который то ли был, то ли не был.
   Одноклассник, в очередной раз «погибнув», отвлёкся:
   — Я ночевал у Верки.
   Зачем он это сказал? Ведь его ни о чем уже не спрашивали! Впрочем, Андрей ощутил облегчение — от того, что в игре наступила пауза.
   — Хорошая баба, — продолжал Саша. — Жалко её бросать.
   — Из-за Марины?
   — Вот только болтать, Андрюха, не надо, я и так знаю, что ты все про меня знаешь. Подожди, сбил ты меня с мысли… А-а, вот! Верка совсем оборзела. Слушай анекдот: прикатили они вчера вечером из Эстонии, и всей компанией — к ней. Человек пять. Привезли несколько здоровенных рулонов махровой ткани, самый дефицит, между прочим, полтора метра в ширину. Перетащили через границу. Короче, всю ночь они ползали по квартире с ножницами в зубах, делились друг с другом. Хорошо хоть без воплей. Когда я уезжал, им было ещё мерить и мерить.
   — Компания… — усмехнулся Андрей. Опять знакомое слово. Прямо эпидемия какая-то, какую женщину ни возьми, она обязательно «с компанией». Сашке, конечно, все равно, он привык, он давно на свою Верку плюнул…
   — Что ты сказал?
   Андрей встрепенулся:
   — Вера теперь в Эстонию ездит? Раньше, ты говорил, в Финляндию.
   — Да она всюду ездит. У них такая банда, ого! Сплошные девки, деловые, крепкие, жутко смотреть. Сами вчера рулоны из «РАФа» в квартиру таскали, никто им не помогал. А это такие колбасины здоровенные, да ещё в мешках упакованы. Меня к себе не берут, кстати. Мол, «ты лучше нас из эстонской тюряги вытащи, когда загремим». — Саша радостно оскалился.
   — Я к тому, — пояснил Андрей, — что у нас родственник в Эстонии есть. Сестра тёщи замужем за местным.
   — Родственники за границей? Смотри, Андрюха, когда наступит «час икс», мы вам это припомним. — Теперь он заржал. Очередная шутка.
   Публика изобразила слабую улыбку:
   — Они в таком городке живут… как же это… Вильянди!
   — Знаю, знаю, — подтвердил одноклассник. — Верка с подругами как раз в Вильянди и ездит. Совпадение.
   — В Вильянди? — удивился Андрей. — Зачем?
   — Так ведь там знаменитая мануфактура, где они махровую ткань берут. Лучшая в Союзе когда-то была, сплошной экспорт. Лучше, чем в Нарве. К тому же близко от границы, все удобства. — Он нетерпеливо хлопнул себя по коленке. — Ладно трепаться, давай ещё попробуем. — Он вновь взялся за пульт и нажал «старт».
   Игра продолжилась. «Сволочь! — шипел Саша. — Убью! Куда бежишь?» Он падал, сражённый меткой стрелой, воплощался в образе нового героя, хватал шпагу, делал выпад, харкая безобразным матом — бесполезно. Убью! Чуть ли в экран не плевал. «А ведь пока не убьёт, не успокоится, — подумал Андрей, холодно и ясно. — Он обязательно должен меня убить…» И в квартире никого нет — очень удобно. Что делать? Какой выход?
   ЭТОГО НЕ МОЖЕТ БЫТЬ…
   — Ну вот, другое дело, — откинулся Саша, даже потянулся от удовольствия. — Все-таки я урыл тебя.
   Простейший выход — поддаться. Андрея бил озноб. Поддаться, чтобы выжить, — куда проще. И сон сразу кончится.
   — Как родители? — сыто поинтересовался гость, будто только что плотно покушал.
   — Нормально.
   — Живы-здоровы?
   — Мама сейчас здесь живёт, с дочкой мне помогает. А папа — в той, второй квартире.
   — Две квартиры — это хорошо. У меня вот, к примеру, как бы и нет дома вообще. Свободен, как волк.
   — Бабушка умерла, а квартира отцу осталась, — бросился оправдываться Андрей. — Ничего особенного. Ты что, думаешь, мы такие богатые, чтобы квартиры покупать?
   В словах, обронённых сытым Сашей, ему неожиданно почудилось НЕЧТО. Зависть? Насмешка? Нечто недоброе — тенью скользнуло по комнате, вызвав острое желание заслониться. Бумаги, лежащие в нагрудном кармане рубашки, жгли сердце. Знал ли о них чокнутый майор госбезопасности, скрывался ли намёк в его невинном вздохе сожаления? «Конечно, нет!» — взял себя в руки Андрей.
   Баба Уля умерла год назад. Ровно год — именно вчера семья отметила скорбную дату. Отец с матерью ездили на кладбище, потом посидели, помянули — небольшим кружком, только жены не хватало, Зои. Баба Уля, очевидно, была непростой женщиной. Властной — да; со вздорным, капризным характером — да; но дело совсем не в этом. Упомянутая «непростота» особенно зримо проявилась после её смерти. Во-первых, в первые же дни завяли все цветы, жившие с ней в квартире. Их было немного, но — все. Во-вторых, по определённым датам начали лопаться стаканы из стеклянного набора, принадлежавшего когда-то ей и подаренного внуку Андрею на свадьбу: первый лопнул на сорок дней, а второй — как раз вчера, на годовщину. Баба Уля словно напоминала о себе таким эффектным способом. Ещё у неё был кот, живший теперь вместе с родителями. Этот кот исхитрился пробраться в комнату, где лежала покойная хозяйка (пока тело не успели унести) и нагадил ей на живот. Чертовщина. Наконец, унитаз, который треснул опять же вчера, ни раньше, ни позже…